Проблемы
бытия в ХХ веке
Двадцатый век
дал самые глубокие и самые интересные концепции бытия. Над этой проблемой
работали такие величайшие мыслители, как Н А.Бердяев, С Л.Франк, Э.Гартман, М.Хайдеггер,
К Ясперс и многие другие. Мы остановимся на учении о бытии С.Л Франка, самого
крупного, по общей оценке, русского философа. Во-первых, это близкий и понятный
нам философ, поскольку писал по-русски, во-вторьк, для всех его работ
характерна глубина философского проникновения в проблему, и в то же время они
написаны с необычайной художественной силой. Проблемы бытия, поднятые в его
работах еще в начале века, оказали большоее влияние на формирование
онтологической традиции в философии XX века, повлияли на формирование взглядов
Н.Гартмана и на целый ряд других западных и русских философов.
Чтобы сохранить
нашу жизнь, чтобы осуществить необходимые для нее цели, пишет Франк в своей
работе "Непостижимое" (впервые опубликована в Париже в 1939 году), мы
должны "ориентироваться" в мире. Наш опыт, наши знания не могли бы
служить цели практической ориентировки, если бы не имели возможности улавливать
в новом и изменившемся элементы уже знакомого, которые именно как таковые
делают возможными целесообразные действия.
Всякое научное
познание есть познание в понятиях: оно пытается найти в новом, незнакомом,
скрытом что-либо общее - общее ему с другим, уже знакомым, чтобы подчинить его
чему-то уже знакомому и привычному; именно в этом и заключается всякое научное
"констатирование" и "объяснение". Наука хочет воспринять
действительность или мир как систему или совокупность возможно меньшего числа
тождественных, т.е. повторяющихся элементов. Всякое научное познание, как бы
велики и возвышенны ни были его цели, есть в конечном итоге расширение и
совершенствование познавательной установки, которой пользуется практическая
ориентация в жизни. В силу такой установки, которая широко властвует над
человеческой жизнью и человеческим духом, мир и вся реальность представляются нам
чем-то, что либо уже знакомо, либо может стать знакомым. Все доселе незнакомое,
скрытое от нас, все поражающее нас новое, смущающее и запутывающее нас может
быть познано и объяснено, т.е. сведено к знакомому, самоочевидному, понятному.
Если даже оно и остается фактически непознанным и непостигнутым, мы имеем право
признать его в принципе познаваемым, т.е. сводимым либо к уже знакомым
элементам, либо к тем, которые могут стать нам знакомыми и понятными.
Таков, по
Франку, прозаический, рассудочный, обмирщенный образ мира; именно в мире такого
рода протекает обычно наша жизнь и движется наша мысль; этот образ
соответствует "трезвой",т.е. рассудочной установке духа. Этот мир
остается неосвященным, будничным миром - миром без святыни - даже если он
включает в себя содержания, которые обычно причисляются к области
"религиозного сознания". Ибо все, что подпадает под категорию
знакомого, познанного, познаваемого и постижимого есть как таковое
трезво-прозаическое, "мирское", неосвященное. Трепет благоговения
относится всегда только к неизвестному и непостижимому. Поскольку реальность
является нам как предметный мир, как предстоящее познавательному взору и для
него обозримое единство уловимых, в принципе прозрачных, допускающих логическую
фиксацию содержаний и данностей, постольку бытие превращается для нас в
знакомый мир.
Эта реальность
не имеет для нас никакого иного, ей самой присущего смысла, не захватывает нас
своей собственной внутренней значительностью. У Аристотеля, например, источник
познания - в изумлении, которое потом этим познанием успешно устраняется'. По
крайней мере иногда мы имеем опыт совсем другого рода. Из эпохи детства, пишет
Франк, в нас всплывают воспоминания о состоянии, в котором каждый клочок мира,
каждая вещь и каждое явление представлялись нам непостижимой тайной, и мир был
для нас сплошным миром чудес, возбуждающим радость, восхищение, изумление или
ужас. Может быть, это было плодом невежества и умственной беспомощности, или
может быть, мы чувствовали что-то реальное, что от нас ускользает. Какие-то
остатки этого жизнечувствия детства продолжают жить в нас и теперь. При каждом
переживании красоты - в наслаждении искусством или природой, или человеческим
лицом - нас хотя бы на краткий миг объемлет священный трепет. Перед лицом
событий, которые нас потрясают - будь то смерть близкого человека или рождение
человеческого существа, - мы чувствуем, что стоим перед неким таинством:
носители жизни как-будто исчезают в какой-то непостижимой дали или всплывают из
непостижимой глубины.
Великие
катастрофы, наводнения, бури пробуждают в нас чувство каких-то таинственных
сил, которые захватывают наш привычный мир. Как бы крепко мы ни вросли в строй
нашей обычной будничной жизни, как бы ни срослись с нашим социальным
положением, ролью, которую играем в социальной среде, как бы мы ни привыкли
смотреть на себя извне и видеть в себе лишь то, чем мы "объективно"
являемся другим людям, - порой мы смутно чувствуем, что подлинное существование
нашей души есть что-то совсем иное, что мы привыкли скрывать не только от
других людей, но и от самих себя. "...Если мы обладаем , интеллектуальной
честностью, то мы должны признать, что это непостижимое и непонятное в нас -
все, чем мы в направлении вверх или вниз не совпадаем с , уровнем того, что
зовется "нормальным человеком", - составляет, собственно говоря,
наше подлинное существо"'.
Настоящая
эротическая любовь с ее восторгами и муками есть дивная тайна, откровение
непостижимо страшных и блаженных глубин бытия, и никакой психоанализ не может
подавить в человеческой душе этот трепет жути. В подлинно религиозном
переживании, в отличие от застывшего мира религиозно-богословских понятий,
например, когда в молитве, покаянии или причастии мы чувствуем себя внезапно
чудесно избавленными от мук совести, от гнетущих забот или внутренней смуты и
вознесенными на какие-то неведомые чистые высоты, в которых мы обретаем
душевный покой, мы испытываем, с точки зрения Франка, прилив непонятных,
сверхрациональных, благодатных сил, блаженное касание иным мирам, силы которых
таинственно властвуют над нашим земным бытием, над "здешним" миром и
проникают в нашу трезвую будничную жизнь.
Во всех таких
случаях человеку кажется, что он стоит перед чем-то непостижимым, что явно
отличается от всего знакомого, понятного, уловимого в ясных понятиях. Позади
всего предметного мира, того, что наше "трезвое" сознание называет
"действительностью" и в самих его глубинах - он воспринимает
непостижимое как некую реальность, которая по-видимому лежит в каком-то совсем
ином измерении бытия, чем предметный, логически постижимый мир. Это измерение
бытия таково, что его содержания и проявления кажутся ему непонятным образом
одновременно и бесконечно удаленными и лежащими в самом интимном средоточии
личности. Когда мы сознаем это непостижимое, когда мы сгружаемся в это
измерение бытия, мы, считает Франк, вдруг начинаем видеть другими глазами и
привычный нам предметный мир, и нас самих: все знакомое, привычное, будничное
как бы исчезает, все возрождается в новом, словно преображенном облике, кажется
наполненным новым, таинственным, внутренне значительным содержанием. "Кому
неведомо, кто никогда не испытал это гетевское "stirb und werde", это
духовное воскресение к жизни после "смерти", после гетевского ухода в
таинственную глубь земного мира, тот, поистине, - говоря сломи Гете, -
"только смутный гость на темной земле".
Что может быть
более объемлющим и глубоким, чем бытие? С точки зрения идеализма, полнота
предметного бытия укоренена в сознании, в мышлении. Но ведь мышление, сознание
тоже в каком-то смысле есть - значит входит в состав бытия и ему подчинено.
Бытие, или реальность, есть, согласно Франку, момент более глубокий и
первичный, чем мышление и сознание.
Всякая попытка
определить бытие через объяснение его содержания противоречива. Всякое
"что" - будь то дух или материя - мыслимо лишь как содержание некоего
нечто, которое вообще не есть определенное и определимое что-то. Поэтому о
безусловном бытии мы не можем высказать ничего иного, кроме того, что оно есть
"нечто", которое хотя и содержит в себе все мыслимые "что",
само не есть никакое определенное "что-то", не будучи, однако, в силу
этого содержательным "ничто".
Оно именно и
есть не что иное как "нечто вообще" или единство "всего
вообще" - неопределенное само по себе (хотя и содержащее и рождающее из
себя определенное), всегда избыточное, переливающееся через край, и в этом
смысле творчески безусловное бытие. Это есть, по словам мыслителя, темное
материнское лоно, в котором впервые зарождается и из которого берется все то,
что мы зовем предметным миром.
Головокружительный,
по Франку, почти приводящий нас на грань безумия рос: "что собственно мы
подразумеваем под словом "есть", что это значит, что-то или все
вообще "есть""? - этот вопрос разрешается сам собой через
усмотрение, что выход за пределы всего постижимого и выразимого в понятии и
есть существенный определяющий признак именно того, что мы разумеем под
реальностью.
Бытие как
таковое и тайна суть, согласно Франку, одно и то же. При этом На означает не
загадку, которая требует разрешения, а "таинственное" по самой своей
природе, т.е. трансрациональное - то, что по своему существу противоположно
всему постижимому. Мы, с его точки зрения, только потому и не замечаем этого,
что бытие есть безусловно всеобъемлющий фон и всепронизывающая среда всего нашего
опыта, и именно потому, подобно всему неизменно по-иному, безусловно
привычному, вездесущему, естественно ускользает от его внимания. Но стоит нам
воспринять его как таковое, как бы раскрыть и увидеть его, как мы ощутим вечное
и вездесущее присутствие в нашем опыте, во всей нашей жизни безусловно
непостижимой тайны
Все слова,
полагает мыслитель, неизбежно остаются неподходящими, можно только призывать к
тому, чтобы человек через сознательное соучастие в этой самооткрывающейся
реальности уловил ее несказанное существо. Здесь нет ни вопроса, ни ответа - ни
знания, ни незнания. По слову Исайи, безусловно непостижимое существо
реальности открывается как Бог, тем, кто ее не ищет и не вопрошает, ибо те, кто
ищет и о ней вопрошает, предполагают ее наличие где-то далеко и потому
неизбежно не находят ее, как мы не могли бы найти своих собственных глаз, если
бы стали искать и думали их найти где-то перед нами. Непостижимое существо
реальности открывается лишь тому, кто не ищет, а просто имеет и вкушает его,
кто сам в нем есть - и вместе с тем умеет держать свои глаза открытыми.
Эта реальность
присутствует не только в опыте отрешенного, углубленного и себя созерцателя, но
образует само существо ежедневного и ежеминутного опыта каждого человека. Любое
частное содержание опыта непосредственно воспринимается и переживается как
некая конкретная полнота и органическое единство. Наслаждаюсь ли я, пишет
Франк, прекрасным ландшафтом, воспринимая сияние солнца, синеву неба и моря,
зелень растительности, аромат цветов, или я вхожу в комнату, окидывая общим
взором ее убранство, ее стиль, образуемый всей совокупностью вещей в ней, и
воспринимая душевные флюиды, исходящие от ее обитателей, или общаюсь с
отдельным человеком, причем и ею внешний облик, и его внутреннее существо
вместе с его словами и действиями как-то "входят в меня", - во всех
этих и бесчисленных других случаях непосредственная реальность, данная мне в
конкретном опыте или, точнее, присутствующая для меня и мной переживаемая, не
есть "действительность", не есть внешнее для меня предметное бытие, а
есть целостное единство сознания и сознаваемого, переживания и его содержания -
коротко говоря, есть - приложение к ограниченному, частному отрезку бытия -та
самая несказанная, сама себе | открывающаяся, сама себя сознающая реальность.
"Реальность в этом смысле 'совпадает просто с жизнью в самом полном и
конкретном смысле этого слова - не с моей жизнью, которую я противопоставлял бы
чему-то иному, внешнему вообще, - а с жизнью вообще, в состав которой вхожу и я
сам, - можно сказать, с вселенской жизнью в данном ее частном отрезке.
Вид ночного
звездного неба с загадочно-прихотливым узором светящихся и мигающих на нем
точек, с таинственным молчанием темных и непроницаемых небесных бездн, с
объемлющим меня благоговением и чувством и моего одиночества перед лицом этого
неба, и моего сродства с ним - псе это, взятое вместе как нераздельное
единство, eci ь и большей мере реальность, чем астрономическая
"действительность", преподносящаяся мне в астрономической
теории..."
Отсюда следует,
согласно Франку, что подлинное "трансцендирование",
"выхождение" за пределы предметного мира или, что то же самое,
усмотрение условий предметности - именно той глубины первореальности, из
которой и в силу которой возникает сама предметность, - предполагает осознание
начал рациональности. А так как осознание и означает трансцендирование за
пределы того, но при этом осознается, то мышление в этой форме - в которой оно
и образует тинное существо философии как "первой философии" - есть
мышление трансцендирующее за пределы рациональности и черпающее свои итоги в
сфере трансрационального.
Сфера
трансрационального не может быть дана "предметно", и мысль не может
непосредственно и прямо направляться на нее, ибо все предметное как таковое уже
рационально оформлено, а трансрациональное как таковое не предметно. То же
самое можно выразить и в иной форме. В утверждении, что непостижимое нельзя
постигнуть, бесспорно одно: действительно нет никакой возможности уловить
непостижимое как таковое, прямо направляя на него умственный взор, именно
потому, что противоречиво пытаться определить трансрациональное.
Трансцендирование есть поэтому не достижение чего-нибудь трансцендентного, а
осознание трансцендентального, как бы пограничного, и именно потому оно есть
"трансцендентальное мышление".
Осознание
основы рациональности как бы тем самым, по Франку, делает косвенно видимой
"атмосферу", из которой проистекает рациональность и которая сама
трансрациональна. Не нужно выходить за пределы этой атмосферы занимать позицию
вне ее - достаточно, живя в ней и как бы вдыхая ее, держать открытым свой
умственный взор. Трансцендентальное мышление, делающей видимой эту атмосферу, -
не предметное, а имманентное самопознание. Здесь нет места для руководимой
любопытством потребности раскрыть, обнаружить что-то, проникнуть во что-то
скрытое. Достижимое здесь знание есть, по Франку, как некое без усилия и
искания с нашей стороны "даруемое нам целомудренное обладание без
вожделения", не добыча, а чистый дар. Здесь значение имеет не суждение, а
чистое созерцание, не созерцание чего-то внешнего, а созерцание через
переживание. Именно в этом ведающем неведении, через преодаление предметно
направленного, ищущего, беспокойно допытывающегося познания наш взор впервые
раскрывается для восприятия всей полноты и положительности реальности. Дело
обстоит совершенно так же, как в нашем отношении к живому человеческому
существу. Поскольку мы пытаемся познать его "предмет", вскрыть его
внутреннее существо в комплексе определений, от К ускользает подлинное существо
его личности. Истинная тайна человеческого сущестства открывается лишь при
установке любви и доверия.
Список
литературы
Для подготовки
данной работы были использованы материалы с сайта http://istina.rin.ru/