Историософия и публицистика Тютчева

Тарасов Б. Н.
Поэткак публицист, политический идеолог и принципиальный полемист являетсяхристианским мыслителем и опирается на историософскую основу. Он не толькостоит в одном ряду с такими наиболее крупными русскими писателями и философами,как А.С. Пушкин, Н.В. Гоголь, Ф.М. Достоевский, А.С. Хомяков, И.В. Киреевский,К.Н. Леонтьев, Н.Я. Данилевский, В.С. Соловьев и др., но и в постановке рядасущественных задач занимает в нем одно из первенствующих мест. По признаниюА.С. Хомякова, Тютчев первым заговорил о судьбах России и Запада в неотрывномединстве с религиозным вопросом. А И.С. Аксаков приходил к заключению, что влице Тютчева на Западе встретились с «неслыханным явлением»:«впервые раздался в Европе твердый и мужественный голос Русскогообщественного мнения. Никто никогда из частных лиц в России еще не осмеливалсяговорить прямо с Европою таким тоном, с таким достоинством и свободой»(Аксаков И.С. Биография Федора Ивановича Тютчева. М., 1886. С. 132 — 133). Вподобном прямом разговоре своеобразно отразилась настоятельная общественнаяпотребность, о которой косвенно свидетельствовал А.И. Герцен, отмечая почтиполное замалчивание русской официозной и либеральной печатью выпады противРоссии западной прессы: «Бедный русский народ! Некому возвысить голос вего защиту!» (Герцен А.И. Полн. собр. соч.: В 30 т. М., 1955. Т. 7. С.331).
Эпоханаполеоновских нашествий и национальных движений, Отечественная война 1812года, Венский конгресс и Священный союз, восстание декабристов, французскаяреволюция 1830 года, оба польских восстания, европейские волнения 1848 года,создание коммунистического манифеста и Интернационала, заговор петрашевцев,Крымская кампания и падение Севастополя, «освобождение крестьян» и«великие реформы» 60-х годов, победоносная война Италии с Австрией иликвидация светской власти пап, франко-прусская война, разгром Франции исоздание Германской империи — вот значимые исторические события, наблюдателем ианалитиком которых оказался поэт. И рассматривал он их не только с точки зрениятекущей политики и происходивших государственных и социальных поворотов иперемен, но и в глобальном контексте мировой истории, с ее «началами»и «концами», а также с качественными метаморфозами в ее ходевнутреннего мира и духовных ценностей человека. Способность Тютчева, говорясловами хорошо знавшего его современника, сочетать текущую политику с«политикой всего человеческого рода», под «оболочкойзримой» истории видеть ее самое, во внешних событиях и явлениях жизнираскрывать их духовно-нравственную суть и, соответственно, последующую судьбуопределяла и его пророческий дар, не теряющуюся с течением времени, но,напротив, обостряющуюся и непреходящую актуальность его публицистическогонаследия.
Историософскиеи публицистические произведения Тютчева изначально написаны на французскомязыке и каждое из них имеет свою собственную издательскую историю. Первыепубликации в России четырех его статей («Россия и Германия»,«Россия и Революция», «Римский вопрос», «Письмо оцензуре в России») в оригинале и переводе на русский язык в номерах«Русского архива» за 1873 и 1886 гг. связаны с именем его редактора ииздателя П.И. Бартенева. В конце 1872 г. Тютчев передал ему для публикациирукописи трех, в 40-х гг. анонимно напечатанных в Германии и Франции, статей:«Lettre a Monsieur le D-r Gustane Kolb, redacteur de la GazetteUniverselle» («Письмо господину д-ру Густаву Кольбу, редактору»Всеобщей газеты"), «Memoire presente a l' Empereur Nicolasdepuis la Revolution de fevrier par un Russe employe superieur des affairesetrangeres» («Записка, представленная императору Николаю послефевральской революции одним русским чиновником высшего ранга Министерстваиностранных дел»), «La Papaute et la Question Romaine»(«Папство и Римский вопрос»). Статья «Lettre sur la censure enRussie» («Письмо о цензуре в России») дополнила первоначальнопереданные поэтом П.И. Бартеневу, и все четыре сочинения составилиопубликованный в «Русском архиве» основной корпус егопублицистических произведений (на французском языке и с параллельнымипереводами на русский Ф.И. Тимирязева и В.Н. Лясковского), перепечатывавшийся впоследующих изданиях.
В1930 г. немецким исследователем С. Якобсоном атрибутировано , впервые опубликованное в 1844 г. в газете «AllgemeineZeitung», переведенное с немецкого К.В. Пигаревым и напечатанное им нарусском языке в 1935 г. в его книге «Жизнь и творчество Тютчева».К.В. Пигарев же в 1935 г. в 19 — 21 т. Литературного наследства обнародовалсвой русский перевод , в 1988 г. в первой книге 97т. Литературного наследства опубликован в полном виде французский источник иего русский перевод (Н.И. Филипович) незавершенного поэтом трактата «Россияи Запад», содержание которого веком ранее обширно цитировалось ипересказывалось И.С. Аксаковым в его биографии Тютчева. Наконец, в первомномере «Нового литературного обозрения» за 1999 г. вышла в свет (публикация А.Л. Осповата и перевод на русский языкВ.А. Мильчиной).
Такимобразом, четыре произведения основного корпуса, дополненные не всегдапредназначавшимися к печати, неоконченными и печатавшимися в разные годы XIX иXX вв. сочинениями, и составляют восемь текстов публицистического наследияпоэта, дающего достаточное представление о своеобразии его историософской иполитической мысли.
А.С.Пушкин подчеркивал, что поэта должно судить по законам его собственноготворчества. То же самое можно отнести и к мыслителю, каковым в своейпублицистике является Тютчев, неповторимо и органично сочетающий в ней«злободневное» и «непреходящее», оценивающий острыепроблемы современности sub speciаe аeternitatis*, в контексте первоосновчеловеческого бытия и «исполинского размаха» мировой истории. Пословам И.С. Аксакова, «Откровение Божие в истории всегдамогущественно приковывало к себе его умственные взоры» (Аксаков И.С.Биография Федора Ивановича Тютчева. М., 1886. С. 45). В историософской системепоэта мир относительного (государственного, общественного или идеологического)подчинен миру абсолютного (религиозного), а христианская метафизика определяетдуховно-нравственную антропологию, от которой, в свою очередь, зависитподлинное содержание социально-политической деятельности. В такойпричинно-следственной связи и ценностной иерархии разные гранипублицистического творчества Тютчева соприкасаются с отечественнымисторико-культурным контекстом, с высшими достижениями русской литературы ифилософии, с мыслями А.С. Пушкина или Ф.М. Достоевского, А.С. Хомякова или В.С.Соловьева. На те или иные проявления этой связи указывали различные мыслители иисследователи. «Родственным Хомякову по своим устремлениям» считалпота Л.П. Карсавин (Карсавин Л.П. А.С. Хомяков // Карсавин Л.П. Малые соч.Спб., 1994. С. 369). По мнению другого исследователя, «та самаяполитическая мудрость, которую упорно разрабатывал мало талантливый Погодин,которая нашла свое выражение в „Выбранных местах из переписки сдрузьями“ Гоголя, и в политических стихах и статьях Тютчева, та же самаямудрость расцвела в философии Леонтьева» (Козловский Л.С. Мечты оЦарьграде. II. Константин Леонтьев // Голос минувшего. 1915. №1. С. 46).Современный историк полагает, что поэт «во многом приближается кДостоевскому, с его сложной системой философских и политических взглядов,окрашенных сильным консервативным оттенком» (Черепнин Л.В. Историческиевзгляды классиков русской литературы. М., 1968. С. 184). Н.А. Бердяевзаключает: «У Тютчева было целое обоснование теократического учения,которое по грандиозности напоминает теократическое учение ВладимираСоловьева» (Бердяев Н.А. Русская идея // О России и русской философскойкультуре. М., 1990. С. 116). А современный философ подчеркивает: «Каксоциальный мыслитель Тютчев формировался под влиянием славянофилов, особенно И.Киреевского и А. Хомякова Многое сближает взгляды Тютчева смировоззрением славянофилов. Например, признание определяющей роли религии вдуховном складе каждого народа и православия как главной отличительной чертысамобытности русской культуры» (Русская идея. М., 1992. С. 91).
Дляадекватного восприятия историософии и публицистики Тютчева необходимо иметьпредставление о целостном и полномерном горизонте и контексте его мысли, вкотором свое место занимает м своеобразие личностных устремлений поэта. «Толькоправда, чистая правда, — признавался он дочери, — и беззаветное следованиесвоему незапятнанному инстинкту пробивается до здоровой сердцевины, которуюкнижный разум и общение с неправдой как бы спрятали в грязные лохмотья»(Литературное наследство. М., 1989. Т. 97. Кн. 2. С. 221).
Поэтпринадлежит к наиболее глубоким представителям отечественной культуры, которыхволновала в первую очередь (разумеется, каждого из них на свой лад и в особойформе) «тайна человека» (Ф.М. Достоевский), как бы не видимые наповерхности текущего существования и неподвластные рациональному постижению, нонепреложные законы и основополагающие смыслы бытия и истории. Такие писателипристальнее, нежели «актуальные», «политические» и т.п.литераторы, всматривались в злободневные проблемы, но оценивали их не с точкизрения модных идей «книжного разума» или «прогрессивных»изменений, а как очередную временную модификацию неизменных корневых началжизни, уходящих за пределы обозреваемого мира. Тютчеву свойственно стремлениезаглянуть «за край» культурного, идеологического, экономического ит.п. пространства и времени и проникнуть в заповедные тайники мирового бытия ичеловеческой души, постоянно питающие и сохраняющие ядро жизненного процессапри всей изменяемости в ходе истории (до неузнаваемости) его внешнего облика.Можно сказать, что за «оболочкой зримой» событий и явлений поэтпытался увидеть саму историю, подобно тому как, по его словам, под«оболочкой зримой» природы А.А. Фет узревал ее самое. Без учета этойонтологической и человековедческой целеустремленности подлинное содержаниепоэтической или публицистической «фактуры» в тех или иных егопроизведениях или размышлениях не может получить должного освещения.
Мировоззрениеи творчество Тютчева изначально окрашено «вопросами» (названиепереведенного в молодости стихотворения Г. Гейне «Fragen»):"…что значит человек? Откуда он, куда идет, и кто живет под звезднымсводом?" Л.Н. Толстой относил поэта к «чуждым путешественникам»на «пустынной дороге» жизни, которых тем не менее сближает насущнаяозабоченность безответными вопросами: «кто мы такие и зачем и чем мы живеми куда мы пойдем…» (Современники о Ф.И. Тютчеве (воспоминания, отзывы иписьма). Тула, 1984. С. 69 — 70). Взлеты и падения человеческого духа,«ужасающая загадка» смерти, «какое-то таинственное осязаниебесконечности, какое-то смутное чуяние беспредельности» (К.С. Аксаков),самое главное и роковое противостояние двух основополагающих принциповантропоцентрического своеволия и Богопослушания (по убеждению Тютчева, между самовластиемчеловеческой воли и законом Христа немыслима никакая сделка) — подобные вопросысоставляют скрытый мировоззренческий фундамент не только лирики, но иисториософских и политических раздумий поэта. Однако выявление соотношений ивзаимодействий между «вечными» и «временными»,«метафизическими» и «физическими» уровнями его творчествапредставляет для всякого исследователя весьма сложную задачу. «Тютчеву, — подчеркивал Д.С. Мережковский, — достаточно несколько строк; солнечные системы,туманные пятна „Войны и мира“, „Братьев Карамазовых“сжимает он в один кристалл, в один алмаз. Вот почему критика так беспомощнобьется над ним. Его совершенство для нее почти непроницаемо. Этот орешек нетак-то легко раскусить: глаз видит, а зуб неймет. Толковать Тютчева — превращать огонь в уголь» (Мережковский Д.С. Вечные спутники. М., 1996. С.538).
Выделениепринципиальных «кристаллов» мировоззрения и мысли Тютчева, как бырастворенных в ткани его и публицистических текстов, тем более важно поотношению к историософии поэта, что она нередко растворяется в идеологии,никнет в ближайшем социально-политическом контексте и к тому же отрывается отсвоих онтологических и антропологических корней. Такое разведение«метафизики» и «политики» и главенство второй над первой существеннонарушает истинный иерархический и смысловой строй тютчевской мысли. Например,понимание божественного происхождения монархической власти или антихристианскойсущности Революции как восстания человеческого Я против Высшей Воли являетсяпервичным в логике поэта и совершенно необходимо для адекватной интерпретациитех или иных, вполне конкретных, проблем внутренней или внешней политики.
Здесьбудет уместным привести принципиальные возражение Тютчева Ф.В. Шеллингу,сделанное в начале 30-х гг.: «Вы пытаетесь совершить невозможное дело.Философия, которая отвергает сверхъестественное и стремится доказывать все припомощи разума, неизбежно придет к материализму, а затем погрязнет в атеизме.Единственная философия, совместимая с христианством, содержится в Катехизисе.Необходимо верить в то, во что верил святой Павел, а после него Паскаль,склонять колена перед Безумием креста или же все отрицать. Сверхъестественноележит в глубине всего наиболее естественного в человеке. У него свои корни вчеловеческом сознании, которые гораздо сильнее того, что называютразумом…» (Литературное наследство. М., 1989. Т. 97. Кн. 2. С. 37).
Применительнок публицистике в споре поэта с Ф.В. Шеллингом важно выделить его историософский«кристалл», непосредственно связанный с христианским онтологическим иантропологическим основанием. Тютчев в резко альтернативной форме, так сказатьпо-достоевски (или-или), ставит самый существенный для его сознания вопрос: илиапостольско-паскалевская вера в Безумие креста — или всеобщее отрицание, илипримат «божественного» и «сверхъестественного» — илинигилистическое торжество «человеческого» и «природного».Третьего, как говорится, не дано. Речь в данном случае идет о жесткойпротивопоставленности, внутренней антагонистичности как бы двух сценариев(«с Богом» и «без Бога») развития жизни и мысли, человека ичеловечества, теоцентрического и антропоцентрического понимания бытия иистории. «Человеческая природа, — подчеркивал поэт незадолго до смерти, — вне известных верований, преданная на добычу внешней действительности, можетбыть только одним: судорогою бешенства, которой роковой исход — толькоразрушение. Это последнее слово Иуды, который, предавши Христа, основательнорассудил, что ему остается лишь одно: удавиться. Вот кризис, чрез который обществодолжно пройти, прежде чем доберется до кризиса возрождения…» (Цит. по:Аксаков. С. 198). О том, насколько владела сознанием Тютчева и варьироваласьмысль о судорогах существования и иудиной участи отрекшегося от Бога иполагающегося на собственные силы человека, можно судить по его словам впередаче А.В. Плетневой: «Между Христом и бешенством нет середины»(Литературное наследство. М., 1988. Т. 97. Кн. 1. С. 567).
Представленнаяальтернатива типологически сходна с высшей логикой Ф.М. Достоевского (достаточновспомнить образ Ставрогина в «Бесах» или рассуждения«логического» самоубийцы в «Дневнике писателя»),неоднократно предупреждавшего, что «раз отвергнув Христа, ум человеческийможет дойти до удивительных результатов» и что, «начав возводить свою»вавилонскую богиню" без всякой религии, человек кончитантропофагией". И по Тютчеву, и по Ф.М. Достоевскому, без веры в Боганевозможно нормальное развитие, гармоничный ум и подлинная жизнеспособностьличности, общества, государства, ибо в ней удовлетворяется глубинная, более илименее осознанная, потребность человека в обретении не теряемого со смертьюсмысла жизни, естественно укрепляются духовные начала и утверждается высшаянравственная норма бытия. В свете вечности, безусловных ценностей и неколебимойразумности и обретается человеческое в человеке, который тогда недовольствуется собственной греховной природой и стремится к ее преображению.
ЗабываяБога и отрываясь от своих мистических корней (сверхъестественного в глубиневсего наиболее естественного — в терминологии Тютчева, от живоносногосоприкосновения мирам иным — в лексике Ф.М. Достоевского), человек утрачиваетвысшую нравственную норму бытия и истинную свободу, теряет способностьпостоянного различения добра и зла и становится «бешеным», ибо безысходноблуждает в поисках иллюзорного бессмертия и подлинно разумного оправданияжизни. Если нет Бога и высшего смысла, то их место занимают смерть и нигилизм,а личность предает самое себя, лишается бесконечного содержания, опустошается вбезуспешном «вавилонском» строительстве и обманчивой погоне за«счастьем», что лишь умножает семена бытийной досады и усиливаетгедонистические «судороги», желание урвать все от кратковременнойжизни.
Обозначеннаяальтернатива входит в саму основу мировоззрения Тютчева, пронизывает егофилософскую и публицистическую мысль и иллюстрируется в таком качествефундаментальной логикой В.С. Соловьева: «Пока темная основа нашей природы,злая в своем исключительном эгоизме и безумная в своем стремлении осуществитьэтот эгоизм, все отнести к себе и все определить собою, — пока эта темнаяоснова у нас налицо — не обращена — и этот первородный грех не сокрушен, до техпор невозможно для нее никакое настоящее дело и вопрос что делать не имеетразумного смысла. Представьте себе толпу людей, слепых, глухих, увечных,бесноватых, и вдруг из этой толпы раздается вопрос: что делать? Единственныйразумный здесь ответ: ищите исцеления; пока вы не исцелитесь, для вас нет дела,а пока вы выдаете себя за здоровых, для вас нет исцеления Истинноедело возможно, только если в человеке и в природе есть положительные силы добраи света; но без Бога ни человек, ни природа таких сил не имеет» (СоловьевВ. Соч.: В 2-х т. М., 1988. Т. 2. С. 311, 315).
Точкизрения Ф.М. Достоевского и В.С. Соловьева подчеркивают, в русле какой традициии какого подхода находится мышление Тютчева, которое в такой типологии неполучило должного освещения в его философии истории. Согласно логике поэта,«без Бога» и без следования Высшей Воле темная и непреображеннаяоснова человеческой природы никуда не исчезает, а лишь принаряживается имаскируется, рано или поздно дает о себе знать в «гуманистических»,«научных», «прагматических», «государственных»,«политических» и иных ответах на любые вопросы «чтоделать?». Более того, без органической связи человека «с Богом»историческое движение естественно деградирует из-за гибельной ослабленностивысшесмыслового и жизнеутверждающего христианского фундамента в человеке иобществе, самовластной игры отдельных государств и личностей, соперничающихидеологий и борющихся группировок, господства материально-эгоистических началнад духовно-нравственными. Именно в таком господстве поэт видел принципиальнуюпричину непрочности и недолговечности древних языческих цивилизаций, казалосьбы, несокрушимых империй, изнутри своей мощи никак не подозревавших оподспудном гниении и грядущем распаде.
Этасвязь исторического процесса с воплощением в нем или невоплощением (илиискаженным воплощением) христианских начал, а соответственно и с преображением илинепреображением «первородного греха», «темной основы»,«исключительного эгоизма» человеческой природы заключает глубинноесмысловое содержание философско-публицистического наследия Тютчева. По егомнению, качество христианской жизни и реальное состояние человеческих душявляется критерием восходящего или нисходящего своеобразия той или инойисторической стадии. Чтобы уяснить возможный исход составляющей сокровенныйсмысл истории борьбы между силами добра и зла, «следует определять, какойчас дня мы переживаем в христианстве. Но если еще не наступила ночь, то мыузрим прекрасные и великие вещи» (Старина и новизна. Пг., 1915. Кн. 19. С.205).
Междутем в самой атмосфере общественного развития, господстве нарождавшегосякапиталистического и социалистического панэкономизма в идеологии, а такжегрубых материальных интересов и псевдоимперских притязаний отдельных государствв политике поэт обнаруживал «нечто ужасающее новое», «призваниек низости», воздвигнутое «против Христа мнимыми христианскимиобществами». В год смерти он недоумевает, почему мыслящие люди«недовольно вообще поражены апокалипсическими признаками приближающихсявремен. Мы все без исключения идем навстречу будущего, столь же от нассокрытого, как и внутренность луны или всякой другой планеты. Этот таинственныймир может быть целый мир ужаса, в котором мы вдруг очутимся, даже и не приметивнашего перехода» (Аксаков И.С. Биография Федора Ивановича Тютчева. М.,1886. С. 198). Не преображение, а, напротив, все большее доминирование (хитрое,скрытое и лицемерное) ведущих сил «темной основы нашей природы» ислужило для него основанием для столь мрачных пророчеств. В этом смысле онприсоединяется к евангельской апокалиптике, в которой (вопреки материальноймощи и внешним достижениям) именно первичный духовный уровень, реальноенравственной состояние людей играют первостепенную роль: «Знай же, что впоследние дни наступят времена тяжкие. Ибо люди будут самолюбивы, сребролюбивы,горды, надменны, злоречивы, родителям непокорны, неблагодарны, нечестивы, недружелюбны,непримирительны, клеветники, невоздержны, жестоки, не любящие добра, предатели,наглы, напыщенны, более сластолюбивы, нежели боголюбивы, имеющие видблагочестия, силы же его отрекшиеся» (2 Тим. 3, 1 — 6).
Именнона стыке христианской метафизики, антропологии и историософии появляетсяпонятие «христианской империи» как одно из центральных в тютчевскоймысли (а не вообще империи или секулярного государства, как утверждают многиеисследователи). По его убеждению, истинная жизнеспособность подлинной христианскойдержавы заключается не в сугубой державности и материальной силе, а в чистоте ипоследовательности ее христианства, дающего духовно и нравственносоответствующих ей служителей. Основной пункт историософии Тютчева определен всловах Иисуса Христа, обращенных к Понтию Пилату: «Царство Мое не от мирасего» (Иоанн 18, 36). Он всецело разделяет противоположное всяким«гуманизирующим» и «адаптирующим» представлениямантиутопическое понимание христианства, которое уточнено в Нагорной проповеди ипредполагает собирание сокровищ на небе, а не на земле. С его точки зрения,перенесение внимания с «сокровищ на небе» на «сокровища наземле» склоняет историю на путь гибельного антропоцентризма с егоразнообразными иллюзиями и злоупотреблениями. Богоотступничество, самоначалие исамочиние сами в себе несут наказание, рано или поздно, всем ходом истории ивнутренней логикой событий «свершается заслуженная кара за тяжкий грех,тысячелетний грех…»
Позаключению Тютчева, «самовластие человеческого я» изнутри подрывалосамо христианское начало в католицизме, который разорвал с преданием ВселенскойЦеркви и проглотил ее в «римском я», отождествившем собственныеинтересы с задачами самого христианства и устраивавшем «Царство Христовокак царство мира сего», способствовавшем образованию «незаконныхимперий» и закреплению «темных начал нашей природы». В егоисториософской логике искажение христианского принципа в «римскомустройстве», отрицание «Божественного» в Церкви во имя «слишкомчеловеческого» в жизни и проложило дорогу через взаимосвязь католицизма,протестантизма и атеизма безысходной драме и внутренней тупиковости современнойистории, ибо духовная борьба в ней разворачивается уже не между добром и злом,а между различными модификациями зло, между «развращенным христианством»и «антихристианским рационализмом», между мнимо христианскимиобществами и революционными атеистическими принципами.
ПодобноФ.М. Достоевскому, противопоставлявшему основным этапам европейского развитияправославно-славянские основы иной цивилизации, Тютчев также и ранее его искалспасительного выхода из овладевавшей Россией западной духовно-историческойтрадиции в неповрежденных корнях восточного христианства, сосредоточенного надуховном делании и преодолении внутреннего несовершенства человека,сохраняющего в полноте и чистоте принципы вселенского предания и переносящегоих на идеалы социально-государственного устройства. Подлинная христианскаяимперия, наследницу которой Тютчев видел в России, вместе с объединенным еюславянством, тем и привлекала его, что само ее идеальное начало (искажавшееся вреальной действительности) предполагает неукоснительное следование Высшей Воле,соотнесение всякой государственной деятельности с религиозно-этическим началом,духовно-нравственную наполненность «учреждений», что гораздо важнеедля скрепляющего единства и истинного процветания державы, нежели внешняя силаи материальное могущество. Именно люди, обладающие не только обширнымипознаниями и отменными профессиональными качествами, но и — главное — не отклоняющиесяот христианских принципов идеального самодержавия, и составляют основноебогатство страны. Царь же как Помазанник Божий и надсословная сила долженруководствоваться не интересами политических партий и конкурирующих придворныхгрупп, а исходить из любви к добру и правде, опираться на Закон Божий, что егореально и объединяет со всем народом.
ДляТютчева именно в рамках подлинной самодержавной монархии, через связывающиечеловека с Богом ее традиции и понятия открываются широкие возможности длятворческого почина и личностной самодеятельности народа. «Самодержавие жепризнавалось им тою национальною формой правления, — отмечал И.С. Аксаков, — вне которой Россия покуда не может измыслить никакой другой, не сойдя снациональной исторической формы, без окончательного, гибельного разрываобщества с народом» (Аксаков И.С. Биография Федора Ивановича Тютчева. М.,1886. С. 56 — 57). В понимании поэта единство веры, государства и народа вмонархическом правлении предполагало в идеале развитие всех сторон социальной,экономической и политической жизни, при котором разные слои общества неутрачивали бы ее духовного измерения, добровольно умеряли бы эгоистическиестрасти и корыстные расчеты в свете совестного правосознания и свободногоустремления к общему благу, органически сохраняли бы живые формулычеловеческого достоинства: «быть, а не казаться», «служить, а неприслуживаться», «честь, а не почести», «в правоте мояпобеда». Он полагал, что через свободное и добровольное движение«вперед», осознанную солидарность и активность граждан, сочетаниеэлементов внешнего прогресса с лучшими традициями и человеческими качествамицементируют монархию как высшую форму государственного правления, которойотдавали дань и другие выдающиеся представители русской культуры (А.С. Пушкин,В.А. Жуковский, Н.В. Гоголь, Ф.М. Достоевский и др.).
Основойтакой монархии для Тютчева служит «истинное христианство» вправославии, противопоставляемое им, как и впоследствии Ф.М. Достоевским,«искаженному христианству» в католицизме. Последний писал оторгашестве, личных выгодах, обоготворенных пороках на Западе, существующих«под видом официального христианства, которому на деле никто, кроме черни,не верит» (Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1981. Т. 23. С.50). Напротив, Россия «несет внутри себя драгоценность, которой нет нигдебольше, — православие», она — «хранительница Христовой истины, но ужеистинной истины, настоящего Христова образа, затемнившегося во всех другихверах и во всех других народах» (Там же. С. 43). В подобных противопоставленияхФ.М. Достоевский повторяет ход мысли Тютчева, не раз подчеркивавшегодвусмысленную роль и понижающую функцию «ложного»,«испорченного», «развращенного» христианства.
Вместес тем в монархическом устройстве современной ему России поэт обнаруживаетослабление первенствующей роли православного начала и соответственно проявлениена свой лад «самовластия человеческого я», падениедуховно-нравственного состояния служителей христианской империи, усилениесамочиния бюрократического государства. В результате монархия таит в себеопасности властного произвола, чрезмерной опеки чиновничества над народом,погашения личностной самодеятельности и творческого почина, необходимых дляпреодоления вечно подстерегающего застоя и расцвета плодотворной жизнедеятельности.Подобные опасности, разрушавшие духовно-нравственный фундамент и идеальныепринципы христианской державы индивидуальным несовершенством ее официальныхпредставителей, вызывали самое пристальное внимание Тютчева. «Русскоесамодержавие как принцип, — подчеркивал он в письме от 2/14 января 1865 г. кА.И. Георгиевскому, — принадлежит, бесспорно, нам, только в нашей почве ономожет корениться, вне русской почвы оно просто немыслимо… Но за принципом естьеще и личность. Вот чего ни на минуту мы не должны терять из виду»(Литературное наследство. М., 1988. Т. 97. Кн. 1. С. 388).
Ноименно качество «личности» того или иного государственного лица иливажного правительственного чиновника нередко терялось из виду и приводило поэтак самым отчаянным вопрошаниям: «Почему эти жалкие посредственности, самыехудшие, самые отсталые из всего класса ученики, эти люди, стоящие настолькониже нашего собственного, кстати очень невысокого уровня, эти выродки находятсяи удерживаются во главе страны, а обстоятельства таковы, что нет у насдостаточно сил, чтобы их прогнать?» (Там же. С. 334). Среди самых разных«обстоятельств» его особенно поражает «одно несомненноеобстоятельство», свидетельствующее о том, что «паразитическиеэлементы органически присущи святой Руси»: «Это нечто такое ворганизме, что существует за его счет, но при этом живет своей собственнойжизнью, логической, последовательной и, так сказать, нормальной в своем пагубноразрушительном действии. И это происходит не только вследствие недоразумения,невежества, глупости, неправильного понимания или суждения. Корень этогоявления глубже и еще неизвестно, докуда он доходит» (Там же).
Сточки зрения Тютчева одна из главных задач и заключается в том, чтобыобнаружить истинную почву и корень «этого явления» и преодолетьбессознательность и невменяемость по отношению к нему. В его представленииумудренная власть должна по возможности изолироваться от «паразитическихэлементов» и обходиться без посредничества самодовлеющих бюрократов,осознать свою безнародность и отказаться от «медиатизации русскойнародности» (т.е. низведения ее на уровень объекта приложения разных сил иидей): «чем народнее самодержавие, тем самодержавнее народ» (Там же.С. 272). По его мнению, таков «закон нашей возможной конституции».Без реального же и полноправного представительства народа в земстве«всякое представительство будет ложь, колоссальный пуф», инструментдля удовлетворения партийно-корыстных интересов. Потому-то поэт и выступалпринципиальным оппонентом тех, кто ратовал за «конституционныезатеи», за скороспелое перенесение на русскую почву европейских институтови парламентских учреждений, что они не только не соответствуют историческомуопыту России, но и заключат в себе скрытую ложь, «невидимое»препятствие для подлинно свободного и творческого развития. «Как убедитьнарод Русский, чтобы он согласился дать себя опутать, в лице своего единственнозаконного представителя, царя, — этою ухищренною паутиною, так сказать, обрексебя на умышленную неподвижность, чтобы при каждом живом действии невольно инечаянно не порвать на себе всей этой ухищренности?» (Там же).
Описаннаялогика составляет основу историософии и публицистики Тютчева, проступает в егополитических статьях и придает им истинный масштаб и непреходящее значение. Онатакже расставляет по своим местам и в надлежащей иерархии такие важнейшие дляего мысли понятия, как Христианство, Церковь, Империя, Православие, Католицизм,Протестантизм, Революция, Славянство, Россия, Запад, Человек, Свобода, Разум,Любовь, которые определяют ход Истории. Поэт признавался, что связывать прошлоеи настоящее на, так сказать, больших расстояниях, совмещать время и вечность,уяснять возможные судьбы человеческого рода есть настоятельная потребность егосущества. «Ближайший исход так же невозможно предугадать, — писал он обисторическом процессе, — как нельзя предугадать, какая будет погода черезнеделю, но что касается окончательного результата, то это совсем иное: он можетбыть вычислен, как вычисляют затмение, которое произойдет через пятьсот лет»(Литературное наследство. М., 1935. Т. 31 — 32. С. 758).
Отличительныеособенности личности и методологии Тютчева отметил после беседы с ним летом1842 г. К.А. Фарнгаген фон Энзе: он «имеет дар всеобъемлющего взгляда навещи при одновременном чувствовании всего своеобразного» (Литературноенаследство. М., 1989. Т. 97. Кн. 2. С. 459). Годом позже в дневниковой записион вновь подчеркивает: «С необычайным проникновением Т.говорит о своеобразии русских и славян вообще, о языках, нравах, формахправления; обнаруживает широкий исторический взгляд на древний спор инациональную борьбу греческой и латинской церквей» (Там же. С. 460). Уже впервой половине 30-х гг. всеобъемлющий взгляд поэта проявлялся в его разговорахс А.И. Тургеневым «о религиях, о католицизме, о Лютере и Риме», сФ.В. Шеллингом о фундаментальном выборе между «Безумием креста» итотальным отрицанием или в стихах «Как дочь родную на закланье…»(1831), где говорится о «звезде в незримой высоте» и «высшемсознаньи» народа, о «подвиге просвещенья» и целостности державы,об «общей свободе» и единстве «родных поколений» славян.
Когдаречь заходит о западных источниках, влиявших на формирование мировоззрения ивсеобъемлющего взгляда Тютчева, приходится сталкиваться с известным парадоксом:однозначность тех или иных оценок нередко не подкрепляется их содержательнымнаполнением, а отдельные факты биографии толкуются весьма расширительно.Например, по словам К. Пфеффеля, поэт испытывал серьезное воздействиетеократических идей Ж. де Местра и «на всю жизнь сохранил ихотпечаток» (Там же. С. 33). И.С. Гагарин утверждал, что в петербургскихсалонах Тютчев исполнял «роль православного графа де Местра» (Там же.С. 45). С последним сравнивал русского поэта и французский публицист Э. Форкад.За подобными выводами следуют многие позднейшие исследователи.
Действительно,можно говорить о чисто внешнем сходстве Тютчева и Ж. де Местра в их пониманиибожественного происхождения монархической власти, легитимизма илиантихристианской сущности революции как восстания человеческого Я против ВысшейВоли. Однако в более принципиальном и содержательном плане трудно представитьменее сопоставимых мыслителей. Если для Ж. де Местра Католицизм являетсяглавным проводником религиозно-исторического единства и сопротивления разрушительнымреволюционным тенденциям, то у Тютчева он, напротив, и порождает (черезискажение христианства корыстной политикой) Протестантизм, Атеизм и Революцию,истинным противовесом которой выступает у него абсолютно неприемлемое дляфранцузского мыслителя Православие. По мнению католического публициста П.Лоранси, историософские построения Тютчева представляют собой «блестящуюпротивоположность теориям христианского единства, изложенным г-ном деМестром» (Литературное наследство. М., 1988. Т. 97. Кн. 1. С. 238). К.В.Пигарев хотя и полагает вслед за П.Н. Сакулиным решающим воздействиепредставителей французского католического консерватизма и роялизма (Ж. деМестр, Ф.Р. Шатобриан, Л.Г. Бональд) на перенесение поэтом политическихвопросов в религиозную сферу, тем не менее характеризует тютчевскую«систему великого славянского единства» как «систему Жозефа деМестра наизнанку» (Пигарев К.В. Жизнь и творчество Тютчева. М., 1962. С.127).
Такоеотталкивание и движение «от противного» становилось своеобразной чертойтютчевской мысли, которая, несмотря на свои личностные особенности, входилатакже в резонанс с ближайшим культурно-идеологическим контекстом в России, вчастности, со спором А.С. Пушкина с П.Я. Чаадаевым. Тютчев на свой лад выражалобщую для эпохи тягу сознания к историзму, к всеобъемлющему пониманию протекшихи грядущих веков. Так, в начале 30-х годов Н.В. Гоголь, по свидетельству В.В.Григорьева, был убежден, что он создан историком и призван к преподаванию судебчеловечества. Сам Н.В. Гоголь, осуждая узкую фактографическую методологию,словно в тютчевском духе обращался к современному историку: «Вооружилсявзглядом современной близорукости и думаешь, что верно судишь о событиях!Выводы твои — гниль; они сделаны без Бога. Что ссылаешься ты на историю? Историядля тебя мертва, — и только закрытая книга. Без Бога не выведешь из нее великихвыводов; выведешь одни только мелкие и ничтожные» (Гоголь Н.В. Собр. соч.:В 9 т. М., 1994. Т. 6. С. 127). По-своему констатировал стремление ковсеобъемлющему взгляду на судьбы человечества в начале 40-х гг. и А.И. Герцен:«История поглотила внимание всего человечества, и тем сильнее развиваетсяжадное пытание прошедшего, чем яснее видят, что былое пророчествует, что,устремляя взгляд назад, — мы, как Янус, смотрим вперед» (Московскиеведомости. 1843. №142).
Стаинственным смыслом истории в целом, с ролью России и Европы в судьбах всегочеловечества связаны и основные идеи П.Я. Чаадаева. По его мнению, европейскиеуспехи в области материального благополучия, бытового комфорта, научныхоткрытий, юридических отношений стали возможны лишь благодаря существованиюактивного преемственного развития общественно-политических сторон западногохристианства. В современной России он не находил элементов «земногоцарства», причину чего видел в схизматическом отделении православия откатоличества. В результате православие, сохраняя высоту и чистоту евангельскогоучения, сосредоточилось в храме, усилило в русском народе духовный аскетизм исамоотречение и оставило в тени разнообразное культурное строительствозападного типа, а, следовательно, и расширительно-деятельное движение кустановлению совершенного строя на земле.
КачестваА.С. Пушкина как художника-историка предопределили его отношение не только кутопическим чаяниям, но и к конкретным выводам философических писем П.Я.Чаадаева. Так, еще в 1831 г. он прочитал два из них и, возражая автору,подчеркивал, что единство христианства заключается не в католицизме, а вБогочеловеке, Иисусе Христе. Вполне соглашаясь с философом, поэт пишет, что«величайший духовный и политический переворот нашей планеты естьхристианство. В сей-то священной стихии исчез и обновился мир. История древняяесть история Египта, Персии, Греции, Рима. История новейшая есть историяхристианства» (Пушкин А.С. Собр. соч.: В 10 т. М., 1962. Т. 6. С. 323).Однако он решительно отвергает утверждение П.Я. Чаадаева, что «мы черпалихристианство» из нечистого (т.е. византийского) источника и что«Византия была достойна презрения». А.С. Пушкин защищает перед ним«Греческое Вероисповедание», которое «отдельное от всех прочих,дает нам особенный национальный характер», и приходит к прямопротивоположному выводу: «В России влияние Духовенства столь же былоблаготворно, сколько пагубно в землях Римско-католических. Там оно, признаваяглавою своею Папу, составляло особое общество, независимое от Гражданскихзаконов, и вечно полагало суеверные преграды просвещению. У нас, напротив того,завися, как и все прочие состояния, от единой Власти, но огражденное святынейРелигии, оно всегда было посредником между Народом и Государем как междучеловеком и Божеством. Мы обязаны монахам нашей Историею, следственно ипросвещением» (Цит. по: Юрьева И.Ю. Пушкин и христианство. М., 1999. С.71). И традиции такого просвещения нельзя растворять в подражании западнойцивилизации. По убеждению А.С. Пушкина, «Россия никогда ничего не имелаобщего с остальною Европою История ее требует другой Мысли, другойформулы…» (Там же. С. 72).
Вспоре А.С. Пушкина с П.Я. Чаадаевым (как и в его стихотворении «КлеветникамРоссии») намечены важные темы, которые в историософских размышленияхТютчева примут относительно развернутый и более сосредоточенный характер. Этиразмышления различными своими сегментами, в разных культурно-историческихконтекстах, под тем или иным углом зрения пересекаются и перекликаются сдискуссиями славянофилов и западников, почвенников и либералов или евразийцев иевропеистов. Их внутренняя логика претворена (как типологически, так отчасти игенетически) в идеях русских писателей и мыслителей самого первого ряда иостается важным уроком для настоящего и будущего.
Побольшому счету, христианское мышление Тютчева и соответствующая емуметодология, по-своему утверждающая воплощение Бога в мире, позволяющаяобнаруживать подводные течения и соразмерно оценивать видимый ход «ужаснойреальности жизни», дающая незыблемую точку опоры для воли и действия среди«праха земных интересов» и призрачной зыби явлений, оказываютсянеобходимыми для осознания энтропийных закономерностей уже «нашеговека», о которых размышляет, например, выдающийся социолог П.А. Сорокин.Последний показывает и доказывает, что все духовное, идеальное, бескорыстное,святое, благородное постепенно сводится к заблуждению, невежеству, идиотизму,лицемерию, скрывающим «низкое происхождение» основных поведенческихмотивов. Истинные нравственные понятия воспринимаются в лучшем случае лишь как«идеологии» и «красивые речевые реакции», маскирующиестяжательские мотивы и плутократические интересы индивидов и групп. В подобнойантропосфере юридические нормы в силу своей условной и релятивистской природынеизбежно деградируют, становятся все более необязательными и относительными,все чаще начинают выполнять роль своеобразной пудры и дымовой завесы длянасыщения эгоистических и гедонистических потребностей, открывая черездемагогию путь «праву сильного». Главный принцип нашего времени,подытоживает П.А. Сорокин, может звучать так: «Допустимо все, чтовыгодно» (Сорокин Питирим. Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992. С.503). По его заключению, когда общество освобождается от Бога и отрицает всесвязующие его нравственные императивы, то единственной действительной силойостается сама физическая сила, от примитивного использования которой не можетпредохранить никакая лукавая пропаганда общечеловеческих ценностей. Здесь же,как показывала Тютчеву судьба всех языческих империй, сокрыто началодеградации, распада, конца. И утопическому прагматизму силы поэтпротивопоставляет реалистическую надежду любви:
«Единство,- возвестил оракул наших дней, —
Бытьможет спаяно железом лишь и кровью…»
Номы попробуем спаять его любовью —
Атам увидим, что прочней…
(«Дваединства», 1870)
По«окончательному» выводу Тютчева, лишь мера успеха такой попытки,которой материальное могущество в своей служебной роли никак не может помешать,становится залогом подлинной и несокрушимой жизни, а все остальное — миф,иллюзия и утопия.
Темыбудущих политических статей и исследовательских раздумий поэта просматривалисьуже в таких его ранних стихотворениях, как «К оде Пушкина на Вольность»(1820), «14-е декабря 1825» (1826), «Олегов щит» (1829),«Как дочь родную на закланье…» (1831), а в более поздних стихахзаняли большое и самостоятельное место. Богатый материал для отстаиванияправоты своих оценок и выводов в этих статьях и раздумьях давали емунепосредственные наблюдения за состоянием государственных умов и общественногомнения на Западе, специфика дипломатической работы, знание тайных пружинполитики. Анализ дипломатических депеш Тютчев в 30-х гг. позволяет сделатьвывод о том, что уже в них в значительном виде обозначились принципиальные темыи внутренняя логика его будущих печатных выступлений, первым из которых стало«Письмо русского».
Письмобез подписи, датированное 19 марта 1844 г., адресовалось редактору издававшейсяв Баварии аугсбургской «Allgemeine Zeitung» («Всеобщейгазеты») и было опубликовано в ней 21 марта 1844 г. Письмо «одногорусского» принадлежало перу Тютчева и стало реакцией на напечатанный вгазете тремя днями ранее очерк «Русская армия на Кавказе», которыйсоставлял фрагмент анонимного цикла «Письма немецкого путешественника сЧерного моря» и в котором подвергались критике порядки, традиции и обычаивоенной службы в России, а солдаты сравнивались с галерными каторжниками.
Подобнаякритика входила в состав систематической антирусской пропаганды на страницах«Allgemeine Zeitung», о чем российский поверенный в делах в МюнхенеЛ.Г. Виолье 28января/9 февраля 1844 г. докладывал из Мюнхена министруиностранных дел К.В. Нессельроде: «Последнее время „Allgemeine Zeitung“вновь позволяет себе помещать статьи о внутреннем управлении в России, столь желживые, сколь недоброжелательные. Я поспешил обратить на это внимание Министровиностранных и внутренних дел; кажется вмешательство их покуда приостановило сиязлонамеренные публикации, кои „Allgemeine Zeitung“ непрестанноразыскивает в изданиях самых безвестных и воспроизводит на своихстраницах» (Канцелярия МИД. 1844. №155. Л. 62. 62б //Цит. по: Летописьжизни и творчества Ф.И. Тютчева. М., 1999. С. 267 — 268).
Наследующий день после публикации очерка «Русская армия на Кавказе»Л.Г. Виолье выразил протест министру иностранных дел Баварии А. фон Гизе, аТютчев откликнулся «Письмом русского», которое напечатали в немецкомпереводе с французского языка.
«19марта. В приложении к №78 „Allg. Zeitung“ от 18 марта я прочел статьюо русской армии на Кавказе. Среди прочих странностей в ней есть одно место стаким приблизительно смыслом: „Русский солдат нередко напоминаетфранцузского каторжника, сосланного на галеры“. Все остальное в статье посвоему направлению является, в сущности, лишь развитием данного утверждения.Позволительно ли будет русскому высказать в связи с этим два замечания? Стольудивительные мысли пишутся и печатаются в Германии в 1844 году. Ну что ж, люди,уравниваемые подобным образом с галерными каторжниками, те же самые, что почтитридцать лет назад проливали реки крови на полях сражений своей родины, дабыдобиться освобождения Германии, крови галерных каторжников, которая слилась вединый поток с кровью ваших отцов и ваших братьев, смыла позор Германии ивосстановила ее независимость и честь. Таково мое первое замечание. Второе жеследующее: если вам встретится ветеран наполеоновской армии, напомните ему егославное прошлое и спросите, кто среди всех противников, воевавших с ним наполях сражений Европы, был наиболее достоин уважения, кто после отдельныхпоражений сохранял гордый вид: можно поставить десять против одного, что онназовет вам русского солдата. Пройдитесь по департаментам Франции, гдечужеземное вторжение оставило свой след в 1814 году, и спросите жителей этихпровинций, какой солдат в отрядах неприятельских войск постоянно выказывалвеличайшую человечность, высочайшую дисциплину, наименьшую враждебность кмирным жителям, безоружным гражданам, можно поставить сто против одного, чтоони назовут вам русского солдата. А если вам захочется узнать, кто был самымнеобузданным и самым хищным, — о, это уже не русский солдат. Вот те немногиезамечания, которые я хотел высказать, говоря об упомянутой статье; я не требую,чтобы вы поделились ими со своими читателями. Эти и многие другие, с нимисвязанные думы — о чем вам столь же хорошо известно, как и мне — живут вГермании во всех сердцах, а посему они совсем не нуждаются в каком-либо месте вгазете. В наши дни — благодаря прессе — нет более неприкосновенной тайны,названной французами тайной комедии; во всех странах, где царит свобода печати,пришли к тому, что никто не отваживается сказать про подлинную причину данногоположения вещей то, что каждый об этом думает. Отсюда ясно, почему я лишьвполголоса раскрываю вам загадку о настроении умов в Германии по отношению крусским. После веков раздробленности и многих лет политической смерти немцысмогли вновь обрести свое национальное достоинство только благодаря великодушнойпомощи России; теперь они воображают, что неблагодарностью смогут укрепить его.Ах, они обманываются. Тем самым они только доказывают, что и сейчас все ещечувствуют свою слабость.»
Анонимнаястатья Тютчева оказалась вовлеченной в «диалог» на государственном иобщественно-публицистическом уровнях. 16/28 марта А. фон Гизе уведомил Л.Г.Виолье о предупредительных мерах, принятых по протесту последнего в связи спубликацией очерка «Русская армия на Кавказе», а 6 июня«Allgemeine Zeitung» напечатала ответ на «Письмо русского»самого «немецкого путешественника», утверждавшего, что«уважаемый автор» превратно истолковал из-за «полного незнаниянемецкого языка» следующее место его статьи: «Среди некрепостных русскихмногие за разные проступки и преступления стали забираться в солдаты… За тесамые преступления, совершение которых, например, во Франции лишает человекавозможности служить в армии, а военные навсегда исключаются из ее рядов, вРоссии люди осуждаются на солдатскую повинность. Можно подумать, что у русскихнаказывают менее сурово, чем у французов, так как вместо того чтобы облачитьпреступника в грубую одежду галерного каторжника, милостиво ограничиваются тем,что надевают на него почетную форму солдата. Но 25 лет службы в столь почетномсюртуке при такой дисциплине — это немало…» («Zeitschrift furSlavische Philologie. 1930. Ba. VI. Doppelheft?.. S. 412).
Врядли есть особые основания упрекать Тютчева, прожившего в Германии более двадцатилет и переводившего произведения И.В. Гете, Ф. Шиллера, Г. Гейне и других ееписателей, в незнании немецкого языка. Напротив, он чутко уловил и даженесколько смягчил скрывавшийся за приведенным сравнением обобщающий смысл:принятые в европейских странах цивилизованные критерии оценки незаконных деянийне приняты в России, чья армия пополняется преступниками, способными на»варварские" действия. Таким образом, речь должна идти не опатриотических разглагольствованиях, как замечает «немецкийпутешественник», а об эмоциональном оживлении предававшихся забвению событийи фактов недавней истории и о заострении реально существовавших в Германии и наЗападе в целом политических, идеологических, публицистических тенденций,затрагиваемых поэтом и в следующем публичном выступлении.
Встатье «Россия и Германия» ставились вопросы отношения к Россииевропейского общественного мнения и печати вообще и немецкого в частности кРоссии, союза двух государств, особенностей их исторического прошлого иперспектив возможного будущего. Первоначально статья носила заглавие«Lettre a Monsieur le D-r Gustane Kolb, redacteur de la GazetteUniverselle» («Письмо господину д-ру Густаву Кольбу, редактору»Всеобщей газеты") и предназначалась для публикации в этом изданиивслед за мартовским «Письмом русского». Возможно, она не быланапечатана из-за полемики, вызванной этим письмом, но вскоре вышла отдельнойанонимной брошюрой в Мюнхене. Уже 7/19 мая прочитавший ее А.И. Тургенев изШанрозе под Парижем советует В.А. Жуковскому, пребывавшему во Франкфурте,ознакомиться с ней: «Достань письмо, брошюру Тютчева без имени, к Кольбу,редактору аугсб газеты, в ответ на статью его о России. Оченьумно и хорошо писана Только одно слово Кюстин, но вообще нападает нанемцев, кои бранят Россию Тютчев доказывает, что союз Германии сРоссией был и всегда будет благотворен для первой и что войска наши всегдаготовы на ее защиту» (Литературное наследство. М., 1989. Т. 97. Кн. 2. С.68). Если у либерально и западнически настроенного А.И. Тургенева«брошюра» Тютчева вызывала определенные возражения, то такие еечитатели, как В.А. Жуковский, П.А. Вяземский или Николай I выразили согласие сее положениями. В письме к родителям от 27 октября 1844 г. Тютчев так передавалрассказ генерал-адъютанта Л.А. Нарышкина: «Я был у него сегодня по еговозвращении из Гатчины, и он сказал мне, что случайно прочитав летом брошюру,напечатанную мною в Германии, он, следуя своей привычке, всем говорил о ней. Ив конце концов ему удалось представить ее государю, который, прочитав ее,объявил, что нашел в ней все свои мысли, и будто бы поинтересовался, кто ееавтор. Я, конечно, весьма польщен этим совпадением взглядов, но, смею сказать,- по причинам, не имеющим ничего личного» (Тютчев Ф.И. Сочинения: В 2 т.М., 1984. Т. 2. С. 99). «Письмо господину д-ру Густаву Кольбу…»вызвало известный резонанс. В нем же обозначились главные темы и внутренняялогика историософской публицистики Тютчева. Как отметил И.С. Аксаков в письмеИ.С. Гагарину от 7/19 ноября 1874 г., «уже в 1844 году, еще до переселенияего в Петербург, написана и издана им в Германии брошюра, в которой помечено имполитическое историческое воззрение, впоследствии лишь разработанное иразвитое, без всякого противоречия себе самому» (Литературное наследство.М., 1989. Т. 97. Кн. 2. С. 50).
Встатье «Россия и Германия» поэт обсуждает тот образ своего отечества,который складывался на Западе в 20 — 30-х гг. XIX столетия. Он сталнепосредственным свидетелем развития антирусских настроений в эти годы, могвблизи наблюдать примеры предвзятых тенденций, порою принимавших крайне резкиеформы. Рост влияния российской державы в черноморском бассейне и на БлижнемВостоке постоянно вызывал подспудное сопротивление европейских стран,противопоставлявших ему там экономическую экспансию, политическое давление иантирусскую пропаганду в прессе. Особую активность проявляли английскиеполитики, которые приписывали России захватнические замыслы и создавали из нееобраз врага, обвиняя в намерении захватить Константинополь и распространитьсвое влияние на Ближнем Востоке и в Азии, вплоть до похода на Персию и Индию.Подобные обвинения и осуждения (с призывами всеобщего объединения противРоссии) накладывались на памфлетно-карикатурные изображения страшного«захватчика», «тирана», «деспота»,«петербургского чудовища», «жестокого татарина», какими вмногочисленных брошюрах и книгах не только в английской, но — в еще бoльшейстепени — и во французской печати. Тютчев пишет о «стоглавой гидрепарижской прессы, извергающей на нас громы и молнии» и представлявшейРоссию страной «северных варваров», «цивилизацией сабли идубины». Страх перед возраставшим могуществом России и возможнымобъединением славян под эгидой русского царя служил одним из источниковформирования фантастического образа нового Чингисхана, как пишет Тютчев,«какого-то людоеда XIX века», который якобы угрожает завоеваниемвсему Западу и даже представляет опасность для всего человечества. Подобныеобразы тиражировались политическими деятелями и журналистами различныхевропейских стран, в том числе и Германии. Общеевропейские антирусские настроенияусиливались в Германии влиянием внедрявшегося в общественное сознание жупела«панславизма». В 1841 г. Н.И. Надеждин писал из Вены, что «совсех концов Германии бьют тревогу; распускают слухи, подозрения, страхи;проповедуют вообще ополчение против какого-то страшилища, окрещенногомистическим именем панславизма» (Москвитянин. 1841. Ч. III. № 6. С. 515).
Особоеместо в статье «Россия и Германия» занимает критика книги маркизаАстольфа де Кюстина «Россия в 1839 году», которая в мае и ноябре 1843г. выдержала в Париже два издания, была переведена с французского на английскийи немецкий языки и принесла автору широкую известность. В книге ярко и выпукловыразились обозначенные выше идеологические стереотипы и страхи, смешалисьдостоверные и недостоверные сведения о стране «северных варваров» изразличных печатных источников, устных бесед, анекдотов, слухов и т.п. По словамА.И. Герцена, из всей русской жизни в обзоре автора оказалась лишь одна треть,в описании которой есть меткие наблюдения. С точностью отдельных наблюдений вэтой одной трети, касающихся аристократических придворных и чиновничьих круговили бездумной подражательности Западу, соглашались Николай I, А.Х. Бенкендорф,В.А. Жуковский, П.А. Вяземский и многие другие читатели «России в 1839 году»,в том числе и Тютчев. Последний, по словам немецкого дипломата и литератораК.А. Фарнгагена фон Энзе, в книге маркиза «многое поправляет, но ипризнает его (Кюстина — Б.Т.) достоинства» (Литературное наследство. М.,1989. Т. 97. Кн. 2. С. 460).
Отмеченныедостоинства сочинения французского «путешественника» совсем неперевешивали его многочисленных изъянов, обусловленных субъективными свойствамиличности и методологией автора, которую Тютчев сравнивал с водевилем. Не знаярусского языка, истории, литературы и культуры, маркиз наспех проезжал большиерасстояния, избегал разговоров с представителями разных сословий, неточноизлагал те или иные факты, но при этом проецировал узкий круг ограниченныхсведений и впечатлений на огромный масштаб всей страны, отождествлял«фасадность» придворного окружения с сущностью всей нации, превращалповторяющиеся скороспелые суждения в глобальные категорические и метафорическиеобобщения. По мнению автора, Россия — это «пустыня без покоя и тюрьма бездосуга», «государство, где нет никакого места счастью», она«возникла лишь вчера, и история ее богата одними посулами», а«единственное достоинство русских — покорность и подражание», они — «скопище тел без душ». Более того, «русская цивилизация еще такблизка к своему истоку, что походит на варварство. Россия — не более чемсообщество завоевателей, сила ее не в мышлении, а в умении сражаться, то есть вхитрости и жестокости» (Кюстин Астомар де. Россия в 1839 году. М., 2000.Т. 2. С. 439).
Именно«водевильная», усеченно-памфлетная методология, выделяющая измноголикой и противоречивой социально-исторической реальности«живописные» факты, отрывающая их от целостного контекста,направляющая на них яркий луч света и выдающая их за полноту картины и истины(методология, свойственная разного рода «художникам», риторам,ораторам, идеологам, пропагандистам), становилась ясной более глубокимчитателям. П.А. Вяземский, как и Тютчев, подчеркивал, что маркиз употребил свойум и талант для сочинения толстенного с «оттенком партийности» четырехтомного«романа», наполненного грезами, намеками, «белой и черноймагией», смесью ложного пафоса и морализаторства, скандальности ифилософских обобщений, религии и политики, исторических фактов и сплетен.
Такомуроманически-магическому подходу Тютчев противопоставляет Историю, которая, поего убеждению, является истинным защитником России и которую быстро забываютагрессивно настроенные по отношению к ней немецкие либералы. Двадцать два годаспустя после публикации «России и Германии» поэт, говоря о наблюдавшихсяим тогда идеологических тенденциях, подчеркивал: «Они, в продолжениетридцати лет, разжигали в себе это чувство враждебности к России, и чем нашаполитика в отношении к ним была нелепо-великодушнее, тем их не менее нелепаяненависть к нам становилась раздражительнее» (Литературное наследство. М.,1988. Т. 97. Кн. 1. С. 400).
Тютчевнапоминает о «Союзе святом», который Россия заключила с Германией дляосвобождения последней от наполеоновского владычества и который приветствовалонемецкое «великое поколение 1813 года». В дальнейшем «Союзсвятой», развившийся в Священный союз, предполагал тесное взаимодействие исолидарность в деле сохранения сложившихся государственных установлений иборьбы против революционных тенденций, а его участники взаимно обязались всегда«подавать друг другу пособие, подкрепление и помощь», как«братья и соотечественники». В своем политическом завещанииФридрих-Вильгельм III писал сыну, сменившему его в 1840 г.: «Прилагай всевозможные усилия для поддержания согласия между европейскими державами и преждевсего для того, чтобы Пруссия, Россия и Австрия никогда не разлучались друг сдругом» (Цит. по: Simon Ed. L. Allemane et la Russie au XIX siecle. P.,1893. P. 79). В феврале 1854 г. Тютчев вспомнил «завещание этого бедногокороля Фридриха-Вильгельма III» в письме к К. Пфеффелю: «Увы! Что бысказал он там наверху, глядя на происходящее здесь внизу, и как мало опыт отцовслужит детям» (Revue de Deux Mondes. 1854. Т. 6. С. 886).
Тютчевсожалел, что «внизу» декларированные в рамках Священного союзапринципы христианской и легитимистской политики были далеки от необходимоговоплощения, а «дети», представляющие либеральные, демократические иреволюционные течения немецкой общественной жизни, считали Россию«жандармом Европы» и противником национального единства Германии.
Сточки зрения поэта, подобное восприятие походило «на первые впечатления,произведенные на современников открытиями Колумба». По его наблюдениям,именно таким непонятным, неведомым, неожиданным миром воспринималась Россия наЗападе, отказывавшемся признавать за ним подлинную новизну духовного,исторического и культурного содержания и видевшего в нем лишь разраставшуюсяматериальную силу и угрозу для собственного существования. Однако такназываемые завоевания, пишет автор «России и Германии», «явилисьсамым естественным и законным делом», «просто состоялось необъятноевоссоединение» славян и тяготевших к России народов. Напротив, во временасвоего могущества Запад «затрагивал границы сего безымянного мира, вырвалу него несколько клочков и с грехом пополам присвоил их себе, исказив ихестественные национальные черты». Речь идет о славянских народностях,которые в ходе истории оказывались завоеванными ведущими европейскимигосударствами и испытывали постоянную угрозу утратить национальнуюидентичность. Тютчев рассматривает «Новый свет» Восточной Европы какогромное и целостное единство, «прочно взаимосвязанное в своих частях.живущее своей собственной органической, самобытной жизнью», принципиальнойопорой и ценностью которого является православная вера. В его представленииВосточная Европа может стать «подлинной державой Востока» во главе сРоссией, способной объединить славянские народы, сохраняющей православную веруи наследие Византийской империи. По логике поэта, подлинность и сила такойдержавы должны основываться на ясном осознании и практическом воплощении«менее искаженных» (в сравнении с католичеством и протестантизмом)начал христианства в православии, в отказе от языческих принципов, ослаблявшихи приводивших к гибели предшествующие основные империи (Ассирия, Персия,Македония, Рим), упоминающиеся в незавершенном трактате «Россия иЗапад». В этом случае утверждается «торжество права историческойзаконности над революционным способом действия», поскольку сохраняется традицияберущей начало от Бога и потому единственно законной Вселенской БожественнойМонархии, которая разрушается в самочинном общественном новаторстве и уступаетместо разнообразным, скрытым или явным, проявлениям «самовластиячеловеческого я», на чем Тютчев подробнее остановится в следующей статье«Россия и Революция». В его понимании Россия в XIX в. практическиоставалась единственной страной, которая пыталась сохранить высшую божественнуюлегитимность верховной власти в самодержавии, опирающемся на православную веру.
Сточки зрения Тютчева, такая Россия сохраняет «верность при всякомиспытании сложившимся союзам и принятым обязательствам», способна помочьГермании преодолеть терзавшие ее в прошлом раздоры и разделения и успешнопротиводействовать извечной сопернице, а ныне революционизированной Франции.
Николаю I составлена Тютчевым в первой половине 1845г. и выражает его стремление влиять на политику правительственных кругов. Своюдеятельность на любом поприще он воспринимал как служение национальныминтересам России, которые в 40-х гг. осознавал в контексте тысячелетнейистории, что и отражено в данном документе. Именно отсутствие такого сознаниянередко удручало Тютчева, размышлявшего позднее о правительственном кретинизме,т.е. неспособности «различать наше я от нашего не я», о политике«личного тщеславия», подчиняющей себе национальные интересы страны, о«жалком воспитании» правящих классов, увлекшихся «ложнымнаправлением» подражания Западу: «и именно потому, что возвращение наистинный путь будет сопряжено с долгими и жестокими испытаниями» (Старинаи Новизна. Пг., 1915. Кн. 19. С. 236). Этот вывод из письма к жене от 17сентября 1855 г. перекликается с оценкой сложившегося положения вещей в письмек М.П. Погодину от 11 октября того же года: «Теперь, если мы взглянем насебя, т.е. на Россию, что мы видим?… Сознание своего единственногоисторического значения ею совершенно утрачено, по крайней мере в так называемойобразованной, правительственной России» (Литературное наследство. М., 1988.Т. 97. Кн. 1. С. 422). И в 60-х гг. поэт не устает повторять: «Вправительственных сферах, вопреки осязательной необходимости, все ещеупорствуют влияния, отчаянно отрицающие Россию, и для которых она вместе — исоблазн, и безумие…» (Там же. С. 276). Более того, он обнаруживает, что«наш высоко образованный политический кретинизм, даже с некоторою примесьювнутренней измены», может окончательно завладеть страной и что«клика, находящаяся сейчас у власти, проявляет деятельность положительноантидинастическую. Если она продержится, то приведет господствующую власть ктому, что она приобретет антирусский характер» (Там же. С. 330).Тогда России грозит опасность погибнуть от бессознательности подобно человеку,который утратил чувство самосознания и держится на чужой привязи:«государство бессознательное гибнет…» (Там же. С. 372). Примечателенрассказ Тютчева в письме И.С. Аксакову от 29 сентября 1868 г. о разговоре какраз Николая I с графом П.Д. Киселевым: "…беседуя с ним о каком-то политическомвопросе, покойный государь сказал ему: «Я бы мог подкрепить мои доводыпримерами из истории, но в том-то и беда, что истории-то меня учили на медныегроши. — Слово это и теперь применимо ко всем почти правительствующим, — ипотому следовало бы, чтобы печать, без желчи, без иронии, в самых ласковых имягких выражениях сказал бы им: „Все вы люди прекрасные, благонамеренные,даже хорошие патриоты, но всех вас плохо, очень плохо учили истории, и потомунет ни одного вопроса, который бы постигали в его историческомзначении, с его исторически-непреложным характером. И затем следовало бысделать перечень , короткий, но осязательный, указывая наих глубокие, глубоко скрытые в исторической почве корни“ (Там же. С. 343).Составленная Тютчевым двадцатью тремя годами ранее записка для Николая I и какбы стала коротким перечнем корневых вопросов, а также своеобразной попыткойоказать влияние на степень сознательности государства и на преодоление»двойного неведения" (европейского и отечественного) относительнопринципов собственного исторического бытия.
Поэтотмечает, что превратное представление о России на Западе как об исключительноматериальной силе обусловлено не только принципиальным различием в самихдуховных и общественных основаниях, но и отсутствием необходимых знаний об этомразличии и его повсеместных и повседневных проявлениях в многообразной жизни.Он пишет о западном прозелитизме, считающем недостойным существование всякоеобщество, не устроенное по европейскому образцу, и о западной науке, отягощеннойполитическими, идеологическими, психологическими штампами и судящей о России,славянском мире и их исторических корнях наподобие «господина деКюстина». Подобная позиция в прошлом предопределяла крестовые походыпротив «неверных», а также последующие завоевательные планы и войныЗапада. С другой стороны, социальные и культурные достижения греко-римского иромано-германского мира отождествлялись с общечеловеческой цивилизацией иисторическим прогрессом, что как бы принуждало разные народы повторять чужуюжизнь, насильственно переносить на свою почву результаты естественного развитияевропейских стран. Между тем «православный Восток, весь этот огромный мир,возвышенный греческим крестом, един в своем основополагающем начале и тесносвязан во всех своих частях», живет своей собственной самобытной жизнью.Поэт вновь повторяет мысль о православно-славянском своеобразии России иВосточной Европы, высказанную им в статье «Россия и Германия», овосточном христианстве как одухотворяющем начале сокровенной жизни общества игосударства. Своими впечатлениями об органическом единстве«верослужения» и «жизни» он делится в одном из писем 1843г. к жене, после посещения часовни с чудотворной иконой Иверской Божьей Матери:«Одним словом, все произошло согласно с порядками самого взыскательногоправославия… Ну что же? Для человека, который приобщается к ним толькомимоходом и в меру своего удобства, есть в этих формах, так глубокоисторических, в этом мире Византийско-русском, где жизнь и верослужение одно, — в этом мире столь древнем, что даже Рим, в сравнении с ним, пахнет новизною,есть во всем этом для человека, снабженного чутьем для подобных явлений,величие поэзии необычайное, такое величие, что оно преодолевает самую яркуювраждебность… Ибо к ощущению прошлого, — и такого уже старого прошлого, — присоединяется невольно, как бы предопределением судьбы, предчувствиенеизмеримого будущего…» (Цит. по: Аксаков И.С. Биография Федора ИвановичаТютчева. М., 1886. С. 21).
В Тютчев подчеркивает, что Восточная Церковь являетсязаконной наследницей Вселенской Церкви, сохраняет традиции «лучшего»и «неискаженного» христианства, составляющего душу и «жизненныйпринцип» Восточной Империи. Россия же приняла эстафету этой Империи отВизантийской и должна осознать себя в качестве таковой: «Вот Империя,беспримерным в мировой истории стечением обстоятельств оказывающаясяединственной выразительницей двух необъятных явлений: судеб целого племени илучшей, самой неповрежденной и здоровой половины Христианской Церкви. И находятсяеще люди, всерьез задающиеся вопросом, каковы права этой Империи, каково еезаконное место в мире. Вот в чем — для умеющих видеть — заключаютсявсе спорные вопросы между нами и западной пропагандой; здесь самая сущностьнаших разногласий. Все, что не затрагивает этой сущности, все, что в полемикеиностранной прессы не связано более или менее непосредственно, как следствие сосвоей причиной, с этим великим вопросом, не заслуживает ни на мгновение нашеговнимания». Поэт полагает, что, осознавая «огромное значение нашихсудеб», необходимо искать союзников среди западных умов и печатныхорганов, способных воспринять и разделить такое понимание и противопоставитьего антируской пропаганде и революционным тенденциям в Европе.
Статья«Россия и Революция» была задумана вскоре после февральской революции1848 г. во Франции. 18/30 мая 1848 г. жена Тютчева Эрнестина Федоровна извещаласвоего брата К. Пфеффеля: «Дорогой друг, посылаю вам копию записки,которую мой муж продиктовал мне шесть недель тому назад Государьчитал и весьма одобрил ее; он даже высказал пожелание, чтобы она быланапечатана за границей. Однако, помимо того, что было бы трудно (если несказать невозможно) рассчитывать на появление подобной статьи в»Allgemeine Zeitung", момент для ее обнародования, повторяю, упущен.Надеюсь, что мой муж напишет другую статью, и тогда мы попросим вассодействовать ее переводу и публикации в Германии…" (Литературноенаследство. М., 1988. Т. 97. Кн. 1. С. 225). Одна из копий «записки»оказалась в руках бывшего французского посланника в Мюнхене Поля де Бургуэна, скоторым поэт был лично знаком и который опубликовал ее с комплиментарнымиоценками и полемическими комментариями в Париже в мае 1849 г. в составесобственной брошюры «Memoire politique. Politique et mоyens d'action de laRussie» («Политическая записка. Политика и способы действияРоссии»). Он издал «записку» в количестве двенадцатиэкземпляров, переданных президенту Франции Луи Наполеону Бонапарту, видномуполитическому деятелю Франции Матье де Моле, члену Законодательного собрания иглаве монархической оппозиции Адольфу Тьеру и другим высокопоставленным лицам.При этом имя автора «записки» не указывалось, оригинальный текст былсокращен и опубликован под придуманным заглавием «Memoire presente al'Empereur Nicolas depuis la Revolution de fevrier par un Russe, employesuperieur des affaires etrangeres» («Записка, представленнаяимператору Николаю после Февральской революции одним русским чиновником высшегоранга Министерства иностранных дел»). П. де Бургуэн безосновательноутверждал, что публикуемое произведение «если и не санкционировано, то покрайней мере секретно разрешено русским правительством» и называл егоавтора «смелым и дерзким антагонистом» Февральской революции.
Реакциейна публикацию «записки» П. де Бургуэном стало выступление настраницах журнала «Revue des Deux Mondes» французского публициста Э.Форкада, который также ошибочно оценивал ее как почти официальный документ,ловко запущенный в дипломатические круги и с мистической стороны освещающийскрытую политику царя. Он увидел в ней «самый манифест московскогопанславизма и его форму, если не точную и ясную, то по крайней мере узнаваемоочерченную», и подчеркнул, что французские либералы не понимают тойугрозы, которая исходит для Европы от поддержки русским императором«славянских братьев и единоверцев» на Западе (Revue des Deux Mondes.1849. 2/14 juin. P. 1053). Подобные высказывания распространялись вофранцузской и немецкой прессе, а рецензенты и комментаторы, несмотря на различноевосприятие и выделение в статье Тютчева разных аспектов, скорее акцентировалиполитические, нежели подчеркнутые в ней историософские вопросы. В результате встороне оставалось последовательное рассмотрение фундаментальной связи того илииного типа христианства (православия и католичества), обуславливающего коренныепредставления человека о самом себе и своих основополагающих ценностях, спринципиальными метаморфозами истории и неодинаковым пониманиемгосударственных, общественных, идеологических устремлений и проблем.
ВРоссии «записка» поэта ходила в списках и широко обсуждалась впетербургском и московском обществе, о чем упоминали многие известныесовременники (П.Я. Чаадаев, С.П. Шевырев, М.П. Погодин, Н.В. Сушков, О.М.Бодянский, А.С. Хомяков и др.), и более адекватно воспринималась в еехристианских и историософских основаниях. Автор заключал, что «уже давно вЕвропе существуют только две реальные силы: Революция и Россия».Знаменательно, что представление о России и Революции как о двух главных противоборствующихсилах было свойственно и классикам марксизма, хотя у них, конечно, оно получалопрямо противоположные оценки и истолкования. Так, Ф. Энгельс подчеркивал:«на европейском континенте существуют фактически только две силы: с однойстороны, Россия и абсолютизм, с другой — революция и демократия» (Маркс К.и Энгельс Ф. Соч. М., 1957. Т. 9. С. 11). По его твердому убеждению, ни однареволюция не только в Европе, но и во всем мире не может одержать окончательнойпобеды, пока существует теперешнее русское государство — по-настоящему ееединственный страшный враг. В отличие от Ф. Энгельса, Тютчев рассматривалреволюционные социально-политические явления не обособлено, а как проявленияфундаментальной метафизической тенденции бытия, в которой человек, подобно Адаму,противопоставляется Творцу и ставит себя на его место. «Революция былавраждебна не только королям и установившемуся образцу правления, — передавалтютчевское понимание Революции К. Пфеффель. — Тогда, как и теперь, онапокушается на самого Бога, а без Бога общество человеческое существовать неможет» (Литературное наследство. М., 1989. Т. 97. Кн. 2. С. 36). Революциядля поэта есть не только зримое историческое событие, но и — прежде всего — Дух, Разум, Принцип, следствием которого оно (со всем многообразием своихсоциалистических, демократических, республиканских и т.п. идей) является.Корень Революции — удаление человека от Бога, ее главный результат — «цивилизация Запада», «современная мысль», бесплоднополагающая в своем непослушании Божественной Воле и антропоцентрической гордынегармонизировать общественные отношения в ограниченных рамках«антихристианского рационализма». П.Я. Чаадаев, прочитавший«записку» Тютчева еще в рукописи, был согласен с ее основным выводом.«Как вы очень правильно заметили, — писал он автору, — борьба, в самомделе идет лишь между революцией и Россией: лучше не возможно охарактеризоватьсовременный вопрос» (Чаадаев П.Я. Статьи и письма. М., 1989. С. 339). Каки Тютчев (но только в определенные моменты и с известными оговорками), П.Я.Чаадаев полагал, что Россия как православная держава способна нести миру«святую идею» христианства и тем самым предохранять его от языческогораспада в Революции.
Сточки зрения Тютчева, Россия — «христианская держава, а русский народявляется христианином не только вследствие православия своих верований, но иблагодаря чему-то еще более задушевному». Революция же «прежде всего- враг христианства» (что в классическом виде проявилось во время ВеликойФранцузской революции в стремлении «дехристианизировать и»натурализировать" сами рамки и основы общественной жизни), а потомувесьма вероятен «крестовый поход против России, который всегда былзаветной мечтой Революции». Этот поход и состоялся в период Крымскойвойны, когда кричащие противоречия между «реакционными» и«прогрессивными» партиями и несовместимые интересы разных стороноказались примиренными. Через несколько лет, в письме к жене от 1/13 апреля1854 г., поэт по-своему уточняет выраженный в «записке» взгляд напротивостояние России и Революции: «Восточный вопрос в том виде, как онтеперь перед нами предстал, является не более и не менее, как вопросом жизниили смерти для трех предметов, доказавших до сих пор миру свою живучесть, аименно: Православная церковь, Славянство и Россия — Россия, естественновключающая в свою собственную судьбу оба первые понятия. Враги этих трехпонятий прекрасно это сознают, и отсюда проистекает их вражда к России. Но ктоэти враги? Как они называются? Не Запад ли это? Быть может, но в особенностиэто — революция, воплотившаяся на Западе, в коем нет теперь ни единогоэлемента, не пропитанного революциею» (Старина и Новизна. Пг., 1915. Кн.19. С. 201).
Тютчевподчеркивает, что со времени Великой Французской революции «шестьдесят летразрушительной философии» породили принципиальное новшество — «самовластие человеческого я, возведенное в политическое и общественноеправо и стремящееся с его помощью овладеть обществом». Он рассматриваетсамовластие человеческого я (как и Революцию) в самом широком и глубокомконтексте — как богоотступничество и утверждение возрожденческого принципа«человек есть мера всех вещей», превращавшегося в дальнейшей эволюциив принцип «я есть мера всех вещей» (со всей ограниченностью не толькоего идеологических притязаний и рационалистических теорий, но и тайных иприхотливых желаний). «Поклонение человеческому я, — отмечал И.С. Аксаков,- вообще представлялось ему обоготворением ограниченности человеческого разума,добровольным отречением от высшей, недосягаемой уму, абсолютной истины, от высшихнадземных стремлений, — возведением человеческой личности на степень кумира,началом материалистическим, гибельным для судьбы человеческих обществ,воспринявших это начало в жизнь и в душу» (Аксаков И.С. Биография ФедораИвановича Тютчева. М., 1886. С. 73 — 74.
Поэтпоказывает, как революционные следствия и самовластие человеческого япо-разному проявляются в различных странах Европы в податливости имхристианских священнослужителей, в «конституционных заклинаниях»роялистов, в либерально-эгалитарной демагогии демократов, в обесславливании иобессиливании Пруссии и Австрии, в восстаниях в Италии. В таком контексте онуподобляет православную Россию «Святому Ковчегу», всплывающему надволнами всеобщих европейских волнений и способному вместе с родственными повере славянскими народами направить курс истории в иное русло.
Статья«Римский вопрос», озаглавленная первоначально «La Papaute et laQuestion Romaine» («Папство и Римский вопрос») и законченная1/13 октября 1849 г., вызвала из всех публицистических сочинений Тютчеванаиболее оживленный, широкий и длительный интерес не только своейпроблематикой, сопряженностью в ней религии и политики, «вечных» и«текущих» вопросов, но и не в последнюю очередь тем, что она былаопубликована в одном из самых популярных европейских журналов «Revue desDeux Monoles». 9/21 октября 1849 г. жена Тютчева Эрнестина Федоровнаписала своему брату К. Пфеффелю: «На днях, как только представитсявозможность, я пошлю вам новое произведение моего мужа. Это вторая глава труда,которым он занят и которая будет называться „Россия и Запад“. Этавторая глава называется „Папство и Римский вопрос“; она вполнеприложима к тому, что на наших глазах происходило и, к сожалению, до сих порпроисходит в Италии, а потому глава эта в силу своей злободневности может бытьотделена от остального труда и напечатана самостоятельно. Вы сами увидите,дорогой друг, в какой газете можно поместить эту статью Этопроизведение, которое вызовет великое негодование в католическом мире…»(Литературное наследство. М., 1989. Т. 97. Кн. 2. С. 235). При активномпосредничестве К. Пфеффеля новая статья, названная им в письме к ЭрнестинеФедоровне младшей сестрой «России и революции», была напечатана 20декабря 1849 / 1 января 1850 г. «Записка» вашего мужа, — писал он ейчерез неделю, — появилась в новогоднем номере «Revue des DeuxMonoles». Ее предваряет небольшое введение, которое напоминает о«записке», опубликованной в июне, и воспроизводит нескромные намеки,сделанные тогда г-ном Бурлуэном, несмотря на то, что в своем сопроводительномписьме я настаивал на неофициальном характере второй «заметки».Надеюсь, что никаких неприятностей для вашего мужа из-за этого непоследует" (Там же. С. 239). И к новой статье, опубликованной без имениавтора, было придумано добавление, выводящее ее за пределы личного мнениячастного лица и представляющее Тютчева в качестве негласного рупораправительственной политики: «La Papaute et la Question Romaine au point devue de Saint-Petersbourg» («Папство и Римский вопрос с точки зренияСанкт-Петербурга»). И хотя поэта несколько смутило добавление в заглавие«точки зрения Санкт-Петербурга», он был доволен публикацией статьиименно в этом журнале, несмотря на полемическое предисловие к ней,принадлежавшее перу известного католического публициста П.С. Лораньи. Авторпредисловия ставил своей задачей показать «новые претензии греческойцеркви», считающей себя «хранительницей религиозной и нравственнойистины» и стремящейся «к изменению религиозной оси мира».
Эхоот «Римского вопроса» не умолкало более тридцати лет и вызвало околопятидесяти статей, брошюр и книг на нескольких языках в крупнейших городахЕвропы, авторы которых выступали против критического рассмотрения Тютчевымкатолицизма и исторических и новейших тенденций в западном обществе. Средичитателей статьи на родине поэта также царило оживление. В середине января 1850г. А.О. Россет писал А.О. Смирновой, что «статья Тютчева наделала многошуму в Париже, а теперь ее здесь читают» (Русский архив. 1896. Кн. I. С.371). Тогда же А.С. Хомяков подчеркивал в письме А.Н. Попову: «Статья егов „Revue des Deux Mondes“ вещь превосходная, хотя я и не думаю, чтобыее поняли и у вас в Питере и в чужих краях. Она заграничной публике не поплечу. Статья Ф.И. Т. есть не только лучшее, но единственное дельное сказанноеоб европейском деле, где бы то ни было. Скажите ему благодарность весьмамногих» (Хомяков А.С. Полн. собр. соч.: В 8 т. М., 1900. Т. 8. С. 200 — 201). О том, что происходило в Петербурге, сообщал П.А. Вяземскому вКонстантинополь П.А. Плетнев в средине февраля 1850 г.: «Его (Тютчева — Б.Т.) статья в 1-ой январской книжке Revue d. d. m. о папе и императоре Николаетеперь составляет модный разговор общества» (Плетнев П.А. Сочинения ипереписка: В 3 т. Спб. 1885. Т. 3. С. 404). В начале того же месяца А.И.Кошелев писал А.Н. Попову из Москвы: «Чаадаев хлопочет о статье Тютчева,помещенной в Revue des Deux Mondes об Римском вопросе и готовится писатьвозражение Хомяков ею доволен и хотя не апробует все мнения, новообще видит в ней явление замечательное» (Русский архив, 1886. №3. С.353).
Встатье «Римский вопрос» Тютчев раскрывает двусмысленную ролькатолического духовенства и римского первосвященника в революционных событиях1848 — 1849 гг. в Италии, когда Пий IX поначалу заявлял о себе как о сторонникепрогрессивных преобразований и воспринимался либеральным общественным мнениемкак «друг цивилизации», долгожданный папа-реформатор, основательновой Италии, посредник между религией и демократией. Желание же«поклоняться Папе и одновременно отделить его от Папства», самалогика революции приводили к тому, что она «сбросила маску и предсталаперед миром в облике римской республики», возрождая традиции древнегоязыческого Рима. В результате были провозглашены углубляющие революцию антиклерикальныереформы: национализация имущества католических орденов и монастырей вместе сземлей, уничтожение политических привилегий духовенства, упразднение церковныхсудов, установление светского контроля над обучением и благотворительностью.
Антихристианскуюсущность революции и атеизма поэт выводит из самого католицизма, из егоотпадения от Вселенской Церкви и его отягощенности светской властью,превращения западной Церкви в государство в государстве. Это искажениехристианского принципа, отрицание «божественного» в Церкви во имя«слишком человеческого» в жизни и послужило связующим началом междукатолицизмом и протестантизмом, выступившим против копившихся веками«бесчинств, насилий, гнусностей» (крестовые походы, кострыинквизиции, продажа церковных должностей, торговля отпущениями грехов и т.п.) иодновременно углубившим разрыв со Вселенской Церковью на зыбкой почве«человеческого я», произвольного разрушения, ограниченногоиндивидуального рассудка, что как бы освящало своеволие и эгоцентризм,создавало условия для произрастания «антихристианского рационализма»и революционных принципов. По заключению автора «Римского вопроса»католицизм, протестантизм и революция образуют триединый фундамент современнойевропейской цивилизации, способствующей «апофеозу» отделяющейся отБога личности с ее вне- или антихристианскими (в логическом завершении)принципами.
Знакомясьпосле кончины поэта с его архивом, И.С. Аксаков отметил: «Немало удивятсямногие, когда узнают, что в бумагах Тютчева, уже после его смерти, отысканачерновая Французская рукопись, содержащая план целого обширного сочинения,преимущественно о политическом призвании России, — сочинения, из которогопоследние две напечатанные его статьи были только отрывком или отдельнымиглавами Эти заметки очень важны, как выражающие ту сокровенную,задушевную думу автора, с которою мы были до сих пор лишь отчасти знакомы понеясным намекам, разбросанным в статьях и списках, как прежде, так и позднеенаписания заметок» (Аксаков И.С. Биография Федора Ивановича Тютчева. М.,1886. С. 200). «План» и «заметки» представляют собойсвоеобразные подготовительные материалы к лишь начатому и неоконченномуисториософскому трактату, рукопись которого содержит два варианта его программыи в основном конспективные наброски семи глав из девяти. По замыслу автора,место восьмой главы должна была занять уже опубликованная ранее статья«Россия и Революция», а второй — «Папство и Римскийвопрос», которую он завершит 1/13 декабря 1849 г. и которая осмыслялась имне только как самостоятельная работа, но и как часть единого целого (см. письмоЭрн. Ф. Тютчевой к К. Пфеффелю от 9/21 октября 1849 г.). И именно это целое какбы заново освещает, дополняет и углубляет содержание и проблематикуопубликованных публицистических произведений поэта. Возможно, кнепосредственному осуществлению своего замысла Тютчев приступил в сентябре 1849г. (13 сентября помечен примыкающий к трактату «Отрывок»), но уже1/13 января 1850 г. его жена отмечала в письме К. Пфеффелю: «Что жекасается моего мужа, который два месяца назад, казалось, был убежден, что миробрушится, если он не напишет труд, часть которого я вам послала и для которогобыли подготовлены все материалы, — так вот, мой муж вдруг все забросил»(Литературное наследство. М., 1989. Т. 97. Кн. 2. С. 240). Нельзя с очевиднойдостоверностью судить о реальных причинах, не позволивших Тютчеву развернуть вдолжной полноте свое сочинение. Гораздо существеннее другое: даже в такомнеразвернутом виде «наброски» дают основание говорить об обширномзамысле и всеобъемлющем труде. «В немногих сохранившихся отрывках, — заключает Л.П. Гроссман, — здесь раскрывается грандиозный план охвата единойисторико-философской системой всех вопросов европейского будущего. Это целыйTractatus politicus, но только, как молитвенник, с крестом на переплете»(Гроссман Л. Тютчев и сумерки династий //Гроссман Л. Мастера слова. М., 1928.С. 44). Крестом на переплете исследователь с известной долей иронии своеобразносимволизирует ту христианскую основу, которая определяет содержание, структуруи характер историко-философской системы Тютчева и вытекающие из нееидеологические и политические следствия и игнорирование или недоучитываниекоторой приводит к неадекватному истолкованию ее конкретных положений инепосредственной проблематики опубликованных статей, к противоречащим другдругу исследовательским выводам. В.А. Твардовская отмечает, что в литературе оТютчеве, особенно увеличивавшейся в 1960 — 70-ые годы, общественно-политическиевзгляды поэта остаются наименее изученными. «Расхождения исследователей вих понимании и оценке весьма значительны — от определения Тютчева как»идеолога самодержавия и апостола всемирной теократии" доутверждения, что поэт «глубоко презирал самодержавно-крепостническуюсистему, предвидя ее неизбежный крах», а его консерватизм не был лишенчерт стихийной революционности" (Твардовская В.А. Тютчев в общественнойборьбе пореформенной России // Литературное наследство. М., 1988. Т. 97. Кн. 1.С. 132).
Стользначительные «ножницы», доходящие до прямо противоположных выводов,обусловлены отсутствием соответствующего внимания к христианской метафизике какоснове тютчевской историософской и политической мысли, определяющей в ней всюрасстановку принципиальных значений и смысловых акцентов. По свидетельству А.И.Георгиевского, поэт высоко ценил «нашу православную церковь»,«глубоко понимая все значение религии в жизни отдельных людей и целыхнародов» (Литературное наследство. М., 1989. Т. 97. Кн. 2. С. 124). То жесамое подчеркивает и М.П. Погодин: «В последнее время возникшие на Западерелигиозные распри подали ему повод выразить свои мысли о православии, иоказалось, что он, не занимавшись никогда этим предметом, не принимав, кажется,много к сердцу, уразумел его силу, его историческое значение, лучше, живеемногих его законных служителей» (Там же. С. 25). И.С. Аксаков приходил кбезоговорочному умозаключению, которое зачастую вообще не берется в расчетсовременными исследователями, что в философско-историческом миросозерцанииТютчев «был христианин — по крайнеймере таков был его Standpunkt»(Там же. С. 51).
Разорвавшийс Церковью Гуманизм, подчеркивает поэт в трактате «Россия и Запад»,породил Реформацию, Атеизм, Революцию и всю «современную мысль»западной цивилизации. «Мысль эта такова: человек, в конечном итоге,зависит только от себя самого как в управлении своим разумом, так и вуправлении своей волей. Всякая власть исходит от человека; все провозглашающеесебя выше человека, — либо иллюзия, либо обман. Словом, это апофеозчеловеческого я в самом буквальном смысле слова» (Литературное наследство.М., 1988. Т. 97. Кн. 2. С. 206).
Тютчевраскрывает в истории фатальный процесс дехристианизации личности и общества,парадоксы самовозвышения эмансипированного человека, все более теряющего всвоей «разумности» и «цивилизованности» душу и дух истановящегося рабом низших свойств собственной природы. Комментируя«длинную» и как бы скрытую от «укороченного» взгляда мысльТютчева, И.С. Аксаков пишет: «Отвергнув бытие Истины вне себя, внеконечного и земного, — сотворив себе кумиром свой собственный разум, человек неостановился на полудороге, но увлекаемый роковой последовательностью отрицания,с лихорадочным жаром спешит разбить и этот новосозданный кумир — спешит,отринув в человеке душу, обоготворить в человеке плоть и поработиться плоти. С каким-толикованием ярости, совлекши с себя образ Божий, совлекает он с себя ичеловеческий образ, возревновав животному, стремится уподобить свою судьбусудьбе обоготворившего себя Навуходоносора: „сердце его от человекизменится, и сердце зверино дастся ему… и от человек отженут его, и со зверьмидивиими житие его“… Овеществление духа, безграничное господство материивезде и всюду, торжество грубой силы, возвращение к временам варварства, — вотк чему, к ужасу самих Европейцев, торопится на всех парах Запад, — и вот на чтоРусское сознание, в лице Тютчева, не переставало, в течение 30 лет, указыватьЕвропейскому обществу» (Аксаков И.С. Биография Федора Ивановича Тютчева.М., 1886. С. 199).
Тютчевпо-своему разъясняет глубинную логику трактата «Россия и Запад» вчерновике его письма П.А. Вяземскому от марта 1850 г. (см. далее прим. 20).Христианство положило конец «неправоспособности человеческой души»,сокрушив рабство человека человеку в свободном и добровольном повиновениииндивида и государства «истинному Господину их обоих»,«Верховному Владыке всяческих», подлинному источнику любогоавторитета и власти. Комментируя это краеугольное положение историософии поэта,И.С. Аксаков пишет: «Мир древний, не ведавший Откровения, не знавший надсобою и вне себя никакого высшего, нравственного начала, был, естественно и таксказать de facto, сам для себя источником всякой власти, сам своею верховноюсовестью Государство стало для него выражением высшей истины,совершенно поработило себе и, так сказать, втянуло в себя человеческую личность Такое государство, само в себе имеющее цель, само для себясуществующее, альфа и омега человеческого бытия, само олицетворенное божество,- такое государство было уже немыслимо в мире христианском. Христианство, указавчеловеку и человечеству высшее призвание вне государства; ограничив государствообластью внешнего, значением только средства и формы, а не цели бытия; поставивпревыше его начало божественной истины, источник всякой силы и власти, — низвело таким образом самый принцип государственный на низшее, подобающее емуместо. На таком, так сказать, подчиненном отношении к высшей истине зиждетсятеперь в христианстве основание государства, основание земной власти,повиновение которой, в пределах высшей истины, благословляется и повелеваетсядля христиан Богом (как это и объяснил Тютчев). Но как скоро христианский миротрекся бы от Бога, современное основание государства, основание всякой земнойвласти непременно бы поколебалось: ему уже не на чем утвердиться» (Там же.С. 179).
Сточки зрения Тютчева, именно такое отречение от Бога, колебание христианскихоснов и соскальзывание с них личности, государства и общества в дохристианскоеязычество и происходит в «новейшей современной мысли», котораяразвивается в «противодействии христианскому закону», всамообожествлении человека с его непреображенной эгоцентрической природой иутратой им подлинного источника власти в самочинных революциях. Истокиподобного положения вещей он находит в глубинах веков, в истории «незаконных»империй (от Карла Великого до Наполеона), которым он противопоставляет«законные» (Византийскую, Российскую), сохранявшим в православиипредание Вселенской Церкви.
«Письмоо цензуре в России» занимает свое особое место среди разнородныхофициальных, полуофициальных, анонимных записок, писем, статей, получившихширокое распространение с началом царствования Александра II (в ряде случаевони прямо обращались к царю), критиковавших сложившееся положение вещей вобщественном устройстве и государственном управлении и обсуждавших различныевопросы их реформирования. «Историко-политические письма» М.П.Погодина, «Дума русского во второй половине 1855 г.» П.А. Валуева,«О внутреннем состоянии России» К.С. Аксакова, «О значениирусского дворянства и положении, какое оно должно занимать на поприщегосударственном» Н.А. Безобразова, «Восточный вопрос с русской точкизрения», «Современные задачи русской жизни», «Обаристократии, в особенности русской», «Об освобождении крестьян вРоссии» — эти и подобные им произведения так называемой рукописнойлитературы, принадлежавшие перу К.Д. Кавелина, Б.Н. Чичерина, Н.А. Мельгунова,А.И. Кошелева, Ю.Ф. Самарина и многих других представителей самых разныхидейных течений, в большом количестве списков расходились по всей стране. Срединих встречались и те, где непосредственно рассматривались возможные изменения вобласти цензуры и печати, например, «Записка о письменнойлитературе», отражавшая взгляды К.Д. Кавелина, братьев Милютиных и другихлибералов, или подготовленное П.А. Вяземским для императора «Обозрениесовременной литературы», в котором утверждалась полезность для страныкритического направления в журналистике и одновременно — необходимость разумнойправительственной опеки над «благонамеренной гласностью».
Различнымвопросам функционирования свободного слова в печати, связанного спринципиальными общественными и государственными задачами бескорыстным делом,проникновенной сознательностью, нравственной ответственностью и вменяемостью, ипосвящено «Письмо о цензуре в России». И.С. Аксаков отмечает: «В1857 году Тютчев написал в виде письма к князю Горчакову (ныне канцлеру) статьюили записку о цензуре, которая тогда ходила в рукописных списках и, может быть,не мало содействовала более разумному и свободному „взгляду на значениепечатного слова в наших правительственных сферах“ (Аксаков И.С. БиографияФедора Ивановича Тютчева. М., 1886. С. 38 — 39). С конца 50-х гг. поэт тесносблизился с А.М. Горчаковым и с самых разных сторон помогал ему в егодеятельности (см. его письма министру и комментарии К.В. Пигарева в статье»Ф.И. Тютчев и проблемы внешней политики царской России" //Литературное наследство. М., 1935. Т. 19 — 21. С. 199 — 233; см. также: КожиновВадим. Цит. соч. С. 384 — 406). В проведении национально ориентированнойвнешней политики А.М. Горчаков придавал большое значение формированиюобщественного мнения и пригласил Тютчева возглавить новое издание,соответствующее новой политике. 27 октября / 8 ноября 1857 г. дочь поэта Дарьясообщала сестре Екатерине, что князь А.М. Горчаков предложил их отцу «бытьредактором газеты или нечто в этом роде. Однако папa предвидит множествопрепятствий на этом пути и в настоящее время составляет записку, которуюГорчаков должен представить государю; в ней он показывает все трудности дела»(Литературное наследство. М., 1989. Т. 97. Кн. 2. С. 293). Об идеологических,административных, организационных, цензурных, психологических, нравственныхтрудностях воплощения подобного проекта и ведет речь поэт в своем«Письме…», которое во второй половине ноября 1857 г. сталораспространяться в Москве.
Дляпонимания содержания «Письма…» важно ясно представлять, чтосамодержавие являлось для Тютчева единственно возможной и целесообразной формойправления в России — той формой, которая органично сложилась в процессе ееистории и покоилась на глубоко воспринятых народом православных традициях. Невыражая сомнений в христианских основах и нравственных началах самодержавия, а,напротив, стремясь укрепить их, он в своих письмах 50 — 60-х гг. резкокритикует «нелепости» государственной политики, «пошлость»,«подлость», «скудоумие», «тупоумие» «во имяконсерватизма», «безнадежную глупость», «полнейшуюбессознательность», паразитический характер чиновничьей «клики»,присосавшейся к «помазаннику Божию». Поэт полагал, что «пошлыйправительственный материализм», «убийственная мономания», боязньдиалога с союзниками, недоверие к народу, стремление в идейной борьбе опиратьсялишь на грубую силу подтачивали открытую и незамутненную мощь христианскойимперии, давали козыри ее противникам, служили не альтернативой, апособничеством «революционном материализму». Среди подобных следствий«правительственного материализма» Тютчев особо выделял чрезмерныйпроизвол по отношению к печати, жертвами которого зачастую становились нестолько либерально-демократические, сколько славянофильские издания. В руслерасширения по инициативе правительства гласности «в пределах благоразумнойосторожности» и появления массы новых изданий единомышленники Тютчеваоткрывали во второй пол. 50-х гг. свои журналы и газеты («Русскаябеседа», «Молва», «Сельское благоустройство»,«Парус»), которые претерпевали цензурные сокращения и задержки и вконечном итоге закрывались.
Дляпонимания внутренней логики «Письма…» важно еще иметь в видупроисходивший во второй половине XIX в. своеобразный поиск адекватногоотношения к нарождавшимся в России феноменам общественного мнения, гласности,свободы журналистики, которые осмыслялись такими, например, государственнымидеятелями, как в 60-х годах П.А. Валуев или позднее К.П. Победоносцев. Вопределенной степени они являлись единомышленниками Тютчева по прогрессивномуконсерватизму и рассматривали прессу как новую неоспоримую силу, становящуюсяуниверсальной формой цивилизации и действующую в условиях падения высшихидеалов, исторических авторитетов и, говоря словами самого поэта,«самовластия человеческого я» (при этом сознательно илибессознательно, но закономерно превращающуюся в инструмент подобных процессов).
Втакой ситуации оппозиционные либеральные, демократические, революционные,легальные и нелегальные издания в России и за рубежом (особенно«Колокол» и «Полярная звезда» А.И. Герцена) получали иизвестные моральные преимущества, ибо сосредотачивались на критике реальныхнедостатков и злоупотреблений существовавшего строя, хотя в своей положительнойпрограмме исходили из идеологической риторики невнятного гуманизма и прогресса,утопически уповавшей на внешние общественные изменения. Выступая противцензурных излишеств, Тютчев ратует за уравнивание в свободных условиях с оппозиционнойпечатью тех журналистов, которые остаются не у дел, но способны создать«мощное, умное, уверенное в своих силах направление», основанное намногократно подчеркнутых им христианских ценностях и утверждающеесоответствующее государственное и общественное устройство.
Список литературы
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.portal-slovo.ru/