ГЛАВА IV. ЭКОНОМИКА И ГЛОБАЛИЗАЦИЯГлобализация экономической деятельности современного человечества не вызывает сомнений даже у большинства из тех авторов, которые так или иначе оспаривают всемирность или всеохватность этого феномена. А. Неклесса пишет в этой связи об “унификации определенных правил игры, повсеместной информатизации, обеспечении прозрачности экономического пространства, установлении мировой коммуникационной сети»1, о том, что “трансформация собственно экономической деятельности плавно перерастает в особую, «неолиберальную», глобализацию»2. В. Максименко полагает, что «наиболее важным для превращения мира в «глобальный» на принципиально новом уровне коммуникационного единства был революционный прорыв в международных финансах (не смешивать с реальной, производящей экономикой!) и военном деле», в то время как по линии разрыва между условиями экономического воспроизводства в разных странах мира, «который расширенно воспроизводится и в масштабе планеты, и во многих отдельно взятых странах, происходит не «глобализация», а нечто противоположное ей – регионализация и фрагментация общественных отношений, усугубляемая демографическим давлением, а также бурно прогрессирующей тенденцией этнизации сознания в ответ на разрушительные для национальных суверенитетов влияния глобалистской стратегии»3. Авторы книги «Глобализация и моделирование социальной динамики», вслед за Т. Левиттом, утверждают, что «процесс получил название глобализации» после того, как «отдельные национальные рынки, несмотря на барьеры и ограничения, культурные и политические различия, начинают образовывать единый глобальный маркет»4. А. И. Уткину принадлежит одно из самых «собирательных» определений этого феномена,который определяется как «слияние национальных экономик в единую, общемировую систему, основанную на новой легкости перемещения капитала, на новой информационной открытости мира, на технологической революции, на приверженности развитых индустриальных стран либерализации движения товаров и капитала, на основе коммуникационного сближения, планетарной научной революции, межнациональных социальных движений, новых видов транспорта, реализации телекоммуникационных технологий, интегрального образования»5. В отечественной и зарубежной специальной литературе доминируют определения «глобализации» мировой экономики следующих типов: - качественно новый уровень интегрированности, целостности и взаимозависимости мира1; - объективное усиление проницаемости межгосударственных перегородок2; - резкое возрастание объемов и интенсивности трансгосударственных, транснациональных перетоков капиталов, информации, услуг и человеческих ресурсов; - усиление роли вне-, над-, транс- и просто негосударственных регуляторов мировой экономики3; - форсированный экспорт и вживление в политическую ткань разных стран мира тех или иных вариантов моделей демократического государственного устройства и принципов рыночного хозяйствования4; - развитие экономической и политической взаимозавивимости стран и регионов мира до такого уровня, на котором становится возможной и необходимой постановка вопроса о создании единого мирового правого поля и мировых органов экономического и политического управления5; - выход интересов национальных хозяйственных субъектов за национально-государственные рамки; - решение национальных «частных» экономических проблем с учетом мировых хозяйственных интересов и мобилизации мировых ресурсов; - взаимозависимость экономической ситуации в развитых и развивающихся странах; - необходимость в общемировой координации национальных вариантов экономической и финансовой политики. В этой связи необходимо заметить, что, несмотря на накопление экономической наукой достаточного эмпирического материала и теоретических обобщений, необходимых для более или менее сбалансированного представления о глобализации в сфере экономики, тем не менее недоразумения возникают из-за недостаточного расчленения многими авторами понятий мировой и глобальной экономик, отказа от учета отличий между первым из них (как суммой национальных хозяйственных организмов, умножаемой механизмами, органами и институтами интернационализации времен индустриального общества) и вторым (определяемым транснационализацией определенных сторон и сфер экономик каждой из стран, соединяемых трансграничными потоками товаров, инноваций, финансов и людских ресурсов в постиндустриальную эпоху). А. И. Уткин подчеркивает в этой связи, что «мировая экономика не просто становится взаимозависимой, она интегрируется в практически единое целое. Различие между взаимозависимой экономикой и экономикой глобализированной – качественное. Речь идет не только о значительно возросших объемах торговых потоков, но и о таком мировом рынке, который выглядит как рынок единого государства. Понижая барьеры между суверенными государствами, глобализация трансформирует внутренние социальные отношения, жестко дисциплинирует все «особенное», требующего «снисходительного отношения» и общественной опеки, она разрушает культурные табу, жестко отсекает всякий партикуляризм, безжалостно наказывает неэффективность и поощряет международных чемпионов эффективности»1. Глобализация в таком случае предстает как процесс, определяемый рыночными, а не государственными силами. Чтобы получить инвестиции, служащие залогом развития и привлечения новейших технологий, государства должны «заковать себя в золотой корсет» сбалансированного бюджета, приватизированной экономики, открытости рыночным потокам, привязки к «твердым» валютам2. Расхождения в трактовке терминов «мировая экономика» и «глобальная экономика» нередко концептуализируются и усугубляются нюансами, возникающими при оперировании аргументами, которые лежат в основе не сводимых к феномену экономической глобализации теорий «геоэкономики» и «постэкономики». Концепция «геоэкономики» в свое время была выдвинута историком Фрицем Реригом, ее популяризировал в своих трудах Фернан Бродель, применительно к условиям конца ХХ века эту концепцию переформулировал Жак Аттали, бывший долгие годы личным советником президента Франции Ф. Миттерана и некоторое время – директором Европейского банка реконструкции и развития. В книге «Линии горизонта» этот автор рассматривает мировую экономическую реальность в ее отношении к мировому же пространству и приходит к выводу, что для «геоэкономики» совершенно не важно, какой народ проживает на той или иной территории, какова его история, культурные традиции и т.д., заслуживает внимания лишь то, где располагаются центры мировых бирж, полезные ископаемые, информационные центры, крупнейшие производства, то есть она подходит к миру и его реалиям так, как если бы мировое правительство существовало и единое планетарное государство уже состоялось. По мнению Ж. Аттали, три важнейших экономические пространства современности – американское, европейское и тихоокеанское – будут концентрически структурировать вокруг себя менее развитые регионы, расположенные в пространственной близости. Это была его версия будущего, которое «уже наступило»1. Согласно К. Жану и П. Савона, «геоэкономика – это экономическая политика, идущая на смену – по крайней мере, в промышленно развитых государствах – преимущественно военной геополитике прошлого. Сама геоэкономика, ее законы и механизмы становятся парадигмой административно-правовой организации государства», «геоэкономический подход объединяет все экономические установки и структуры какой-либо страны в единую стратегию, учитывающую общемировую ситуацию». Более того, «геоэкономика основывается не только на логике, но и на синтаксисе геополитики и геостратегии, а в более широком смысле – и на всей практикологии конфликтных ситуаций». Для этих авторов характерно стремление интегрировать экономические понятия в политическую науку, констатируя, что «экономические цели, преследуемые геоэкономикой, структурно гораздо ближе конечным политическим устремлениям государства (создание богатства, процветание и благополучие граждан являются не только экономическими, но и политическими целями)», так как в конечном счете «экономика не только цель, но и средство политики»2. В России наиболее последовательно концепцию «геоэкономики» обосновывает и развивает Э. Г. Кочетов. Он следующим образом определяет свое понимание сущности геоэкономики: «Геоэкономика – 1) концептуальное воззрение, отражающее интерпретацию глобального мира через систему экономических атрибутов; 2) вынесенная за национальные рамки система экономических атрибутов и экономических отношений, определяющих контур глобального экономического пространства, в котором разворачиваются мировые экономические процессы. Геоэкономика выступает как симбиоз национальных экономик и государственных институтов, переплетение национальных и наднациональных экономических и государственных структур; 3) политологическая система взглядов (концепций), согласно которой политика государства предопределяется экономическими факторами, оперированием на геоэкономическом атласе мира (в том числе на национальной его части), включением национальных экономик и их хозяйственных субъектов в мировые интернационализированные воспроизводственные ядра (циклы) с целью участия в формировании и распределении мирового дохода, используя высокие геоэкономические технологии»1. Интернационализированные воспроизводственные ядра квалифицируются им как «вынесенные за национальные рамки процессы расширенного товарного воспроизводства, атрибуты которого имеют специфическую особенность, связанную с тем, что звеньями глобальных воспроизводственных процессов выступают национальные и наднациональные хозяйствующие субъекты». Они отличаются им от блуждающих воспроизводственных ядер, под которыми подразумеваются «циклы (ядра), быстро смещающиеся в те точки мирового геоэкономического атласа (или вновь формирующиеся в них), где создаются максимально выгодные геоэкономические условия для извлечения мирового дохода». Геополитический атлас мира представляет собой, по Э. Г. Кочетову: «1) проекцию ареалов национальных экономик и ареалов транснациональных экономических анклавов, взаимодействующих в мировом экономическом пространстве; 2) интерпретацию глобального пространства в форме, удобной для стратегического оперирования, принятия стратегических решений; 3) членение глобального пространства на отдельные «страницы» (сферы, уровни, срезы и т. п.); 4) поля (пространства) для извлечения мирового дохода»2. Известный экономист пишет о неоэкономике, под которой понимает 1) следующий за постиндустриальным этап цивилизационного развития; 2) цивилизационную модель глобальной системы, опосредованную новым набором ценностей; 3) гармоничный симбиоз техногенных и внесистемных факторов (этнонациональных, культурных, морально-этических и т. п.) для воспроизводства качества жизни. Им описана неоэкономическая модель мира, для которой характерны новые субъекты развития, их новые организационно-функциональные структуры: а) вырождение корпораций, функционирующих на относительно постоянной основе и замена их на временно действующие консорциумы, функционирующие в рамках интернационализированных воспроизводственных ядер; б) перерождение правительственных и государственных органов, так как воспроизводственные ядра, перешагивая через национальные границы, «создают условия для формирования правительств, функционирующих на межгосударственной основе, но в рамках этих ядер». Существенное внимание Э. Г. Кочетов уделяет обоснованию этноэкономических систем как обозначения реально существующих и развивающихся геоэкономических структур, как новейших экономических популяций, выстраиваемых в мировой системе на базе этноэкономической транснационализации, как своеобразного синтеза экономической и цивилизационной теорий1. Не исключая в целом определенной эвристичности и полезности геоэкономического подхода в анализе современной глобальной экономики, тем не менее создается впечатление, что автор настойчиво пытается выдать геоэкономику за продолжение или альтернативу геополитики, особенно читая гневные, но не всегда корректные инвективы по поводу действительно малоубедительных тезисов З. Бжезинского в его книге «Великая шахматная доска», что, однако, не прибавляет аргументированности самой позиции Э. Г. Кочетова. «Расчленение пространства по функциональному признаку на его подпространственные формы (геоэкономику, геополитику, геостратегию, геофинансы, геодемографию и др.), о котором пишет Э. Г. Кочетов, – замечает в этой связи В. И. Пантин, – представляется необходимым, но недостаточным: требуется еще правильное синтетическое видение взаимодействия между всеми этими подпространственными формами. То, что геополитика и геоэкономика связаны между собой, очевидно, но ни геоэкономика не является простым продолжением геополитики, ни геополитика – простым продолжением геоэкономики»2. А. Д. Богатуров, также как и Кочетов отвергающий геостратегические построения Бжезинского, тем не менее констатирует: «Значит ли это, что геополитический метод устарел настолько, что сделался совершенно неприменимым для целей политического анализа? Столь категоричное заключение преждевременно. Однако очевидно, что современная реальность исключает уместность использования геополитического подхода в отрыве от геоэкономического – в той мере, как экономические тяготения приобрели за последний век способность реально влиять на внешнюю политику государств и международные отношения, не проступая явно на уровне формальных государственно признанных и легко обозреваемых изменений-последствий. Магистральной линией методологии анализа скорее всего станет определенный синтез обоих геоподходов, политического и экономического»1. «Вместо противопоставления геоэкономики и геополитики», полагают В. И. Пантин и В. В. Лапин, более плодотворным представляется синтез геополитического и геоэкономического подходов «в рамках направления, которое условно можно назвать геоэкономической политикой и которое изучает роль пространственно-географических и ресурсно-экономических факторов в функционировании политических систем, а также роль пространственных и политических факторов в функционировании экономических систем»2. Геоэкономика, замечают эти авторы, до сих пор не имеет однозначного прочтения или толкования, в самом общем плане представляя собой очередную попытку синтеза политической науки с элементами экономического анализа или же претендуя на место, ранее занимаемое геостратегией. Э. Люттвак, один из родоначальников этой дисциплины, противопоставлял геоэкономику, понимаемую им как теоретическое обоснование государственной политики, нацеленной прежде всего на победу в экономическом соревновании между развитыми государствами, геополитике с ее акцентами на использование военной мощи для достижения внешнеэкономических и внешнеполитических целей3. И здесь можно констатировать, что большинство авторов, занимающихся геоэкономическими исследованиями, игнорируют тот очевидный факт, что классическая геополитика, положениями которой они, как правило, оперируют, достаточно давно уступила место современной геополитике, геополитике взаимозависимого мира. Значительно расширив область своих интересов, спектр используемых подходов и понятий, расширив само исследовательское поле, современная геополитика стала «геополитикой мира», средством поиска согласия в море противоречий международной жизни. В. Л. Цымбурский, участвовавший в одной из дискуссий по докладу Э. Г. Кочетова, следующим образом сформулировал свою позицию: «Геополитику я определяю как форму политического проектирования, конкретно заключающуюся в том, что среди массы данных, присутствующих на географической карте, геополитик выделяет такие конфигурации, которые служат основанием для некоего выдвигаемого им политического проекта. Что же касается экономиста, то он также планирует политику (а именно политику экономическую, отталкиваясь от тех конфигураций, которые ему открываются среди географических данных особого рода – данных, доставляемых экономической географией современности. Поэтому я рассматриваю геоэкономику как отрасль геополитики, достаточно автономную, но, тем не менее, находящуюся в естественном взаимодействии с другими геополитическими отраслями – в частности, с военно-силовой, которую немцы называют «вергеополитик», и с геокультурной»1. Ю. В. Шишков отмечает как «явный перегиб» положения развиваемой Э. Г. Кочетовым геоэкономической концепции, согласно которой в мире «идет распределение производственных обязанностей не между нациями, а внутри транснациональных корпораций». В то же время «сами национальные экономики растаскиваются сразу несколькими транснациональными анклавами как звенья разных комплексов», а «ущербные модели и ложные концепции» «национальных интересов» и «национальной безопасности», равно как и понятия национальных экономик и национальных государств относятся в разряд неких анахронизмов, не совместимых с современными реалиями. В частности, Э. Г. Кочетов пишет: «Ложные концепции и ущербные модели становятся первопричиной лишений и даже гибели миллионов людей. Но, несмотря на уроки новейшей истории, такие концепции и модели продолжают множиться. Этот процесс инициируется сегодня выдвижением таких категорий, как «национальные интересы», нередко, по сути, преподносимые в отрыве от интересов человека и порой трудно осознаваемые им, или «национальная безопасность», базирующаяся на устаревших представлениях о возможностях изоляционного развития и недооценке возможностей взаимовыгодного взаимодействия стран»2. Признавая, что в мире свершается переход «к какой-то, пока еще не ясной, новой стадии мирового экономического пространства», Ю. В. Шишков тем не менее подвергает обоснованному сомнению главное рассуждение Э. Г. Кочетова, заключающееся в следующем: «Продукция, произведенная в рамках интернационализированных воспроизводственных ядер, приобретает товарную форму только при реализации ее в секторе обращения, встроенном в эти глобальные производственные цепи. В сумме эти секторы и составляют мировой рынок, где через мировые цены формируется мировой доход»1. Но в сумме эти секторы, согласно международной статистике, как подчеркивает Шишков, составляют лишь около 1/3 мирового рынка, и уже в силу этого не могут формировать весь мировой доход. В его «формировании участвуют не только остальные 2/3 мирового рынка, но и в значительной мере внутренние рынки ведущих стран мира2. А если учитывать, что в случае, если продукцию или доход создают и/или получают материнские компании транснациональных корпораций, то они включаются в ВВП страны ее базирования, а филиалов – инкорпорируются в ВВП стран пребывания, то лишь в предельном теоретизировании можно говорить о вненациональных «воспроизводственных ядрах» или вненациональном «мировом доходе». В целом, справедливо указывая на возрастание роли экономических факторов в современном мировом развитии и в стратегическом ориентировании современных государств, Э. Г. Кочетов, оказывается, к сожалению, не просто в тенетах элементарного экономикоцентризма, который со времен Бэкона снискал себе не только великолепных адептов, но и не менее убедительных критиков, но и пытается поставить на место геополитики не всегда корректно аргументированные геоэкономические рассуждения. С другой стороны, Э. Г. Кочетов утверждает, что постиндустриализм является простым продолжением индустриальной эпохи и его креативные возможности исчерпываются «всеобщей манией развития», а развитие ускоряется настолько, что «созданная человеком колесница начала наезжать на него, отнимая у него духовные силы». В связи с тем, что «мир вступил в фазу техногенного изматывания и пожирания всех видов ресурсов», он предлагает для доказательства этих своих заключений «перенести события во внутреннее пространство и внутренний контекст» мирового развития, что становится возможным благодаря новой, как он полагает, методологической парадигме – геогенезису. Как отмечает в этой связи В. И. Пантин, подобный подход вовсе не нов и известен в науковедении. К тому же игнорирование в такой постановке вопросов времени и временных сдвигов вряд ли можно признать продуктивным, так как здесь «скорее речь должна идти о выделении базисных пространственно-временных структур, описывающих динамическое многообразие процессов и состояний, характерных для человека и общества. Этими базисным структурами могут быть: циклы и волны, лежащие в основе жизни любого человека и любого общества; финансовые, информационные, энергетические и другие потоки, обеспечивающие интеграцию мирового геоэкономического пространства и его динамичное воспроизводство во времени; ключевые динамические структуры, обеспечивающие целостность человеческого общества»1. Равным образом вряд ли корректно утверждение Э. Г. Кочетова о том, что блуждающие «интернационализированные воспроизводственные ядра», по мере «политизирования» обусловливаемых ими экономических границ, станут провоцировать возникновение новых государственных образований. В подобной ситуации, полагает В. В. Соколов, «скорее можно ожидать появления специальных наднациональных или транснациональных координирующих органов, которые будут действовать не взамен национальных правительств, а совместно с ними»2. С. А. Афонцев, обращая внимание на общеметодологическую сторону подобных вопросов, подчеркивает, что «акцент на экспансии методов экономической науки неизбежно обусловливает некоторую односторонность анализа», когда речь идет о современных процессах, имеющих еще и политическую компоненту. «Экономико-политический подход, – пишет этот автор, – является для экономистов лучшей альтернативой «обскурантистской» позиции, в рамках которой роль реальных политических механизмов формирования экономической политики либо игнорируется, либо принимается как исходная данность, анализом которой должны заниматься политологи, а не экономисты»3. Совершенно ясно, что новая научная парадигма, способная объяснять реалии глобализирующегося мира, может возникнуть, лишь опираясь в том числе и на современные геополитические, и на геоэкономические исследования без какого-либо их противопоставления или подмены. Важным представляется и признание самого Э. Г. Кочетова в одной из последних работ, что «геополитика не сходит со сцены», хотя и должна уйти ради благ все той же геоэкономики. «Вопрос, – пишет он далее, – в другом: сцепленный глобальный мир не может до бесконечности руководствоваться идеями геополитики, бессмысленно бросая впустую огромные материальные и интеллектуальные ресурсы, обрекая на гибель целые поколения во имя мифических, искусственно подогреваемых национальных идей... На господствующие позиции выходит новое пространство – геоэкономическое, которое в определенном смысле придавливает вселенскую геополитическую ненависть, передаваемую по наследству от поколения к поколению. Оно несет в себе более здоровое начало, ориентируясь на здравый смысл, на реальные прагматические ценности человеческого бытия, хотя и оно не освобождено от своего спектра вызовов и угроз»1. Но не геополитика же родила ту «вселенскую ненависть», которую нужно «придавливать» геоэкономикой? И она ли лежит в основе «мифических, искусственно подогреваемых национальных идей», требующих для четырех пятых человечества более или менее сносных условий жизни в связи с тем известным обстоятельством, что перераспределение «мирового дохода» «интернационализированными воспроизводящими ядрами» углубляет, а не выравнивает пропасть между богатыми и бедными странами? И если «геопространство» не лишено «своего спектра вызовов и угроз», то нужно ли приписывать современной геополитике желание и потребность «бессмысленно бросать впустую огромные материальные и интеллектуальные ресурсы, обрекая на гибель целые поколения»? Свой особый взгляд на современную мировую экономику формулирует В. Л. Иноземцев, не поддерживающий концепций становления некоей новой глобальной экономики. По его мнению, в мире идет «формирование нового международного порядка, характеризующегося прежде всего углублением и расширением пропасти, отделяющей постиндустриальные страны от всего остального мира. Фундаментальной основой этих важнейших процессов является вызревание в наиболее развитых странах Запада качественно новый тип технологического и хозяйственного уклада, в котором роль главного производственного ресурса начинают играть информация и знания»2. В известных своих трудах этот автор не только детальнейшим образом рассматривает отличия современной хозяйственной системы от экономики индустриального общества, но и уточняет соотношение широко распространенных двух терминов, используемых для характеристики постиндустриального сектора новой экономики: «knowledge economy», то есть экономики, основанной на знаниях, и «information economy» – экономики, базирующейся на информации. Иноземцев пишет в этой связи: «Утверждая, что современная хозяйственная система представляет собой экономику знаний, а не информационную экономику, мы стремимся подчеркнуть, что важнейшим производственным ресурсом общества становится не столько информация как относительно объективная сущность или набор данных о тех иди иных производственных и технологческих процессах, сколько знания, то есть информация, усвоенная человеком и не существующая вне его сознания»1. Он считает, что информация и знания качественно различны, причем эти отличия прослеживаются по целому ряду направлений: во-первых, информация, будучи раз произведенной, доступна сколь угодно широкому кругу людей, а ее усвоение тем или иным человеком не предполагает ее отчуждения у кого бы то ни было; напротив, знания, не существующие в объективизированной форме, доступны в своем аутентичном виде только их создателю и в принципе неотчуждаемы, так как любая их передача изменяет их первоначальное качество; во-вторых, информация тиражируема и издержки на производство очередной копии носителя ее первоначальной версии с каждым новым этапом технического прогресса стремится к нулю; создание же новых знаний требует по мере развития информационной системы усвоения все большего объема данных и поэтому каждый новый успех в приумножении знаний требует все больших усилий; в-третьих, приобретение информации в ее объективизированном виде требует все меньших затрат, и в этом отношении информация доступна и демократична; напротив, знания возникают как следствие достижения личностью высокого интеллектуального уровня, обусловленного не только образованием, но зачастую и наследственными факторами, и в этом отношении знания редки, они становятся основой не равенства, а новой социальной стратификации; в-четвертых, хотя информация весьма специфическим образом переносит свою стоимость на тот продукт, в производстве которого применяется (как правило, переносимая стоимость значительно выше издержек тиражирования), только лишь знания обладают свойством безграничного самовозрастания; в-пятых, информация, как и любой другой производственный ресурс, может быть и является объектом собственности, и в этом отношении информационная экономика имеет сходство с индустриальной; напротив, знания, в отличие от любого другого производственного ресурса, могут быть и являются лишь объектом владения, и в этом качестве образуют базу для качественно новой хозяйственной системы. «Преобразование информационной экономики в экономику знаний, – заключает В. Л. Иноземцев, – окончательно уводит хозяйственную систему от присущей индустриальному обществу объективной основы в сферу устойчиво нарастающего субъективизма. Именно в этом, на наш взгляд, качественное отличие экономики знаний от информационной экономики»1. Формулируя собственное видение новой постиндустриальной хозяйственной системы, В. Л. Иноземцев основывается не только на опыте развития экономики наиболее развитых современных государств, мнениях и оценках современных исследователей постиндустриального общества, но и учитывает теоретические предсказания основоположников концепции постиндустриализма. В предисловии к книге Д. Белла «Грядущее постиндустриальное общество», изданной в 1999 году на русском языке, В. Иноземцев подчеркнул, что среди одиннадцати признаков постиндустриального общества американский социолог пять увязывает непосредственно с научным прогрессом, а три из них располагает на первых позициях в этом списке, особо выделив центральную роль теоретического знания, создание новой интеллектуальной технологии и рост класса носителей знания2. Все указанные характеристики подчеркивали одно и то же – постиндустриальное общество порождалось успехами науки, развивалось благодаря успехам науки и реально должно было управляться той социальной стратой, которая сделала эти успехи возможными. «Совершенно очевидно, – заключал Д. Белл, – что постиндустриальное общество представляет собой общество знания в двояком смысле: во-первых, источником инноваций во все большей мере становятся исследования и разработки (более того, возникают новые отношения между наукой и технологией ввиду центрального песта теоретического знания); во-вторых, прогресс общества, измеряемый возрастающей долей ВНП и возрастающей частью занятой рабочей силы, все более однозначно определяется успехами в области знания»3. Этому автору свойственен оптимистический взгляд на развитие постиндустриальных тенденций в планетарном масштабе, он считал возможным в обозримой перспективе вхождение новых азиатских индустриальных стран в постиндустриальную сферу развития, а также образование атлантико-тихоокеанского «пояса» развитых государств. Глобализация рассматривалась Д. Беллом как объективный процесс универсализации постиндустриального общества, в чем он усматривал основное содержание мирового развития на переходном к новой общечеловеческой цивилизации этапе истории. Однако нужно отдать должное этому мыслителю: в отличие от множества современных авторов, сконцентрировавших свое внимание исключительно на глобализации, имея в виду ее унификаторские интенции и тенденции, он в своих работах развивал идею, согласно которой социальный прогресс, по мере продвижения человечества к постиндустриализму, становится все более разнообразным, а его формы – намного отличающимися друг от друга, нежели это было прежде. Д. Белл считал, что общество не представляет собой единой системы, а состоит из трех весьма разнородных сфер: экономической, политической и культурной. Первая имеет системный характер, вторая представляет собой скорее искусственно созданный порядок или строй, третья же является полем господства стилей и направлений жизни. Ввиду относительной автономности развития каждой из сфер и меняющегося механизма их взаимодействия нельзя говорить о будущем как таковом, рассуждая лишь о перспективе человечества в той или иной области («не существует просто «будущего», понимаемого как единое созвездие, к которому мы приближаемся сквозь время.., необходимо уточнить, будущее какого объекта имеется в виду: будущее экономики, будущее ресурсов, будущее американской политической системы и т.д.»)»1. В. Л. Иноземцев и вовсе отрицает глобализацию как особый феномен, причисляя себя к тем специалистам, которые полагают, что «глобализация не так уж и глобальна». Анализируя статистику современной международной торговли, движения и капиталов и перетоков рабочей силы, он приходит к выводу, что «с середины 90-х годов отчетливо обозначилась тенденция к замыканию постиндустриального мира»2. Основываясь в своих оценках постиндустриальной экономики на мнениях Д. Белла, но во многих случаях и дискутируя с ним, формулируя прямо противоположные выводы, В. Л. Иноземцев в меньшей или большей степени учитывал и мнения других теоретиков постиндустриализма, которые обосновывали сходные с ним мнения или оценки, служившие исходными моментами для развития им собственных суждений. Согласно мнению американского футуролога Э.Тоффлера, к примеру, постиндустриальная экономика с самого начала демонстрировала ряд своих принципиальных особенностей, делавших ее качественно отличной от экономических реалий индустриальной поры. Характерной чертой формирующегося постиндустриального общества становится двухсоставная экономика, состоящая из сектора производства материальных благ и услуг, где доминируют законы рыночных отношений, и сектора «производства человека», где осуществляется накопление «человеческого капитала» и не остается места отношениям спроса и предложения3. Причем именно развитие «экономики для себя» все больше определяет динамику и структуру рыночных отношений, экономическую конкурентоспособность той или иной страны на международной арене, хотя «производством человека» все меньше занимается государство и все больше гражданское общество, общественные ассоциации и сами граждане. В. Л. Иноземцев в этой связи констатирует, что «в 90-е годы основными источником хозяйственного развития постиндустриальных стран становится реинвестируемый интеллектуальный капитал, аккумулируемый промышленными и сервисными компаниями, капитал, самовозрастание которого не сокращает личного потребления граждан, а фактически предполагает его», а «повышение творческого потенциала людей, суммарного интеллектуального капитала нации, ее динамичное развитие, не зависящее от динамики традиционных показателей экономического роста и производительности – вот главный арсенал конкурентной борьбы, определяющий хозяйственное могущество основных субъектов мировой экономики в ХХI столетии»1. Э. Тоффлер предрекает в этой связи известную «демаркетизацию» постиндустриальной экономики. «Героическая эпоха построения рынка закончилась — ее заменит новая фаза, в которой мы будем просто поддерживать, обновлять, совершенствовать трубопровод (так квалифицируется «всемирная сеть обменов — рынок» — авт.), — писал ученый из США. — Мы, несомненно, станем перестраивать его важнейшие участки, чтобы они могли вместить безмерно увеличившиеся потоки информации. Система рынка все больше будет зависеть от электроники, биологии и новых социальных технологий. Разумеется, на это также потребуются ресурсы, воображение и капитал. Но по сравнению с изнурительным усилием маркетизации Второй волны (индустриальной экономики — авт.) эта программа обновления потребует значительно меньше времени, энергии, капитала и фантазии, меньших материальных затрат и меньших людских ресурсов, чем изначальный процесс построения рынка. Какой бы сложной ни оказалась конверсия, маркетизация уже не будет главным проектом цивилизации. Таким образом, Третья волна создаст первую в истории «трансрыночную» цивилизацию»2. В. Л. Иноземцев, не соглашаясь с мнением Д. Белла о том, что постиндустриальное общество нельзя квалифицировать как постэкономическое, тем не менее приходит к выводу: эффективность постиндустриальной экономики и, в частности, прогресс материального производства «зависят в большей мере от эволюции составляющих общество людей, нежели от закономерностей собственно экономического развития», «совершенствование качеств личности становится залогом и содержанием хозяйственного прогресса, а такой подход, и это нельзя не признать, прямо противоречит традиционной экономической теории, сформировавшейся как наука о закономерностях производства материальных и нематериальных благ, а не личности»1. Специалисты вполне аргументировано ставят вопрос о складывании постиндустриального экономического способа производства, который призван создать производственно – распределительную базу будущей цивилизации. Его главным элементом единодушно признается научное знание, кот