Межкультурное и структурно-семантическое своеобразие кеннинговых образований в древне-германских языках

МЕЖКУЛЬТУРНОЕИ СТРУКТУРНО-СЕМАНТИЧЕСКОЕ СВОЕОБРАЗИЕ КЕННИНГОВЫХ ОБРАЗОВАНИЙ ВДРЕВНЕГЕРМАНСКИХ ЯЗЫКАХ

Содержание
Введение
Глава I. Источники описания древнихгерманских языков.
1.1      Источникиисторико-семантических исследований древнегерманских языков.
1.2      Источникиописания древнегерманских кеннингов.
ГлаваII. Причинность и структурность древнегерманского поэтического кеннинга
2.1      Аллитерация
2.2      Лингво-прагматическаязначимость сложных именных образований.
2.3 Морфология исемантика кеннингов
Заключение
Библиография

Введение
Одной из отличительныхчерт в развитии языкознания второй половины XX – начала XXI вв. являетсянепрекращающийся интерес к проблемам исторической семантики. Появляютсяисследования, в которых диахронические проблемы семантики и структуры языковыхединиц решаются уже на новом уровне, методами современной лингвистики.
Однако ситуация висторической лексикологии такова, что словарный состав отдельных германскихязыков не известен нам в полном объеме. Даже те языки, фонетика и грамматикакоторых с достаточной полнотой извлекаются из сохранившихся письменныхпамятников, в лексическом отношении могут быть изучены лишь в некоторой своейчасти, большей или меньшей, в зависимости от материала, заключенного впамятниках. Для определения оформленности словарного состава древнего языканеобходим гораздо более обширный и более разнообразный по жанрулитературно-текстовой материал, чем для установления фонетической или дажеграмматической системы.
Предметом данного исследования выступает парадигматическиобусловленная группа сложных именных образований – кеннингов, а объектом– их семантика и структура, которые подлежат историко-лингвистическомуописанию.
Актуальность исследования заключается в том, чтона конкретном языковом материале описывается структура и семантикадревнегерманских поэтических кеннинговых наименований. Интерес к кеннингам какязыковому явлению отмечается среди ученых-историков языка вот уже на протяжениидесятилетий, однако многое в данном явлении еще остается неясным.
Решение проблемыструктурно-семантического описания древнегерманских кеннинговых образованийосновывается на историческом характере связи языка с экстралингвистическими,культурологическими данными, что в настоящее время признается лингвистамичрезвычайно существенным для получения как можно более полного и адекватногопредставления о структуре и семантике древнегерманских языковых явлений.Поэтому нам представляется, что каждая новая работа в этом направлении можетвнести определенный вклад в развитие общей теории исторической семантики.
Цель исследования – рассмотреть особенности структурыи семантики сложных именных образований – кеннингов – в древнегерманскихязыках.
В рамках общей проблемыописания структуры и семантики древнегерманских сложных образных наименованийпредстояло решить следующие задачи:
1.        Установитьприроду кеннинговых образований как наиболее древнего явления в языке.
2.        Проанализироватьявления, повлиявшие на возникновение и развитие кеннингов как системныхобразований в структуре древних германских языков.
3.        Установитьлингво-прагматическую значимость сложных именных образований – кеннингов вструктуре древних германских языков.
4.        Получить наиболееполное и адекватное представление о морфологическом составе иструктурно-семантических особенностях кеннингов как языковых явлений.
5.        Описать семантикукеннинговых образований в контекстуальном выражении.
Методы исследования: ведущими являются методысемантико-этимологического анализа и сравнительно-исторический метод в той егочасти, которая позволяет исследователю определить закономерности употреблениясложных именных образований в определенном контексте.
 Методикаисторико-семантического исследования древнегерманских кеннинговых образований,используемая в данной работе, основывается на обращении ко всем доступнымслучаям их использования в текстах, на изучении их структуры и семантики вкаждом конкретном случае и анализе фактического материала.
Практическая часть даннойработы в основном построена на исследованиях известных историков языка М.И.Стеблин-Каменского и О.А. Смирницкой, занимавшихся, в частности, проблемамивозникновения, описания, классификации и перевода кеннингов на современныеязыки. Источником языкового материала для данной исследовательской работыпослужили древнеанглийская поэма «Беовульф», древнеисландские «Эддические»песни и фрагменты скальдической поэзии. Также широко использовались данныеангло-саксонского словаря Дж. Босворта.
Практическаязначимость работыопределяется тем, что материал и результаты исследования могут бытьиспользованы при чтении теоретического курса истории германских языков, принаписании дипломных и диссертационных работ студентами и аспирантами, а такжена практических занятиях по лексикологии и истории германских языков.
Структура работы: Выпускная квалификационная работасостоит из введения, двух глав, заключения и списка использованной литературы.
Во введении определяетсяактуальность, цели и задачи, указываются объект, предмет и методы исследования.
В первой главе даетсяобзор источников историко-семантических исследований и научной литературы,связанной с описанием исторической семантики германских языков, в частности, –сложных именных образований – кеннингов.
Во второй главеисследуются структура, семантика и контекстуальная реализация непосредственносамих поэтических кеннинговых образований в древних германских языках.
В заключении подводятсяитоги проведенного исследования.

Глава I. Источники описания лексики древнихгерманских языков
Из всех древнегерманскихлитератур в наибольшем объеме сохранилась древнеисландская, и поэтому,естественно, наиболее полно описана и исследована лексика именно этого языка.Можно полагать, что лексический состав древнеисландского языка, в основном,дошел до нас более или менее полностью, но уже древнеанглийская лексикаизвестна нам далеко не во всем ее объеме. Смирницкий А.И. считает, что развитиекораблестроения, военные действия в период, к которому относится написаниедревнеанглийских письменных памятников, дает основание полагать, что словарныйсостав древнеанглийского языка мог включать в себя обширную профессиональнуютерминологию, охватывающую соответствующие области. Однако об этих областяхсловарного состава нам известно не так уж и много. С той же степеньювероятности в словарном составе древнеанглийского языка можно предположитьсуществование столь же обширной военной или поэтической терминологии, также,по-видимому, в большей своей части недошедшей до нас и, поэтому, навсегдаутраченной.
Лексика другихдревнегерманских языков еще в меньшей степени сохранена письменностью. Этокасается древнесаксонского, древневерхненемецкого и, особенно, готского. Тедревнесаксонские и готские слова, которые дошли до нас, явно представляют собойлишь некоторую, относительно небольшую часть всего словарного составасоответствующих языков.
Из всего вышесказанногоможно сделать вывод, что исследователи древних германских языков, и вособенности их лексики, сталкиваются с большими трудностями, связанными сотносительной бедностью словарного запаса, доступного для изучения. Однако,начиная с XVII века, когда появились первыепереводы и попытки исследования древнегерманских текстов, и до наших днейинтерес филологов, историков и представителей других наук к древним германскимязыкам не ослабевает.
В данной главе раскрываютсявопросы описания лексики древних германских языков с точки зренияисследователей разных лет.
1.1      Источникиисторико-семантических исследований лексики древнегерманских языков.
Первые памятники древнихгерманских языков относятся к довольно древней эпохе. Большинство из них былоутеряно или уничтожено во ходе войн, пожаров и т.д., и все же на основаниисохранившихся источников мы можем составить относительно полную картинуразвития того или иного германского языка.
Сохранившиеся памятникидревнегерманской письменности VIII – XI веков представлены в достаточномжанровом разнообразии. Имея общие черты, язык каждого из жанров отличен, но, помнению Ярцевой В.Н., водораздел проходит по линии источника поэзии / источникапрозы [21; 40].
В рукописном фонде, разновременномпо письменной фиксации, можно выделить:
1. Поэтическиепроизведения, главным образом, эпического характера, с меньшим, но примыкающимк ним по языку, фондом лирики.
2. Религиозная проза,Священное писание, Евангелие и примыкающие к ним проповеди епископов ипослания, обращенные к верующим.
3.Философско-дидактическая проза (работы в области морализующей и естественнойфилософии).
4. Правовые документы,представленные в виде законов, указов и завещаний.
Отдельно следуетрассмотреть литературу, включающую переводы латинских произведений надревнегерманские языки. Существовавшие школы переводчиков могли выработатьопределенные правила и свою манеру перевода. В течение всего средневековьянаряду со «слепыми» переводами широко использовался полуперевод-полупересказоригинального текста. Для истории языка в целом переводы имеют ту неоспоримуюценность, что помогают выяснить влияние одного языка на другой путемпрослеживания заимствованных слов, семантических калек, синтаксических моделейв оригинальных, а не только переводных текстах, и установить, таким образом,степень и глубину иноземного влияния [21; 38].
Как уже отмечалось выше,жанровый водораздел древнегерманских источников проходит, прежде всего, полинии поэзия / проза.
Многие исследователи древнегерманскойписьменности указывают на то, что прозаических текстов до нас дошло значительнобольше, чем поэтических. Поэтому и лексический материал, доступный дляизучения, разделен неравномерно.
Прежде всего, необходимоопределить, что понимается под терминами «поэтическая» и «общеязыковая»лексика.
В термине «поэтическаялексика» обычно соединяют два понятия. С одной стороны, лексемы, неупотребительные за пределами поэтических памятников, т.е. составляющиесобственную часть их словаря, в противоположность лексемам общего словаря [16; 227].Например, среди древнегерманских синонимов, обозначающих море, отмечают вкачестве поэтизмов такие слова, как др.а.[1] yð, geofon, lagu, holm, eagor; д.и. gymir,ægir, lçgr, и наряду с ними такие«семантические и словообразовательные новообразования» [16; 227], как др.а.sæwylm, букв. «море-волнение»; sælad «морской путь»; wæter-yð «волна вод»; ди. salt «соль», leið «путь», grœðir «вздымающийся» и т.д. Напротив,слова да. wæter, sæ; ди. sær, haf и им подобныехарактеризуются как слова общего словаря.
С другой стороны под«поэтической лексикой» понимают особый «функционально-стилистический ряд слов» [16;227]. В этом отношении говорят о возвышенной, торжественной стилистическойокраске поэтизмов, которая отличает их от нейтральной лексики. Смирницкая О.А.в своей работе «Стих и язык древнегерманской поэзии» пишет, что подобнаядвусторонность и следовательно двусмысленность термина «поэтическая лексика»остается обычно незамеченной, поскольку «в обоих его смыслах видят лишьнеразделимые стороны одного явления» [Там же; 228]. То есть, без доказательствна веру принимается, что такие слова, как yð, geofon, lagu звучали для англосаксов какторжественные, а wæter и sæ являлись общеупотребительными иособой экспрессией не обладали.
В большинстве случаевразделение на поэтическую и общеязыковую лексику производится по тому,встречается ли то или иное слово только в поэтических текстах или только впрозаических.
Однако Смирницкая О.А.,например, считает, что отсутствие тех или иных слов в прозаических текстах невсегда позволяет охарактеризовать эти слова как поэтизмы. Это отсутствие можетобъясняться специфическими свойствами не данного слова, а самого денотата.Смирницкая О.А. приводит здесь следующий пример: д.и. слова типа sóa «приносить жертвы (богам)», tafn «жертва», hçrgr «капище в виде горки камней», vé «святилище», þulr «тул, культовый оратор», þulastól «престол тула», связанные сязыческой архаикой, возможно уже изжитой в Исландии времен создания поэтическихтекстов, уцелели исключительно в поэтических памятниках только потому, чтопредметы, ими обозначаемые, в быту больше не употреблялись. Но едва ли верно относитьих на этом основании к поэтизмам.
Но если некоторые слова,засвидетельствованные, в силу тех или иных причин, исключительно в поэтическихтекстах, могут не являться (как показано выше), собственно, поэтизмами, то инекоторые слова, встречающиеся как в поэтических, так и прозаических письменныхпамятниках, могут получать в поэтическом языке свои особые коннотации. То есть,по сути, они могут быть названы поэтизмами с функциональной точки зрения.
Кеннинговые образования,являющиеся предметом исследования  в данной работе, несомненно, относятся кпоэтической лексике, что обусловливается, с одной стороны, тем, что онивстречаются исключительно в поэтических текстах, а с другой стороны тем, чтоони несут эмоционально-экспрессивную нагрузку, то есть функционируют какпоэтизмы. Данное утверждение будет рассмотрено подробнее во второй главе даннойработы.
Различия в лексическомсоставе произведений разных жанров зависят не только от самой тематики того илииного произведения, но и от его целенаправленности в культурно-коммуникативномплане. Обогащаясь культурно-семантическим развитием исходных лексических единици пополняясь неологизмами, в том числе и заимствованными элементами, основноеядро словарного состава того или иного языка обеспечивает преемственностьразличных периодов в истории каждого языка. Исследователи, утверждавшие, чтонаблюдается полный разрыв между древним и средним периодами развития отдельныхгерманских языков, чаще оперировали теми лексическими единицами, которыеотносились к стилю поэтическому, но многие из этих единиц, хотя и принадлежалилитературному языку IX – X вв., были уже в это время стилистически маркированыи ограничены в своем употреблении.
Кеннинг являетсяхарактерной чертой древнегерманской поэтической традиции. В прозаическихпамятниках данное явление практически не встречается. Поэтому в данной работенас интересуют именно поэтические произведения.
Источником языковогоматериала в данной работе послужили оригиналы и переводы древнегерманскихпоэтических памятников, написанных на древнегерманских языках.
Героическая поэма«Беовульф» (или «Песнь о Беовульфе») – самый значительный поэтический памятникдревнеанглийской литературы. Дошедшая до нас рукопись относится к X веку;однако анализ сюжета, языка и метрики поэмы позволил исследователям утверждать,что она была создана в конце VII – начале VIII вв. в Нортумбрии Ии Мерсии.Автор поэмы неизвестен. В основу произведения легли мифологические рассказы,героические песни и саги скандинавского происхождения, повествующие о действительноимевших место исторических событиях. Беовульф – историческое лицо, он жил в VIв. Его дядя Хигелак сражался в 512 г. Против франков. Однако в поэме этиисторические факты не нашли отражения, а образ реального Беовульфа переплелся внародном сознании с мифическим героем Беова.
В целом создание«Беовульфа» относится к временам язычества, отражая нравы, обычаи и интересыскандинавских и англо-саксонских племен V – VIвеков. Те немногие места, в которых отражена христианская религия, могутпринадлежать как перу самого автора, так и поэту более позднего времени.
Единственная дошедшая донаших дней рукопись «Беовульфа» (известная также как CodexVitellius), датируемая концом Х в., написана двумя переписчиками. Рукописьвходит в так называемое Коттонское собрание и хранится сейчас в Британскоммузее.
Весь текст сохранившейсяпоэмы содержит 3182 стиха, разделенных на 43 главы, написанных сплошнымтекстом, как проза; между стихами нет знаков разделения.
В настоящее время многиебуквы и даже целые строки полностью отсутствуют, так как рукопись «Беовульфа»была сильно повреждена и чудом уцелела во время печально известного пожара вКоттонской библиотеке в 1731 г. Края рукописи обгорели, а с течением времени иосыпались. Наше представление о знаменитом эпосе было бы значительно менееполным, если бы спустя полвека после пожара, когда его последствия сказывалисьеще не столь сильно, исландский ученый Торкелин не сделал двух списков срукописи (1786–1787 гг.).
Другим поэтическимпамятником древнеанглийской письменности является религиозная поэма «Андрей». Вней повествуется о многочисленных, необыкновенных приключениях апостола Андрея.В поэме есть четкое влияние «Беовульфа». Это влияние особенно заметно в манереизложения, отборе лексики и стихосложении. Именно поэтому поэму «Андрей»исследователи порой называют «христианским Беовульфом».
Древнеисландскаялитература сохранилась в большем объеме нежели древнеанглийская. Основными еежанрами являются:
1. Древние мифологические и героические (такназываемые эддические) песни. Эти песни, повествующие о языческих богахи событиях эпохи Великого переселения народов, долго бытовали в устной традициидо того, как они были записаны. Точно определить время и место их возникновениянельзя. Часть из них была создана еще до переселения в Исландию. Эддическиепесни поэтому сохраняют много языковых особенностей гораздо более древнегопериода. Сборник этих песен, найденный лишь в 17 в. (его рукопись, носящаяназвание «Codex Regius», те.е «королевский список», хранилась долгое время вКоролевской библиотеке в Копенгагене), получил название «Эдды» (впоследствии произведениебыло названо «Старшей Эддой»).
«Младшей Эддой»называется книга, написанная в 1222 – 1225 гг. знаменитым исландским историкоми поэтом Снорри Стурлусоном. Она представляет собой учебник поэтическогоискусства и обзор языческой мифологии. Почему сам Снорри назвал свою книгу«Эддой» неясно: все этимологии этого слова спорны. В более позднее времясложилось представление о том, что Снорри основывался в своем сочинении накниге исландского ученого Сэмунда Сигфуссона (Сэмунда Мудрого). Поэтому когда в 1643 г. Была найдена древняя рукопись с песнями о богах и героях, авторство еебыло приписано Сэмунду, и ее назвали «Сэмундовой Эддой». И хотя потом былоустановлено, что эта рукопись не имеет никакого отношения ни к Сэмунду, ни к«Эдде» Стурлусона, название закрепилось; для отличия от «Эдды» Снорри этотсборник мифологических и героических песен обычно называют «Старшей Эддой» [3;124 – 125].
2. Скальдическая поэзия. Скальдами называлисьнорвежские и исландские поэты IX – XIII вв. До нашего времени их стихи дошли в виде фрагментов в сагах и в«Младшей Эдде», т.е. только в произведениях древнеисландской литературы. Всегодо нас дошли стихи около 250 скальдов. Для поэзии скальдов была характернаочень жесткая система правил аллитерации и внутренних рифм. Ей было свойственноширокое использование так называемых хейти, т.е. поэтических синонимов.Например, у солнца были следующие хейти: светило, круг, вечное сияние,пресветлое, лик, дивное колесо, целительный свет, красное и т.д. Кеннинги –неотъемлемый элемент поэзии скальдов. В ней они представлены очень широко,структура их многообразна и сложна. Если, например, в «Эдде» или «Беовульфе» восновном использовались двучленные кеннинги[2], то у скальдоввстречаются трех-, четырех- и даже семичленные кеннинги.
Поэзия скальдов – это непоэзия в современном понимании: содержание стихов у скальдов конкретно, лиризмотсутствует. Главным их достоинством считалась сложность и вычурность формы.
1.2      Источникиописания древнегерманских кеннингов.
Из всех стилистических явлений древнегерманской поэзиикеннинг является одним из тех, которые привлекают наибольшее вниманиеисследователей. Литература о нем очень велика и, в основном,посвящена их классификации и перечислению.
Стеблин-Каменский М.И., один из известнейших исследователейдревнегерманских языков, определяет кеннинг как двучленныйзаменитель существительного обычной речи — выражение типа «дорогакитов» (= море), или «морской конь» (= корабль), или«раздаватель запястий» (= князь).
Одним из основных «типов» кеннинга Стеблин-Каменский называет «кеннинг,который в литературе не имеет специального названия, но который можнобыло бы назвать кеннингом аллегорическим» [19; 42], в котором различаются двесоставляющие части: основание и определение. В аллегорическомкеннинге основа — название любого существа того же класса, что иописываемое целое, а определение (которое должно отнестиоснову к определенной сфере для того, чтобы получилосьнужное целое) — название любого конкретного предмета из сферыцелого. По этому типу построено большинство кеннингов «мужчины»,«женщины», «битвы», «ворона», «корабля» и т.д.
Хотя Феоктистова Н.В. также определяет кеннинги какописательно-метафорические обозначения предметов в языке древнегерманскойпоэзии, однако, вместе с тем, она считает, что если обратиться к конкретнымпримерам, то можно увидеть, что образность многих кеннингов (в том числе тех,которые Стеблин-Каменский называет аллегорическими) и примыкающих к нимвыражений является кажущейся, а на самом деле они представляют собой буквальноеописание явлений [20; 115]. Например, выражения с существительными feorh,ealdor (aldor) «жизнь» нельзяотнести к метафорическим, если принять во внимание, что жизнь в то времяпочиталась вполне субстанционально, как самостоятельная, находящаяся внутричеловека сущность. Поэтому такие обозначения тела человека, как feorh-bold,feorh-hus «обиталище, жилище, дом жизни», были его буквальнымиописаниями: Garoftþurhwodfaegasfeorh-hus«Стрела часто входила в обреченное жилище жизни». Смерть человека могла бытьописательно обозначена как feorh-beala «гибель жизни», feorh-owealm«смерть жизни», убийца — как feorh-bana, ealdor-bana«разрушитель жизни», и такие выражении, по мнению Феоктистовой Н.В., не былиметафоричными, так как смерть человека по представлениям того времени и быларазрушением той материальной сущности, которая находится внутри него и делаетего живым: … wihtenemeahteonþamfeorhbananfaehðegebetan(Беовульф, 2464) «… тому разрушителю жизни не мог отомстить».
Смирницкая О.А.определяет кеннинги как особым образом построенные перифразы, служащие дляиносказательного обозначения ключевых понятий поэзии. Работы этого авторапосвящены, в основном, не классификации или перечислению кеннингов (хотя и этивопросы затрагиваются), а способу их перевода на другие, в частности — русский, языки.
Кеннинги, довольностереотипные в древнегерманской поэзии, как правило, передавались в переводе спомощью атрибутивных словосочетаний и разъяснялись в примечаниях («тропа китов»— море, «потеха мечей» — битва и т.п.). Но дать представление обезграничных возможностях сложной синонимики в аллитерационной поэзии былоневозможно: словосложение вообще не играет большой роли в русском языке,поэтическая речь живет здесь за счет других ресурсов. Слова типа «воеводитель»,«войсковода», «мечебойца», близкие к древнегерманским моделям и не грешащиепротив русских, не могли разрешить проблемы, так как их количество в русскомязыке ограничено. В этом случае Смирницкая О.А. предлагает не ставить себе целиумножать любой ценой число синонимов, но сохранять в переводе главное — неоскудевающуюспособность поэтического языка к словотворчеству, что может быть выражено,например, в создании «потенциальных архаических слов», т. е. таких слов, окоторых мы не знаем, не справившись со словарями, существовали они или нет вдревности. Слова типа «духотворный», «доброподатель», «невзгодный» и многие имподобные имеют еще и то достоинство, что они не грозят переводу русификацией,которую неизбежно вносят расхожие архаизмы. Но, разумеется, такие слова могутбыть оценены лишь в контексте всей поэтической речи.
Вопросы происхождения кеннинга как явления в рассмотренных нами работахне ставятся вовсе или затрагиваются только мимоходом. Только Стеблин-Каменскийв своей работе «Историческая поэтика» дает краткий экскурс в историю этойпроблемы.
Стеблин-Каменскийпишет, что в более старых работах встречаются некоторые попытки дать генетическое объяснение кеннинга. Например,Боде[3] утверждает, что кеннингиобязаны своим происхождением «сильнойфантазии и легко возбудимой эмоциональности»,и добавляет далее, что главной причиной ихвозникновения являются требованияаллитерации. Довольно путаноеобъяснение происхождения кеннингов предлагает Майер[4],который истолковывает систему кеннингов как своего рода искусственный математический язык, основанныйна классификации понятий на главныеи второстепенные.
 Неоднократно делались попытки вывести кеннинг из поэзиикельтской (ирландской), где он широко применяется.
В более новых работах, напротив, вопросы генетические совершенноигнорируются. Типична в этом отношении работа Маркардт[5], дающая полный свод древнеанглийскихкеннингов и снабженная обширным теоретическим введением. В работахтакого рода много места уделяется определению кеннинга,отделению «настоящих» кеннингов от «ненастоящих» и томуподобным вопросам.
По-видимому, единственной в своем роде среди работ по древнегерманскомупоэтическому языку является работа голландского лингвиста Портенген[6].В противоположность другим авторам,ограничивающимся строгофилологическими определениями и описаниями в пределах германских или, в лучшем случае, других индоевропейскихязыков, Портенген привлекает в своей работе для сравнения материалы неиндоевропейских (индонезийских) языков истарается осветить лингвистические факты посредством данных этнографии. Она показывает, как словарные запретыассоциируются с общими понятиями у полу цивилизованных народов. Поэтическиетермины древнегерманских языков,заключает она, аналогичны языковым табуэтих народов. Правдоподобие такого объяснения бросается в глаза, если учесть, что в большинстве случаев кеннингами обозначаются в древнеанглийской поэзиисущества человекоподобные и опасные,с точки зрения полуцивилизованного народа, как-то: бог, дьявол и т. п.,а также корабль, море, бой, меч и другиепредметы вооружения, человек и еготело, т. е. как раз такие существа и предметы, которые чаще всего табуируются.
Вопрос происхождения кеннингов до сих пор остается открытым, хотя бы ужепотому, что нет единой точки зрения на его языковую природу.
 
Выводы по главе I.
1.        Древнегерманскаялитература представлена в достаточном жанровом разнообразии. Сложностьисследования письменного наследия состоит в том, что лексический составотдельных германских языков не известен нам в полном объеме. Даже те языки,фонетика и грамматика которых с достаточной полнотой извлекаются изсохранившихся письменных памятников, в лексическом отношении могут быть изученылишь в некоторой своей части, большей или меньшей, в зависимости от материала,заключенного в памятниках.
2.        Выборлексического материала основывался на поэтических памятниках письменности.Поэтические произведения, послужившие источником языкового материала,древнеанглийского языка были представлены эпическими поэмами «Беовульф» и«Андрей», а древнеисландского языка – древними мифологическими и героическими(так называемыми эддическими) песнями и скальдической поэзией.
3.        Хотядревнегерманский кеннинг и является одним из тех явлений, которые привлекаютвнимание многих исследователей, вопрос о его происхождении остается открытым, вчастности потому, что лишь немногие исследователи уделяют данному вопросубольшого внимания. Литература о кеннингах представлена в большей степени ихработами, состоящими из их перечисления и классификации, изредка – касающиесяперевода кеннингов на современные языки, в частности – русский.

ГлаваII. Причинность и структурность древнегерманского поэтического кеннинга.
Устное слово каксвидетельство тех или иных событий, в древних языках было способно, подобнонадписи па камне, увековечить память об том или ином событии и прославить темсамым само событие и его участников в потомках. Но для этого было необходимооблечь слово в обладающую особыми свойствами форму, которая закрепляется вомножестве традиций. Чем более замысловатыми были эти традиции, чем сложнее былоследовать им при создании того или иного произведения, тем надежнее охранялосьэто произведение «от порчи», было индивидуальным и, следовательно,тем большие требования предъявлялись к мастерству автора.
В этой главе мырассмотрим те явления в языке древнегерманской поэзии, которые, по нашемумнению, в значительной мере определили развитие кеннингов как системныхобразований.
2.1      Аллитерация.
Взаимодействиестиховых и языковых элементов – это вопрос не только стихотворной формы, но исемантических возможностей поэзии, отмечает Смирницкая [1994]. «Накладываясь насловесный текст, ‹…› система метрических выделений и соотнесений[7]позволяет придать ему семантическую глубину и сложность, недостижимую дляпрозы» [8; 14]. Вышесказанное дает нам основание утверждать, что языковыеэлементы поэтического произведения порождаются в соответствии с особымизаконами и их подбор зависит в значительной мере от требований стихотворнойформы.
В той форме, в которой мы находим аллитерацию[8] в древнегерманскойпоэзии, она — основной организующий момент стиха. Она связываетдва полустишия или коротких строки в один длинный стих (или длиннуюстроку), выделяя, посредством сходства звучания начального звука,в первом полустишии один или чаще оба слога, несущих метрическоеударение, и один из таких слогов (обычно первый) второгополустишия, определяя, таким образом, ритм стиха.
Наиболее типичныйдревнегерманских стих (полный, или целый, стих) содержит 4 главных ударения(обозначаемые на письме знаком «´»), которые распределяются поровну междудвумя полустихами, разделенными цезурой[9]. Таким образом, на каждыйполустих приходится по 2 главноударных слога, между которыми различным образом распределяютсябезударные слоги, число которых может варьироваться в широких пределах (чащевсего от двух до семи в строке). Помимо главных ударений в ритме стихаизвестную роль играют и второстепенные ударения (обозначаемые на письме знаком«`»). Иногда второстепенное ударение обыкновенной речи может играть роль одногоиз 4-х главных стихотворных ударений, т.е. достигать силы главного ударения. Вособенности это касается второстепенного ударения на 2-ой части сложного слова.Так, например, др.а. «Bío-wùlfe»встречается в стихах с главным ударением на обеих частях: «Bío-wúlfe» («Беовульф», 2324).
Из 4 главноударных слоговстиха аллитерация охватывает 2 или 3, причем в 1-ом полустихе она приходитсялибо на один, либо на оба слога, имеющих главное ударение, тогда как во второмполустихе обычно аллитерирует лишь один слог, а именно – первый главноударный вэтом полустихе (т.е. 3-ий главноударный, считая от начала стиха).
Кроме того, для ритмаимела известное значение длительность (долгота и краткость) слогов: долгиеслоги выступали в стихе в качестве главноударных более свободно, чем краткие.
Сильные места в строкеназываются ее вершинами; слабые места, образуемые одним или группой безударных,называются спадами [14; 48].
Аллитерация вдревнегерманском стихе представляет собой созвучие начальных элементовглавноударных слогов. Большей частью аллитерация образуется повторением одногои того же согласного: др.а. Heorogar –Hroðgar – Halga («Беовульф», 62); monegum – mægþum – meodosetla (см.там же, 5).
Иногда аллитерируют другс другом и не вполне тождественные, но лишь однотипные согласные; например, [g] и [g’/j] вдревнеанглийском, на письме передаваемые через «g»; ср. gar –[gar] копье и gear – [g’æar/jæar] год (н.а. year) в первом стихе «Песни о Беовульфе»:
Hwæt! WeGar-dena     in gear-dagum…
«Как мы копьеносныхдатчан в былые дни…»[10]
Некоторые сочетаниясогласных, а именно sp, st, sk (sc), выступают валлитерации как неразложимые элементы, т.е. каждое такое сочетание повторяетсяцеликом и аллитерирует только само с собой: ср. др.а. Sceotend Scyldinga to scypon feredon «Стрелки скильдингов на корабли переправили»[11](«Беовульф», 1154). Наоборот, все гласные могут аллитерировать друг с другом:ср. да. æþele ordfruma, Ecgþeow haten «благодарный представитель, Эгьтеов по имени»[12](«Беовульф», 263). Возможно, что аллитерация различных гласных друг с другомобъясняется тем, что гласные в начале ударного слога имели сильный приступ,т.е. начинались с гортанного взрыва, который собственно и образовывалаллитерацию [17; 36].
То, что аллитерация — основной организующиймомент древнегерманского аллитерационного стиха, обусловлено, пословам Смирницкой О.А., строем германских языков [14; 48]. Словесное ударение в древнегерманских языкахотличалось большой динамической силой, было фиксировано на первом слоге и, всвязи с этим, приходилось, как правило, на корневую морфему. Последнееобстоятельство наиболее важно для аллитерационной системы, так как из неговытекает изначальная связь звучания со значением. Иначе говоря, вершины встихотворной строке образуются не просто ударными слогами (т. е. фонетическимиединицами языка), но его значимыми единицами — корневыми морфемами. В сложныхсловах (а сложные имена наиболее обычны для древнегерманских поэтическихпроизведений) одна из вершин строки может быть образована и второй корневойморфемой, т. е. неначальным слогом в слове, несущим в обиходном языкевторостепенное ударение. Корневые, т.е. семантически наиболее ценные, морфемыпротивопоставляются менее ценному материалу — словообразовательным морфемам, —флексиям и приравниваемым к ним служебным словам (в нашем примере глагол-связкаwæs; личные формы глаголов вообще нередко помещались в спадах, считаясьочевидно семантически менее ценными, чем существительные или прилагательные).Многосложные, или, точнее, многоморфемные группы в спадах проговаривалисьбыстрее, чем односложные, и, таким образом, строки, несмотря на большиеразличия в языковом материале, оказывались, с тем или иным приближением,изохронными.
Роль аллитерации в ритмическом строе стихавытекает, таким образом, из законов ударения в германских языках.
Определяя ритм стиха, аллитерация в то жевремя оставляет ему большую свободу: число слогов в полустишии может колебаться вочень широких пределах. С другой стороны,поскольку слоги, несущие метрическое ударение, в то же время, по законамгерманского ударения, в большинстве случаевявляются ударными корневыми слогами, т. е. слогами, несущими наибольшую смысловую нагрузку, ритм стиха отличаетсяот ритма прозы главным образом тем,что в стихе сильные слоги получаютеще большее усиление, а слабые — ослабляются[18; 10]. Ритм предложения как быподчеркивается, но не нарушается.
Если справедливо, что аллитерация толькоподчеркивает, но не деформирует ритм предложения, то этогонельзя сказать о ее влиянии на выбор слов в поэзии. Ее деформирующееили стилизующее влияние в этом направлении очень вероятно [Там же, 11].Многие авторы, например, указывают на то, что обилие синонимов, характерное для языка древнегерманской поэзии, обусловлено требованиямиаллитерации. Существуетбольшое количество слов, которые употребляются только в поэзии и которыесинонимичны словам, употребляемымв прозе. В большинстве случаев современный читатель не сможет усмотреть какое бы то ни было различие взначении этих синонимов.Но мы, вслед за М.И. Стеблин-Каменским, полагаем, что такое различиепервоначально существовало. Также,вполне очевидно то, что такое обилие синонимов — чрезвычайно удобное средство для подбора нужной аллитерации.Примеров, в которых употреблениеразличных названий для одного и тогоже предмета (частью чисто поэтических, частью прозаических), с точки зрения современного читателя, совершеннонеоправданно, но явно подсказано требованиями аллитерационной техники, очень много. Вместе с тем нельзя считать, что это обилие синонимов было вызвано кжизни только техникойаллитерационного стиха. Оно было использовано авторами поэтических произведенийкак традиционный и удобныйстилистический прием, но возникновение его имело, возможно, другие причины.
Общеизвестен факт, что в языкахдревних народностей отсутствовали общие обозначения явлений ипредметов, а употреблялся вместо этого ряд обозначений,каждое из которых ассоциировалось с отдельными конкретнымипризнаками данного явления. Богатство выразительных средств,существовавшее в древних языках — это следствие нормобразного мышления, бедного общими понятиями и неспособногоотвлечься от отдельных конкретных признаков. Стечением времени человеческое мышление развивается от простого к сложному, отконкретного к абстрактному; таким образом, в исчезновении большого количестваслов с узким значением и сохранении слов с общей семантикой «отразилосьисторическое изменение принципа выражения понятий – движение от конкретного кабстрактному» [6; 119]. По мере развития понятийного мышления различиямежду значениями узкоспециализированных выражений стираются, многиеиз них за ненадобностью отмирают или становятся синонимами, которыедолго продолжают жить в поэтическом языке как живой памятникпройденной стадии развития мышления, но будучи уже переосмысленыкак поэтические архаизмы [18; 12].
Такая точка зрения на историческое развитиелексики является традиционной. Однако существует и другая, диаметральнопротивоположная, точка зрения на этот вопрос. Н.В. Феоктистова в работе«Формирование семантической структуры отвлеченного имени» [88] пишет, что дляформирования семантической структуры слова характерно движение кмногозначности, и даже в ряде случаев к омонимии. Семантика слов древнихязыков, с их способностью обозначать чувства, явления и любые предметы,действия, зачастую семантически друг друга взаимоисключающие (например, др.а.слово «fen» могло обозначать иболотистое и гористое место), определяется в целом отношениями партиципации –сопричастности, неотграниченности одного от другого. Нерасчлененностьопределенного фрагмента определялось архаическими представлениями носителейязыка, «в соответствии с которыми человек мыслил себя в тех же категориях, чтои остальной мир»[13].Представление «о единстве и взаимопроникновении природы и человека, органическиродственных и сопричастных»[14],обусловило возможность единого обозначения для эмоций, их проявлений, предметови действий, с ними связанных. Характерная для мировосприятия человека далекогопрошлого нерасчлененность конкретного и абстрактного обусловила широкоезначение многих лексических единиц. По мере исторического развития единый смысловойкомплекс расщеплялся, выделялись отдельные значения, имеющие четкие условияреализации.
2.2      Лингво-прагматическаязначимость сложных именных образований.
Характерное для древнеанглийской поэзииобилие сложных слов, особенно таких, чье значение могло бы быть выраженои не сложным словом, тесно связано с техникой аллитерационногостиха. Поскольку двухчленное сложное слово обычно занимает не меньшеполовины среднего полустишия, а часто и все полустишие, его первыйслог несет одно из двух метрических ударений данного полустишия, и,как в этом нетрудно убедиться, такое слово в подавляющем большинстве случаеваллитерирует в своем стихе. Возможностьупотребить вместо простого слова равнозначащее ему сложное слово, первыйэлемент которого можно варьировать итаким образом подбирать нужныйначальный звук, естественно является очень удобным приемом аллитерационной техники.
Так как кеннинг по своей структуре вбольшинстве случаев представляет собой двусоставное сложное слово, то оченьвозможно, что его употребление тесно связано с использованием приемааллитерации. Будучи одним из традиционных заместителейобычного выражения, он с одной стороны, конечно, придает повествованиюобразность и привлекательность, а с другой — ондает возможность варьировать начальный звук и таким образом увеличивать числовозможных аллитераций.Большинство поэтических памятников, в которых авторы использовали кеннинговыеобразования, было записано в IX – XIII веках. В то время еще сравнительно не так далеко позади былаэпоха, когда, вследствие неразвитостипонятийного мышления, невозможно было познание конкретного через абстрактное, когда неметафорическое выражение было не под силусознанию и метафора ещене стала средством художественного изображения реальной действительности, абыла только своего рода неизбежным балластом [18;15].
Связь с аллитерацией можно было бы установить и в отношении  других  стилистических явлений древнегерманской поэзии (например, в отношении так называемых «вариаций»[15]).Однако нам представляется, чторассмотренного достаточно для того, чтобы подчеркнуть следующий вывод:аллитерационная техника воздействует наналичный языковой материал, она его несоздает, она не конечная причина тех или иных языковых явлений. Она можеттолько способствовать искусственному сохранению некоторых явлений, еслиони представляют стилистическую ценность иудобны с точки зрения аллитерационной техники. Одной аллитерацией всехособенностей использования той или иной лексики в древнегерманской поэзииобъяснить нельзя, однако можно утверждать, что все стилистические явленияаллитерационной поэзии оказываются в большей или меньшей мере с ней связанными.
Исследования древнегерманской поэтическойтрадиции показывают, что для нее чрезвычайнохарактерен принцип варьирования словесного выражения. В нем с наибольшей ясностью сказывается то обстоятельство,что по существу творчество поэта нераспространяется дальше словеснойформы. Его усилия направлены исключительно на орнаментирование, внешнее по отношению к содержанию и часто даже сравнительно независимое от него.Он, как правило, не умеет проявитьтворческой самостоятельности в выбореобразов. Его отношение к своему произведению можно было бы сравнить с отношением мастера прикладного искусства к утвари, которую этот последнийукрашает орнаментом. Поэт был связанопределенным содержанием,стереотипными образами, в выборе которых он не проявлял творческой самостоятельности. Но он мог проявить изобретательность в пышном узоре кеннингов,в замысловатой словесной ткани, хотяи трафаретной по своей внутреннейсхеме, но допускающей бесчисленные вариации своих элементов [18; 57].
Вместе с тем господство принципа словесноговарьирования в древнегерманской поэтической традициисвидетельствует о том, насколько она далека от литературы, вузком смысле этого слова, от вполне сознательного литературноготворчества. Власть традиции, господство унаследованных форм,повторяемость неизменных схем, окаменелость языка, характерные дляфольклора, преодолены в творчестве древних поэтов только частично,только наполовину. Поэт бесконечно варьирует словесное выражениекеннинга, но внутренняя схема последнего сохраняетхарактерную для архаического фольклора окаменелость. Толькона первый взгляд древнегерманская поэзия, с ее замысловатостью ивычурностью, может показаться чем-то полярным по отношению к поэзиифольклорной, в действительности это совсем не так. Положениедревнегерманской поэзии как промежуточной формы между фольклором и литературой,в узком смысле слова, всего яснее сказывается именно в принципе словесного варьирования.
Возможность варьировать словесное выражениеобеспечивалась, прежде всего, наличием поэтических синонимов,хейти (kennt heiti). Синонимов этих очень много,для ряда слов они исчисляются несколькими десятками. Происхождения они различного. Многие из них — архаизмы,которые в свое время, вероятно, ассоциировались с отдельными конкретнымипризнаками явления и по мере развития концептуальногомышления и общих понятий вышли из употребления,пережиточно сохранившись в языке поэзии. Многие из них — результат подстановки части вместо целого, а так же — собственные имена, ставшие или не ставшие нарицательными. Многие из них могут рассматриваться как синонимы лишь врасширенном смысле этого слова [18, 55].
Так, например, в кеннингах золота типа «огоньЭгира» слово «Эгир», т.е. «море», заменяется не толькословами sæ, mere, flot, geofon, holm, hwælweg, gelugu и т.п., т.е. синонимами моря в собственномсмысле (в которых оттенок значения различим с трудом или не различимвовсе), но также словами др.а. wæg «волна», brim «прибой», bekkr«ручей», fen «болото», ea «река», др.и. fjçrðr«фьорд», fors «водопад», sík«канава», stream «морское течение», vík«залив» и т.п., значение которых, на современный взгляд, явноотлично от синонимов моря. Точно так же слово «огонь» (eldr) заменяется не только его синонимамиbrandr, brenna, brími, búði, eisa, fasti, funi, fúrr, herkir, hyrr, leygr, logi ит.п., но также словами bál «костер», geisli «луч», leiptr «молния», kyndill «светоч», leomu «блеск», neisti «искра», sól «солнце», dag«день», máni «луна», raf«янтарь».
Мало того, определение кеннинга (но не его основа) может бытьзаменено также кеннингами (например,подставив в кеннинге «огонь воды» «земля Ати» вместо «вода» и «враг леса» вместо «огонь», соответственно получим«враг леса земли Ати»), и в них компонентымогут варьироваться в свою очередь по такому же принципу.
Таким образом, количество возможных кеннингов одного и того жетипа чрезвычайно велико. Часть может заменять целое,предметы могут заменять друг друга по сходству или по смежности. Вместо целой страны может быть названа ее часть. Вместо «корабль» можно указать ту илииную деталь корабля. Вместо «пища»может стоять «жаркое», «ячмень»,«пшеница», «урожай». «Землю» может заменить «путь», «поле», «луг», «долина», «гора», «скала» или название какой-либо страны.
Поэтому из типа «дом ветров», т.е. «небо», возникает«корабельный сарай бури» (hríðarnaust),из типа «трава головы», т.е. «волосы», возникает «рожь пробора» (reikarrúfr) или «ветви уха» (hlustarkvistir), из типа «пища волка»,т.е. «трупы», возникает «пшеница волка» (frekahveiti), из типа «море раны»,т.е. «кровь», возникает «Согнефьорд ран» (sára-Sogn) или«Рейн ран» (unda-Rín) ит.д. и т.п.
Особенно любопытны нередкие заменынарицательного имени собственным. В не раз упомянутом вышетипе «огонь воды» вместо «вода» мы находим «Ангр», т.е. названиеопределенного фьорда (Angrs-eldr), или «Марна», «Нид»,«Рейн» и т.п., т. е. названия определенных рек (Marnar-viti, Niðar-brandr, Rínar-sól). В кеннингах типа «жители гор» (великаны) вместо«жители» говорится: «датчане», «гауты», «саксы» и т.д. (berg-Danir, hellis-Gautar, berg-Saxar).
Замена компонентов кеннинга синонимами иликеннингами «второго порядка» естественно приводит к тому, чтозначение кеннинга становится не вполне понятным, а часто и просто непонятным.Для того чтобы расшифровать его, приходится обычно «переводить» егокомпоненты в понятия, чтобы в конце концов получить обычнуюсхему типа «огонь воды» и т. п. Такой перевод в понятия становитсяособенно необходимым, когда кеннинг состоит больше чем из двухчленов. Двойные кеннинги применялись очень широко. Кеннинги, состоящиебольше чем из трех элементов, тоже не редкость уже у древнейших авторов.Таковы, например: «расточитель янтаря холодной земли кабана великана» (Viðblindagaltarsvalteigarrafkastandi),т.е. «расточитель янтаря земли кита», т.е. «расточитель янтаряморя», т.е. «расточитель золота», т.е. «человек», т.е. «я»;«притупитель голода чаек звона блеска зверя Хейти» (Heitadyrbliksdynsæðingahungrdeyfir),т. е. «он», так как «зверь Хейти» — «корабль», «блеск корабля» —«щит», «звон щита» — «битва», «чайка битвы» — «ворон», «притупитель голода ворона» —«человек».
2.3 Морфология исемантика кеннингов.
Существует дванаправления в определении понятия «кеннинг»: часть ученых относит к кеннингамлюбые сложения вида N+N, заменяющие существительные обычногоязыка (грамматический подход), а другая — только так называемые «метафоры сотклонением», построенные на несовпадении значений целого и основы кеннинга(семантический подход).
Мы, вслед за СмирницкойО.А. И Стеблин-Каменским М.И., придерживаемся второй точки зрения, определяякеннинг как особым образом построенные перифразы, служащие для иносказательногообозначения ключевых понятий поэзии, то есть моделей перифраз типа «конь моря»(корабль) или «сын Одина» (Тор) [14; 142].

Морфологическийсостав.
Древнегерманские кеннинги многообразны, но это многообразие вбольшинстве случаев лишь внешнее. Структура кеннинга, за исключением некоторыхвесьма редких случаев, постоянна. Кеннинг представляет собой сложноедвусоставное слово (реже субстантивное словосочетание (существительное +существительное)), правая часть которого является основанием, мотиватором, алевая – классификатором, определяющим область референции правого компонента. Согласно обычно принятой терминологии правая часть кеннинга называетсяего основой (hovedord, Grundwort), а левая — определением(bi-ord, Bestimmung) [18, 42].
В первоначальном своем виде (вне поэзии) кеннинг употреблялся в значении«примета», которая остается важным элементом в семантике конкретного названия. Ср.,например, en þat máek segja þér til kenningar [27; 114], т. е. «и вот что я скажу тебе,чтобы облегчить тебе узнавание»[16].
Из определения С. Стурлусона, на которого также ссылаетсяСтеблин-Каменский, следует, что элементарная номинационная структурадревнегерманского кеннинга как семантического варианта с тем или иным значениемскладывается из двух самостоятельных лексем: «… мы называем Одина, или Тора,или Тюра … и к названому присоединяем обозначение принадлежности …какого-нибудь его подвига. Тогда этот последний обозначен, а не тот, кто былназван, … и это называется обозначение с приметой» [18; 46].
Древнегерманский кеннинг является лексической единицей, котораяобозначает не сам признак, а нечто, на него указывающее с помощью образногосравнения [11; 37]. Сравнение как таковое в этом случае передается семантикойтолько одного из компонентов сложного названия, который является мотиватором, аименно, семантикой правого компонента. Ср., например,др.а.brim-hengest, yð-mearh, sæ-mearh, mere-hengest и т.п., в которых лексический мотиватор созначением «лошадь» призван имплицитно передать признаки плывущего по морюкорабля. Они отождествляются не только с бегом тяжело скачущей лошади, как,например, это наблюдается в кеннингах с элементом -mearh (букв. «лошадь,кобыла»), но и с иноходью скакуна, например, с др.а. -hengest(букв. «конь жеребец»). Такимобразом, номинация корабля в целом фактически сопровождается «вкраплением всемантику номинируемого понятия корабля семантических признаков уже познаннойдействительности»[17];она отражается в значении переосмысляемого имени в виде «орнаментальноукрашенной» лексемы типа «мореконь», «водадерево» и т.п. [17; 173].
Подставляя в название одного типа предмета или явления различные синонимыего мотиватора, древние авторы повествований не переставали варьироватьсловесное выражение признака мотивации, оставляя при этом неизменнойноминационную – двучленную – структуру именования. Исследование показывает, чтолексическая семантика мотиватора названия крайне редко оказывается связанной сотвлеченным понятием. Внутренняя мотивировка передает в своих элементах вполнереалистические образы действительности, т.е. обозначение вполне конкретныхпредметов, взятых непосредственно из окружающей среды. Например, в кеннингахкорабля в качестве мотиваторов выступают др.а. wudu (дерево), ðussa(быстрое, стремительное движение), hus(дом) и др.
Теперь рассмотрим типы языкового выражения классифицирующих признаков,или лексических классификаторов (левая часть кеннинга).
Анализ текстовых употреблений кеннингов свидетельствует о том, чтообразное именование того или иного предмета или явления обобщает его понятие,но не классифицирует. Т.е. для кеннинговых образований характерно обобщенноеотражение понятий самой реалии, что Стеблин-Каменский называет как результат«последовательного игнорирования индивидуальных черт изображаемого явления»[18; 63]. Поэтому и классификатором образных именований того или иного предметавыступают лексемы с функцией обобщения, но обобщение происходит косвенно, черезимена, относящиеся к своему общему понятию, связанные с ним. Эти именавыполняют функцию семантического противопоставления класса объектов,называемых, например, кораблями, любому другому классу объектов не-«кораблей».Эти имена реализуют свою оппозицию не-«кораблям» через древнеанглийские основы,связанные со значением воды, моря, т.е. основного отличительного признакакорабля как средства плавания.
Как и в случае с мотиватором, в классификаторах кеннингов наблюдаетсясклонность к конкретному, раскрывающему некоторые особенности обозначаемогопредмета. Это проявляется в том, что из ряда обозначающих классификаторовприменяется тот, значение которого более конкретизировано в данном контексте. Так,в кеннингах типа «огонь воды» (золото) вместо слова др.а.wæter«вода» отдаетсяпредпочтение таким, как ea «река», brim «прибой», flod «поток», fen«болото», saltyÞ, wæg«волна», burnsele «пруд» ит.п.
Несмотря на «сознательно спрятанный смысл» обозначаемого понятия [18;61], в языковом выражении отчетливо проступает сходство не только структурных,но и семантических характеристик нового наименования (кеннинга) по сравнению спредыдущими (составляющими его лексемами). Поэтому не случайноСтеблин-Каменский, давая общую характеристику древнегерманских кеннингов, пишет,что по природе номинации они эквивалентны словам, которые заменяют [18; 52].
Несмотря на многообразие лексемного выражения кеннингов того или иногопредмета или явления действительности, его номинационная структура в языкеобусловлена одним типом – двучленной именной композитой.

Структурно-семантическиеособенности кеннингов.
Как утверждает Стеблин-Каменский М.И.,кеннинг отличается от аллегории в обычном понимании тем, что значение егоникогда не бывает отвлеченным понятием. Он всегда обозначает определенноесущество или предмет (женщину, мужчину, животное, корабль и т.д.). Но связьмежду значением и конкретной формой, выражающейэто значение, в нем так же условна, как и в аллегории. Особенно сближает его с аллегорией его определение(левая часть кеннинга), которое напоминает условные атрибуты аллегорическихфигур. Это определение, т.е. название конкретного предмета (из корабельнойсферы — для корабля, из домашней сферы — дляженщины и т.д.), похоже на аллегорический атрибут, который всредневековом изобразительном искусстве придает какой-либо человеческой фигуре,часто весьма реалистически изображенной,значение отвлеченного понятия илиидентифицирует ее с персонажем священногописания или с определенным святым. Так, в норвежском средневековье изображение секиры (первоначально атрибут Тора) любую мужскую фигуру превращало всвятого Олава, тогда как изображениежернова превращало ее же в святогоХалльварда [18, с45].
Важность кеннинга для характеристики древнегерманскогопоэтического стиля подтверждается первоначальным значением самого термина «кеннинг». Вне поэтики он употребляется в значении «примета». Ср., например, д.и.:en þat má ek segja þér til kenningar,т.е. «и вот что я скажу тебе, чтобы облегчить тебе узнавание»[18]. По определению СнорриСтурлусона, кеннинг состоит в том, что «мы называем Одина,или Тора, или Тюра,или любого другого аса или альва и к названному присоединяем обозначение принадлежности другого аса иликакого-нибудь его подвига. Тогда этот последний обозначен, а не тот, кто был назван. Так, например, мы говорим «Тюр победы» (sig-Tyr), или «Тюр висельников» (hanga-Tyr), или «Тюр ноши», (farma-Tyr) и это будут обозначения Одина (а не Тюра), и это называетсяобозначением с приметой (kennt heiti)».Характерно также, как Снорри Стурлусон употребляет глагол «обозначать» (kenna): «женщину следуетобозначать, — говорит он, — через всеженские наряды, золото и драгоценныекамни, пиво, или вино, или другие напитки, которые она подает или разливает, также пивную посуду и все то, что ей подобает делать», и т. д. Такимобразом, аллегорический атрибут —примета — был характерен для кеннингаи в сознании Снорри.
Типологическое сходство кеннинга со средневековой аллегорией, которое отнюдь не свидетельствует овлиянии последней на первый, можно усмотретьи в следующем: подобно тому, как аллегория, изображающая нечтоотвлеченное и условное, может содержать всвоих элементах вполне реалистические образы действительности, так икеннинг, изображающий женщину вообще или мужчину вообще и т.д., в своих элементах обычно содержит обозначения вполнеконкретных предметов и существ, взятых непосредственно из окружающейпоэта жизни и конкретно характеризующих его быт. Достаточно указать на то, чтов кеннингах женщины называются несколько десятков различных предметов женского туалета, а в кеннингах корабля — около сорокаразличных корабельных частей.
В кеннинге основа — название любого существа тогоже класса, что и описываемое целое, а определение (котороедолжно отнести основу к определенной сфере, для того чтобы получилосьнужное целое) — название любого конкретного предмета из сферыцелого.
По этому принципу построено подавляющеебольшинство кеннингов женщины. В основе — мифологические существа женскогопола, богини и валькирии, а также названия деревьев женского рода. Вопределении — любой синоним золота, любое женское украшение, наряд,головной убор, застежка, повязка и т.д., также любой предмет домашней отделкиили утвари, стенные ковры, скамьи, постель, рог, чаша и т.д., такжелюбое угощение, пиво, мед, вино, даже порей или чеснок (laukr) и т.д. Таким образом, женщина — это«Герд золота» (gullsGerðr),«береза запястья» (valklifsbandsbjork), «Трудр застежки»(þorns-Þrúdr),«Гевн полотна» (hor-Gefn), «липа скамьи» (bekkjarlínd), «Ранподушки» (dúnu-Rán), или даже «Гунн съедобных водорослей»(sçlva-Gunnr).Но характерно, что ни в одном из таких женских кеннингов, числокоторых огромно, женщина не характеризуется через своювнешность, через свою физическую красоту.
Такого же типа некоторые кеннинги мужчины, вкоторых «…его называютпо его делам, по тому, что он совершает, принимает либо делает. Можно называтьего и по тому имуществу, которым он владеет или одаривает, а также и по егопредкам либо потомкам. Как же обозначать его посредством всего этого? Называяего «сделавшим либо свершившим что-либо» и упоминая при этомпутешествия его либо другие дела, битвы, морские походы, охоту, оружие икорабли. А так как зовется он «испытателем оружия и вершителем битв»,а слова «испытатель» и «вершитель» созвучны названиямдеревьев, авторы, сообразуясь с этим, зовут человека «ясенем», либо«кленом», либо «лесом», либо другими словами мужского рода,обозначающими деревья, соединяя их со словами «битва»,«корабль», «богатство»./> Правильнообозначать человека и всеми хейти асов. Называют его и посредством хейтивеликанов, но это обычно либо насмешка, либо злословие. Не возбраняетсяназывать его и именами альвов»[27; 115]. Таким образом,основа кеннинга мужчины — мифологическое имя или название дерева, а определение — предмет вооружения, корабль,золото, сокровище.Например: «Видар брони» (brynju-Viðarr),«Тюр шлема» (hialm-Tyr), «Бальдр щита» (skjaldar-Baldr),«дерево коня моря» (unnviggsrunnr), «Ньёрд сокровища» (auðar-Njçrðr) и т.д.
По этому же принципу построены многие кеннингиживотных, особенно ворона. Основой в кеннингах ворона служит любая птица илидаже насекомое (поскольку по средневековым представлениямлетающее насекомое тоже птица), а определением — труп, рана,кровь, оружие, битва. Таким образом, ворон — это «глухарьбитвы» (hjaldrsorri),«кукушка трупов» (hrævagaukr) или даже «осатрупов» (hrægeitungr).
Наконец, по этому же принципу построено очень много кеннинговкорабля, в которых основа — конь или любое другоеживотное (медведь, лось, олень, волк и т.д.), а определение — любая часть корабля или вообще любой предмет, имеющийотношение к кораблю. Например: «конь шпангоутов» (rangamarr), «буйвол катков» (на которых корабль стоит на берегу, hlunnvisundr,), «бычок штевня» (stafnkvigr),«олень каната» (strenghrein)или «леопард талей» (hankahlebarðr). В кеннингах этого типа авторыприменяли подчас такую детализированную техническую терминологию, чторазобраться в ней было бы невозможно без специального исследования древнеисландских морских терминов.
Одно и то же слово можетслужить материалом для разных кеннингов, причем в его значении выделяютсясовершенно несходные и даже взаимоисключающие признаки. Например, слова созначением «льдина» могут употребляться в качестве основы не только кеннингамеча, но и в кеннингах золота; слова со значением «прут» — в кеннингах мужа;слова со значением «рыба» — в кеннингах змеи и т.д. Выступая в функцииопределения, те же самые слова относят целое уже не к обобщенному логическомуклассу (по условному признаку формального сходства), а к определеннойденотативной сфере [15; 34].Например, названия разных морских птиц, упоминаясь в определении кеннингов,означают уже не нечто «летающее» («пернатое» или «с крыльями»), а нечто,относящееся к морской сфере (др.а. swanrad «дорога лебедей» и т.п.), иприравниваются в этом качестве к различным обозначениям рыб, кораблей и т.д.Валькирии упоминаются в основе кеннингов жены в качестве существ женского пола,а в определении кеннингов оружия – в качестве существ, персонифицирующих битву,т.е. наравне с Одином и разнообразными синонимами битвы.
Условность аллегорического атрибута вкеннингах иллюстрируетсяследующим фактом. В древнегерманской поэзиичасто встречаются кеннинги женщин, в которых определением служит «рука». Упоздних авторов встречаются изредка и кеннинги мужчин с таким жеопределением. Наиболее правдоподобноеобъяснение их таково: они возникли в результате выпадения первого членав определении типа «огонь руки» (т.е.«золото») в трехсложном кеннинге типа «Фрейяогня руки» или «Бальдр огня руки». Дело в том, что определение посредством золота наиболее часто и для мужчины, и дляженщины, и оно совершенно условно. Также могли возникнуть и кеннинги,довольно редкие, впрочем, типа «Фрейя моря» из «Фрейя огня моря» («огонь моря» опять-таки «золото»).
В одном из фрагментов «Эдды» кеннинги типа«Фрейя руки» объясняются как результат двусмысленности одного изсинонимов руки: mund – «рука» и «приданое»; таким образом, «Фрейя приданого», т.е. «женщина», = «Фрейе руки». Это рационалистическое объяснение подразумевало бы еще большую условность определения. Но оно, по мнениюСтеблин-Каменского М.И., маловероятно, таккак новые типы кеннингов таким путем невозникают. Можно было бы еще предположить, что рука характеризует женщину потому, что красота рук дляженщины типична. Но этомупротиворечит, во-первых, то, что Снорри Стурлусону, автору знаменитойдревнегерманской поэтики, совершенно чуждотакое понимание кеннинга. Маловероятно, что первоначальное представлениетакого рода могло с течением временисовершенно забыться. Было бы понятно, если бызабылось объяснениемифологического кеннинга, но трудно понять,почему авторы поэтических произведений с течением времени сделались невосприимчивы к красоте женских рук.
Во-вторых, непонятным остается возникновениекеннингов мужчин с таким же определением. В-третьих, как указывалосьвыше, древнегерманским кеннингам вообще совершенно несвойственныхарактеристики женщины через ее внешность, через физическую красоту.Поэтому и здесь такая характеристика маловероятна.
Еще одной отличительной чертой семантики древнегерманскогокеннинга является то, что элементы древнегерманского кеннинга очень редкобывают отвлеченными понятиями. Единственное исключение —определения типа «битва», «смерть», «победа» и т.п. Отвлеченныепонятия вопределениях кеннинга появляются чаще только в поэзии христианского содержания,но даже и здесь излюбленное определение вкеннинге бога — это небо, причем не небо как потустороннее царство, анебо зримое, с солнцем, луной, звездами,облаками, дождем и т.д., или даже просто воздух. Кеннинги женщины, которые типологически относятся к одним издревнейших, никогда не содержат никаких отвлеченных понятий.
Даже в тех крайне редких случаях, когда самкеннинг обозначает отвлеченное понятие, его элементы все же — конкретные предметы. Так, голод — «блюдо ада» (Heljardiskr), красота — «король костей острова» (holm-leggjarhilmir), смерть — «иссушитель жил» (æðaofþerrir),надежда — «слюна жвачки Глейпнира» (Gleipnistugguhráki).
Склонность к конкретному в элементах кеннингасказывается также и в том, что из ряда обозначений конкретногопредмета не применяется наиболее общее. Так, в кеннингахтипа «огонь воды» (золото) вместо слова др.а. wæter«вода» отдаетсяпредпочтение таким, как ea «река», brim «прибой», flod «поток», fen«болото», saltyÞ, wæg«волна», burnsele «пруд» ит.п.
Отсюда, однако, не следует, что сознательнойцелью поэта являлись конкретность, живописность, образность. Все эти понятия чужды егоархаическому искусству. Неоправданнымиоказываются попытки применить современные критерии к искусствусовершенно иной формации. Автор поэтическогопроизведения отнюдь не ставит своей целью, изобразить явление таким, каким оно представляется нашим органам чувств. Кеннинги в этом отношении похожи на пейзаж средневекового живописца,который изображает природу вне времени, типизирует некоторые черты, отвлекается от конкретных световыхи атмосферных условий, или насредневековую симультанную сцену с еесимволистическими и обобщенными декорациями [18; 48].
Характерно, например, следующее. Удревнегерманских поэтов встречается много кеннингов для обозначения крови. Все они построены по типу «волна битвы», «море меча», «рекатрупа», «волна ран», «пиво ворона»или «напиток волка». Но ни в одном изкеннингов крови нет ни малейшегонамека на ее цвет, теплоту или вкус. Ни один из кеннингов крови не изображает ее красной или теплой,соленой или липкой. Нередки также кеннинги огня. Большинство из них построено по типу «враг леса», «злодерева», «горе ветвей», «вор дома» ит. п. Но ни в одном из этих кеннинговнет намека на красный цвет огня, его блеск, его движение и т. д.
Среди кеннингов земли большинство —мифологические, типа «жена Одина», «мать Тора» и т. п. Режекеннинги типа «море оленя», «море телег», «дно сосуда ветров» и т. д. Но ни в одном из этихкеннингов не отражен внешний вид земли, еезеленый покров и т. д.
Если кеннинг и содержит метафору всовременном смысле, то метафора эта сплошь и рядом, в силу своейсложности или условности, непредставима, не поддается материализации.Древнегерманский кеннинг — это, скорее, условный знак, эмблема, символ илиидеограмма, чем живописный образ или метафора. Он изображаетсущность явления, его типическое свойство, его идею, которые несвязаны с конкретной формой явления. Древнегерманский кеннинг — этопопытка обобщения или отвлечения, неубедительная для сознания современного читателя, нокоторая, по-видимому, была закономернымэтапом развития поэтического мышления на его пути от первобытной к современной поэтической образности.Древнегерманское поэтическое искусство в этом отношении предвосхищало средневековое искусство с его пристрастиемк аллегорическому способу выраженияи с его тенденцией трактовать словокак идеограмму [18; 49].
Часты у поэтов кеннинги, основанные намифологии илисказаниях о героях; но большинство из них не содержит никаких указаний на конкретные свойства описываемых явлений: ихцвет, форму и т. д. Так, меч — это «распорка челюстей Фенрира» (Fenris-varrasparri), поскольку связанному волку Фенриру вставили меч в челюсть;стрелы — «оружие Эгиля» (Egils-vápn), поскольку Эгиль, брат мифическогокузнеца Вёлунда, был искусным стрелком; камень — это «горе сыновейИонакра» (Jónakrs-buraharmr),так как Хамдир и Сёрл— сыновья Ионакра, были убиты камнями, и т. д.
Некоторые из мифологических илимифогероических кеннингов основаны на сказаниях, которые вэпоху Снорри Стурлусона, а возможно и раньше, были, видимо, забыты истали непонятными. Однако эти кеннинги широко употреблялись. Так,Снорри Стурлусон не может объяснить, почемудух — «ветер великанши», но, тем не менее, приводит этот кеннинг. Также не объясняет он, почему щит — «корабль Улла».Часты также кеннинги типа «земляАти», или «земля Хаки» (море), или«буря Али» (битва) и т. п., т. е. кеннинги, в которых определением служит имя одного из такназываемых «морских конунгов». Всвое время с именами этих конунгов, несомненно,ассоциировались определенные сказания. Но сказания эти были в эпоху Снорри давным-давно забыты. Тем не менее, имена, утратившие свой смысл,продолжали оставаться излюбленнымкомпонентом кеннингов.
Реализация кеннингов вконтексте.
Анализ немногих сохранившихся произведенийдревнегерманской поэзии показал, что с аллегорическим характером кеннинга связаното обстоятельство, что выбор того или иного типа кеннинга дляобозначения определенного явления или подбор его компонентов, какправило, не определяется контекстом. Поэты отнюдь не стремилисьтак подбирать тип или компоненты кеннинга, чтобы они подходили к даннойситуации. Кеннинг обобщает, а не индивидуализирует. Так, всякий кеннинг«мужчины», которых в древнегерманской поэзии очень много,обозначает «мужчину» вообще, даже если буквальное значение данногокеннинга противоречит ситуации. На это указывали уже давно:«Тот, кто никогда не был в море, никогда не присутствовал наполе битвы, никогда не проливал крови, называется, тем не менее, бороздящим море пытающим военное счастье поящим волков» [27; 154] и т. д.
Неоднократно отмечались случаи, когда нищийили неимущий человек обозначается кеннингом, в котором атрибутомслужит «золото», «сокровище» и т.п., или когда трус обозначаетсямужским кеннингом, возвеличивающим воинскую доблесть. Так, например,«раздаватель колец» (beagabryttan) говорится о бедном, искалеченном священникеили «Хёрн золотого кольца» (hrings-Hçrn) —о нищей женщине и т.д. Особенно странными кажутся случаи, когдакеннинг сопровождается эпитетом, противоречащим буквальномузначению кеннинга. Например: «трусливое дерево брони» (brynjumeiðrblauðr),т.е. «трусливый человек», «бедный куст богатства» (auðrunnraumr),т.е. «бедный человек», «несчастный собиратель сокровищ» (hoddabeiðirhapplaus),т.е. «несчастный человек» и т.п. Ни в одном из вышеприведенныхслучаев, конечно, невозможно усмотреть иронию.
Описанная выше самостоятельность кеннинга поотношению к своему контексту свидетельствует о том, что кеннингпо своему предметному значению действительно не больше, чем традиционныйзаменитель существительного обычной речи. Он эквивалентен по значениюсуществительному, которое он заменяет. Он не должен содержатьв себе никакого сравнения. Он не должен вскрывать ничегонового по сравнению с тем, что дано в существительном,которое он заменяет. Это сказывается и в ряде синтаксическихособенностей его употребления. Так, он может сопровождатьсяуказательным или притяжательным местоимением, числительным,существительным в родительном падеже совершенно так же, как заменяемое имсуществительное. Поскольку «сын Виндсваля» — это кеннинг зимы, то можносказать «в этого сына Виндсваля» (þennaVindsvalsmçg), т.е. «в эту зиму». Поскольку кеннинг зимы также «горе змей», то можно сказать«шесть горестей змей», т. е. «шесть зим». Поскольку«ствол шлема» — кеннинг головы, то можно сказать «мой ствол шлема» (minnhjalmstofn),т.е. «моя голова». Поскольку «зверь Твинниля» — кеннинг корабля,то можно сказать «Тангбрандов зверь Твинниля» (ÞangbrandsÞvinnilsdyr), т. е. «корабль Тангбранда».
Заменительная функция кеннинга сказываетсяв том, что его подстановка на место существительного обычной речи не вызываетникаких изменений в конструкции предложения. Древнегерманскийкеннинг никогда не вводится предикативными конструкциями типа«он был — как божия гроза». Такого рода конструкции сосредоточиваютвнимание на том, что можно было бы назвать «внутреннейформой» поэтического образа, а это Древнегерманскому поэтическому стилюсовершенно чуждо, так как поэт, напротив, стремится отвлечься от«внутренней формы» кеннинга [18; 52]. Кроме того, кеннинг никогда не бываетграмматическим приложением, поскольку приложение неэквивалентно по своему предметному значению тому, к чему оноприложено, тогда как кеннинг вполне эквивалентен существительному,которое он заменяет. Кеннинги в качестве приложения появляютсятолько у поздних авторов, особенно в драпах[19] о деве Марии, т. е. в тойотрасли древнегерманской поэзии, которая возникла под явным влияниеминоземных образцов.
Независимость кеннинга по отношению к своемуконтексту и его функция заменителя достигают своего апогея вкеннингах мужчины (или человека), которые численно превосходятвсе другие кеннинги. Стихи древнегерманских поэтов пестрят этимикеннингами. Трудно привести строфу, не содержащую ни одного такогокеннинга. Можно привести строфы, в которых их два, три, четыре идаже пять. Преодоление «внутренней формы» достигает в этих кеннингахсвоего максимума. Они могут обозначать безразлично и богов, илюдей, и королей, и нищих, и героев, и трусов, и язычников, и христианских святых. Посвоему предметному значению они сплошь ирядом эквивалентны простому личномуместоимению «он», «его» или «я», «меня» и т. д., точно так же, как кеннинги женщины.
Выводы по главе II.
1.        В ходе анализа имеющихся в нашем распоряжении поэтическихпамятников древнегерманской поэзии мы установили, что характерное длядревнеанглийской поэзии обилие сложных слов, особенно таких,чье значение могло бы быть выражено и не сложным словом, тесно связанос техникой аллитерационного стиха. Однако одной аллитерацией всехособенностей использования кеннинговых образований в древнегерманской поэзииобъяснить нельзя. Тем не менее, можно утверждать, что все стилистическиеявления аллитерационной поэзии оказываются в большей или меньшей мере с ней связанными. То есть в общем можносделать вывод, что аллитерационная техника воздействует на наличный языковой материал, она его не создает, она не конечная причина тех или иныхязыковых явлений.
2.        В данной работемы определили кеннинги как особым образом построенные перифразы, служащие дляиносказательного обозначения ключевых понятий поэзии, то есть моделей перифразтипа «конь моря» (корабль) или «сын Одина» (Тор), представляющие собой по морфологической структуресложное двусоставное слово (реже субстантивное словосочетание (существительное+ существительное)), правая часть которого является основанием, мотиватором, алевая – классификатором, определяющим область референции правогокомпонента.
3.        Анализ немногих сохранившихся произведений древнегерманскойпоэзии показал, что выбор того или иного кеннингадля обозначения определенного явления или подбор его компонентов, какправило, не определяется контекстом. Кеннинг обобщает, а не индивидуализирует. Подобнаясамостоятельность кеннинга по отношению к своему контекстусвидетельствует о том, что кеннинг по своему предметному значению не больше,чем традиционный заменитель существительного обычной речи. Он эквивалентен позначению существительному, которое он заменяет. Он не должен содержатьв себе никакого сравнения. Он не должен вскрывать ничегонового по сравнению с тем, что дано в существительном,которое он заменяет.
4.        Многие исследователи синонимом кеннинга называютметафору, но в ходе данного исследования было выяснено, что если кеннинг исодержит метафору в современном смысле, то метафора этасплошь и рядом, в силу своей сложности или условности,непредставима, не поддается материализации. Древнегерманскийкеннинг — это, скорее, условный знак, эмблема, символ или идеограмма, чемживописный образ или метафора. Он изображает сущность явления,его типическое свойство, его идею, которые не связаны сконкретной формой явления. Древнегерманский кеннинг — этопопытка обобщения или отвлечения, которая, по-видимому, была закономерным этапом развития поэтического мышления наего пути от первобытной к современнойпоэтической образности.

Заключение.
Историческая испециальная литература, содержание поэтических памятников древнегерманскойписьменности VII – XI веков подтверждает факт существования в германских языкахдревнего периода набора лексических единиц – сложных именных именований,используемых в поэзии в качестве традиционногозаменителя существительного обычной речи.
В ходе анализа данного объема словарного состава древнегерманских языковмы пришли к выводу о том, что существование и функционирование описанной вработе группы сложных именных образований – кеннингов – в древнегерманскихязыках обусловлено не только требованиями аллитерационного стихосложения. Входе исследования было дано определение кеннинга как особым образом построенных перифраз,служащих для иносказательного обозначения ключевых понятий поэзии и представляющих собой поморфологической структуре сложное двусоставное слово (реже субстантивноесловосочетание (существительное + существительное)), правая часть которогоявляется мотиватором, а левая – классификатором, определяющим областьреференции правого компонента. Древнегерманскийкеннинг является лексической единицей, которая обозначает не сам признак, анечто, на него указывающее с помощью образного сравнения. Сравнение как таковоев этом случае передается семантикой только одного из компонентов сложногоназвания, который является мотиватором, а именно, семантикой правогокомпонента. Классификатором образных именований того или иного предметавыступают лексемы с функцией обобщения, но обобщение происходит косвенно, черезимена, относящиеся к своему общему понятию, связанные с ним. Эти именавыполняют функцию семантического противопоставления одного класса объектов любомудругому классу объектов.
Древнегерманские кеннинги многообразны, но это многообразие вбольшинстве случаев лишь внешнее. Структура кеннинга, за исключением некоторыхвесьма редких случаев, постоянна.
Анализ доступных нам произведений древнегерманской поэзии показал, что выбортого или иного типа кеннинга для обозначения определенного явленияили подбор его компонентов, как правило, не определяетсяконтекстом. Поэты отнюдь не стремились так подбирать тип иликомпоненты кеннинга, чтобы они подходили к данной ситуации. Кеннингобобщает, а не индивидуализирует. Самостоятельность кеннинга поотношению к своему контексту свидетельствует о том, что кеннингпо своему предметному значению действительно не больше, чем традиционныйзаменитель имени обычной речи, что подтверждается тем, чтоего подстановка на место того же имени обычной речи не вызывает никакихизменений в конструкции предложения.Кеннинг эквивалентен по значению имени, которое он заменяет. Он не должен содержатьв себе никакого сравнения. Он не должен вскрывать ничегонового по сравнению с тем, что дано в имени, которое он заменяет.

Библиография
1.        Алексеева Л.С.Древнеанглийский язык, – М.: Высшая школа, 1964. – 207 с.
2.        Аракин В.Д.История английского языка. – М.: Просвещение, 1985. – 254 с.
3.        Арсеньева М.Г. идр. – Введение в германскую филологию, – М.: Высшая школа, 1980. – 319 с.
4.        Беовульф / пер. Тихомирова В. // Беовульф. Старшая Эдда.Песнь о Нибелунгах. – М., 1975. – 547 с.
5.        Бородина М.А.,Гак В.Г. К типологии и методике историко-семантических исследований. – Л.:Наука, 1979. – 233 с.
6.        Вальдман К.Н.Историческое изменение морфологии древнеанглийского сложного нарицательногоимени, имеющего в своей структуре генетически отглагольную основу (Системноеописание лексики германских языков, выпуск 5. – Л.: Издательство Ленинградскогоуниверситета, 1985) – 159 с.
7.        Волков А.М.,Волкова З.Н. Беовульф. Англосаксонский эпос. – М., 2000. – 245 с.
8.        Гаспаров М.Л.Современный русский стих. Метрика и ритмика – М., 1974. – 178 с.
9.        Иванова И.П.,Чахоян Л.П. История английского языка. – М.: Высшая школа, 1976. – 319 с.
10.     Ильиш Б.А.История английского языка – М.: Высшая школа, 1968. – 419 с.
11.     Лашанская С.С.Номинация и полисемия в шведском языке: автореф. Дис. … докт. филол. наук. –Л., 1975. – 46 с.
12.     Младшая Эдда / Изд. подг. Смирницкая О.А.,Стеблин-Каменский М.И. – Л., 1970. – 327 с.
13.     Розенталь Д.Э.,Теленкова М.А. Словарь-справочник лингвистических терминов – М., 1985ю – 596 с.
14.     Смирницкая О.А.Поэтическое искусство англосаксов. Древнеанглийская поэзия. – М., 1980. – с.171-232
15.     Смирницкая О.А. Опоэзии скальдов в «Круге Земном» и ее переводе на русский язык. – М.,1984. – 85 с.
16.     Смирницкая О.А.Стих и язык древнегерманской поэзии. – М., 1994 – 479 с.
17.     Смирницкий А.И.Древнеанглийский язык. – М.: Издательство литературы на иностранных языках,1955. – 318 с.
18.     Стеблин-КаменскийМ. И. Историческаяпоэтика, – Л., 1978. – 135 с.
19.     Стеблин-КаменскийМ.И. Древнескандинавская литература – М.: Высшая школа, 1979. – 191 с.
20.     Феоктискова Н.В.Формирование семантической структуры отвлеченного имени (на материаледревнеанглийского языка) – Издательство Ленинградского университета, 1984. –187 с.
21.     Ярцева В.Н.История английского литературного языка IX – XV вв. – М.: Наука, 1985. – 248 с.
22.     AlanneE. Observation on the development and structure of English wine-growingterminology//Memoirs de la Societe Neophilologique. – Hlsiki, 1959. – 56 p.
23.     AndersonE.R. ‘Seamearh’ and like compounds: Theme in Old English poetry//Comitatus. –1972. – vol. 3–10
24.     BosworthG. An Anglo-Saxon dictionary. — Oxfrod: At the Cladron Press, 1882. – vol. 1–2
25.     CollinsEnglish Dictionary/ ed. By Marian Makins. – Glasgaw: Haper Collins Publishers,1994. – 1792 p.
26.     Beowulf and the Fight at Finnsburg / Ed.,with introduction, bibliography, notes, glossary, and appendices by Fr.Klaeber. 3-d edition. – Boston. 1950. – 330 p.
27.     The Poetic Edda / Ed. With translation,introduction & commentary by Ursula Dronke. Vol. I Heroic Poems. – Oxford.1969. – 315 p.
28.     Snorri Sturluson Edda / Udg. At FinnurJonsson. 2. udg. – København, 1926. – 248 p.
29.     VoĉadloO. Anglo-Saxon Terminology // Prague Studies in English. – 1933. – #4, – p.68–85
30.     WrightTh. A Volume of Vocabularies from the 10th century to the 15th.– Liverpool, 1857