МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ УКРАИНЫ
ЛУБЕНСКИЙ ФИНАНСОВО-ЭКОНОМИЧЕСКИЙ КОЛЛЕДЖ
ПДАА
РЕФЕРАТ
С КУЛЬТУРОЛОГИИ
НА ТЕМУ: Человек — семиотическое существо
Выполнил студент 25 группы
Резник Василий
Лубны 2009
Человек — семиотическое существо
Поведение животных полностью определяется теми ситуациями событиями, с которыми они сталкиваются (в случае опасности животное бежит; если хочет есть, ищет пищу и т.д.). Поведение человека и ситуация, в которой он оказался, задаются языком. Так, читая в данный момент (скажем, дома, на диване) мою книгу, вы проживаете не ситуацию домашнего времяпрепровождения, это момент второстепенный, вы его можете даже не замечать; проживается совершенно другая ситуация — вы мыслите и воображаете, что такое личность, как ее предлагает изучать автор, как личность становится в культуре. Но как, спрашивается, возможно проживать события, которых вроде бы нет актуально? В теоретическом плане, чтобы объяснить этот удивительный феномен, приходится обратиться к семиотике, истолковывая ее, однако, не традиционно, а по-новому: связывая семиозис, с одной стороны, с социальными отношениями и деятельностью человека, с другой — с представлениями человека о том, что существует. При этом помимо знаков приходится вводить схемы. Чем схемы отличаются от знаков?
Говоря о знаках, мы употребляем два ключевых слова — «обозначение» и «замещение», например, некоторое число как знак обозначает то-то (скажем, совокупность предметов), замещает такой-то предмет (эту совокупность) в плане количества. У схемы другие ключевые слова — «описание» и «средство» (средство организации деятельности и понимания). Например, мы говорим, что схема метро описывает пересадки и маршруты движения, помогает понять, как человеку эффективно действовать в метрополитене.
Знаки вводятся в ситуации, когда уже сформировалась некоторая объектная область, но по какой-либо причине человек не может действовать с объектами этой области (например, они разрушились, громоздки и проч.). Замещая эти объекты знаками и действуя с ними, вместо того чтобы действовать с соответствующими объектами, человек получает возможность достигнуть нужного ему результата; при этом частично перестраивается и сама деятельность и по-новому (сквозь призму означения) понимаются исходные объекты.
Схемы тоже означают некоторую предметную область (например, схема души — состояния человека), но эта их функция — не главная, а подчиненная; можно сказать, что она вообще находится на другом иерархическом уровне. Более важны две другие функции: организации деятельности и понимания, выявление новой реальности. Здесь нет исходной объектной области, которая означается. Напротив, создается новая объектная и предметная область. До изобретения схемы души никаких душ не существовало. Схема вводится с целью организации новой деятельности, материалом которой выступают различные состояния человека, при этом душа — это не еще одно интегральное состояние, а новая антропологическая реальность.
Чтобы сделать понятными все эти утверждения, вернемся назад и еще раз рассмотрим три уже сделанные реконструкции — возникновения человека, формирования представлений об архаической душе, формирования идеи богов.
Первая реконструкция. В ситуации парадоксального поведения, как я писал выше, в психике обезьян происходит сшибка двух событий: с одной стороны, они видят реальную опасность, с другой — вынуждены следовать сигналу вожака, сообщающему, что опасности нет. В подобных парадоксальных ситуациях, которые были в те времена массовыми, обычными, животное должно как бы «выйти из себя», представить привычное событие в форме другого, часто противоположного. В результате сигнал перестает восприниматься как часть события, он соотносится теперь с новым поведением (ситуацией, предметом), сохраняя, однако, связь со старым. Дистанция, напряженность между этими тремя элементами (сигналом, новой ситуацией и старыми ситуациями) в конце концов разрешается так, что появляется знак.
По механизму процесс формирования знака можно представить так. Должна возникнуть связь знаковой формы с определенным предметом (ситуацией), в данном случае сигнал «спокойно» вступает в связь с ситуаций опасности. Необходимость (и эффективность) такой связи выясняется задним числом. Важно, что эта связь — не органическая (природная), а так сказать, «социальная»: она обусловлена коммуникацией и волей субъектов (властью вожака). В психологическом плане необходимое условие формирования связи между знаковой формой и предметом — активность субъекта, направленная на перепредставление ситуации (так, ситуацию опасности нужно было понять как спокойное, безопасное событие).
Сигнал теперь — не сигнал, а знак новой ситуации, он обозначает, выражает некоторое событие. И контекст у знака другой — не часть событийной ситуации, а коммуникация. Теперь члены сообщества напряженно следят, какой сигнал-знак издаст вожак, а вожак всякую новую парадоксальную ситуацию означает как некоторое событие. Начиная с этого периода, сигнал-знак влечет за собой представление определенной ситуации, в которой назревает новое поведение. В коммуникации действительность удваивается: один раз она сообщается вожаком, издающим сигнал-знак, другой раз реализуется в конкретном означенном поведении.
Чем чаще первобытные особи прибегали к парадоксальному поведению, тем больше сигналов превращалось в знаки и тем эффективнее становилось их поведение. В конце концов процесс логически приходит к своему завершению: парадоксальное поведение становится основным, нормальным, полностью вытесняя старые формы сигнального поведения. Ситуации, действия или предметы, почему-либо не получающие означения, не существуют теперь для сообщества вообще.
При формировании человека и первых знаков воображение, пусть еще в самой простой форме — как перепредставление ситуации, выступало необходимым условием и представляло собой вовсе не простую операцию. Человекообразные обезьяны должны были в буквальном смысле слова родиться заново, уже не как животные, реагирующие на конкретную ситуацию, а как существа, действующие в воображаемой ситуации, обозначенной знаком. Этот поворот психики обусловливал как их необычное действие (нужно было изловчиться увидеть одно как другое), так и своеобразный самообман (жить в иллюзии, как в реальности). Но если это так, то можно сформулировать две гипотезы. Первая — язык (знаки) и социальные отношения складываются параллельно с воображением, создающим (обеспечивающим) для них предметную основу. Вторая — само воображение опирается на язык и социальные отношения.
Вторая реконструкция. Где-то на рубеже 100—50 тыс. лет до н.э. человек столкнулся с тем, что не знает, как действовать в случаях болезни своих соплеменников, их смерти, когда он видел сны, видел изображения животных или людей, которые сам же и создавал, а также в ряде других ситуаций, от которых зависело благополучие племени. Этимология слова «душа» показывает его связь со словами «птичка», «бабочка», «дыхание». Можно предположить, что представление о душе возникает примерно так.
Не зная, как действовать в случаях смерти, болезни, обморока, сновидений, встречи с изображениями животных или людей, вождь племени случайно отождествляет состояния птички (она может вылететь из гнезда, вернуться в него, навсегда его покинуть и т.д.) с интересующими его состояниями человека (смертью, болезнью, выздоровлением и проч.) и дальше использует возникшую связь состояний как руководство в своих действиях. Например, если человек долго не просыпается и перестал дышать, это значит, что его «птичка-дыхание» улетела из тела навсегда. Чтобы улетевшая «птичка-дыхание» не осталась без дома, ей надо сделать новый дом, куда можно отнести и бездыханное тело. Именно это вождь и приказывает делать остальным членам племени, т.е., с нашей точки зрения, хоронить умершего.
Объясняя другим членам племени свои действия, вождь говорит, что у человека есть птичка-дыхание, которая живет в его теле или улетает навсегда, но иногда может вернуться. Пытаясь понять сказанное и тем самым оправдать приказы вождя и собственные действия, члены племени вынуждены представить состояние человека как состояние птички, в результате они обнаруживают новую реальность — душу человека. Если у вождя склейка состояний птички и человека возникла случайно (например, ему приснился такой сон или, рассказывая о птичке, покинувшей гнездо, он случайно назвал ее именем умершего), то у членов племени, старающихся понять действия и слова вождя, эта склейка (означение) возникает в результате усилий понять сказанное вождем и осмыслить реальный результат новых действий. Необычные слова вождя, утверждающего, что у человека есть птичка-дыхание, помогают осуществить этот процесс понимания-осмысления.
Подобные языковые конструкции и являются первыми схемами, они выполняют несколько функций: помогают понять происходящее, организуют деятельность человека, собирают смыслы, до этого никак не связанные между собой, способствуют выявлению новой реальности. Необходимым условием формирования схем является означение, т.е. замещение в языке одних представлений другими (в данном случае необходимо было определенные состояния человека представить в качестве состояний птички-дыхания).
Изобретя представление о душе, человек смог действовать во всех указанных выше случаях; более того, можно предположить, что выжили только те племена, которые пришли к представлению о душе. На основе анимистических представлений формируются и первые социальные практики (захоронения умерших, лечения, толкования сновидений, вызывания душ и общения с ними), а также соответствующее понимание и видение мира (он был населен душами, которые помогали или вредили человеку).
И опять именно схемы помогали человеку распространить анимистические представления на новые случаи и ситуации. Например, как можно было понять, почему в семье и племени все люди похожи и связаны между собой? В рамках этой схемы птичка могла переселиться из одного гнезда в другое, аналогично, душа умершего могла вернуться в тело ребенка, родившегося в данной семье (племени). Решая одни проблемы, архаический человек порождал другие, решение которых — третьи и так до тех пор, пока не удавалось выйти на понимание реальности (мира), обеспечивающей при сложившихся условиях устойчивую социальную жизнь.
Третья реконструкция. Приглядимся к богам Древнего Египта, Шумера, Вавилона, Древней Индии и Китая (напомню, по моей классификации, они относятся к культуре древних царств). Выше я старался показать, что главная их особенность в том, что они управляют человеком (обладают властью), любым, даже царем (фараоном). Другая особенность — каждая профессия и специальность имели своего бога-покровителя. Наконец, еще одно важное свойство языческих богов — они всегда действуют совместно с человеком. Сеет ли он зерно в поле, строит ли свой дом, зачинает ли собственного сына или дочь, всегда вместе с ним действуют соответствующие боги, которые направляют человека и помогают ему [135]. Осмысляя перечисленные характеристики богов, я предположил, что боги — это мифологическое осознание (конституирование) новой социальной реальности — разделения труда и систем управления (власти), соответственно, отношения человека с богами выражали в мифологической форме участие человека в разделении труда и в системах управления и власти.
По механизму обнаружение реальности богов должно напоминать процесс, который привел к представлению о душе. Только здесь для сборки разных смыслов и выявления новой реальности потребовались более сложные схемы — мифы о том, как боги создали мир и человека, пожертвовав для этой цели своей жизнью. Продумаем эти реконструкции с точки зрения проблемы конституирования человека в культуре.
Первое, что приходится предположить: существуют периоды, когда мы не можем говорить о каких-то структурах или качествах человека, их просто еще нет в действительности. Например, до формирования первого семиозиса можно говорить только о биологическом поведении человекообразных обезьян; до изобретения идеи архаической души человек как культурное существо еще не существовал; до формирования представления о богах не было человека культуры древних царств. Второе — новые качества и свойства человека, новые типы человека формируются в процессах и практиках, которые запускаются активностью человека, направленной на разрешение так называемых ситуаций разрыва или витальных катастроф.--PAGE_BREAK--
Причиной изобретения знаковых средств являются «ситуации разрыва». Их преодоление, мыслимое по функциональной логике, и ведет к формированию знаковых средств. Конкретно, задавалось некоторое целое, понимаемое как деятельность, потом строилось рассуждение, имитирующее относительно этого целого процесс (ситуацию), препятствующий нормальному функционированию деятельности, наконец, вводилось знаковое средство, позволяющее вернуться к нормальному функционированию исходной деятельности.
В отличие от понятия «ситуация разрыва» понятие «витальная катастрофа» предполагает реализацию не функциональной логики, а гуманитарного подхода и другое понимание развития культуры. Новая культура — это прежде всего новообразование (новое целое), во вторую очередь заимствование элементов предыдущей культуры. И объяснить ее нужно как новое целое, а не в качестве результата развития и усложнения предшествующей культуры. Этой цели и служит понятие «витальная катастрофа», предполагающее анализ предпосылок новой культуры, новых возможностей, определенных проблем (каким образом в свое время они переживались и осознавались, это другой вопрос).
Например, объясняя происхождение человека, я выделил следующую предпосылку и одновременно проблему — изменение климата, приведшее к тому, что человекообразные обезьяны вынуждены были жить в экстремальных условиях. Наличие у ряда сообществ человекообразных обезьян развитой сигнальной системы и сильной власти вожака рассматривалось мной как новая возможность. Именно данные предпосылка, проблема (выживание в экстремальных условиях) и возможности позволили мне объяснить массовый переход к парадоксальному поведению, а также образование на основе сигнальной системы первого семиозиса. Назовем эту витальную катастрофу «нулевой».
«Первой витальной катастрофой» можно назвать следующую во времени, разрешение которой приводит к формированию представления об архаической душе и дальше — культуры. Здесь я выделил такие предпосылки, возможности и проблемы: «человек», перешедший к семиотическому поведению, в частности поэтому вынужденный искать «семиотическое объяснение» основных психических процессов (что такое смерть, болезнь, сновидения?), которые для животных не составляют непреодолимых затруднений (они в этих случаях действуют инстинктивно и ситуативно); изобретение рисунка и скульптурных изображений, воспринимавшихся как живые существа, их тоже нужно было понять семиотически; необходимость для племени принимать решения, действовать в указанных ситуациях (смерти, болезни, сновидений, «встречи» с живыми существами, созданными самими людьми).
«Витальная катастрофа» предшествовала становлению культуры древних царств. Это формирование больших сообществ (народов); переход к интенсивному земледелию, предполагавшему согласованную и организованную работу многих людей; необходимость защиты этих людей и объектов их труда (воды, земли, производств) от кочевников и других народов, наконец, наметившееся разделение труда и первые навыки управления коллективами.
Становление человека в культуре происходит одновременно с самой культурой. В этом плане разрешение витальной катастрофы идет по двум основным направлениям: с одной стороны, формируются базисные культурные сценарии, складываются социальные институты, хозяйство и экономика, система власти, общество и сообщества, с другой — практики, направленные на человека, и внутри них сам человек данной культуры. Например, в архаической культуре параллельно формированию представлений о душе (духах), семье, охоте и собирательству, родоплеменной системе складывались архаические практики захоронения, лечения, толкования сновидений, вызывания душ, общения с ними (жертвоприношения, просьбы, угрозы и прочее), брачных отношений, инициации и ряд других, подробно рассмотренные в культурологической литературе. Заметим, все эти практики были коллективные, человек в них не только участвовал, но и одновременно выступал объектом (его хоронили, лечили, толковали его сны, проводили через инициацию и т.д.). Всего один пример. «Важнейший и наиболее образцовый переходный обряд — инициация, отрывающая юношу, достигшего половой зрелости, от матери и сестер, от группы непосвященных женщин и детей и переводящая его в группу взрослых мужчин-охотников с последующим правом женитьбы и т.д. Этот переход включает физические испытания на выносливость, мучительную посвятительную операцию и овладение основами племенной мудрости в форме мифов, инсценируемых перед посвящаемыми. Инициация включает также символическую временную смерть и контакт с духами, открывающий путь для оживления или, вернее, нового рождения в новом качестве. Символика временной смерти часто выражается в мотиве проглатывания его чудовищем, посещения царства мертвых или страны духов, борьбы с духами, добывания там ритуальных предметов и религиозных тайн» [103. С. 226]. Включенный в эти процедуры юноша должен был строго соблюдать все «предписания» обычая; он не был волен не только изменять что-либо из заведенного, но даже желать что-нибудь, не укладывающееся в процесс инициации.
Согласимся, человек не пассивное существо, он активен и действует осмысленно. Поэтому включение человека в архаические практики предполагало для него соответствующее этим практикам осмысление действительности, включая самосознание. Другими словами, как необходимое условие становления перечисленных архаических практик выступает формирование представлений о душе, смерти, болезни (здоровье-нездоровье), снах, брачных отношениях, уподобленных охоте, проведении человека в период инициации через смерть и прочее.
Дополнение. В социальном отношении так (отчасти) происходит и до сих пор. Проиллюстрируем это на теме здоровья. Обычно, говоря о здоровье, подразумевают, что здоровье — это естественный феномен, т.е. особое состояние данного природой организма или психики. Но вспомним медицинский дискурс здоровья. Во -первых, сохранение, поддержание и восстановление здоровья и в архаической культуре и сегодня обязательно предполагает медицинские услуги и технологии (лечение, оздоровление, профилактику и пр.). Во-вторых, нормы здоровья, на которые ориентированы медицинские технологии, тоже не естественный феномен, а скорее искусственный. Действительно, с социальной точки зрения (а именно на нее ориентирован медицинский дискурс) здоровый — это тот, кто эффективно функционирует. Когда, например, в наше время летчик или военный проходит обязательный медицинский осмотр (не потому, что они плохо себя почувствовали, а потому, что они обязаны быть здоровыми), мы, обдумывая этот факт, начинаем понимать, что здоровье специалиста определяется не относительно естественного, природного состояния человека, а относительно социальных требований к его функционированию в том или ином производстве. Но и обычное понимание здоровья ребенка, женщины, мужчины с социальной точки зрения несет на себе печать этого же функционального отношения. В медицине здоровье ребенка определяется не относительно его идеальных природных характеристик, а относительно будущих требований к его социальному функционированию: когда ребенок пойдет в школу, он должен эффективно учиться; когда подрастет — эффективно служить в армии; когда создаст семью — родить и воспитать здоровых детей; когда пойдет работать — эффективно выполнять свои функции как специалист и т.п.
Вывод, на мой взгляд, очевиден: здоровье не является естественным феноменом, это социальный артефакт, неразрывно связанный с социальными (медицинскими) технологиями. Но осознается этот артефакт обычно в превращенной форме (как естественный феномен), последнее объясняется необходимостью оправдать медицинские технологии «природой человека». Что такое природа человека, не является ли она сама артефактом? Подтверждает наш вывод и то обстоятельство, что человек и его здоровье, так же как и нездоровье, задаются в рамках культурных семиотических представлений (картин мира). В архаической культуре человек и его здоровье (соответственно — нездоровье и выздоровление) осмысляются в рамках анимистической картины: человек — это тот, кто обладает душой, нездоровье — временный выход души из тела, а выздоровление — наоборот, ее возвращение. Сегодня мы осмысляем человека и его здоровье, главным образом, в рамках научных картин мира. Но на «культурной периферии» сохраняются картины мира, трактовки человека и здоровья, во многом сходные с анимистическими, античными и средневековыми (например, магические представления — порча, сглаз, представления о здоровье в народной медицине, астрологические представления и др.).
От медицинских технологий необходимо отличать медицинские и другие практики, в рамках которых складывается понимание здоровья и болезни. Например, сегодня понимание здоровья и болезни формируется в контексте таких практик, как собственно медицина, гигиеническая практика, профилактическая, адаптационная, реабилитационная, социальной работы, инженерная (генная инженерия, протезы, поддержание и улучшение качества среды обитания и питания), психотехническая (зарядка, бег, специальное дыхание, питание и т.п.) и другие. В рамках этих практик здоровье и болезнь все больше выступают в качестве искусственных социальных образований и своеобразных технических изделий. Но осознаются они, большей частью, по прежнему как естественные феномены, как состояния, присущие человеку. Правда, сегодня становится понятным, что и социальная действительность представляет собой не только артефакты и искусственное, но и особую «вторую природу». Например, если здоровье и болезнь рассматривать как массовые явления (т.е. статистически), а также как обусловленные стандартными социальными практиками и тем, что Б. Кудрин называет «документами» (нормативы здоровья, нормативные описания диагностики, лечения, реабилитации, разного рода медицинские и экологические стандарты и т.п.), то в этом случае здоровье и болезни выявляют свою естественную природу, а именно, ведут себя как цинозы [80; 81]. При таком подходе, предполагая константность данных социальных практик и документов, можно говорить не только о биоценозах или техноценозах, но и валиоценозазс, понимая эти ограничения, можно изучать «законы» валиоценозов, на основе таких законов прогнозировать развитие заболеваний и выздоровлений, пытаться управлять стихией болезни и здоровья. Но при этом нужно не забывать, что достаточно измениться социальной практике, как старые законы уйдут или трансформируются, и возникнут новые законы.
Обобщая данный пример, можно утверждать, что и другие психические феномены архаического человека — прежде всего его представления о собственной душе, теле, сновидениях, смерти являются артефактами и формируются в ответ на архаические практики. Два механизма, как можно понять из нашего анализа, обеспечивают становление этих феноменов: изобретение соответствующих схем и самоорганизация на их основе психики. Вернемся еще раз к примеру реконструкции становления архаической души. Изобретение представления о птичке, в которой сосредоточена жизнь человека и которая живет в теле и может из него выйти (вылететь), но и вернуться назад, т.е. представления о душе, с семиотической точки зрения, представляет собой создание схемы, с психологической — конституирование новой реальности. Схема души обеспечивает склейку двух предметных реальностей (поведения птички и человека), так что одна представляет другую; эта схема дает возможность различить разные состояния человека (которые и получают названия — смерти, болезни, сновидения и пр.) и организовать на их основе соответствующие коллективные действия (в результате начинают складываться архаические практики). Необходимое психологическое условие становления такой схемы связывание в одно целое через механизм означения и синтеза представлений о птичке и человеке. Реальность души и формируется в рамках этого целого. Поскольку все архаические практики в той или иной степени строятся на основе представления о душе, конституирование представлений архаического человека о самом себе полностью определяется анимистическим мироощущением. Вслед за реальностью души архаический человек открывает (начинает различать и переживать) у себя соответствующие душевные состояния: выход души из тела или проникновение в тело чужой души (то, что для нас выглядит как болезнь, слабость, головная боль, головокружение, обморок, смерть); возвращение души в тело (соответственно, выздоровление или состояния, которые мы называем «проснулся», «очнулся», «обрел сознание», «пришел в себя», «стало лучше», «ушла боль» и т.д.), встреча с душой (духом) (пример — рассматривание и переживание архаическим человеком наскального или скульптурного изображения тотемного духа).
Конечно, в каждом культурном регионе указанные состояния архаического человека понимались и переживались по-разному в соответствии с конкретной историей и условиями социальной жизни данного региона. Например, в Тибете умирание и сейчас понимается так же, как и много тысяч лет тому назад. Но есть одна особенность: оказывается, душа сама не может покинуть тело. Чтобы душа вышла в правильном месте, через макушку, лама, глубоко сосредоточившись, должен отождествить себя с покойником и за него сделать усилие (одновременно произнося магические слова «хик» и «пхет»), которое бы заставило душу пробить для себя в темени выход. Исключение составляют посвященные. Они «могут самостоятельно осуществить восхождение своего духа к макушке головы и, чувствуя приближение конца, самим для себя произнести освободительные «хик» и «пхет». Таким способом они могут даже совершить самоубийство, и, если верить молве, такие случаи действительно бывают».
Так как в архаической культуре вся жизнь понимается (истолковывается) анимистически, то и все состояния человека, например ощущения во время еды, полового общения, усталость или, наоборот, легкость после сна или отдыха, страх, радость и т.д. тоже получают анимистическую окраску. Например, страх понимается и ощущается как приближение опасной чужой души или стремление собственной души покинуть тело (известное выражение «душа ушла в пятки» относится как раз к последнему случаю).
Интересно, что схема души является средством формирования не только новой коллективной деятельности и индивидуальной реальности, но также базисных культурных сценариев и картины мира, а через них и других подсистем архаической культуры как социального организма.
Намеченная здесь логика становления человека в архаической культуре полностью сохраняется и для культуры древних царств. Человек этой культуры осознает и ощущает себя в соответствии с теми практиками, в которые он был включен. Наряду с рядом практик, перешедших из архаической культуры (но, естественно, видоизмененных), таких как захоронение, лечение, толкование сновидений, вызывание душ и духов, в культуре древних царств сформировались много новых, например практика общения с богами (мистерии встречи богов, совместная деятельность человека с богами, приношение богам жертвы и прочее), расчет судьбы человека, определение плохих и хороших дней для работы, сражений и других дел. Как же в связи с этим человек культуры древних царств ощущал себя и свои состояния?
Хотя человек уже вполне осознавал свою индивидуальность (ее выражала идея судьбы), он не считал, что его Я — это центр, в котором сосредоточена его воля и жизнь. Жизнь человека находилась в руках богов, а воля помогала только в том случае, если совпадала с волей богов. И состояния индивида осознавались в той же логике: они определялись взаимоотношениями человека с богами. Например, болезнь возникает не от собственного тела или души человека, а потом}7, что боги не закрыли дорогу (врата души) демонам; в свою очередь, последнее случилось потому, что боги были заняты более серьезными делами или по какой-либо причине (данный имярек не принес жертву, не подчинился и т.п.) разгневались на человека. Если современный человек часто ощущает свое Я как центр мира, то для человека культуры древних царств топология мира задавалась всем пантеоном богов, т.е. ощущалась именно как сакральный космос; Я отдельного человека в этом космосе воспринималось как простая точка.
Правда, может возникнуть возражение: но разве цари и верховные жрецы не сами принимали решения, т.е. их вполне можно считать личностями. Но что значит принять самостоятельное решение? В нашей культуре это означает совершить поступок, опираясь только на самого себя. В культуре древних царств даже цари и верховные жрецы понимали свои решения как обусловленные богами. Поэтому они, обращаясь к небу, ждали, когда боги подадут знак, какое решение из предложенных или мыслимых нужно предпочесть и принять. Конечно, с современной, например, психологической позиции все это выглядит как принятие в превращенной форме самостоятельного решения, но с культурологической — как актуализация одной из возможностей, заложенных в культуре, всего лишь реализуемой в фигуре царя или верховного жреца.
Да, человек культуры древних царств осознавал свою индивидуальность, имел собственную судьбу, а в ряде случаев, как писали поэты и ученые народа нагуа, «сам себе выговаривал и дела его шли хорошо». Но в данном случае индивидуальность — это была всего лишь вариация на общую тему, заданную единым базисным культурным сценарием, общими и одинаковыми представлениями о мире и человеке. Все люди, и последний раб, и цари, верили в богов и считали, что те создали мир и определяют всю жизнь человека. Другое дело, что человек уже поднялся до понимания того, что, «если он будет сам себе выговаривать», т.е. действовать с учетом сложившихся обычаев и обстоятельств, то его взаимоотношения с богами будут улучшаться. И в то время, вероятно, уже было известно, что «под лежачий камень вода не течет», поэтому активные и умные люди старались повлиять на богов, чтобы склонить их к лучшему к себе отношению. При этом они ни в коей мере не подвергали сомнению саму веру в богов или заданное теми устройство мира.
Использованная литература
1. Культурология: Розин В.М. Учебник. — 2-е изд., перераб. и доп. — М.: Гардарики, 2003. — 462 с.