МIНIСТЕРСТВО ОСВIТИ I НАУКИУКРАЇНИ
ХАРКIВСЬКИЙ НАЦІОНАЛЬНИЙУНIВЕРСИТЕТ РАДIОЕЛЕКТРОНIКИ
Кафедра Філософії
КОНТРОЛЬНА РОБОТА
з дисципліни
“Філософія науки “
Харків 2010
Техническийдетерминизм
Если мыпродумаем до конца все следствия, которые вытекают из философских предпосылокдетерминизма, то нас безусловно поразит их невероятность, и в конечном счете мыедва ли согласимся с чудовищным характером самой идеи универсальногодетерминизма. Однако если мы захотим обратиться в этой связи к доказательствам,то произведем, видимо, впечатление людей невежливых по отношению к метафизикам;в действительности их следовало бы спросить: «Неужели вы искренне верите,что взбрыкивание лошади на французских полях влияет на полет бабочки наостровах Сонда?». И ведь найдутся философы, которые будут упрямо говорить«да», добавляя при этом, что, конечно, действие далекой причинывоспринято быть не может, но тем не менее оно существует. Они мыслятфилософски, хотя наблюдают, как и все остальные, совершенно другие вещи.
Эти философыявляются жертвами идеи пространства. Они приписывают реальности такой видсуществования, который в действительности суть особая онтология этой идеи.Пространство, полагают они, имеет неограниченное «существование»,поэтому и реальность, заключенная в нем, имеет ту же универсальнуюдетерминацию, что и бесконечное пространство. Даже если мы призовем их кпроведению позитивного опыта, если мы потребуем от философа, стоящего напозициях универсального детерминизма, изучить детерминизм частного явления,например детерминизм механического явления или детерминизм электромагнитногоили химического явления, то он ответит на это, ссылаясь на элементарноепредставление бесконечной протяженности: неважно что расположено, неважно где,неважно когда, важно, что всюду оно привносит эффект своего существования.
Так появляетсяв области философского детерминизма, не нуждающегося в опыте для подтверждениясвоей абсолютности, царство формул: Все взаимосвязано — Все во всем — Ничто невозникает из ничего — Пустота не имеет реальности — Бытие не может бытьограничено небытием — Вселенная — это единое целое. И философский детерминизмстановится, таким образом, как бы комментарием идеи всеобщности. А идеяцелостности, столь ясная в случае, например, полноты какой-либо коллекции,вытесняется туманной и неясной идеей неопределенного Целого.
Однако приэтом философы опираются на мнение Лапласа о том, что “мы должны рассматриватьнастоящее состояние Вселенной как следствие из предыдущего состояния и какпричину последующего”. Что “ум, которому были бы известны для какого-либоданного момента все силы, одушевляющие природу, и соответствующее положениевсех ее составных частей, если бы вдобавок он оказался достаточно мощным, чтобыподчинить эти данные анализу, обнял бы в одной формуле движения величайших телВселенной наравне с движением легчайших атомов; тогда не осталось бы ничего,что было бы ему не подвластно, и будущее так же, как и прошедшее, предстало быперед его взором. Все усилия человеческого духа в поисках истины направлены набесконечное приближение к разуму, который мы способны себе вообразить”.
На нашвзгляд, этот отрывок, на который часто ссылаются во время философскихдискуссий, несет явную печать неоправданного идеализма, причем тем более характерную,что часто цитируют и другое выражение Лапласа: «Я не нуждаюсь в гипотезе Богадля объяснения Вселенной». Не замечают, что гипотеза математика(обладателя формулы, объединяющей прошлое и будущее всех движений), выступает втаком случае субститутом той же «гипотезы Бога». На самом деле, еслибыть более точным, механическая наивная универсальность, допускаемая Лапласом,есть просто идеалистическая конструкция. Я не вижу, каким образом мы могли быприложить ее к реальности. Если человеческий дух действительно способен наопределение всех движений, сколь бы малыми они не были во всей Вселенной, то мыдолжны прийти к некоему детерминизму необозначаемого. Погруженный в механизмразобщенных явлений, дух не в состоянии овладеть различными значениямифеноменологии. В действительности философская мысль так же, как и научная,имеет отношение к структурным явлениям, к уже определенным системам, которыепосредством хорошо проведенных аппроксимаций могут быть описаны отдельно. Т.е.правомерно задать следующий вопрос: а что бы ответил Лаплас, если бы мыпопросили его уточнить понятие составных частей природы? Не являются ли онипростыми субстанциализациями функции иметь место? Когда он указывает как нанекую первичную данность на «соответствующее положение всех составныхчастей природы», то не имеет ли он имплицитно в виду способ, с помощьюкоторого разум членит природу? Не становится ли он жертвой не обсуждаемогоидеалистического подхода, не соотносимого с позитивным опытом? Ведь достаточноизменить тип опытов, достаточно не связывать существующую часть спервоначальными праздными намерениями духа, чтобы проблема конструирования иличленения «природы» изменила само понятие существующего. Так мывозвращаемся неизбежно к философским основам понятия сфер бытия. Следуя заэффективными усилиями мысли и научного опыта, можно с уверенностью сказать, чтосуществующее находится в столь разнообразных связях в мире опыта, что егопространственное и временное описание отнюдь не решает проблемы выявления всехего детерминаций. Универсальный детерминизм, ограниченный пространственнымописанием, — даже если его и можно выразить, даже если он не был бы простойидеалистической гипотезой, — не дает достаточного простора для изученияреальных связей явлений.
Впрочем, еслибы это было необходимо, то мы могли бы, основываясь на квантовой науке, указатьна пределы механического детерминизма, претендующего на «подчинение»всей Вселенной, исходя из частного локального действия.
В самом деле,если энергия, присущая какому либо механическому частному явлению, должнараспространиться, как это предполагает универсальный детерминизм, во всехнаправлениях и таким образом, чтобы воспринимать во всех точках Вселенной, то,видимо, она должна быть распределена столь мощным разделителем, чтобы оказатьсявсе же доступной улавливанию, т.е. действовать на любой представимый детектор.Если же этого не происходит и мы сталкиваемся с ограничениями, то не толькоиз-за недостаточности человеческих средств. Фактически это самопроявление природы,подвергающейся в таком случае тому же типу сомнения, что и при всяком применениипринципа Гейзенберга. Мы затрагиваем здесь весьма спорный момент, связанный стем, что многие философы, по-видимому, не способны воспринять одновременнореализм принципа Гейзенберга и его роль в качестве рационалистического постулата,тогда как для нас реализм и рационализм прочно связаны. Это вытекает из самогопринципа прикладного рационализма, которому мы следуем.
Такимобразом, как только мы выводим механику на уровень более тонкой аппроксимации,каковой является квантовая механика, мы приходим к некоему пункту, с точки зрениякоторого абсолютный детерминизм, включающий все пространство, исходящий измонолитного пространства, упраздняется. Квантовая механика, формулируемая втерминах микрофизики, вносит своего рода поправку в обычные представления онеограниченной Вселенной. Мир может быть воспринят как сплошной, замкнутый, какнекий единый блок, передающий движение, только при условии, что мы будемпридерживаться кинематической точки зрения или же оставаться в рамках подхода, игнорирующегорассмотрение сил.
Следовательно,мир не является, как в картезианской физике, материализованным пространством.Мы изучаем лишь геометрический детерминизм.
Реальный мири динамический детерминизм, который он включает, требует динамическихпредставлений и разработки нового философского словаря. Если слово индукцияутратило свой смысл, то мы предложили бы использовать его в контекстединамизирующих представлений. Ибо неважно, назовем ли мы их динамическимипредставлениями, индукциями или кондукциями, существенно то, что они вводят насв сферу непосредственного реализма энергии. Именно реализм энергии диктуетнеобходимость постановки проблем рационализма в области, которая не являетсяединственной областью геометрии. Он требует от философа, который хочет чему-тонаучиться из опыта современной науки, обращения к некартезианскойэпистемологии.
Впрочем,существует особо тонкая область, в которой всемирный детерминизм все же можетчерпать свои аргументы. Это область света или, говоря шире, область излучения.
В самом деле,даже самые отдаленные звезды действуют на нашу сетчатку, на наш научныйаппарат. В этом смысле техника спектрального анализа может, очевидно, снабдитьучение детерминизма достаточно вескими аргументами. Будучи взятым в егоиндивидуальном аспекте, фотон определяется в зависимости от луча, который доноситдо нас без какого-либо угасания и ослабления атомное явление, сформированное взвездной сфере.
Стоит намвнимательнее рассмотреть это возражение, как мы убедимся в егоконструктивности; оно как бы вводит нас в круг специального типа детерминизма,который из соображений удобства мы назвали бы линейным детерминизмом. Ведь еслисветовое явление или, в более общем виде, явление изучения предохранено откаких либо потерь, то только потому, что оно не относится ко всемупространству, как это было в случае с глобальным детерминизмом. На своейтраектории, на линии луча фотон сохраняет свою сущность, поскольку сохраняетсвою энергию. Он может вызывать явления только на своей траектории. Рожденныйиз импульса, в случае столкновения он гибнет. Он действительно обладаетлинейным детерминизмом.
Математическиеконцепции, согласно которым световой луч является геодезическим явлениемпространства-времени, также подчеркивают важность понятия линейногодетерминизма.
Но останемсяна уровне наших простых философских размышлений. И будем считать, что«прочность, детерминизма зависит от характера линейных связей. Техническиеобразы этого мы находим в механизмах разной степени свободы, которые позволяютсудить о технических возможностях линейного детерминизма. Движущееся тело,которое скользит по наклонной плоскости, является в этом смысле фундаментальнымуроком. Шкив и рычаг дают нам примеры кинетических преобразований, отвечающиххарактеру именно линейного детерминизма.
Разумеется,мы можем создать и соответственно помыслить механизмы с многими степенямисвободы. Но слова не должны нас обманывать. В механике та или иная степень, тотили иной уровень свободы определяются линиями сцепления. И можно легко себепредставить, что не все эти уровни обладают одинаковой чувствительностью, что иявляется причиной появления понятия, которое, с нашей точки зрения, обогащаетпонятие множественности детерминаций. Это понятие функциональности.
Следовательно,чтобы судить о детерминации явлений, необходимо прежде выделить совокупностьфункциональностей, отвлекаясь при этом от наличия и размерности тех или иныхфункциональных аспектов. И здесь мы сталкиваемся с понятием, которое былопредложено нами в последней главе книги „Прикладной рационализм“: этопонятие топологического детерминизма. Остановимся на нем несколько подробнее.
Есть одинфакт, на который, к сожалению, пока не обращалось должного внимания; он связанс тем, что любое доказательство детерминизма идет как бы от одногосформированного явления к другому сформированному явлению. Дабы не растворятьпричину явлений в неопределенности каузальных связей, мы можем говорить о причинныхотношениях между двумя точно различаемыми аспектами процесса эволюции. Всякаяпричинная феноменология дискретна. О результате, которых следует за причиной,говорят только по тому, что он отличается от причины. С этим отличием и связываютизменение порядка существования явлений, как и переход от феноменологиичувственного плана к феноменологии другого плана. Жара (тепловое ощущение)ведет к расширению тел (визуальные ощущения). Благодаря именно этойфеноменологической дискретности идея причины обретает свой точный, элементарныйсмысл. Как утверждает Г. Вейль, „причина и результат принадлежат к разнымсферам существования“. Цветок дает плод. И неважно, что цветок макаявляется красным, а его семена более или менее круглыми, опиум всегдапроизводит опьяняющий эффект. Научные обозначения, несмотря на требованиестрогости, допускают тем не менее отклонения в том круге явлений, которыеподпадают под действие закона. Скажем, если мы хотим проиллюстрировать явлениенагревания, то размер капель воды, вылитой на разогретую докрасна металлическуюпластину, не будет столь важен. Закон проявит себя в любом случае. Даже вявлениях материального мира детерминизм прочитывается „от буквы кбукве“.
И этадетерминация эволюции от буквы к букве не содержит ничего метафизического.Напротив, она и ставит метафизику неограниченного детерминизма в зависимость отреализма доказательств, которые должны быть представлены. Все, чтоэкспериментально гарантирует нам ценность выявленной связи, происходит междудвумя определенными явлениями, между двумя узнаваемыми явлениями. Необходимо,чтобы два связанных между собой явления могли противостоять деформации, проявлятькогеренцию своих сущностных переменных. С функциональной точки зрения, можнобыло бы установить даже некую диалектику между когеренцией различных функцийявления, с одной стороны, и допускаемой последовательной вариабельностью их, сдругой.
В рамках жеболее строгого вариационного исследования можно было бы рассмотреть проблемутонких функциональностей, изучить чувствительность переменных и устранитьявление вырождения. В результате мы пришли бы к настоящему алгебраическомудетерминизму, который мог бы стать основой любой систематики измерений.Размерность явлений обязательно подвергается предварительной систематике.Топологический детерминизм решает на уровне группы переменных то, что изучаетсяв области детерминизма меры, правда, с одной оговоркой.
В силу того,что момент топологического детерминизма, промежуточный момент междусверхбогатым описанием явлений и точной мерой переменных, установитьневозможно, легко впасть в некие излишества числовых определений. Ибо легко вообразить,что все поддается измерению. Когда Прудон говорил, что отношение между мужчинойи женщиной подобно 3 и 2, то он как бы выдвигал определение, которое не имелосмысла. Затем в его книге эта пропорция выросла до соотношения 27 и 8. Когданачинают исчислять неисчислимое, никогда не знают, где остановиться. Мы можемвозвести, как это и делает в данном случае Прудон, в третью степень самуюобыкновенную глупость. Этого примера достаточно: мы могли бы легко открыть солидноедосье по неконгруэнтным числовым определениям.
Ограниченныйдетерминизм, линейный детерминизм, топологический детерминизм, измеренныйдетерминизм — все эти нюансы позволяют говорить о множественностидетерминизмов. Любой детерминизм носит частный, обособленный, региональныйхарактер. Его можно рассматривать лишь с определенной, специальной точкизрения, в порядке обозначенной величины и в границах, выраженных эксплицитно,или подразумеваемых.
Иначе говоря,все что нами столь тщательно исследовалось (в этой книге), было определено иотнесено к конкретному типу детерминизма. Даже принцип неопределенностиГейзенберга получил определенную юрисдикцию, будучи связанным с той областьюдетерминизма, где находит свое приложение алгебра и действуют строгиеалгебраические законы. В результате была систематизирована неопределенность и открытополе предвидения в отношении тех явлений, что доступны наблюдению.
И все же,хотя мы считаем, что научная мысль во всех областях знания не может обходитьсябез детерминизма, из этого отнюдь не следует, что все, согласно философскойформуле, уже определено. В частности, эта формула не имеет никакого смысла длятехнического специалиста, поскольку его задача состоит как раз в том, чтобы, непорывая с областью детерминизма, избавиться от всего, что может хоть как-топовлиять на специальный детерминизм его техники. Поэтому он будет устранятьпомехи, пытаться справиться с нарушениями, следить за чистотой; он будетнаблюдать за режимом и нормальным ходом работы, за все большей согласованностьючастей своего оборудования и научных законов. Он будет работать все лучше и лучше,чтобы преодолеть любые проявления неограниченного детерминизма и создатьструктуру хорошо определенного детерминизма, являющегося целью его техники.Иначе, если он будет считать, что все пребывает во всем, что все действует навсе, он лишится понимания инструмента и утратит саму основу доверия к технике.
Но в такомслучае понятие детерминизма явно указывает на стремление человека к освоениюприроды. Великим детерминирующим фактором является человеческий фактор,человеческий фактор человеческой науки. Завершая это рассуждение, попытаемсяполностью выявить этот фактор. А для этого, не боясь повториться, посмотрим навещи как бы сверху. Поразмыслим просто над понятием причинности, чтобы увидеть,с какой новой стороны оно определяется в научном познании. Все различия, которыемы установили в отношении детерминизма, проявятся при этом и здесь, в связи спонятием причины, однако с теми нюансами, которые и узаконивают, как мы полагаем,их повторное появление.
Само собойразумеется, что человек всегда стремится к познанию главных причин.
Но мы ослабимнашу оценку детерминизма, чтобы показать, обращаясь к понятию причинности, чтооно уточняется и специфицируется скорее не на уровне обычного познания, а науровне, скажем так, современных научных поисков.
Обычно принятодумать, что понятием естественной причины описывается некая непосредственная,прямая связь между предметами. Но даже если это понятие основывается на такомпримитивном убеждении, оно подразумевает некое мыслящее, активное я. Я, котороеутверждает мысль в качестве субститута действия, которое соединяет посредствоммысли фундаментальные элементы, конституирующие причину, и которой онопользуется как демиургом. Таков обычный взгляд на вещи. Между тем, с научнойточки зрения, определение причины требует субъекта обучающегося, который хочетобучаться, субъекта, идущего к рациональному знанию. Поэтому следует обратитьсяк внутренней, интимной технике выработки причины. Только если я сам соединяюэлементы причины, причинность становится объектом синтетического понятия.Разумеется, это соединение причинно-вызывающих элементов может производиться ислучайной личностью. Я могу командовать „причинными“ силами; могу верить,что командую, воображать, что командую. Человек, чтобы постичь Вселенную,творит в силу необходимости богов, которых наделяет универсальной способностью.Существует некий империализм причинности, или, лучше сказать, поскольку это характеризуетлюбой империализм, фикция империализма. Познать естественную причину — значитвообразить себя властелином Вселенной. Отсюда все эти знаменитые формулы типаформулы типа „знать, чтобы мочь“ с их горделивой скромностью. Совершенноочевидно, что империализм, уверенный в знании причины, подобен некоей анонимнойадминистрации, в силу чего вся наука или, точнее, все научное сообщество ипредстает как гарант научного закона. Хотя в действительности важно выявить отношениемежду знать и мочь на уровне детали закона. Нужно понимать, а это находится запределами знания. Лишь тогда оно предстает во всей своей мощи. Понимать явление- значит подвергнуть его некоей потенциальности моего причиновызывающего я,моего колеблющегося я, моего дискутирующего (уверенного в победе) я с любымдругим субъектом, который отказывается понимать причинность явления, о которойтеперь знает мое я. Хотим мы этого или нет, но мы должны учитывать момент личногоубеждения, когда обращаемся к интегральной психологии рационального субъекта,рационализирующего субъекта, цепляющегося за причину. Так возникает печальнаяполемика, скрытая, глухая, по поводу рационального сознания, обретаемого путемпреодоления многочисленных ошибок. Любая реальная причина представляется нафоне химер. И рационалистический субъект должен разоблачать этих химер для доказательстваи осознания реальной причины.
Тот факт, чтопричина получает свой статус на уровне некоего предсознания субъекта, хорошовиден в случае обращения к обобщающему характеру причины. Когда мы говорим онеясных причинах, Это является свидетельством того, что мы плохо знаем основнуюпричину, что мы не обладаем точными знаниями. Если бы деятельность субъекта незадавалась виртуально, пришлось бы рассматривать с привлечением всейфеноменологии эволюцию всей Вселенной, описывать Вселенную во всем ее объеме,как бы целиком опрокинув философский детерминизм в сферу вербального. Любаяцентрализация, сколь бы метафоричной она ни была, или сколь бы реалистичной мыее не полагали, является виртуальной субъективацией. Она будет иметь своиобъективные функции лишь тогда, когда фиксируемая точка обобщения будет представленав виде когеренции доводов.
Как бы там нибыло, Вселенная не является объектом. Мы не можем проникнуть в становлениеВселенной. Мы можем лишь говорить о становлении некоторых категорий,характеризующих Вселенную. Весь наш опыт и все наши знания относительны исвязаны с частной феноменологией, целостность которой мы не в состояниивоспринять.
Мы можемговорить о причинности, только представив, по крайней мере в воображении,возможность овладения исходными условиями опыта. Лишь раскрыв начальные условия,которые определяют развитие явления, мы, по меньшей мере, получаем возможностьдумать, если захотим, о развитии явления.
Причинаполностью никогда не является эмпирической. Первоначально она всегда скрыта,скрыта хотя бы в ошибках начинающихся поисков, в тумане наивности. Она можетбыть познана, только если входит в систему причин, если прошла своего родапричинный экзамен. Не существует особых, исключительных причин. Исключительнаяпричина — это чудо. А чудо не просвещает.
Еслиследовать за юмовским обесцениванием причины, то придется признать, что самаяобычная причина имеет некий привкус исключительности. Она представляет собойобезличенное исключение. Во всяком случае ее можно, без всяких на то оснований,воспринимать как исключение.
И еще:наблюдение за ходом причин и следствий протекает в человеческом времени, вовремени, выраженном в опыте субъектов. А это слишком грубая ткань. Нельзялинейно следовать за причинным потоком. Фиксируя его, мы движемся от точки кточке. И при этом именно рациональность дает сигнал к отправлению, догматическиуверяя нас в неизбежности результата. Любая наблюденная причина обманчива. Мыне знаем причины хода событий. Но все, к счастью, изменится, если мы сможем математизироватьнепрерывность времени, когда мы заменим антропоморфное понятие причины научнымпонятием функции и, опираясь на технику причинности, попытаемся выявитьпринципы связи.
Но тогдаиндивидуальный субъект будет устранен. Или, точнее, такая решительная инверсияпозволит нам воспринимать причинность на уровне власти любого субъекта. И этотлюбой субъект не будет эмпирическим субъектом, занимающимся лишь эмпирическимпознанием. Но он будет абсолютно уверен в своей правоте, ибо это рациональныйсубъект, субъект, у которого есть гарантии быть субъектом просвещающегорационализма и способность передавать рациональные знания. Короче, это субъектнаучного сообщества.
Так, наоснове рациональности причин, представленных математикой функций, появляетсягарантия того, что мы можем прийти к двойной объективности: рационального иреального. В своих примитивных формах причинность была магической ианимистической, т.е. ускоренной в сфере бессознательного, где все было смешанои психологически неопределенно. В развитой же научной форме, в четкоразработанной математической форме причинность есть гений. Чтобы убедиться вэтом, достаточно обратиться к истории наук: все основопологающие причины, всевеликие принципы сводятся к одному имени. Сила притяжения обратнопропорциональна квадрату расстояния — гласит „ньютонов“ закон. Электрическаяпричина связана с человеческим гением, с его столь многочисленнымипроявлениями, что незаметно это стало анонимным. Если бы не было человека наЗемле, то не была бы открыта электрическая причинность, которая существуетмежду молнией и громом в виде вспышки и разряда. Только люди могут посылатьэлектричество по проводам. Только они оказались способны преобразоватьэлектрические явления и придать им форму линейной причинности кабеля со всемипроблемами его отводов. Пуанкаре как-то заметил, что если бы в истории наукибеспроволочный телеграф был изобретен раньше кабельного, то последний был былишь модификацией, улучшенным вариантом первого.
Невозможнопередать звук с одного континента на другой, пользуясь природными средствами,сколь бы мощными они ни казались. Необходим „электронный“ посредник,и он является человеческим, социальным. Помимо биосферы и ионосферы, человеквыделил радиосферу с ее технической причинностью. Радиотехника подверженавлиянию помех и магнитных бурь. Но именно эти помехи, эти естественные нарушения,вызываемые природными явлениями, и помогают нам лучше понять подлинную мощьтехники, ограничивающей либо преодолевающей последствия их влияния. Техническаяпричинность утверждается, несмотря на природную хаотическую причинность.
Как прекрасносказал Анри Лефевр: „Производственная деятельность ведет к выявлению вестественном объекте разного рода детерминизмов; их множественность соотноситсяс самыми разными науками, техническими специальностями и областями познания.Реальный и активный человек устанавливает, таким образом, детерминистическиесвязи“. На следующей странице он несколько ослабляет эти различия, но непрорывает с человеческим подходом, который, и на наш взгляд, является определяющимв случае детерминизма. Он пишет: „Разрыв мира на частные детерминизмы постояннопреодолевается в жизни и практике, и диалектическое единство, которое непрерывновоспроизводится, ориентировано к высшему единству в той мере, в какой человекдобивается самореализации, создает из себя специфическое единство, охватывающееприроду“.
Такимобразом, детерминизм становится общей доктриной после, а не до частныхопределений. Говорить о нем как об универсальном детерминизме значило бы перечеркнутьвсе усилия по детализации, любые человеческие усилия, направленные на поискчастной детерминации. В таком случае легко впасть в своего рода фатализм материи,радикально отличающийся от технического материализма.
А. Лефевр,подчеркивая важность человеческого фактора, указывает на связный,консолидирующий характер научного детерминизма. „Всякий детерминизм выявляетсяпутем практической и в каком-то смысле объективной операции из бесконечнойреальности природы, из нарушающих причин и всякого рода случайностей. Любойдетерминизм представляет собой некую связную серию“.
Именно этасвязность технического детерминизма обеспечивает синтез тезиса и антитезиса. Иэто понятно, поскольку посредством своеобразной техники отрицания иустанавливаются в техническом оборудовании необходимые барьеры для того, чтобыпоследствия далеких причин, внешних причин не проявлялись. Следовательно, любоетехническое устройство отрицает лапласовский детерминизм. Достаточно посмотретьна то, как совершенствуется техника, в частности техника радио, чтобы увидетьигру упраздняемых помех и консолидирующего детерминизма. Данная игра возможналишь как следствие тесной кооперации теории и техники. Связный детерминизм являетсяпонятым детерминизмом. Он устанавливается, если следовать по пути прикладногодетерминизма.
Итак,развитие научной мысли в ее современных формах проявляется как единство гения итехники. Природа побеждена дважды: побеждена в своей тайне и в своих силах.Человек стремится управлять природой, внося одновременно порядок в свои мысли ив свою работу. Рационализм играет, таким образом, диалектическую роль. И можновпасть, очевидно, в плеоназм, сказав, что рационализм есть философия рефлексии.Однако если мы действительно начнем размышлять по поводу техники, которая ужеявляется продуктом рефлексии, то поймем, что тот непрерывный круг, по которомудвижется научная мысль от теории к технике и к прошедшим теоретическую проработкуновым техническим результатам, как раз и задает нам новое человеческоедвижение.
Данная стольсильная, столь необходимая связь между теорией и техникой выступает для нас втом, что выявляется в виде человеческого специального детерминизма, — какэпистемологический детерминизм, который не был столь значимым несколько вековназад, в момент появления наряду с математикой экспериментального знания.Поэтому невозможно, как мы считаем, постичь этот детерминизм, разрывая два этипонятия, идя по двум разным путям. Ибо в двух этих формах — мысли и научногоэксперимента — этот детерминизм и проявляет свою плодотворность, свое двойноепревосходство, выступая в виде человеческого усилия.
Но сколькотребуется философу умственных усилий для того, чтобы разграничить, развести, содной стороны, понятие органического детерминизма, с его вниманием к решающимаспектам эксперимента, и, с другой стороны, детерминизм беспорядка с егофатальной страстью к деталям не только незначительным, но и неэффективным!Сколько философского труда необходимо, чтобы прояснить отношения между человеческимидетерминациями и детерминизмом, который они в себя включают и без которогонемыслимы! какие многочисленные, наконец, и важные уточнения должны бытьсделаны философией человеческих ценностей, чтобы возвести на их законном местеценности познания. В этом случае действительно приходится признать, что человекимеет судьбу познания. Что он действительно является существом, „котороедышит разумом“. И эта судьба не имеет конца. Это доказывает и вся историянаучных исследований. Самые изящные проблемы ставятся на вершине культуры.Познавать — значит пробуждать одно-единственное желание: познавать глубже,познавать лучше. Подлинная функция прошлой культуры — обеспечение будущегокультуры. Как справедливо заметил Франц фон Баадер, человеческая культура естьстремление человека к овладению культурой: „Мы являемся живой книгой,которая пробуждает в нас не только желание начать читать, но и желание начатьписать“.