Стихотворения

СтихотворенияАвтор: Бунин И.А.

1887 — 1899
МЕТЕЛЬ
Ночью в полях, под напевы метели,

Дремлют, качаясь, березки и ели...

Месяц меж тучек над полем сияет, -

Бледная тень набегает и тает...

Мнится мне ночью: меж белых берез

Бродит в туманном сиянье Мороз.
Ночью в избе, под напевы метели,

Тихо разносится скрип колыбели...

Месяца свет в темноте серебрится -

В мерзлые стекла по лавкам струится...

Мнится мне ночью: меж сучьев берез

Смотрит в безмолвные избы Мороз.

Мертвое поле, дорога степная!

Вьюга тебя заметает ночная,

Спят твои села под песни метели,

Дремлют в снегу одинокие ели...

Мнится мне ночью: не степи кругом -

Бродит Мороз на погосте глухом...
1887 — 1895

x x x
Шире, грудь, распахнись для принятия

Чувств весенних — минутных гостей!

Ты раскрой мне, природа, объятия,

Чтоб я слился с красою твоей!
Ты, высокое небо, далекое,

Беспредельный простор голубой!

Ты, зеленое поле широкое!

Только к вам я стремлюся душой!
28 марта 1886
ДЕРЕВЕНСКИЙ НИЩИЙ
(Первое напечатанное

стихотворение)
В стороне от дороги, под дубом,

Под лучами палящими спит

В зипунишке, заштопанном грубо,

Старый нищий, седой инвалид;
Изнемог он от дальней дороги

И прилег под межой отдохнуть...

Солнце жжет истомленные ноги,

Обнаженную шею и грудь...
Видно, слишком нужда одолела,

Видно, негде приюта сыскать,

И судьба беспощадно велела

Со слезами по окнам стонать...
Не увидишь такого в столице:

Тут уж впрямь истомленный нуждой!

За железной решеткой в темнице

Редко виден страдалец такой.
В долгий век свой немало он силы

За тяжелой работой убил,

Но, должно быть, у края могилы

Уж не стало хватать ему сил.
Он идет из селенья в селенье,

Л мольбу чуть лепечет язык,

Смерть близка уж, но много мученья

Перетерпит несчастный старик.
Он заснул… А потом со стенаньем

Христа ради проси и проси...

Грустно видеть, как много страданья

И тоски и нужды на Руси!
1886

x x x
Как печально, как скоро померкла

На закате заря! Погляди:

Уж за ближней межою по жнивью

Ничего не видать впереди.
Далеко по широкой равнине

Сумрак ночи осенней разлит;

Лишь на западе сумрачно-алом

Силуэты чуть видны ракит.
И ни звука! И сердце томится,

Непонятною грустью полно...

Оттого ль, что ночлег мой далеко,

Оттого ли, что в поле темно?
Оттого ли, что близкая осень

Веет чем-то знакомым, родным -

Молчаливою грустью деревни

И безлюдьем степным?
1886

x x x
Месяц задумчивый, полночь глубокая...

Хутор в степи одинок...

Дремлет в молчанье равнина широкая,

Тепел ночной ветерок.

Желтые ржи, далеко озаренные,

Морем безбрежным стоят...

Ветер повеет — они, полусонные,

Колосом спелым шуршат.

Ветер повеет — и в тучку скрывается

Полного месяца круг;

Медленно в мягкую тень погружается

Ближнее поле и луг.

Зыблется пепельный сумрак над нивами,

А над далекой межой

Свет из-за тучек бежит переливами -

Яркою, желтой волной.

И сновиденьем, волшебною сказкою

Кажется ночь, — и смущен

Ночи июльской тревожною ласкою

Сладкий предутренний сон...
1886
ПОЭТ
Поэт печальный и суровый,

Бедняк, задавленный нуждой,

Напрасно нищеты оковы

Порвать стремишься ты душой!
Напрасно хочешь ты презреньем

Свои несчастья победить

И, склонный к светлым увлеченьям,

Ты хочешь верить и любить!
Нужда еще не раз отравит

Минуты светлых дум и грез,

И позабыть мечты заставит,

И доведет до горьких слез.
Когда ж, измученный скорбями,

Забыв бесплодный, тяжкий труд,

Умрешь ты с голоду, — цветами

Могильный крест твой перевьют!
1886
ОКТЯБРЬСКИЙ РАССВЕТ
Ночь побледнела, и месяц садится

За реку красным серпом.

Сонный туман на лугах серебрится,

Черный камыш отсырел и дымится,

Ветер шуршит камышом.
Тишь на деревне. В часовне лампада

Меркнет, устало горя.

В трепетный сумрак озябшего сада

Льется со степи волнами прохлада...

Медленно рдеет заря.
1887

x x x
Серп луны под тучкой длинной

Льет полночный слабый свет.

Над безмолвною долиной -

Темной церкви силуэт.
Серп луны за тучкой тает, -

Проплывая, гаснет он.

С колокольни долетает,

Замирая, сонный звон.
Серп луны в просветы тучи

С грустью тихою глядит,

Под ветвями ив плакучих

Тускло воду золотит.
И в реке, среди глубокой

Предрассветной тишины,

Замирает одинокий

Золотой двойник луны.
1887

x x x
В темнеющих полях, как в безграничном море,

Померк и потонул зари печальный свет -

И мягко мрак ночной плывет в ночном просторе

Немой заре вослед.
Лишь суслики во ржи скликаются свистками,

Иль по меже тушкан, таинственно, как дух,

Несется быстрыми, неслышными прыжками

И пропадает вдруг...
1887
НА ПРУДЕ
Ясным утром на тихом пруде

Резво ласточки реют кругом,

Опускаются к самой воде.

Чуть касаются влаги крылом.
На лету они звонко поют,

А вокруг зеленеют луга,

И стоит, словно зеркало, пруд,

Отражая свои берега.
И, как в зеркале, меж тростников,

С берегов опрокинулся лес,

И уходит узор облаков

В глубину отраженных небес.
Облака там нежней и белей,

Глубина — бесконечна, светла...

И доносится мерно с полей

Над водой тихий звон из села.
1887

x x x
Высоко полный месяц стоит

В небесах над туманной землей,

Бледным светом луга серебрит,

Напоенные белою мглой.
В белой мгле, на широких лугах,

На пустынных речных берегах

Только черный засохший камыш

Да верхушки ракит различишь.
И река в берегах чуть видна...

Где-то мельница глухо шумит...

Спит село… Ночь тиха и бледна,

Высоко полный месяц стоит.
1887
ПОЛЕВЫЕ ЦВЕТЫ
В блеске огней, за зеркальными стеклами,

Пышно цветут дорогие цветы,

Нежны и сладки их тонкие запахи,

Листья и стебли полны красоты.
Их возрастили в теплицах заботливо,

Их привезли из-за синих морей;

Их не пугают метели холодные,

Бурные грозы и свежесть ночей...
Есть на полях моей родины скромные

Сестры и братья заморских цветов:

Их возрастила весна благовонная

В зелени майской лесов и лугов.
Видят они не теплицы зеркальные,

А небосклона простор голубой,

Видят они не огни, а таинственный

Вечных созвездий узор золотой.
Веет от них красотою стыдливою,

Сердцу и взору родные они

И говорят про давно позабытые

Светлые дни.
1887

x x x
Бледнеет ночь… Туманов пелена

В лощинах и лугах становится белее,

Звучнее лес, безжизненней луна

И серебро росы на стеклах холоднее.
Еще усадьба спит… В саду еще темно,

Недвижим тополь матово-зеленый,

И воздух слышен мне в открытое окно,

Весенним ароматом напоенный...
Уж близок день, прошел короткий сон -

И, в доме тишины не нарушая,

Неслышно выхожу из двери на балкон

И тихо светлого восхода ожидаю...
1888

x x x
Какая теплая и темная заря!

Давным-давно закат, чуть тлея, чуть горя,

Померк над сонными весенними полями,

И мягкими на все ложится ночь тенями,

В вечерние мечты, в раздумье погрузив

Все, от затихших рощ до придорожных ив,

И только вдалеке вечерней тьмой не скрыты

На горизонте грустные ракиты.
Над садом облака нахмурившись стоят;

Весенней сыростью наполнен тихий сад;

Над лугом, над прудом, куда ведут аллеи,

Ночные облака немного посветлее,

Но в чаще, где, сокрыв весенние цветы,

Склонились кущами зеленые кусты,

И темь, и теплота...
1888

x x x
Осыпаются астры в садах,

Стройный клен под окошком желтеет,

И холодный туман на полях

Целый день неподвижно белеет.

Ближний лес затихает, и в нем

Показалися всюду просветы,

И красив он в уборе своем,

Золотистой листвою одетый.

Но под этой сквозною листвой

В этих чащах не слышно ни звука...

Осень веет тоской,

Осень веет разлукой!
Поброди же в последние дни

По аллее, давно молчаливой,

И с любовью и с грустью взгляни

На знакомые нивы.

В тишине деревенских ночей

И в молчанье осенней полночи

Вспомни песни, что пел соловей,

Вспомни летние ночи

И подумай, что годы идут,

Что с весной, как минует ненастье,

Нам они не вернут

Обманувшего счастья...
1888

x x x
Пустыня, грусть в стопных просторах.

Синеют тучи. Скоро снег.

Леса на дальних косогорах,

Как желто-красный лисий мех.

Под небом Низким, синеватым

Вся эта сумрачная ширь

И пестрота лесов по скатам

Угрюмы, дики как Сибирь.

Я перейду луга и долы,

Где серо-сизый, неживой

Осыпался осинник голый

Лимонной мелкою листвой.

Я поднимусь к лесной сторожке -

И с грустью глянут на меня

Ее подслепые окошки

Под вечер сумрачного дня.

Но я увижу на пороге

Дочь молодую лесника:

Малы ее босые ноги,

Мала корявая рука.

От выреза льняной сорочки

Ее плечо еще круглей,

А под сорочкою — две точки

Стоячих девичьих грудей.
1888

x x x
Ветер осенний в лесах подымается,

Шумно по чащам идет,

Мертвые листья срывает и весело

В бешеной пляске несет.
Только замрет, припадет и послушает, -

Снова взмахнет, а за ним

Лес загудит, затрепещет, — и сыплются

Листья дождем золотым.
Веет зимою, морозными вьюгами,

Тучи плывут в небесах...

Пусть же погибнет все мертвое, слабое

И возвратится во прах!
Зимние вьюги — предтечи весенние,

Зимние вьюги должны

Похоронить под снегами холодными

Мертвых к приходу весны.
В темную осень земля укрывается

Желтой листвой, а под ней

Дремлет побегов и трав прозябание,

Сок животворных корней.
Жизнь зарождается в мраке таинственном.

Радость и гибель ея

Служат нетленному и неизменному -

Вечной красе Бытия!
1888

x x x
Не пугай меня грозою:

Весел грохот вешних бурь!

После бури над землею

Светит радостней лазурь,

После бури, молодея

В блеске новой красоты,

Ароматней и пышнее

Распускаются цветы!
Но страшит меня ненастье:

Горько думать, что пройдет

Жизнь без горя и без счастья,

В суете дневных забот,

Что увянут жизни силы

Без борьбы и без труда,

Что сырой туман унылый

Солнце скроет навсегда!
1888

x x x
Туча растаяла. Влажным теплом

Веет весенняя ночь над селом;

Ветер приносит с полей аромат,

Слабо алеет за степью закат.
Тонкий туман над стемневшей рекой

Лег серебристою нежной фатой,

И за рекою, в неясной тени,

Робко блестят золотые огни.
В тихом саду замолчал соловей;

Падают капли во мраке с ветвей;

Пахнет черемухой...
1888
В СТЕПИ
Н. Д. Телешову
Вчера в степи я слышал отдаленный

Крик журавлей. И дико и легко

Он прозвенел над тихими полями...

Путь добрый! Им не жаль нас покидать:

И новая цветущая природа,

И новая весна их ожидает

За синими, за теплыми морями,

А к нам идет угрюмая зима:

Засохла степь, лес глохнет и желтеет,

Осенний вечер, тучи нагоняя,

Открыл в кустах звериные лазы,

Листвой засыпал долы и овраги,

И по ночам в их черной темноте,

Под шум деревьев, свечками мерцают,

Таинственно блуждая, волчьи очи...

Да, край родной не радует теперь!

И все-таки, кочующие птицы,

Не пробуждает зависти во мне

Ваш звонкий крик, и гордый и свободный.
Здесь грустно. Ждем мы сумрачной поры.

Когда в степи седой туман ночует,

Когда во мгле рассвет едва белеет

И лишь бугры чернеют сквозь туман.

Но я люблю, кочующие птицы,

Родные степи. Бедные селенья -

Моя отчизна; я вернулся к ней,

Усталый от скитаний одиноких,

И понял красоту в ее печали

И счастие — в печальной красоте.
Бывают дни: повеет теплым ветром,

Проглянет солнце, ярко озаряя

И лес, и степь, и старую усадьбу,

Пригреет листья влажные в лесу,

Глядишь — и все опять повеселело!

Как хорошо, кочующие птицы,

Тогда у нас! Как весело и грустно

В пустом лесу меж черными ветвями.
Меж золотыми листьями берез

Синеет наше ласковое небо!

Я в эти дни люблю бродить, вдыхая

Осинников поблекших аромат

И слушая дроздов пролетных крики;

Люблю уйти один на дальний хутор,

Смотреть, как озимь мягко зеленеет,

Как бархатом блестят на солнце пашни,

А вдалеке, на жнивьях золотых,

Стоит туман, прозрачный и лазурный.
Моя весна тогда зовет меня, -

Мечты любви и юности далекой,

Когда я вас, кочующие птицы,

С такою грустью к югу провожал!

Мне вспоминается былое счастье.

Былыю дни… Но мне не жаль былого:

Я не грущу, как прежде, о былом, -

Оно живет и моем безмолвном сердце,

А мир везде исполнен красоты.

Мне и нем теперь все дорого и близко:

И блеск весны за синими морями,

И северные скудные поля,

И даже то, что уж совсем не может

Вас утешать, кочующие птицы, -

Покорность грустной участи своей.
1889
x x x
На поднебесном утесе, где бури

Свищут в слепящей лазури, -

Дикий, зловонный орлиный приют.
Пью, как студеную воду,
--PAGE_BREAK--
Горную бурю, свободу,

Вечность, летящую тут.
Крым, 1889

x x x
Не видно птиц. Покорно чахнет

Лес, опустевший и больной.

Грибы сошли, но крепко пахнет

В оврагах сыростью грибной.
Глушь стала ниже и светлее,

В кустах свалялася трава,

И, под дождем осенним тлея,

Чернеет темная листва.
А в поле ветер. День холодный

Угрюм и свеж — и целый день

Скитаюсь я в степи свободной,

Вдали от сел и деревень.
И, убаюкан шагом конным,

С отрадной грустью внемлю я,

Как ветер звоном однотонным

Гудит-поет в стволы ружья.
1889

x x x
Один встречаю я дни радостной недели, -

В глуши, на севере… А там у нас весна:

Растаял в поле снег, леса повеселели,

Даль заливных лугов лазурна и ясна;
Стыдливо белая береза зеленеет,

Проходят облака все выше и нежней,

А ветер сушит сад, и мягко в окна веет

Теплом апрельских дней...
1889

x x x
Как все вокруг сурово, снежно,

Как этот вечер сиз и хмур!

В морозной мгле краснеют окна нежно

Из деревенских нищенских конур.
Ночь северная медленно и грозно

Возносит косное величие свое.

Как сладко мне во мгле морозной

Мое звериное жилье!
1889
ЦЫГАНКА
Впереди большак, подвода.

Старый пес у колеса, -

Впереди опять свобода,

Степь, простор и небеса.
Но притворщица отстала,

Ловко семечки грызет,

Говорит, что в сердце жало,

Яд горючий унесет.
Говорит… А что ж играет

Яркий угольный зрачок?

Солнцем, золотом сияет,

Но бесстрастен и далек.
Сколько юбок! Ногу стройно

Облегает башмачок.

Стан струится беспокойно,

И жемчужна смуглость щек...
Впереди большак, подвода,

Старый пес у колеса,

Счастье, молодость, свобода,

Солнце, степи, небеса.
1889

x x x
Седое небо надо мной

И лес раскрытый, обнаженный.

Внизу, вдоль просеки лесной,

Чернеет грязь в листве лимонной.
Вверху идет холодный шум,

Внизу молчанье увяданья...

Вся молодость моя — скитанья

Да радость одиноких дум!
1889

x x x
Как дымкой даль полей закрыв на полчаса.

Прошел внезапный дождь косыми полосами -

И снова глубоко синеют небеса

Над освеженными лесами.
Тепло и влажный блеск. Запахли медом ржи,

На солнце бархатом пшеницы отливают,

И в зелени ветвей, в березах у межи,

Беспечно иволги болтают.
И весел звучный лес, и ветер меж берез

Уж веет ласково, а белые березы

Роняют тихий дождь своих алмазных слез

И улыбаются сквозь слезы.
1889
ПОДРАЖАНИЕ ПУШКИНУ
От праздности и лжи, от суетных забав

Я одинок бежал в поля мои родные,

Я странником вступил под сень моих дубрав,

Под их навесы вековые,
И, зноем истомлен, я на пути стою

И пью лесных ветров живительную влагу...

О, возврати, мой край, мне молодость мою,

И юных блеск очей, и юную отвагу!
Ты видишь — я красы твоей не позабыл

И, сердцем чист, твой мир благословляю...

Обетованному отеческому краю

Я приношу остаток гордых сил.
1890

x x x
Ту звезду, что качалася в темной воде

Под кривою ракитой в заглохшем саду, -

Огонек, до рассвета мерцавший в пруде,

Я теперь в небесах никогда не найду.
В то селенье, где шли молодые года,

В старый дом, где я первые песни слагал,

Где я счастья и радости в юности ждал,

Я теперь не вернусь никогда, никогда.
1891
АНГЕЛ
В вечерний час, над степью мирной,

Когда закат над ней сиял,

Среди небес, стезей эфирной

Вечерний ангел пролетал.
Он видел сумрак предзакатный, -

Уже синел вдали восток, -

И вдруг услышал он невнятный

Во ржах ребенка голосок.
Он видел колосья собирая,

Сплетал венок и пел в тиши,

И были в песне звуки рая -

Невинной, неземной души.
«Благослови меньшого брата, -

Сказал Господь. — Благослови

Младенца в тихий час заката

На путь и правды и любви!»
И ангел светлою улыбкой

Ребенка тихо осенил

И на закат лучисто-зыбкий

Поднялся в блеске нежных крыл.
И, точно крылья золотые,

Заря пылала в вышине.

М долго очи молодые

За ней следили в тишине!
1891
РОДИНЕ
Они глумятся над тобою,

Они, о родина, корят

Тебя твоею простотою,

Убогим видом черных хат...

Так сын, спокойный и нахальный,

Стыдится матери своей -

Усталой, робкой и печальной

Средь городских его друзей,

Глядит с улыбкой состраданья

На ту, кто сотни верст брела

И для него, ко дню свиданья,

Последний грошик берегла.
1891

x x x
Бушует полая вода,

Шумит и глухо, и протяжно.

Грачей пролетные стада

Кричат и весело, и важно.
Дымятся черные бугры,

И утром в воздухе нагретом

Густые белые пары

Напоены теплом и светом.
А в полдень лужи под окном

Так разливаются и блещут,

Что ярким солнечным пятном

По залу «зайчики» трепещут.
Меж круглых рыхлых облаков

Невинно небо голубеет,

И солнце ласковое греет

В затишье гумен и дворов.
Весна, весна! И все ей радо.

Как в забытьи каком стоишь

И слышишь свежий запах сада

И теплый запах талых крыш.
Кругом вода журчит, сверкает,

Крик петухов звучит порой,

А ветер, мягкий и сырой,

Глаза тихонько закрывает.
1892

x x x
Еще от дома на дворе

Синеют утренние тени,

И под навесами строений

Трава в холодном серебре;

Но уж сияет яркий зной,

Давно топор стучит в сарае,

И голубей пугливых стаи

Сверкают снежной белизной.

С зари кукушка за рекою

Кукует звучно вдалеке,

И в молодом березняке

Грибами пахнет и листвою.

На солнце светлая река

Трепещет радостно, смеется,

И гулко в роще отдается

Над нею ладный стук валька.
1892

x x x
Гаснет вечер, даль синеет.

Солнышко садится,

Степь да степь кругом — и всюду

Нива колосится!

Пахнет медом, зацветает

Белая гречиха...

Звон к вечерне из деревни

Долетает тихо...

А вдали кукушка в роще

Медленно кукует...

Счастлив тот, кто на работе

В поле заночует!
Гаснет вечер, скрылось солнце.

Лишь закат краснеет...

Счастлив тот, кому зарею

Теплый ветер веет;

Для кого мерцают кротко.

Светятся с приветом

В темном небе темной ночью

Звезды тихим светом;

Кто устал на ниве за день

И уснет глубоко

Мирным сном под звездным небом

На степи широкой!
1892

x x x
Свежеют с каждым днем и молодеют сосны,

Чернеет лес, синеет мягче даль, -

Сдается наконец сырым ветрам февраль,

И потемнел в лощинах снег наносный.
На гумнах и в саду по-зимнему покой

Царит в затишье дедовских строений,

Но что-то тянет в зал, холодный и пустой,

Где пахнет сыростью весенней.
Сквозь стекла потные заклеенных дверей

Гляжу я на балкон, где снег еще навален,

И голый, мокрый сад теперь мне не печален, -

На гнезда в сучьях лип опять я жду грачей.
Жду, как в тюрьме, давно желанной воли,

Туманов мартовских, чернеющих бугров,

И света, и тепла от белых облаков,

И первых жаворонков в поле!
1892
МАТЬ
И дни и ночи до утра

В степи бураны бушевали,

И вошки снегом заметали,

И заносили хутора.

Они врывались в мертвый дом -

И стекла в рамах дребезжали,

И снег сухой в старинной зале

Кружился в сумраке ночном.
Но был огонь — не угасая,

Светил в пристройке по ночам,

И мать всю ночь ходила там,

Глаз до рассвета не смыкая.

Она мерцавшую свечу

Старинной книгой заслонила

И, положив дитя к плечу,

Все напевала и ходила...
И ночь тянулась без конца...

Порой, дремотой обвевая,

Шумела тише вьюга злая,

Шуршала снегом у крыльца.

Когда ж буран в порыве диком

Внезапным шквалом налетал,

Казалось ей, что дом дрожал,

Что кто-то слабым, дальним криком

В степи на помощь призывал.

И до утра не раз слезами

Не усталый взор блестел,

И мальчик вздрагивал, глядел

Большими томными глазами...
1893

x x x
Ночь идет — и темнеет

Бледно-синий восток...

От одежд ее веет

По полям ветерок.
День был долог и зноен...

Ночь идет и поет

Колыбельную песню

И к покою зовет.
Грустен взор ее темный,

Одинок ее путь...

Спи-усни, мое сердце!

Отдохни… Позабудь.
1893
В ПОЕЗДЕ
Все шире вольные поля

Проходят мимо нас кругами;

И хутора и тополя

Плывут, скрываясь за полями.
Вот под горою скит святой

В бору болеет за лугами...

Вот мост железный над рекой

Промчался с грохотом под нами...
А вот и лес! — И гул идет

Под стук колос в лесу зеленом:

Берез веселых хоровод,

Шумя, встречает нас поклоном.
От паровоза белый дым.

Как хлопья ваты, расползаясь.

Плывет, цепляется по ним.

К земле беспомощно склоняясь...
Но уж опять кусты пошли,

Опять деревьев строй редеет.

И бесконечная вдали

Степь развернулась и синеет.
Опять привольные поля

Проходят мимо нас кругами.

И хутора, и тополя

Плывут, скрываясь за полями.
1893

x x x
В стороне далекой от родного края

Снится мне приволье тихих деревень.

В поле при дороге белая береза.

Озими да пашни — и апрельский дет,.

Ласково синеет утреннее небо,

Легкой белой зыбью облака плывут.

Важно грач гуляет за сохой на пашне.

Пар блестит над пашней… А кругом поют

Жаворонки в ясной вышине воздушной

И на землю с неба звонко трели льют.
В стороне далекой от родного края

Девушкой-невестой снится мне Весна:

Очи голубые, личико худое,

Стройный стан высокий, русая коса.

Весело ей в поле теплым, ясным утром!

Мил ей край родимый — степь и тишина.

Мил ей бедный север, мирный труд крестьянский.

И с приветом смотрит на поля она:

На устах улыбка, а в очах раздумье -

Юности и счастья первая весна!
1893

x x x
За рекой луга зазеленели.

Ноет легкой свежестью воды;

Веселей по рощам зазвенели

Песни птиц на разные лады.
Ветерок с полей тепло приносит,

Горький дух лозины молодой...

О, весна! Как сердце счастья просит!

Как сладка печаль моя весной!
Кротко солнце листья пригревает

И дорожки мягкие в саду...

Не пойму, что душу раскрывает

И куда и медленно бреду!
Не пойму, кого с тоской люблю я.

Кто мне дорог… И не все ль равно?

Счастья жду я, мучась и тоскуя.

Но не верю в счастье уж давно!
Горько мне, что я бесплодно трачу

Чистоту и нежность лучших дней.

Что один я радуюсь и плачу

И не знаю, не люблю людей.
1893

x x x
Если б только можно было

Одного себя любить,

Если б прошлое забыть, -

Все, что ты уже забыла,
Не смущал бы, не страшил

Вечный сумрак вечной ночи:

Утомившиеся очи

Я бы с радостью закрыл!
1894
КОВЫЛЬ
I
Что шумит-звенит перед зарею?

Что колышет ветер в темном поле?

Холодеет ночь перед зарею,

Смутно травы шепчутся сухие, -

Сладкий сон их нарушает ветер.

Опускаясь низко над полями,

По курганам, по могилам сонным.

Нависает в темных балках сумрак.

Бледный день над сумраком забрезжил,

И рассвет ненастный задымился...

Что шумит-звенит перед зарею?

Что колышет ветер в темном поле?

Холодеет ночь перед зарею,

Серой мглой подернулися балки...

Или это ратный стан белеет?

Или снова веет вольный ветер

Над глубоко спящими полками?

Не ковыль ли, старый и сонливый,

Он качает, клонит и качает,

Вежи половецкие колышет

И бежит-звенит старинной былью?
II
Ненастный день. Дорога прихотливо

Уходит вдаль. Кругом все степь да степь.

Шумит трава дремотно и лениво.

Немых могил сторожевая цепь

Среди хлебов загадочно синеет,

Кричат орлы, пустынный ветер веет

В задумчивых, тоскующих полях.

Да день от туч кочующих темнеет.
А путь бежит… не тот ли это шлях,

Где Игоря обозы проходили

На синий Дон? Не в этих ли местах

В глухую ночь в яругах волки выли,

А днем орлы на медленных крылах

Его в степи безбрежной провожали

И клектом псов на кости созывали,

Грозя ему великою бедой?

— Гей, отзовись, степной орел седой!

Ответь мне, ветер буйный и тоскливый!
… Безмолвна степь. Один ковыль сонливый

Шуршит, склоняясь ровной чередой...
1894

x x x
Могилы, ветряки, дороги и курганы -

Все смерилось, отошло и скрылося из глаз.

За дальней их чертой погас закат румяный,

Но точно ждет чего вечерний тихий час.
И вот идет она, Степная Ночь, с востока...

За нею синий мрак над нивами встает...

На меркнущий закат, грустна и одинока,

Она задумчиво среди хлебов идет.
И медлит на межах, и слушает молчанье...

Глядит вослед зари, где в призрачной дали

Еще мерещутся колосьев очертанья

И слабо брезжит свет над сумраком земли.
И полон взор ее, загадочно-унылый,

Великой кротости и думы вековой

О том, что ведают лишь темные могилы,

Степь молчаливая да звезд узор живой.
1894

x x x
Нагая степь пустыней веет...

Уж пал зазимок на поля,

И в черных пашнях снег белеет,

Как будто в трауре земля.

Глубоким сном среди лощины

Деревня спит… Ноябрь идет,

Пруд застывает, и с плотины

Листва поблекшая лозины
    продолжение
--PAGE_BREAK--
Уныло сыплется на лед.
Вот день… Но скупо над землею

Сияет солнце; поглядит

Из-за бугра оно зарею

Сквозь сучья черные ракит,

Пригреет кроткими лучами -

И вновь потонет в облаках...

А ветер жидкими тенями

В саду играет под ветвями,

Сухой травой шуршит в кустах...
1894
В ГЕФСИМАНСКОМ САДУ
… И в этот час, гласит преданье,

Когда, сомнением томим,

Изнемогал он от страданья.

Все преклонилось перед ним.
Затихла ночь и благоговенье,

И слышал он: «Моих ветвей

Колючий терн — венцом мученья

Возложат на главе твоей;
Но терн короною зеленой

Чело святое обовьет -

В мир под страдальческой короной.

Как царь царей, Господь войдет!»
И кипарис, над ним шумящий,

Кому шептал во тьме ночной:

«Благослови Господь скорбящий, -

Велик и славен подвиг твой!
Я вознесу над всей вселенной

Мой тяжкий крест, и на кресте

Весь мир узрит тебя, смиренный,

В неизреченной красоте!»
Но снова он в тоске склонялся,

Но снова он скорбел душой -

И ветер ласковой струей

Его чела в тиши касался:
«О, подними свой грустный взор!

В час скорби, в темный час страданья

Прохлады свежее дыханье

Я принесу с долин и гор,
И нежной лаской аромата

Твои мученья облегчу,
И от востока до заката

Твои глаголы возвещу!»
1894

x x x
Что в том, что где-то, на далеком

Морском прибрежье, валуны

Блестят на солнце мокрым боком

Из набегающей волны?
Не я ли сам, по чьей-то воле,

Вообразил тот край морской,

Осенний ветер, запах соли

И белых чаек шумный рой?
О, сколько их — невыразимых,

Ненужных миру чувств и снов,

Душою в сладкой муке зримых, -

И что они? И чей в них зов?
1895

x x x
Поздний час. Корабль и тих и темен,

Слабо плещут волны за кормой.

Звездный свет да океан зеркальный -

Царство этой ночи неземной.
В царстве безграничного молчанья,

В тишине глубокой сторожат

Час полночный звезды над морями
И в морях таинственно дрожат.

Южный Крест, загадочный и кроткий,

В душу льет свой нежный свет ночной -

И душа исполнена предвечной

Красоты и правды неземной.
1895
НА ПРОСЕЛКЕ
Веет утро прохладой степною...

Тишина, тишина на полях!

Заросла повиликой-травою

Полевая дорога в хлебах.
В мураве колеи утопают,

А за ними, с обеих сторон,

В сизых ржах васильки зацветают,

Бирюзовый виднеется лен,
Серебрится ячмень колосистый,

Зеленеют привольно овсы,

И в колосьях брильянты росы

Ветерок зажигает душистый,
И вливает отраду он в грудь,

И свевает с души он тревоги...

Весел мирный проселочный путь,

Хороши вы, степные дороги!
1895
КИПАРИСЫ
Пустынная Яйла дымится облаками,

В туманный небосклон ушла морская даль,

Шумит внизу прибой, залив кипит волнами,

А здесь — глубокий сон и вечная печаль.
Пусть в городе живых, у синего залива,

Гремит и блещет жизнь… Задумчивой толпой

Здесь кипарисы ждут — и строго, молчаливо

Восходит Смерть сюда с добычей роковой.
Жизнь не смущает их, минутная, дневная...

Лишь только колокол вечерний с берегов

Перекликается, звеня и завывая,

С могильной стражею белеющих крестов.
1896

x x x
Ночь и даль седая, -

В инее леса.

Звездами мерцая.

Светят небеса.
Звездный свет белеет,

И земля окрест

Стынет-цепенеет

В млечном свете звезд.
Тишина пустыни...

Четко за горой

На реке в долине

Треснет лед порой...
Метеор зажжется,

Озаряя снег...

Шорох пронесется -

Зверя легкий бег...
И опять — молчанье...

В бледной мгле равнин,

Затаив дыханье,

Я стою один.
1896
РОДИНА
Под небом мертвенно-свинцовым

Угрюмо меркнет зимний день,

И нет конца лесам сосновым,

И далеко до деревень.
Один туман молочно-синий,

Как чья-то кроткая печаль,

Над этой снежною пустыней

Смягчает сумрачную даль.
1896

x x x
В окошко из темной каюты

Я высунул голову. Ночь.

Кипящее черное море

Потопом уносится прочь.
Над морем — тупая громада

Стальной пароходной стеньг.

Торчу из нее и пьянею

От зыбко бегущей волны.
И все забирает налево

Покатая к носу стена,

Хоть должен я верить, что прямо

Свой путь пролагает она.
Все вкось чья-то сила уводит

Наш темный полуночный гроб,

Все будто на нас, а все мимо

Несется кипящий потоп.
Одно только звездное небо.

Один небосвод недвижим,

Спокойный и благостный, чуждый

Всему, что так мрачно под ним.
1896
НА ДНЕПРЕ
За мирным Днепром, за горами

Заря догорала светло,

И тепел был воздух вечерний,

И ясно речное стекло.
Вечернее алое небо

Гляделось в зеркальный затон,

И тихо под лодкой качался

В бездонной реке небосклон...
Далекое, мирное счастье!

Не знаю, кого я любил.

Чей образ, и нежный, и милый,

Так долго я в сердце хранил.
Но сердце грустит и доныне...

И помню тебя я, как сон -

И близкой, и странно далекой,

Как в светлой реке небосклон...
1896
НА ХУТОРЕ
Свечи нагорели, долог зимний вечер...

Сел ты на лежанку, поднял тихий взгляд -

И звучит гитара удалью печальной

Песне беззаботной, старой песне в лад.
«Где ты закатилось, счастье золотое?

Кто тебя развеял по чистым полям?

Не взойти над степью солнышку с заката.

Нет пути-дороги к невозвратным дням!»
Свечи нагорели, долог зимний вечер...

Брови ты приподнял, грустен тихий взгляд...

Не судья тебе я за грехи былого!

Не воротишь жизни прожитой назад!
1897

x x x
Отчего ты печально, вечернее небо?

Оттого ли, что жаль мне земли,

Что туманно синеет безбрежное море

И скрывается солнце вдали?
Отчего ты прекрасно, вечернее небо?

Оттого ль, что далеко земля,

Что с прощальною грустью закат угасает

На косых парусах корабля
И шумят тихим шумом вечерние волны

И баюкают песней своей

Одинокое сердце и грустные думы

В беспредельном просторе морен?
1897
СЕВЕРНОЕ МОРЕ
Холодный ветер, резкий и упорный,

Кидает нас, и тяжело грести;

Но не могу я взоров отвести

От бурных волн, от их пучины черной.
Они кипят, бушуют и гудят,

В ухабах их, меж зыбкими горами,

Качают чайки острыми крылами

И с воплями над бездною скользят.
И ветер вторит диким завываньем

Их жалобным, но радостным стенаньям,

Потяжелее выбирает вал,
Напрягши грудь, на нем взметает пену

И бьет его о каменную стену

Прибрежных мрачных скал.
1897

x x x
Скачет пристяжная, снегом обдает...

Сонный зимний ветер надо мной поет,

В полусне волнуясь, по полю бежит,

Вместе с колокольчиком жалобно дрожит.
Эй, проснися, ветер! Подыми пургу,

Задымись метелью белою в лугу,

Загуди поземкой, закружись в степи,

Крикни вместо песни: «Постыдись, не спи!»
Безотраден путь мой! Каждый божий день -

Глушь лесов да холод-голод деревень...

Стыдно мне и больно… Только стыд-то мой

Слишком скоро гаснет в тишине немой!
Сонный зимний ветер надо мной поет,

Усыпляет песней, воли не дает,

Пусть заносит снегом, по полю бежит,

Вместе с колокольчиком жалобно дрожит...
1897

x x x
Таинственно шумит лесная тишина.

Незримо по лесам поет и бродит Осень...

Темнеет день за днем, — и вот опять слышна

Тоскующая песнь под звон угрюмых сосен.
«Пусть по ветру летит и кружится листва,

Пусть заметет она печальный след былого!

Надежда, грусть, любовь — вы, старые слова,

Как блеклая листва, не расцветете снова!»
Угрюмо бор гудит, несутся листья вдаль...

Но в шумном ропоте и песне безнадежной

Я слышу жалобу: в ней тихая печаль,

Укор былой весне, и ласковый, и нежный.
И далеко еще безмолвная зима...

Душа готова вновь волненьям предаваться,

И сладко ей грустить и грустью упиваться,

Не внемля голосу ума.
1898

x x x
И вот опять уж по зарям

В выси, пустынной и привольной,

Станицы птиц летят к морям,

Чернея цепью треугольной.
Ясна заря, безмолвна степь,

Закат алеет, разгораясь...

И тихо в небе эта цепь

Плывет, размеренно качаясь.
Какая даль и вышина!

Глядишь — и бездной голубою

Небес осенних глубина

Как будто тает над тобою.
И обнимает эта даль, -

Душа отдаться ей готова,

И новых, светлых дум печаль

Освобождает от земного.
1898
ПЛЕЯДЫ
Стемнело. Вдоль аллей, над сонными прудами,

Бреду я наугад.

Осенней свежестью, листвою и плодами

Благоухает сад.
Давно он поредел, — и звездное сиянье

Белеет меж ветвей.

Иду я медленно, — и мертвое молчанье

Царит во тьме аллей.
И звонок каждый шаг среди ночной прохлады.

И царственным гербом

Горят холодные алмазные Плеяды

В безмолвии ночном.
1898

x x x
Снова сон, пленительный и сладкий,

Снится мне и радостью пьянит, -

Милый взор зовет меня украдкой,

Ласковой улыбкою манит.
Знаю я, — опять меня обманет

Этот сон при первом блеске дня,

Но пока печальный день настанет,

Улыбнись мне — обмани меня!
1898

x x x
Я к ней вошел в полночный час.

Она спала, — луна сияла

В ее окно, — и одеяла

Светился спущенный атлас.
Она лежала на спине,

Нагие раздвоивши груди, -

И тихо, как вода в сосуде,

Стояла жизнь ее во сне.
1898

x x x
Звезды ночью весенней нежнее,

Соловьи осторожней поют...

Я люблю эти темные ночи,

Эти звезды, и клены, и пруд.
Ты, как звезды, чиста и прекрасна...

Радость жизни во всем я ловлю -

В звездном небе, в цветах, в ароматах...

Но тебя я нежнее люблю.
Лишь с тобою одною я счастлив,

И тебя не заменит никто:

Ты одна меня знаешь и любишь

И одна понимаешь — за что!
1898

x x x
Как светла, как нарядна весна!

Погляди мне в глаза, как бывало,

И скажи: отчего ты грустна?

Отчет ты так ласкова стала?
Но молчишь, ты, слаба, как цветок...

О, молчи! Мне не надо признанья:

Я узнал эту ласку прощанья, -

Я опять одинок!
1899

x x x
Зеленоватый свет пустынной лунной ночи,

Далеко под горой — морской пустынный блеск...

Я слышу на горах осенний ветер в соснах

И под обрывом скал — невнятный шум и плеск.
Порою блеск воды, как медный щит, светлеет.

Порой тускнеет он и зыбью взор томит...

Как в полусне сижу… Осенний ветер веет

Соленой свежестью — и все кругом шумит.
И в шорохе глухом и гуле горных сосен

Я чувствую тоску их безнадежных дум,

А в шумном плеске волн — лишь холод лунной ночи

Да мертвый плеск и шум.
1899
1903-1915
x x x
На окне, серебряном от инея,

За ночь хризантемы расцвели.

В верхних стеклах — небо ярко-синее

И застреха в снеговой пыли.
Всходит солнце, бодрое от холода,

Золотится отблеском окно.

Утро тихо, радостно и молодо.

Белым снегом все запушено.
И все утро яркие и чистые

Буду видеть краски в вышине,

И до полдня будут серебристые

Хризантемы на моем окне.
VIII.03
СЕВЕРНАЯ БЕРЕЗА
Над озером, над заводью лесной -

Нарядная зеленая береза...

«О девушки! Как холодно весной:

Я вся дрожу от ветра и мороза!»
То дождь, то град, то снег, как белый пух,

То солнце, блеск, лазурь и водопады...

«О девушки! Как весел лес и луг!

Как радостны весенние наряды!»

Опять, опять нахмурилось, — опять

Мелькает снег и бор гудит сурово...

«Я вся дрожу. Но только б не измять

Зеленых лент! Ведь солнце будет снова».
15.I.03
ПОСЛЕ БИТВЫ
Воткнув копье, он сбросил шлем и лег.

Курган был жесткий, выбитый. Кольчуга

Колола грудь, а спину полдень жег...

Осенней сушью жарко дуло с юга.
И умер он. Окостенел, застыл,

Припав к земле тяжелой головою.

И ветер волосами шевелил,

Как ковылем, как мертвою травою.
И муравьи закопошились в них...

Но равнодушно все вокруг молчало,

И далеко среди полей нагих

Копье, в курган воткнутое, торчало.
31.VIII.03

x x x
Далеко на севере Капелла

Плещет семицветным огоньком,

И оттуда, с поля, тянет ровным,

Ласковым полуночным теплом.

За окном по лопухам чернеет

Тень от крыши; дальше, на кусты

И на жнивье, лунный свет ложится,

Как льняные белые холсты.
1903
ГОЛУБИ
Раскрыт балкон, сожжен цветник морозом

Опустошен поблекший сад дождями.
Как лунный камень, холодно и бледно

Над садом небо. Ветер в небе гонит

Свинцовые и дымчатые тучи.

И крупный ливень с бурей то и дело

Бежит, дымится по саду… Но если

Внезапно глянет солнце, что за радость

Овладевает сердцем! Жадно дышишь

Душистым влажным воздухом, уходишь

С открытой головою по аллее,

Меж тем как над аллеей все приветней

Синеет небо яркое — и вдруг

С гумна стрелою мчится белый турман

И снежным комом падает к балкону,

За ним другой — и оба долго, долго

Пьют из лазурной лужи, поднимая

Свои головки кроткие… Замрешь.

Боясь их потревожить, весь охвачен

Какой-то робкой радостью, и мнится,

Что пьют они не дождевую воду,

А чистую небесную лазурь.
(1903)
МОРОЗ
Так ярко звезд горит узор,

Так ясно Млечный Путь струится,

Что занесенный снегом двор

Весь и блестит и фосфорится.
Свет серебристо-голубой,

Свет от созвездий Ориона,

    продолжение
--PAGE_BREAK--Как в сказке, льется над тобой

На снег морозный с небосклона.
И фосфором дымится снег,

И видно, как мерцает нежно

Твой ледяной душистый мех,

На плечи кинутый небрежно,
Как серьги длинные блестят,

И потемневшие зеницы

С восторгом жадности глядят

Сквозь серебристые ресницы.
21.VII.03
НАДПИСЬ НА ЧАШЕ
Древнюю чашу нашел он у шумного синего моря,

В древней могиле, на диком песчаном прибрежье.

Долго трудился он; долго слагал воедино

То, что гробница хранила три тысячи лет, как святыню,

И прочитал он на чаше

Древнюю повесть безмолвных могил и гробниц:
«Вечно лишь море, безбрежное море и небо,

Вечно лишь солнце, земля и ее красота,

Вечно лишь то, что связует незримою связью

Душу и сердце живых с темной душою могил».


x x x
Обрыв Яйлы. Как руки фурий,

Торчит над бездною из скал

Колючий, искривленный бурей,

Сухой и звонкий астрагал.
И на заре седой орленок

Шипит в гнезде, как василиск,

Завидев за морем спросонок

В тумане сизом красный диск.
1903

x x x
ОДИНОЧЕСТВО
И ветер, и дождик, и мгла

Над холодной пустыней йоды.

Здесь жизнь до весны умерла,

До весны опустели сады.

Я на даче один. Мне темно

За мольбертом, и дует в окно.

Вчера ты была у меня,

Но тебе уж тоскливо со мной.

Под вечер ненастного дня

Ты мне стала казаться женой...

Что ж, прощай! Как-нибудь до весны

Проживу и один — без жены...

Сегодня идут без конца

Те же тучи — гряда за грядой.

Твой след под дождем у крыльца

И мне больно глядеть одному

В предвечернюю серую тьму.

Мне крикнуть хотелось вослед:

«Воротись, я сроднился с тобой!»

Но для женщины прошлого нет:

Разлюбила — и стал ей чужой.

Что ж! Намин затоплю, буду пить...

Хорошо бы собаку купить.
(1903)

x x x
Первый утренник, серебряный мороз!

Тишина и звонкий холод на заре.

Свежим глянцем зеленеет след колес

На серебряном просторе, на дворе.
Я в холодный обнаженный сад пойду -

Весь рассеян по земле его наряд.

Бирюзой сияет небо, а в саду

Красным пламенем настурции горят.
Первый утренник — предвестник зимних дней.

Но сияет небо ярче с высоты;

Сердце стало и трезвей и холодней,

Но как пламя рдеют поздние цветы.
1903

x x x
Старик у хаты веял, подкидывал лопату,

Как раз к святому Спасу покончив с молотьбой.

Старуха в белой плахте белила мелом хату

И обводила окна каймою голубой.
А солнце, розовея, в степную пыль садилось -

И тени ног столбами ложились на гумно,

А хата молодела — зарделась, застыдилась -

И празднично блестело протертое окно.
1903
СУМЕРКИ
Как дым, седая мгла мороза

Застыла в сумраке ночном.

Как привидение, береза

Стоит, серея, за окном.
Таинственно в углах стемнело,

Чуть светит печь, и чья-то тень

Над всем простерлася несмело, -

Грусть, провожающая день,
Грусть, разлитая на закате

В полупомеркнувшей золе,

И в тонком теплом аромате

Сгоревших дров, и в полумгле,
И в тишине, — такой угрюмой,

Как будто бледный призрак дня

С какою-то глубокой думой

Глядит сквозь сумрак на меня.
(1903)

x x x
Там, на припеке, спят рыбацкие ковши;

Там низко над водой склоняются кистями

Темно-зеленые густые камыши;

Полдневный ветерок змеистыми струями
Порой зашелестит в их потайной глуши,

Да чайка вдруг блеснет сребристыми крылами

С плаксивым возгласом тоскующей души -

И снова плавни спят, сияя зеркалами.
Над тонким их стеклом, где тонет небосвод,

Нередко облако восходит и глядится

Блистающим столбом в зеркальный сон болот -
И как светло тогда в бездонной чаше вод!

Как детски верится, что в бездне их таится

Какой-то дивный мир, что только в детстве снится!
1903

x x x
Уж подсыхает хмель на тыне.

За хуторами, на бахчах,

В нежарких солнечных лучах

Краснеют бронзовые дыни.
Уж хлеб свезен, и вдалеке,

Над старою степною хатой,

Сверкает золотой заплатой

Крыло на сером ветряке.
1903
ЗАПУСТЕНИЕ
Домой я шел по скату вдоль Оки,

По перелескам, берегам нагорным,

Любуясь сталью вьющейся реки

И горизонтом низким и просторным.

Выл теплый, тихий, серенький денек,

Среди берез желтел осинник редкий,

И даль лугов за их прозрачной сеткой

Синела чуть заметно — как намек.

Уже давно в лесу замолкли птицы,

Свистели и шуршали лишь синицы.

Я уставал, кругом все лес пестрел,

Но вот на перевале, за лощиной,

Фруктовый сад листвою закраснел,

И глянул флигель серою руиной.

Глеб отворил мне двери на балкон,

Поговорил со мною в позе чинной,

Принес мне самовар — и по гостиной

Полился нежный и печальный стон.

Я в кресло сел, к окну, и, отдыхая,

Следил, как замолкал он, потухая.
В тиши звенел он чистым серебром,

А я глядел на клены у балкона,

На вишенник, красневший под бугром...
Вдали синели тучки небосклона

И умирал спокойный серый день,

Меж тем как в доме, тихом, как могила,

Неслышно одиночество бродило

И реяла задумчивая тень.

Пел самовар, а комната беззвучно

Мне говорила: «Пусто, брат, и скучно!»
В соломе, возле печки, на полу,

Лежала груда яблок; паутины

Под образом качалися в углу,

А у стены темнели клавесины.

Я тронул их — и горестно в тиши

Раздался звук. Дрожащий, романтичный,

Он жалок был, но я душой привычной

В нем уловил напев родной души:

На этот лад, исполненный печали,

Когда-то наши бабушки пепали.
Чтоб мрак спугнуть, я две свечи зажег,

И весело огни их заблестели,

И побежали тени в потолок,

А стекла окон сразу посинели...

Но отчего мой домик при огне

Стал и бедней и меньше? О, я знаю -

Он слишком стар… Пора родному краю

Сменить хозяев в нашей стороне.

Нам жутко здесь. Мы все в тоске, в тревоге...

Пора свести последние итоги.
Печален долгий вечер в октябре!

Любил я осень позднюю в России.

Любил лесок багряный на горе,

Простор полей и сумерки глухие,

Любил стальную, серую Оку,

Когда она, теряясь лентой длинной

В дали лугов, широкой и пустынной,

Мне навевала русскую тоску...

Но дни идут, наскучило ненастье -

И сердце жаждет блеска дня и счастья.
Томит меня немая тишина.

Томит гнезда немого запустенье.

Я вырос здесь. Но смотрит из окна

Заглохший сад. Над домом реет тленье,

И скупо в нем мерцает огонек.

Уж свечи нагорели и темнеют,

И комнаты в молчанье цепенеют,

А ночь долга, и новый день далек.

Часы стучат, и старый дом беззвучно

Мне говорит: «Да, без хозяев скучно!
Мне на покой давно, давно пора...

Поля, леса — все глохнет без заботы...

Я жду веселых звуков топора,
Жду разрушенья дерзостной работы,

Могучих рук и смелых голосов!

Я жду, чтоб жизнь, пусть даже в грубой силе,

Вновь расцвела из праха на могиле,

Я изнемог, и мертвый стук часов

В молчании осенней долгой ночи

Мне самому внимать нет больше мочи!»
(1903)
ПОРТРЕТ
Погост, часовенка над склепом,

Венки, лампадки, образа

И в раме, перевитой крепом -

Большие ясные глаза.
Сквозь пыль на стеклах, жарким светом

Внутри часовенка горит.

«Зачем я в склепе, в полдень, летом?» -

Незримый кто-то говорит.
Кокетливо-проста прическа,

И пелеринка на плечах...

А тут повсюду — капли воска

И банты крепа на свечах,
Венки, лампадки, пахнет тленьем...

И только этот милый взор

Глядит с веселым изумленьем

На этот погребальный вздор.
Март, 1903
РАЗЛИВ
Паром, скрипя, ушел. В разлив, по тусклой зыби,

Сквозь муть лиловых туч румянится заря.

На темном кряже гор, в их сумрачном изгибе,

Померкнули в лесу кресты монастыря.
Оттуда по Оке пахучим дымом тянет...

Но и костер потух, пылавший за Окой,

И монастырь уснул. Темней уже не станет,

Но все же ночь давно — ночь, сумрак и покой.
Лишь брезжится закат на взгорьях сквозь верхушки,

Блестит, как ртуть, вода по лужам на песке,

Дрожит в разливе рябь, да сонные лягушки

Звенят чуть слышно в тростнике.
(1903 — 1904)
КОСОГОР
Косогор над разлужьем и пашни кругом,

Потускневший закат, полумрак...

Далеко за извалами крест над холмом -

Неподвижный ветряк.

Как печальна заря! И как долго она

Тлеет в сонном просторе равнин!

Вот чуть внятная девичья песня слышна...

Вот заплакала лунь… И опять тишина...

Ночь, безмолвная ночь. Я один.

Я один, а вокруг темнота и поля,

И ни звука в просторе их нет...

Точно проклят тот край, тот народ, где земля

Так пустынна уж тысячу лет!
(1903 — 1904)
РОЗЫ
Блистая, облака лепились

В лазури пламенного дня.

Две розы под окном раскрылись -

Две чаши, полные огня.
В окно, в прохладный сумрак дома,

Глядел зеленый знойный сад,

И сена душная истома

Струила сладкий аромат.
Порою, звучный и тяжелый,

Высоко в небе грохотал

Громовый гул… Но пели пчелы,

Звенели мухи — день сиял.
Порою шумно пробегали

Потоки ливней голубых...

Но солнце и лазурь мигали

В зеркально-зыбком блеске их -
И день сиял, и млели розы,

Головки томные клоня,

И улыбалися сквозь слезы

Очами, полными огня.
(1903-1904)
РАЗВАЛИНЫ
Над синим портом — серые руины

Остатки древней греческой тюрьмы

На юг — морские зыбкие равнины,

На север — голые холмы.
В проломах стен — корявые оливы

И дереза, сопутница руин,

А под стенами — красные обрывы

И волн густой аквамарин.
Угрюмо здесь, в сырых подземных кельях;

Н весело тревожить сон темниц,

Перекликаться с эхом в подземельях

И видеть небо из бойниц!
Давно октябрь, но не уходит лето:

Уж на холмах желтеет шелк травы,

Но воздух чист — и сколько в небе света,

А в море нежной синевы!
И тихи, тихи старые руины.

И целый день, под мерный шум валов,

Слежу я в море парус бригантины,

А в небесах — круги орлов.
И усыпляет моря шум атласный.

И кажется, что в мире жизни нет:

Есть только блеск, лазурь и воздух ясный,

Простор, молчание и свет.
(1903 — 1904)
НА МАЯКЕ
В пустой маяк, в лазурь оконных впадин,

Осенний ветер дует — и, звеня,

Гудит вверху. Он влажен и прохладен,

Он опьяняет свежестью меня.
Остановись на лестнице отвесной,

Гляжу в окно. Внизу шумит прибой

И зыбь бежит. А выше — свод небесный

И океан туманно-голубой.
Внизу — шум волн, а наверху, как струны,

Звенит-поет решетка маяка.

И все плывет: маяк, залив, буруны,

И я, и небеса, и облака.
(1903-1904)
СТОН
Как розовое море — даль пустынь.

Как синий лотос — озеро Мерида.

«Встань, сонный раб, и свой шалаш покинь:

Уж озлатилась солнцем пирамида».
И раб встает. От жесткого одра

Идет под зной и пламень небосклона.

Рассвет горит. И в пышном блеске Ра

Вдали звучат стенания Мемнона.

В ОТКРЫТОМ МОРЕ
В открытом море — только небо,

Вода да ветер. Тяжело

Идет волна, и низко кренит

Фелюка серое крыло.

В открытом море ветер гонит

То свет, то тень — и в облака

Сквозит лазурь… А ты забыта,

Ты бесконечно далека!

Но волны, пенясь и качаясь,

Идут, бегут навстречу мне

И кто-то синими глазами

Глядит в мелькающей волне.

И что-то вольное, живое,

Как эта синяя вода,

Опять, опять напоминает

То, что забыто навсегда!

ВЕРШИНА
Леса, скалистые теснины -

И целый день, в конце теснин,

Громада снеговой вершины

Из-за лесных глядит вершин.
Селений нет, ущелья дики,

Леса синеют и молчат,

И серых скал нагие пики

На скатах из лесов торчат.
Но целый день, — куда ни кину

Вдоль по горам смущенный взор, -

Лишь эту белую вершину

Повсюду вижу из-за гор.
Она полнеба заступила,

За облака ушла венцом -

И все смирилось, все застыло

Пред этим льдистым мертвецом.

НА ВИНОГРАДНИКЕ
На винограднике нельзя дышать. Лоза

Пожухла, сморщилась. Лучистый отблеск моря

И белизна шоссе слепят огнем глаза,

А дача на холме, на голом косогоре.
Скрываюсь в дом. О, рай! Прохладно и темно,

Все ставни заперты… Но нет, и здесь не скрыться:

Прямой горячий луч блестит сквозь щель в окно -

И понемногу тьма редеет, золотится.
Еще мгновение — и приглядишься к ней,

И будешь чувствовать, что за стеною — море,

Что за стеной — шоссе, что нет нигде теней,

Что вся земля горит в сияющем просторе!

ОГОНЬ
Нет ничего грустной ночного

Костра, забытого в бору.

О, как дрожит он, потухая

И разгораясь на ветру!
Ночной холодный ветер с моря

Внезапно залетает в бор;

Он, бешено кружась, бросает

В костер истлевший хвойный сор -
И пламя вспыхивает жадно,

И тьма, висевшая шатром,

Вдруг затрепещет, открывая

Стволы и ветви над костром.
Но ветер пролетает мимо,

Теряясь в черной высоте,

И ветру отвечает гулом

Весь бор, невидный в темноте,
И снова затопляет тьмою

Свет замирающий… О, да!

Еще порыв, еще усилье -

И он исчезнет без следа,
И явственней во мраке станет

Звон сонной хвои, скрип стволов

И этот жуткий, все растущий

Протяжный гул морских валов.

ПОД ВЕЧЕР
Угрюмо шмель гудит, толкаясь по стеклу...
    продолжение
--PAGE_BREAK--
В окно зарница глянула тревожно...

Притихший соловей в сирени на валу

Выводит трели осторожно.
Гром, проворчав в саду, скатился за гумно;

Но воздух меркнет, небо потухает...

А тополь тянется в открытое окно

И ладаном благоухает.

ПРИЗРАКИ
Нет, мертвые не умерли для нас!

Есть старое шотландское преданье,

Что тени их, незримые для глаз,

В полночный час к нам ходят на свиданье,

Что пыльных арф, висящих на стенах,

Таинственно касаются их руки

И пробуждают в дремлющих струнах

Печальные и сладостные звуки.

Мы сказками предания зовем,

Мы глухи днем, мы дня не понимаем;

Но в сумраке мы сказками живем

И тишине доверчиво внимаем.

Мы в призраки не верим; но и нас

Томит любовь, томит тоска разлуки...

Я им внимал, я слышал их не раз,

Те грустные и сладостные звуки!

СКВОЗЬ ВЕТВИ
Осень листья темной краской метит:

Не уйти им от своей судьбы!

Но светло и нежно небо светит

Сквозь нагие черные дубы,

Что-то неземное обещает,

К тишине уводит от забот -

И опять, опять душа прощает

Промелькнувший, обманувший год!

АЙЯ-СОФИЯ
Светильники горели, непонятный

Звучал язык, — великий шейх читал

Святой Коран, — и купол необъятный

В угрюмом мраке пропадал.
Кривую саблю вскинув над толпою,

Шейх поднял лик, закрыл глаза — и страх

Царил в толпе, и мертвою, слепою

Она лежала на коврах...
А утром храм был светел. Все молчало

В смиренной и священной тишине,

И солнце ярко купол озаряло

В непостижимой вышине.
И голуби в нем, рея, ворковали,

И с вышины, из каждого окна,

Простор небес и воздух сладко звали

К тебе, Любовь, к тебе, Весна!
1903 — 1906
АПРЕЛЬ
Туманный серп, неясный полумрак,

Свинцово-тусклый блеск железной крыши,

Шум мельницы, далекий лай собак,

Таинственный зигзаг летучей мыши.
А в старом палисаднике темно,

Свежо и сладко пахнет можжевельник,

И сонно, сонно светится сквозь ельник

Серпа зеленоватое пятно.
1903 — 1906
ЧЕРНЫЙ КАМЕНЬ КААБЫ
Он драгоценной яшмой был когда-то,

Он был неизреченной белизны -
Как цвет садов блаженного Джинната,

Как горный снег в дни солнца и весны.
Дух Гавриил для старца Авраама

Его нашел среди песков и скал,

И гении хранили двери храма,

Где он жемчужной грудою сверкал.
Но шли века — со всех концов вселенной

К нему неслись молитвы, я рекой

Текли во храм, далекий и священный,

Сердца, обремененные тоской...
Аллах! Аллах! Померк твой дар бесценный -

Померк от слез и горести людской!

ЧУЖАЯ
Ты чужая, но любишь,

Любишь только меня.

Ты меня не забудешь

До последнего дня.
Ты покорно и скромно

Шла за ним от венца.

Но лицо ты склонила -

Он не видел лица.
Ты с ним женщиной стала,

Но не девушка ль ты?

Сколько в каждом движенье

Простоты, красоты!
Будут снова измены...

Но один только раз

Так застенчиво светит

Нежность любящих глаз.
Ты и скрыть не умеешь,

Что ему ты чужда...

Ты меня не забудешь

Никогда, никогда!
1903 — 1906
ДАГЕСТАН
Насторожись, стань крепче в стремена.

Н ущелье мрак, шумящие каскады.

И до небес скалистые громады

Истают в конце ущелья как стена.
Над их челом — далеких звезд алмазы.

А на груди, в зловещей темноте.

Лежит аул: дракон тысячеглазый

Гнездится в высоте.
1903 — 1906
ГРОБНИЦА САФИИ
Горный ключ по скатам и оврагам,

Полусонный, убегает вниз.

Как чернец, над белым саркофагом

В синем небе замер кипарис.
Нежные, как девушки, мимозы

Льют под ним узор своих ветвей,

И цветут, благоухают розы

На кустах, где плачет соловей.
Ниже — дикий берег и туманный,

Еле уловимый горизонт:

Там простор воздушный и безгранный,

Голубая бездна — Геллеспонт.
Мир тебе, о юная! Смиренно

Я целую белое тюрбэ:

Пять веков бессмертна и нетленна

На Востоке память о тебе.
Счастлив тот, кто жизнью мир пленяет.

Но стократ счастливей тот, чей прах

Веру в жизнь бессмертную вселяет

И цветет легендами в веках!

К ВОСТОКУ
Вот и скрылись, позабылись снежных гор чалмы.

Зной пустыни, путь к востоку, мертвые холмы.
Каменистый, красно-серый, мутный океан

На восток уходит, в знойный, в голубой туман.
И все жарче, шире веет из степей теплынь,

И все суше, слаще пахнет горькая полынь.
И холмы все безнадежней. Глина, роговик...

День тут светел, бесконечен, вечер синь и дик.
И едва стемнеет, смеркнет, где-то между скал,

Как дитя, как джинн пустыни, плачется шакал,
И на мягких крыльях совки трепетно парят,

И на тусклом небе звезды сумрачно горят.
1903 — 1906
КАМЕННАЯ БАБА
От зноя травы сухи и мертвы.

Степь — без границ, но даль синеет слабо.

Вот остов лошадиной головы.

Вот снова — Каменная Баба.
Как сонны эти плоские черты!

Как первобытно-грубо это тело!

Но я стою, боюсь тебя… А ты

Мне улыбаешься несмело.
О дикое исчадье древней тьмы!

Не ты ль когда-то было громовержцем? -

Не бог, не бог нас создал.

Это мы Богов творили рабским сердцем.
1903 — 1906
НА ОБВАЛЕ
Печальный берег! Сизые твердыни

Гранитных стен до облака встают,

А ниже — хаос каменной пустыни,

Лавина щебня, дьявола приют.
Но нищета смиренна. Одиноко

Она ушла на берег — и к скале

Прилипла сакля… Верный раб пророка

Довольствуется малым на земле.
И вот — жилье. Над хижиной убогой

Дымок синеет… Прыгает коза...

И со скалы, нависшей над дорогой,

Блестят агатом детские глаза.
1903 — 1906
ПАХАРЬ
Легко и бледно небо голубое,

Поля в весенней дымке. Влажный пар

Взрезаю я — и лезут на подвои

Пласты земли, бесценный божий дар.
По борозде спеша за сошниками,

Я оставляю мягкие следы -

Так хорошо разутыми ногами

Ступать на бархат теплой борозды!
В лилово-синем море чернозема

Затерян я. И далеко за мной,

Где тусклый блеск лежит на кровле дома,

Струится первый зной.
1903 — 1906
ПЕЧАЛЬ
На диких скалах, средь развалин -

Рать кипарисов. Она гудит

Под ветром с моря. Угрюм, печален

Пустынный остров, нагой гранит.
Уж берег темен — заходят тучи.

Как крылья чаек, среди камней

Мелькает пена. Прибой все круче,

Порывы ветра все холодней.
И кто-то скорбный, в одежде темной,

Стоит над морем… Вдали — печаль

И сумрак ночи...

ПЕСНЯ
Я — простая девка на баштане,

Он — рыбак, веселый человек.

Тонет белый парус на Лимане,

Много видел он морей и рек.
Говорят, гречанки на Босфоре

Хороши… А я черна, худа.

Утопает белый парус в море -

Может, не вернется никогда!
Буду ждать в погоду, в непогоду...

Не дождусь — с баштана разочтусь,

Выйду к морю, брошу перстень в воду

И косою черной удавлюсь.

ПТИЦА
Мы привязали к шее каждого его птицу.

Коран
На всех на вас — на каждой багрянице,

На каждом пыльном рубище раба -

Есть амулет, подобный вещей птице,

Есть тайный знак, и этот знак — Судьба.
От древности, когда он путь свой начал,

Он совершал его среди гробов:

Он, проходя, следы свои означил

Зловещей белизною черепов.

Хамсин на них горячей мглою дует,

Песок, струясь, бежит по их костям.

Всем чуждая, на них сова ночует

Среди могильных ям.
1903 — 1906
ТЕРЕМ
Высоко стоит луна.

Тени елей резки, четки.

Я — в светлице у окна,

Я бледнее полотна...

В серебре пруты решетки.
Мать, отец — все спят давно.

Я с распущенной косою

Загляделася в окно...

Я бледна, как полотно,

Как поляна под росою.
Подоконник не велик,

Все же можно здесь прижаться...

С неба смотрит лунный лик,

И у ног на половик

Клетки белые ложатся.
Да и я — как в серебре,

Испещренная крестами...

Долги ночи в сентябре!

Но усну лишь на заре,

Истомленная мечтами.
1903 — 1906
У БЕРЕГОВ МАЛОЙ АЗИИ
Здесь царство Амазонок. Были дики

Их буйные забавы. Много дней

Звучали здесь их радостные клики

И ржание купавшихся коней.

Но век наш — миг. И кто укажет ныне,

Где на пески ступала их нога?

Не ветер ли среди морской пустыни?

Не эти ли нагие берега?

Давно унес, развеял ветер южный

Их голоса от этих берегов...

Давно слизал, размыл прибой жемчужный

С сырых песков следы подков...
1903 — 1906
ЗА ИЗМЕНУ
Вспомни тех. что покинули страну свою ради страха смерти.

Коран
Их господь истребил за измену несчастной отчизне,

Он костями их тел, черепами усеял поля.

Воскресил их пророк: он просил им у господа жизни.

Но позора земли никогда не прощает Земля.
Две легенды о них прочитал я в легендах Востока.

Милосерда одна: воскрешенные пали в бою.

Но другая жестока: до гроба, по слову пророка,

Воскрешенные жили в пустынном и диком краю.
В этот день восставанья из мертвых одежды их черными стали,

В знак того, что на них — замогильного тления след,

И до гроба их лица, склоненные долу в печали,

Сохранили свинцовый, холодный, безжизненный цвет.

ЗОЛОТОЙ НЕВОД
Волна ушла — блестят, как золотые.

На солнце валуны.

Волна идет — как из стекла литые.

Идут бугры волны.
По ним скользит, колышется медуза,

Живой морской цветок...

Но вот волна изнемогла от груза

И пала на песок.
Зеркальной зыбью блещет и дробится,

А солнце под водой

По валунам скользит и шевелится,

Как невод золотой.
1903 — 1906
ДЕТСТВО
Чем жарче день, тем сладостней в бору

Дышать сухим смолистым ароматом,

И весело мне было поутру

Бродить по этим солнечным палатам!
Повсюду блеск, повсюду яркий свет,

Песок — как шелк… Прильну к сосне корявой

И чувствую: мне только десять лет,

А ствол — гигант, тяжелый, величавый.
Кора груба, морщиниста, красна,

Но так тепла, так солнцем вся прогрета!

И кажется, что пахнет не сосна,

А зной и сухость солнечного света.
1903 — 1906
РЕЧКА
Светло, легко и своенравно

Она блестит среди болот

И к старым мельницам так плавно

Несет стекло весенних вод.
Несет — и знать себе не хочет,

Что там, над омутом в лесу,

Безумно Водяной грохочет,

Стремглав летя по колесу, -
Пылит на мельницах помолом,

Трясет и жернов и привод -

И, падая в бреду тяжелом,

Кружит седой водоворот.


x x x
Набегает впотьмах

И узорною пеною светится

И лазурным сиянием реет у скал на песке...

О божественный отблеск незримого — жизни, мерцающей

В мириадах незримых существ!
Ночь была бы темна,

Но все море насыщено тонкою

Пылью света, и звезды над морем горят.

В полусвете все видно: и рифы, и взморье зеркальное,

И обрывы прибрежных холмов.
В полусвете ночном

Под обрывами волны качаются -

Переполнено зыбкое, звездное зеркало волн!

Но, колеблясь упруго, лишь изредка складки тяжелые

Набегают на влажный песок.
И тогда, фосфорясь,

Загораясь мистическим пламенем,

Рассыпаясь по гравию кипенью бледных огней,

Море светит сквозь сумрак таинственно, тонко и трепетно,

Озаряя песчаное дно.
И тогда вся душа

У меня загорается радостью:

Я в пригоршни ловлю закипевшую пену волны -

И сквозь пальцы течет не волна, а сапфиры, — несметные

Искры синего пламени, Жизнь!
1904
ЖАСМИН
Цветет жасмин. Зеленой чащей

Иду над Тереком с утра.

Вдали, меж гор — простой, блестящий

И четкий конус серебра.
Река шумит, вся в искрах света,

Жасмином пахнет жаркий лес.

А там, вверху — зима и лето:

Январский снег и синь небес.

Лес замирает, млеет в зное,

Но тем пышней цветет жасмин.

В лазури яркой — неземное

Великолепие вершин.
VI.04

x x x
В гостиную, сквозь сад и пыльные гардины,

Струится из окна веселый летний свет,

Хрустальным золотом ложась на клавесины,

На ветхие ковры и выцветший паркет.
Вкруг дома глушь и дичь. Там клены и осины,

Приюты горлинок, шиповник, бересклет...

А в доме рухлядь, тлен: повсюду паутины,

Все двери заперты… И так уж много лет.
В глубокой тишине, таинственно сверкая,

Как мелкий перламутр, беззвучно моль плывет.

По стеклам радужным, как бархатка сухая,

Тревожно бабочка лиловая снует.
Но фортки нет в окне, и рама в нем — глухая.

Тут даже моль недолго наживет!
29.VII.05

x x x
Черные ели и сосны сквозят в палисаднике темном:

В черном узоре ветвей — месяца рог золотой.

Слышу, поют петухи. Узнаю по напевам печальным

Поздний, таинственный час. Выйду на снег, на крыльцо.
Замерло все и застыло, лучатся жестокие звезды,

Но до костей я готов в легком промерзнуть меху,

Только бы видеть тебя, умирающий в золоте месяц,

Золотом блещущий снег, легкие тени берез

И самоцветы небес: янтарно-зеленый Юпитер,

Сириус, дерзкий сапфир, синим горящий огнем,

Альдебарана рубин, алмазную цепь Ориона

И уходящий в моря призрак сребристый — Арго.
1905

x x x
Густой зеленый ельник у дороги,

Глубокие пушистые снега.

В них шел олень, могучий, тонконогий,

К спине откинув тяжкие рога.

Вот след его. Здесь натоптал тропинок,

Здесь елку гнул и белым зубом скреб -

И много хвойных крестиков, остинок

Осыпалось с макушки на сугроб.

Вот снова след, размеренный и редкий,

И вдруг — прыжок! И далеко в лугу

Теряется собачий гон — и ветки,

Обитые рогами на бегу...
    продолжение
--PAGE_BREAK--
О, как легко он уходил долиной!

Как бешено, в избытке свежих сил,

В стремительности радостно-звериной.

Он красоту от смерти уносил!
1905

x x x
Мы встретились случайно на углу.

Я быстро шел и вдруг как свет зарницы

Вечернюю прорезал полумглу

Сквозь черные лучистые ресницы.
На ней был креп, — прозрачный легкий газ

Весенний ветер взвеял на мгновенье,

Но на лице и в ярком блеске глаз

Я уловил былое оживленье.
И ласково кивнула мне она,

Слегка лицо от ветра наклонила

И скрылась за углом… Была весна...

Она меня простила — и забыла.
1905
ОГОНЬ НА МАЧТЕ
И сладостно и грустно видеть ночью

На корабле далеком в темном море

В ночь уходящий топовый огонь.

Когда все спит на даче и сквозь сумрак

Одни лишь звезды светятся, я часто

Сижу на старой каменной скамейке,

Над скалами обрыва. Ночь тепла,

И так темно, так тихо все, как будто

Нет ни земли, ни неба — только мягкий

Глубокий мрак. И вот вдали, во мраке,

Идет огонь — как свечечка. Ни звука

Не слышно на прибрежье, — лишь сверчки

Звенят в горе чуть уловимым звоном,

Будя в душе задумчивую нежность,

А он уходит в ночь и одиноко

Висит на горизонте, в темной бездне

Меж небом и землею… Пойте, пойте,

Сверчки, мои товарищи ночные,

Баюкайте мою ночную грусть!
1905

x x x
Осень. Чащи леса.

Мох сухих болот.

Озеро белесо.

Бледен небосвод.
Отцвели кувшинки,

И шафран отцвел.

Выбиты тропинки,

Лес и пуст и гол.
Только ты красива,

Хоть давно суха,

В кочках у залива

Старая ольха.
Женственно глядишься

В воду в полусне -

И засеребришься

Прежде всех к весне.
1905

x x x
Проснулся я внезапно, без причины.

Мне снилось что-то грустное — и вдруг

Проснулся я. Сквозь голые осины

В окно глядел туманный лунный круг.
Усадьба по-осеннему молчала.

Весь дом был мертв в полночной тишине,

И, как ребенок брошенный, кричала

Ушастая пустушка на гумне.
1905
САПСАН
В полях, далеко от усадьбы,

Зимует просяной омет.

Там табунятся волчьи свадьбы,

Там клочья шерсти и помет.

Воловьи ребра у дороги

Торчат в снегу — и спал на них

Сапсан, стервятник космоногий,

Готовый взвиться каждый миг.
Я застрелил его. А это

Грозит бедой. И вот ко мне

Стал гость ходить. Он до рассвета

Вкруг дома бродит при луне.

Я не видал его. Я слышал

Лишь хруст шагов. Но спать невмочь.

На третью ночь я в поле вышел...

О, как была печальна ночь!
Когтистый след в снегу глубоком

В глухие степи вел с гумна.

На небе мглистом и высоком

Плыла холодная луна.

За валом, над привадой в яме,

Серб маячила ветла.

Даль над пустынными нолями

Была таинственно светла.
Облитый этим странным светом,

Подавлен мертвой тишиной,

Я стал — и бледным силуэтом

Упала тень моя за мной.

По небесам, в туманной мути,

Сияя, лунный лик нырял

И серебристым блеском ртути

Слюду по насту озарял.
Кто был он, этот полуночный

Незримый гость? Откуда он

Ко мне приходит в час урочный

Через сугробы на балкон?
Иль он узнал, что я тоскую,

Что я один? что в дом ко мне

Лишь снег да небо в ночь немую

Глядят из сада при луне?
Быть может, он сегодня слышал,

Как я, покинув кабинет,

По темной зале в спальню вышел,

Где в сумраке мерцал паркет,

Где в окнах небеса синели,

А в этой сини четко встал

Черно-зеленый конус ели

И острый Сириус блистал?
Теперь луна была в зените,

На небе плыл густой туман...

Я ждал его, — я шел к раките

По насту снеговых полян,

И если б враг мой от привады

Внезапно прянул на сугроб, -

Я б из винтовки без пощады

Пробил его широкий лоб.
Но он не шел. Луна скрывалась,

Луна сияла сквозь туман,

Бежала мгла… И мне казалось,

Что на снегу сидит Сапсан.

Морозный иней, как алмазы,

Сверкал на нем, а он дремал,

Седой, зобастый, круглоглазый,

И в крылья голову вжимал.

И был он страшен, непонятен,

Таинственен, как этот бег

Туманной мглы и светлых пятен,

Порою озарявших снег, -

Как воплотившаяся сила

Той Воли, что в полночный час

Нас страхом всех соединила -

И сделала врагами нас.
9.1.05
СТАМБУЛ
Облезлые худые кобели

С печальными, молящими глазами -

Потомки тех, что из степей пришли

За пыльными скрипучими возами.
Был победитель славен и богат,

И затопил он шумною ордою

Твои дворцы, твои сады, Царьград.

И предался, как сытый лев, покою.
Но дни летят, летят быстрее птиц!

И вот уже в Скутари на погосте

Чернеет лес, и тысячи гробниц

Белеют в кипарисах, точно кости.
И прах веков упал на прах святынь.

На славный город, ныне полудикий.

И вой собак звучит тоской пустынь

Под византийской ветхой базиликой.
И пуст Сераль, и смолк его фонтан,

И высохли столетние деревья...

Стамбул, Стамбул! Последний мертвый стан

Последнего великого кочевья!
1905

x x x
Все море — как жемчужное зерцало,

Сирень с отливом млечно-золотым.

В дожде закатном радуга сияла.

Теперь душист над саклей тонкий дым.
Вон чайка села в бухточке скалистой, -

Как поплавок. Взлетает иногда,

И видно, как струею серебристой

Сбегает с лапок розовых вода.
У берегов в воде застыли скалы,

Под ними светит жидкий изумруд,

А там, вдали — и жемчуг, и опалы

По золотистым яхонтам текут.
1905
С ОСТРОГОЙ
Костер трещит. В фелюке свет и жар.

В воде стоят и серебрятся щуки,

Белеет дно… Бери трезубец в руки

И не спеши. Удар! Еще удар!
Но поздно. Страсть — как сладостный кошмар.

Но сил уж нет, противны кровь и муки...

Гаси, гаси — вали с борта фелюки

Костер в Лиман… И чад, и дым, и пар!
Теперь легко, прохладно. Выступают

Туманные созвездья в полутьме.

Волна качает, рыбы засыпают...

И вверх лицом ложусь я на корме.
Плыть — до зари, но в море путь не скучен.

Я задремлю под ровный стук уключин.


x x x
В лесу, в горе, родник, живой и звонкий,

Над родником старинный голубец

С лубочной почерневшею иконкой,

А в роднике березовый корец.
Я не люблю, о Русь, твоей несмелой,

Тысячелетней, рабской нищеты.

О, этот крест и этот ковшик белый...

Смиренные, родимые черты!
1905
ЧИБИСЫ
Заплакали чибисы, тонко и ярко

Весенняя светится синь,

Обвяла дорога, где солнце — там жарко,

Сереет и сохнет полынь.
На серых полях — голубые озера,

На пашнях — лиловая грязь.

И чибисы плачут — от света, простора.

От счастия — плакать, смеясь.
13.IV.06
КУПАЛЬЩИЦА
Смугла, ланиты побледнели,

И потемнел лучистый взгляд.

На молодом холодном теле

Струится шелковый наряд.

Залив опаловою гладью

В дали сияющей разлит.

И легкий ветер смольной прядью

Ее волос чуть шевелит.

И млеет знойно-голубое

Подобье гор — далекий Крым.

И горяча тропа на зное

По виноградникам сухим.
1906
НОВЫЙ ГОД
Ночь прошла за шумной встречей года...

Сколько сладкой муки! Сколько раз

Я ловил, сквозь блеск огней и говор,

Быстрый взгляд твоих влюбленных глаз!
Вышли мы, когда уже светало

И в церквах затеплились огни...

О, как мы любили! Как томились!

Но и здесь мы были не одни.
Молча шла ты об руку со мною

По средине улиц. Городок

Точно вымер. Мягко веял влажный

Тающего снега холодок...
Но подъезд уж близок. Вот и двери...

О, прощальный милый взгляд! «Хоть раз,

Только раз прильнуть к тебе всем сердцем

В этот ранний, в этот сладкий час!»
Но сестра стоит, глядит бесстрастно.

«Доброй ночи!» Сдержанный поклон,

Стук дверей — и я один. Молчанье,

Бледный сумрак, предрассветный звон...

ЗМЕЯ
Покуда март гудит в лесу по голым

Снастям ветвей, — бесцветна и плоска,

Я сплю в дупле. Я сплю в листве тяжелым,

Холодным сном — и жду: весна близка.
Уж в облаках, как синие оконца,

Сквозит лазурь… Подсохло у корней,

И мотылек в горячем свете солнца

Припал к листве… Я шевелюсь под ней,
Я развиваю кольца, опьяняюсь

Теплом лучей… Я медленно ползу -

И вновь цвету, горю, меняюсь,

Ряжусь то в медь, то в сталь, то в бирюзу.
Где суше лес, где много пестрых листьев

И желтых мух, там пестрый жгут — змея.

Чем жарче день, чем мухи золотистей -

Тем ядовитей я.


x x x
Тонет солнце, рдяным углем тонет

За пустыней сизой. Дремлет, клонит

Головы баранта. Близок час:
Мы проводим солнце, обувь скинем

И свершим под звездным, темным, синим

Милосердным небом свой намаз.
Пастухи пустыни, что мы знаем!

Мы, как сказки детства, вспоминаем

Минареты наших отчих стран.
Разверни же, Вечный, над пустыней

На вечерней тверди темно-синей

Книгу звезд небесных — наш Коран!
И, склонив колени, мы закроем

Очи в сладком страхе, и омоем

Лица холодеющим песком,
И возвысим голос, и с мольбою

В прахе разольемся пред тобою,

Как волна на берегу морском.
1915
1912 -1917
(*341)
ПСКОВСКИЙ БОР
Вдали темно и чащи строги.

Под красной мачтой, под сосной

Стою и медлю — на пороге

В мир позабытый, но родной.
Достойны ль мы своих наследий?

Мне будет слишком жутко там,

Где тропы рысей и медведей

Уводят к сказочным тропам,
Где зернь краснеет на калине,

Где гниль покрыта ржавым мхом

И ягоды туманно-сини

На можжевельнике сухом.

23.VII.12
ДВА ГОЛОСА
— Ночь, сынок, непроглядная,

А дорога глуха...
— Троеперого знахарю

Я отнес петуха.
— Лес, дремучий, разбойничий,

Темен с давних времен...
(*342)

— Нож булатный за пазухой

Горячо наточен!
— Реки быстры и холодны,

Перевозчики спят...
— За рекой ветер высушит

Мой нехитрый наряд!
— А когда же мне, дитятко,

Ко двору тебя ждать?
— Уж давай мы как следует

Попрощаемся, мать!

23.VII.12
ПРАЩУРЫ
Голоса с берега и с корабля
«Лицом к туманной зыби хороните

На берегу песчаном мертвецов...»
— Плывем в туман. Над мачтою, в зените -

Туманный лик… Чей это слабый зов?
«Мы дышим ночью, морем и туманом,

Нам хорошо в его сыром пару...»
— А! На холме, пустынном и песчаном,

Полночный вихрь проносится в бору!
«Мы ль не любили зыбь и наши юмы?

Мы ль не крепили в бурю паруса?»
— В туман холодный, медленный, угрюмый,

Скрывается песчаная коса.

24.VII.12
(*343)
* * *
Ночь зимняя мутна и холодна,

Как мертвая, стоит в выси луна.

Из радужного бледного кольца

Глядит она на след мой у крыльца,

На тень мою, на молчаливый дом

И на кустарник в инее густом.

Еще блестит оконное стекло,

Но волчьей мглой поля заволокло,

На севере огни полночных звезд

Горят из мглы, как из пушистых гнезд.
Снег меж кустов, туманно-голубой,

Осыпан жесткой серою крупой.

Таинственным дыханием гоним,

Туман плывет, — и я мешаюсь с ним.
И меркнет тень, и двинулась луна,

В свой бледный свет, как в дым, погружена,

И кажется, вот-вот и я пойму

Незримое — идущее в дыму

От тех земель, от тех предвечных стран,

Где гробовой чернеет океан,

Где, наступив на ледяную Ось,

Превыше звезд восстал Великий Лось -

И отражают бледные снега

Стоцветные горящие рога.

25.VII.12
НОЧНАЯ ЗМЕЯ
Глаза козюли, медленно ползущей

К своей норе вечною сонной пущей,

Горят, как угли. Сумрачная мгла

Стоит в кустах — и вот она зажгла

Два ночника, что зажигать дано ей

Лишь девять раз, и под колючей хвоей

Влачит свой жгут так тихо, что сова,
(*344)

Плывя за ней, следит едва-едва

Шуршанье мхов. А ночь темна в июле,

А враг везде — и страшен он козюле

В ночном бору, где смолк обычный шум:

Она сосредоточила весь ум,

Всю силу зла в своем горящем взгляде,

И даже их, ежей, идущих сзади,

Пугает яд, когда она в пути

Помедлит, чтоб преграду обойти,

Головку приподымет, водит жалом

Над мухомором, сморщенным и алым,

Глядит на пни, торчащие из ям,

И светит полусонным муравьям.

28.VII.12
НА ПУТИ ИЗ НАЗАРЕТА
На пути из Назарета

Встретил я святую деву.

Каменистая синела

Самария вкруг меня,

Каменистая долина

С юга шла — а по долине

Семенил ушастый ослик

Меж посевов ячменя.
Тот, кто гнал его, был в пыльном

И заплатанном кунбазе,

Стар, с блестящими глазами,

Сизо-черен и курчав.

Он, босой и легконогий,

За хвостом его поджатым

Гнался с палкою, виляя

От колючек сорных трав. '
А на нем, на этом дробном,

Убегавшем мелкой рысью

Сером ослике, сидела

Мать с ребенком на руках:

(*345)

Как спокойно поднялися

Аравийские ресницы

Над глубоким теплым мраком,

Что сиял в ее очах!
Поклонялся я, Мария,

Красоте твоей небесной

В странах франков, в их капеллах,

Полных золота, огней,

В полумраке величавом

Древних рыцарских соборов,

В полумгле стоцветных окон

Сакристий и алтарей.
Там, под плитами, почиют

Короли, святые, папы,

Имена их полустерты

И в забвении дела.

Там твой сын, главой поникший,

Темный ликом, в муках крестных.
    продолжение
--PAGE_BREAK--
Ты же — в юности нетленной:

Ты, и скорбная, светла.
Золотой венец и ризы

Белоснежные — я всюду

Их встречал с восторгом тайным:

При дорогах, на полях,

Над бурунами морскими,

В шуме волн и криках чаек,

В темных каменных пещерах

И на старых кораблях.
Корабли во мраке, в бурях

Лишь тобой одной хранимы.

Ты — Звезда морей: со скрипом

Зарываясь в пене их

И огни свои качая,

Мачты стойко держат парус,

Ибо кормчему незримо

Светит свет очей твоих.

(*346)

Над безумием бурунов

В ясный день, в дыму прибоя,

Ты цветешь цветами радуг,

Ночью, в черных пастях гор,

Озаренная лампадой,

Ты, как лилия, белеешь,

Благодатно и смиренно

Преклонив на четки взор.
И к стопам твоим пречистым,

На алтарь твой в бедной нише

При дорогах меж садами,

Всяк свой дар приносим мы:

Сирота-служанка — ленту,

Обрученная — свой перстень,

Мать — свои святые слезы,

Запоньяр — свои псалмы.
Человечество, венчая

Властью божеской тиранов,

Обагряя руки кровью

В жажде злата и раба,

И само еще не знает,

Что оно иного жаждет,

Что еще раз к Назарету

Приведет его судьба!

31.VII.12
В СИЦИЛИИ
Монастыри в предгориях глухих,

Наследие разбойников морских,

Обители забытые, пустые -

Моя душа жила когда-то в них:

Люблю, люблю вас, келии простые,

Дворы в стенах тяжелых и нагих,

Валы и рвы, от плесени седые,

(*347)

Под башнями кустарники густые

И глыбы скользких пепельных камней,

Загромоздивших скаты побережий,

Где сквозь маслины кажется синей

Вода у скал, где крепко треплет свежий,

Соленый ветер листьями маслин

И на ветру благоухает тмин!

1.VIII.12
ЛЕТНЯЯ НОЧЬ
«Дай мне звезду,- твердит ребенок сонный,-

Дай, мамочка...» Она, обняв его,

Сидит с ним на балконе, на ступеньках,

Ведущих в сад. А сад, степной, глухой,

Идет, темнея, в сумрак летней ночи,

По скату к балке. В небе, на востоке,

Краснеет одинокая звезда.
«Дай, мамочка...» Она с улыбкой нежной

Глядит в худое личико: «Что, милый?»

«Вон ту звезду...» — «А для чего?» — «Играть...»
Лепечут листья сада. Тонким свистом

Сурки в степи скликаются. Ребенок

Спит на колене матери. И мать,

Обняв его, вздохнув счастливым вздохом,

Глядит большими грустными глазами

На тихую далекую звезду...
Прекрасна ты, душа людская! Небу,

Бездонному, спокойному, ночному,

Мерцанью звезд подобна ты порой!

1.VIII.12
(*348)

БЕЛЫЙ ОЛЕНЬ
Едет стрелок в зелен`ые луга,

В тех ли лугах осока да куга,

В тех ли лугах все чемер да цветы,

Вешней водою низы налиты.

— Белый Олень, 3олотые Рога!

Ты не топчи заливные луга.
Прянул Олень, увидавши стрелка,

Конь богатырский шатнулся слегка,

Плеткой стрелок по Оленю стебнул,

Крепкой рукой самострел натянул,

Да опустилась на гриву рука:

Белый Олень, погубил ты стрелка!
— Ты не стебай, не стреляй, молодец,

Примешь ты скоро заветный венец,

В некое время сгожусь я тебе,

С луга к веселой приду я избе:

Тут и забавам стрелецким конец -

Будешь ты дома сидеть, молодец.
Стану, Олень, на дворе я с утра,

Златом рогов освечу полдвора,

Сладким вином поезжан напою,

Всех особливей невесту твою:

Чтоб не мочила слезами лица,

Чтоб не боялась кольца и венца.

1.VIII.12
АЛИСАФИЯ
На песок у моря синего

Золотая верба клонится.

Алисафия за братьями

По песку морскому гонится.
(*349)

— Что ж вы, братья, меня кинули?

Где же это в свете видано?

— Покорись, сестра: ты батюшкой

За морского Змея выдана.
— Воротитесь, братья милые!

Хоть еще раз попрощаемся!

— Не гонись, сестра: мы к мачехе

Поспешаем, ворочаемся.
Золотая верба по ветру

Во все стороны клонилася.

На сырой песок у берега

Алисафия садилася.
Вот и солнце опускается

В огневую зыбь помория,

Вот и видит Алисафия:

Белый конь несет Егория.
Он с коня слезает весело,

Отдает ей повод с плеткою:

— Дай уснуть мне, Алисафия,

Под твоей защитой кроткою.
Лег и спит, и дрогнет с холоду

Алисафия покорная.

Тяжелеет солнце рдяное,

Стала зыбь к закату черная.
Закипела она пеною,

Зашумела, закурчавилась:

— Встань, проснись, Егорий-батюшка!

Шуму на море прибавилось.
Поднялась волна и на берег

Шибко мчит глаза змеиные:

— Ой, проснись,- не медли, суженый,

Ни минуты ни единые!
(*350)

Он не слышит, спит, покоится.

И заплакала, закрылася

Алисафия — и тяжкая

По щеке слеза скатилася
И упала на Егория,

На лицо его, как олово.

И вскочил Егорий на ноги

И срубил он Змею голову.
Золотая верба, звездами

Отягченная, склоняется,

С нареченным Алисафия

В божью церковь собирается.

VIII.12
ПОТОМКИ ПРОРОКА
Не мало царств, не мало стран на свете.

Мы любим тростниковые ковры,

Мы ходим не в кофейни, а в мечети,

На солнечные тихие дворы.
Мы не купцы с базара. Мы не рады,

Когда вступает пыльный караван

В святой Дамаск, в его сады, ограды;

Нам не нужны подачки англичан.
Мы терпим их. Но ни одежды белой,

Ни белых шлемов видеть не хотим.

Написано: чужому зла не делай,

Но и очей не подымай пред ним.
Скажи привет, но помни: ты в зеленом.

Когда придут, гляди на кипарис,

Гляди в лазурь. Не будь хамелеоном,

Что по стене мелькает вверх и вниз.

VIII.12
(*351)

* * *
Шипит и не встает верблюд,

Ревут, урчат бока скотины.

— Ударь ногой. Уже поют

В рассвете алом муэззины.
Стамбул жемчужно-сер вдали,

От дыма сизо на Босфоре,

В дыму выходят корабли

В седое Мраморное море.
Дым смешан с холодом воды,

Он пахнет медом и ванилью,

И вами, белые сады,

И кизяком, и росной пылью.
Выносит красный самовар

Грек из кофейни под каштаном,

Баранов гонят на базар,

Проснулись нищие за ханом:
Пора идти, глядеть весь день

На зной и блеск, и все к востоку,

Где только птиц косая тень

Бежит по выжженному дроку.

VIII.12
УГОЛЬ
Могол Тимур принес малютке-сыну

Огнем горящий уголь и рубин.

Он мудрый был: не к камню, не к рубину

В восторге детском кинулся Имин.
(*352)

Могол сказал: «Кричи и знай, что пленка

Уже легла на меркнущий огонь».

Но бог мудрей: бог пожалел ребенка -

Он сам подул на детскую ладонь.

VIII.12
СУДНЫЙ ДЕНЬ
В щит золотой, висящий у престола,

Копьем ударит ангел Израфил -

И саранчой вдоль сумрачного дола

Мы потечем из треснувших могил.
Щит загудит — и ты восстанешь, боже,

И тень твоя падет на судный дол,

И будет твердь подобна красной коже,

Повергнутой кожевником в рассол.

8.VIII.12
НОЯБРЬСКАЯ НОЧЬ
Туман прозрачный по полям

Идет навстречу мне,

Луны касаясь по краям,

Мелькая в вышине.

В полях не мало борозд, ям,

Невидных при луне.
Что там? Не речки ль полоса?

Нет, это зеленя.

Блестит холодная роса

На гриве у коня -

И дышат ладаном леса,

Раскрытые до пня.

8.VIII.12
ЗАВЕСА
Так говорит господь: «Когда, мой раб любимый,

Читаешь ты Коран среди врагов моих,

Я разделяю вас завесою незримой,

Зане смешон врагам мой сладкозвучный стих».
И сокровенных чувств, и тайных мыслей много

От вас я утаил. Никто моих путей,

Никто моей души не знает, кроме бога:

Он сам нас разделил завесою своей.

8.VIII.12
РИТМ
Часы, шипя, двенадцать раз пробили

В соседней зале, темной и пустой,

Мгновения, бегущие чредой

К безвестности, к забвению, к могиле,
На краткий срок свой бег остановили

И вновь узор чеканят золотой:

Заворожен ритмической мечтой,

Вновь отдаюсь меня стремящей силе.
Раскрыв глаза, гляжу на яркий свет

И слышу сердца ровное биенье,

И этих строк размеренное пенье,

И мыслимую музыку планет.
Все ритм и бег. Бесцельное стремленье!

Но страшен миг, когда стремленья нет.

9.VIII.12
(*354)

* * *
Как дым пожара, туча шла.

Молчала старая дорога.

Такая тишина была,

Что в ней был слышен голос бога,

Великий, жуткий для земли

И внятный не земному слуху,

А только внемлющему духу.

Жгло солнце. Блеклые, в пыли,

Серели травы. Степь роняла

Беззвучно зерна — рожь текла

Как бы крупинками стекла

В суглинок жаркий. Тонко, вяло,

Седые крылья распустив,

Птенцы грачей во ржи кричали.

Но в духоте песчаных нив

Терялся крик. И вырастали

На юге тучи. И листва

Ветлы, склоненной к их подножью,

Вся серебристой млела дрожью -

В грядущем страхе божества.

10.VIII.12
ГРОБНИЦА
Глубокая гробница из порфира,

Клоки парчи и два крутых ребра.

В костях руки — железная секира,

На черепе — венец из серебра.
Надвинут он на черные глазницы,

Сквозит на лбу, блестящем и пустом.

И тонко, сладко пахнет из гробницы

Истлевшим кипарисовым крестом.

10.VIII.12
(*355)
СВЕТЛЯК
Леса, пески, сухой и теплый воздух,

Напев сверчков, таинственно простой.

Над головою — небо в бледных звездах,

Под хвоей — сумрак, мягкий и густой.
Вот и она, забытая, глухая,

Часовенка в бору: издалека

Мерцает в ней, всю ночь не потухая,

Зеленая лампадка светляка.
Когда-то озаряла нам дорогу

Другая в этой сумрачной глуши...

Но чья святей? Равн`о угоден богу

Свет и во тьме немеркнущей души.

Под Себежем,

24.VIII.12
СТЕПЬ
Синий ворон от падали

Алый клюв поднимал и глядел.

А другие косились и прядали,

А кустарник шумел, шелестел.
Синий ворон пьет глазки до донушка,

Собирает по косточкам дань.

Сторона ли моя, ты, сторонушка,

Вековая моя глухомань!

21.IX.12
ХОЛОДНАЯ ВЕСНА
Среди кривых стволов, среди ветвей корявых

Ползет молочный дым: окуривают сад.

Все яблони в цвету — и вот, в зеленых травах,

Огни, как языки, краснеют и дрожат.
(*356)

Бесцветный запад чист — жди к полночи мороза.

И соловьи всю ночь поют из теплых гнезд

В дурмане голубом дымящего навоза,

В серебряной пыли туманно-ярких звезд.

2.III.13
МАТРОС
Ночью в море крепко спать хотелось,

Измотало зыбью нашу барку,

На носу — угодника Николу,

На корме — малиновый фонарик.
А пришли к Патрасу — рассветает,

Море заштилело, зеленеет,

На востоке, светлом, апельсинном,

Розовеют снеговые горы.
У кого есть деньги, тот в кофейне,

Пьет мастику или чай с лимоном -

Э, успею выспаться! Скорее

Дай мне сыру и вина покрепче!
Сладко ослабею, сытый, пьяный,

Забурлю кальяном, а хозяин

Будет усмехаться — и от смеха

Нос его короткий станет клювом.

8.III.13
СВЯТОГОР
В чистом поле, у камня Ал`атыря,

Будит конь Святогора-бог`атыря:

Грудью пал на колчан Святогор.

Ворон по полю плавает, каркая.

Свет-заря помутилася жаркая.

Месяц встал на полночный дозор.

(*357)

Ой, не спит Святогор,- притворяется!

Конь легонько копытом касается

До плеча в золоченой резьбе:

«Я ль не сытый пшеницею яровой?

Я ль не крытый попоною жаровой?

Мне ль Ивана носить на себе?»
В чистом поле, у камня Ал`атыря,

Светит месяц по шлему бог`атыря:

Принял божию смерть Святогор.

Конь вздыхает, ревет по-звериному:

Он служил господину единому!

А Иван распахнул бел шатер:
Он ползет по росе, подкрадается,

Он татарином диким гоняется,

Он за гриву хватает коня.

Ночь за ночью идет, ворон каркает,

Ветром конь вкруг Ал`атыря шаркает,

Стременами пустыми звеня.

Анакапри, 8.III.13
ЗАВЕТ СААДИ
Будь щедрым, как пальма. А если не можешь, то будь

Стволом кипариса, прямым и простым — благородным.

Трапезонд, VI.13
ДЕДУШКА
Дедушка ест грушу на лежанке,

Деснами кусает спелый плод.

Поднял плеч костлявые останки

И втянул в них череп, как урод.
(*358)

Глазки — что коринки, со звериной

Пустотой и грустью. Все забыл.

Уж запасся гробовой холстиной,

Но к еде — какой-то лютый пыл.
Чует: отовсюду обступила,

Смотрит на лежанку, на кровать

Ждущая, томительная Сила...

И спешит, спешит он — дожевать.

19.VIII.13
МАЧЕХА
У меня, сироты, была мачеха злая.

В избу пустую ночью пришла я:
В темные лесы гнала меня мати

Жито сырое молоть, просевати.
Много смолола я — куры не пели,

Слышу — дверные крюки заскрипели,
Глянула — вижу железные роги,

Черную Мати, косматые ноги.
Брала меня Мати за правую руку,

Вела меня Мати к венцу да на муку,
За темные лесы, за синие боры,

За быстрые реки, за белые горы.
Ой, да я лесы прошла со свечами,

В плынь я плыла по рекам со слезами,
В трубы по белым горам я трубила:

Слушайте, людя, кого я любила!

20.VIII.13
(*359)
ОТРАВА
Свекровь-госпожа в терему до полден заспалась:

Спи, р`одная, спи, я одна, молода, убралась!

Серьгу и кольцо я в бору колдуну отдала,

Питье на меду да на сладком корню развела.
И черен и смолен зеленый за теремом бор.

Сынок твой воротится, сыщет под лавкой топор:

«Сынок, не буди меня: клонит старуху ко сну.

Сруби мне два дерева — ель да рудую сосну».
    продолжение
--PAGE_BREAK-- — Ин, ель на постель, а сосну?- «А ее на кровать:

На бархате смольном в гробу золотом почивать,

На хвое примятой княгиню положите вы,

С болотною мятой округ восковой головы...»
Уж как же я буду за церковью выть, голосить!

Уж как же я выйду наране покосы косить!

В коралл, в костенику я косы свои уберу,

Шальною и дикой завьюсь, замотаюсь в бору!
20.VIII.13
МУШКЕТ
Видел сон Мушкет:

Видел он азовские подолья,

На бурьяне, на татарках — алый цвет,

А в бурьяне — ржавых копий колья.
Черт повил в жгуты,

Засушил в крови казачьи чубы.

Эх, Мушкет! А что же делал ты?

Видишь ли оскаленные зубы?
Твой крестовый брат

В Цареграде был посажен на кол.

Брат зовет Мушкета в Цареград -

И Мушкет проснулся и заплакал.
(*360)

Встал, жену убил,

Сонных зарубил своих малюток,

И пошел в туретчину, и был

В Цареграде через сорок суток.
И турецкий хан

Отрубил ему башку седую,

И швырнули ту башку в лиман,

И плыла она, качаясь, в даль морскую.
И глядела в высь,-

К господу глаза ее глядели.

И господь ответил: «Не журись,

Не тужи, Мушкет,- попы тебя отпели».

VIII.13
ВЕНЕЦИЯ
Восемь лет в Венеции я не был...

Всякий раз, когда вокзал минуешь

И на пристань выйдешь, удивляет

Тишина Венеции, пьянеешь

От морского воздуха каналов.

Эти лодки, барки, маслянистый

Блеск воды, огнями озаренной,

А за нею низкий ряд фасадов

Как бы из слоновой грязной кости,

А над ними синий южный вечер,

Мокрый и ненастный, но налитый

Синевою мягкою, лиловой,-

Радостно все это было видеть!
Восемь лет… Я спал в давно знакомой

Низкой, старой комнате, под белым

Потолком, расписанным цветами.

Утром слышу,- колокол: и звонко

И певуче, но не к нам взывает

Этот чистый одинокий голос,

(*361)

Голос давней жизни, от которой

Только красота одна осталась!

Утром косо розовое солнце

Заглянуло в УЗКИЙ переулок,

Озаряя отблеском от дома,

От стены напротив — и опять я

Радостную близость моря, воли

Ощутил, увидевши над крышей,

Над бельем, что по ветру трепалось,

Облаков сиреневые клочья

В жидком, влажно-бирюзовом небе.

А потом на крышу прибежала

И белье снимала, напевая,

Девушка с раскрытой головою,

Стройная и тонкая… Я вспомнил

Капри, Грациэллу Ламартина...

Восемь лет назад я был моложе,

Но не сердцем, нет, совсем не сердцем!
В полдень, возле Марка, что казался

Патриархом Сирии и Смирны,

Солнце, улыбаясь в светлой дымке,

Перламутром розовым слепило.

Солнце пригревало стены Дожей,

Площадь и воркующих, кипящих

Сизых голубей, клевавших зерна

Под ногами щедрых форестьеров.

Все блестело — шляпы, обувь, трости,

Щурились глаза, сверкали зубы,

Женщины, весну напоминая

Светлыми нарядами, раскрыли

Шелковые зонтики, чтоб шелком

Озаряло лица… В галерее

Я сидел, спросил газету, кофе

И о чем-то думал… Тот, кто молод,

Знает, что он любит. Мы не знаем -

Целый мир мы любим… И далеко,

За каналы, за лежавший плоско

И сиявший в тусклом блеске город,

За лагуны Адрии зеленой,

В голубой простор глядел крылатый

(*362)

Лев с колонны. В ясную погоду

Он на юге видит Апеннины,

А на сизом севере — тройные

Волны Альп, мерцающих над синью

Платиной горбов своих ледяных...
Вечером — туман, молочно-серый,

Дымный, непроглядный. И пушисто

Зеленеют в нем огни, столбами

Фонари отбрасывают тени.

Траурно Большой канал чернеет

В россыпи огней, туманно-красных,

Марк тяжел и древен. В переулках -

Слякоть, грязь. Идут посередине,-

В опере как будто. Сладко пахнут

Крепкие сигары. И уютно

В светлых галереях — ярко блещут

Их кафе, витрины. Англичане

Покупают кружево и книжки

С толстыми шершавыми листами,

В переплетах с золоченой вязью,

С грубыми застежками… За мною

Девочка пристряла — все касалась

До плеча рукою, улыбаясь

Жалостно и робко: «Mi d'un soldo!»1

Долго я сидел потом в таверне,

Долго вспоминал ее прелестный

Жаркий взгляд, лучистые ресницы

И лохмотья… Может быть, арабка?
Ночью, в час, я вышел. Очень сыро,

Но тепло и мягко. На пьяцетте

Камни мокры. Нежно пахнет морем,

Холодно и сыро вонью скользких

Темных переулков, от канала -

Свежестью арбуза. В светлом небе

Над пьяцеттой, против папских статуй

На фасаде церкви — бледный месяц:
(*363)

То сияет, то за дымом тает,

За осенней мглой, бегущей с моря.

«Не заснул, Энрико?» — Он беззвучно,

Медленно на лунный свет выводит

Длинный черный катафалк гондолы,

Чуть склоняет стан — и вырастает,

Стоя на корме ее… Мы долго

Плыли в узких коридорах улиц,

Между стен высоких и тяжелых...
В этих коридорах — баржи с лесом,

Барки с солью: стали и ночуют.

Под стенами — сваи и ступени,

В плесени и слизи. Сверху — небо,

Лента неба в мелких бледных звездах...

В полночь спит Венеция,- быть может,

Лишь в притонах для воров и пьяниц,

За вокзалом, светят щели в ставнях,

И за ними глухо слышны крики,

Буйный хохот, споры и удары

По столам и столикам, залитым

Марсалой и вермутом… Есть прелесть

В этой поздней, в этой чадной жизни

Пьяниц, проституток и матросов!

«Но amato, amo, Desdemona»2,-

Говорит Энрико, напевая,

И, быть может, слышит эту песню

Кто-нибудь вот в этом темном доме -

Та душа, что любит… За оградой

Вижу садик; в чистом небосклоне -

Голые, прозрачные деревья,

И стеклом блестят они, и пахнет

Сад вином и медом… Этот винный

Запах листьев тоньше, чем весенний!

Молодость груба, жадна, ревнива,

Молодость не знает счастья — видеть

Слезы на ресницах Дездемоны,

Любящей другого...
(*364)

Вот и светлый

Выход в небо, в лунный блеск и воды!

Здравствуй, небо, здравствуй, ясный месяц,

Перелив зеркальных вод и тонкий

Голубой туман, в котором сказкой

Кажутся вдали дома и церкви!

Здравствуйте, полночные просторы

Золотого млеющего взморья

И огни чуть видного экспресса,

Золотой бегущие цепочкой

По лагунам к югу!

30.V111.13

1 «Дай мне сольдо!» (итал.)

2 «Я любил, люблю, Дездемона» (итал.).
* * *
Теплой ночью, горною тропинкой,

Я иду в оливковом лесу.

Вижу в небе белый, ясный месяц,

В сердце радость мирную несу.
Свет и тень по мне проходят сетью.

Редкий лес похож на серый сад.

Над горой далекой и высокой

Две звезды полночные лежат.
Вот и дома. Белый, ясный месяц -

Против белой мазанки моей.

И всю ночь хрустальными ручьями

Звон цикад журчит среди камней.

4.IХ.13
МОГИЛЬНАЯ ПЛИТА

Опять знакомый дом...

Огарев.
Могильная плита, железная доска,

В густой траве врастающая в землю,-

И мне печаль могил понятна и близка,

И я родным преданьям внемлю.

(*365)

И я «люблю людей, которых больше нет»,

Любовью всепрощающей, сыновней.

Последний их побег, я не забыл их след

Под старой, обветшалою часовней.

Я молодым себя, в своем простом быту,

На бедном их погосте вспоминаю.

Последний их побег, под эту же плиту

Приду я лечь — и тихо лягу — с краю.

6.IX.13
ПОСЛЕ ОБЕДА
Сквозь редкий сад шумит в тумане море -

И тянет влажным холодом в окно.

Сирена на туманном косогоре

Мычит и мрачно и темно.
Лишь гимназистка с толстыми косами

Одна не спит,- одна живет иным,

Хватая жадно синими глазами

Страницу за страницей «Дым».

6.IХ.13
ГОСПОДЬ СКОРБЯЩИЙ
Воззвал господь, скорбящий о Сионе,

И Ангелов Служения спросил:

«Погибли стяги, воинство и кони,-

Что сделал Царь, покорный богу Сил?»
И Ангелы Служения сказали:

«Он вретищем завесил тронный зал,

Он потушил светильники в том зале,

Он скорбь свою молчанием связал».
(*366)

Воззвал господь: «И я завешу тьмою,

Как вретищем, мной созданную твердь,

Я потушу в ней солнце и сокрою

Лицо свое, да правит в мире Смерть!»
И отошел с покинутого трона

К тем тайникам, чье имя — Мистарим,

И плакал там о гибели Сиона,

Для Ангелов Служения незрим.

Капри, 10.III.14
ИАКОВ
Иаков шел в Харан и ночевал в пути,

Затем что пала ночь над той пустыней древней.

Царь говорит рабам: «Вот должен друг прийти.

Гасите все огни,- во мраке мы душевней».
Так повелел господь гасить светило дня,

Чтоб тайную вести с Иаковом беседу,

Чтоб звать его в ноч`и: «Восстань, бори меня -

И всей земле яви мой знак, мою победу!»

Капри, 10.III.14
МАГОМЕТ И САФИЯ
С`афия, проснувшись, заплетает ловкой

Голубой рукою пряди черных кос:

«Все меня ругают, Магомет, жидовкой»,-

Говорит сквозь слезы, не стирая слез.
Магомет, с усмешкой и любовью глядя,

Отвечает кротко: «Ты скажи им, друг:

Авраам — отец мой, Моисей — мой дядя,

Магомет — супруг».

24.III.14
(*367)
* * *
Плакала ночью вдова:

Нежно любила ребенка, но умер ребенок.

Плакал и старец-сосед, прижимая к глазам рукава,

Звезды светили, и плакал в закуте козленок.
Плакала мать по ночам.

Плачущий ночью к слезам побуждает другого

Звезды слезами текут с небосклона ночного,

Плачет господь, рукава прижимая к очам.

24.III.14
ТОРА
Был с богом Моисей на дикой горной круче,

У врат небес стоял как в жертвенном дыму:

Сползали по горе грохочущие тучи -

И в голосе громов бог говорил ему.
Мешалось солнце с тьмой, основы скал дрожали,

И видел Моисей, как зиждилась Она:

Из белого огня — раскрытые скрижали,

Из черного огня — святые письмена.
И стиль — незримый стиль, чертивший их узоры,-

Бог о главу вождя склоненного отер,

И в пламенном венце шел восприемник Торы

К народу своему, в свой стан и свой шатер.
Воспойте песнь ему! Он радостней и краше

Светильника Седьми пред божьим алтарем:

Не от него ль зажгли мы пламенники наши,

Ни света, ни огня не уменьшая в нем?

Рим, 24.III.14
(*368)
НОВЫЙ ЗАВЕТ
С Иосифом господь беседовал в ночи,

Когда святая мать с младенцем почивала:
«Иосиф! Близок день, когда мечи

Перекуют народы на орала.

Как нищая вдова, что плачет в час ночной

О муже и ребенке, как пророки

Мой древний дом оплакали со мной,

Так проливает мир кровавых слез потоки.

Иосиф! Я расторг с жестокими завет.

Исполни в радости господнее веленье:

Встань, возвратись в мой тихий Назарет -

И всей земле яви мое благоволенье».

Рим, 24.III.14
ПЕРСТЕНЬ
Рубины мрачные цвели, чернели в нем,

Внутри пурпурно-кровяные,

Алмазы вспыхивали розовым огнем,

Дробясь, как слезы ледяные.
Бесценными играл заветный перстень мой,

Но затаенными лучами:

Так светит и горит сокрытый полутьмой

Старинный образ в царском храме.
И долго я глядел на этот божий дар

С тоскою, смутной и тревожной,

И опускал глаза, переходя базар,

В толпе крикливой и ничтожной.

7.I.15

Москва
(*369)
СЛОВО
Молчат гробницы, мумии и кости,-

Лишь слову жизнь дана:

Из древней тьмы, на мировом погосте,

Звучат лишь Письмена.
И нет у нас иного достоянья!

Умейте же беречь

Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья,

Наш дар бессмертный — речь.

7.I.15

Москва
* * *
Просыпаюсь в полумраке.

В занесенное окно

Смуглым золотом Исакий

Смотрит дивно и темно.
Утро сумрачное снежно,

Крест ушел в густую мглу.

За окном уютно, нежно

Жмутся голуби к стеклу.
Все мне радостно и ново:

Запах кофе, люстры свет,

Мех ковра, уют алькова

И сырой мороз газет.

17.I.15

Петербург
СВЯТОЙ ЕВСТАФИЙ
Ловец великий перед богом,

Я алчен в молодости был.

В восторге буйном, злом и строгом,

(*370)

По горним долам и отрогам,

Я расточал мой ловчий пыл.
— Простите, девственные сени

Языческих родимых мест.

Ты сокрушил мои колени,

Смиренный Взор, голгофский Крест.
Вот дал я волю пестрым сворам,

Узду коню: рога, рога

Летят над лиственным узором,

А я — за ними, пьян простором,

Погоней, жаждою врага.
— Простите, девственные сени,

Поющий лес, гремящий бор.

Ты сокрушил мои колени,

Голгофский Крест, смиренный Взор:
Мрак и стволы великой чащи,

Органных труб умолкший ряд,

Взор, и смиренный и грозящий,

И крест из пламени, горящий

В рогах, откинутых назад.

27.VIII.15

Василъевское
ПОЭТУ
В глубоких колодцах вода холодна,

И чем холоднее, тем чище она.

Пастух нерадивый напьется из лужи

И в луже напоит отару свою,

Но добрый опустит в колодец бадью,

Веревку к веревке привяжет потуже.

(*371)

Бесценный алмаз, оброненный в ночи,

Раб ищет при свете грошовой свечи,

Но зорко он смотрит по пыльным дорогам,

Он ковшиком держит сухую ладонь,

От ветра и тьмы ограждая огонь -

И знай: он с алмазом вернется к чертогам.

27.VIII.15

Василъевское
* * *
Взойди, о Ночь, на горний свой престол,

Стань в бездне бездн, от блеска звезд туманной,

Мир тишины исполни первозданной
    продолжение
--PAGE_BREAK--
И сонных вод смири немой глагол.
В отверстый храм земли, небес, морей

Вновь прихожу с мольбою и тоскою:

Коснись, о Ночь, целящею рукою,

Коснись чела, как божий иерей.
Дала судьба мне слишком щедрый дар,

Виденья дня безмерно ярки были:

Росистый хлад твоей епитрахили

Да утолит души мятежный жар.

31.VIII.15

Василъевское
НЕВЕСТА
Я косы девичьи плела,

На подоконнике сидела,

А ночь созвездьями цвела,

А море медленно шумело,

И степь дрожала в полусне

Своим таинственным журчаньем...

(*372)

Кто до тебя вошел ко мне?

Кто, в эту ночь перед венчаньем,

Мне душу истомил такой

Любовью, нежностью и мукой?

Кому я отдалась с тоской

Перед последнею разлукой?

2.1Х.15
* * *
Роса, при бледно-розовом огне

Далекого востока, золотится.

В степи сидит пустушка па копне.

В степи рассвет, в степи роса дымится.
День впереди, столь радостный для нас,

А сзади ночь, похожая на тучу.

Спят пастухи. Бараны сбились в кучу,

Сверкая янтарями спящих глаз.

2.IХ.15
ЦЕЙЛОН

Гора Алагалла
В лесах кричит павлин, шумят и плещут ливни,

В болотистых низах, в долинах рек — потоп.

Слоны залезли в грязь, стоят, поднявши бивни,

Сырые хоботы закинувши на лоб.
На тучах зелень пальм — безжизненней металла,

И, тяжко заступив графитный горизонт,

Глядит из-за лесов нагая Алагалла,

Как сизый мастодонт.

10.IX.15

(*373)
БЕЛЫЙ ЦВЕТ
Пустынник нам сказал: «Благословен господь!

Когда я изнурял бунтующую плоть,

Когда я жил в бору над Малым Танаисом,

Я так скорбел порой, что жаловался крысам,

Сбегавшимся из нор на скудный мой обед,

Да спас меня господь от вражеских побед.

И знаете ли чем, какой утехой сладкой?

Я забавлял себя своею сирой хаткой,

Я мел в горах нашел — и за год раза три

Белил ее, друзья, снаружи и внутри.

Ах, темен, темен мир, и чувствуют лишь дети,

Какая тишина и радость в белом цвете!»

10.IХ.15
ОДИНОЧЕСТВО

Худая компаньонка, иностранка,

Купалась в море вечером холодным

И все ждала, что кто-нибудь увидит,

Как выбежит она, полунагая,

В трико, прилипшем к телу, из прибоя.

Потом, надев широкий балахон,

Сидела на песке и ела сливы,

А крупный пес с гремящим лаем прядал

В прибрежную сиреневую кипень

И жаркой пастью радостно кидался

На черный мяч, который с криком «hop!»

Она швыряла в воду… Загорелся

Вдали маяк лучистою звездой...

Сырел песок, взошла луна над морем,

И по волнам у берега ломался,

Сверкал зеленый глянец… На обрыве,

Что возвышался сзади, в светлом небе,

Чернела одинокая скамья...

(*374)

Там постоял с раскрытой головою

Писатель, пообедавший в гостях,

Сигару покурил и, усмехнувшись,

Подумал: «Полосатое трико

Ее па зебру делало похожей».

10.IХ.15
* * *
К вечеру море шумней и мутней,

Парус и дальше и дымней,

Няньки по дачам разносят детей,

Ветер с Финляндии, зимний.
К морю иду — все песок да кусты,

Сосенник сине-зеленый,

С елок холодных срываю кресты,

Иглы из хвои вощеной.
Вот и скамья, и соломенный зонт,

Дальше обрыв — и туманный,

Мглисто-багровый морской горизонт,

Запад зловещий и странный.
А над обрывом все тот же гамак

С томной, капризной девицей,

Стул полотняный и с книжкой чудак,

Гнутый, в пенсне, бледнолицый.
Дремлет, качается в сетке она,

Он ей читает Бальмонта...

Запад темнеет и свищет сосна,

Тучи плывут с горизонта...

11.IX.15
(*375)
ВОЙНА
От кипарисовых гробниц

Взлетела стая черных птиц,-

Тюрбэ расстреляно, разбито.

Вот грязный шелковый покров,

Кораны с оттиском подков...

Как грубо конское копыто!
Вот чей-то сад; он черен, гол -

И не о нем ли мой осел

Рыдающим томится ревом?

А я — я, прокаженный, рад

Бродить, вдыхая горький чад,

Что тает в небе бирюзовом:
Пустой, разрушенный, немой,

Отныне этот город — мой,

Мой каждый спуск и переулок,

Мои все туфли мертвецов,

Домов руины и дворцов.

Где шум морской так свеж и гулок!

12.IХ.15
ЗАСУХА В РАЮ
От пальм увядших слабы тени.

Ища воды, кричат в тоске

Среброголосые олени

И пожирают змей в песке.
В сухом лазоревом тумане

Очерчен солнца алый круг,

И сам творец сжимает длани,

Таит тревогу и испуг.

12.IХ.15
(*376)

* * *
У нубийских черных хижин

Мы в пути коней поили.

Вечер теплый, тихий, темный

Чуть светил шафраном в Ниле.
У нубийских черных хижин

Кто-то пел, томясь бесстрастно:

«Я тоскую, я печальна

Оттого, что я прекрасна...»
Мыши реяли, дрожали,

Буйвол спал в прибрежном иле,

Пахло горьким дымом хижин,

Чуть светили звезды в Ниле.

12.IX.15
* * *
В жарком золоте заката Пирамиды,

Вдоль по Нилу, на утеху иностранцам,

Шелком в воду светят парусные лодки

И бежит луксорский белый пароход.

Это час, когда за Нилом пальмы четки,

И в Каире блещут стекла алым глянцем,

И хедив в ландо катается, и гиды

По кофейням отдыхают от господ.
А сиреневые дали Нила к югу,

К дикой Нубии, к Порогам, смутны, зыбки

И все так же миру чужды, заповедны,

Как при Хуфу, при Камбизе… Я привез

Лук оттуда и колчан зелено-медный,

Щит из кожи бегемота, дротик гибкий,

Мех пантеры и суданскую кольчугу,

Но на что все это мне — вопрос.

13.IX.51
(*377)
* * *
Что ты мутный, светел-месяц?

Что ты низко в небе ходишь,

Не по-прежнему сияешь

На серебряные снеги?
Не впервой мне, месяц, видеть,

Что окно ее высоко,

Что краснеет там лампадка

За шелковой занавеской.
Не впервой я ворочаюсь

Из кружала наглый, пьяный

И всю ночь сижу от скуки

Под Кремлем с блаженным Ваней.
И когда он спит — дивуюсь!

А ведь кволый да и голый...

Все смеется, все бормочет,

Что башка моя на плахе

Так-то весело подскочит!

13.IХ.15

Васильевское
КАЗНЬ
Туманно утро красное, туманно,

Да все светлей, белее на восходе,

За темными, за синими лесами,

За дымными болотами, лугами...

Вставайте, подымайтесь, псковичи!
Роса дождем легла на пыль,

На крыши изб, на торг пустой,

На золото церковных глав,

(*378)

На мой помост средь площади...

Точите нож, мочите солью кнут!
Туманно солнце красное, туманно,

Кровавое не светит и не греет

Над мутными, над белыми лесами,

Над росными болотами, лугами...

Орите позвончее, бирючи!
— Давай, мужик, лицо умыть,

Сапог обуть, кафтан надеть.

Веди меня, вали под нож

В единый мах — не то держись:

Зубами всех заем, не оторвут!

13.IХ.15
ШЕСТИКРЫЛЫЙ

Мозаика в Московском соборе
Алел ты в зареве Батыя -

И потемнел твой жуткий взор.

Ты крылья рыже-золотые

В священном трепете простер.
Узрел ты Грозного юрода

Монашеский истертый шлык -

И навсегда в изгибах свода

Застыл твой большеглазый лик.

14.IX.15
ПАРУС
Звездами вышит парус мой,

Высокий, белый и тугой,

Лик богоматери меж них

Сияет, благостен и тих.
(*379)

И чт`о мне в том, что берега

Уже уходят от меня!

Душа полна, душа строга -

И тонко светятся рога

Младой луны в закате дня.

14.IX.15
БЕГСТВО В ЕГИПЕТ
По лесам бежала божья мать,

Куньей шубкой запахнув младенца.

Стлалось в небе божье полотенце,

Чтобы ей не сбиться, не плутать.
Холодна, морозна ночь была,

Дива дивьи и эту ночь творились:

Волчьи очи зеленью дымились,

По кустам сверкали без числа.
Две седых медведицы в лугу

На дыбах боролись в ярой злобе,

Грызлись, бились и мотались обе,

Тяжело топтались на снегу.
А в дремучих зарослях, впотьмах,

Жались, табунились и дрожали,

Белым паром из ветвей дышали

Звери с бородами и в рогах.
И огнем вставал за лесом меч

Ангела, летевшего к Сиону,

К золотому Иродову трону,

Чтоб главу на Ироде отсечь.

21.Х.15
(*380)
СКАЗКА О КОЗЕ
Это волчьи глаза или звезды — в стволах на краю

перелеска?
Полночь, поздняя осень, мороз.

Голый дуб надо мной весь трепещет от звездного блеска,

Под ногою сухое хрустит серебро.
Затвердели, как камень, тропинки, за лето набитые.

Ты одна, ты одна, страшной сказки осенней Коза!

Расцветают, горят на железном морозе несытые

Волчьи, божьи глаза.

29.Х.15

Васильевское
СВЯТИТЕЛЬ
Твой гроб, дубовая колода,

Стоял открытый, и к нему

Все шли и шли толпы народа

В душистом голубом дыму.
А на доске, тяжелой, черной,

Был смуглый золотой оклад,

Блистал твой образ чудотворный

В огнях малиновых лампад.
И, осеняя мир десницей

И в шуйцу взяв завет Христа,

Как горько ты, о темнолицый,

Иссохшие смыкал уста!

29.Х.15
(*381)
ЗАЗИМОК
Сивером на холоде

Обжигает желуди,

Листья и кору.

Свищет роща ржавая,

Жесткая, корявая,

В поле на юру.
Ходят тучи с ношею,

Мерзлою порошею

Стало чаще дуть,

Серебрятся озими -

Скоро под полозьями

Задымится путь,
Заиграет вьюгою,

И листву муругую

Понесет смелей

По простору вольному,

Гулу колокольному

Стонущих полей!

29.Х.15
* * *
Пустыня в тусклом, жарком свете.

За нею — розовая мгла.

Там минареты и мечети,

Их росписные купола.
Там шум реки, базар под сводом,

Сон переулков, тень садов -

И, засыхая, пахнут медом

На кровлях лепестки цветов.

30.Х.15
(*382)
АЛЕНУШКА
Аленушка в лесу жила,

Аленушка смугла была,

Глаза у ней горячие,

Блескучие, стоячие,

Мала, мала Аленушка,

А пьет с отцом — до донушка.

Пошла она в леса гулять,

Дружка искать, в кустах вилять,
Да кто ж в лесу встречается?

Одна сосна качается!

Аленушка соскучилась,

Безделием измучилась,

Зажгла она большой костер,

А в сушь огонь куда востер!

Сожгла леса Аленушка

На тыщу верст, до пенушка,

И где сама девалася -

Доныне не узналося!


ИРИСА
Светло в светлице от окна,

Красавице не спится.

За черным деревом луна,

Как зеркальце, дробится.
Комар тоскует в полутьме,

В пуху лебяжьем знойно,

А что порою на уме -

И молвить непристойно.

(*383)

Ириса дышит горячо,

Встает… А ножки босы,

Открыто белое плечо,

Смолой чернеют косы.
Ступает на ковер она

И на софу садится...

За черным деревом луна,

Склоняясь, золотится.


СКОМОРОХИ
Веселые скоморохи,

Люди сметливые,

Поломайтесь, позабавьте

Свет боярина!

Скучно ему во палате!

Днем он выспался,

Шашки, сказки да побаски

Уж приелися.

На лежаночке в павлинах

Сел он, батюшка,

В желтом стеганом халате,

В ярь-мурмулочке.

Шибче, шибче, скоморохи!

Ишь как ожил он!

Глаза узкие, косые

Засветилися,

Все лицо его тугое

Смехом сморщилося,

Корешки зубов из рота

Зачернелися...

Ах, недаром вы, собаки,

Виды видывали!

Шибче, шибче! Чтоб соседи

Нам завидовали!


(*384)
МАЛАЙСКАЯ ПЕСНЯ

L'eclair vibre sa fleche...

L. de Lisle1
Чернеет зыбкий горизонт,

Над белым блеском острых волн

Змеится молний быстрый блеск

И бьет прибой мой узкий челн.
Сырой и теплый ураган

Проносится в сыром лесу,

И сыплет изумрудный лес

Свою жемчужную красу.
Стою у хижины твоей:

Ты на циновке голубой,

На скользких лыках сладко спишь,

И ветер веет над тобой.
Ты спишь с улыбкой, мой цветок.

Пустая хижина твоя,

В ненастный вечер, на ветру,

Благоухает от тебя.
Ресницы смольные смежив,

Закрывши длинные глаза,

Окутав бедра кисеей,

Ты изогнулась, как лоза.
Мала твоя тугая грудь,

И кожа смуглая гладка,

И влажная нежна ладонь,

И крепкая кругла рука.
(*385)

И золотые позвонки

Висят на щиколках твоих,

Янтарных, твердых, как кокос,

И сон твой беззаботный тих.
Но черен, черен горизонт!

Зловеще грому вторит гром,

Темнеет лес, и океан

Сверкает острым серебром.
Твои уста — пчелиный мед,

Твой смех счастливый — щебет птяц,

Но, женщина, люби лишь раз,

Не поднимай для всех ресниц!
Ты легче лани на бегу,

Но вот на лань, из тростников,

Метнулся розовый огонь

Двух желтых суженных зрачков:
О женщина! Люби лишь раз!

Твой смех лукав и лгал твой рот -

Клинок мой медный раскален

В моей руке — и метко бьет.
Вот пьяные твои глаза,

Вот побелевшие уста.

Вздувает буря парус мой,

Во мраке вьется блеск холста.
Клинком я голову отсек

В единый взмах от шеи прочь,

Косою к мачте привязал -

И снова в путь, во мрак и ночь.
Раскалывает небо гром -

И озаряет надо мной

По мачте льющуюся кровь

И лик, качаемый волной.

1 Молния мечет свою стрелу… Л. де Лиль (франц.).
23.I.16
(*386)
СВЯТОГОР И ИЛЬЯ
На гривастых конях на косматых,

На златых стременах на разлатых,
    продолжение
--PAGE_BREAK--
Едут братья, меньшой и старшой,

Едут сутки, и двое, и трое,

Видят в поле корыто простое,

Наезжают — ан гроб, да большой:
Гроб глубокий, из дуба долбленный,

С черной крышей, тяжелой, томленой,

Вот и поднял ее Святогор,

Лег, накрылся и шутит: «А впору!

Помоги-ка, Илья, Святогору

Снова выйти на божий простор!»
Обнял крышу Илья, усмехнулся,

Во всю грузную печень надулся,

Двинул кверху… Да нет, погоди!

«Ты мечом!» — слышен голос из гроба.

Он за меч,- занимается злоба,

Загорается сердце в груди,-
Но и меч не берет: с виду рубит,

Да не делает дела, а губит:

Где ударит — там обруч готов,

Нарастает железная скрепа:

Не подняться из гробного склепа

Святогору во веки веков!
Кинул биться Илья — божья воля.

Едет прочь вдоль широкого поля,

Утирает слезу… Отняла

Русской силы Земля половину:

Выезжай на иную путину.

На иные дела!

23.I.16
(*387)

СВЯТОЙ ПРОКОПИЙ
Бысть некая зима

Всех зим иных лютейша паче.

Бысть нестерпимый мраз и бурный ветр,

И снег спаде на землю превеликий,

И храмины засыпа, и не токмо

В путех, но и во граде померзаху

Скоты и человецы без числа,

И птицы мертвы падаху на кровли.

Бысть в оны дни:

Святый своим наготствующим телом

От той зимы безмерно пострада.

Единожды он нощию прииде

Ко храминам убогих и хоте

Согретися у них; но, ощутивше

Приход его, инии затворяху

Дверь перед ним, инии же его

Бияху и кричаще: — Прочь отсюду,

Отыде прочь, Юроде! — Он в угле

Псов обрете на снеге и соломе,

И ляже посреде их, но бегоша

Те пси его. И возвратися паки

Святый в притвор церковный и седе,

Согнуся и трясыйся и отчаяв

Спасение себе.- Благословенно

Господне имя! Пси и человецы -

Единое в свирепстве и уме.

23.I.16
СОН ЕПИСКОПА

ИГНАТИЯ РОСТОВСКОГО
Изрину князя из церкви соборныя в полнощь...

Летопись
Сон лютый снился мне: в полн`очь, в соборном храме,

Из древней усыпальницы княж`ой,

Шли смерды-мертвецы с дымящими свечами,

Гранитный гроб несли, тяжелый и большой.
(*388)

Я поднял жезл, я крикнул: «В доме бога

Владыка — я! Презренный род, стоять!»

Они идут… Глаза горят… Их много...

И ни един не обратился вспять.

23.I.16
МАТФЕЙ ПРОЗОРЛИВЫЙ
Матфей
Ночь и могильный мрак пещеры...

Бушует буря на реке,

Шумят леса… Кто это серый

Вход заслоняет вдалеке?

Опять ты, низкий искуситель?
Дьявол
Я, прозорливец, снова я!

Черней трубы твоя обитель,

Да ты ведь зорок, как змея,-

Тотчас заметишь!
Матфей
Гнус презренный,

Тебе ль смеяться? Нет лютей

Врага для вас во всей вселенной,

Чем я, нижайший из людей.
Дьявол
Ах, прозорливец! Этим людям

Ты враг не менее, чем нам.

Давай уж лучше вместе будем

Ходить за ними по пятам.

Ты мастер зреть их помышленья,

Внедряться в тайну их сердец,

Не вовсе чужд, святой отец,

И я порядочного зренья:

(*389)

Зачем же бесам враждовать?

Ты разве хуже бес, чем все мы?
Матфей
Молчи, завистливая тать,

Тебе пути мои невемы.
Дьявол
Ну да, уж где мне! Ты пророк!

Ты разрушаешь наши козни,

Ты топчешь семя зла и розни,

Ты крепко правишь свой оброк!

Ты и стоокий и стоухий!

Спроси тебя: «Ты почему

Исследуешь так жадно тьму?» -

Ты тотчас скажешь: «Там, как мухи,

Как червь на падали, кишат

Исчадия земли и ада -

Я не могу терпеть их смрада,

Я на борьбу спускаюсь в ад».

О ненасытная в гордыне

И беспощадная душа!

Нет в мире для тебя святыни,

Нет заповедного ковша,

Нет сокровенного потока:

Во всех ключах ты воду пил

И все хулил: «Вот в этом ил,

А в том — гниющая осока...»
Матфей
Что отвечать мне твари сей,

Столь непотребной, скудоумной?

Мой скорбный рок, мой подвиг трудный

Он мерит мерою своей.

И тьма и хлад в моей пещере...

Одежды ветхи… Сплю в гробу...

О боже! Дай опору вере

И укрепи мя на борьбу!

24.I.16
(*390)

КНЯЗЬ ВСЕСЛAB
Князь Всеслав в железы был закован,

В яму брошен братскою рукой:

Князю был жестокий уготован

Жребий, по жестокости людской.

Русь, его призвав к великой чести,

В Киев из темницы извела.

Да не в час он сел на княжьем месте:

Лишь копьем дотронулся Стола.

Что ж теперь, дорогами глухими,

Воровскими в Полоцк убежав,

Что теперь, вдали от мира, в схиме,

Вспоминает темный князь Всеслав?
Только звон твой утренний, София,

Только голос Киева! — Долга

Ночь зимою в Полоцке… Другие

Избы в нем, и церкви, и снега...

Далеко до света,- чуть сереют

Мерзлые окошечки… Но вот

Слышит князь: опять зовут и млеют

Звоны как бы ангельских высот!

В Полоцке звонят, а он иное

Слышит в тонкой грезе… Чт`о года

Горестей, изгнанья! Неземное

Сердцем он запомнил навсегда.

24.I.16
* * *

Мне вечор, младой, скучен терем был,

Темен свет-ночник, страшен Спасов лик.

Вотчим-батютка самоцвет укрыл

В кипарисовый дорогой тайник!
(*391)

А любезный друг далеко, в торгу,

Похваляется для другой конем,

Шубу длинную волочит в снегу,

Светит ей огнем, золотым перстнем.

24.I.16
* * *
Ты, светлая ночь, полнолунная высь!

Подайся, засов,- распахнись,

Тяжелая дверь, на морозный простор,

На белый сияющий двор!
Ты, звонкая ночь, сребролунная даль!

Ах, если б не крепкая паль,

Не ржавый замок, не лихой волкодав,

Не батюшкин ласковый нрав!

24.I.16
БОГОМ РАЗЛУЧЕННЫЕ
В ризы черные одели,-

И ее в свой срок отпели,

Юную княжну.

Ангел келью затворил ей,

Старец-схимник подарил ей

Саван, пелену.
Дни идут. Вдали от света

Подвиг скорбного обета

Завершен княжной.

Вот она в соборе, в раке,

При лампадах, в полумраке,

В тишине ночной.
Смутны своды золотые,

Тайно воинства святые

(*392)

Светят на стенах,

И стоит, у кипарисной

Дивной раки, с рукописной

Книгою, монах.
Синий бархат гробно вышит

Серебром… Она не дышит,

Лик ее сокрыт...

Но бледнеет он, читая,

И скользит слеза, блистая,

Вдоль сухих ланит.

25.I.16
КАДИЛЬНИЦА
В горах Сицилии, в монастыре забытом,

По храму темному, по выщербленным плитам,

В разрушенный алтарь пастух меня привел,

И увидал я там: стоит нагой престол,

А перед ним, в пыли, могильно-золотая,

Давно потухшая, давным-давно пустая,

Лежит кадильница — вся черная внутри

От угля и смолы, пылавших в ней когда-то...
Ты, сердце, полное огня и аромата,

Не забывай о ней. До черноты сгори.

25.I.16
* * *
Когда-то, над тяжелой баркой

С широкодонною кормой,

Немало дней в лазури яркой

Качались снасти надо мной...
Пора, пора мне кинуть сушу,

Вздохнуть свободней и полней -

И вновь крестить нагую душу

В купели неба и морей!

25.I.16
(*393)
ДУРМАН
Дурману девочка наелась,

Тошнит, головка разболелась,

Пылают щечки, клонит в сон.

Но сердцу сладко, сладко, сладко:

Все непонятно, все загадка,

Какой-то звон со всех сторон:
Не видя, видит взор иное,

Чудесное и неземное,

Не слыша, ясно ловит слух

Восторг гармонии небесной -

И невесомой, бестелесной

Ее довел домой пастух.
Наутро гробик сколотили.

Над ним попели, покадили,

Мать порыдала… И отец

Прикрыл его тесовой крышкой

И на погост отнес под мышкой...

Ужели сказочке конец?

30.I.16
СОН
По снежной поляне,

При мглистой и быстрой луне,

В безлюдной, немой стороне,

Несут меня сани.
Лежу, как мертвец,

Возница мой гонит и воет,

И лик свой то кажет, то кроет

Небесный беглец.
И мчатся олени,

Глубоко и жарко дыша,

(*394)

В далекие тундры спеша,

И мчатся их тени -

Туда, где конец

Страны этой бедной, суровой,

Где блещет алмазной подковой

Полярный Венец,-
И мерзлый кочкарник

Визжит и стучит подо мной,

И бог озаряет луной

Снега и кустарник.

30.I.16
ЦИРЦЕЯ
На треножник богиня садится:

Бледно-рыжее золото кос,

Зелень глаз и аттический нос -

В медном зеркале все отразится.
Тонко бархатом риса покрыт

Нежный лик, розовато-телесный,

Каплей нектара, влагой небесной,

Блещут серьги, скользя вдоль ланит.
И Улисс говорит: «О, Цирцея!

Все прекрасно в тебе: и рука,

Что прически коснулась слегка,

И сияющий локоть, и шея!»
А богиня с улыбкой: «Улисс!

Я горжусь лишь плечами своими

Да пушком апельсинным меж ними,

По спине убегающим вниз!»

31.I.16
(*395)

* * *
На Альпы к сумеркам нисходят облака.

Все мокро, холодно. Зеленая река

Стремит свой шумный бег по черному ущелью

К морским крутым волнам, гудящим на песке,

И зоркие огни краснеют вдалеке,

Во тьме от Альп и туч, под горной цитаделью.

31.I.16
1918 — 1952
x x x
На даче тихо, ночь темна,

Туманны звезды голубые

Вздыхая, ширится волна,

Цветы качаются слепые -

И часто с ветром, до скамьи,

Как некий дух в эфирной плоти,

Доходят свежие струи

Волны, вздыхающей в дремоте.
13.IX.18

x x x
Огонь, качаемый волной

В просторе темном океана...

Что мне до звездного тумана,

До млечной бездны надо мной!
Огонь, по прихоти волны

Вдали качаемый, печальный...

Что мне до неба, до хрустальной,

Огнями полной вышины!
24.IX.18

x x x
Древняя обитель супротив луны,

На лесистом взгорье, над речными водами,

Бледно-синеватый мел ее стены,

Мрамор неба, синий, с белыми разводами.
А на этом небе, в этих облаках,

Глубину небесную в черноту сгущающих, -

Храмы в златокованых мелких шишаках,

Райскою красою за стеной мерцающих.
20.VII.18

x x x
И цветы, и шмели, и трава, и колосья,

И лазурь, и полуденный зной...

Срок настанет — господь сына блудного спросит:

«Был ли счастлив ты в жизни земной?»
И забуду я все — вспомню только вот эти

Полевые пути меж колосьев и трав --

И от сладостных слез не успею ответить,

К милосердным Коленам припав.
14.VII.18

x x x
В дачном кресле, ночью, на балконе...

Оксана колыбельный шум...

Будь доверчив, кроток и спокоен,

Отдохни от дум.
Ветер приходящий, уходящий,

Веющий безбрежностью морской...

Есть ли тот, кто этой дачи спящей

Сторожит покой?
Есть ли тот, кто должной мерой мерит

Наши знанья, судьбы и года?

Если сердце хочет, если верит,

Значит — да.
То, что есть в тебе, ведь существует.

Вот ты дремлешь, и в глаза твои

Так любовно мягкий ветер дует --

Как же нет Любви?
9.VII. 18
МИХАИЛ
Архангел в сияющих латах

И с красным мечом из огня

Стоял в клубах синеватых

И дивно глядел на меня.
Порой в алтаре он скрывался,

Светился на двери косой -

И снова народу являлся,

Большой, по колена босой.
Ребенок, я думал о боге,

А видел лишь кудри до плеч,

Да крупные бурые ноги,

Да римские латы и меч...
Дух гнева, возмездия, кары!

Я помню тебя, Михаил,

И храм этот, темный и старый.

Где ты мое сердце пленил!
3.IX.19

x x x
Темень. Холод. Предрассветный

Ранний час.

Храм невзрачный, неприметный

В узких окнах россыпь красных глаз.
Нищие в лохмотья руки прячут,

С паперти глядят в стекло дверей,

В храме стены потом плачут

Тусклы ризы алтарей.
Обеднела, оскудела паперть.

Но и в храме скорбь и пустота.

Черная престол покрыла скатерть

За завесой царские врата.
Вот подрясник странника-расстриги.

Он в скуфейке, длинный и прямой.

Рыжий ранец, палку и вериги

В храм приносит нагло, как домой.
Вот в углу, где княжий гроб, под красной

Трепетной лампадой, на полу

Молится старушка, в муке страстной

Всю щепоть прижав к челу.
Матушка! Убогая, простая,

Бедная душа! Молись! Молись!

Чуть светает эта ночь глухая,

С теплой верой в сумрачную высь.
Темень. Холод. Буйных галок

Ранний крик.

Древний город темен, мрачен, жалок...

И велик!

ПОТЕРЯННЫЙ РАЙ
У райской запретной стены,

В час полуденный,

Адамий с женой Евой скорбит:

Высока, бела стена райская.

Еще выше того черные купарисы за ней,

Густа, ярка синь небесная;

На той ли стене павлины сидят,

Хвосты цветут ярью-зеленью,

Головки в зубчатых венчиках;

На тех ли купарисах птицы вещие

С очами дивными и грозными,

С голосами ангельскими,

С красою женскою,

На головках свеч" восковые теплятся

Золотом-пламенем;

За теми купарисами пахучими -

Белый собор апостольский,

Белый храм в золоченых маковках,

Обитель отчая,

Со духи праведных,

Убиенных антихристом:

— Исусе Христе, миленький!

Прости душу непотребную!

Вороти в обитель отчую!
12.IX.19
ИКОНКА
Иконку, черную дощечку,

Нашли в земле — пахали новь...

Кто перед нею ставил свечку?

В чьем сердце теплилась любовь?
    продолжение
--PAGE_BREAK--Кто осветил ее своею

Молитвой нищего раба,

И посох взял и вышел с нею

На степь, в шумящие хлеба,
И, поклоняясь ветрам знойным,

Стрибожьим внукам, водрузил

Над полем пыльным, беспокойным

Убогий символ божьих сил?
1919
СТЕПЬ
Сомкнулась степь синеющим кольцом,

И нет конца ее цветущей нови.

Вот впереди старуха на корове,

Скуластая и желтая лицом.
Равняемся. Халат на вате, шапка

С собачьим острым верхом, сапоги...

— Как неуклюж кривой постав ноги,

Как ты стара и узкоглаза, бабка!
— Хозяин, я не бабка, я старик,

Я с виду дряхл от скуки и печали,

Я узкоглаз затем, что я привык

Смотреть в обманчивые дали.
1919

x x x
Ты странствуешь, ты любишь, ты счастлива...

Где ты теперь? — Дивуешься волнам

Зеленого Бискайского залива

Меж белых платьев и панам.
Кровь древняя течет в тебе недаром.

Ты весела, свободна и проста...

Блеск темных глаз, румянец под загаром,

Худые милые уста...
Скажи поклоны князю и княгине.

Целую руку детскую твою

За ту любовь, которую отныне

Ни от кого я не таю.
1919

x x x
Высокий белый зал, где черная рояль

Дневной холодный свет, блистая, отражает,

Княжна то жалобой, то громом оглашает,

Ломая туфелькой педаль.
Сестра стоит в диванной полукруглой,

Глядит с улыбкою насмешливо-живой,

Как пишет лицеист, с кудрявой головой

И с краской на лице, горячею и смуглой.
Глаза княжны не сходят с бурных нот,

Но, что гремит рояль, — она давно не слышит, -

Весь мир в одном: «Он ей в альбомы пишет!» -

И жалко искривлен дрожащий, сжатый рот.
1919

x x x
— Дай мне, бабка, зелий приворотных,

Сердцу песен прежних, беззаботных,

Отдыха глазам.
— Милый внучек, рада б, да не в силах:

Зелья те цветут не по лесам,

А в сырых могилах.
1920
ЗВЕЗДА МОРЕЙ, МАРИЯ
На диких берегах Бретани

Бушуют зимние ветры.

Пустуют в ветре и тумане

Рыбачьи черные дворы.
Печально поднят лик мадонны

В часовне старой. Дождь идет.

С ее заржавленной короны

На ризу белую течет.
Единая, земному горю

Причастная! Ты, что дала

Свое святое имя морю!

Ночь тяжела для нас была.
Огнями звездными над нами

Пылал морозный ураган.

Крутыми черными волнами

Ходил гудящий океан.
Рукой, от стужи онемелой,

Я правил парус корабля.

Но ты сама, в одежде белой,

Сошла и стала у руля.
И креп я духом, маловерный,

И в блеске звездной синевы

Туманный нимб, как отблеск серый,

Сиял округ твоей главы.
1920
КАНАРЕЙКА
На родине она зеленая...

Брэм
Канарейку из-за моря

Привезли, и вот она

Золотая стала с горя,

Тесной клеткой пленена.
Птицей вольной, изумрудной

Уж не будешь — как ни пой

Про далекий остров чудный

Над трактирною толпой!
10.V.21
РУССКАЯ СКАЗКА
Ворон
Ну, что. бабушка, как спасаешься?

У тебя ль не рай, у тебя ль не мед?
Яга
Ах, залетный гость! Издеваешься!

Уж какой там мед — шкуру пес дерет!

Лес гудит, свистит, нагоняет сон,

Ночь и день стоит над волной туман,

Окружен со всех с четырех сторон

Тьмой да мгой сырой островок Буян.

А еще темней мой прогнивший сруб,

Где ни вздуть огня, ни топить не смей,

А в окно глядит только голый дуб,

Под каким яйцо закопал Кощей.

Я состарилась, изболела вся,

Сохраняючи чертов тот ларец!

Будь огонь в светце — я б погрелася,

Будь капустный клок — похлебала б щец.

Да огонь-то, вишь, в океане — весть,

Да не то что щец — нету прелых лык!
Ворон
Черт тебе велел к черту в слуги лезть,

Дура старая, неразумный шлык!
15.VIII.21

x x x
Мечты любви моей весенней,

Мечты на утре дней моих,

Толпились как стада оленей

У заповедных вод речных:
Малейший звук в зеленой чаще -

И вся их чуткая краса,

Весь сонм, блаженный и дрожащий,

Уж мчался молнией в леса!
26.VIII.22

x x x
Печаль ресниц, сияющих и черных,

Алмазы слез, обильных, непокорных,

И вновь огонь небесных глаз,

Счастливых, радостных, смиренных, -

Все помню я… Но нет уж в мире нас,

Когда-то юных и блаженных!
Откуда же являешься ты мне?

Зачем же воскресаешь ты во сне,

Несрочной прелестью сияя,

И дивно повторяется восторг,

Та встреча, краткая, земная,

Что бог нам дал и тотчас вновь расторг?
27.VIII.22

x x x
У птицы есть гнездо, у зверя есть нора.

Как горько было сердцу молодому,

Когда я уходил с отцовского двора,

Сказать прости родному дому!
У зверя есть нора, у птицы есть гнездо.

Как бьется сердце, горестно и громко,

Когда вхожу, крестясь, в чужой, наемный дом

С своей уж ветхою котомкой!
25.VI.22

x x x
В гелиотроповом свете молний летучих

На небесах раскрывались дымные тучи,

На косогоре далеком — призрак дубравы,

В мокром лугу перед домом — белые травы.
Молнии мраком топило, с грохотом грома

Ливень свергался на крышу полночного дома -

И металлически страшно, в дикой печали,

Гуси из мрака кричали.
30.VIII.22
ВЕНЕЦИЯ
Колоколов средневековый

Певучий зов, печаль времен,

И счастье жизни вечно новой,

И о былом счастливый сон.
И чья-то кротость, всепрощенье

И утешенье: все пройдет!

И золотые отраженья

Дворцов в лазурном глянце вод.
И дымка млечного опала,

И солнце, смешанное с ним,

И встречный взор, и опахало,

И ожерелье из коралла

Под катафалком водяным.
28.VIII.22
ВХОД В ИЕРУСАЛИМ
«Осанна! Осанна! Гряди

Во имя господне!»

И с яростным хрипом в груди,

С огнем преисподней

В сверкающих гнойных глазах,

Вздувая все жилы на шее,

Вопя все грознее,

Калека кидается в прах

На колени,

Пробившись сквозь шумный народ,

Ощеривши рот,

Щербатый и в пене,

И руки раскинув с мольбой -

О мщенье, о мщенье,

О пире кровавом для всех обойденных судьбой -

И ты, всеблагой,

Свете тихий вечерний,

Ты грядешь посреди обманувшейся черни,

Преклоняя свой горестный взор,

Ты вступаешь на кротком осляти

В роковые врата — на позор,

На проклятье!
29. VIII. 22

x x x
Все снится мне заросшая травой,

В глуши далекой и лесистой,

Развалина часовни родовой.

Все слышу я, вступая в этот мшистый

Приют церковно-гробовой,

Все слышу я: «Оставь их мир нечистый

Для тишины сей вековой!

Меч нашей славы, меч священный

Сними с бедра, — он лишний в эти дни,

В твой век, бесстыдный и презренный.

Перед распятым голову склони

В знак обручения со схимой,

С затвором меж гробами — и храни

Обет в душе ненарушимо».
27.VIII.22

x x x
Зачем пленяет старая могила

Блаженными мечтами о былом?

Зачем зеленым клонится челом

Та ива, что могилу осенила

Так горестно, так нежно и светло,

Как будто все, что было и прошло,

Уже познало радость воскресенья

И в лоне всепрощения, забвенья

Небесными цветами поросло?
25.VIII.22

x x x
В полночный час я встану и взгляну

На бледную высокую луну,

И на залив под нею, и на горы,

Мерцающие снегом вдалеке...

Внизу вода чуть блещет на песке,

А дальше муть, свинцовые просторы.

Холодный и туманный океан...
Познал я, как ничтожно и не ново

Пустое человеческое слово,

Познал надежд и радостей обман,

Тщету любви и терпкую разлуку

С последними немногими, кто мил,

Кто близостью своею облегчил

Ненужную для мира боль и муку,

И эти одинокие часы

Безмолвного полуночного бденья,

Презрения к земле и отчужденья

От всей земной бессмысленной красы.
25.VIII.22
1885 ГОД
Была весна, и жизнь была легка.

Зияла адом свежая могила,

Но жизнь была легка, как облака,

Как тот дымок, что веял из кадила.
Земля, как зацветающая новь,

Блаженная, лежала предо мною -

И первый стих, и первая любовь

Пришли ко мне с могилой и весною.
И это ты, простой степной цветок.

Забытый мной, отцветший и безвестный.

На утре дней моих попрала смерть, как бог.

И увела в мир вечный и чудесный!
9.IX.22
ПАНТЕРА
Черна, как копь, где солнце, где алмаз.

Брезгливый взгляд полузакрытых глаз

Томится, пьян, мерцает то угрозой,

То роковой и неотступной грезой.
Томят, пьянят короткие круги,

Размеренно-неслышные шаги, -

Вот в царственном презрении ложится

И вновь в себя, в свой жаркий сон глядится.
Сощуривши, глаза отводит прочь,

Как бы слепит их этот сон и ночь,

Где черных копей знойное горнило,

Где жгучих солнц алмазная могила.
9.IX.22
ПЕТУХ НА ЦЕРКОВНОМ КРЕСТЕ
Плывет, течет, бежит ладьей,

И как высоко над землей!

Назад идет весь небосвод,

А он вперед — и все поет.
Поет о том, что мы живем,

Что мы умрем, что день за днем

Идут года, текут века -

Вот как река, как облака.
Поет о том, что все обман,

Что лишь на миг судьбою дан

И отчий дом, и милый друг,

И круг детей, и внуков круг,
Да вечен только мертвых сон,

Да божий храм, да крест, да он.
12.IX.22

Амбуаз
СИРИУС
Где ты, звезда моя заветная,

Венец небесной красоты?

Очарованье безответное

Снегов и лунной высоты?
Где молодость, простая, чистая,

В кругу любимом и родном,

И старый дом, и ель смолистая

В сугробе белом под окном?
Пылай, играй стоцветной силою,

Неугасимая звезда,

Над дальнею моей могилою.

Забытой богом навсегда!
22.VIII.22
ВСТРЕЧА
Ты на плече, рукою обнаженной.

От зноя темной и худой,

Несешь кувшин из глины обожженной,

Наполненный тяжелою водой.

С нагих холмов, где стелются сухие

Седые злаки и полынь,

Глядишь в простор туманной Кумании.

В морскую вечереющую синь.

Все та же ты, как в сказочные годы!

Все те же губы, тот же взгляд,

Исполненный и рабства и свободы,

Умерший на земле уже стократ.

Все тот же зной и дикий запах лука

В телесном запахе твоем,

И та же мучит сладостная мука, -

Бесплодное томление о нем.

Через века найду в пустой могиле

Твой крест серебряный, и вновь,

Вновь оживет мечта о древней были.

Моя неутоленная любовь,

И будет вновь в морской вечерней сини.

В ее задумчивой дали,

Все тот же зов, печаль времен, пустыни

И красота полуденной земли.

12.Х.22
МОРФЕЙ
Прекрасен твой венок из огненного мака,

Мой Гость таинственный, жилец земного мрака.

Как бледен смуглый лик, как долог грустный взор,

Глядящий на меня и кротко и в упор,

Как страшен смертному безгласный час Морфея!
Но сказочно цветет, во мраке пламенея,

Божественный венок, и к радостной стране

Уводит он меня, где все доступно мне,

Где нет преград земных моим надеждам вешним.

Где снюсь я сам себе далеким и нездешним,

Где не дивит ничто — ни даже ласки той,

С кем бог нас разделил могильною чертой.
26.VII.22
РАДУГА
Свод радуги — творца благоволенье,

Он сочетает воздух, влагу, свет -

Все, без чего для мира жизни нет.

Он в черной туче дивное виденье

Являет нам. Лишь избранный творцом,

Исполненный господней благодати, -

Как радуга, что блещет лишь в закате, -

Зажжется пред концом.
15.VII.22

x x x
«Опять холодные седые небеса,

Пустынные поля, набитые дороги,

На рыжие ковры похожие леса,

И тройка у крыльца, и слуги на пороге...»
Ах, старая наивная тетрадь!

Как смел я в те года гневить печалью бога?

Уж больше не писать мне этого «опять»

Перед счастливою осеннею дорогой!
7.VI.23
ДОЧЬ
Все снится: дочь есть у меня,

И вот я, с нежностью, с тоской,

Дождался радостного дня,

Когда ее к венцу убрали,

И сам, неловкою рукой,

Поправил газ ее вуали.
Глядеть на чистое чело,

На робкий блеск невинных глаз

Не по себе мне, тяжело.

Но все ж бледнею я от счастья.

Крестя ее в последний раз

На это женское причастье.
Что снится мне потом? Потом

Она уж с ним, — как страшен он! -

Потом мой опустевший дом -

И чувством молодости странной.

Как будто после похорон,

Кончается мой сон туманный.
7.VI.23

x x x
Льет без конца. В лесу туман.

Качают елки головою:

«Ах, боже мой!» — лес точно пьян,

Пресыщен влагой дождевою.
В сторожке темной у окна

Сидит и ложкой бьет ребенок.

Мать на печи, — все спит она,

В сырых сенях мычит теленок.
В сторожке грусть, мушиный гуд...

— Зачем в лесу звенит овсянка,

Грибы растут, цветы цветут

И травы ярки, как медянка?
— Зачем под мерный шум дождя,

Томясь всем миром и сторожкой.

Большеголовое дитя

Долбит о подоконник ложкой?
Мычит теленок, как немой,

И клонят горестные елки

Свои зеленые иголки:

«Ах, боже мой! Ах, боже мой!»
10.V.23

x x x
Одно лишь небо, светлое, ночное,

Да ясный круг луны

Глядит всю ночь в отверстие пустое,

В руину сей стены.
А по ночам тут жутко и тревожно,

Ночные корабли
Свой держат путь с молитвой осторожной

Далеко от земли.
Свежо тут ветер дует из простора

Сарматских диких мест.

И буйный шум, подобный шуму бора.

Всю ночь стоит окрест:
То Понт кипит, в песках могилы роет,

Ярится при луне -

И волосы утопленников моет.

Влача их по волне.
    продолжение
--PAGE_BREAK--10.VI.23

x x x
Уж как на море, на море,

На синем камени.

Наган краса сидит,

Белые ноги в волне студит,

Зазывает с пути корабельщиков:

«Корабельщики, корабельщики!

Что вы по свету ходите,

Понапрасну ищете

Самоцветного яхонта-жемчуга?

Есть одна в море жемчужина -

Моя краса,

Уста жаркие,

Груди холодные,

Ноги легкие,

Лядвии тяжелые!

Есть одна утеха не постылая -

На руке моей спать-почивать.

Слушать песни мои унывные!»

Корабельщики плывут, не слушают,

А на сердце тоска-печаль,

На глазах слезы горючие.

Ту тоску не заспать, не забыть

Ни в пути, ни в пристани.

Но отдумать довеку.
10.V.23
ДРЕВНИЙ ОБРАЗ
Она стоит в серебряном венце,

С закрытыми глазами. Ни кровинки

Нет в голубом младенческом лице,

И ручки — как иссохшие тростинки.

За нею кипарисы на холмах,

Небесный град, лепящийся к утесу,

Под ним же Смерть: на корточках, впотьмах,

Оскалив череп, точит косу.

Но ангелы ликуют в вышине:

Бессильны, Смерть, твои угрозы!

И облака в предутреннем огне

Цветут и округляются, как розы.
1924

x x x
Уныние и сумрачность зимы,

Пустыня неприветливых предгорий,

В багряной смушке дальние холмы,

А там, за ними, — чувствуется — море.

Там хлябь и мгла. Угадываю их

По свежести, оттуда доходящей,

По туче, в космах мертвенно-седых,

Вдоль тех хребтов плывущей и дымящей.

Гляжу вокруг, остановив коня,

И древний человек во мне тоскует:

Как жаждет сердце крова и огня,

Когда в горах вечерний ветер дует!

Но отчего так тянет то, что там?

— О море! Мглой и хлябью довременной

Ты все-таки родней и ближе нам,

Чем радости всей этой жизни бренной!
1925

x x x
Только камни, пески, да нагие холмы,

Да сквозь тучи летящая в небе луна, -

Для кого эта ночь? Только ветер, да мы,

Да крутая и злая морская волна.
Но и ветер — зачем он так мечет ее?

И она — отчего столько ярости в ней?

Ты покрепче прижмись ко мне, сердце мое!

Ты мне собственной жизни милей и родней.
Я и нашей любви никогда не пойму:

Для чего и куда увела она прочь

Нас с тобой ото всех в эту буйную ночь?

Но господь так велел — и я верю ему.
1926

x x x
Маргарита прокралась в светелку,

Маргарита огня не зажгла,

Заплетая при месяце косы,

В сердце страшную мысль берегла.

Собиралась рыдать и молиться,

Да на миг на постель прилегла

И заснула. — На спящую Дьявол

До рассвета глядел иа угла.
На рассвете он встал: «Маргарита,

Дорогое дитя, покраснел,

Скрылся месяц за синие горы,

И петух на деревне пропел, -

Поднимись и молись, Маргарита,

Ниц пади и оплачь свой удел:

Я недаром с такою тоскою

На тебя до рассвета глядел!»
Что ж ты, Гретхен, так неторопливо

Под орган вступила в двери храма?

Что ж, под гром органа, так невинно

Так спокойно? Вот уж скоро полдень,

Солнца луч все жарче блещет в купол:

Колокольчик зазвенит навстречу

Жениху небесному, — о Гретхен,

Что ж ты не бледнеешь, не рыдаешь,

Неневестной Лилии подобна?

Бог прощает многое — ужели

Любящим, как ты, он все прощает?
1926
СВЕТ
Ни пустоты, ни тьмы нам не дано:

Есть всюду свет, предвечный и безликий...
Вот полночь. Мрак. Молчанье базилики,

Ты приглядись: там не совсем темно,

В бездонном, черном своде над тобою,

Там на стене есть узкое окно,

Далекое, чуть видное, слепое,

Мерцающее тайною во храм

Из ночи в ночь одиннадцать столетий...

А вкруг тебя? Ты чувствуешь ли эти

Кресты по скользким каменным полам,

Гробы святых, почиющих под спудом,

И страшное молчание тех мест,

Исполненных неизреченным чудом,

Где черный запрестольный крест

Воздвиг свои тяжелые объятья,

Где таинство сыновнего распятья

Сам бог-отец незримо сторожит?
Есть некий свет, что тьма не сокрушит.
1927
РАЗЛУКА
Бледна приморская страна,

Луною озаренная.

Низка луна, ярка волна,

По гребням позлащенная.
Волна дробится вдалеке

Чеканного кольчугою.

Моряк печальный на песке

Сидит с своей подругою.
Полночная луна глядит

И думает со скукою:

«В который раз он тут сидит,

Целуясь пред разлукою?»
И впрямь: идут, бегут века,

Сменяют поколения --

Моряк сидит! В глазах тоска,

Блаженное мучение...
1927
НОЧНАЯ ПРОГУЛКА
Смотрит луна на поляны лесные

И на руины собора сквозные.

В мертвом аббатстве два желтых скелета

Бродят в недвижности лунного света:

Дама и рыцарь, склонившийся к даме

(Череп безносый и череп безглазый):

«Это сближает нас — то, что мы с вами

Оба скончались от Черной Заразы.

Я из десятого века, — решаюсь

Полюбопытствовать: вы из какого?»

И отвечает она, оскаляясь:

«Ах, как вы молоды! Я из шестого».
1947
NEL MEZZO DEL CAMIN DI NOSTRA VITA
Дни близ Неаполя в апреле,

Когда так холоден и сыр,

Так сладок сердцу божий мир...

Сады в долинах розовели,

В них голубой стоял туман,

Селенья черные молчали,

Ракиты серые торчали,

Вдыхая в полусне дурман

Земли разрытой и навоза...

Таилась хмурая угроза

В дымящемся густом руне,

Каким в горах спускались тучи

На их синеющие кручи...

Дни, вечно памятные мне!
1947
НОЧЬ
Ледяная ночь, мистраль

(Он еще не стих).

Вижу в окна блеск и даль

Гор, холмов нагих.

Золотой недвижный свет

До постели лег.

Никого в подлунной нет,

Только я да бог.

Знает только он мою

Мертвую печаль,

Ту, что я от всех таю...

Холод, блеск, мистраль.
1952
БРЕТАНЬ
Ночь ледяная и немая.

Пески и скалы берегов.

Тяжелый парус поднимая,

Рыбак идет на дальний лов.

Зачем ему дан ловчий жребий?

Зачем в глухую зыбь зимой

Простер и ты свой невод в небе.

Рыбак нещадный и немой?

Свет серебристый, тихий, вечный,

Кресты погибших. И в туман

Уходит плащаницей млечной

Под звездной сетью океан.

x x x
Что впереди? Счастливый долгий путь.

Куда-то вдаль спокойно устремляет

Она глаза, а молодая грудь

Легко и мерно дышит и чуть-чуть

Воротничок от шеи отделяет -

И чувствую я слабый аромат

Ее волос, дыхания — и чую

Былых восторгов сладостный возврат...

Что там, вдали? Но я гляжу, тоскуя,

Уж не вперед, нет, я гляжу назад.
ДВА ВЕНКА
Был праздник в честь мою, и был увенчан я

Венком лавровым, изумрудным:

Он мне студил чело, холодный, как змея,

В чертоге пирном, знойном, людном.
Жду нового венка — и помню, что сплетен

Из мирта темного он будет:

В чертоге гробовом, где вечный мрак и сон,

Он навсегда чело мое остудит.

x x x
Где ты, угасшее светило?

Ты закатилось за поля,

Тебя сокрыла, поглотила

Немая, черная земля.

Но чем ты глубже утопаешь

В ее ночную глубину,

Тем все светлее наливаешь

Сияньем бледную Луну.

Прости. Приемлю указанье

Покорным быть земной судьбе, -

И это горное сиянье -

Воспоминанье о тебе.

x x x
И вновь морская гладь бледна

Под звездным благостным сияньем,

И полночь теплая полна

Очарованием, молчаньем -

Как, господи, благодарить

Тебя за все, что в мире этом

Ты дал мне видеть и любить

В морскую ночь, под звездным светом.

x x x
Порыжели холмы. Зноем выжжены,

И так близко обрывы хребтов,

Поднебесных скалистых хребтов.

На стене нашей глинистой хижины

Уж не пахнет венок из цветов,

Из заветных засохших цветов.

Море все еще в блеске теряется,

Тонет в солнечной светлой пыли:

Что ж так горестно парус склоняется,

Белый парус в далекой дали?

Ты меня позабудешь вдали.

x x x
Сохнут, жарко сохнут травы,

Над полдневными горами,

Над сиреневым их кряжем

Встало облако колонной -

И, курясь, виясь, уходит

К ослепляющему небу.

В тень прозрачную маслины

Блик горячий и зеркальный

Льется с моря и играет

По сухим, колючим травам.

x x x
Уж ветер шарит по полю пустому,

Уж завернули холода,

И как отрадно на сердце, когда

Идешь к своей усадьбе, к дому,

В студеный солнечный закат.

А струны телеграфные гудят

В лазури водянистой, и рядами

На них молоденькие ласточки сидят.

Меж тем как тучи дикими хребтами

Зимою с севера грозят!

Как хорошо помедлить на пороге

Под этим солнцем, уж скупым,-

И улыбнуться радостям былым

Без сожаленья и тревоги!
В КАРАВАНЕ
Под луной на дальнем юге,

Как вода, пески блестят.

Позабудь своей подруги

Полудетский грустный взгляд.
Под луной текут, струятся

Золотой водой пески.

Хорошо в седле качаться

Сердцу, полному тоски.
Под луной, блестя, чернеет

Каждый камень, каждый куст.

Знойный ветер с юга веет,

Как дыханье милых уст.

x x x
В полуденных морях, далеко от земли,

Водил господь мое ветрило -

И на лицо мое могильной тьмой легли

Лучи палящего светила.

Три четверти луны — как паутина,

А четверть — рог, блестящий, золотой

Небесный желудь!

Тот колокол, что пел в родной долине,

Когда луна всходила из-за гор.

Душа, по старине, еще надежд полна,

Но только прошлое ей мило -

И мнится — лишь для тех ей жизнь была дана,

Кого она похоронила.

Полный колос долу клонится,

Полный колос недвижим.

x x x
Высокие нездешние цветы

В густой траве росли на тех могилах,

И небеса в бесчисленных светилах

На них смотрели с высоты.
И дивная Венера, как луна,

Нам бледно озаряла руки, лица -

И моря гробовая плащаница

Была черна, недвижна и черна.