Н.Н.ПерцоваГлавы из книги «Мотив – тема – текст у Велимира Хлебникова»ГлаваОсновы мировосприятия ХлебниковаВ этой главе будут рассмотрены две основные темы: (1) символика бытия у Флоренского и Хлебнникова и (2) теория времени.1. Символика бытия у Флоренского и Хлебникова1Предметом нашего рассмотрения будут взгляды Павла Флоренского и Велимира Хлебникова на метафизические основы бытия, или, по выражению Флоренского, на “теоретические основы общечеловеческого религиозного созерцания” [Флоренский 1985: 23], которые оказываются во многом сходными. Между этими людьми мало общего. Флоренский – православный священник, ученый-энциклопедист (философ, филолог, искусствовед, математик, естественник, специалист по электротехническому материаловедению), жизнь которого шла рядом с Троице-Сергиевой лаврой, в кругу большой семьи, среди книг, пока не прервал ее арест и заточение на Соловках. Хлебников – поэт, бездомный скиталец, таскавший свои рукописи в сундучке или наволочке, связанный с шумной братией футуристов, отпускавших “пощечены общественному вкусу”. (Отметим, кстати, что в одном классе тифлисской гимназии с Флоренским учился будущий футурист Давид Бурлюк, однако никакой близости между ними не возникло.) По внутреннему складу отец Павел считал себя “романтиком Средневековья примерно XIV века”, Хлебников же – “будетлянин”, “бывун не в этом мире”. Любимый персонаж Флоренского – святой Сергий, Хлебникова – Разин, Пугачев (однако себя самого он называет “противо-Разиным”). В искусстве Флоренского интересовала, прежде всего, живопись, или, уже, русская иконопись, Хлебникова – слово. Флоренский считал, что откровение в искусстве вернее всего достигается через каноническую форму, Хлебников всю жизнь искал новые формы. Эти противопоставления можно продолжать. Однако впечетление, которое они производили на современников, в чем-то схоже. О Флоренском. “Он есть священник” (В. Розанов). “Черты его внешности запечатлены на известном нестеровском портрете: благодатная тихость и просветленность.” Он “больше чем мученик, но исповедник имени Христова в антихристово гонение” (С. Булгаков). “Одухотворенное лицо, как бы сошедшее с древней иконы” (И. Левин [Левин 1991: 60]). О Хлебникове. Его лицо “принимало выражение такой ясности и приветливости, что все вокруг него светилось” (Н.Асеев). “Большие, серые и чистые, как у святых на иконах Дионисия Глушицкого, глаза” (А.Мариенгоф). “Просветленность”, “свет”, “святость” – слова, которые приходят на ум современникам при описании этих людей. Действительно, и их облик, и жизненный путь, и творчество несут печать избранности. Быть может, именно это позволяло им – хотя и в разных ракурсах – сходным образом ощущать символы “мира горнего” в “мире дольнем”. (Нельзя не отметить, что интерес к этой тематике обусловлен не только складом Флоренского и Хлебникова, но и общей интеллектуальной атмосферой их времени. Религиозная философия, поэзия символистов задали общий высокий настрой “серебряного” века русской культуры.) По Флоренскому, миры горний и дольний (невидимый и видимый, метафизический и физический) переплетаются: “в нас самих жизнь в видимом чередуется с жизнью в невидимом” [Флоренский 1985: 221]. “Общий закон везде один: душа восторгается из видимого и, потеряв его из виду, восхищается в область невидимого И воспарив горе, в невидимое, она опускается снова к видимому, и тогда перед нею возникают уже символические образы мира невидимого – лики вещей, идеи” (там же: 205). По Хлебникову, “Есть некоторое много, неопределенно протяженное многообразие, непрерывно изменяющееся, которое по отношению к нашим пяти чувствам находится в том же положении, в каком двупротяженное непрерывное пространство находится по отношению к треугольнику, кругу... То есть, как треугольник, круг, восьмиугольник суть части плоскости, так и наши слуховые, зрительные, вкусовые, обонятельные ощущения суть части, случайные обмолвки этого одного великого, протяженного многообразия... Так есть величины, с изменением которых синий цвет василька (я беру чистое ощущение), непрерывно изменяясь, проходя через неведомые нам, людям, области разрыва, превратится в звук кукования кукушки или плач ребенка, станет им” [НП: 319]. В связи с приведенной цитатой из раннего Хлебникова а вернее, упоминанием в ней василька, – одно замечание. По воспоминаниям П.В.Митурича, перед смертью (1922 г.) Хлебников попросил принести ему букет васильков. Итак, с юности до последнегочаса цвет василька для Хлебникова – символ трагического. И вообще, по-видимому, определенное образное видение мира задано человеку изначально и не претерпевает существенных изменений в ходе его жизни. (На синестезию хлебниковского восприятия мира указывает и Х.Баран в связи с анализом словосочетаний “речь рук” и “слух рук” [Baran 1983: 40–41].) “Лики вещей” (выражение Флоренского), “эпитеты мировых явлений” (выражение Хлебникова) были постоянным предметом их раздумий. Однако если Флоренский исследовал их, прежде всего, через призму зрения и, соответственно, изобразительных искусств, то Хлебников – через призму слуха и, соответственно, символики звуков. Встретились они лишь однажды, в доме Флоренского в Сергиевом посаде. В 1916 г. Хлебников задумал образовать Общество Председателей Земного Шара из 317 выдающихся мыслителей мира. Одним из них должен был стать о. Флоренский. Вот как описал эту встречу Дмитрий Петровский в [Петровский 1926: 11–12]. Вскоре [после визита к Вяч. Иванову] собрались и к Флоренскому – Хлебников, я, Куфтин. Отправились к о. Павлу. Немного подтянулись. Вошли, как школьники, в келью отшельника. О. Павел не удивился, хотя не знал никого даже по имени. Разговор велся вокруг “законов времени”. Красноречивый Куфтин немного мешал хорошему молчанию. О. Павел говорил нам о своем “законе Золотого Сечения”, о том музыкальном законе, по которму известная лирическая тема (настроение) у разных поэтов одинаково дает преобладание тех или иных шумов, строится на определенной шумовой формуле. После Хлебников подверг такому опыту пушкинский “Пир во время чумы”; кажется, это отпечатано в первом “Временнике” издания “Лирень”. О “Председателях” Хлебников почему-то умолчал. Вышли.^ Внутреннее тождество разнородных явленийОбратимся к вопросу соответствий одной метафизической сущности и множества проявлений физического мира. Последние могут быть: 1) одновременными, 2) разновременными и 3) вневременными. 1) Внутреннее единство разноплановых явлений начинается с их стилистической близости. Например, в “словесном барокко” богословия XVII-XVIII вв. Флоренский видит “круглящиеся, продуманно запутанные складки” барочного стиля [Флоренский 1985: 304]. Сходным образом сближаются звуковые и зрительные ощущения, например, “масляно-густой” звук органа и “жирный мазок и сочность цветов” масляной живописи: “цвета эти и звуки – земные, плотяные” (там же: 257); материал и изображение: зыбкий холст подходит для живописи эпохи Возрождения так же, как твердая поверхность стены или доски для православной иконы (Флоренский 1985: 260), смысл изображаемого и тип перспективы – прямая или обратная (статья “Обратная перспектива”) и т.д. (Ср. образное замечание Хлебникова, что разные вещи он писал разными предметами – веткой вербы, иглой дикообраза [V: 146].) Обобщая подобные наблюдения, Флоренский строит интеллектуально-художественные прототипы разных культур. Так, для католицизма (начиная с Возрождения) характерно стремление “ощущать себя среди земных, только земных явлений”, отсюда “сочетание чувственной яркости с онтологической непрочностью бытия” [Флоренский 1985: 259–260], масляная живопись, стремящаяся “не реконструировать образ, а имитировать его, заменить его собой”, “одеваемые в модные платья раскрашенные статуи католических мадонн” (там же: 262). Протестантизм же Флоренский связывает с рассудочностью, рационализмом, логикой, немецкой идеалитической философией, строящей “воздушные замки из ничего, чтобы затем закалить их в сталь и наложить на живую плоть мира” (там же: 268), и с искусством гравюры, которую он воспринимает как “схему образа, построенную на основании только законов логики” (там же: 261). Неприятие Флоренским Возрождения критикуется в статье И. Д. Левина [Левин 1991], в которой отмечается, что “именно Возрождение создало ту культурную среду, в которой могло окрепнуть и христианство” (там же: 61). Однако Флоренский говорит не о том, велик или мал вклад Возрождения в культуру, а об ощущаемом им несоответствии возрожденского восприятия мира со своим собственным, подобно тому, как он представляет себе Матерь Божью не такой, как у Рафаэля, а такой, как на средневековой русской иконе. Как считает Флоренский, искусство может диагностировать исторические события: “Если бы ничего не было известно нам из истории о Смутном времени, то на основании одной только иконописи, и даже только складок [одежды] можно было бы понять происходивший духовный сдвиг средневековой Руси к Возрожденскому царству Московскому: в иконописи второй половины XVI века уже реет Смутное время как духовная болезнь русского общества” [Флоренский 1989: 274]. (Символы России для Флоренского и Хлебникова полярны: если для первого это рублевская “Троица”, то для второго – Перун “в огромном росте”.) 2) О внутреннем единстве разновременных событий говорят и Флоренский, и Хлебников. Флоренский объединяет Древний Египет, Древнюю Грецию и средневековую Россию и, соответственно, вершины их искусства – погребальную маску, скульптуру, икону: “Культурно-исторически икона именно унаследовала задачу ритуальной маски, возведя эту задачу – являть успокоившийся в вечности и обожествленный дух усопшего – на высочайшую степень” (там же: 311); ср. также аналогии: Христос – Зевс, Божья Матерь – Деметра (там же: 243–244). Совмещение разновременных фактов и персонажей часто встречается в творчестве Хлебникова. Так, в “Детях Выдры” беседуют между собой Ганнибал, Святослав, Пугачев, Ломоносов, Ян Гус, Разин, Коперник и др. В “Чертике” в Петербурге встречаются: курсистка, черт, Перун, сфинксы, Геракл (сошедший с фасада здания), Гера, нищий. (Тема времени как такового будет более подробно рассмотрена ниже.) 3) В качестве иллюстрации вневременных соответствий можно взять “алфавит мысли”, “азбуку понятий” Хлебникова, где все многообразие явлений сопоставлено 19 согласным звукам: “каждый согласный звук скрывает за собой образ и есть имя” [V: 237]. Не имея возможности описывать концепцию Хлебникова подробно (см., например, [Перцова 1988, 2003]), приведем лишь некоторые сведения о ней. Хлебников исходит из того, что древнему человеку было присуще образное восприятие мира, соотносящее звук и предмет, которое лишь в слабом, замутненном виде проступает в современных языках и более отчетливо прослеживается в заговорах, заклинаниях и других способах магического использования языка. “По-видимому, язык так же мудр, как и природа” [V: 231]. В “алфавите мысли” даются обобщенные образы физических явлений и их метафорического переноса в сферу как духовной, так и физической жизни человека. Приведем два примера: образы К и П.К: “Значение К – неподвижная точка, прикрепляющая сеть подвижных” [V: 236]. “К – обращение силы движения в силу положения (бега в покой) ” [V: 189]. “К – переход сил движения в силы сцепления. Камень, закованный, ключ, покой, койка, князь, кол, кольца” [V: 207]. “К начинает слова около смерти: колоть, (по)койник, койка, конец, кукла... Исчезновение движения – содержание К имени” [V: 205]. П: “Беглое удаление одной точки прочь от другой, и отсюда для многих точек, точечного множества, рост объема (пламя, пар)” [III: 332]. “П – движение, рожденное разностью давлений: порох, пушка, пить, пустой. Переход вещества из насыщенного силой давления в ненасыщенное, пустое, из сжатого состояния в рассеянное. Пена, пузырь, прах, пыль. П по значению обратно К. Кузнец сковывает, печь, пушка, порох, пыль, пена, пузырь, пуля – рассеивают прежде собранное вещество” [V: 208]. “П начаты ее [страсти] слова: Перун, парень, пламя, пар, порох, пыл, песня и сам пламенный Пушкин” [V: 210].Отметим, что по своим акустическим характеристикам К и П различаются признаком компактность/диффузность. “У согласных компактность выражается в срединном расположении доминирующей формантной области”, а при диффузности “доминирует нецентральная область” [Якобсон и др. 1962: 190]. Как нетрудно заметить, акустические характеристики этих звуков, физически представимые на спектрограммах, соответствуют хлебниковским образам. Однако звуки у Хлебникова, равно как фонемы у Якобсона, характеризуются не единичным признаком, а – пользуясь выражением Якобсона – их пучком. Так, Хлебников противопоставляет К не только П, но и Р; Р ротивопоставлено также Л, и т.п. (например в “Зангези”).Теоретические основы общечеловеческого религиозного созерцания (свет и тьма, тень)СВЕТ И ТЬМА. “ Есть только энергия освещающего света и пассивность освещаемого... От этих чувственных образов мысль сама собой устремляется к символическому их смыслу. Метафизический смысл символики этой, как и всякой другой подлинной символики, не надстраивается над чувственными образами, а в них содержится, собою их определяя ” [Флоренский 1985: 58–59]. Таким образом, по Флоренскому, понятие ‘свет’ несет и физический, и абстрактный смысл одновременно. В противоположность свету, тьма, также понимаемая и физически, и нравственное, лишена энергии (там же: 306): злое и нечистое вообще не имеют подлинной реальности (там же: 213). В русской иконе для передачи света используется золото. “Это золото есть чистый беспримесный свет, и его никак не поставить в ряд красок, которые воспринимаются как отражающие свет: краска и золото зрительно оцениваются принадлежащими к разным сферам бытия” (там же: 277). В иконе золотом изображается “невидимое, умопостигаемое, присутствующее в составе нашего опыта, но не чувственно, и потому на изображении долженствующее быть существенно обособленным от изображений чувственного” (там же: 280). Тем самым, “явно золото относится к духовному золоту – пренебесному свету Божьему” (там же: 283). Хлебников, сопоставляя по смыслу близкие по звучанию слова “тело, туша – тень, грех – гореть, злой – зола, душа – день” и т.п., считает, что в этих парах “человек понят как световое явление: начало греха лежит на черном и горячем конце света, а начало добра – на светлом и холодном” [V: 231–232]. При некотором сходстве в понимании света есть и существенные различия: если для Флоренского тьма, зло пассивны и не содержат энергии, то для Хлебникова – содержат. Первая трактовка, видимо, образно более точна, тогда как вторая выражает некоторые фольклорные представления о добре и зле. (Кстати, по данным психологических опытов, черный цвет оценивается испытуемыми как имеющий силу и не имеющий активности [Бодалев, Столин 1987: 223].) Видение света Флоренским практически совпадает со свидетельствами, приводимыми в книге Р.Моуди [Моуди 1991]. В ней собраны рассказы людей, перенесших клиническую смерть. Все они говорят об этапе приближения к Свету, который есть и физический свет (“все было пронизано удивительным светом: живым, золотисто-желтым, теплым и мягким, совсем не похожим на тот свет, который мы видим на земле” (там же: 70)), и добро (“любовь и поддержка, исходящая от света” (там же: 56)), и истина. ЦВЕТ. Согласно современным психологическим исследованиям, каждый цвет обладает определенным устойчивым эмоциональным значнеием: “цветовая сенсорика весьма тесно связана с эмоциональной жизнью личности. Эта связь, подтвержденная во многих экспериментально-психологических исследованиях, давно используется в ряде психодиагностических методов”, отражая “как сознательный, так и частично неосознаваемый уровень отношений человека” (Бодалев-Столин 1987: 221). Попытки выявить природу этого неосознаваемого воздействия предпринимались неоднократно. Так, в учении о цвете Гете в качестве основного выделяется противопоставление желтого и синего как символов дня и ночи. Этой теме посвящена и статья Флоренского “Небесные знамения (Размышления о символике цветов)”, в которой цветам приписываются следующие значения: розовый – движение к Божеству, голубой – от Божества, зеленый – около Божества. Размышления Флоренского начинаются с наблюдений над закатным небом: “Прямо против солнца – фиолетовый, сиреневый и главное – голубой. В стороне солнца - розовый или красный, оранжевый. Над головою – прозрачно-зелено-изумрудный” [Флоренский 1985: 57]. “Те роскошные цвета, которыми украшается небосвод, есть не что иное, как способ соотношения неделимого света и раздробленности вещества, мы можем сказать, что цветность солнечного света есть тот привкус, то видоизменение, которое привносит в солнечный свет пыль земли... Фиолетовый и голубой цвета – это есть тьма пустоты; когда мы говорим, что видим фиолетовый цвет или лазурь небосвода, то это мы видим тьму, абсолютную тьму пустоты, которой не осветит и которую не просветит никакой свет, но видим ее не самое по себе, а сквозь тончайшую, освещенную солнцем пыль. Красный и розовый цвета – эта та же самая пыль, но видимая не против света, а со стороны света Зеленый цвет есть уравновешенность света и тьмы, есть боковая освещенность частиц пыли” (там же: 58). “Описанные соотношения между началами мира физического имеют полное себе соответствие в соотношении начал бытия метафизического Отсюда устанавливается и символическое значение в мире сверхчувственном того, что является результатом соотношения начал бытия чувственного, т.е. символика цветов” (там же: 59). Хлебников приписывает цветовые значения звукам и, через их посредство, физическим явлениям. Если подразделить хлебниковские толкования цветов на четыре рассматриваемые Флоренским группы, получим следующую картину.Группа света (=Божество):Л – белый – ‘падение с высоты на плоскость, любовь’ З – золотой – ‘отражение’Группа красного (=движение к Божеству):Б – красный, рдяный – ‘бой, вершина бытия’ П – черный с красным оттенком – ‘расширение, страсть, пыл’ Н – нежно-красный – ‘исчезновение из пределов данной области, чистое поле’Группа зеленого (=движение около Божества):В – зеленый –‘вращательное или волновое движение’ Г – желтый – ‘движение предельной вышины, малое от недостатка силы’Группа синего (=движение от Божества):М – синий –‘членение’ К – небесно-голубой –‘конец’(Такому значению синего соответствует и хлебниковская трактовка цвета василька, о которой говорилось выше.) Между образами, предлагаемыми Флоренским и Хлебниковым, имеется явное сходство.^ Математические законы судьбы и рубежи жизниТема “уравнений рока” была предметом глубокого исследования Хлебникова, автора “Досок судьбы”, объясняющих взлеты и падения в судьбах как отдельных людей, так и целых народов (подробнее см. ниже, в п. 2). Вот некоторые полученные Хлебниковым коэффициенты цикличности событий (от более ранних вариантов к более поздним): –- 28 лет – через этот срок полярно меняется понимание истины у поколений, рождаются противоположные друг другу люди (Грановский – Писарев, Мазепа – Петр I); – 317 (лет для народов, дней для людей) – коэффициент повторяемости аналогичных по своей сути событий; – степени 2 дают даты подъема в судьбе, а степени 3 – падений. От идеи цикличности событий, то есть повторяемости одного и того же в разных обличиях, Хлебников переходит к идее метафизического, непротяженного времени. У Хлебникова встречается множество образов непротяженного, застывшего, предметного времени: “Белые храмы времени, вытесанные из мертвого моря” [III: 195]; “И было озеро, где вместо камней было время, а вместо камышей шумели времыши” [IV: 19], “времыши-камыши” встречаются и в известных стихах [II: 275]. Такой взгляд позволяет Хлебникову говорить и об обращении времени вспять (например в “Мирсконца”). Аналогичные мысли о времени высказывает и Флоренский. Он отмечает повторы в своей судьбе: “в моей жизни всегда так, раз я овладел предметом, приходится бросать его по независящим от меня причинам и начинать новое дело, опять с фундаментов, чтобы проложить путь, по которому не мне ходить. Вероятно, тут есть какой-то глубокий смысл, если это повторяется на протяжении всей жизни ” [Флоренский 1985: 30]. Как он пишет, у него еще в годы юности “выросло и утвердилось коренное убеждение, что все возможные закономерности бытия уже содержатся в чистой математике...; и в связи с этим убеждением явилась потребность построить себе философское миропонимание, опирающееся на углубленные основы математического познания” (там же: 22). Наряду с временем историческим, Флоренский отмечает существование времени “телеологического”: “время действительно может быть мгновенным и обращенным от будущего к прошедшему, от следствий к причинам, телеологическим, и это бывает именно тогда, когда наша жизнь от видимого переходит в невидимое, от действительного – в мнимое” (там же: 195). Отсюда “смерть и рождение сплетаются, переливаются друг в друга”. “Рождаясь – умираем, и умирая – рождаемся” (там же: 38).^ 2. Теория времени2И понял вдруг: нет времени. На крыльях поднят как орел, я видел сразу, что было и что будет, Пружины троек видел я и двоек В железном чучеле миров, Упругий говор чисел. ^ В . ХлебниковЕще Фрэнсис Бэкон говорил о двух основных складах личности: одни “умы”, “твердые и острые”, “больше пригодны для того, чтобы замечать различия в вещах”, вторые, “возвышенные и подвижные”, замечают в вещах общее, распознают везде “подобия вещей”. “И те и другие умы легко заходят слишком далеко в погоне либо за подразделениями вещей, либо за тенями” [Бэкон 1977, т. 2: 24]. Велимир Хлебников – крайнее выражение личности второго типа. В основе его мироощущения лежит восходящее к пифагорейцам представление о мире как единстве и о числе как способе описания отношений внутри мира: “если все едино, то в мире остаются одни числа, т. к. числа и есть ничто иное, как отношение между единым, между тождественным, то, чем может разниться единое” [SS: 512]. Одна из основных тем в наследии Хлебникова – тема времени. Интерес к ней, возникший у Хлебникова еще в студенческие годы, в связи с поражением русского флота в Японской войне, обусловлен его желанием проникнуть в тайны судьбы и смерти: “Первое решение искать законов времени явилось на другой день после Цусимы. Я хотел найти оправдание смертям” [SS: 472]. Суть теории времени Хлебникова состоит в цикличности аналогичных событий, неотвратимости противодействия, вызываемого действием, и внутренней связи между универсальными законами – от астрономических до нравственных. “Язык человека, строение мяса его тела, очередь поколений, стихи войн, строение толп, решетка множества его дел, самое пространство, где он живет, чередование суши и морей – все подчиняется одному и тому же колебательному закону” [ВОПЛИ-85: 170]. “Чистые законы времени делают равноправными гражданами одних и тех же уравнений и жизнь земной коры и сдвиги строения человеческого общества” [SS: 480]. 16 лет заняли у Хлебникова поиски цикличности в истории человечества. В многочисленных таблицах он сопоставлял этапы господства того или иного государства на суше или на море, появление тех или иных религиозных догматов (синклит богов vs. единобожие), смену философских течений, доктрин у поколений в одной стране (например западники и славянофилы в России), подъемы и спады в жизни отдельной личности. Числовые коэффициенты повторяемости событий, встречающиеся в его произведениях и заметках этого периода (назовем основные из них: 48, 243, 317, 768, 1053), он связывал с двумя астрономическими явлениями: 365 – число дней в году, 28 – число дней в лунном месяце. Рассчеты, основывающиеся на подобных коэффициентах, позволили Хлебникову предсказать крушение Российской империи в 1917 г. (в статье 1912 г. “Учитель и ученик”). Теорию времени в ее окончательном варианте Хлебников сформулировал за полтора года до смерти, в ноябре 1920 г. Согласно этой теории время рассматривается как сущность, обратная пространству: если пространство задается формулами, возводящими любые основания в квадрат (=площадь) и куб (=объем), то время – возведенными в любые степени числами 2 и 3. (Помимо 2 и 3, важную роль в этой теории играют и некоторые другие числа, такие как 1, 11, 13.) Два основных закона времени задаются формулами 20+21+...+2n и 30+31+...+3n. Первая задает временной отрезок между аналогичными событиями (“рост событий” [SS: 484]), вторая – между началом и концом события, или между действием и противодействием: “вообще степени трех (3n) соединяют обратные события, победу и разгром, начало и конец. Три есть как бы колесо смерти исходного события” [SS: 471]. “Мы люди подобны волнам, которые бросает друг на друга железный закон отношения времени к месту Согласно основному закону через 2n пространственная рирода событий повторяет себя, через 3n отрицает, дает отрицательный сдвиг” [SS: 500]. Проявления этого закона Хлебников усматривает и в природе, и в истории. По Хлебникову, “свод истин о числе и свод истин о природе один и тот же”, “законы вселенной и законы счета совпадают” [SS: 512]. Говоря о физических законах, упомянем гипотезу, высказанную недавно российским биологом Г. Розенбергом на основе обобщения выделенных А. Л. Чижевским циклов солнечной активности. «Можно предположить, что вся Вселенная находится в режиме случайных колебаний, циклическая структура которых описывается “законом троек”. Тогда вся временная цикличность – от взрыва нашей Метагалактики (321 [лет назад]) через возникновение планет Солнечной системы в результате большого взрыва на Солнце (320) и взрывных параксизмов геологических процессов (315–317) до пиков солнечной активности ([с периодом] 32 [лет]) – получает правдоподобное и единообразное объяснение без привлечения каких-либо детерминированных механизмов».3 Хотя в послесловии к цитируемой статье С. Мейен справедливо говорит о том, что глобальные законы такого рода следует оценивать с известным скептицизмом, сходство между мыслями Хлебникова и Розенберга (который, судя по тексту статьи, с теорией Хлебникова знаком не был) заслуживает внимания. Переходя от естествознания к истории (и гуманитарным сферам вообще), вспомним следующие соображения Хлебникова: «Своеобразно современное место рассудка: ему доступно знание дерева и ствола рока (земля, солнце, затмения), но недоступно знание листвы судеб: войн, поколений, государств, законов отдельного “я”» [SS: 413]. В последние десятилетия появился ряд концепций, утверждающих мысль о цикличности в истории человечества; например, выделение циклов в русской истории теоретиками евразийства4, теория пассионарности Л. Н. Гумилева. Особого рассмотрения заслуживает теория Освальда Шпенглера, согласно которой цивилизации проходят четыре основные фазы, аналогичные временам года – от весны до зимы. Доподлинно не известно, был ли Хлебников знаком с этой теорией, возникшей еще при его жизни. По предположению В. П. Григорьева, Хлебников упоминает Шпенглера, называя его Шпенгелем [Григорьев 1983: 200]. Отмечая регулярность в жизни цивилизаций, народов и отдельных людей, Шпенглер в то же время противопоставляет понятия природы и истории, причинности и судьбы, познаваемого и переживаемого, злемента в науке и образа в искусстве. “Природа и история – вот два крайние, противоположные способа приводить действительность в систему картины мира. Действительность становится природой, если все становление рассматривается с точки зрения ставшего; она есть история, если ставшее подчиняется становлению. Действительность может быть созерцаема в ее образе – так возникает мир Платона, Рембрандта, Гете и Бетховена – или может быть понимаема в ее элементах, и тогда это миры Парменида и Декарта, Канта и Ньютона” [Шпенглер 1923: 106]. По Шпенглеру, наука внеисторична, она исключает случайность. История включает случайность, при этом понятие случайности в античном мироощущениии и в мироощущении современного западного человека не имеют между собой ничего общего: в первом господствует слепой фатум (и отсюда роль оракулов и гороскопов), а во втором присутствует чувство “логики судьбы”, история же есть “образ определенной души”. Именно поэтому “то, что случилось с Эдипом , могло случиться со всяким без исключения человеком” – в отличие от “индивидуальной необходимости в судьбах Отелло, Дон-Кихота, Вертера” [Шпенглер 1923: 154–155]. Как уже указывалось, Хлебников, подобно упомянутым выше историкам, выделяет циклы в истории. Однако его теория времени далеко не исчерпывается констатацией исторических ритмов. На это указывает уже то, как называет он свою теорию: “Доски судьбы” (как бы отсылка к Скрижалям Завета), “охапки уравнений рока” (словосочетания охапка уравнений и уравнение рока – метафоры, содержащие внешне несовместимые понятия5). Хлебников дает интерпретацию двойки и тройки в сфере нравственного, эстетического, личностного и тем самым вводит в числовые законы то, что Шпенглер называет “образом”.6 Двойке и тройке, по Хлебникову, соответствуют “да” и “нет” [SS: 477]; он сопоставляет эти числа с народными повериями, например славянской верой в чет и нечет [SS: 473], с понятиями добра и зла [SS: 472], со свободой и властью (“Свобода приходит под знаком 2 Власть под знаком 3 ”) [V: 267], с религиозными догматами («Такая скрепа времени [3n] соединяет событие и противособытие во времени. То, о чем говорили древние вероучения, грозили, именем возмездия, делается простой и жестокой силой этого уравнения: в его сухом языке заперто: “Мне отмщение и аз воздам” и грозный, непрощающий Иегова древних» [SS: 474–475]. Двойке соответствует красивое и гармоничное, а тройке безобразное и дисгармоничное в сфере как зрительного, так и слухового восприятия [SS: 454, 502]. Итак, по Хлебникову, “законы мира совпадают с законами счета” [V: 266]. Столь общее утверждение нельзя ни доказать, ни опровергнуть. Однако обращение к хлебниковским формулам времени может дать результаты достаточно неожиданные. Так, формулы времени были переведены в изображения на экране ЭВМ по методу московского математика А. А. Зенкина [Зенкин 1991]. С помощью этого метода числовая последовательность может быть преобразована в множество картинок; получающиеся картинки выражают имманентную сущность количественных отношений и поэтому при определенных условиях могут подсказывать человеку новые идеи о структуре мира. Зрительно такие картинки выглядят как орнамент. Применение данного метода к формулам времени Хлебникова дало компьютерные изображения, которые представляются уже чем-то более содержательным, нежели просто орнамент: это картинки, относительно которых (в отличие от чисто орнаментальных) уместно задаться вопросом о том, что именно на них изображено. Некоторые из полученных картинок можно считать достаточно реалистичными изображениями архитектурных памятников: это изображения готических строений, египетских пирамид, конструктивистских зданий, кремлевских стен и башен. Интересно, что последняя картинка – чуть ли не иллюстрация одного из образных описаний законов времени, даваемых Хлебниковым: “Если в известном сказании потонул в глухом лесном озере, то здесь из каждого пятна времени, из каждого озера времени выступал стройный многочлен троек с башнями и колокольнями, какой-то Читеж-град. Город троек со своими башнями и колокольнями явно шумел из глубины времени. Стройный город числовых башен заменил прежние пятна времени” [SS: 473–474]. Кто знает, объясняются ли получающиеся совпадения чистой случайностью или же действительно «эти уравнения удивительно “уравнивают” вся и всех перед лицом какого-то отвлеченного закона» [SS: 465].^ ГлаваРанний ненаписанный роман Хлебникова7И гроза из слов и истины. И ночи ресницами над днем. И жизнь в смерти.^ В. ХлебниковСреди дошедших до нас произведений Велимира Хлебникова романов нет. Однако имеются свидетельства по крайней мере о двух замыслах романов. От одного из них (1912 г.), посвященного эпохе Петра I, уцелело несколько слов, сохранившихся в памяти современника: “Сборы на бал: парики, обильно мукой посыпаемые...”8, а также стихотворный отрывок.9 Упоминания о другом романе содержатся в письме Хлебникова В. Каменскому от 10 января 1909 г. [НП: 354–355]:Присылаю вам 3 вещи (“Скифское”, “Крымское”, “Курган Святогора”). Поместите их? Это меня ободряет. Я мечтаю о большом романе, которого прообраз “Купальщики” Савинова, – свобода от времени, от пространства, сосуществование волимого и волящего. Жизнь нашего времени, связанная в одно с порой Владимира Красное Солнышко (Дочь Владимира, женатая на реке Дунае), какой она мнится слагателям былин, их слушателям.10 Отдельные главы написаны будут живой, другие мерной, одни драматические произведения (др диф ан), другие пов. И все объединено единством времени и сваяно в один кусок протекания в одном и том же времени. Кроме того, отставные военные, усмирители, максим и проч. в духе “Навьих чар”. Но мне нужно благословение редактора, даете его? Но это тайна. Что говорит Ремизов о моей “Снежимочке”? Сколько городов вы разрушили – красный ворон? В вас кипит кровь новгородских ушкуйников, ваших предков, и все издание мне кажется делом молодежи, спускающей свои челны вниз по Волге узнать новую свободу и новые берега.Ниже делается попытка найти следы этого романа в публикациях и рукописях Хлебникова. Попытаемся определить сюжетные линии этого романа В письме обозначены три сюжетные линии: – пора Владимира Красное Солнышко; – отставные военные, усмирители, максим и проч. в духе “Навьих чар” (одна из тем романа Ф.Сологуба – революционные выступления 1905 г.); – жизнь нашего времени. К счастью, сохранилась одна из рабочих тетрадей интересующего нас периода (конец 1908 – первая половина 1909 гг., [63: 20 об.]). В ней мы встречаем запись:Центры Романа. Пир Владимира. Степькоторая убеждает, что в данной рукописи может быть отражена работа Хлебникова над романом. Можно предположить, что в тетради имеются и другие, более подробные планы, и, действительно, находим следующие заметки (л. 14 об.):Навьи чары в 1908 г. Битвы звуков Русское гнездо. Битвы татьбище Мильба и другие народные верыни весноба и алкарь. и согнездичи по красоте родаКроме того, в двух местах тетради встречаются упоминания конкретных глав:Чародейная глава (л. 10 об.);Глава гирло главы 4 Мутея (л. 6 об.).Согласно словарю В. И. Даля, гирло – одно из речных устьев (ср. горло), следовательно, “Мутея” – одна из сюжетных линий соответствующей главы (единственной, для которой известен номер). По-видимому, это та самая глава, которая в письме Каменскому обозначена как “отставные военные, усмирители, максим Тема слона с индийской миниатюры15Стихотворный набросок В.Хлебникова “Меня проносят на слоновых” ([НП: 259])16: Меня проносят на слоновых Носилках – слон девицедымный, Меня все любят – Вишну новый, Сплетя носилок призрак зимний. приобрел широкую известность в филологических кругах в начале 70-х гг. благодаря появлению статьи Вяч. Вс. Иванова (см. [Иванов 1997]), в которой не только детально исследована его структура, но и указан навеявший его образ. Это индийская миниатюра, изображающая сплетенного из тел девушек слона, несущего мужское божество (Вишну и Бодисатву согласно Хлебникову, “Кришну, несомого апсарами17” согласно “Иллюстриров