Личность Петра I 2

Личность Петра Великого не так проста, как мы привыкли ее себе представлять.

Уже с самого своего рождения (в ночь на 30 мая 1672 г.), Петр обещал быть физически выдающимся человеком: новорожденный ребенок оказался великаном — 11 вершков в длину и 3 вершка в ширину. Он не пошел ни в своего отца, царя Алексея Михайловича, ни в деда по отцовской линии — людей, не отличавшихся крепким здоровьем и вообще представлявших иной тип личности.

Петр унаследовал внешние и внутренние особенности материнского рода. Дальнейшее покажет, что Петр унаследовал не только положительные, но и отрицательные черты Нарышкиных, и многие печальные особенности его поведения, могут быть объяснены и несовершенствами его нарышкинской природы. Покойный царь Алексей Михайлович, души не чаявший во второй своей юной супруге, все свои лучшие отеческие чувства перенес на ее сына. Но недолго пришлось царю лелеять Петра, на 4-м году Петр остался сиротой; но и в этот небольшой срок отцу удалось много сделать для развития в сыне первых детских вкусов, чему содействовало то обстоятельство, что крепкий ребенок быстро встал на ноги, начав ходить, когда ему исполнилось всего полгода.

Игрушки и забавы, окружавшие раннее детство Петра, развивали в нем преимущественно военные вкусы, маленького царевича близкие к нему люди одаривали «потешными лошадками», «карабинами», «пистолями», «булавами» и т. п. Подобных игрушек накопилось очень много, и царевич мог забавляться ими вместе с приставленными к нему сверстниками, которые и явились первыми потешными солдатиками.

Ранним физическим и умственным развитием он, по-видимому, значительно опередил своих ровесников — «робятки» скоро ему наскучили, и их пришлось заменить взрослыми «робятами», из которых по повелению царя был набран полк со знаменем, в зеленом мундире, вооруженный настоящим ружьем и названный «Петров полк», по имени своего 4хгодовалого сына. Но царь Алексей Михайлович позаботился не об одних забавах для своего сына, он же положил начало и правильному военному обучению, успев назначить к нему в качестве военного наставника шотландца полковника Менезиуса, который состоял при нем и после преждевременной смерти царя Алексея, вплоть до захвата власти царевной Софьей.

Брат Петра, царь Федор, не лишая его военного обучения, добавил к нему обучение грамоте; но достоин внимания тот несомненный факт, что с военными упражнениями ребенок познакомился раньше, чем с букварем. Обучение грамоте начато было, когда Петру шел 5-й год (12 марта 1677 г.). Необыкновенно острая память позволила царевичу весьма быстро и легко проходить малозанимательный путь тогдашней науки. Для любознательного, но и чрезвычайно живого мальчика одно зубрение и выведение по прописи букв на бумаге было бы безнадежно скучно, если бы его обучение ограничилось только этим; но его учитель – Зотов понял, как сделать для непоседливого ученика учебу занимательной. Чтением Петру разных «историй» о храбрых и мудрых царях, показываньем ему «потешных» книг с рисунками значительно расширялся круг обучения, и оно становилось более осмысленным и интересным. Таким образом, начало той безграничной любознательности, которая всех поражала в Петре было положено еще во время раннего его детства. Образование Петра, при средствах тогдашней педагогии, в общем было начато правильно, но быстро кончилось, и потому младший сын царя Алексея остался недоучкой. Военное же дело, начатое раньше обучения грамоты, дало более прочные результаты, поэтому после провозглашения царем в 1682 году Петр легко и охотно встает на военную дорогу.

Петр развился так, как не развиваются обыкновенные люди, — и физически, и умственно. 10-ти летний мальчик казался 15—16-ти летним юношей. Это был курчавый, черноволосый отрок, по виду старшего возраста, с искрившимися природным умом, большими глазами; цветущим здоровьем так и веяло от его свежего румяного лица и крепкого стана; быстрота и какая-то беспокойная порывистость движений изобличали в нем человека с повышенной нервной возбудимостью.

Петр от природы обладал чрезвычайно живым, но в то же время и весьма нервным и восприимчивым темпераментом. Если это так, то легко можно представить себе то впечатление, которое произвели на 10-ти летнего Петра разыгравшиеся перед ним кровавые сцены во время стрелецкого мятежа, когда он стоял рядом с матерью на Красном крыльце. Маленький Петр был тогда объят ужасом вместе со всеми другими; во всяком случае, именно тогда он научился бояться. Никогда в течение всей жизни Петр не мог забыть этих кошмарных минут; заложив в его душу восприимчивость к страху, эти воспоминания воспитывали в Петре чувства, идущие рука об руку со страхом, — чувства ненависти и мести. Потому и была испорчена жизнь, что уже в детстве в душу Петра залегли тлетворные чувства — страх и злоба, послужившие началом порчи его личности.

Дальнейшие события действовали в том же направлении порчи и усилили ее до весьма значительных размеров. Первый влиятельный пестун Петра в жизни— князь Борис Голицын, был человеком умным, но «пил непрестанно», т. е. обладал очень типической и ярко выраженной особенностью высших служилых людей Московской Руси. Потому Петр составивший себе компанию из понравившихся ему обитателей Немецкой Слободы и русских своих приближенных, быстро вошел во вкус разгульной жизни, в которой «дебошство» и «пьянство» были постоянными спутниками. Наследственное нарышкинское легкомыслие несомненно сыграло в этом «дебошстве и пьянстве» свою роль. Во главе иностранцев стоял известный Франц Лефорт, по определению кн. Куракина, «дебошан французский», в доме которого, помимо «дебоша с дамами», происходило и «питье непрестанное», отчего Лефорт и умер преждевременно; во главе русских поклонников Бахуса стоял, кроме «непрестанно пьющего» князя Б. Голицына, другой князь — Ромодановский. Да и другие, младшие члены компании не хуже старших подружились с алкоголем; пьянки продолжались частенько дня по три подряд без выхода из дома Лефорта, где многие навеки складывали свои пьяные головы; у самого Петра голова уцелела, но стала трястись. Бесспорно, что потрясение, которое испытал Петр в детстве, и другое, которое он пережил в юности, когда в паническом страхе, оставив жену с сыном и мать, бежал прямо с постели сначала в ближайший лес, а потом в Троицко-Сергиевскую Лавру, подготовили почву для постигшей Петра нервной болезни, но едва ли можно сомневаться и в том, что возникла она от безумных, можно сказать, смертельных оргий, которым предавался в юности Петр со своей компанией.

Так, в самые лучшие, юношеские годы в жизни Петра и шли рука об руку вино и кровь, все более и более портя характер этого человека, далеко не лишенного природной доброты, но становившегося с каждым годом беспощаднее и все более и более привыкавшего не церемониться ни с человеческою личностью, ни с обществом. Он частенько давал волю не только языку, но и рукам, от которых не здоровилось многим, попавшим под его неудержимый гнев, особенно когда в руках царя оказывалась знаменитая дубинка. От царских и притом очень частых побоев не ушли самые близкие к Петру люди — Лефорт и Меньшиков. Тем более Петр не церемонился с другими, к которым не питал личной привязанности. Конечно, все это происходило во время бесшабашной гульбы и пьянства, приводивших иногда Петра в состояние полной психической ненормальности, как, например, это случилось во время торжественного въезда в Москву после Полтавской битвы, когда Петр поразил датского посланника Юста Юля своим видом и поведением: смертельно бледный, с уродливо искаженным конвульсиями лицом, производя «страшные движения головой, ртом, руками, плечами, кистями рук и ступнями», царь, в безумном исступлении, наскакал на оплошавшего в чем-то солдата и начал «безжалостно рубить его мечом». Сильное опьянение Петра и сопровождавших его, несомненно было ближайшей причиной такого патологического гнева. В атмосфере, напоенной вином, легко возникали вообще всякие эксцессы. Известное публичное обрезывание долгополого платья и бород у бояр достаточно ярко свидетельствует, что Петр был способен доходить до такого притупления элементарной совестливости, что его юмор переходил всякие границы. Царь чувствовал себя вне законов не только человеческих, исполнять которые он энергично учил своих подданных, но и божеских и временами полагал, что для него нет ничего недозволенного...

К констатированному настроению Петра так или иначе примыкает вся темная сторона его деятельности, та сторона, за которую его в народе называли Антихристом. Указанные выше факты его поведения, а также и многие другие, в особенности мстительность, которую Петр проявил при расправе со стрельцами, не побрезговав и на себя взять обязанность палача— воочию показывает, как далеко пошла порча личности Петра Великого, начатая в детстве, продолжавшаяся в юности и отложившая, в конце концов, на психике Петра такую толстую кору жестокости, несдержанности и всяких пороков, что лишь самые близкие к нему люди не усомнились в его способности к хорошим, гуманным порывам, а остальные, стоявшие дальше от Петра, причислили его к отталкивающему типу деспотов и мучителей.

Но в личности Петра была и другая сторона, заставлявшая близко узнававших его в правительственной деятельности, преклоняться и благоговеть пред ним не только как пред государем, но и как пред человеком. Это прежде всего быстро все схватывающий, широкий, к тому же эмоционально, деятельно настроенный, ум, развивавший в Петре кипучую, неукротимую энергию, пред которой приходилось пасовать самым энергичным людям.

Ум Петра справедливо считают гениальным. Поразительная, чрезвычайно редко встречающаяся, способность переходить от привычных умственных ассоциаций к новым — необычным для той же культурной среды, молниеносно входить во вкус этих новых accoциаций, делать их своими собственными и самостоятельно создавать из них новые ряды и комбинации ассоциаций — вот в чем состояла гениальность петровского ума. Люди обычно с трудом, не без внутренней борьбы расстаются с привычными ассоциациями, переход к новым заставляет страдать большинство людей, стоящих даже выше среднего уровня, и они долго чувствуют себя неловко в сфере новых понятий и представлений. Петр не испытывал такого рода неприятных ощущений, он расставался с привычными ассоциациями и их сложными родами легко, без всяких усилий над собой, а во вновь им усвоенные умственные построения проникался страстной верой, как в безусловно правильные, разумные и благодетельные.

Только при отмеченных свойствах ума и гениальной способности не по дням, а по часам превращаться из «москвича» — в европейца не только по внешности, а по способу мышления— из Петра и мог выйти такой преобразователь России, каким он вышел.

В петровском уме, несмотря на его чуткость и переимчивость, было много самостоятельности, основанной на крепком здравом смысле. Поэтому, подпав под сильное влияние западно-европейской культуры— Голландии и Англии, особенно Швеции и Германии, наш преобразователь старался держаться трезво по отношению к этой культуре, беря от нее лишь то, что подходило к состоянию России

Интересы России, русского народа были для Петра исключительными, единственными интересами, ради которых он жил и работал «в поте лица», «не покладая рук»; поэтому на первые места в государстве он ставил русского человека, своего, а не чужого, даже если свой и был не вполне подготовлен; знающего же и способного «немца» привлекал лишь на второстепенную, «техническую» должность.

Петр был продуктом русской почвы, местных условий; но впечатления, которые он получал от этих условий, он комбинировал по своему, сообразно со складом, свойствами и настроением своего ума и с возникавшими в нем яркими образами, шедшими в конечном счете из западноевропейской культурной среды. Так, например, самое показное дело Петра — создание постоянной европейского типа армии и флота — было осуществлено Петром вполне оригинально: царь из детской юношеской игры вывел это дело и, как бы продолжая играть, принял личное участие в утверждении и развитии этого дела, превращаясь то в бомбардира, то в барабанщика, то в капитана, то в корабельного плотника, то в матроса, шкипера, адмирала. При крайней живости, восприимчивости и возбужденности ума, при способности с изумительной быстротой и находчивостью усваивать всякое дело и чувствовать себя свободно на всякой общественной ступени Петр вносил ту же личную заинтересованность и в насаждаемую в России фабрично-заводскую промышленность; он стремился прежде всего сам усваивать всякое техническое производство и тем показать личный пример. Этою чертою и данная отрасль государственной деятельности Петра, несомненно тоже примыкающая к предшествовавшим программам и опытам, отличается от этих последних подобно тому, как сам Петр, марширующий с солдатами, работающий на верфи, приобретший массу технических навыков, усвоивший множество ремесел, считавший себя даже хорошим дантистом, отличается от предшествовавших ему русских государей.

Необъятная энергия, порождаемая в значительной степени указанным выше характером ума, — это второе, что заставляло и заставляет удивляться Петру, который старался всюду поспеть, во всем, начиная со спуска нового корабля или с собственноручного исправления первой русской газеты, переводов с немецкого и кончая танцами на ассамблеях, — стремился принять личное участие, показать, научить, устроить.

События, пережитые Петром в детстве и юности во время борьбы с сестрой, центром коих явился государственный центр Москва, могли только создать в душе победителя антипатию к этому крамольному городу. Петр чувствовал себя неловко в Кремле, в котором он избегал жить. А потому, как только его оружие доставило ему финское побережье со вновь строившимся там, по его собственной инициативе и плану, Петербургом, то он не преминул перенести туда свою резиденцию, без сожаления заменив старый государственный новым. Своим гениальным взором окинув эту страну из края в край, он понял, что она не откажется признать новый центр, — и Петр вполне проникся новыми ассоциациями идей, связанными с перенесением столицы к Балтике.

Аналогичным психологическим процессом, сопровождалась и замена патриарха духовной коллегией, св. Синодом, с полным юридическим подчинением церковного правительства светскому.

Старо-московское содержание мысли и строй мышления не подходили к той иностранной атмосфере, которою дышал Петр, — и он, усматривая каким тормозом для его начинаний явится все московское мировоззрение в лице его представителя патриарха, — с особенной любовью сосредоточился на новых для него протестантских представлениях о взаимных отношениях государственной и церковной властей, которые не только легли в основу Духовного Регламента и указа о монашестве и монастырях, но и послужили идейной базой ненависти и презрения Петра к монахам. С сарказмом относясь к черному духовенству, Петр считал его «корнем зла»...

Думая об отечестве, он мечтал о его великом будущем, когда государство русское явится не только сильным и богатым, но и высоко-культурным, когда в нем будут процветать наука и искусство. своим живым, остро-проницательным умом он оценил значение теоретического знания, просвещающего ум и расширяющего его горизонты, и значение искусств. Донесшияся до потомства его заботы об учреждении Академии Наук, о переводе книг теоретического научного и философского содержания, о составлении русской истории и в частности истории его времени, переписка с Лейбницем и разные сношения с выдающимися представителями ученого западноевропейского мира, покупка анатомических и зоологических коллекций, учреждение Кунсткамеры или музея «раритетов» для публики, привлекаемой сюда угощением, и тому подобные факты неопровержимо доказывают, как широк был размах рождавшихся в уме Петра планов о работе для преуспеяния любимого им отечества. Петр, будучи сыном своей эпохи, человеком грубым и неряшливым, обходившимся большею частью без ножа и вилки, которому было в обычай прямо перебросить рукой пищу угощаемому на противоположный конец стола, или, наконец, допускать крайнюю грязь в отношениях и переписке со своей супругой Екатериной, однако был убежден в необходимости изменить обычаи к лучшему и радовался тому, что «очередь» усвоения наук, искусств и образа жизни просвещенных народов дошла до России. Лучшими сторонами своего ума и характера Петр был государственным человеком будущего, не величавшимся своим высоким положением, а смотревшим на него, как на удобное поприще для труда на общее благо. Труд, дело были для Петра на первом плане: всех он звал на работу, показывая собой пример и проявляя при этом самую широкую веротерпимость — черту, тоже не свойственную его предшественникам и большинству общества его времени: «По мне будь крещен или обрезан — едино, лишь будь добрый человек и знай дело», — писал он. Его идеи и цели были шире его деятельности, по необходимости суженой бурными и трудными внутренними и внешними условиями и событиями эпохи. Словом, смело можно сказать, что Петр велик не только тем, что он сделал, но еще более тем, что он намечал, но чего сделать он или не успел, или не мог, по неблагоприятным условиям исторического момента и по условиям его личной жизни.

Жизнь, испорченная с самого начала, портилась и потом. Сам Петр своим необузданным темпераментом поведения способствовал этой порче, начавшей выражаться в тяжелых болезненных припадках — физических и психических. Временами, в критические минуты, нервы, находившиеся в постоянном напряжении и возбуждении, по-видимому, испытывали страшное переутомление и Петр впадал в отчаяние, как это случилось с ним при Нарвском поражении; но свойственная ему богатырская энергия, как следствие его сильного и находчивого ума, брала верх над упадком духа — Петр выпутывался из беды, еще усиленнее принимаясь за работу и за свои бурные, освещаемые фейерверками и пушечными выстрелами — развлечения... Однако с течением времени начались длительные недомогания, а неудержимый гнев, посещавший Петра, стал сопровождаться не только дрожанием головы, но и ужасными эпилептифорными припадками; лишь его супруга Екатерина была способна умелым обращением с ним предотвращать припадок безумного гнева и тем спасать окружающих от несчастных последствий, а самого Петра от следовавшего за припадком тяжелого недомогания. Такого рода припадкам обыкновенно предшествовала меланхолия, возникавшая у него от навязчивого представления об опасности, угрожавшей его жизни, — естественный результат страхов, которых он натерпелся в детстве и юности и которые повторились и в зрелом возрасте. Оглядываясь назад, он видел в своей жизни одни беды, и в печальное для него время следствия над сыном Петру стало жалко самого себя, столько вытерпевшего: «Едва ли кто из государей, — говорил он однажды в такую минуту Толстому, — сносил столько бед и напастей, как я. От сестры был гоним до зела: она была хитра и зла. Монахине несносен: она была глупа. Сын меня ненавидит: он упрям». «Страдаю, — жаловался этот сильный человек, — а все за отечество»... Последнее оставалось единственным утешением и оправданием. Но и это утешение оказалось непрочным. Под конец жизни Петру суждено было испытать чувство одиночества в своем служении отечеству. Тщетно призывал он к бескорыстной службе государству, тщетно рассыпал ужасные удары вокруг себя по казнокрадам, призвав на помощь топор и виселицу и рассчитывая, что если слуги государства не привыкли служить ему за совесть, то будут служить за страх: ничто не действовало... В числе их был и Меньшиков, которому, вопреки своему правилу, Петр долго спускал нечестное собирание налогов. Но тот не унимался и, наконец, вывел Петра из терпения. Одновременно с открывшимися в 1724 г. большими злоупотреблениями бывшего друга Петра и его жены, открылись обман и измена в самом царском доме: провинилась пред Петром его вторая супруга, им коронованная (7 мая 1724 г.). Немудрено, что Петр окончательно потерял веру в людей, даже в самых близких, пришел к сознанию безнадежности своего одиночества и впал в отчаяние. Но это был уже последний момент его жизни. Такой человек не мог жить со скрытым в душе отчаянием — и он умер (28 января 1725 г., в начале 6-го часа по полуночи, на 53 году от роду). Об отчаянии же Петра мы догадываемся по тому, как он умирал. По-видимому, в эти минуты Петр опять и теперь в последний раз потерялся настолько, что не совершил самого важного дела, какое оставалось государю сделать пред кончиной, — не назначил себе преемника. Очевидно, кровавая, нетрезвая и отягченная трудами, заботами и гигантскими замыслами жизнь вызвала весьма сильную и выразительную реакцию во время последней болезни: ослабев телом, царь Петр пал и духом.

Говорят, когда к умирающему Петру явились два архимандрита из Чудова монастыря, то царь, столь не любивший при жизни «бородачей», перед смертью принял их. Петр смягчился и как бы примирился с нелюбимыми им тенденциями.

Петр I — сложная, противоречивая личность. В его натуре сочетались совершенно противоположные качества. Доброта, иногда доходившая до необъяснимого всепрощения и жестокость, переходившая в столь же необъяснимое зверство (личное участие в казнях стрельцов, личное присутствие при пытках сына царевича Алексея). Склонность к неспешному философскому осмыслению действительности, любовь к мудрости и активная деятельность, личное участие во всех начинаниях, торопливость и импульсивность в принятии решений. Стремление к устроению своей жизни и жизни народа по строгим, рациональным правилам, жесткая регламентация самых сокровенных сторон жизни человека (например, обязательное посещение церкви, обязательные, четыре раза в год, исповедь и причастие) и собственное, нередко, безнравственное поведение. Смелость и мужество, не раз проявленные в боях, и периодические приступы страха. Безусловная личная религиозность и нелюбовь, а то и ненависть к Церкви и к традициям православной веры. И, наконец, искреннее желание превратить Россию в великую европейскую державу, имеющую большое политическое влияние, обладающую развитыми культурой и наукой, мощной промышленностью и полное отрицание старых русских традиций, неприятие древней России, погрязшей, как считал Петр, «во мраке невежества», т.е. неприятие реальной России.

Но все эти личные, противоречивые качества Петр I сумел подчинить главной идее — идее служения Отечеству и деятельному преобразованию своего Отечества в новых исторических условиях. И в этом его величие. Поэтому можно сказать, что в личности Петра преломились и отразились те объективные потребности и те объективные противоречия, которые существовали в России в тогдашних конкретно-исторических условиях.