Н.А.Тэффи в
«Русском Слове»
«Сатирикон» и
«Новый Сатирикон», «Север» и «Аргус», «Солнце России» и «Огонек», «Беседа» и
«Почтальон», «Театр и Искусство» и «Театральный Мир», «Новая Жизнь» и
«Зарницы», «Сигнал» и «Красный Смех», «Голос Земли» и «Ежемесячные приложения к
«Ниве», «Биржевые Ведомости» и «Новости»— список газет и журналов, в которых до
революции сотрудничала Надежда Александровна Тэффи можно продолжать и
продолжать. Какие-то из них сыграли заметную роль в истории русской литературы
и журналистики начала XXвека, какие-то остались почти незамеченными; одни
многие годы называли писательницу Б числе своих постоянных авторов, другие же
получили от нее лишь несколько произведений; это издания разного художественного
уровня и разных направлений, «специализированные» журналы и газеты с самой
широкой программой. Но среди всего многообразия периодических изданий
выделялось одно, чье название для русского дореволюционного читателя было
неразрывно связано с именем «Тэффи»,— московская газета «Русское Слово».
Основанная
И.Д.Сытиным в 1897году газета не сразу приобрела популярность. Довольно долго
Сытину не удавалось превратить свою газету в преуспевающее предприятие; он даже
был готов продать приносящее убытки «Русское Слово», несмотря на то, что
приложил немало усилий, дабы получить разрешение на издание. Все стало меняться
с приходом в редакцию Власа Дорошевича— «короля фельетонистов», чью манеру
письма современники называли «великим искусством преподносить серьезную мысль в
доступной, занимательной, остроумной форме»1. Официально редактором газеты
считался зять И.Д.Сытина Ф.И.Благов, но фактически с сентября 1901года «общее
наблюдение за редактированием «Русского Слова» осуществлял В.М.Дорошевич.
Дорошевич, имевший огромный опыт журналистской работы, поставил своей задачей
сделать «Русское Слово» самой авторитетной и самой распространенной газетой в
России. Ему удалось убедить Сытина в необходимости крупных финансовых вложений:
были увеличены зарплаты и гонорары, создана развитая корреспондентская сеть, в
том числе заграничная, развивалась полиграфическая база. Но главное— при
построении номера упор делался на непосредственное обращение к читателю.
Журналисты стремились заинтересовать не просто случайными сенсационными материалами;
привлекать должна была точка зрения, то, что Дорошевич полагал «непременным
условием фельетона»— «остроумие мысли», «очень ловкая, яркая, выпуклая ее
постановка». Не случайно именно об этом писал он в литературно-художественном
сборнике, посвященном пятидесятилетию издательской деятельности И.Д.Сытина2.
Растущая популярность «Русского Слова» во многом объяснялась тем, что
обладавшая самой крупной сетью корреспондентов газета делала все же упор на
публицистику, и первые страницы занимали фельетоны, очерки, статьи
В.Дорошевича, В.Варварина (В.Розанова), П.Ашевского, Д.Философова,
Д.Мережковского, Г.Петрова, А.Карташева, С.Яблоновского.
Тэффи
становится постоянной сотрудницей «Русского Слова» в 1909году. Она приходит на
смену другому писателю, тесно связанному с «Сатириконом»,— Влад.Азову, который
отвечал в «Русском Слове» за так называемый «Маленький фельетон». Вто время,
когда Тэффи начала работать в «Русском Слове», установка на публицистичность
отличала редакционную политику в целом. Убирая на второй план чисто
информационные заметки и отчеты, редакция «Русского Слова» крайне редко
печатала и собственно беллетристику. Даже такие признанные писатели, как
П.Д.Боборыкин и Вас.И.Немирович-Данченко, чьи беллетристические произведения
пользовались в дореволюционной России большой популярностью, печатали в
«Русском Слове» в основном фельетоны, корреспонденции, мемуарные очерки и
публицистические статьи. Традиционная структура газетного номера не
предполагала публикации художественных произведений: наличие «информационной
составляющей» являлось обязательным требованием для любого газетного материала,
задачей журналистов было добыть информацию и определенным образом подать ее.
Исключение составляли лишь «праздничные» номера— пасхальный и рождественский,— когда
выходивший в увеличенном объеме номер почти целиком отдавался на откуп
беллетристам. Впоследствии Тэффи передавала слова Дорошевича, чье
заступничество помогло ей избежать обычной участи газетного фельетониста,
бичующего «отцов города» за антисанитарное состояние извозчичьих дворов и
проливающего слезу над «тяжелым положением современной прачки»: «Оставьте ее в
покое. Пусть пишет о чем хочет и как хочет. Нельзя на арабском коне воду
возить»3. Но, рассказывая о своей «газетной» карьере, Тэффи несколько грешила
против истины. На самом деле писательницу приглашали в «Русское Слово» именно
«воду возить», и первый год она писала главным образом то, что от нее
требовалось— злободневные фельетоны. Конечно, Тэффи не касалась состояния
извозчичьих дворов и не бичевала «отцов города»,— эти темы были слишком мелки
для «Русского Слова», претендовавшего на статус общероссийской, а не городской
газеты. Но в целом акцент в ее произведениях делался как раз на злободневности,
публицистическое начало подчеркивалось, подчас искусственно, текст
«привязывался» к реальным событиям эпиграфами «из газет», упоминанием реальных
людей, отсылками, предварявшими миниатюру. Уже начиная фельетоны, Тэффи
показывает, что она представляет в московской газете «взгляд» из Петербурга,
рассказывает о том, что волнует сейчас жителей северной столицы: «Весь
Петербург бегает смотреть Мод Аллан»4, «Петербург помешался на кабарэ»5,
«ВПетербурге говорят о Тарковской»6. (Впоследствии некоторые подобные миниатюры
Тэффи включит в сборники юмористических рассказов, просто «сняв» те фразы, что
придавали им «злободневный» характер7).
В первой
половине 1910года «направление» газетной работы Тэффи постепенно меняется.
Количество «готовых» рассказов, не требующих существенной переработки,
увеличивается, а число злободневных фельетонов становится все меньше и меньше.
К1911году остается лишь две темы, которые Тэффи продолжает разрабатывать в
жанре фельетона. Писательница откликается на появление ряда новых книг и
журналов, а также не оставляет без внимания громкие судебные процессы (здесь,
очевидно, сказывалась наследственность; напомним, что Тэффи— дочь одного из
самых известных русских адвокатов и правоведов А.В.Лохвицкого). Востальном же
она почти не пишет собственно фельетонов, хотя многие из рассказов и звучат
вполне «злободневно».
Тэффи и раньше
часто печаталась в газетах, но лишь в «Русском Слове» ей удалось добиться того,
чтобы задачи газетного сотрудника не противоречили задачам писательским, и
сиюминутное сочеталось с вечным. Тэффи поняла, что требуется от писателя,
работающего в газете,— не дающего время от времени свои произведения, а именно
работающего, связанного с каждым из подписчиков, с каждым из читателей вполне
зримыми узами. Для многих людей газета являлась не только источником
информации, но и своеобразным «путеводителем» в жизни, помогающим и узнать, что
происходит в мире, и понять, что происходит с миром. Изо дня в день, из месяца
в месяц, из года в год обращаясь к газете, человек привыкал видеть мир глазами
журналистов; он верил им, их мнение становилось определяющим. Ежедневно
разворачивая свежий номер «Русского Слова», люди искали ответа на вопросы «Как
мы живем?» и «Как мы должны жить?», и успех газеты определялся прежде всего
тем, что они находили ответы. Немногим более года понадобилось Тэффи пробыть в
числе постоянных сотрудников «Русского Слова», чтобы она определила, как писать
не на «злобу дня», а на «злобу жизни». Темой ее рассказов становится
повседневность, героями— обычные люди; ситуации, описанные в миниатюрах,
знакомы каждому, характеры— легко узнаваемы. Продавцы и покупатели, хозяева и
визитеры, писатели и журналисты, чиновники и помещики, отправители и адресаты,
дачники и курортники, дети и взрослые, старые и молодые, мошенники и гадалки,
на даче и в магазине, на экскурсии и на прогулке в Летнем саду, весной и летом,
осенью и зимой, в Москве и Петербурге, в Италии и в Германии,— они посылают
телеграммы и пишут письма, покупают оттоманку и ждут телефонного звонка, ходят
в гости и едут в поезде, катаются на лодке и хоронят близких людей, пишут
дневники и переводят рассказы, изменяют мужьям и изменяют женам, берут взятки и
дают их, получают подарки и хлопочут о пенсии... Они живут в том мире, о
котором пишут журналисты, мире событий и новостей, и в то же время словно не
замечают его. Потому что все, казавшееся таким важным и существенным, уходит и
забывается, а все, что вроде бы обычно и незначительно,— остается. Тэффи не
обличает, не акцентирует внимание на злом; не раздражаясь и не раздражая, а
примиряя, она превращает все мелкое, грязное, ненужное и ничтожное в смешное,
а, значит, возвышает и облагораживает ту повседневную суету, что окружала ее и
ее читателей, и продолжает окружать каждого из нас.
С 1912года и
вплоть до революции все новые сборники Тэффи были в основном составлены из
рассказов, прежде печатавшихся на страницах «Русского Слова». Тэффи стала
подчеркивать, что схожесть мотивов, круговорот тем— не просто следствие
устоявшейся газетной традиции, удобная для журналистов схема работы. Уже в
марте 1910года в фельетоне «Весеннее» Тэффи пишет: «Надоели мне все эти
«сезоны» до смерти! Четыре раза в год! Как сюжет для художника, это, может
быть, очень мило, но переживать эту шарманку все с тем же валиком— надоело!
Словно четыре раза в год палкой по голове стукнут». За «сезонно-бытовым»
газетным круговоротом писательница увидела большее— некий принцип
жизнеустройства, простую до банальности логику самой жизни, не ставящей перед
людьми неразрешимых задач и не создающей безвыходных ситуаций, ничего не
усложняющей и никак не выделяющей человека, несмотря на его гордыню и
стремление считать себя «царем природы». Работая в газете, Тэффи приходит к
выводу: «Жизнь не любит пышных драм и стойких героев. Ей больше по вкусу
нелепые водевили или глупые страшные истории в стиле театра Гиньоль».
Круговорот природы— един для всех, только у людей он несколько иначе,
причудливее проявляется. Как? Это и показывает Тэффи.
«Визиты— это
нечто метафизическое»,— заявляет Тэффи в январе 1911года в рассказе
«Послепраздничные рассуждения»8, и подобное утверждение будет справедливо по
отношению к любому «жизненному явлению», привлекшему внимание писательницы.
Вмарте Тэффи печатает рассказ «Великопостное», завершающийся словами лавочницы:
«Ну-с, чайку попили, теперь, пожалуй, и в церкву пора. Слава тебе, Господи! Все
во благовремении». Опубликованные в апреле миниатюры «Весна» и «Красная горка»
посвящены наступлению нового «весеннего» сезона. «Май месяц— самый разгар
экзаменов»9, а кроме того уж близится дачный сезон, и в рассказе «Уезжают»
Тэффи напоминает о том, что ждет каждого из нас летом:
«Петербург уже
закопошился. Едут на дачи, за границу, на курорты.
Говорят о
заграничных паспортах, бранят таможню, говорят о ваннах, бранят докторов,
говорят о путешествиях, бранят железные дороги и пароходы.
Словом, все как
всегда. Бывают, положим, маленькие вариации, но я настолько безголова, что
никогда не могу хорошенько вникнуть в них»10.
В произведениях
1911года, большинство из которых вошли в книгу «Истало так...» (СПб., 1912),
Тэффи еще только определяет те «законы судьбы»11, что властвуют над человеком.
Этот сборник скорее примыкает к изданным ранее «Шиповником» двум томам
«Юмористических рассказов», где писательница размышляла над тем, как устроен
мир, как соседствуют люди и «человекообразные», норма истинная и норма мнимая.
Но вот картина мира сложилась, все заняли свои места, и началось— увлекающее,
завораживающее движение по кругу, от которого нельзя скрыться, которого нельзя
избежать,— завертелась жизненная карусель. «Карусель»— сборник рассказов, вышедший
в 1913году,— вряд ли бы появился, если б Тэффи не была связана к тому времени
уже несколько лет договором с «Русским Словом». А.Измайлов в одном из своих
критических обзоров, представляя новую книгу В.Микулич, сетовал на «условия
жизни русской писательницы, круг которой фатально замыкается четырьмя стенами
семьи и лишает ее всего разнообразия жизненных впечатлений»12. Печатая
ежемесячно от трех до восьми рассказов и фельетонов (шестьдесят-семьдесят
каждый год), Тэффи никак не могла оставаться в рамках этих четырех стен.
Иоказалось, что «все разнообразие жизненных впечатлений» представляет из себя
такой же «фатально» замкнутый круг. Тэффи должна была ставить одни и те же
проблемы, возвращаться к уже не раз затронутым темам, создавать похожие
характеры. Но комизм повседневности Тэффи рассматривает как комизм жизни;
именно «мнимость» становится тем фоном, той декорацией, что окружает каждого из
нас. Писательница не просто утверждает, что «жизнь сама выдумывает такую дикую
и смешную ерунду, какая человеку никогда и в голову не придет», она доказывает
это всем своим творчеством. Для того чтобы обнаружить что-нибудь комическое,
надо просто оглядеться вокруг:
«У нас все
жалуются, что никто не может написать ни веселой комедии, ни хорошей оперетки,
ни забавного водевиля.
А жизнь слушает
и показывает:
— Вот вам! Вот
вам! Хотите еще? Вот вам и еще!»
Изменения,
происходящие в творчестве Н.А.Тэффи, связаны и с тем, что вскоре после ее
прихода в «Русское Слово» И.Д.Сытин решает изменить облик газеты. Конечно, это
было сделано не под влиянием писательницы, скорее, ее приглашение можно
рассматривать, как один из первых шагов в деле реформирования издания. Хотя,
скорее всего, речь идет лишь о совпадении, но о совпадении, отразившем общие
тенденции развития русской ежедневной прессы в начале XXвека. На рубеже веков
«толстые» журналы, формировавшие и общественное мнение, и общественный вкус,
утрачивают свое влияние. Часть из них прекращается, другие существуют лишь
благодаря субсидиям— число подписчиков неумолимо сокращается. Меняется ритм
жизни, меняется состав читательской аудитории, ее пристрастия и потребности, и
на первые роли начинают выходить «тонкие» журналы и еженедельная пресса. До
поры, до времени газеты почти не реагируют на структурные изменения в
журналистике, не только не имея финансовых и организационных возможностей для
того, чтобы формировать «беллетристический» отдел, но и не выказывая желания
уделять ему серьезное внимание и привлекать к сотрудничеству крупных писателей.
Владельцы газет предпочитают выпускать в качестве приложения иллюстрированный
еженедельник, удовлетворяющий, по их мнению, потребность массовой аудитории в
«воскресном» чтении. И.Д.Сытин сначала также идет по этому пути, создав журнал
«Искры», где публиковались фотографии, стихи и беллетристические произведения,
но затем отказывается от привычной модели, сохранив «Искры» лишь как
«фотоприложение». Приобретая права на газету, Сытин как книгоиздатель
безусловно просчитывал возможный коммерческий успех нового предприятия. Иодной
из задач, решать которые была призвана газета, стало знакомство массового
читателя с книжными новинками. Сытин не сразу смог оценить те огромные
возможности, что открывались перед ним благодаря появлению «Русского Слова», и
долгое время ограничивался публикацией рекламных объявлений и отдельных
произведений писателей, связанных договорными отношениями с издательским
товариществом, но к 1911году он приходит к осознанию того, что главной задачей
газеты является формирование нового читателя. В1912году в беседе с заведующим петербургским
отделением «Русского Слова» А.В.Румановым Сытин говорит о своих дальнейших
планах: «Вгазете надо будет завести просто отдел беллетристики, ежедневный,
обязательный... Это даст читателя, это мечта»13. Знакомить газетную аудиторию с
произведениями современных писателей, приучать ее к «серьезному» чтению,
пробуждать желание обратиться к книге— вот те цели, которые теперь ставит перед
редакцией «Русского Слова» Сытин. Идеи просветительские, как это не раз было в
карьере Сытина, не противоречили трезвому коммерческому расчету— вложения в
газету должны были с лихвой окупиться благодаря росту тиражей книг. Но они
оправдались и без этого— начал резко увеличиваться тираж самого «Русского
Слова». В1915году каждый день расходилось более чем 650000экземпляров газеты,
ее читали почти два миллиона человек— цифра, неслыханная для России.
Сытин не просто
начинает печатать в газете произведения тех писателей, чьи сочинения были
куплены издательским Товариществом,— П.Д.Боборыкина, А.Н.Будищева,
С.М.Городецкого, В.М.Дорошевича, С.Д.Дрожжина, П.В.Засодимского, А.А.Измайлова,
Д.Н.Мамина-Сибиряка, П.М.Невежина, Вас.И.Немировича-Данченко, П.А.Нилуса,
И.Н.Потапенко, Вл.А.Тихонова, Н.Д.Телешова, А.М.Федорова, А.И.Эртеля14. Свою
задачу издатель видит в том, чтобы привлечь к работе в газете «всех хороших
беллетристов» и каждый день печатать новые художественные произведения:
«Обязательно подряд все, что есть нового: роман, рассказ, повесть— по очереди.
Кончил один— начинай другой, и без конца. Пусть все вещи новые с именами
пройдут в газете... Платить им больше чем за отдельное издание, даже сделать
месячное жалованье под годовую работу». Реализовать все сытинские мечты
редакции не удалось, но постепенно художественная литература занимает важное
место на страницах «Русского Слова». В1911–1913годах с газетой активно
сотрудничают И.Бунин, М.Горький, Д.Мережковский, К.Бальмонт, печатаются
Ф.Сологуб, Е.Чириков, С.Гусев-Оренбургский, Т.Щепкина-Кулерник, А.Рославлев
идр.
Писать
беллетристические произведения для газеты было гораздо сложнее, чем для
литературно-художественных журналов, где читатель был изначально настроен на
нужное автору восприятие. Вгазете все-таки информация и публицистика оставались
на первом плане, и рассказ или стихотворение должны были соседствовать с передовыми
статьями и полемическими выступлениями, отчетами о деятельности Государственной
Думы и правительственных учреждений, военными сводками и судебными репортажами,
корреспонденциями, интервью, биржевыми котировками, художественной и
театральной критикой, рецензиями и рекламными объявлениями. «Русское Слово»
1911–1913годов— это прежде всего уголовные процессы и балканские войны,
русско-китайский конфликт и произвол ялтинского губернатора, похищение
«Джоконды» и рекорды воздухоплавания, столетие Бородинского сражения и
трехсотлетие Дома Романовых, гибель «Титаника» и крушения поездов. Арядом
бесчисленные рекламные объявления: папиросы «Трезвон» и «Наполеон», автомобили
«Минерва», «Форд», «Кейс», русский автомобильный завод «И.П.Пузырев», рояли и
пианино «Циммерман», «Андрей Дидерихс», «К.Рениш», цемент «Алмаз», шоколад
фабрики Л.Форштрем, паркетная фабрика «Л.Е.Кениг— наследники», «несравненный»
ликер «Ардин», карамель «Иза» фабрики Эйнем, «Форман против насморка»,
бульонные кубики «Магги», «несравненная рябиновая» Товарищества Н.Л.Шустов с
сыновьями, концерты С.Кусевицкого, спектакли театров «Буфф», «Модерн», «Летучая
мышь», музыкальные школы и зубоврачебные кабинеты, бега в Останкино, Московские
Женские Строительные курсы, и многое, многое другое. Инекрологи, некрологи,
некрологи...
Когда читаешь
рассказы и фельетоны Тэффи, опубликованные в «Русском Слове», видишь, как
складывается та философия комического, что определяет позицию автора,
повествователя в ее юмористической прозе. Вся построенная на парадоксах, философия
Тэффи захватывает и убеждает именно потому, что она передает парадоксальность
самой жизни и парадоксальность стремления человеческого познать непознаваемое.
Выворачивая наизнанку толкования слов и поступков, меняя местами значения,
выстраивая новые связи взамен разрушенных, Тэффи пытается вернуть ту цельность,
то единство, к которому, по ее мнению, и стремится все время душа человеческая.
Вее рассказах утверждается метафизичность диалектики и диалектичность
метафизики, первичность следствий и вторичность причин, вечность временного и
сиюминутность постоянного. Названия книг 1913 и 1914годов— «Карусель» и «Дым
без огня»— призваны подчеркнуть этот особый взгляд на мир, позволяющий дать не
просто комическую картину действительности, а подлинно комическую картину.
Тэффи утверждает незыблемость раз и навсегда установленных жизненных правил, и
главным из этих правил она полагает собственно комизм— не комизм случайного, а
комизм сущего, комизм бытия. «Если в самые лучшие и высокие минуты вы не были
глупо осмеяны жизнью, не спотыкались о водосточную трубу, протягивая руки
возлюбленному, не чихали, начиная потрясающую речь в собрании, не опрокидывали
стакан, когда весь смысл вашего существования заключался в вашей ловкости и
грации,— значит вам везло безумно, незаслуженно, зловеще,— утверждает
писательница.— Зловеще везло,— потому что ничто не дается даром, и жизнь еще
заставит заплатить за эту поблажку» 15.
Вроде бы следуя
в своих произведениях именно общепринятым взглядам и представлениям, не
изображая ничего необычного, ничего удивительного, Тэффи выворачивает все
наизнанку, причем так мастерски, что как раз «изнанка» и оказывается на поверку
истинной сущностью, а первоначальное представление— искажением, лишь вводящим
всех в заблуждение. Ичем парадоксальнее выводы Тэффи, чем остроумнее ее подход,
тем очевиднее кажется ее правота. «Никто не любит, когда его очень понимают»,—
замечает Тэффи в рассказе «Маляр». Ивот, чтобы окружающие ни в коем случае не
смогли проникнуть в «тайны души», все начинают усердно притворяться. Умные
прикидываются глупыми, а дураки— умными; больные— здоровыми, а здоровые—
смертельно больными; влюбленные изображают исключительное равнодушие, а
равнодушные— бурные страсти. Многие рассказы писательницы построены именно на
выявлении подобных «несоответствий». Притворство, по мнению юмористки, стало
просто необходимо и поддерживает равновесие в обществе. Лишь изредка, под
праздники, «выплывает на свет страшная, много месяцев тщательно всеми
скрываемая истина:
— Человек
человеку рожа».
И тогда каждый,
устав от беспрерывного вранья, в надежде хоть чуть-чуть отдохнуть,
расслабиться, «ищет уединенного местечка, ищет в приятной уверенности, что и от
него, как от чумы, бегут его добрые знакомые и милые приятели, и что он для них
в сущности, тоже не кто иной, как «эта рожа»» («Праздничное веселье»). Но столь
сильна уже потребность в игре, что не выдерживают они одиночества. Трудно без
привычных слов и обычных поступков, ибо вся жизнь давно свелась к «человеческим
взаимоотношениям», и невыносимо скучно наедине с собой, ибо променяли они
«искру Божию» на спокойное существование, не желая ни думать, ни чувствовать,
ни любить, ни творить, ни плакать, ни смеяться. «Если юмор Гоголя— «смех сквозь
слезы», юмор Достоевского— смех сквозь отчаяние, юмор Салтыкова— смех сквозь
презрение, юмор Ремизова— смех сквозь лихорадочный бред, то юмор Тэффи, как и
юмор Чехова, смех сквозь грустный вздох: «Ах, люди, люди!»— писал
А.Амфитеатров.— Человек человеку, в представлении Тэффи, отнюдь не волк: но,
что делать, изрядный-таки дурак!»16.
«Среди
писателей-юмористов, которых у нас теперь немало, Тэффи занимает бесспорно
первое место,— утверждал Н.Лернер в рецензии на сборник «Дым без огня».— Ее
рассказы отличаются фабулистической естественностью, живой наблюдательностью и
метким, бойким языком. Юмор ее— чисто русский, лукавый и
добродушный, и почва, на которой распускаются его цветы,— русская, со всей ее
семейной, служебной, литературной и всякой иной неурядицей и нескладицей. Стиль
Тэффи изящен и прост; диалог, ее любимая форма,— живой и непринужденный;
действие развертывается быстро, без лишних подробностей, и искренняя веселость
легко передается читателю»17. Давая название книге, Тэффи напоминала читателям
знаменитую строку из стихотворения Г.Державина: «Идым отечества нам сладок и
приятен», ставшую еще более известной благодаря комедии А.С.Грибоедова «Горе от
ума», где ее повторяет Чацкий. Но не только к Державину и Грибоедову «отсылала»
писательница. Вгоды, когда Тэффи работала в «Русском Слове», на страницах газеты
были опубликованы два фельетона, озаглавленные одинаково— «Дым отечества».
Первый— 1909года— принадлежал перу Власа Дорошевича18, второй— 1913года—
Дмитрия Философова.
Дорошевич и
Философов вслед за Чацким превращают «дым отечества» в сатирический образ,
почти символ. Философов рассказывает о впечатлениях человека, возвращающегося в
Россию из-за границы после месячного отсутствия: «За границей тоскуешь. Тянет
домой, на родину. Рисуешь ее себе убогой, милой и, вместе с тем, необъятной и
сильной. «Птицей-тройкой», перед которой сторонятся «другие народы и
государства». На Западе очень жутко. Особенно русскому. Слишком уж
деловито». Но стоит пересечь границу, и понимаешь «драму» российской жизни, где
царит беззаконие и все зависит от усмотрения начальства, где уничтожено
творческое начало: «Когда живешь в дыму отечества, привыкаешь к нему, как
крестьяне очень недавнего прошлого были привычны к курным избам и даже не
замечали, что дым им глаза выел. Но выйдите из этого дыма хоть на короткое
время. Вернувшись, вы начинаете задыхаться». Философов не просто сетует, не
просто возмущается, его чувства гораздо сильнее— он ненавидит и призывает к
ненависти: «Если мы прощаем матери, что она лжет, пьянствует и вся запуталась,
то только потому, что верим, что она перестанет лгать, пьянствовать, что она,
наконец, распутается. И все, что мешает ей встать с одра болезни, должно
возбуждать нашу ненависть. Не потому Россия больна, что мы мало ее любим, а
потому, что мало ненавидим ее болезнь».
Тэффи тоже
пишет о том, как люди теряют творческое начало, как на смену героям и злодеям
приходит обыватель и мы перестаем действовать и начинаем суетиться, но она не
может и не хочет ненавидеть. В книгах Тэффи, наоборот, стремится «смягчить»
текст; повествователь в ее рассказах не имеет права не только на ненависть, но
и на злость и даже на раздражение. В1910году в фельетоне «Ценз подлости»,
написанном в связи с процессом Ольги Штейн, Тэффи очень резко характеризовала и
подлецов, и тех, кто их поощряет: «Как ни странно, но, имея дело с подлецом,
каждый почему-то думает, что подлец этот непременно из своей надувательской
сферы его выделит и будет даже оперировать в его пользу за счет других».
Врассказе «Омошенниках», также опубликованном в «Русском Слове» (в апреле
1912г.) и затем включенном в сборник «Дым без огня», Тэффи использует и
отдельные фрагменты фельетона «Ценз подлости», и сохраняет почти неизменной его
композицию, но замена ключевого слова «подлецы» на «мошенники», и перенос
акцента с реального уголовного преступления на вряд ли осуществимую затею с
изданием газеты «на разумных началах»— позволяют полностью сменить тональность
произведения, сделать его юмористическим. Название «Дым без огня» у Тэффи
обретает двойной смысл. Жизнь без «искры Божьей»— это дым без огня, но Тэффи
верит, что дым развеется, в ее рассказах нет «огнем пышащей ненависти», скорее
усталость от бесконечной мелочной суеты, «от этого быта, от этого
жалобно-пошлого прозябания маленьких несчастненьких в конце концов людишек, от
копеечных трагикомедией, от грошевых конфликтов, от микроскопических чувств и
треволнений, от ситца, бумазеи, вельветина, от самоваров, стертых кресел,
безвкусных шляпок и юбок, от губных помад и всей косметики институтов красоты,
от всего, словом, чем, как песок песчинками, богата повседневность»19.
В отличие от
Философова, все сказанное Тэффи относит не к России и к русским, а к
человеческой жизни вообще, независимо от страны, образа правления, законов и
установлений. Не случайно в свои книги она включает циклы миниатюр, написанных
за границей, рассказывающих о курортной жизни, где «несколько сотен человек со
всех концов земного шара»— одинаковы. Своего рода символом всеобщей
одинаковости, стремления к стандарту и унификации становится «Эскалоп»:
«Поедете ли вы в Лондон, на остров Таити, на реку Миссисипи, в Париж или в
центральную Африку,— у вас везде будет номер в два окна, с балконом, кровать и
кушетка из белого дерева стиля модерн. Горничная, везде состоящая из
крахмального передника, крахмального чепчика и рыжих веснушек, одинаково
извинится в чем-то на одинаково скверном немецком языке. И везде
будет одинаково, потому что теперь весь мир обратился в один большой отель с
одинаковой постоянно перетасовываемой прислугой, с одинаковым меню, одинаковыми
компотами, вестибюлем и эскалопами».
Тэффи смотрит
на мир, и он все чаще и чаще напоминает ей витрину игрушечного магазина, где
игрушки движутся или замирают по воле покупателей и бестолкового приказчика,
где «жизнь кипит»: начальник станции на игрушечной железной дороге «беспрерывно
отдает свою честь», «толстый бурый медведь, с немецким паспортом на ухе: «Made
in Germany», таращит глаза на публику, высматривая себе покупателя», «кухарка,
с распущенными льняными локонами и закрывающимися глазами, равнодушно сидит в
своей кухне, прямо на плите, упершись головой в посудную полку», «самодовольные
ваньки-встаньки вылезли вперед целым семейством», «тигр сконфуженно повернул
нос в угол; он на полголовы меньше дебелого зайца, обладателя золотого
барабана», никак не может поплыть «пароход, с оловя-ным капитаном, у которого
даже и фаса-то никакого нет, один профиль,— так он худ», умирает «старый
ваточный аист, без одной ноги, но с зонтиком и в очках», что смотрят «испуганно
и кругло». Исреди игрушек в тоске «кружится по маленькому зеркалу, печально
опустив голову», заводной лебедь, до которого никому нет дела20. Как схожи с
этими игрушками многие персонажи рассказов Тэффи! Каждый стремится занять место
на витрине, но при этом все тщательно скрывают истинные причины своих
поступков, подлинные чувства, опасаются собственных мыслей, чтобы— не дай Бог!—
не остаться «вне игры».
В 1909году в
«Русском Слове» была опубликована статья А.Измайлова о книге П.Гнедича «Песьи
мухи», в которой критик сопоставлял «современные попытки художественного смеха»
с произведениями М.Е.Салтыкова-Щедрина. «Салтыков— настолько огромное и
страшное явление, что все нынешнее перед ним кажется маленьким и сереньким»,—
утверждал Измайлов. Впроизведениях современных авторов уже нет ни той силы
сатирического негодования, что была у Салтыкова-Щедрина, ни той глубины
социальных обобщений. Гнедич «ни разу не рассердился, с его лица нигде не
исчезла добродушная усмешка, и сами вы нигде не огорчились, не раздражились, не
взволновались; вы только посмеялись». Причину этого Измайлов видит не в
недостатке дарования, не в поверхности и легковесности взглядов писателей
начала XXвека, как делали многие другие критики, а в том, что изменились люди и
изменилась жизнь: «Итолько тогда, когда вы закроете книгу, вы призадумаетесь
над бедной страной, которую Господь Бог в своем гневе покарал казнью «песьих
мух», воплотившихся в мелких и ничтожных людишках, призванных делать большое
дело, изолгавшихся, изверившихся, духовно выродившихся и физически распавшихся.
«Земля стала маленькой-маленькой,— как сказал Ницше,— и на ней попрыгивает
последний человек, делающий все маленьким». Как же вы хотите, чтобы у этих
маленьких людей была великая и огненная сатира! Не довольно ли с них уже
простой и умной карикатуры?»21.
Схожий образ—
мух, ползающих по блюдечку с вареньем,— появляется у Тэффи в фельетоне 1911года
«Вдеревне», написанном в связи с одним из самых громких уголовных процессов
того времени— «делом интендантов»:
«Жизнь такая
маленькая. Как блюдечко с вареньем. Иползают по этому блюдечку интенданты с
родственниками и единомышленниками. Добрый Боженька послал вареньица.
Есть там за
блюдечком какой-то большой мир с разными злыми словами: «долг, совесть, закон».
Но мухам-то
какое до этого дело? Уних один закон— закон природы. Родился, сожрал все, что
мог, и капут.
Аспрашивать у
интенданта: «зачем вы взяли взятку», так же жестоко, как обрывать крылья у
мухи.
Ведь
единственное, что может интендант ответить, подняв на мучителей свои голубые
глаза, это:
— Если бы я не
взял, то взял бы другой, а меня бы выгнали.
Счастливая
страна, принцип которой: если не хочешь быть счастливым,— уходи от нас».
Поистине
провидческие строки, взывающие, предостерегающие, пробуждающие, завершают
фельетон:
«Подумайте об
этой стране и, если в вашей комнате не слишком много мух, постарайтесь увидеть
ее во сне.
Может быть,
действительно, она скоро будет нам только снится!..»22
Но голос
юмористки слишком слаб, чтобы перекрыть грохот публицистических баталий, и в
книгу она включает другой рассказ, где, задолго до революции и эмиграции,
звучит уже не призыв одуматься, а боль утраты и вера в спасение,— «Тоска по
родине». Именно с него начинается раздел «На чужбине» в сборнике «Дым без
огня». Красота чужого— чужая красота— только подчеркивает необычайную прелесть
своего, родного, и всеобщая одинаковость оборачивается тоской по собственной
особости: «Явспомнила осеннее болотце, унылое, с проступившей водой, с
желторжавой зеленью. Ина нем, на мокрой кочке— березку-недородыш, маленькую,
тонкую, бледную, как выдержанная без света и пищи святая мученица старинной
иконы. Стоит— дрожит, тянется к солнцу чуть живая, а будет жить. Будет жить».
В 1914г.
Вас.И.Немирович-Данченко писал в «Русском Слове» в очерке, озаглавленном «Смех—
дар Божий»: «Один из лучших даров неба человечеству— смех, жизнерадостный,
яркий, как солнечный луч в утренней росе. Что было бы с нашей жизнью, если бы
улыбка и смех не озаряли ее миражами, может быть, и обманчивого, но все-таки
счастья. Исмех, и песня умягчили сердца людей, создали любовь,
красоту и братство. Смех спас осужденное человечество... Вернул ему милость
неба и родил радость жизни»23. Стех пор минуло немногим менее ста лет. Прошли
две страшные разрушительные мировые войны, губительные перевороты дважды
уничтожали нашу страну, сменились поколения; казалось бы, кардинально
изменилась жизнь, но откройте газету, и вы увидите что по-прежнему рекламные
объявления о бульонных кубиках «Магги», автомобилях «Форд» и овсяных хлопьях
«Геркулес» соседствуют с некрологами, журналисты по-прежнему пишут о взятках,
громких уголовных процессах, балканском кризисе, гибели «Титаника» и
Государственной Думе. Карусель продолжает вертеться, и хотя все чаще хочется не
смеяться, а плакать, наверное, потому что дым разъедает глаза, но все же
по-прежнему веришь— выстоит Россия, спасется: «Стоит— дрожит, тянется к солнцу
чуть живая, а будет жить. Будет жить».
Примечания
1 Экран.—
1922.— №25.— С.6.
2 Полвека для
книги: литературно-художественный сборник, посвященный пятидесятилетию
издательской деятельности И.Д.Сытина.— М., 1916.— С.216.
3 См.
вступительную статью в первом томе настоящего собрания сочинений.
4 Тэффи.
Разговоры //Русское Слово.— 1909.— 26ноября (9декабря).— №271.— С.2.
5Тэффи. Музыка
//Русское Слово.— 1910.— 18февраля (3марта).— №39.— С.2.
6Тэффи.
Колесница //Русское Слово.— 1910.— 28февраля (13марта).— №48.— С.2.
7См., например,
в первом томе настоящего собрания сочинений, как выглядит начало рассказа
«Разговоры» во второй книге «Юмористических рассказов».
8Русское
Слово.— 1911.— 8(21)января.— №5.— С.2. Под названием «Визитерка» этот рассказ
вошел в книгу «Истало так...: Юмористические рассказы» (СПб., 1912). См. также
первый том настоящего собрания сочинений.
9Тэффи.
Экзамены // Русское Слово.— 1911.— 8(21)мая.— №105.— С.3. Рассказ вошел в книгу
«Истало так...: Юмористические рассказы» (СПб., 1912). См. также первый том
настоящего собрания сочинений
10Русское
Слово.— 1911.— 1(14)мая.— №99.— С.3.
11Тэффи.
Природа и люди//Русское Слово.— 1911.— 17(30)мая.— №112.— С.2
12Русское
Слово.— 1911.— 11(24)июня.— №133.— С.2. Ср. также с фрагментом статьи
А.Измайлова «Знакомые», посвященной книге 3.Н.Гиппиус «Роман-Царевич»: «Ив
женском творчестве, которое у нас совершенно оторвано от жизни, ибо наша
женщина может знать только семью и ничего больше, этот выход на дорогу
реального наблюдения— прямо-таки большой шаг» (Русское Слово.— 1913.— 31мая
(13июня).— №124.— С.2).
13Цит. по:
ДинерштейнЕ.А. И.Д.Сытин.— М., 1983.— С.118.
14Очерк
издательской деятельности Т-ва И.ДСытина.— М., 1911.— С.III.
15Тэффи.
Водевили жизни //Русское Слово.— 1911.— 13{26)февраля.— №35— С.3.
16АмфитеатровА.
Юмор после Чехова //Сегодня.— 1931.— 31января.— №31.— С.2–3.
17Ежемесячные
Литературные и популярно-научные приложения к журналу «Нива» на 1914г.— Июль.—
С.459.
18Русское
Слово.— 1909.— 25января (7февраля).— №20.— С.3–4.
19 Городецкий
Сергей. Критические картины. Семь камней и восьмой камень //Голос Земли.—
1912.— 9(22)марта.— №58.— С.2.
20 Тэффи. На
улице //Русское Слово.— 1911.— 11(24)февраля.— №33.— С.2.
21Русское
Слово.— 1910.— 2(15)декабря.— №276.— С.2.
22Русское
Слово.— 1911.— 23июня (6июля).— №143.— С.3.
23Русское
Слово.— 1914.— 28марта (10апреля).— №72.— С.3.
Список
литературы
Для подготовки
данной работы были использованы материалы с сайта http://www.teffi.ru/