«Запад» в российском общественном сознании
ДилигенскийГерман Германович — доктор исторических наук, руководитель Центра сравнительныхсоциально-экономических и социально-политических исследований Института мировойэкономики и международных отношений РАН.
Отношениероссийского общества к Западу — к базовым ценностям западной (или«атлантической») цивилизации, к общественному устройству странзападной демократии — один из важнейших факторов исторического развития Россиии динамики современной глобальной ситуации. В России оно неразрывно связано страдиционной для нее проблемой «выбора пути», неоднократновозникавшей в прошлом и вновь резко обострившейся на рубеже XX и XXI веков. Вглобальном плане от сближения или расхождения России с западным миром вэкономической и социальной, культурной и политической сферах во многом зависитоблик мира в наступающем веке.
Разумеется,отношение россиян к Западу складывается под воздействием актуальных потребностейи проблем их собственного общества, явлений и событий международной жизни,зависит от того, какое отражение находят все эти проблемы, явления и события вдоступном российским гражданам информационном поле. Но данное отношение неможет быть объяснено только как продукт современных социально-политических иинформационных процессов. Это культурный феномен и как таковой отражает нетолько актуальный, но и прошлый опыт, в той или иной мере и форме воспроизводитисторически сложившиеся архетипы национального сознания. Можно утверждать, чтоопределенное восприятие «другого», и прежде всего западного, мираобразует органический, структурный компонент национального самосознания,идентичности русского народа. Возможно, оно отличается в этом отношении от" самодостаточного " самосознания многих народов Запада и Востока,вырабатывающих собственную идентичность без особой оглядки на«других».
««Парадигма»противостояния России «Западу» как целому, — отмечает Ю. Левада, — оформилась лишь в XIX веке, после наполеоновских войн и обладает многимихарактеристиками позднего социального мифа… Образ «Запада» во всехего противостояниях (официально-идеологическом, рафинированно-интеллигентскомили простонародном) — это прежде всего некое превратное, перевернутое отображениесвоего собственного существования (точнее, представления о себе, своем). Вчужом, чуждом, запретном или вожделенном видят прежде всего или дажеисключительно то, чего недостает или что не допущено у себя. Интерес к«Западу» в этих рамках — напуганный или завистливый, все равно — этоинтерес к себе, отражение собственных тревог или… надежд» [1, с. 180, 181].Этот, по выражению Левады, «комплекс зеркала» объясняется многимикритическими переломами и перипетиями русской истории, на которых мы не будем останавливатьсяподробно.
Последнеедесятилетие ознаменовано резкой вспышкой борьбы национал-патриотического,традиционалистского и либерально-западнического направлений, стремящихсяобрести поддержку среди россиян. Однако, сопоставляя сильные и слабые стороны«посланий» обеих сторон, легко убедиться, что они обладают однойобщей чертой. Ни в той, ни в другой не находят значительного отражения насущныесоциально-экономические интересы и потребности основной массы населения.Национал-патриоты активно спекулируют на этих интересах, но в действительностиподчиняют их целям реставрации Империи. Их апелляция к социальнойсправедливости — всего лишь популистский лозунг, не оказывающий существенноговлияния на реальную политику соответствующих партий и движений. Западники-либералысклонны относить удовлетворение насущных интересов людей к более или менееотдаленному будущему, рассматривать их как продукт достаточно трудного идлительного процесса либерализации экономики. Возможно, их проект не имеетрациональной альтернативы, но от этого он не становится более привлекательнымдля людей. В результате ни той, ни другой доктрине не удается подчинить своемувлиянию основную часть россиян, превратиться в их собственную идеологию.
Какотмечает К. Холодковский, «если в элитных кругах России, интеллектуальныхи политических, конфликт западничества и почвенничества носит последовательныйконцептуальный характер (по принципу „или-или“), то в широкихмассовых слоях общества он нередко размыт...» [2, с. 64]. По даннымэмпирических исследований, доля россиян, полагающих, что Россия должнаориентироваться полностью или частично на западные ценности, составляла всередине 90-х годов примерно 15%, в том числе примерно треть предпринимателей истудентов, более четверти управляющих и молодежи 16-25 лет [3, с. 82]. Такимобразом, «западники», в той или иной степени сознательно считающиесебя таковыми, в России, скорее, маргинальная группа: лишь в элитных,ориентирующихся на рыночную экономику слоях и среди молодежи -" детейперестройки" они представляют более значительное меньшинство. Хотя людей,ориентирующихся на «традиционно русские ценности», в три раза больше[З], выбор этого большинства обусловлен, скорее, расплывчатым чувствомнационального самолюбия и не носит идеологического и политического характера.
Точнееуровень влияния национал-патриотической идеологии отражает относительно низкийстатус ее важнейшей ценности — патриотизма в российском обществе. Так, в 1998году лишь 10,5% опрошенных назвали патриотизм наиболее важной для себяценностью [4, с. 23]. В 1999 году лишь 16% включили патриотизм в число лозунговтой партии или политики, за которые они стали бы голосовать на выборах [5, с.32, 33].
Этот,на первый взгляд удивительно низкий рейтинг патриотизма свидетельствует не оботсутствии любви к Родине, а, скорее, об ассоциации данного термина с идеямимилитаризма и мобилизации во имя реставрации империи, отвергаемыми большинствомроссиян. В 1998 году 76,3% опрошенных полагали, что для укрепления своегопрестижа в мире Россия должна добиться экономического подъема, и только 10,6%,что ей необходимо для этого «крепить свою военную мощь». Далеко небесспорен для большинства и приоритет великодержавного статуса над свободой иправами личности. Тогда же с тезисом «свобода и права человека стоят того,чтобы отказаться от статуса великой державы», согласились 26,3%, несогласились 31,5%, а промежуточную позицию заняли 25% опрошенных [4, с. 21].
Характерно,что лозунги законности, мира, прав человека, порядка и безопасности собрали в 2-3раза больше сторонников, чем патриотизм, а «патриотов» среди людей свысшим образованием оказалось в полтора раза больше, чем в среднем. Длябольшинства россиян потребности, порождаемые их повседневной жизнью, исохранение мира намного важнее любых «общих идей», а наиболееблагоприятной «средой приема» (как и для либерально-западнической)идеологии являются не самые массовые, но относительно «элитарные»,более идеологизированные слои общества. В целом антагонизм твердых западников инационал-патриотов — это конфликт меньшинств, составляющих в совокупностипримерно 30% взрослого населения [6, с. 42].
Западные ценности и массовое сознание
Отношениебольшинства российского общества к Западу значительно более амбивалентно,складывается и эволюционирует под влиянием ряда нередко противодействующих другдругу факторов. Среди этих факторов в особую группу можно выделить когнитивныйкомпонент соответствующих диспозиций — те представления о западном образежизни, которые укоренились в российском массовом сознании. По данным В. Лапкинаи В. Пантина, основанным на опросах 1993-1996 годов, в качестве«западных» респонденты чаще всего идентифицировали такие ценности,как предприимчивость (42%), богатство (39%), неприкосновенность частнойсобственности (37%), свобода выбора убеждений и поведения (33%), прибыльностьтруда (32%), профессионализм (30%), гарантии политических прав (29%),невмешательство государства в частную жизнь граждан (29%) [7, с. 20].Характерно, что эти представления, насколько позволяют судить межстрановыесравнительные исследования, часто не совпадают с реальной иерархией ценностейзападного человека и отражают, скорее, те неудовлетворенные потребности русскихреспондентов, которые, как они полагают, намного лучше удовлетворяются наЗападе. Так, в сознании американцев «материальные ценности»(богатство, прибыль и т.п.) занимают более скромное место, чем у россиян, а,например, ценность терпимости, весьма важная для американцев, мало популярна урусских и не идентифицируется ими в качестве «западной». Этоперевертывание наиболее остро переживаемых собственных «дефицитов» впреимущества и ценности других весьма характерно для образа Запада в русскомсознании.
Спсихологической точки зрения такая ситуация означает, что на когнитивныйкомпонент диспозиции — образ Запада — оказывает влияние его мотивационныйкомпонент. Еще более явно это влияние проявляется в фильтрации западныхценностей -в отборе тех из них, которые воспринимаются как наиболее приемлемыедля российских условий. Отвечая на соответствующие вопросы, русские респондентызначительно реже, чем при идентификации западных ценностей, говорят о«деловитости» и о «неприкосновенности частнойсобственности» (21%), о «богатстве» (13%), о«невмешательстве государства в частную жизнь граждан» (19%) и совсемне упоминают «предпринимательство», чаще других упоминавшееся приперечислении западных ценностей. Зато на первое место здесь выходит«профессионализм» (30%), а за ним следует «свобода выбораубеждений и поведения» (23%) [7, с. 21]. Высокий рейтинг профессионализмаобъясняется, очевидно, тем, что эта «западная» ценность легче другихсовмещается и с традиционными русскими (мастерство, умение), и с советскимиценностями, обусловленными высоким престижем и массовым распространениемспециального образования, большим удельным весом специалистов в социальнойструктуре советского общества. В то же время именно дефицитом профессионализмав сферах экономики, управления, политики как советские люди, так и нынешниероссияне склонны объяснять отсталость своего общества по сравнению с западным.Что же касается свободы, то причины привлекательности этой «западной»ценности для вчерашних советских людей вряд ли нуждаются в объяснении.
Высокийпрестиж западной модели в современном российском обществе доказывают многие социологическиеданные. Согласно опросам ВЦИОМ, в конце 1992 года -ч ерез год после началарыночных реформ — в качестве «наиболее разумного пути развитияРоссии» 34% опрошенных выбрали тот или иной вариант западной модели (11% — «капиталистическое общество, как в США», 23% — «социал-демократическое общество, как в Швеции»). 14% предпочли«общество социалистического типа, подобное советскому», 23% — «уникальный, специфический русский путь». В последующие годыубеждение в необходимости интеграции России в остальной, т.е. прежде всего взападный, мир поддерживалось большинством общественного мнения. В 1994 году 71%опрошенных согласились с утверждением «хватит отгораживаться от людей,Россия должна как можно скорее включиться в мировую экономику, политику, культуру»[8, с. 21]. В 1997 году, несмотря на массовое недовольство результатамилиберальных реформ, 47,1% опрошенных выбрали в качестве модели будущегоразвития России «государство с рыночной экономикой, демократическимустройством и соблюдением прав человека, подобное странам Запада» и только17,7% -«государство с совершенно особым устройством и особым путемразвития»; 20,6% высказались за «социалистическое государство скоммунистической идеологией типа СССР» [9, с. 97].
Важнопонять, какое конкретное содержание вкладывает в понятие «западногопути» то относительное (от трети до половины) большинство россиян, котороеготово выбрать этот путь для России. Совершенно очевидно, что на фоне бедностии отсталости собственного общества их привлекает прежде всего высокий уровеньжизни на Западе, его материальная культура, комфорт, сильная эффективнаяэкономика. В 1998 году, отвечая на вопрос, какая страна может послужитьпримером для России, респонденты, в частности, так определяли критерии своеговыбора: «где выше уровень жизни», «где люди живут вдостатке», «Канада — сельское хозяйство, Германия — промышленность,Швеция — социальная среда», «любая более развитая страна»,«та страна, где лучше живется простым людям» [10, с. 5].
Намногосложнее вопрос о том, как относятся россияне к основным ценностям западногообраза жизни. В какой-то мере на него позволяют ответить их мнения по поводуконкретных проблем и направлений преобразований, осуществленных илиосуществляющихся в постсоветской России.
Наиболеекраткая стереотипная и аксиоматичная формула основополагающих ценностейзападного общества для всех тех, кто эти ценности разделяет, заключена вдвуедином его определении как общества «свободного идемократического». Для западного человека обе стороны этого_определения неразделимыи почти синонимичны. В современном российском обществе они соотносятся иначе:свобода не отождествляется с демократией и ценится значительно выше. По даннымЛапкина и Пантина, ценность свободы значима почти для половины (47%) россиян,демократия -т олько для одной пятой (21%) [7, с. 29]. По данным многих опросов,в качестве важнейших положительных результатов демократических реформбольшинство признают свободу слова и печати, около половины — свободу выезда зарубеж и свободу предпринимательства. Значительно ниже оцениваются в российскомобществе права на участие в политической жизни и независимую социальнуюактивность граждан, образующие основу демократических порядков. Так, в 1994году лишь меньшинство (29%) опрошенных считали свободные многопартийные выборыположительным результатом реформ, относительное большинство (33%) полагали, чтоэта новация принесла больше вреда, чем пользы, а 23% признали полезным и 36%вредным право на забастовку. В 1998 году лишь 23,2% опрошенных признали важнымдля российского общества создание негосударственных объединений и организаций,28,8% сочли это неважным и 21,5% не имели мнения по этому вопросу [4, с. 27,28].
Разрывмежду ценностями свободы и демократии коренится в традиционных, архетипическихособенностях русского менталитета. Мечта о свободе издавна жила в русскомнароде, обреченном историей на многовековую зависимость от деспотической властицаря, чиновника, помещика. Но мечтал он не о свободе в западном понимании,предполагающем ее включение в определенный общественный порядок, регулируемыйзаконом, в систему политических и правовых институтов. Свобода по-русскивыражалась понятием воли, одновременно имеющим в переводе на западноевропейскиеязыки смысл will, volonte, Wille, означающим, по словам русского философа Г.Федотова, «возможность жить… по своей воле, не стесняясь никакимисоциальными узами… воля всегда для себя» fll, с. 183]. Эта чистоиндивидуальная, не ограниченная социальными нормами и законом свобода выражаетпреимущественно стремление к бегству от общества, а не к установлениюальтернативного общественного порядка. Уже поэтому такое понимание свободыслабо ассоциируется логически и психологически с представлением о демократии.
Отсутствиеили слабость в русской политической культуре демократической традиции — фактдостаточно известный. Уже само по себе это обстоятельство предопределяетгромадные трудности освоения демократических ценностей и особеннодемократической практики постсоветским российским обществом. Еще большеусугубила эти трудности неспособность постсоветских политических элит (какправящих, так и оппозиционных) осуществить последовательное развитиедемократических институтов: оно ограничилось введением выборности органоввласти, демократических свобод, легитимацией политического-и идеологическогоплюрализма, но не преодолело традиционно авторитарного характера отношенийвласти, ее отчуждения от общества. Наиболее очевидными для рядовых гражданпоследствиями демократизации стало «перетягивание каната» междузаконодательной и исполнительной, федеральной и региональной властями,возрастающая дисфунк-циональность государства, беспорядок в обществе, коррупциябюрократических структур.
Всеэти негативные явления, разумеется, не могли повысить и без того не особенновысокий престиж демократии, но не привели, как свидетельствуют приведенные вышеданные, к тотальной дискредитации западной демократической модели. Скорее, ониподвели многих россиян к мысли о том, что «принципы западной демократиинесовместимы с российскими традициями» (с этим суждением в ходе опросовсоглашаются от трети до половины респондентов и Фонда «Общественноемнение», и ВЦИОМ). Но в 1996 году 70% респондентов, отвечая на вопрос,какие страны они считают образцом для развития России, выбрали страны Запада итолько 12% — СССР, Кубу, Северную Корею. Образ демократии в ее западномварианте играет для многих россиян роль общественного идеала. «Лучше непридумали, — говорят такие люди, отвечая на вопросы анкет, например ВЦИОМ, оцелесообразности развития демократии, — надо быть со всеми».
Содержаниеэтого идеала крайне туманно. Он чаще представляет собой выражение протестапротив советского и нынешнего авторитаризма, чем определенную цель. В 1993 годулишь 9%, а в 1996 году 12,7% опрошенных заявили, что имеют ясное представлениео демократии, соответственно, 50% и 41,3% выбрали формулировку «мало знаю,что это такое» или затруднились ответить. В 1996 году большинство (56,5%)согласились с тезисом «главная проблема становления демократии в России -люди сами не знают, что для них было бы лучше».
Неясностьроссийского демократического идеала не означает, что в него вообще невкладываются достаточно определенные потребности и стремления. Какая-то частьроссиян ассоциирует его со свободой, другая — и таких большинство — со всемтем, чего им не достает в сегодняшней жизни (такова, очевидно, особенностьлюбого общественного идеала). А не достает им в постсоветской России преждевсего гарантии социальной защищенности их жизненного уровня, профессиональногостатуса и рабочего места, удовлетворительного пенсионного обеспечения,медицинского обслуживания, воспитания и образования детей. Все эти дефицитыпереживаются тем болезненнее, что социалистическое государство, разрушенное вначале 90-х годов, давало такие гарантии: в Советском Союзе низкие по сравнениюс Западом доходы населения, товарный дефицит и часто плохое качество жизни (всферах экологии, охраны здоровья, жилищных условий и т.д.) сочетались состабильностью материального и социального положения людей, широким набором гарантированныхсоциально-экономических прав, бесплатных или дешевых услуг. Утратив этипреимущества государственно-патерналистской системы и не получив взамен в своемподавляющем большинстве компенсирующего их роста частных доходов, россиянехотели бы восстановить утраченное, и это стремление естественно влияет насодержание их демократического идеала.
Признакомдемократии, как явствует из социологических данных, большинство российскихграждан считают защиту прав человека, и эта позиция на первый взгляд не отличаетсяот «западных» представлений. Однако сами эти права то же большинствопонимает иначе, нежели на Западе: на первом месте для него стоят праваматериальные, социально-экономические. Так, в 1994 году 64% опрошенных наиболееважными сочли права на образование и социальное обеспечение, 49% — на хорошооплачиваемую работу, 33% — на гарантированный прожиточный минимум.Демократические права и свободы оказались на последних местах: свобода слова — 18%, вероисповедания — 14%, выезд за границу — 11%, выбор своих представителейв органы власти — 9%, на получение информации — 8% [12]. Для массовыхроссийских представлений о демократии характерно, что вопреки буквальномусмыслу этого понятия, относительно незначительное место в них занимаютотношения с властью. Так, в опросах середины 90-х годов определение демократииформулой «власти избираются народом» поддержало только 5—7%опрошенных, а формулу «соблюдаются права человека» (возможно, вописанном выше их понимании) — 29% [12]. Как отмечает Левада, «патерналистскоесознание воспринимает демократию прежде всего как милостивую заботу правящейэлиты о своих подданных… опросы общественного мнения неизменно показывают,что признаками демократии считаются соблюдение порядка и поддержаниеблагополучия» [1, с. 7].
Государственно-патерналистскийопыт социальной защиты, несомненно, влияет и на отношение россиян к опытузападному. Во-первых, негативные социальные последствия реформ 90-х годовпорождают ностальгию по «реальному социализму, разочарование в западноймодели — судя по нашим данным, это явление характерно для некоторых слоевинтеллигенции, в советский период наиболее подверженной западническимвлияниям» [13, с. 84].
Во-вторых, с ама западная модель дифференцируется: наиболее привлекательными оказываютсястраны с сильной системой социальной защиты. Следуя формулировкамсоциологических анкет, большинство респондентов предпочитает«социал-демократическое общество» «капиталистическому»,западноевропейский опыт американскому, наиболее привлекательным оказывается примерскандинавских стран, особенно Швеции.
Наиболеесильное влияние государственно-патерналистский синдром оказывает на восприятиероссийским обществом западной экономической системы. Можно утверждать, чтопринципы рыночной экономики проникают в российское сознание со значительнобольшим трудом, чем нормы западной политической демократии. Хотя большинствовысказывается в пользу рынка и частной собственности. При более конкретнойпостановке вопроса неизменно выясняется, что лишь меньшинство соглашается с приватизациейкрупной промышленности, банков, транспорта, горнодобывающих предприятий, сосвободной куплей-продажей земли. Остальные одобряют лишь введение частнойсобственности на предприятия розничной торговли и рестораны [14, с. 21]. Какотмечают Лапкин и Пантин, для значительной части россиян идеалом является«абсурдное сочетание экономического диктата и политической свободы»[15, с. 81]. «Экономический диктат» государства, очевидно,рассматривается как необходимое условие осуществления им патерналистскойсоциальной политики.
Пожалуй,самым трудным для русской ментальности оказывается освоение западного идеалаотношений между личностью и обществом, государством и гражданином. Понятиегражданского общества со времен перестройки усилиями масс-медиа и демократическойинтеллектуальной элиты стало широко распространяться в России. Однако внастоящее время, как представляется, можно говорить только о зачатках, о самомраннем, начальном этапе становления такого общества. Средний россиянин чащевсего внутренне убежден, что все проблемы страны должны решаться властью, и несклонен объединяться с другими людьми, чтобы участвовать в какой-либосоциальной, коллективной деятельности по решению этих проблем. В этом отношениивесьма характерно, что большинство, считающее необходимым развитие демократии,не придает значения ни формированию независимых от государства общественныхорганизаций и объединений, ни становлению самоуправления на муниципальномуровне [4, с. 27, 28]. Иными словами, наименьший интерес привлекают именно тедемократические институты, которые открывают наибольшие возможности длянепосредственного участия граждан в экономической, политической и иной сфережизни общества.
Неукореняется пока на русской почве и другой важнейший компонент западногогражданского общества и гражданской культуры — уважение к закону и признанным вобществе социальным нормам, признание их необходимым регулятором индивидуальнойи коллективной активности граждан. С одной стороны, восстановление законности ипорядка в обществе — один из главных приоритетов россиян, уставших от хаоса вобществе, от произвола властей и беззащитности перед криминальнымигруппировками. С другой стороны, исправления положения люди ожидаютисключительно от той же власти, которую справедливо обвиняют в беззаконии, иснимают с себя ответственность за соблюдение закона. В 1995 году 40% опрошенныхсогласились с мнением, что «допустимо обходить закон, не нарушая егонапрямую» (не согласились 30,7%). Движение России к правовому государству,провозглашенное в начале реформ, обернулось порочным кругом: власть не хочетили не умеет управлять на основе закона, граждане отвечают ей уклонением от еговыполнения. Радикально изменить глубинные психологические диспозиции намноготруднее, чем разрушить старые и сформировать новые экономические и политическиеинституты, но без изменения диспозиций действующих лиц — элит и рядовых граждан- новые институты не могут выполнять предназначенные им функции.
Западныйпример несомненно сыграл — как это неоднократно случалось и в прошлойроссийской истории — первостепенную стимулирующую роль в попытках модернизации80-90-х годов. В результате этих попыток была разрушена социалистическаясистема и советская империя. Жители России обнаружили, что живут в условияхдикого рынка, хаотического, еще весьма слабо институционализированногообщества. Перед ними возникла проблема психологической и практической адаптациик новым условиям, и в зависимости от имеющихся индивидуальных и социальныхресурсов они стали вырабатывать различные стратегии такой адаптации. Реальноони могли выбирать лишь между «сильной» модернизаторской стратегией,предполагавшей отказ от государственно-патерналистского синдрома, развитиеиндивидуальной ответственности и инициативы, и «слабой» стратегией,ориентированной на терпение и основанной психологически на верноститрадиционным советским представлениям и ценностям. Конфликт между модернизациейи традиционализмом является, как считают многие авторы, решающей основойсоциально-психологической дифференциации постсоветского общества [2, с. 68; ,6,с. 38-41; 16, с. 49]. Именно социально-психологической, поскольку кидеологическим и политическим течениям, выражающим противоположные стратегии,примыкает лишь меньшинство общества. У большинства же различные стратегиипроявляются на уровне психологических диспозиций и поведения. Причем на этомуровне противоположные -т радиционалистские и новые — индивидуалистическиетенденции сплошь и рядом сосуществуют у одних и тех же людей.
Наданном этапе психологическое значение западной модели меняется: она становитсяне только «внешним» стимулом к изменениям (или к отказу от них), но исимволическим выражением модернизаторской тенденции, как бы«обслуживает» ее необходимыми образами, языком, эталонами культуры.Соответственно, стратегия неприятия модернизации оказывается вынужденнойпротивопоставлять ей " незападные " (или антизападные) символы.Таковы для значительной части общества символы «социалистические». Нодля настроений другой, еще более значительной его части они неадекватны, ибоимплицитное ее стремление «вернуться к старому» (т.е. прежде всего кгосударственно-патерналистской системе) противоречит нежеланию расставаться снаиболее привлекательными постсоветскими новациями: изобилием товаров,демократическими правами и свободами, вообще новой атмосферой свободы иразнообразия.
Ментальностьбольшей части российского общества, не примыкающей к идеологизированным(либеральному и прокоммунистическому) меньшинствам, амбивалентна: онаколеблется между ностальгией по старой надежной и стабильной жизни и соблазнамижизни новой, питаемыми ею надеждами. Поэтому наиболее адекватными символамиэтой амбивалентной ментальное™ становятся символы национальные: они позволяютодновременно выражать неприятие и западных, и советских образцов в их целостности,сохранять определенную свободу отбора и сочетания различных компонентов«старого» и «нового». Конфликт западнических ипочвеннических, «самобытных», националистических диспозиций — формавыражения конфликта тенденций модернизаторских и консервативных, причем такаяформа, которая позволяет несколько смягчать этот последний конфликт, избегатьоткровенно антирыночного и антидемократического социалистическогоконсерватизма.
Повышениюпрестижа «национальных» ценностей значительно содействовала эволюцияроссийской политической элиты. После кратковременного периода ускоренныхрыночных реформ экономическая и политическая власть в стране фактическисосредоточивается в руках центральной и региональной бюрократии, отличающейсяот бюрократии советской своими связями с рынком, заинтересованностью в рыночнойприбыли. Бюрократия объединяется с контролируемой ею частью предпринимателей иновых крупных собственников в правящий бизнес-бюрократический слой,заинтересованный прежде всего в укреплении своей власти, в политическом исоциально-экономическом status quo. Ей не нужны ни реставрация старыхпорядков, ни продолжение модернизации; единственным идеологическим символом,соответствующим ее интересам, является контролируем ое ею Государство. ПриматГосударства, существующего прежде всего ради самого себя — в интересахчиновников, зависимого от них и обогащающего их бизнес, удобнее всеголегитимировать «национальными интересами» и «национальнойидеей». Отсюда этатистско-националистический дрейф элит, широкое использованиеими соответствующих идеологических символов.
Вмассовом сознании соотношение между различными символическими комплексамивесьма неустойчиво и колеблется в зависимости от экономической и политическойконъюнктуры. Например, по данным опроса ВЦИОМ 1997 года, за развитие России как«государства с совершенно особым устройством и особым путем развития»высказались 17,7% опрошенных. Это в 2,6 раза меньше, чем за«государство… подобное странам Запада». А годом позже сформулировкой «Россия должна идти своим особым путем» согласились57%, а капиталистический (т.е. западный) путь выбрали всего 10% [10, с. З].Столь крупные расхождения отчасти, очевидно, объясняются тем, что во второмслучае вместо «Запада» социологи использовали более одиозный дляроссиян термин «капитализм». Однако неустойчивость суждений очевидна.Практически наиболее многочисленная часть населения при выборе между западным и«своим собственным» путем легко пер.е ходит с одной позиции на прямопротивоположную.
Вместес тем в период между 1992 и 1999 годами доля противников западного пути исторонников пути национально-своеобразного постоянно возрастала. В 1996 году,отвечая на вопрос «на какой образ жизни мы должны ориентироваться?»,западный образ жизни выбрали 20%, советский — 11% и «традиционныйрусский» — 47% респондентов [8], Российские социологи констатируют в этигоды развитие нового русского национализма [17], неотрадиционализма [18]. Этатенденция, несомненно, питалась фрустрацией национального сознания, вызваннойутратой былого имперского величия, но не меньшее значение имели трудностиадаптации к новым реалиям и разочарование в «западнических» реформах.
Исследуянеотрадиционалистскую тенденцию, Л.Гудков определяет ее как «негативную санкциюна вторжение «иного»», в качестве которого «может рассматриваться игайдаровская программа реформ, и новые условия существования в развивающейсярыночной экономике, и ситуация большей культурной и информационной открытостироссийского общества… Механизм нейтрализации новационных импульсов… сводитсяв своей оценке к позитивной квалификации всего тривиального, инфантильного… ик негативной оценке любой сложности, непривычности, нестабильности. Это можетвыражаться в подчеркнутой ориентации на мифологические образцы стародавнего илипериферийного «простого», устойчивого существования в противовеснеопределенному настоящему и тем более будущему, которое требует усилий инапряжения». Западническая ориентация символизирует, по мысли Гудкова, этисложность и неопределенность и представляется поэтому «как нечтоугрожающее, безнадежное, бесперспективное, во всяком случае не содержащее опорыи стимулы для индивидуальных стремлений, не гарантирующеевознаграждения...» [18 с. 32].
Последниймомент — отсутствие гарантированного вознаграждения за следование западномуобразцу — представляется ключевым в описанном психологическом механизме: именноон объясняет в первую очередь усиление антизападнических и тра-диционалистскихнастроений. Здесь действует принцип приспособления диспозиций к возможностям,который в современной социологии наиболее глубоко исследовал П. Бурдье.Согласно его теории, действия людей, направляющие их диспозиции, основаны напроцессе, который он называет hahitus и определяет как" подгонкудиспозиций к позиции, ожиданий к шансам, необходимость, ставшуюдобродетелью" [19, с. 23], иными словами, как спонтанную оценкувозможностей, предоставляемых объективной ситуацией, и определение стратегии,соответствующей этой оценке. Отторжение западной модели и противопоставление еймодели национально-традиционной, наблюдаемые в России 1990-х годов, — всущности, новая актуализация архетипического отторжения западного опыта, что,как известно, характерно для отечественного общественного сознания. Ее породилитрудности переориентации России на путь, ведущий к цивилизованному рынку,правовому государству и демократии, с новой силой проявившиеся в этот период.
Отличительнойособенностью «традиционалистского» выбора является, по справедливомузамечанию Гудкова, «пустота и бессодержательность определяющих егопризнаков» [18, с. 30, 31]. Действительно, сторонники этого выбора могутопределить его содержание, лишь обращаясь к эталонам образа жизни, скореевоображаемым, чем реальным, отдаленным во времени («все старое») илив пространстве. В ходе опроса они локализовали «наиболее полное выражениерусского характера» или в «наших предках» (39% опрошенных), или«в глубинке, в старинных русских городах, за Уралом, в Сибири» (36%)[8, с. 31]. Понятно, что столь неопределенные представления могут мотивироватьлишь «стратегию» бездействия, пассивности, терпения. В сущности,традиционалистская альтернатива не содержит какой-либо позитивной программы,сводится к пассивному сопротивлению модернизации.
Вто же время идеологема «собственного пути» выражает — часто в довольноявном виде — традиционный комплекс неполноценности. Так, во время проведенныхнами интервью с жителями крупных российских городов даже антизападническинастроенные респонденты говорили, что западный путь для России невозможен,поскольку она не сможет достичь западного уровня цивилизованности.
Традиционалистскаяальтернатива теоретически может означать также следование традиционной дляроссийского общества великодержавной, имперской, D сущности милитаристскойориентации. Здесь мы подходим к проблеме, представляющей первостепенный интересдля нашей темы. Это проблема соотношения между двумя модусами образа Запада иотношения к нему в российском обществе: восприятии его, с одной стороны, как«модели», пригодной или непригодной для использования в российскихусловиях, с другой — как геополитической величины, как международной силы,образующей важнейшую часть той внешней, глобальной среды, в которой существуети развивается российское общество.
Подобныепредставления о целях западной политики и оценки политики российской чаще всегоразделяют люди с низким уровнем образования, крестьяне, рабочие, пенсионеры,менее всего они характерны для молодежи. Однако и среди людей с высшимобразованием доля " антизападников " не меньше, чем в населении всреднем, особенно много их среди руководителей, военных, работниковправоохранительных органов. Так или иначе представления этого типараспространены далеко за пределами социальной среды, на которуюнепосредственное идеологическое влияние оказывают активно пропагандирующие ихкоммунисты и националисты.
Разумеется,представления о тотальной враждебности Запада и НАТО России, их стремленииущемить ее интересы основаны не только на надуманных фобиях и мифах. Онипитаются действиями и декларациями различных западных экономических иполитических кругов, позициями многих западных масс-медиа, колебаниями ипротиворечиями политики стран НАТО в отношении России. Для российскогообщественного мнения, включая его наиболее интеллектуальные и политическиинформированные секторы, не ясны причины сохранения НАТО после окончания«холодной войны» и тем более его расширения на Восток. Наобщественное мнение, несомненно, оказала влияние наметившаяся с середины 90-хгодов смена акцентов в официальной внешней политике России, ее известное дистанцированиеот Запада.
Мифологическийхарактер указанным представлениям придает не их антизападная тенденция сама посебе, но присущая им крайняя примитивизация образа Запада, сведение его кобразу врага, ответственного за все беды, переживаемые Россией. Всямногообразная гамма западных позиций — от стремления содействоватьдемократизации России, ее политической стабильности донастороженно-выжидательной реакции на хаотичность и непредсказуемостьроссийской действительности, от ограниченной экономической помощи русскомупартнеру до экспансии политического и экономического влияния Запада в страныбывшего Советского Союза и откровенных планов изоляции и ослабления России — все это редуцируется к представлениям, соответствующим жестко антироссийскимдекларациям 3. Бжезинского, Г. Киссинджера или фонда «Наследие».
Всеприведенные выше данные относятся к периоду, предшествовавшему событиям 1999года вокруг Югославии и второй чеченской войны. Югославская акция НАТО непросто резко усилила антизападные тенденции в российском общественном мнении:на какое-то время могло создаться впечатление, что речь идет о радикальномпереломе в отношении россиян к западным странам, особенно к США. Доляопрошенных, хорошо относящихся к США, уменьшилась после начала бомбардировок Югославиис 57% до 14%, а относящихся плохо увеличилась с 28% до 72%. Усилилисьантизападные фобии: по сравнению с 1997 годом доля считающих, что у России естьвнешние враги, способные развязать против нее войну, увеличилась с 44% до 73%,с трети до половины возросла доля считающих таким врагом США. В апреле 1999года 70% опрошенных считали, что акция НАТО в Югославии является прямой угрозойдля безопасности России [22].
Наобщественное мнение значительное влияние, несомненно, оказали просербскиепозиции российских правящих кругов и основной части масс-медиа. Ни те, нидругие вплоть до начала военных действий НАТО почти не уделяли вниманияэтническим чисткам в Косово, лишь немногие (причем далеко не самые популярныетелеканалы и газеты) критиковали политику С. Милошевича. Лишь после резкогоусиления потока беженцев из Косово в соседние страны информация о событияхстала более разносторонней и объективной. Тем не менее было бы невернообъяснять только информационным фактором реакцию российского общества на акциюНАТО.
Вапреле 1999 года 45% опрошенных заявили, что им известны аргументы, которымиоправдывается эта акция, 13% возлагали вину за возникновение конфликта на обеучаствовавшие в нем стороны, 6% — только на Югославию, почти 1/3 считали вначале мая 1999 года, что Югославия должна согласиться с размещением сил НАТО вКосово для прекращения бомбардировок. Таким образом, значительная часть россиянболее или менее представляла себе характер проблемы Косови и осуждала лишьпримененные НАТО антигуманные методы ее решения («нельзя ради обузданияМилошевича бомбить мирное население Югославии»). Подавляющее большинство,даже зная в той или иной мере аргументы НАТО, не верило в их искренность: лишь3% опрошенных в апреле 1999 года думали, что НАТО бомбит Югославию во имязащиты прав косовских албанцев, остальные приписывали ей и особенно США такиемотивы, как демонстрация силы, навязывание своего диктата другим странам,подготовка к агрессии против России, утверждение гегемонии США в Европе,экономические интересы, антипатия к режиму Милошевича [22].
Убеждениев антироссийском характере политики западных держав еще более укрепилось вконце 1999 года под влиянием их реакции на события в Чечне. Подавляющеебольшинство российских политиков, журналистов и рядовых граждан убеждены, чтоЗапад не может и не хочет объективно оценить причины вооруженных действийроссийских войск в Чечне. Это большинство полагает, что одностороннее и жесткоеих осуждение при отсутствии какой-либо конструктивной альтернативы борьбы счеченским терроризмом свидетельствует прежде всего об усилении антироссийскойнаправленности западной политики. В этом российское общество более всегоубеждает то, что оно считает «двойным стандартом» в поведении Запада:бомбардировки городов и территории Югославии там морально оправдываются, асходные действия России в Чечне квалифицируются как недопустимые нарушения правчеловека.
Резкоеусиление антизападных настроений (аффективный модус отношения к Западу) веснойи летом 1999 года оказало заметное негативное влияние на престиж западноймодели (ра циональный модус), привело к росту изоляционистских настроений. Поданным опроса, проведенного в июне 1999 года, 69% респондентов согласились сформулировкой «у России должен быть свой, особый путь развития» илишь 23% полагали, что она «должна ориентироваться на общемировые путиразвития», 62% опрошенных оценили происходящие в последние десятилетия вРоссии перемены как «утрату ее самобытности под натиском западныхвлияний» и лишь 21% считают, что сегодня Россия «возвращается вмировое сообщество после долгой изоляции». Даже среди лиц моложе 30 лет,обычно наиболее расположенных к выбору западного пути, за развитие пообщемировым стандартам высказались в это время только 30%, а изоляционистскуюпозицию поддержали 64%.
Ухудшениероссийско-западных отношений, рост взаимного отчуждения и подозрительностиспособны, таким образом, в значительной мере, хотя и не полностью, подавлятьпритягательную силу западного примера в массовых слоях российского общества.Идет ли в данном случае речь о некоем конъюнктурном феномене, очередномколебании маятника общественных настроений или о долговременной, возможно,необратимой тенденции?
Ответитьна этот вопрос лучше всего помогают те довольно четкиесоциально-психологические границы, на которые как бы наталкивается«взрыв» массовых антизападных эмоций. Прежде всего они определяютсястремлением любой ценой избежать крайних решений, чреватых риском военногоконфликта. После начала натов-ских бомбардировок Югославии 86% опрошенныхпротив 8% полагали, что России ни в коем случае нельзя дать втянуть себя ввоенный конфликт с НАТО, только 13% поддержали идею поставки вооруженийЮгославии, 4% — отправку добровольцев в эту страну, 3% — разрыв дипломатическихотношений с ведущими странами НАТО [22]. По мере развития событий и повышенияуровня информированности россиян о происходящем в Югославии увеличивалсяудельный вес более взвешенных оценок. Так, с апреля по июль 1999 года с 63% до49% уменьшилась доля тех, кто возлагал вину за конфликт главным образом наНАТО, с 70% до 64% — доля считавших, что действия НАТО угрожают безопасностиРоссии [23].
Болеетого, в разгар конфликта вокруг Югославии 59% опрошенных (в том числе половинапрокоммунистически ориентированных избирателей) против 26% высказывались заукрепление, отношений с США. По данным другого опроса, в июне 1999 года 23%респондентов считали, что Россия должна укреплять экономические и политическиеотношения в первую очередь со странами Западной Европы, 18% — с США; лишь 11%отдали приоритет странам Азии и Ближнего Востока [22, 24]. После окончаниявойны в Югославии 45% (в том числе 39% электората Г. Зюганова) против 32%считали, что России следует укреплять свое сотрудничество со странами НАТО; 44%против 30% полагали, что отношения России с этими странами постепенноналадятся. При этом каждый третий сторонник сотрудничества считает, что Россиядолжна в то же время предпринимать оборонительные меры против военной угрозы состороны НАТО: 19% выступают за наращивание военной мощи России, а 14%поддерживают идею о создании коалиции государств, направленной против НАТО[24].
Итак,для значительной части, фактически для относительного большинства россиян Запад(США и Западная Европа) и его военно-политическое воплощение -Н АТО являютсяпротивником и источником угрозы. Но это такой противник, с которым хотелось быи вполне реально «подружиться», во всяком случае наладить лояльныепартнерские отношения, хотя и быть готовым к борьбе с ним. В данной позицииидеологические антизападнические стереотипы и иррациональные фобии смешаны сприоритетной для россиян потребностью в стабильном международном мире,изоляционистским отторжением «чужого», разрушающего привычные устоижизни, со стремлением «жить как все», с уязвленным национальнымсамолюбием, с надеждой войти в современный развитой мир. Нетрудно заметить, чтонынешняя внешнеполитическая идеология российского руководства — сочетаниезащиты национальных интересов и собственных позиций на международной арене споддержанием партнерских связей с западным сообществом — более или менееадекватна описанному состоянию общественного мнения.
* **
Отношениероссийского общества к Западу, к западному опыту и ценностям в целом сегодняболее позитивно, чем во времена «холодной войны». В стране сложиласьмассовая «западническая» ориентация, представленная прежде всегомладшим поколением населения, группами, связанными с частным секторомэкономики, частью интеллигенции. Но данная ориентация проявляется и в сознаниидругих, еще более широких слоев российского общества. В этом сказываютсяпоследствия расширения информационного поля российских граждан иидеологического плюрализма, сближения с Западом в течение истекшегодесятилетия. Труднее ответить на вопрос об уровне необратимости этой тенденции.Во всех своих аспектах, в том числе и в своем отношении к Западу, российскоесознание остается неустойчивым и амбивалентным.
Одиниз наиболее глубоких источников этой амбивалентности — постоянновоспроизводящийся конфликт между культурно-психологической традиционалистскойинерцией, воплощающими ее идеологическими стереотипами и мифами, с однойстороны, и прагматическими потребностями и мотивами, питающимимодерни-заторскую тенденцию, — с другой. Та или иная из этих тенденцийпреобладает в мен-тальности различных социальных и демографических групп, врамках различных субкультур, но очень часто они сосуществуют в сознании одних итех же социальных и индивидуальных субъектов.
Вкачестве весьма характерного примера можно привести отношение россиян к ввозузападного капитала. Чаще всего к этому относятся крайне негативно.«Засилье иностранного капитала», угрожающее независимости России,ведущее к «разграблению ее богатств» — одна из наиболее популярныхфобий массового сознания, обычно разделяемая большинством опрашиваемых. Но умногих суждения существенно меняются, если речь идет не об общей идеологическойпозиции, а о делах, ближе связанных с их конкретными прагматическимиинтересами. Так, в июле 1999 года 54% опрошенных высказались против и 25% заусиление притока иностранного капитала в Россию. Но на вопрос о желательностииностранных инвестиций в экономику региона, где проживает респондент, какположительно, так и отрицательно ответили по 42%. Месяцем раньше 38% опрошенныхвысказались за американские инвестиции в развитие той местности, где они живут[25].
Решающийфактор дальнейшей эволюции отношения к Западу — несомненно,социально-экономическое, политическое и культурное развитие самого российскогообщества. Однако вместе с тем на эту эволюцию оказывает и будет оказыватьвлияние политика Запада по отношению к России. В данной связи большое значениеимеют не столько практические действия (например, те или иные формы помощироссийским реформам), сколько общий «стиль» этой политики. Российскоеобщество в силу рассмотренных особенностей своего психологического состояния ввысшей степени чувствительно (можно даже оказать, ранимо) в отношении всех«сигналов», посылаемых ему с Запада. Любой признак враждебности,отчужденности, пренебрежительного отношения к российским проблемам и интересам,тем более явное стремление ущемить их способны вызвать очередной негативныйперелом в восприятии Запада и снизить влияние его примера, повысить престижконсервативных и националистических политических сил. И напротив, признакидоброжелательности, сочувствия, уважения, понимания по отношению к России могутусилить прозападные тенденции, повысить престиж западных ценностей,экономических и политических институтов в российском обществе.
Вусловиях современной глобализации дальнейший ход событий в России будетоказывать значительное влияние на облик всего мира в предстоящие десятилетия.Россия, изолированная от западного мира, не способная преодолеть своютехнико-экономическую отсталость, теряющая импульсы к модернизации под натискомнационалистических страстей, стала бы. о дним из наиболее острых источниковглобальной нестабильности, международной напряженности и конфликтов снепредсказуемыми последствиями. В то же время Россия модернизирующаяся,преодолевающая социально-экономический кризис, укрепляющая и развивающая своипартнерские отношения с западным миром, могла бы внести весомый вклад в болеегармоничное, сбалансированное развитие глобализационных процессов.Представляется, что правительства стран Запада и западное общественное мнениедолжны иметь в виду эти два альтернативных сценария, определяя линию своегоповедения в отношении России.
Список литературы
1.ЛейвгаЮ. Советский человек и западное общество: проблема альтернативы //Ленина Ю.Статьи по социологии. М., 1993.
2.Холодковский К. О корнях идейно-политической дифференциации российскогообщества // Человек в переходном обществе. М., 1998.
3.Клямкин И., Лапкин В. Русский вопрос в России // Полис. 1995. № 5
4.Современное российское общество; переходный период. М., 1998.
5.Сообщения Фонда «Общественное мнение». 1999. № 49.
6.Дилигенский Г.Г. Дифференциация или фрагментация? (О политическом сознании вРоссии) // Мировая экономика и международные отношения. 1999. № 10.
7.Лапкин В., Пантин В. Ценности постсоветского человека // Человек в переходномобществе. М., 1998.
8.Экономические и социальные перемены: мониторинг общественного мнения. 1997. №2.
9.Зубов А. Границы разломов и уровни единства в сегодняшней России: урокисоциологического исследования // Политика. 1998. № 2.
10.ФОМ-ИНФО. 1998. № 26.
11.Федотов Г. Россия и свобода // Русские философы. Антология. М., 1996.
12.Экономические и социальные перемены: мониторинг общественного мнения. 1995. №2. З.Дилигенский Г.Г. Российский гражданин конца девяностых: генезиспостсоветского сознания. М.,1998.
14.Экономические социальные перемены: мониторинг общественного мнения. 1993. № 1.
15.Липкин В., Пантин В. Русский порядок // Полис. 1997. № 3.
16.Хенкин С.«Российский электорат: факторы дифференциации и типологическиегруппы // Вестник Фонда „Российский общественно-политический центр“.1996. Май.
17ЛенамиЮ. Новый русский национализм: амбиции, фобии, комплексы // Экономические исоциальные перемены: мониторинг общественного мнения. 1994. № 1.
18.Губкин Л. Русский неотрадиционализм // Экономические и социальные перемены:мониторинг общественного мнения. 1997. № 2.
19.Бурдье П. Начала. М., 1994.
20.Экономические и социальные перемены: мониторинг общественного мнения. 1997. №1.
21.Экономические и социальные перемены: мониторинг общественного мнения. 1997. №4.
22.Сообщения Фонда „Общественное мнение“. 1999. № 12,42,44,48.
23.Сообщения Фонда „Общественное мнение“. 1999. № 52.
24.Сообщения Фонда „Общественное мнение“. 1999. № 53, 57.
25.Сообщения Фонда „Общественное мнение“. 1999. № 54, 60.