Познание в социально-политической психологии

Дилигенский Г.
1. Особенности социально-политического знания
Когнитивистскаятенденция в психологии
Изпредставленного во введении понимания социально-политической психологиивытекает, что она представляет собой столь же психологическую, скольсоциологическую и политологическую дисциплину. Более того, как мы увидим нижеесть серьезные основания предполагать, что как совокупность психических явленийи процессов социально-политическая психология представляет собой не какой-тонеобязательный довесок к человеческой психике, но органична самой ее природе,образует ее неотъемлемый компонент. Чтобы понять как специфику данногокомпонента, так и его роль и место в структуре психики человека, нам придетсяобратиться к более общим проблемам психической жизни.
Былобы непосильной задачей пытаться сколько-нибудь полно и систематически осветитьих в данной книге. Для этого пришлось бы пересказывать чуть ли не всю историюфилософской мысли и историю психологических теорий, анализировать и оцениватьвыработанные различными научными школами концепции природы человека. Читателю,глубоко интересующемуся данной проблематикой, можно посоветовать обратиться ксоответствующей специальной литературе1. Мы же ограничимся рассмотрением лишьтех теоретико-психологических вопросов, которые имеют наиболее непосредственноеотношение к нашей теме. Первый из таких вопросов можно сформулировать следующимобразом: какие именно свойства человеческой психики порождают еемакросоциальный уровень, социально-политическую психологию как ее особую сферу?Или, иными словами, в чем состоят общепсихические основы социально-политическойпсихологии?2
Скажемсразу, что сколько-нибудь однозначный ответ на этот вопрос представляетсяневозможным. Его исключает прежде всего современное состояние психологическойнауки, для которого характерно сосуществование и соперничество весьма различных«образов» человеческой психики. И хотя это положение, очевидно, отражаетчрезвычайные сложность и многогранность психической жизни и отнюдь не исключаетсовместимости, взаимодополняемости различных «образов», их научно обоснованныйсинтез пока что является делом будущего. Поэтому на поставленный выше вопросприходится вначале давать не один, а несколько ответов и лишь затем пытаться наоснове их сопоставления сложить относительно целостную картину социальнополитическогоуровня психической жизни.
Наиболееэлементарный и исторически наиболее ранний научный «образ» человеческой психикифактически основан на понимании человека как существа, ощущающего ивоспринимающего явления внешнего предметного мира, вырабатывающегопредставления о них. Впоследствии в психологии сложилось научное направление,ставившее своей задачей экспериментально доказать способность психикивырабатывать целостные образы, природа которых не сводима к сумме или мозаикеотдельных ощущений (так называемая гештальтпсихология от немецкого слова«гештальт» — форма, структура, целостная конфигурация). Эти, как и многиевозникшие позже направления психологической науки, в сущности интересовалисьчеловеческой психикой прежде всего как аппаратом познания мира, за ними стоитподход к человеку как к познающему существу. В современной литературе их иногдаобъединяют поэтому в общую когнитивистскую (от латинского «когнитио» — знание)тенденцию психологической науки.
Когнитивистскаятенденция выражается не столько в какой-то определенной теоретической концепции(она проявляется в весьма различных концепциях), сколько в общей направленностиизучения психики, в том угле зрения, который избирает психолог. В отечественномпсихологическом словаре психика определяется как «системное свойствовысокоорганизованной материи, заключающееся в активном отражении субъектомобъективного мира, в построении субъектом неотчуждаемой от него картины этогомира и саморегуляции на этой основе своего поведения и деятельности»3. Каквидим, в этом определении отражательные, познавательные свойства психики явнодоминируют над всеми иными, в том числе и над теми, которые направляютсобственную деятельность, активность человеческого субъекта и представлены вданном случае лишь как производные от «отражения». Человек познающийоказывается как бы «главнее» человека действующего.
Длямарксистски ориентированных авторов когнитивистский подход вполне естествен: онсоответствует тезису диалектического материализма о первичности объективногобытия и вторичности субъективного — психики, сознания, особенно в ленинскойтеории отражения. Это отнюдь не означает ни совпадения когнитивистскойтенденции с марксистскими психологическими концепциями, во многих отношенияхпреодолевающими ее ограниченность, ни вообще ее жесткой связи с какой-либоопределенной философско-теоретической «базой». Так, одним из наиболее ярких еепредставителей был знаменитый (и критикуемый марксистами) швейцарский психологЖ. Пиаже, творчество которого посвящено формированию познавательных структур уребенка в процессе взаимодействия психики с внешней средой.
Противникикогнитивистской тенденции критикуют ее за недооценку мотивационных иаффективных аспектов психики, а особенно ее социальной природы, за подход кчеловеку лишь как к отдельно взятому индивиду. Эта критика справедлива:влечения, потребности и мотивы, равно как и выражающие их эмоциональныепереживания субъекта не менее важные составляющие человеческой психики, чемпознавательно-ориентационные функции; верно и то, что психика, в том числе и еекогнитивные свойства не может быть адекватно понята в отрыве от социальнойприроды человека, межиндивидных связей и общения. Далее мы обратимся к этим ееаспектам, сейчас же важно отметить другое: когнитивистский подход, несмотря наего ограниченность, является не только одним из возможных, но и необходимымзвеном анализа психики человека, неотъемлемым разделом психологии как науки.Без изучения когнитивных процессов как таковых нельзя понять и всех иныхпсихологических явлений. Это целиком относится и к социально-политическойпсихологии.
Автородной из немногочисленных отечественных работ по политической психологии А.И.Юрьев полагает, что ведущим фактором формирования и развития соответствующегоуровня психики является потребность в ориентации, т.е. в познании внешнегосоциального мира, в информации о нем. Именно ориентировочная потребность «стоитза политической деятельностью», «составляет психологическое существо различногорода политических учений, теорий, идей», удовлетворяющих «латентную живущую, вкаждом человеке страсть — знать, где он находится, в каком направлениипроявлять активность, какими методами изменять свое положение в политическом,экономическом, правовом пространстве«4. В этой формулировке хорошораскрыта познавательно-ориентировочная основа политической и, говоря шире,социально-политической психологии. Важно, правда, учитывать, что это лишь однаиз ее основ, избегать односторонне-гипертрофированного, «информационного»подхода к общественно-политическим психологическим феноменам. Такой подход,представляющий собой как бы проекцию в социально-политическую сферукогнитивистской тенденции общей психологии, страдает теми же недостатками, чтои эта тенденция. И в то же время аналогично ей отражает весьма важную сторону психическойреальности.
Абстрактно-надындивидуальный характерсоциально-политических знаний
Посколькужизнь человека включена в сложную систему социальных связей, зависит отсуществующей системы общественных отношений, процессов и событий,развертывающихся в обществе, от политики государства, его ориентация вокружающем мире требует какого-то минимума знаний о социально-политическойдействительности. Приобретение этих знаний неизбежно опирается на те жепсихические способности и механизмы, что и общепсихический познавательныйпроцесс. Важнейшие из них — восприятие (перцепция), т.е.непосредственно-чувственная информация об явлениях внешнего мира и выработкапредставлений — более обобщенных образов этого мира; в познавательном процессечеловека, как это известно из общей психологии, в той или иной мере участвуютпамять, внимание, воображение, мышление. В то же время объектсоциально-политических знаний обладает существенными особенностями, выделяющимиего из общей массы объектов общепсихического познавательного процесса. Еслиобщая психология уделяет большое внимание, например, таким объектам восприятийи представлений, как цвет, звук, форма и иные свойства материальных предметов,то объектом познания макросоциального, или социально-политической действительностиявляются социальные отношения и их конкретные проявления в форме многообразныхобщественных и политических событий и процессов. Иными словами, объект данноговида познания — не вещи и предметы, но другие люди, отношения между людьми, вкоторых так или иначе участвует субъект познания, воплощающие эти отношенияобщественные институты.
Очевидно,что познание такого рода «объектов» существенно отличается от тех видовпознания, которые изучаются в психологических лабораториях. Прежде всего — тем,что оно в гораздо меньшей мере основано на чувственном восприятии,непосредственном контакте субъекта с объектом. Конечно, цепь таких контактов,скажем мои отношения с членами моей семьи, соседями, приятелями, коллегами поработе или учебе, с конкретными представителями различных административныхструктур, в той или иной мере включена в систему общественнополитическихотношений моей страны. Однако она образует самое большее, лишь иерархическинизшее, непосредственно воспринимаемое звено этой системы. Конечно, и через этозвено, через эмпирическое восприятие событий моей собственной жизни и через моинепосредственные контакты с другими людьми до меня «доходят» макросоциальные иполитические отношения и процессы. Если мои родители отказывают мне в деньгахна полюбившийся мне магнитофон, я сталкиваюсь не столько с их отношением комне, сколько с существующим в обществе распределением статусов и доходов, вкотором моя семья занимает положение, не соответствующее моим потребительскимпритязаниям. Если меня ограбили и избили на улице, я скорее всего буду винить вэтом не только злую волю грабителей, но и политику властей, не обеспечивающуюбезопасность граждан. Точно также, столкнувшись с новым скачком цен вмагазинах, я увижу в этом не результат алчности продавцов, собственников иуправляющих, но проявление инфляционного процесса и слабости не справляющейся сним экономической политики правительства.
Вовсех этих и подобных случаях непосредственное восприятие факта исоответствующие ряду таких восприятий эмпирические представления (о доступноститех или иных материальных благ, степени личной безопасности и проч., и проч.)включены в познавательный процесс, но включены лишь как его первичный, наиболееэлементарный элемент. Ибо общественная действительность в целом находится за пределаминепосредственно чувственного опыта индивида. Поэтому последовательное,законченное осуществление ее познания требует использования уже ненепосредственных восприятий и основанных на них, почерпнутых из личного опытапредставлений, но знаний опосредованных и обобщенных.
Чтоже представляют собой эти обобщенные и опосредованные знания, как ониобобщаются и чем опосредуются?
Преждевсего, поскольку социально-политическая психология имеет дело с социэтальнымуровнем общественной действительности, с отношениями, выходящими далеко зарамки отношений межличностных, она не может обойтись без весьма высокого уровняабстракции от непосредственно ощущаемого и воспринимаемого. Познаниеобщественной жизни, осуществляется ли оно на уровне научно-теоретическом илимассовом, предполагает мобилизацию способности человеческого мышления кабстрагированию — к выделению определенных общих свойств ряда явлений иотвлечению от остальных. Конечным продуктом познавательного процесса является вданном случае формирование образа общества, включающего определенныепредставления о составляющих его группах и отношениях между ними, о системевласти и направленности политической деятельности, об его отношениях с другимиобществами (государствами). Такого рода представления могут быть осмыслены ивыражены лишь на основе абстрактных понятий. В зависимости от исторически исоциально обусловленного культурного и интеллектуального уровня субъектовпознания эти понятия могут выражаться в теоретических категориях, выработанныхобщественной и научной мыслью (таких, например, как социализм и капитализм,классы, эксплуатация, социальная справедливость и т.д.) или в терминахобыденного сознания. Русский крестьянин середины прошлого века не владелпонятиями феодализма или абсолютизма, но его знание общественного иполитического устройства отнюдь не ограничивалось знакомством с собственнымпомещиком и местным исправником. Он прекрасно знал, какое место и положение вобществе занимают дворяне, чиновники, купцы, крестьяне, вообще представлял себе,кому принадлежит власть и богатство и кто не имеет ни того, ни другого. Словом,обладал определенной системой абстрактных представлений об общественнойдействительности.
Абстрактномузнанию об этой действительности, казалось бы, противоречит хорошо известнаятенденция к ее персонификации. Она проявляется далеко не только в относительноранних и примитивных формах общественного сознания. В современном российскомобществе, для которого характерны сравнительно высокий уровень образованностинаселения и мышление, опирающееся на абстрактно-теоретические категории(социализм, рыночная экономика и т.д.), имена Ленина и Сталина, Хрущева иБрежнева, Горбачева и Ельцина являются наиболее распространенными обозначениямиисторических периодов и ведущих политических тенденций. Однако, еслиприглядеться, подобное персонифицированное общественно-политическое мышление всущности оперирует не столько представлениями о правителях страны как ореальных, эмпирически воспринимаемых личностях (как это имеет место вмежличностных отношениях), сколько их абстрактными образами, символизирующимите или иные обобщенные политические понятия и отражающими различные типыполитических взглядов. В зависимости от этих взглядов субъектов сознания один итот же политический деятель может, например, символизировать порядок инациональное величие или деспотизм и террор, социальную справедливость илиподавление свободы, прогрессивные изменения в обществе или его разрушение. Входе депутатской и президентской избирательных кампаний Б.Н. Ельцина он символизировалдля своих сторонников антикоммунизм и борьбу с номенклатурой, что предполагалозабвение (абстрагирование от!) его номенклатурного прошлого. Таким образом заперсонификацией нередко стоят те же абстракции, которые лежат в основеобобщенных социально-политических понятий.
Разумеется,абстрактные понятия не являются каким-то исключительным свойствомсоциально-политических знаний. В той или иной мере они присутствуют во всехсферах познавательной деятельности человека и его мышления. Для некоторых жевидов сознания, например научного, нравственного, религиозного, высокий уровеньабстрагирования характерен ничуть не меньше, чем для сознанияобщественнополитического. Тем не менее абстракции, используемые в данной сферепознания, обладают определенной спецификой, обусловленной ее функциональнойосновой — потребностью в ориентации в мире общественных отношений. Повседневнаяреальность этого мира, непосредственная включенность в него жизненных судеб ивозможностей людей придают данной потребности сугубо прагматический характер,побуждают к трезвому, рациональному, логическому мышлению о нем. Соответственнои используемые для его понимания абстрактные понятия несут на себе печатьрационализма и реализма, действительно «отражают» какие-то стороны реальной действительности.
Последнееутверждение, вероятно, вызовет недоумение у многих читателей. Ведь хорошоизвестно, сколь иллюзорными, ложными и иррациональными бываетобщественно-политическое сознание, к каким подчас безумным и абсурднымдействиям толкает оно людей. Подобные факты, однако, не перечеркиваютрационально-реалистических тенденций, присущих познанию общественнойдействительности, но лишь свидетельствуют о громадных трудностях, с которымисталкивается их осуществление. В них, как мы увидим ниже, сказываются ипротиворечия самого познавательного процесса, и влияние на него иных, помимопрагматической потребности в ориентации, психологических факторов.
Ивсе же тенденция именно к реалистическому пониманию общественнойдействительности пробивается сквозь множество противостоящих ей преград. Неслучайно апелляция к здравому смыслу, к логике, к реальному опыту людей вконечном счете оказывается наиболее весомым аргументом в идейно-политическойборьбе. Правда, весьма часто этот аргумент «срабатывает» лишь на протяжениивесьма длительных исторических периодов, в результате мучительного,сопряженного с множеством трагедий и жертв накопления социально-политическогоопыта. Тем не менее в силу самой природы и функций познания общественныхпроцессов реализм и логика выступают как его имманентные свойства, отличающиеего от ряда иных видов познания. Так, путем логических рассуждений и доводов отреальности невозможно доказать «правильность» тех или иных нравственных норм:они принимаются, отвергаются или нарушаются лишь в результате внутреннихпобуждений, никогда не подчиняющихся до конца здравому смыслу. Еще меньшерассудок и реализм способны порождать и укреплять религиозную веру: согласноизвестной теологической максиме, «верую потому, что абсурдно». Социально-политическаяпсихология сплошь и рядом тоже бывает иррациональной и мифологичной, но она такили иначе стремится к рациональности и реализму как к своим высшим целям ипринципу.
Итак,относительно высокий уровень абстрактного мышления и опора на абстрактные понятия,тяготеющие к рациональному пониманию действительности, являются одной изважнейших когнитивных (т.е. относящихся к познавательной функции) характеристиксоциальнополитической психологии. Другая ее, также когнитивная характеристика — громадная роль в ее формировании, воспроизводстве и развитии надындивидуальных,социально-исторических источников знаний, запечатленных в культуре общества,различных его групп. Во многих отношениях содержание социально-политическойпсихологии зависит от этих источников больше, чем от индивидуального иактуального опыта, собственной познавательной деятельности ее субъектов5.
Конечно,на протяжении своей жизни любой индивид постоянно сталкивается ссоциально-политической действительностью, испытывает ее воздействие, так сказать,«на собственной шкуре». Однако его индивидуального опыта совершеннонедостаточно как для формирования обобщенных, построенных на абстрактныхпонятиях представлений о ней, так и для уяснения причинно-следственных связеймежду непосредственно воспринимаемыми и испытываемыми явлениями, с однойcтороны, и обусловливающими их факторами — с другой. Ибо эти факторызначительно удалены от его непосредственного восприятия как во времени, так и впространстве. Во времени — потому, что многие явления настоящего обусловленысобытиями исторического прошлого. В пространстве — потому, что такие решающиефакторы общественнополитической жизни, как динамика макроэкономическихпроцессов, отношений между большими социальными группами, деятельность органоввласти и принятие политических решений, находятся вне сферы непосредственногонаблюдения большинства индивидов. Между тем причинно-следственные связисоциально-политических явлений — совершенно необходимый элемент их познания:понимания таких связей требует прежде всего прагматическая ориентация данноговида познания. Социально-политические знания нужны людям прежде всего для тогочтобы знать, чего им ожидать от общества и его институтов, как лучшереагировать на ожидаемые события. Уже этот стихийнопрогностический характерсоциально-политического знания предполагает его каузальную ориентацию,понимание причин и следствий охватываемых им явлений.
Разительноенесоответствие пространственно-временных масштабов данной сферы познанияпознавательным возможностям индивидов делает необходимым широкое использованиев нем представлений, черпаемых из багажа социальных знаний, из коллективногосоциального опыта. Разумеется, опора на социальные источники, на знания,добытые другими людьми или человечеством в целом, присуща не только данному, нои многим другим видам человеческого познания. Без такой опоры было бы,например, немыслимым научное знание: ни один ученый не начинает изучениеизбранного им объекта с нуля, игнорируя сделанное его предшественниками.Социальное происхождение имеют и многие знания, необходимые в повседневнойжизни: в работе, в потреблении и досуге, в личностных отношениях, где частодействуют нормы, выработанные людьми на протяжении столетий. Социальную природуимеет и такое решающее средство человеческого познания (особенно на тех егоуровнях, которые связаны с мышлением), каким является язык. Тем не менее,социально-политические знания существенно отличаются по своим источникам,способам верификации, воспроизводства и модификации от знаний других видов.
Стереотипы
Главноеиз этих отличий состоит в их значительной удаленности, можно даже сказать,отрыве от знания эмпирического. Естественнонаучные знания, даже на своемабстрактно-теоретическом уровне опираются на систему доказательств, черпаемыхиз эмпирических исследований. Знания, регулирующие трудовую и частную жизньлюдей, повседневно проверяются ими на собственном опыте, что позволяет всоответствии с меняющимся содержанием этого опыта вносить в них необходимыекоррективы, придает гибкость и подвижность представлениям, унаследованным иливоспринятым «от других» — из социальных источников. Что же касается знанийсоциально-политических, то в значительной своей части они состоят из информациио фактах, обобщений, оценок и объяснений, которые с большим трудом поддаютсяэмпирической проверке. Во-первых, потому, что в своих концептуальных, оценочныхи каузальных аспектах они чаще всего формируются в рамках идеологий, подвлиянием тех или иных идейно-политических течений и пристрастий, а строгоеследование объективной истине, эмпирическая доказательность выводов отнюдь неявляются высшей целью идеологической деятельности. И хотя идеологии могут болееили менее верно отражать какие-то стороны действительности, они неизбежно«выпрямляют» ее, так или иначе подгоняют под себя, гипертрофируя одни ееаспекты, замалчивая или отводя в тень другие. Поэтому идеология является однимиз важнейших факторов, постоянно нарушающих основнуюпрагматически-ориентировочную функцию социально-политического познания.
Во-вторых,огромная часть социальной информации о фактах общественно-политической жизни,обобщений и объяснений этих фактов просто не поддается проверке со стороныпотребителей информации. Причем последнее относится как к традиционнымисточникам информации, например к слухам, сообщениям официальных властей идругих общественных институтов, так и к современным средствам массовойинформации. Характерно, что, по данным опросов, в массовых слоях населенияразличных стран — как капиталистических, так и принадлежащих в прошлом ксоциалистической системе — широко распространено недоверие к информации,поставляемой прессой, радио, телевидением. Противоречивость ситуации состоит,однако, в том, что по множеству социально-политических вопросов другихисточников информации для рядового гражданина просто не существует. Поэтому,даже сомневаясь в ее достоверности, он волей-неволей ориентируется на сведенияи оценки, распространяемые масс медиа.
Чемдальше отстоит объект социально-политического познания от собственного опыта инепосредственного восприятия его субъекта, тем труднее этому последнемуподвергнуть проверке характеризующие объект суждения и тем чаще он вынужденпринимать их на веру. Поэтому многие представления об обществе, поступающие киндивиду из различных социальных источников — семьи, школы, непосредственнойсоциальной среды, по каналам массовой информации — сплошь и рядом усваиваютсяим как бы автоматически и в готовом виде, не подвергаясь какой-либо модификациии переработке. И столь же автоматически воспроизводятся иногда на протяжениивсей его жизни, а затем передаются новому поколению. В психологии и политологиитакие устойчивые, мало зависимые от эмпирического познания представления осоциальных объектах называются социальными стереотипами (понятие стереотипабыло введено в обиход американским журналистом и политологом У. Липпманом иозначает в переводе с греческого «твердый отпечаток») и считаются одним изважнейших механизмов социальной перцепции.
Н.Я.Мандельштам (жена поэта О. Мандельштама) рассказывает в своих воспоминаниях обеседе с деревенской старушкой, ее соседкой во время ссылки на севере России.Рассуждая о своем и своих односельчан бедняцком бытье, бабушка считала его всеже более благополучным, чем жизнь трудящихся на Западе. «Нам хоть селедку, дакеросин завезут, а у них и того нет». Перед нами яркий пример взаимодействиястереотипа с индивидуальным сознанием. Даже сталинская пропаганда вряд лирешалась утверждать, что в капиталистических странах простым людям нечего естьи нечем освещать жилище, она ограничивалась общими стереотипными утверждениямиоб их «абсолютном и относительном обнищании». Русская старушка, для которойтарелка радиорепродуктора, наверняка, была единственным источником информации озагранице, не мудрствуя лукаво перевела эту общую схему на язык собственныхпредставлений о крайней бедности. Абстрактно-схематические стереотипы обладают,таким образом, свойством воплощаться в конкретные образы, подсказанныеиндивидуальным опытом или воображением, и приобретать тем самым еще болееубедительную силу.
Рольстереотипа в системе социально-политических знаний людей наглядно демонстрируетэволюция «социалистической идеи» в советском и российском обществе. За годыкоммунистической власти стереотип о превосходстве социализма над всеми инымитипами общественного устройства глубоко укоренился в сознании советских людей.Речь не идет в данном случае ни о степени истинности или ложности данноготезиса, ни о том, что его разделяло все население Союза, важно, что в неговерили миллионы людей, принадлежащих к самым разным социальным слоям. Послеразоблачения Хрущевым культа личности Сталина и особенно в период застоя вобществе резко усилился социальный критицизм, возрастали социальноенедовольство, скептицизм, цинизм. В то же время вместе с разрядкой появилисьбреши в железном занавесе: умножилось число советских людей, посещавшихзарубежные страны и имевших возможность воочию сравнить условия жизни в СССР ина Западе. Социалистический стереотип в большей мере потерял былуюэмоциональную насыщенность, перестал вызывать энтузиазм, определятьобщественное поведение и настроение людей. И все же он продолжал жить! Даже впервые годы перестройки, когда общество уже не скрывало от себя порокисобственной системы, в публицистике и общественной мысли преобладали идеиреформирования, совершенствования социализма, очищения его «истинной сущности»от скверны тоталитаризма. Еще раньше идейный вождь диссидентства академик А.Д.Сахаров предлагал осуществить конвергенцию социализма и капитализма, объединитьлучшие качества обеих систем. Некоторые «перестроечные» авторы утверждали, чтоистинный, гуманистический социализм уже существует в Скандинавии, ФРГ, даже вСША!
Основапрочности этого стереотипа состояла, очевидно, в том, что помимо чистопрагматической ориентации в окружающем мире, непосредственно организующейличное и социальное поведение людей, человек нуждается еще в ориентацииценностной, мировоззренческой. Той, которая отвечает потребности в различениихорошего и плохого, причем отвечает ей, как это свойственно природе общественнополитическогопознания, языком обобщенных, абстрактных категорий. Но именно такие категории инаполняющее их ценностное содержание являются для подавляющего большинствалюдей «чужими», не ими самими добытыми знаниями и именно поэтому особенно легкоподдаются стереотипизации и идеологизации. Будучи через различные каналывнедрены в сознание людей, они живут в нем самостоятельной жизнью, сохраняяотносительную независимость от знаний, почерпнутых из собственного опыта, апотому и значительную устойчивость. Поэтому и оказывается возможнымодновременно осуждать определенную социальную действительность в ее конкретныхпроявлениях и признавать правильность якобы лежащих в ее основе общихабстрактно-идеальных принципов.
Разумеется,разрыв абстрактно-ценностного и эмпирически-конкретного уровней познания можетсуществовать лишь до поры, до времени: рано или поздно реальная жизнь разрушаетпротиворечащие ей стереотипы. Но этот процесс нередко охватывает длительныеисторические периоды, связан со сменой поколений и с усвоением людьми новойсистемы обобщенно-ценностных представлений, способной заменить старую. ВСоветском Союзе в 1990 г., когда социалистическая идеология, казалось бы, ужебыла основательно дискредитирована критикой в средствах массовой информации,20% опрошенных видели выход из кризиса в «восстановлении «идеалов и ценностей»социализма, сложившихся за годы советской власти» и 48 — в «построении нового — гуманного, демократического социализма, свободного от деформаций сталинизма изастоя». И только 20% — считали необходимым «отказ от идей и ценностейсоциализма». Характерно, что последнюю точку зрения чаще всего выражаламолодежь и реже всего — пожилые люди6. В том же 1990 г. лишь 24% (но 30% молодежи моложе 24 лет и 38 % людей с высшим образованием) опрошенныхсогласились с тем, что «причины наших трудностей кроются в самой природесоциализма», большинство же — 56% — объясняло их «ошибками» прежнего илисовременного руководства страны7. Влияние возраста и образования на силу«социалистического» стереотипа объяснимо: младшее поколение в меньшей степенииспытало его пропагандистское воздействие; более высокий образовательный икультурный уровень облегчает восприятие новых идей, альтернативных традиционнымидеологическим аксиомам8.
2. Обыденное и идеологическое познание
Понятиестереотипа имеет особо важное значение для социальнополитической психологии,поскольку присущие ей познавательные процессы направлены на объекты, доступныенепосредственному восприятию лишь как «надводная часть айсберга». Источники,глубинные причинно-следственные связи социально-политических явлений скрыты оттакого восприятия, и именно поэтому обобщенные, стереотипные представления,усвоенные в готовом виде из различных источников информации, играют такуюбольшую роль в системе знаний об этих явлениях. В то же время понятиестереотипа и другие родственные ему категории (о которых речь пойдет ниже),совершенно недостаточны для понимания всей системы социально-политическихзнаний. Эти знания основаны не только на усвоении стереотипов, но и насобственном опыте субъекта, причем его роль особенно велика в формированиизнаний, необходимых в повседневной жизни для определения собственной линииповедения. Интерес к данной стороне познавательного процесса пробудил впсихологической науке поиск понятий и теорий, способных дать более полное посравнению с концепцией стереотипов и соответствующей ей методологией описание иобъяснение феноменов социального знания.
Концепциясоциальных представлений
Однимиз наиболее значимых результатов этого поиска стала концепция социальныхпредставлений, разработанная главным образом в рамках французскойсоциально-психологической школы С. Московиси и его последователями. Еесоздатели не ставили своей непосредственной задачей изучениесоциально-политических представлений, они работали с эмпирическим материалом,относящимся, например, к внедрению в массовый обиход практики фрейдистскогопсихоанализа (Московиси), к эволюции представлений о человеческом теле, отношениюк душевнобольным (Д. Жодле) и другим «бытовым» психологическим феноменам. Темне менее для их исследований характерен интерес именно к макросоциальным,связанным с историей и культурной эволюцией психическим явлениям, что сближаетих с задачами социально-политической психологии.
Концепциясоциальных представлений отразила и более общие тенденции психологическойнауки. Во-первых, она стала одной из попыток преодолеть примитивное,механистическое понимание человеческой психики как совокупности врожденных илиприобретенных реакций на стимулы внешней среды (бихевиористское направление впсихологии), либо как ее зеркального отражения. Подобные подходы,игнорировавшие собственную активность, творческую роль психики и сознания впознавательном процессе, подверглись критике и в общей, и в социальнойпсихологии. В когнитивной психологии Ж. Пиаже психическая деятельностьпредставлена как единство процессов ассимиляции — перенесения на средувнутренних структурных свойств субъекта психики — и аккомодации — трансформацииэтих свойств соответственно условиям среды. «Феномен, — писал Пиаже, — естьвзаимодействие субъекта и объекта, которые сцепляются, постоянно преобразуясьодин в другой»9. Эту исходную теоретическую позицию целиком восприняла иконцепция социальных представлений, отрицающая жесткое противопоставлениестимула и реакции, субъекта и объекта: в представлениях они как бы сливаются вединое целое, происходит творческое «конструирование реальности»,«материализация мысли»10.
Во-вторых,в этой концепции проявилась тенденция понять познавательную активность какколлективную, социальную деятельность. Разумеется, стереотипы тоже имеютсоциальное происхождение. Однако в отличие от них социальные представления — это не механический отпечаток поступивших в индивидуальное сознание извне, скаких-то верхних этажей общественной структуры идей и ценностей, но продуктсобственной работы субъектов познания, осуществляемой ими в процессенепосредственного общения. Сторонники данной концепции охотно ссылаются наодного из основателей социальной психологии Ж. Тарда, который к числу ееважнейших задач относил изучение разговоров между людьми. Английский социологГ.М. Фарр, полагает, что значимости этого вывода отнюдь не опровергаетвозросшая в современных условиях роль массовых, надличностных коммуникаций:масс медиа не «убили», но напротив, обогатили межиндивидное разговорноеобщение, подкидывая ему все новые сюжеты и точки приложения интереса11.Российская действительность наших дней, по-видимому, подтверждает это наблюдение:политические события, о которых сообщает телевидение и другие средства массовойинформации (СМИ), стали одним из излюбленных сюжетов разговоров очень многихроссиян. Следуя социально-психологической традиции, исследователи социальныхпредставлений видят в непосредственном межличностном общении один из важнейшихмеханизмов их формирования и развития.
Непосредственнымтеоретическим источником концепции социальных представлений стала теория«коллективных представлений» французского социолога конца XIX — начала XX в. Э.Дюркгейма. От Дюркгейма идет их понимание как надиндивидуальных феноменовсознания, имеющих собственное содержание, не сводимое к сумме индивидуальныхсознаний. Однако С. Московиси и его последователи относят к «социальнымпредставлениям» отнюдь не любые социально признанные взгляды, теории и т.д., нолишь те, которые входят в сферу обыденного сознания, являются продуктом«здравого смысла» и «естественного», наивного мышления, регулируют повседневнуюжизнь людей, формируют их «практическое сознание». Очевидно, они отличаютсяэтим не только от продуктов научного сознания, но и от идеологических иполитических теорий, предназначенных для воздействия на массовое поведение.Так, если вернуться к случаю с деревенской старушкой, социальным представлениемявляется ее убежденность в отсутствии селедки и керосина у несчастныхтрудящихся Запада, но отнюдь не марксистская концепция капитализма. В то жевремя с точки зрения рассматриваемой теории, научные и идеологические идеиявляются одним из важнейших источников социальных представлений, однако они,как и вообще доступный обыденному сознанию «культурный фонд», поставляют емулишь первичный материал, который затем трансформируется им применительно ктребованиям практики и здравого смысла.
Вчем же, согласно данной концепции, состоит та собственная интеллектуальнаяактивность индивидов и групп, которая формирует социальные представления?
Преждевсего она соединяет понятие, которым обозначается соответствующий социальныйобъект, с его непосредственным восприятием. На этой основе создается образобъекта, который часто приобретает для субъекта символическое значение, как бывоплощая, представляя тот смысл, который объект имеет для его собственнойжизнедеятельности. А в этом смысле содержится стимул практической деятельностисубъекта, направленной на объект. Например, для предпринимателя представление орынке — это и общее понятие рынка, и конкретный образ рыночных отношений, иобобщающий осмысленный символ всех тех действий, их возможных результатов,психических состояний и переживаний, которые он испытывает, участвуя в рыночныхотношениях, и побуждения к этим действиям. В свете сказанного становятся болеепонятными, почему социальные представления характеризуются как одновременнообъективное в субъективном и субъективное в объективном или как объединениестимула и реакции. Ведь в социальных объектах реализуются отношения междулюдьми, их собственная деятельность — следовательно, эта деятельность,направляющие их психические образования входят как органический компонент всаму структуру таких объектов.
Осуществляемуюв социальных представлениях «конкретизацию абстракций», воплощение понятий вобразы французские социопсихологи называют объективацией. Обретение объектомсмысла для субъекта, ориентирующего его практическое поведение называют«укоренением». В процессе укоренения вновь сконструированных социальныхпредставлений происходит также их взаимосогласование с теми, которыесуществовали в психике субъекта ранее, что обычно требует каких-то модификацийэтих, более старых представлений и всей их системы. Таким образом этот процесснесет важную функцию интеграции новых знаний в психику людей.
Вконцепции социальных представлений еще очень много неясного. В частности, невполне понятны критерии различения между познанием на основе обыденногоздравого смысла и усвоением продуктов, научного или идеологического познания.Ведь рациональность и, следовательно, здравый смысл так или иначе, с однойстороны, направляют научную деятельность и присутствуют во многих идеологиях и политическихучениях. С другой стороны, ни обыденный здравый смысл, ни утилитарнаяориентация социальных представлений сами по себе не гарантируют их отстереотипизации, не обеспечивают их большего реализма, адекватности посравнению, скажем, с идеологическими стереотипами. Переработка обыденнымсознанием таких стереотипов совсем не обязательно «очищает» их от исходныхкогнитивных слабостей и искажений. Да и само обыденное сознание частовырабатывает собственные стереотипы, стимулирующие поведение, иррациональное иразрушительное с точки зрения жизненных интересов его субъектов.
Запримерами далеко ходить не надо: достаточно вспомнить об этнических ирелигиозных стереотипах, питающих агрессивные национализм и нетерпимость,кровавые гражданские войны и вооруженные конфликты. Другой лежащий наповерхности пример — иррациональное, разрушающее природные условиясуществования человечества экологическое, вернее, антиэкологическое поведение.В данном случае иррационализм воспроизводится в массовых масштабах несмотря наширокое распространение научных представлений об его губительных последствиях:обыденное сознание как бы отторгает вполне доступное ему научное знание.
Возможно,неясности, присущие концепции социальных представлений, удастся в той или иноймере преодолеть, если пойти по пути уточнения ключевых для нее понятийобыденного здравого смысла, прагматизма, утилитаризма. Здесь важно, во-первых,учитывать основополагающий факт: ограниченность возможностей человеческогопознания в любых его формах и проявлениях. Разумеется, прогресс наукираздвигает эти границы, но в каждый данный исторический момент они остаютсядостаточно ощутимыми и узкими по сравнению с познавательными потребностямичеловека. «Я знаю только то, что я ничего не знаю» — этот парадокс античного философасохраняет свое значение в наши дни. Правда, с той существенной оговоркой, чтоопыт научного прогресса обнаружил значительное опережение процесса познанияприродного мира по сравнению с самопознанием человека как его внутреннейпсихической и личной, так и общественной жизни. Здесь не место обсуждатьпричины этого явления, достаточно просто напомнить, как часто мы не в состояниипонять и контролировать собственные побуждения и поступки, наши отношения сблизкими людьми и тем более общественно-политические процессы, в которых мы такили иначе участвуем. Эта ограниченность познавательных возможностей присуща иобыденному, и научному познанию: сколько экономических, социологических,политических теорий оказались в той или иной мере ошибочными, не подтвержденнымижизнью в тех или иных своих постулатах. Что же касается сознания обыденного, тооно сплошь и рядом хватается за иррациональные представления и решения именнопотому, что остро ощущает бессилие понять суть, логику, причинно-следственныесвязи явлений общественно-политической жизни. Особенно в обстановкеисторического перелома, обвальных сдвигов в обществе.
Всеэто ни в коей мере не должно внушить читателю пессимистический взгляд навозможности познания общества и политики, человека и его психологии. Не толькопотому, что в таком случае он, наверное, бросил бы читать эту книгу, чтобызаняться более осмысленными или приятными делами. Было бы нелепым отрицать,что, осуществляя в различных формах познавательный процесс, люди добываюткакие-то частицы истины. Пусть их научные и обыденные знания неполны,фрагментарны, неустойчивы, а путь познания труден и извилист, но продвижение понему все же идет. И столь медленным и ненадежным оно выглядит не в абсолютномсмысле, а лишь на фоне тех все более усложняющихся проблем нашей жизни, которыенам так хочется побыстрее решить.
Во-вторых,размышляя о рационально-утилитарной тенденции познания, очевидно, важноучитывать, что критерии рациональности и утилитаризма во многом различны дляразличных людей и групп, связаны с их интересами (социально-психологическиеаспекты данной категории рассматриваются в другом разделе книги). Что полезно ирационально с точки зрения одних социальных интересов, может оказаться вредными бессмысленным с точки зрения других. Именно поэтому даже самые убедительные иразумные идеи и практические рекомендации науки сплошь и рядом отвергаются иполитиками и массовым сознанием.
Познаниечеловека и общества вообще отличается от познания природного мира тем, что ононе может быть полностью беспристрастным, ибо, осуществляя его, люди познают всущности самих себя. Поэтому в образ внешнего социального мира они невольновключают свой внутренний мир (вспомним, социальные представления — это«субъективное в объективном»). Уровень здравого смысла в социальныхпредставлениях не может быть выявлен, следовательно, в отрыве от социальных ипсихологических свойств разделяющих их людей. Этот подход, несомненно, оченьважен и для понимания специфики обыденного сознания по сравнению сидеологическим и научным — специфики, на наш взгляд, верно намеченной вконцепции социальных представлений.
Силаи слабость «специализированного» и «наивного» познания
Субъектами«чистого» идеологического сознания являются создатели идейно-политическихконцепции и те, для кого реализация этих концепций, завоевание ими максимальноширокого влияния — жизненная цель, нередко требование их профессиональнойполитической деятельности. Независимо от мотивов, стоящих за этой целью:личностное или социальное самоутверждение, власть, карьера, искреннеестремление помочь своей стране, определенной социальной группе или страждущемучеловечеству — политик или идеолог связан с избранной им теорией илиплатформой, как музыкант со своим инструментом, нередко они становятся для негоне только необходимым орудием, но частицей его Я. Это побуждает егогипертрофировать ценность данной концепции по сравнению с соперничающими с ней,соответственно максимизировать раскрываемые ею стороны действительности иминимизировать те, которые не вписываются в ее логику. Преследуемая цельнедостижима без подобных искажающих операций и они выступают, следовательно,как проявление специфической «рациональности» идеологической и профессиональнойполитической деятельности.
Визвестной мере сказанное относится и к научному познанию, во всяком случае кобщественным и гуманитарным наукам. Чтобы завоевать «право гражданства» длясвоей теории или подхода, ученыйобществовед и гуманитарий нередко акцентируетего оригинальность и волей или неволей, прямо или косвенно завышает познавательныевозможности своего и занижает — других теорий и подходов.
Преимуществообыденного сознания (при всех присущих ему слабостях) заключается в том, чтоцель осуществляемых им познавательных процессов — ориентация в актуальнойдействительности более свободна от влияния подобных мотивов. И хотя эта цельтрудно достижима и часто теряется из виду, стремление к ней не предполагаеткакой-либо идеологической чистоты или однозначности. Скорее, она подталкивает квыработке достаточно сложной, противоречивой (стихийно-диалектической), дажеалогичной картины социально-политической действительности, посколькупротиворечива и алогична сама по себе эта действительность. Именно в этомотталкивании от взаимоисключающих «чистых» идеологизированных схем,относительно легком переходе от одной точки зрения и позиции к другой,стремлении как-то совместить их и проявляется специфическая рациональность,здравый смысл обыденного познания: оно как бы исходит из того, что цепляться закакую-то одну позицию неразумно и опасно ввиду крайней сложности инепредсказуемости окружающего мира. А это делает его более гибким, легчеадаптирующимся к конкретной ситуации.
… Виюле 1993 г. журнал «Новое время» дал одной из своих статей, посвященныхположению в Таджикистане, подзаголовок: «Какие причины делают нашевмешательство в проблемы Таджикистана чем-то само собой разумеющимся?»12 Этаформулировка реалистически отражала умонастроения и линию российскойполитической элиты по отношению к событиям в среднеазиатской республике, гдегражданская война переросла в конфликты на границе с Афганистаном и российскиепограничники подвергались атакам афганских моджахедов, объединившихся стаджикской исламской оппозицией. Опубликованный в том же номере журнала опросполитиков (депутатов, представителей исполнительной власти, руководителейпартий и движений) и политических журналистов показал, что в этой остройситуации в политическом истэблишменте сохранялся раскол между сторонникамипротивоположных внешнеполитических концепций — теми, кто настаивал насохранении Россией своей лидирующей роли на территории бывшего Союза, и теми,кто выступал за реальное равенство между государствами СНГ, невмешательствоРоссии в дела других бывших советских республик. Контингент опрошенных Службойизучения общественного мнения VP разделился примерно поровну: 44,2% согласилисьс тем, что «Россия должна брать на себя ответственность за разрешениеконфликтов» в этих государствах, 46,5% высказались против13. В столкновенииэтих, так сказать, теоретических позиций, отразилось, очевидно, противостояниепротивоположных политических течений: с одной стороны, «государственников»,национал-патриотов, коммунистов, которых их противники называют «партиейимперии», с другой — либераловдемократов. Однако, как показал ход событий, напрактике позиции различных политических группировок оказались гораздо болееблизкими, чем в теории. Хотя президент и министерство иностранных дел делалиакцент на дипломатическом урегулировании конфликта и необходимости переговоровмежду правящими и оппозиционными таджикскими силами, никто в российскомруководстве не ставил всерьез вопрос об «уходе» России и российских вооруженныхсил из Таджикистана; напротив, были предприняты усилия для их укрепления.Аргумент военной силы пустил в ход в конце концов даже идеологвнешнеполитического либерализма министр А. Козырев. Голоса, предупреждавшие обопасности такой политики, ссылавшиеся на трагический опыт афганской войны,звучали все реже и приглушеннее.
Ксожалению, среди населения России не проводилось опроса с формулировкой,аналогичной «элитарному». Тем не менее мы располагаем достаточно определеннымиданными об его позициях по проблеме Таджикистана. 62% опрошенных в началеавгуста жителей российских городов вполне или отчасти согласились с мнением«российские войска должны уйти из Таджикистана» (решительно не согласилисьтолько 12%)14. Значит ли это, что большинство россиян разделяло (в отличие отполитической элиты) «либеральную» внешнеполитическую концепцию? Такому выводупротиворечат другие данные. Так, 67% того же контингента опрошенных одобрилирезолюцию Верховного Совета, провозгласившую Севастополь русским городом, хотяв отличие от проблемы военного присутствия в Таджикистане она резкокритиковалась в политических кругах и прессе, оценивалась многими какпровоцирующая обострение конфликта, а в перспективе и военное столкновение сУкраиной. Вместе с тем относительное большинство опрошенных россиян разделило«либеральные» позиции по вопросам о «силовом» устранении ядерного оружия сУкраины («за» 35, «против» 48%), присоединении Абхазии к России («за» 31,«против» 45%). Лишь 9% опрошенных москвичей потребовали направить войска вИнгушетию в связи с обострением ситуации вокруг осетино-ингушского конфликта(убийство В. Поляничко); 41 — высказались за новые попытки примирения, 40% завывоз оттуда всех русских15.
Очевидно,что в вопросе о политике России в ближнем зарубежье политические круги иосновная масса населения исходили из существенно различных приоритетов. Дляполитиков ими были, с одной стороны, их общие идеологические позиции, с другой- не слишком ясное понимание «национальных» или «государственных»геополитических интересов, которые требуют усиления влияния на события,происходящие в ближайших к России регионах, предотвращения наступленияисламского фундаментализма на российские границы и др. Немалую роль играли иконъюнктурные политические интересы. Например, для президентских иправительственных структур стремление помешать оппозиции использовать противних в преддверии возможных выборов «национальную карту». Для большинства женаселения главным, доминирующим над всеми другими «национальным интересом» былазащита жизни собственных сыновей — русских офицеров и солдат. И прежде всеготам, где уже разгоревшиеся войны явно создавали для них непосредственнуюугрозу: в Таджикистане, Абхазии, на Северном Кавказе. Что же касается Крыма иСевастополя, то там основная масса россиян такой угрозы не ощущала. В июне 1993 г. лишь 20% опрошенных верили в возможность войны России с Украиной из-за Крыма (не верили илисчитали войну маловероятной 65%). Психологически возможность войны отвергаласьв частности потому, что украинцы в Россини не рассматриваются большинством как«другая нация». 63% опрошенных россиян считали их в 1992 г. представителями того же, что и русские, народа16.
Вовсей этой социально-психологической ситуации просматриваются различияпознавательных механизмов массового и профессионального политического сознания.Массовое сознание воспринимает проблему с точки зрения жизненныхнепосредственных интересов и наиболее доступного ему конкретного опыта,основанных на нем образных представлений. В рамках этих представлений Украина — почти то же, что Россия, а Севастополь, конечно же, русский город, война сукраинцами — такая же невообразимая нелепость, как отказ от «своего» города.Таджикистан — далекая среднеазиатская республика, которую для большинствапредставляют инородцы в халатах и тюбетейках, торгующие фруктами на базарах17.Непонятно, зачем нужно защищать их то ли от них самих, то ли от похожих на нихафганцев. Зато участие в событиях Афганистана вызывает весьма живую образнуюассоциацию с «афганом» — войной, где непонятно почему и за что мучились и гиблирусские парни. Несомненно, такое восприятие ограничено, в нем слабо отраженывозможные перспективы и последствия текущих событий: гипотетическое наступлениена Россию фундаментализма и исламских государств, опасное обострение отношенийс Украиной. Зато сегодняшнее реальное значение фактов оценивается ясно и верно:русская армия втягивается в новые войны в Средней Азии и на Кавказе, Россиятеряет главный военный порт на Черном море.
Профессиональноеполитическое сознание придает гораздо большее значение прогностическому аспектуситуации. В этом смысле оно смотрит дальше и шире. Однако интересы политическихтечений, их борьба, влияние на политиков профессиональных концептуальныхстереотипов и понятий, сформировавшихся в других исторических условиях(например, необходимость иметь «зоны влияния и интересов» за пределамисобственных границ) — все это в той или иной мере мешает рациональномуосмыслению проблемы с позиций широких и перспективных общественных интересов.Не могут не влиять на политиков и те мотивы, которые приоритетны длябольшинства населения. Поэтому более высокая «квалификация» профессиональногополитического познания отнюдь не гарантирует его ни от шараханий и колебаний,ни от искажающих действительность оценок, ни от решений, наносящих непоправимыйущерб их странам и народам. История свидетельствует о том, что хотя такиерешения особенно типичны для деспотических и тоталитарных режимов, от нихотнюдь не застрахованы и режимы демократические.
Чтокасается массового сознания, то ему легче всего ориентироваться в тех аспектахи связях общественно-политических явлений, которые входят в сферунепосредственно воспринимаемого опыта. За пределами этой сферы для негоначинается царство неизвестного и непонятного, где его здравый смыслоказывается часто беспомощным и где оно нередко становится добычей разного родамифов, своих собственных или внедренных в него пропагандой стереотипов. Правда,надо иметь в виду, что грани между массовым и разного рода «элитарными»сознаниями относительны и исторически подвижны. В наше время наиболеекультурные массовые слои выделяют из своей среды множество людей, способныхсудить об общественно-политических проблемах не менее квалифицированно, чемпрофессионалы.
Вцелом доступные нам данные не подтверждают весьма распространенного в научнойлитературе и публицистике мнения, будто массовое сознание целикомманипулируется политической и идеологической пропагандой. В действительностиотношения между различными уровнями и механизмами познания общественнойдействительности значительно сложнее.
Виюле 1993 г. на вопрос «кто больше других виноват в том, что нам приходитсясталкиваться с такими трудными проблемами?» (всероссийский опрос ВЦИОМ) лишь13% опрошенных россиян дали «объективистский» ответ, выражающий понимание сложностипричин кризиса, невозможности какого-то однозначного и тем болееперсонифицированного их объяснения — «мы все». Большинство же выбрало ответы,обозначающие какого-то одного главного виновника: или высшего руководителястраны М. Горбачева 40 — 42%, Б. Ельцина — 32% или — значительно меньше — политические институты и течения (Верховный Совет, правительство, коммунисты,демократы — от 1/10 до 1/4 опрошенных). На другой, более ориентированный насегодняшнюю ситуацию, чем на прошлое, вопрос «кто представляет сейчаснаибольшую угрозу для России?» ни один из предложенных вариантов ответов(различные иностранные государства, внутренние угрозы) не собрал большинства:ответ «бывшие коммунисты» дали 27%, «США» 26, «евреи» — 18% опрошенных18. Хотямнения, поддержанные россиянами, так или иначе соответствуют представлениям,распространявшимся прессой и лидерами различных политических течений, ихневозможно свести к простому отпечатку противостоящих идейно-политическихплатформ. Во-первых, центральные тезисы этих платформ о «вине» коммунистов,Верховного Совета или, напротив, правительства, демократов-реформаторов,«Запада» поддержало меньшинство респондентов. Во-вторых, М.С. Горбачев занялсреди «виноватых» гораздо более значительное место, чем то, которое уделяла емуполитическая пропаганда и информация. Следует, правда, учитывать, что в своевремя негативный имидж президента Союза интенсивно распространялся прессой иполитиками едва ли не всех направлений (при всей противоположности мотивов егокритики), однако в конкретной ситуации политической борьбы лета 1993 г. они практически предали его забвению. Так или иначе, возникает вопрос, почему одниидейно-политические стереотипы (антикоммунистические и антиреформаторские)нашли меньший, а другие, персонифицированные (антигорбачевские,антиельцинские), больший отклик в массовом сознании? Причем по сравнению спериодом 1990-1991 гг. заметно значительное ослабление преобладавших тогда вРоссии антикоммунистических (антиноменклатурных) и проельцинских настроений.
Средипричин можно назвать склонность массового сознания к образно-эмпирическому типупознавательной активности, непосредственно воспринимаемые образы являются«строительным материалом» конструируемой им картины общественной действительности.Политический лидер, находящийся в наши дни благодаря телевидению в сфересенсорного восприятия своих сограждан, обладает качествами «образности» и«эмпиричности» гораздо больше, чем политические институты и течения; в этомодна из предпосылок персонификации массовых политических представлений.Личность высшего руководителя как бы отождествляется не только со всей системойвласти, но и с вектором наиболее заметных экономических, социальных иполитических процессов, его действия или бездействие считаются их решающейпричиной, а та объективная обстановка, в которой он действует, рольпротивостоящих ему сил и факторов не замечаются или отодвигаются на заднийплан. Значение обещаний, даваемых лидером в начале своего правления, ожиданий,связанных с его именем, психологически гипертрофируется, и тем сильнее бьет поего имиджу разочарование, вызванное несбывшимися надеждами. Такова судьбаобраза М. Горбачева и в значительной мере Б. Ельцина.
Партноменклатурав период власти КПСС поддавалась образноэмпирическому восприятию не в меньшеймере, чем высшие руководители: любой советский человек сталкивался в своейжизни с представителями всемогущей партийной власти. Однако после августа 1991 г. ее образ в массовом сознании начал блекнуть: хотя многие ее бывшие представители продолжалипод новыми титулами выполнять властные функции, они уже не ассоциировались спонятиями «коммунисты», «партаппарат». Негативный образ Горбачева оказалсяпрочнее: ведь после его ухода страну потрясали те же кризисные процессы,которые развернулись в период перестройки. И в том, и в другом случаяхпроявилась существенная особенность образно-эмпирических знаний: в отличие отидеологических и абстрактно-теоретических стереотипов, «общих идей» ониопираются на впечатления, полученные «здесь и сейчас» (т.е. сегодня или в оченьблизком прошлом), если они не подкрепляются аналогичными новыми впечатлениямиили не формируют устойчивые стереотипы, они быстро заменяются новыми образнымипредставлениями.
Всесказанное отнюдь не противоречит отмеченному выше тяготению данного типапознания к здравому смыслу и реализму. Ведь, например, в цитированных толькочто суждениях об ответственности Горбачева или Ельцина за происходящее в страненемалая доля истины. Но, очевидно, что в них не вся правда и не только правда.Не будучи способно подняться на уровень системной, обобщенной картиныдействительности, образно-эмпирическое познание можно существенно искажать ее.
Именнов этом пункте оно встречается с идеологиями. Выше говорилось, что массовоесознание в целом разностороннее, изменчивее и гибче идеологического. Это неисключает, что те или иные его стороны и проявления могут получать подкреплениев соответствующих им идеологиях, а идеологии, со своей стороны, цепляться засозвучные им массовые представления и подпитываться ими. И хотя любая идеологиятак или иначе упрощает действительность, она может быть более или менеерациональной и реалистической или мифологической, гуманной или враждебнойгуманизму, представляющей более широкие и перспективные или более частные иузкокорпоративные социальные интересы. Массовое же сознание порождаетсобственные мифы, коренящиеся в узости познавательно-интеллектуальныхвозможностей его субъектов, в их интересах, влиянии на них традиционных стереотипов.Мифы идеологические легко сливаются с соответствующими им массовыми мифами.
Поданным уже приводившегося опроса, 18% населения России верит, что «евреипредставляют угрозу для страны». Хорошо известно, что этнонациональныестереотипы — одни из самых прочных. В частности, очевидно, потому, что, уходякорнями в глубинные пласты истории национальных отношений, они подкрепляютсяэмпирически образами представителей ненавидимого этноса. В России в самыеразличные исторические периоды (и при царском, и при коммунистическом режимах)антисемитизм подогревался властями и официальной идеологией, а в годы гласностиразвернулась открытая его пропаганда — в националистической прессе, вулично-митинговой стихии, в наукообразных трудах «академических» антисемитов. Всеэто так или иначе повлияло на настроения известной части русского населения, ноантисемитская идеология не могла бы иметь отзвука в массовом сознании, если быона не опиралась на соответствующую традицию. Во всяком случае политическоевлияние национал-патриотических движений и партий, использующих антисемитскиелозунги, значительно уже, чем антисемитизма как такового.
Казуальнаяаттрибуция
Впредставлениях о вине конкретных лиц, этнических или социальных групп занегативные общественные явления можно проследить психический процесс,получивший в социальной психологии наименование каузальной аттрибуции (букв, впереводе на русский «приписывание причины»). Суть его состоит в том, что втипичных для обыденной жизни условиях дефицита информации о социальных объектах- другом человеке, группе, событии или явлении — люди приписываютнепосредственно воспринимаемым ими фактам причины, скрытые от непосредственногонаблюдения. Основатель концепции каузальной аттрибуции Ф. Хайдер считал этотпроцесс особенностью «наивной», т.е. обыденной психологии. Тем самым как быподразумевалось, что приписывание обусловлено ограниченностью познавательныхвозможностей массового субъекта и является одним из его отличий отспециалиста-ученого. В действительности какой-то отбор причин социальныхявлений, т.е. то же приписывание сплошь и рядом осуществляется и научноймыслью; верно, однако, то, что на массовом уровне потребность в ориентацииреализуется стихийно, и обычно не сопряжена с поиском максимальногодоказательного и логичного объяснения, к которому стремится наука.
Хайдери другие многочисленные исследователи аттрибуции изучали главным образом сферумежличностных отношений, их интересовало, как осуществляется приписываниемотивов, намерений, различных свойств в процессе восприятия человека человеком.Лишь в последние годы в социальной психологии усилился интерес к аттрибуции всфере общественных отношений. Тем не менее результаты, достигнутые в руследанного направления исследований, важны и интересны для понимания многих явленийсоциально-политической психологии.
Ситуациядефицита информации, которая считается главной предпосылкой аттрибуции, типичнадля познания общественно-политических явлений едва ли не на порядок больше, чемдля большинства других сфер человеческой жизни. Причем этот дефицит всовременных условиях причудливо сочетается, во всяком случае в обществах, гдесуществует гласность и свобода слова, с изобилием и даже переизбыткоминформации. Масс медиа обрушивают на «человека с улицы» множествопротиворечащих друг другу и не поддающихся проверке сведений и объясненийпроисходящих процессов и событий; в сущности он получает разнородные аттрибуциив готовом виде, и выбор между ними оказывается трудно разрешимой проблемой.Особенно в том, что касается понимания причинно-следственных связей явлений,которое, как мы видели, есть важнейшая функция познавательно-ориентировочнойдеятельности. Не только массовое, но и научное познание не располагает надежнойметодологией, пригодной для понимания всей сложнейшей системы этих связей,критериями отбора соответствующей информации. Получается, что обилие информацииспособно запутать человека, усилить дефицит информации, воспринимаемой какдостоверная и обладающая объяснительной силой. «Ничему нельзя верить» — таковадовольно типичная реакция массового сознания на этот «дефицит от изобилия».Этот дефицит выражается не только и чаще всего не столько в недостаткефактических сведений, сколько в типичном именно для общественно-политическогопознания каузальном дефиците (т.е. недостатке информации опричинно-следственных связях явлений).
Вусловиях каузального «дефицита от изобилия» субъект познания пытаетсяруководствоваться собственным здравым смыслом. В исследованиях каузальнойаттрибуции в принципе выявлены возможные варианты даваемых на этой основеобъяснений. Во-первых, причины явлений могут приписываться или конкретнымлюдям, или особенностям объективной ситуации. Как показывают экспериментальныеисследования, первый путь выбирается в общем чаще: в человеческой психикесуществует тенденция воспринимать все происходящее в мире людей (в отличие отприродного мира) в неразрывном единстве события, акта и действующего лица. Сэтой точки зрения для персонализации общественно-политических явлений, окоторой говорилось выше, существуют глубокая общепсихическая основа. В то жевремя выявлены некоторые факторы, способствующие приписыванию причинобъективной ситуации: оно присуще в частности действующим лицам событий,особенно, когда объясняются причины неудач, невыполнения целей предпринятых имидействий. Хорошо известна склонность политиков, не сумевших реализоватьнамеченные цели, ссылаться на возникшие перед ними объективные трудности.
Во-вторых,существуют различия в способах приписывания, зависящие от качества и объемадоступной информации (или, иными словами, от особенностей информационногодефицита). В известных работах социопсихолога Г. Келли устанавливается различиемежду приписыванием, происходящим при наличии относительно достаточной инеполной информации. В первом случае субъект имеет возможность выявить иверифицировать корреляцию между определенным систематически наблюдаемымявлением и его предполагаемой причиной, операция приписывания приобретаетлогический характер и в сущности сближается с научным анализом («ковариантнаяаттрибуция»). Сам Келли признавал такую ситуацию скорее идеальной, чемреальной. При недостаточной информации наблюдается «конфигуративнаяаттрибуция11: субъект познания выбирает, чтобы достичь ясного объясненияявления, какую-то однозначную его причину, отбрасывая все, что противоречитэтому выбору и в то же время приумножая объяснительную силу выбранного имфактора (принципы «вычитания» и «умножения»). На сам же выбор сильное влияниеоказывают социальные представления, стереотипы, верования, усвоенные субъектомдо операции приписывания.
НаблюденияКелли и других исследователей каузальной аттрибуции явно или неявно подводят куже затронутому выше вопросу о мере и предпосылках истинности, адекватностипознания социального мира.
Самопонятие «приписывание» настраивает на пессимистическую оценку его возможностейи этот пессимизм действительно разделяют многие ученые, занимающиеся даннойпроблемой. Думается, что ему можно было бы противопоставить очевидный фактнеоднородной познавательной ценности различных видов и способов «приписывания».Очевидно, что приписывать, скажем вину за российский кризис, «жидомасонскомузаговору» или М.С. Горбачеву — в чисто познавательном плане далеко не одно и тоже: во втором объяснении в отличие от первого содержатся какие-то, хотя одностороннераздутые, элементы истины. И если «ковариантная атрибуция» мало доступнамассовому субъекту познания, это не означает, что он не может в той или инойстепени приближаться к ней. Например, в России немало людей считают, что ростзарплаты и социальных выплат, субсидии предприятиям являются фактором ростаинфляции. Такое «приписывание» представляется более близким к реальнымпричинно-следственным связям, чем не менее популярное объяснение инфляциижеланием правительства и стоящих за ним сил ограбить население.
По-видимому,как ситуационная, так и персонифицированная атрибуция в качестве способаобъяснения общественно-политических явлений не могут быть в принципе ниабсолютно истинными, ни абсолютно ложными. Все, что происходит в обществе, естьрезультат действий личностей и социальных групп, но и личности и группыдействуют в условиях ограничений, накладываемых объективной ситуацией,детерминируемых ею возможных вариантов действия. Поэтому в действительностикаждое конкретное явление и событие есть производное сложной системыобъективных и субъективных факторов. Познание же этой системы крайне трудно нетолько для массового, но даже и для предельно объективного (если таковое вообщесуществует) научного сознания. Более того, оно, возможно, противоречит целям ифункциям познавательного процесса, которые отнюдь не сводятся к «чистому»знанию, но предполагают ориентацию в общественной действительности с тем, чтобытак или иначе воздействовать на нее. Воздействовать же на всю системуобъективных и субъективных факторов в общественно-политической жизнипрактически невозможно: людям приходится выбирать какие-то наиболее эффективныес точки зрения преследуемых целей направления действий, линию поведения. Анеобходимость такого выбора и отражается в психологии познания в виде выборатех причин, которые подлежат воздействию. На все эти противоречия и проблемыпознавательного процесса указывает теория каузальной атрибуции.
Трудности«системного» познания общественной жизни велики, но все же в той или инойстепени они преодолеваются наукой. Преодолевает их по-своему и массовоесознание. Как уже отмечалось выше, его здравый смысл, присущая емурационалистическая тенденция выражаются в его гибкости и изменчивости,способности не только совмещать взаимоисключающие позиции, но и переходить содной позиции на другую под влиянием нового опыта и особенностей ситуации.Если, например, большинство россиян до середины 80-х годов объясняло негативныеявления в обществе личными качествами и действиями руководителей страны, то подвлиянием опыта перестройки и новой информации оно все больше стало склоняться кнеобходимости реформирования либо смены системы экономических, общественных иполитических отношений. И даже персонифицированные объяснения углубляющегосякризиса в той или иной мере связывались с неумением или нежеланием критикуемыхруководителей проводить политику реформ, соответствующую нуждам страны. Налицотаким образом усиление тенденции к более комплексному, многостороннемупониманию общественной действительности.
Разумеется,подобные тенденции затронули далеко не всю массу населения. Вообще такиеширокие понятия, как «народ», «масса», «класс», в силу своей крайнейобобщенности не особенно пригодны для психологического анализа. Ибо в нихфактически стираются индивидуальные и социально-групповые различия, без учетакоторых такой анализ невозможен. В исследованиях каузальной атрибуции выявленовлияние на данный процесс характеристик осуществляющего ее субъекта, вособенности его групповой принадлежности и идентификации с той или инойсоциальной группой, культурной среды и присущих ей стереотипов восприятия. Всущности исходное для всей концепции каузальной атрибуции понятиеинформационного дефицита носит объективно-субъективный характер: оно имеет ввиду не только реальный объем информации, но и уровень способности субъекта этуинформацию воспринимать. А этот уровень зависит от социально-экономическогоположения людей, их культуры и интеллекта, сферы интересов. Как показываютсоциологические опросы, склонность к более глубокому и комплексному объяснениюявлений социально-политической жизни возрастает, а к поверхностному,персонифицированному или к иррационально-мифологическому — уменьшается с ростомобразованности. Конечно, подобные статистические корреляции не означают, чтовысокий уровень образования гарантирует, а низкий — исключает болееобоснованные и реалистические способы каузальной атрибуции.
3. Познавательные интересы и типысоциально-политических представлений
Знакомствос концепциями социальных представлений и каузальной атрибуции показываетнасколько многообразны как типы познания людьми социально-политическойдействительности, так и факторы, их обусловливающие. Ни одна отрасль научногознания не может, однако, ограничиться констатацией многообразия изучаемыхявлений и их описанием: задача любой научной дисциплины — упорядочение,систематизация явлений и их причинно-следственных связей (наверно, поэтому онаи называется дисциплиной). Нуждается в такой систематизации и рассматриваемаянами сфера: познание общественно-политической действительности. Ее можноосуществить, опираясь как на охарактеризованные выше данные осоциально-психологических явлениях и механизмах, так и на более широкий кругсоциологических, политических и исторических знаний. При этом обязательно надоучитывать, что при нынешнем уровне изученности социально-политическойпсихологии подобная систематизация неизбежно будет неполной, в чем-тоодносторонней и опорной, словом, лишь одним из шагов к решению намеченнойзадачи.
Интерес к социально-политической жизни
Начнемс попытки систематизации психологических факторов, воздействующих на процесспознания общественно-политической жизни. Здесь недостаточно сделанного вышеуказания на его общую основу: потребность в ориентации людей в окружающем ихсоциальном мире. Недостаточно прежде всего потому, что эта потребностьпроявляется в неодинаковой мере и форме у разных людей и в разных социальных,исторических и культурных условиях. Во многих странах, в том числе в последниегоды и в России систематически проводятся опросы, цель которых — выявитьуровень интереса граждан к политике, и ответы обычно варьируются в весьмаширокой шкале: от очень сильного интереса у одних респондентов до полного егоотсутствия у других. Текущая политическая жизнь, разумеется, далеко не исчерпываетвсей сферы социально-политической действительности, однако, различия в уровнеинтереса к политике, несомненно, так или иначе отражают «силу» потребностей,стимулирующих познание этой действительности. Можно с большой долей вероятностипредположить, что от уровня собственной активности человека в познании общества(отражающимся в его интересе к политике) как-то зависит качество егосоциально-политических представлений.
Какпоказывают социологические данные, интенсивность интереса к политике зависит в большеймере от личностных характеристик людей: особенностей биографии,интеллектуальных способностей и потребностей, словом, от сложной совокупностииндивидуальных свойств, исследование которых выходит за рамки собственносоциальнополитической психологии (о них несколько подробнее будет идти речьниже). Вместе с тем, как мы это видели на примере фактора образованности, наинтерес к макросоциальной и политической сфере влияют и определенные социальныепеременные, причем это влияние проявляется как статистическая закономерность(среди более образованных больше интересующихся политикой).
Средитакого рода объективных факторов можно выделить также и социально-экономическоеположение людей, а точнее — динамику этого положения. Если индивид или группавоспринимают свои экономический и материальный статус как относительноудовлетворительный, «нормальный» и стабильный, происходящее в «большомобществе» и политике может представляться им чем-то малозначащим для ихсобственной жизни. Нередко для подобного психологического разрыва междуиндивидуальной и общественной жизнью достаточно одной лишь стабильности:стабильная материальная бедность, как и стабильное благосостояние,воспринимается просто как имманентная константа данного индивидуального илигруппового бытия (наподобие, скажем, физического облика человека). «Привычкасвыше нам дана, заменой счастия она». Подобное «как бы счастье» способнозамыкать интересы человека в рамках частной жизни, отгораживать от всего, чтонаходится за этими рамками. Напротив, угроза индивидуальному или социальномустатус-кво, исходящая извне: от политики властей или действий каких-тосоциальных сил, от сдвигов в международной ситуации или от макроэкономическихпроцессов — может резко усиливать интерес к соответствующим сферам общественно-политическойдействительности.
Естественно,наконец, что на интерес к этой действительности влияет практическаявовлеченность человека в общественную и политическую деятельность.Профессиональные политики, активисты, члены и участники политических и общественныхорганизаций и движений, ответственные сотрудники госаппарата значительноотличаются в этом отношении от остальной массы граждан.
Всеназванные факторы влияют не только на интенсивность интереса кобщественно-политической жизни, но и на его конкретную направленность, способыего реализации. От того, почему человек интересуется политикой, зависит чтоименно его интересует и как осуществляется процесс познания. Интеллектуальные икультурные факторы влияют прежде всего на широту, масштаб социально-политическихинтересов: чем сильнее действуют эти факторы, тем более «бескорыстен», свободенот узкопрагматических эгоистических мотивов познавательный процесс. Егообъектом могут быть в этом случае, например, общие проблемы общественногоустройства, альтернативные политические ценности или события, происходящие вкакой-нибудь далекой стране. Широта интересов сама по себе не предопределяет ихглубины или основательности: их «бескорыстный» характер может выражаться вбеспокойстве о судьбах страны или человечества, но также и в простомлюбопытстве, в интересе к политике, похожем на интерес к футбольному матчу.Современные масс медиа во многом способствовали превращениюобщественно-политической жизни в зрелище, которое, как известно, всегда былонужно людям наряду с хлебом насущным. В то же время именно способность ипотребность в познании «большого мира» стимулирует дедуктивный типобщественно-политического мышления: восприятие и оценку конкретных событий,выводимые из более общих представлений.
Социально-экономическиефакторы познавательного интереса, т.е. индивидуальная или групповая объективнаяситуация, связаны, напротив, с индуктивным мышлением и познанием: субъектформирует свои общие представления и оценки исходя из обстоятельств собственнойжизни. В действительности любой из нас познает макросоциальные явления, так илииначе сочетая индукцию и дедукцию, и даже те, кто субъективно не испытываетникакого интереса к этой сфере, обладает какой-то суммой общих представлений оней, комбинирующих личный опыт и общие социальные знания.
Влияниетипа общественно-политических познавательных интересов на качество и результатыпознавательного процесса убедительно отражает типология, предложеннаяроссийским политологом К.Г. Холодковским19. Наряду с не интересующимисяполитикой этот автор выделяет активно и пассивно интересующихся ею. Активностьв данном случае означает не обязательно непосредственное участие в политическойдеятельности, но личную психологическую вовлеченность в нее: глубокоепереживание острых социально-политических проблем, стремление занятьопределенную позицию. Видимо, для людей этого типа характерно или доминированиедедуктивного мышления над индуктивным, или интенсивное использование обеихпроцедур.
Люди,интересующиеся политикой пассивно, не имеют устойчивых сильно выраженныхполитических убеждений. Свое отношение к политике они способны выражать главнымобразом в мнениях по текущим политическим вопросам, оценках действийправительства, политических лидеров и т.п. На их мнения особенно сильноевлияние оказывает массовая информация, которую они мало способны оценивать иотсеивать сквозь призму своих собственных позиций и ценностей. Формируемыетаким образом мнения неустойчивы, изменчивы, зависят от сиюминутнойконъюнктуры, от последней «самой свежей» новости. «Пассивно интересующиеся»осуществляют индуктивное мышление в той мере, в какой события затрагивают ихсобственную ситуацию, но мало способны соединять представления, основанные насобственном опыте, с теми, которые они заимствуют из источников информации: ихполитическое сознание носит «клочковатый», мозаичный характер. То же можносказать о тех, кто вообще не интересуется политикой, с той разницей, что в ихсистеме представлений особенно велик удельный вес устойчивых, поддающихся лишьмедленным изменениям стереотипов.
Независимоот индивидуальных и групповых различий громадное влияние на интенсивность,«силу» интереса к общественной действительности оказывает общаясоциально-политическая ситуация в стране. По данным ВЦИОМ, в 1989 г.- 13, а в 1992 г. всего 3% опрошенных россиян заявили, что они принимают участие вобщественнополитической жизни. За тот же период доля опрошенных, неинтересующихся политикой, возросла в два раза — с 12 до 25%, тех, для кого«самое главное — судьба моего родного народа», уменьшилась с 32 до 26%2().Нетрудно догадаться о причинах такой динамики. 1989 — год первых в СССРсвободных выборов, апогей надежд на демократическое обновление страны,порожденных перестройкой, политической мобилизации масс. 1992 — год краха этихнадежд, политическая жизнь все больше сводится к борьбе в высших эшелонахвласти и никак не контролируется обществом, политический плюрализм ипарламентаризм не ведут к реальной демократии, сохраняется отчуждениегосударства и политики от общества.
Психологическуюоснову падения активного интереса россиян к политике помогают понять другиеданные тех же анкет ВЦИОМ. В начале 1989г. 33, а в начале 1993г. 19% опрошенныхсогласились с суждением, что у них «по-прежнему нет возможности участвовать вполитической жизни». Получается, что возможность участвовать тем или инымобразом в политике расширяется, а реальное участие, желание участвовать,интерес к политической жизни еще в большей пропорции уменьшаются. Объяснениездесь может быть только одно: интерес к политике, участие в ней теряют смысл,ибо не дают практического эффекта, не увеличивают реального влияния людей наполитический процесс.
Оценка возможностей
Осознаниевозможностей такого влияния представляет собой достаточно сложныйпсихологический процесс, который получил в отечественной политическойпсихологии и социологии название «оценка возможностей»21. Психическая основаоценки возможностей — самооценка личности, которую в общей психологии называютуровень «Я». В ней выражается ощущение силы субъекта в его отношениях с внешниммиром; уровень «Я» тем выше, чем труднее те задачи, которые человек перед собойставит в этих отношениях, чем выше его готовность преодолевать эти трудности.
Можносказать, что интерес людей к познанию социально-политической действительности иособенно его активность, интенсивность зависят от оценки ими собственныхвозможностей влиять на нее. Разумеется, даже и не имея таких возможностей, людимогут интересоваться социально-политическими процессами в той мере, в какой ониощущают их влияние на собственные судьбы. Но в подобной ситуации речь идет опассивном интересе, не предполагающем глубокого проникновения в причины и связиявлений. Он подобен интересу к погоде: она интересует всех, но мало у коговозникает желание понять природу климатических процессов. В условияхабсолютистской монархии или тоталитарного режима их рядовой подданный,разумеется, интересуется решениями властей, влияющими на его положение, но самиэти решения, как и всю систему власти он чаще всего воспринимает как фатальнопредопределенные, никак не зависящие от него самого, а потому и незаслуживающие особого размышления, познавательно-интеллектуальной активности. Вподобной ситуации оценка возможностей измеряется нулевой или отрицательнойвеличиной.
Каки уровень «Я» в общей психологии, оценка возможностей в психологиисоциально-политической может носить как осознанный, так и бессознательныйхарактер. Примером ее осознания в понятиях обыденного здравого смысла могут служитьфольклорные сентенции типа «плетью обуха не перешибешь». Но она можетвыражаться просто в невербализованном самоощущении слабости или силысоциального субъекта в системе социально-политических отношений. Причем такоеощущение не обязательно вырабатывается самостоятельно каждым человеком: чащевсего оно является компонентом группового сознания или групповой культуры,приобретает черты группового или даже национального стереотипа, передается понаследству от поколения к поколению. Групповой характер возможностей (в отличиеот индивидуально-личностного уровня Я) проявляется в том, что в социальнослабых, бесправных и обездоленных слоях общества она обычно ниже, чем у тех,кто имеет доступ к собственности и власти или способны к коллективной борьбе засвои интересы.
Водном из современных американских исследований выяснялись корреляции междумакрогрупповой идентификацией людей, оценкой ими общественно-политическоговлияния своей группы и ощущением собственной компетентности в политическихвопросах (опрашиваемым предлагалось подтвердить или отвергнуть тезис «политикатакая сложная вещь, что люди вроде меня не могут понять, что происходит»).Выяснилось, что признание собственной некомпетентности, означающее фактическиощущение человеком своей полной беспомощности в «большом обществе», социальныйфатализм и пассивность характерны для тех, кто идентифицирует себя со «слабыми»группами (бедняки, черные, пенсионеры и т.д.)22.
Оценкавозможностей влияет не только на интенсивность, но и на направленностьсоциально-политических интересов. В советском обществе в период сталинизма изастоя был весьма велик интерес к международной проблематике: большойпопулярностью пользовались лекции о международном положении, телекомментаторы ижурналистымеждународники; институты, изучавшие зарубежные страны, привлекалинаиболее способную научную молодежь. Познавательная потребность устремлялась вте сферы, где можно было удовлетворить хотя бы простое любопытство и где что-топроисходило, и отталкивалась от советской действительности, полностью недоступной ни для объективного анализа, ни для воздействия граждан.
Положениерезко изменилось в годы перестройки: в центре интересов общества и егоинтеллектуальной элиты оказались проблемы собственной страны. Этот сдвигобъяснялся не только расширением потока внутриполитической информации иослаблением цензуры: люди почувствовали, что судьбы общества уже не заданынеумолимыми законами системы, но зависят от борьбы различных общественных сил ивозможно, от них самих.
Когнитивная типология представлений. Мифологическийтип; популизм
Продуктомпознавательного процесса являются социально-политические представления. Ихгруппировку и типологизацию можно осуществить исходя из их содержания,заключенных в них идей, концепций, политических ориентации. В данной главеперед нами стоит иная задача: типологизация, построенная на познавательных,когнитивных характеристиках представлений, выявляющая их качества именно сточки зрения их познавательных функций. Здесь естественно возникает соблазнположить в основу типологии критерий истинности представлений, уровень ихсоответствия реальности. Однако этому соблазну лучше не поддаваться: ведь нашипредставления об истине в том, что касается дел человеческих — всегдасубъективны. Поэтому лучше попытаться найти какие-то более объективныекритерии; ими могут послужить описанные выше стимулы, способы (механизмы) иформы образования представлений, которые и определяют в конечном счете ихпознавательную силу и слабость. Каждый выделяемый таким образом типпредставлений будет характеризовать то или иное сочетание этих стимулов,механизмов и форм, и каждый такой тип может быть выявлен на уровне какмассового, так и идеологического сознания. Ибо, хотя эти виды сознания далеконе аналогичны, между ними существуют интенсивные взаимосвязи, которые порождаютотносительное, частичное соответствие абстрактно-идеологических и массовыхпредставлений. Вместе с тем для каждого типа могут быть намеченыобусловливающие его социально-психологические характеристики субъекта познания.
Посмотрим,как формируется один из таких типов. Если человек активно интересуетсясоциально-политической сферой, он, наверняка, не ограничится позитивной илинегативной оценкой интересующих его явлений, но попытается уяснить их причины.Иными словами, он будет осуществлять каузальную атрибуцию, которая, собственно,и составит основу его представлений об этих явлениях. Допустим, что субъектпознания находится в ситуации крайнего информационного дефицита, обусловленногообъективными (узость и тенденциозность источников информации, низкий уровенькультуры и образования) или субъективными (слабость интеллекта) факторами. Вэтом случае велика возможность, что он будет мыслить по принципуконфигуративной (по терминологии Келли) атрибуции, приписывая причины негативныхявлений исключительно действиям определенных политических лидеров(персонифицированная атрибуция), злонамеренных «плохих» социальных либоэтнических групп. Причем выбор этих злых сил может производиться как на основестереотипов, распространенных в данной социальной среде или усвоенных изисточников информации, так и исходя из каких-то собственных впечатлений,изолированных элементов собственного опыта. Так возникает мифологический типсоциальнополитических представлений, для которого особенно характерен поиск«козлов отпущения», склонность к концепции заговора в объяснениисоциально-политических явлений. Первопричиной всего позитивного, что происходитили может происходить в обществе, также оказывается наделенный мифическимичертами персонаж: богоданный монарх, харизматический вождь или герой.
Мифологическийтип социально-политических представлений соотносится с идеологиями, ключевыммоментом которых является понятие врага, подлежащего устранению. Эта чертахарактерна как для ультраконсервативных, так и для революционных идеологий — крайности в данном случае сходятся. Функция «жесткого» консерватизма — укрепление существующих порядков — недопущение сколько-нибудь существенного ихобновления; «образ врага» необходим для того, чтобы свести к действиям «подрывныхсил» объективные процессы, размывающие основы этих порядков. Эта потребностьостается неизменной, идет ли речь о феодально-абсолютистском, право-буржуазномили тоталитарно-коммунистическом консерватизме.
Революционнойидеологии образ врага нужен потому, что без него невозможна мобилизация масс,необходимая для свержения существующей власти. В этом отношении характернаидейно-политическая эволюция марксизма. В марксистском социалистическом учениисодержится научная критика капиталистических отношений, которая сама по себе непредопределяет насильственного их ниспровержения. Об этом свидетельствуетпрактика социал-демократии, мирным путем добившейся, опираясь на марксистскийанализ, существенных изменений в структуре капиталистических отношений. Дляреволюционного марксизма мишенью не могла быть лишь система капиталистическихотношений, ее насильственное свержение требовало ее персонификации,предполагало ненависть к воплощавшим ее людям и группам. Поэтому в своихидеологических построениях марксизм-ленинизм делает упор на классовой борьбе идиктатуре пролетариата — классовая ненависть становится лейтмотивоммарксистского видения мира и практической политики коммунистов.
Образврага естественно является органическим компонентом всех националистическихидеологий. Причем, если национализм угнетаемых, находящихся в неравноправномположении наций имеет основу в реальных этнических отношениях, то национализмугнетающей или свободной от этнического неравноправия нации чаще всегоприобретает мифологический характер: ему приходится подпитывать илегитимизировать себя образами врагов, угрожающих национальным интересам.
Социально-психологическуюбазу мифологических представлений чаще всего образуют люди и группы,испытывающие не только информационные дефициты разного вида (включаяэлементарное невежество), но и достаточно острое ощущение социальной или личнойобделенности. Социальный или материальный статус, рассматриваемый какнезаслуженно, ненормально низкий, может сосредоточить сознание на поискеперсонифицированных сил, виновных в этой несправедливости. Мифологическиепредставления формируются преимущественно дедуктивным методом: в их основележит обобщенный идеологический миф, к которому приспосабливаются данныереального опыта.
Мифологическийтип сознания характерен и для такого широко распространенногоидейно-политического явления, как популизм. Понятие популизма не означаеткакой-либо системы политических взглядов и ценностей, популистской может бытькак демократическая, так и авторитарная, консервативная или националистическаяполитика. В США 90-х годов XIX в. популистское движение объединяло намежрасовой основе фермеров и рабочих и было направлено против власти крупногокапитала23. В современной России популистские тенденции характерны как дляполитики Ельцина в 1989-1993 гг., так и для его противников — националистов инационал-коммунистов. В условиях тоталитарного режима в Китае популистскиеметоды использовал Мао Цзе-дун в период «культурной революции».
Популизмпредставляет собой прежде всего определенный способ политической мобилизациимасс, осуществляемый как бы через голову существующих институтов и организаций.Главные его особенности предельное упрощение общественно-политическойдействительности путем сведения ее к дихотомической модели, борьбе сил добра изла; политическая программа, основанная на простейших панацеях, якобыпозволяющих разом решить наиболее острые экономические и социальные проблемы.Популизм демократический обычно настаивает на «прямой демократии»,непосредственном участии народа в управлении, авторитарный, «вождистский»популизм направлен на формирование непосредственной психологической связи междумассами и «харизматическим» лидером; некоторые популистские программыобъединяют установку на сильную государственную власть с идеей непосредственногонародного контроля. Независимо от этих различий, в когнитивно-интеллектуальномотношении популизм ближе всего именно к мифологическому типусоциально-политической психологии.
Стихийно-рациональный тип
Другойтип социально-политических представлений может быть названстихийно-рациональным. Он ближе всего к тем способам познания, которыеанализируются в изложенной выше концепции «социальных представлений». Уносителей этого типа может быть больший или меньший интерес кобщественно-политической жизни, но обычно не очень интенсивный, не связанный сжесткой идентификацией с каким-либо определенным идейно-политическим течением.Их интерес направлен на те сферы, которые воспринимаются как наиболее близкие ких непосредственным жизненным заботам. Информация об этих сферах черпается изразличных источников, в том числе содержащих неоднородные, даже противоположныеобъяснения и оценки, причем предпочтение отдается данным собственного опыта,которые являются несущей основой представлений. В их формировании преобладаетиндуктивный тип мышления, что не означает, однако, какой-либо «глухоты» кабстрактным-идеологическим или научным понятиям и концепциям. Напротив, этипонятия и концепции используются, но не в «чистом» виде, а будучи подвергнутымодификации и интерпретации в свете конкретного опыта и прагматическихинтересов («объективация», превращение «абстрактного в конкретное»).
Эмпирическиеисследования политических взглядов населения, проводимые в США, показывают, чтозначительная часть американцев полностью отчуждены от основных идеологическихсистем, соперничающих в политической жизни страны. Так, одна треть опрошенных в 1976 г. отказались отождествить себя с какой-либо позицией на шкале«либерализм-консерватизм», не более 5% могут определить главные партии икандидатов на выборах в терминах либеральной или консервативной идеологии. Это,однако, не означает полного равнодушия большинства населения к «общим идеям».Скорее усиливается противоположная тенденция: в 1956-1976 гг. с 9 до 24%увеличилась доля тех, кто воспринимает политику в идеологических терминах.Анализируя эти данные, П.М. Снайдермен и Ф.Э. Тэтлок приходят к выводу, что тобольшинство, которое так или иначе соотносит свои позиции с либерализмом иликонсерватизмом, не просто механически усваивает их тезисы, но осмысливает их всоответствии со своими собственными предпочтениями, симпатиями и антипатиями кконкретным явлениям общественно-политической жизни. Иными словами,идеологический материал служит обозначением для выражения субъективногоотношения к этим явлениям. Идеология — «скорее конфигурация основных симпатий иантипатий, чем набор абстракций». Сами же эти симпатии и антипатии складываютсяна основе критерия полезности, выгодности для людей, принципов, представленныхтой или иной идеологией (например, для «либералов» — государственная гарантиязанятости или медицинские пособия), ее эффективности в решении проблем,порожденных социэтальной ситуацией (способности справиться с плохим временемили максимально использовать хорошее)24.
Представления,присущие стихийно-рациональному типу, чаще всего противоречивы, подчасалогичны. Проблема целостности, взаимосвязанности представлений, присущихмассовому сознанию, вызвала оживленную дискуссию в специальной литературе. Широкуюизвестность приобрела концепция П.Э. Конверса, утверждавшего, что вобщественном мнении вообще отсутствует «структурная согласованность»25.
Многочисленныеэмпирические исследования этой проблемы показали, что дело обстоит значительносложнее. Отсутствие у человека единой системы представлений, соответствующейлогике какой-либо идеологии или теории, не означает, что его представлениявообще не связаны друг с другом: просто эта связь может быть основана накаком-то ином принципе. Из некоторых исследований, например, вытекает, чтотаким принципом может быть функциональность представлений, соответствие ихситуации: человек в каждом случае может использовать те из них, которыепозволяют ему ориентироваться в соответствии со своими интересами именно вданной ситуации. Снайдермэн и Тэтлок полагают, что даже при отсутствиикогнитивной согласованности, т.е. логической системы знаний у людей существуетаффективная согласованность представлений, т.е. система симпатий и антипатий,представлений о том, что хорошо и что плохо в политической жизни.
Видимо,именно такая организация представлений характерна для стихийно-рационального ихтипа. Существует множество социальных объектов, которые поворачиваются ксубъекту, так сказать, разными своими сторонами в зависимости от того, в какоеименно отношение он с ними вступает, соответственно неоднозначны и егопредставления о них. Например, опросы и интервью, проводимые среди рабочихразвитых стран, показывают, что одни и те же люди могут в зависимости отконтекста беседы высказывать и положительное и отрицательное отношение кзабастовкам, оценивая их то как необходимое средство защиты интересов, то какненужное и вредное действие. Точно также капиталисты-предпринимателиоцениваются то с позиций классового антагонизма — как эксплуататоры чужоготруда, то с точки зрения экономического рационализма — как организаторыпроизводства, обеспечивающие существование рабочих и экономическое процветаниестраны.
Противоречивостьподобных суждений в сущности выражает достаточно ясную и целостную позицию:люди понимают, что система частной собственности и капиталистической прибылиоптимальна для экономики и роста их благосостояния, но чтобы получитьсправедливую долю растущего пирога, наемные работники должны быть готовыотстаивать свои интересы в борьбе с хозяевами. Такая система представленийсоответствует весьма распространенному на современном Западе типу реальныхтрудовых отношений, который иногда называют «конфликтным сотрудничеством».Сходную позицию выражают и многие активисты нового рабочего движения всовременной России. В их представлении социальная справедливость должназаключаться в свободе частной собственности, предполагающей появление напроизводстве собственника, хозяина, но также в том, чтобы рабочим «можно былопротив этого хозяина бороться»26.
Существуетмножество данных, свидетельствующих о том, что стихийно-рациональный типсоциально-политических представлений получает все более широкое распространениев современном мире, во всяком случае в развитых странах. Мы еще будем иметьвозможность убедиться в том, что та же тенденция весьма характерна и длясовременной России. Она составляет психологическую основу процессадеидеологизации, который признается многими одним из важнейших культурныхсдвигов второй половины XX в.
Можновместе с тем предполагать, что, ослабляя влияние идеологий, основанных нажестких стереотипах и непримиримой взаимной конфронтации, стихийно-рациональныепредставления расширяют почву для идеологических тенденций, ориентированных насмягчение этой конфронтации, сосуществование и компромисс различныхприоритетов, терпимость, свободный поиск истины методом проб и ошибок. Такимисвойствами обладают те направления современного либерализма, которые нацеленына соединение интересов свободного предпринимательства и социальной защиты(свободы и равенства), экономического роста и оздоровления природной среды,недопущение военных конфликтов, помощь экономически отсталым странам,углубление демократии, равноправное социальное партнерство. Эту идеологическуютенденцию можно было бы назвать социальным либерализмом. Ее массовую базусоставляют разнородные слои, обладающие относительно устойчивым илиповышающимся экономическим и социальным статусом и свободные поэтомупсихологически от чрезмерного груза тревожности, неуверенности, ощущения угрозсвоему «нормальному» бытию.
Развитиестихийно-рационального социального познания сокращает сферу влияниямифологических стереотипов, этнических и социальногрупповых предрассудков,«комплекса врага» и тому подобных психических образований, питающихагрессивность в общественно-политических отношениях. После молодежных бунтов нарасовой почве, прокатившихся в Великобритании в начале 80-х годов,социопсихологи Джаспарс и Ньютон провели серию интервью с белыми и цветнымимолодыми людьми: характерно, что не только цветные, но и белые были болеесклонны объяснять конфликты системой расовой дискриминации, чем свойствами илиповедением представителей другой расы27. Этот и многие другие примерыпоказывают, что стихийный рационализм способен преодолевать наиболеепримитивные виды персонифицированного или группового обвинительного«приписывания причин» и подводить к «системному» объяснению социальных явлений;не в последнюю очередь потому, что в той или иной мере он питается научнымисоциальными знаниями, проникающими в массовое сознание.
Рефлективный и инертно-фаталистический типы
Ещеодин тип социально-политических представлений можно назвать рефлективным. Онхарактерен для людей, испытывающих сильный интерес к общественно-политическойжизни, отличающихся высокой интеллектуальной активностью, стремящихсясконструировать логически взаимосвязанную и обоснованную картинусоциально-политической действительности или каких-то ее сфер. По даннымамериканских эмпирических исследований, высокий уровень согласованности знанийтипичен, с одной стороны, для политической и идеологической элиты, с другой — примерно для одной трети рядовых граждан, в основном наиболее образованных. Ихотличает «монополюсность» представлений, как бы подчиненных какой-то одной«главной» идее. Таким образом, очевидно существует связь между целостностьюсистемы представлений и тенденций к их «идеологизации». Как мы видели,«многополюсный» стихийно-рациональный тип представлений проявляетпротивоположную тенденцию — «отталкивание» от идеологизации. Отсюда было бынеправомерно делать вывод об идеологическом догматизме как неизбежном следствииболее интеллектуального, стремящегося к целостности представлений типапознания. Скорее можно говорить об определенном риске догматизации, с которым сталкиваютсялюди, испытывающие потребность в такой целостности. Риск обусловлен тем, чтоболее интеллектуальные и образованные люди активно используют в своихразмышлениях идеологический материал, из которого они черпают готовые,логически организованные системы представлений. Не случайно мы встречаем такмного идеологически зашоренных людей среди представителей интеллигенции,особенно профессиональных идеологов — преподавателей гуманитарных дисциплин,научных работников, публицистов.
Еслирефлективное познание сопряжено с опасностью чрезмерной идеологизации, то оноже способно эту опасность преодолевать. Преодолевают ее творческая сила исамостоятельность индивидуального интеллекта, способные сломать рамкиидеологических схем. С другой стороны, многое зависит от качества техидеологий, на которые преимущественно ориентируется познающий субъект.Идеология идеологии рознь: они различаются не только своим непосредственнымсодержанием, но и мерой открытости, способностью осваивать новый опыт,учитывать и совмещать различные точки зрения по конкретным проблемам. Поэмпирическим данным, американцы и западноевропейцы с умеренно левыми ицентристскими взглядами вырабатывают более сложные и гибкие системысоциально-политических представлений, чем левые радикалы и правые консерваторы.Причем среди сторонников жестко консервативных идей особенно много людей снизким уровнем образования, использующих наименее «интеллектуальные» источникиинформации, тех, кто смотрит телевизор, но не читает газет и журналов28. Такимобразом слабая интеллектуально-познавательная активность ведет к тем жерезультатам, что рефлективное познание, опирающееся преимущественно надогматизированный идеологический материал.
Наиболеенизкий уровень познавательной активности лежит в основе того типа социально-политическихпредставлений, который может быть назван инертно-фаталистическим.Психологически определяющим для него является восприятие социально-политическойдействительности как сферы действия сил и процессов, не поддающихся нипониманию, ни контролю индивида и его социальной группы. При общем низкомуровне интереса к общественно-политическим событиям и слабой информированностипредставители этого типа могут интересоваться теми из них, которыенепосредственно затрагивают их личные судьбы. Однако поскольку происходящее наобщественно-политической арене кажется им хаосом событий, не подчиненныхкакому-либо организующему принципу, они не испытывают желания понять причины исвязи явлений. Их представления о конкретных процессах и событиях случайны и изменчивы,зависят от тех сведений и интерпретаций, которые в последний момент поступили кним от доступных источников информации, от «чужих мнений» или стереотипов,распространенных в их социальной среде.
Предлагаемаятипология социально-политических представлений, как и всякая типология,разумеется, условна и относительна: она намечает лишь модели некоторыхпознавательных процессов и отнюдь не должна рассматриваться как какая-тожесткая классификация людей по признаку их когнитивно-психических характеристик.Важно иметь в виду, что «чистые» представители названных типов встречаются вжизни относительно редко. Большинство людей используют различные способывыработки своих представлений, причем эти способы и типы представлений могутособенно резко различаться в зависимости от конкретного объекта или сферыдействительности. Например, один и тот же человек может иметьстихийно-рациональные представления об экономических отношениях имифологические о сфере этнических и национально-государственных отношений или вовсеничего не думать и не иметь сколько-нибудь значимых сведений о малоинтересующих его сферах. В 80-х годах половина опрошенных американцев не знали,какая партия контролирует конгресс и 40% — считали народ Израиля арабскойнацией29. Подобная степень невежества в конкретных вопросах внутренней ивнешней политики — не означает, что эти люди не имеют рациональныхпредставлений или идеологических стереотипов по ближе затрагивающим ихпроблемам общественно-политической жизни.
4. От старого знания к новому
Когнитивный диссонанс
Однимиз важнейших качеств социально-политических представлений является уровень ихдинамизма, способности к изменению и обновлению под влиянием новых знаний иопыта. Механизм реакций человека на новую информацию, противоречащую его сложившимсяпредставлениям (убеждениям, ценностям) интенсивно изучается в социальнойпсихологии. В исследованиях по этой проблеме центральную роль играет концепциякогнитивного диссонанса, сформулированная в 50- годах американскимсоциопсихологом Л. Фестингером. Суть ее состоит в том, что при конфликте двухрелевантных, т.е. соотносимых по своему объекту, относящихся к одному и тому жевопросу, но несовместимых между собой «когниций» (знаний), человек испытываетчувство психологического дискомфорта. Дискомфорт становится побудительной силойпсихической активности, направленной на преодоление конфликта. В зависимости отиндивидуальных особенностей людей, культурных и иных факторов конфликтпреодолевается разными способами. Человек может усвоить новое знание и отброситьстарое или же, напротив, он может стремиться укрепить старое представление,всячески преуменьшая значение и достоверность новой информации, психологически«отворачиваясь» от нее. Фестингер приводит пример курильщика, получившегоинформацию о том, что курение вызывает раковые заболевания. Знание обудовольствии, доставляемом курением, вступает в конфликт со знанием об егогубительных последствиях. Под влиянием новой информации одни курильщикипредпримут волевые усилия, чтобы преодолеть вредную привычку, другие будутискать аргументы, снижающие ее достоверность30.
Нетруднонайти примеры, подтверждающие действие механизма когнитивного диссонанса всоциально-политической психологии. Вернемся к ситуации, которая уже упоминаласьвыше и особенно близка опыту российских читателей. За относительно краткийпериод, начавшийся в годы перестройки, множество советских людей перешли отверы (пусть довольно вялой и формальной) в социализм сначала, к идеологииглубокого реформирования, «очеловечивания» социализма, а затем и к полномуотказу от этой веры и переориентации на «западные» социально-политическиеценности. Решающую роль в этом процессе сыграла новая информация (не толькофактическая, но и аналитическая и обобщающая) о том, «как мы жили и как живем»,ставшая доступной благодаря гласности. В то же время другая, меньшая частьобщества, напротив, укрепилась в консервативных- коммунистических инационал-патриотических воззрениях, предельно идеализируя старые тоталитарныепорядки. Их сопротивление новому привело страну в октябре 1993 г. на грань гражданской войны. По всей вероятности, среди тех, кто, потрясая красными знаменами,портретами Ленина и Сталина, выходил на митинги оппозиции, было немало таких,кто десятью годами раньше не проявлял никакого идеологического рвения, ругалвласть и жаловался на тяжелую жизнь.
Характерно,что и сторонники противоположного «рыночного» мировоззрения тоже отсекали отсебя информацию, противоречащую их вновь обретенным взглядам. И вреформаторской прессе, и в обычных частных разговорах западный мир представалчуть ли не земным раем, все что еще недавно говорилось о «пороках капитализма»,в том числе и вполне достоверные знания об его теневых сторонах, старательноизгонялось из памяти.
Всеэти сдвиги в общественном сознании частично объяснимы психологической теориейкогнитивного диссонанса. В известных опытах Дж. Брема этот феномен исследовалсяв связи с процессом принятия решения. Испытуемым предлагалось оценить двабытовых электроприбора. Затем им передавался выбранный прибор и вновьпредлагалось оценить оба прибора — выбранный и отвергнутый. Выяснилось, чтоиспытуемые значительно повысили оценку ранее выбранного прибора и снизилиотвергнутого. Иными словами, они испытали потребность в подкреплении принятогорешения, обусловленную когнитивным диссонансом — противоречием между знанием,обусловившим принятое решение, с одной стороны, и данными (негативнымихарактеристиками выбранного и позитивными отвергнутого объекта), ставящими эторешение под сомнение, — с другой. Диссонанс преодолевался путем завышениякачеств первого и занижения второго31. В идеализации Запада советскимобщественным мнением в сущности проявился тот же психологический механизм.
Приведенныепримеры показывают, что теория когнитивного диссонанса позволяет проникнуть внекоторые психологические механизмы, регулирующие идейно-политическуюдифференциацию общественного сознания в условиях резкого обновления социальногоопыта и знаний (вероятно, излишне добавлять, что она регулируется отнюдь нетолько этими механизмами). Теория помогает понять психологическую природуотторжения нового, консервативного синдрома, присущего многим людям исоциальным группам, объяснить, почему расхождения во мнениях, в принципе,преодолимые на основе их рационального, логически обоснованного сопоставления исинтеза, нередко перерастают в непримиримую конфронтацию. Однако такоеобъяснение сталкивается с рядом трудностей, связанных с недостаточной ясностьюсамой теории Фестингера.
Однаиз таких трудно разрешимых проблем, отмечаемых в социально-психологическойлитературе, состоит в определении условий, при которых возникает когнитивныйдиссонанс, границ самого этого явления. Можно ли любое противоречие междустарым представлением и новым знанием считать когнитивным диссонансом, т.е.внутренним психическим конфликтом, вызывающим дискомфорт и потребность в егопреодолении? Фестингер выделяет четыре класса ситуаций, обусловливающихкогнитивный диссонанс: логическое несоответствие, несоответствие культурнымобразцам, несоответствие нового знания более широкой системе представлений,несоответствие прошлому опыту. Однако, как показали экспериментальныеисследования, существуют сильные индивидуальные различия в психической реакциина все эти несоответствия. О двух основных типах реакций: изменениипредставлений и отторжении нового знания уже говорилось выше; в первомприближении их можно объяснить уровнем динамизма индивидуального интеллекта,различиями между ригидным и пластичным его типами.
Однакоразличия в реакциях не ограничиваются этим. Как отмечает известныйисследователь когнитивного диссонанса Э. Аронсон, «разным людям нужна различнаясила диссонанса, чтобы привести в действие силы, направленные на егоуменьшение»; то, что является диссонансом для одних, другими вообще невоспринимается как конфликт или несоответствие32. В сфересоциально-политической психологии это наблюдение можно подтвердить, например,данными о динамике рейтинга ведущих политических деятелей. Как известно, онименяются очень часто и быстро под влиянием текущей политической конъюнктуры,причем, получая одну и ту же информацию о действиях данного персонажа, однилюди перестают доверять ему, а другие остаются на прежней позиции. Имеем ли мыв подобных случаях дело с когнитивным диссонансом? Ведь вполне возможнопредположить, что новая информация о лидере у одних не приходит в какое-либопротиворечие с их представлением о нем, а другие изменили свое мнение безкакого-либо внутреннего конфликта и дискомфорта, иначе рейтинги не менялись бытак легко и быстро, не повышались бы вновь после резкого снижения.
Очевидно,далеко не всякое изменение в системе социальнополитических представленийсвязано с когнитивным диссонансом. В социально-политической психологии этакатегория пригодна прежде всего для понимания таких ситуаций, которые связаны сизменениями в наиболее существенных представлениях, затрагивающих всю ихструктуру: в политических ориентациях и ценностях, в обобщенном образеобщества, в образе харизматического лидера, символизирующего убеждения иверования людей.
Думается,что путь к более глубокому пониманию психологической природы диссонансаоткрывает предположение Э. Аронсона о его связи с самосознанием индивида33.Если приглядеться к социально-психологическому облику людей, представляющихярко выраженные реформистские и консервативные взгляды в постперестроечнойРоссии, эта связь выступает достаточно явно. Российские консерваторы — публикав социальном отношении чрезвычайно пестрая. Среди них представителипартноменклатуры и гуманитарной интеллигенции, исповедовавшие и проповедовавшиеофициальную идеологию. Для тех и других отказ от старых взглядов равносиленутрате чувства собственного социального достоинства, признанию, что всю жизньони занимались ненужным или вредным делом. Но среди консерваторов много ипростых людей, особенно малообразованных и пожилых. В значительной своей частиэто рядовые труженики, принадлежащие к низам общества, не имевшие ни приличнойзарплаты, ни перспектив социального возвышения, словом, неудачники советскогообразца. Официальная демагогическая идеология, провозглашавшая «властьтрудящихся», социальное превосходство рабочих и крестьян в государстве иобществе, была для многих из них единственно доступной психологическойкомпенсацией социальной униженности, поддерживала чувство собственногодостоинства. Экспансия «рыночных» ценностей, прямо или косвенно признающихправо на достоинство только за удачливыми, талантливыми и богатыми, лишила ихэтой моральной опоры, создала острый когнитивный диссонанс. Отсюда стольагрессивная защита ленинско-сталинской мифологии и ненависть к демократам.
Длясторонников реформаторских взглядов — людей в большинстве более или менеемолодых, лучше образованных, ощущающих свои силы и способности — либеральныеценности и реформы — это прежде всего освобождение от барьеров, препятствующихсвободному самовыражению, материальному и социальному возвышению. Поскольку онив основном люди скромного достатка и положения, эти ценности сталкиваются в ихсознании со старыми «социалистическими» уравнительными представлениями,оправдывающими нынешний их реальный статус, и ощущение своей «силы»,индивидуального потенциала (которого лишены консерваторы) побуждает решатьконфликт в пользу либеральных идей.
Туже связь между личностным самосознанием и отношением к новому мне пришлосьнаблюдать в достаточно узкой и социально однородной среде — преподавателей«традиционных» обществоведческих дисциплин, переквалифицировавшихся вполитологов. Проводя с ними занятия на курсах переквалификации, я встретился сдвумя типами людей. Одни из них весьма активно воспринимали новый материал,спорили, пытались определить свои позиции, чаще всего более «радикальные», чемте, которые излагал профессор. Другие — обычно более старшие по возрасту, ни счем не спорили, но очень прилежно записывали лекции, не задавая никакихвопросов. С точки зрения психологической теории можно сказать, что активныеслушатели переживали когнитивный диссонанс- они преодолевали его, энергичноотталкиваясь от старых представлений и принимая новые в их максималистскомварианте. Пассивные слушатели сколько-нибудь глубокого диссонанса неиспытывали: они принадлежали к тому типу преподавателей, для которых ихпрофессиональная деятельность — прежде всего средство заработка, а содержание,идеи, преподносимые студентам, относительно безразличны, очень слабозатрагивают личностное самосознание. Они пришли на курсы просто для того чтобыузнать, что теперь положено говорить, овладеть новым профессиональныминструментарием.
Рольсамосознания и вообще внутреннего мира личности в возникновении и преодолениикогнитивного диссонанса показывает, что динамику представлений людей невозможнообъяснить в рамках когнитивистской ориентации — из структуры самих знаний,степени их взаимной согласованности и противоречивости. Для ее объяснениянеобходим еще анализ психической структуры субъекта, рассматриваемый во всей еецелостности, его взаимоотношений с миром.
Деятельность и познание деятельности
Одиниз возможных путей к преодолению односторонних подходов к динамике знанийнамечен теорией деятельности, разработанной в советской психологии (особенноС.Л. Рубинштейном и А.Н. Леонтьевым). Изложение этой теории можно найти в любомотечественном учебнике по общей психологии, мы же коснемся здесь лишь аспектов,имеющих отношение к теме главы.
Философскуюбазу психологической теории деятельности образует Марксова идея о практике(«практической человечески-чувственной деятельности») как основе человеческогомышления и познания, критерии их истинности. В соответствии с деятельностнымподходом, в психике отражаются не просто внешние объекты, но те отношениячеловека с ними, которые образуют его предметную деятельность. Активновоздействуя на мир, преобразуя его, человек интериоризирует (переводит в свойвнутренний мир, в свою психику) структуру своей предметной деятельности, т.е.,если иметь в виду именно когнитивный аспект, — знания, полученные иподтвержденные в процессе собственной практики.
Этиобщетеоретические положения, несомненно, в широкой мере применимы к познаниюсоциально-политической действительности, к историческому движению этогопознания. Люди обновляют свои знания, когда они не отвечают новой социальнойпрактике. В сфере социально-политической действует та же тесная связь междупознавательной (информационной) потребностью и потребностью в практическомвоздействии на действительность, которая выявлена в общей психологии34. И еслирассматривать развитие социально-политических представлений в длительнойисторической перспективе, его обусловленность развитием практическойдеятельности людей на общественной арене кажется очевидной. Достаточносравнить, например, эпохи средневековья и конца XX в. Иная системаобщественно-политической деятельности соответствует иной системе представленийоб обществе и политике.
Вместес тем деятельностный подход — во всяком случае в его нынешнем виде — вряд лидает достаточную методологическую основу для понимания динамикисоциально-политического знания во всем его многообразии и конкретности.Вероятно, это объясняется тем, что эмпирически он разрабатывался в психологиина материале более или менее однолинейных восходящих процессов (генезисчеловеческой психики, трудовая деятельность, развитие психики ребенка) иотносительно простых психических функций. А также таких процессов, в которыхрезультаты воздействия субъекта на объект поддаются непосредственномупрактическому контролю. В рамках этого материала психическое содержание знанийможет описываться как адекватное содержанию деятельности. Но всоциально-политической психологии дело обстоит значительно сложнее. Во-первых,развитие ее когнитивной стороны носит не прямолинейно-восходящий, а достаточноизвилистый, нередко даже рецидивирующий попятный характер: старые представленияобычно не сразу уступают место новым, а долго сосуществуют с ними. Во-вторых,еще труднее говорить об адекватном отражении в знаниях людей ихобщественно-политической практики.
Вреальной истории изменения в этой практике приводят к «старению» существующихпредставлений и пробуждению потребности в новых, которые могли бы ориентироватьновую преобразовательную практику. Но в отличие от более простых видовдеятельности практика, имеющая дело с социально-политической действительностью,далеко не всегда находит в себе самой необходимые ей знания: этадействительность слишком сложна и «непрозначна» для познания, слишком трудноподдается сознательному воздействию человека. Так, российское общество,переориентировавшись в начале 90-х годов на переход к рыночной экономике,испытало острый дефицит знаний, необходимых для такого перехода. Кризис старойпрактики и соответствующих ей знаний сам по себе не породил сразу ниэффективной новой практики, ни новых знаний. Кризис общественно-политическойпрактики российского общества начала XX в. привел к Октябрьской революции ипостроению тоталитарного социализма; старые знания были в данном случаезаменены такими, которые ввергли общество в трагедию.
Подобныеситуации не опровергают деятельностный подход, они просто показывают, чторождение адекватных знаний из деятельности в социально-политической сфере — намного более сложный и мучительно-противоречивый процесс, чем тот, которыйописывает общая психология.
Вэтой сфере потребность в новых знаниях нередко удовлетворяют продуктывоображения: мифы и утопии, порождающие, в свою очередь, практику насилия надобществом, тормозящие и искажающие его развитие. Рациональное освоение уроковпрактики часто становится очень длительным, охватывающим много поколенийпроцессом. Рациональные тенденции познания, о которых подробно говорилось выше,полнее всего отражают позитивные связи практической и познавательнойдеятельности, однако наряду с ними существуют и иные тенденции.
Формулируясвое учение о практике, К. Маркс выводил из него необходимость сознательногопланового контроля людей «над общественным жизненным процессом», таких«отношений практической повседневной жизни людей», которые «будут выражаться впрозрачных и разумных связях их между собой и природой». К сожалению, этотидеал оказался мало реальным, а путь его осуществления, предложенный самимМарксом, ведет, как выяснилось, в тупик. С этим опытом нельзя не считаться,рассматривая возможности и границы применения теории деятельности ксоциально-политической психологии.
Список литературы
1 См… например: Ярошевский М.Г. Психология в XX столетии: Теоретические проблемы развитияпсихологической науки. М., 1984.
2Здесь следует предупредить читателя о специфической языковой трудности,связанной с двусмысленным словоупотреблением понятия «психология» в русскомязыке. В строгом смысле психология — это наука о психике, однако на практикетем же словом обозначают и совокупность психических явлений и процессов: мыговорим о психологии того или иного человека, группы, нации, на самом деле имеяв виду их психику. Сломать эту вносящую известную путаницу традицию трудно, и вданной книге понятие «социально-политическая психология» не только обозначаетопределенную область знания, но и заменяет семантически более точное, но «незвучащее» по-русски «социально-политическая психика».
3Краткий психологический словарь. М., 1985. С. 265.
4Юрьев A.M. Введение в политическую психологию. СПб., 1992. С. 91.
5Культура, в частности культура политическая, и ее взаимоотношение собщественным и политическим сознанием — особая, чрезвычайно масштабная исложная тема, освещение которой не входит в задачи настоящей работы. Общуюхарактеристику проблемы см.: Гаджиев К.С. Политическая наука // Сорос — Международные отношения. М., 1994, гл. XIV-XV.
6Мир мнений и мнения о мирю. 1991. № 3. С. 4.
7Общественное мнение в цифрах. М., 1991. Вып. 8, ч. 1. С. 9.
8Следует, разумеется, учитывать, что приверженность социалистической идееобъясняется не только рассмотренными когнитивными факторами, но и вполнепрагматическими интересами и настроениями: боязнью утраты социальной защищенности,рабочего места, недовольством растущим имущественным неравенством и т.п.
9 Piaget. J. Le stucturalisme. P., 1968.
10 Psychologie sociale. P., 1984. P. 364, 367.
11 Farr R.M. Les representationse sociales // Psychologie socialeP., 1984. P. 380.
12Новое время. 1993. № 31. С. 12.
13 См.: Там же. С. 13.
14 См.: ВЦИОМ: Экспресс-выпуск. 1993. № 38.
15 См.: Там же.
16В поле зрения. 1993. № 25. С. 4-5.
17На вопрос, какие республики хотели бы видеть респонденты в составе новогосоюзного государства 26% назвали Украину и только 3% — Таджикистан. См.: Тамже. № 30. С. 5.
18ВЦИОМ: Экспресс-выпуск. 1993. № 31, 37.
19 См.: Холодковский К.Г. Некоторые вопросы развития массового политического сознания // Мироваяполитика и междунар. отношения. 1979. № 6. С. 126.
20 См.: Экономические и социальные перемены: Мониторинг общественного мнения. 1993. №3. С 5.
21 См.: Дилигенский Г.Г. Массовое политическое сознание в условиях современного капитализма // Вопр.философии. 1971. № 9. С. 56-57; ХолодковскийК.Г. Указ. соч.
22 Koch J.W. Assessments of group influence, subjective politicalcompetence and interest group membership // Political Behaviour». 1993.Vol. 15. N4. P. 309-325.
23 См.: Новинская М.И. Что такое популизм? (Популистская традиция в США) // Рабочий класс и соврем,мир. 1990. № 2. С. 138-144.
24 Sniderman P.L… Tetlock Ph.E. Interrelationship of PoliticalIdeology and Public Opinion // Political Psychology / Ed. M.G. Hermann. San Francisco; L., 1986. P. 63-67.
25 Converse P.E. The Nature of Belief Systems in Mass PublicsIdeology and Discontent / Ed. D.E. Apter. N.Y., 1964.
26Гордон Л., Груздева Е… Комаровский В. Шахтеры-92: Социальное сознание рабочейэлиты. М., 1993. С. 36.
27 Jaspars J., Newstone M. Cross-cultural interaction, socialattribution and intergroup relations // Cultures and contacts: studies incross-cultural interactions. Oxford, 1982. Vol. 1.
28 Stoetzel J. Les valeurs du temps present: une enquete eropeenne.P., 1983. P. 47, 68.
29 Wolfinger R.E., Shapiro М., GreensteinF.I. Dynamics of American Politics. N.Y., 1980; Mc Guire. The Nature ofAttitudes and Attitude Change // Handbook of Social Psychology. Reading,1985.
30Частичный русский перевод работы Фестингера см.: Современная зарубежнаясоциальная психология: Тексты. М., 1984. С. 97. Далее: Современная зарубежнаясоциальная психология.
31Brehm J.W., Cohen A.R. Explorations in cognitive dissonance. N.Y., 1962.
32Аронсон Э. Теория диссонанса: прогресс и проблемы // Современная зарубежнаясоциальная психология. С. 125.
33Там же.
34 См.: Социальная психология. С. 101.
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.gumer.info