Содержание

Введение

«Русский человек все, что мог, сделал в Сибири с необыкновенной энергией, и результат трудов его достоин удивления по своей громадности», - писал историк Сибири и общественный деятель Н.М. Ядринцев.

На протяжении XVII века в истории России происходили большие перемены. Они касались всех сторон её жизни. Территория Российского государства расширилась. Кроме Сибири в состав России вошли Левобережная Украина с Киевом и область Запорожья. Пределы России подошли к Тихому океану на востоке, к Северному Кавказу и Казахстану на юге.

Страна была феодальной, господствовала феодальная собственность на землю, оформлялась общегосударственная система крепостного права. Увеличение товарного производства привело к резкому росту городов. В последней четверти XVII в. отчетливо проявляются тенденции оформления абсолютизма. С уходом с политической сцены бывшего «царя» Сибирского ханства Московское правительство, в соответствии с тогдашними политическими воззрениями, считает себя теперь полным наследником Сибирского ханства. Отныне освоение Сибири становится делом исключительно внутренней политики Русского государства, делом русского народа.

В связи с вышеизложенным выбор темы работы «Социальные конфликты в Сибири в XVII веке» является актуальным и обоснованным.

Цель и задачи работы рассмотреть особенности социальных конфликтов в Сибири в XVII веке.

Объектом исследования является Сибирь в XVII веке.

Предметом – социальные конфликты.

Работа состоит из введения, четырех пунктов, заключения и списка литературы.

В качестве источников использовались учебники и статьи следующих авторов: Алексеева А.А., Миненко Н.А., Покровского Н.Н., Прошанова С.Л. и других, а также электронные ресурсы.

1 Определение социального конфликта, его сущности и специфики

Вопрос о существовавших в России XVI - XVII вв. социальных конфликтах, конфликтогенности сложившихся в тот период русской истории ситуаций, вполне естественным будет начать с определения социального конфликта, его сущности и специфики.

Будучи предметом изучения ряда наук, социальные конфликты в большинстве работ как правило наделяется таким существенным признаком как противоборство, столкновение участников конфликта, преследующих противоположные цели, которые могут быть достигнуты только в противодействии, борьбе за счет ущемления интересов другой стороны.

Сущность социального конфликта заключается не столько в возникновении противоречия, столкновении интересов, сколько в противодействии субъектов социального взаимодействия и в способе разрешения создавшегося противоречия.

Источником такого противоборства выступают социальные противоречия, обострившиеся до высшей стадии, когда исчерпаны другие способы их снятия или устранения. В качестве противоречий выступают, как правило, социальные интересы, отражающие различные ценностные ориентации и нормы социальных субъектов - конфликт в данном случае выступает средством, способом разрешения социальных противоречий в социальном взаимодействии субъектов.

Разновидности таковых с различных сферах общественной жизни - политике, экономике, праве, военной сфере и т.п. позволяет заключить , что все виды конфликтов обладают всеми свойствами, общими для социальных конфликтов и наряду с этим содержат некоторые специфические, отличающие их от других конфликтов свойства[1]
.

Следовательно, социальный конфликт выступает наиболее острым социальным процессом и способом разрешения значимых противоречий, возникающих в процессе социального взаимодействия различных социальных субъектов (личностей, групп, классов, этносов, наций, народов, государств и т.д.). Социальный конфликт заключается в противодействии субъектов друг другу и, как правило, сопровождается негативными эмоциями и чувствами, направленными на противостоящую сторону.

Не все противоречия интересов приводят к социальным конфликтам, но чтобы конфликт стал неизбежным - противоречия должны приобрести антагонистический характер.

Социальный конфликт выступает своеобразным социальным механизмом, способствующим развитию социальной общности, движению вперед, решению и снятию накопившихся проблем социальной стагнации и противоречий социального прогресса. В конечном счете, социальный конфликт ведет к установлению и достижению (временному) согласия и социального порядка.

Вопрос о социальных конфликтах в России необходимо начать с определения условий их возникновения, т.е. необходимо сформировать образ России того времени. Характеризуя его можно говорить о складывании единого русского государства. В него вошли земли Великого Владимирского княжения, Новгорода, Пскова, Рязани и Смоленска. Политически можно говорить о существовании деспотии. "Деспотия", чей корень есть греческое despotes, имеет более ли менее ту же этимологию, что и patrimonial, Р.Пайпс, характеризуя ее говорит об отклонении от истинно монархической власти, (которая, читается, уважает право собственности своих подданных) или ее извращение., называя его вотчинным режимом, самостоятельная форма правления. Вотчинный строй, так он это называет[2]
.

«Здесь конфликтов между суверенитетом и собственностью нет и быть не может, ибо, как и в случае первобытной семьи, в которой главенствует pater familias, они есть одно и то же. Деспот ущемляет право собственности своих подданных; вотчинный правитель просто-напросто вообще не признает за ними этого права».

Власть русского царя ничем не ограничена, по мнению иностранцев, в полноте ее никто их европейских монархов не мог сравниться с московским государем. Далее он пишет «при вотчинном строе не может быть четкого разграничения между государством и обществом, постольку, поскольку такое разграничение предполагает наличие не только у суверена, но и у других лиц права осуществлять контроль над вещами и (там, где существует рабовладение) над людьми. В вотчинном государстве нет ни официальных ограничений политической власти, ни законоправия, ни личных свобод». Тем не менее Пайпсу очевиден достаточно печальный факт «в нем может иметься высокоэффективная политическая, хозяйственная и военная организация, происходящая из того, что всеми людскими и материальными ресурсами страны распоряжается один и тот же человек или люди - король или бюрократы.

Внук Ивана III, Иван IV (Грозный) принял новый титул "Царь и Великий Князь Всея Руси". Первый период правлении Ивана IV был одной из светлых страниц русской истории. В то время молодой царь был под влиянием культурных и гуманных сотрудников. С их помощью был проведен ряд реформ: местное самоуправление, участие представителей населения в суде и т.д.

Закончив проведение реформ, Иван IV завоевывает Казанское и Астраханское татарские ханства - остатки Золотой Орды на Волге. Он также успешно начинает борьбу с западными соседями за выход к Балтийскому морю.

Последние 20 лет жизни Ивана Грозного, в отличие от первого периода, были мрачными в русской истории. Резкая перемена к худшему в его характере граничила с душевной болезнью. Он стал подозревать в измене всех бояр. Своих ближайших сотрудников он отправил в ссылку. Некоторые, спасаясь от него, бежали за границу.

Для борьбы с противниками нового жестокого режима Иван Грозный создает военно-полицейский аппарат - Опричнину. Целые области передаются им в управление опричнины. Злоупотребления и произвол опричников, казни невиновных вызывают общее недовольство в стране. В это же время война с западными соседями приняла неудачный оборот.

В конце правления Ивана Грозного произошло замечательное событие: богатые уральские промышленники Строгановы организовали поход против остатков Орды за Уральским хребтом. Отряд казаков во главе с атаманом Ермаком разбил войска татарского хана и захватил его столицу. Таким образом, был открыт путь дальнейшего освоения русскими Сибири.

После Ивана Грозного царем был его сын Федор, слабый и неспособный к правлению человек. Фактически правил за него умный и способный боярин Борис Годунов, на сестре которого был женат царь Федор.

Со смертью бездетного Федора прекратилась династия Рюрика, и царем был избран Борис Годунов. Первые годы его правления были удачными, но в 1600 г. наступили трудности: интриги бояр, не желавших признавать его царем, неурожайные годы, вызвавшие голод, и крестьянские восстания.

Симптомами тех социальных конфликтов стали проявление недовольства в форме выступлений, массовых движений; возникновение социальной напряженности, социального беспокойства; поляризация и мобилизация противодействующих сил и организаций; готовность действовать определенным (чаще всего радикальным) образом.

Социальное недовольство этих групп были обусловлено рядом обстоятельства, не выяснив которые невозможно понять содержание и характер начинающегося конфликта, тем более определить его интенсивность и последствия[3]
.

Как правило, осознание ущемленности собственных интересов и выбор способа противодействия "сопернику" осуществляются внутри общества не всей социальной группой непосредственно, а постоянно (профессионально) выражающими ее интересы институтами (политическими лидерами). Таковыми в тот период стали Дмитрий Отрепьев, известный как Лжедмитрий первый, Борис Годунов, ряд царедворцев и др.

Возжелав сохранить или изменить условия своей жизни, свой социальный статус - необходимая предпосылка конфликтного поведения они отрыто выступили против власти.

Любой социальный конфликт, так или иначе, влияет на многие общественные процессы, и на массовое сознание особенно. Он не оставляет равнодушными даже пассивных наблюдателей, ибо воспринимается чаще всего если не как угроза, то во всяком случае как предупреждение, как сигнал возможной опасности. Социальный конфликт вызывает сочувствие одних и порицание других даже тогда, когда не задевает непосредственно интересы не втянутых в него групп. В обществе, где конфликты не скрываются, не затушевываются, они воспринимаются как нечто вполне естественное (если, конечно, конфликт не угрожает существованию самой системы, не подрывает ее основ).

Но даже и в этом случае факт конфликта выступает как своеобразное свидетельство социального неблагополучия в тех или иных масштабах, на том или ином уровне общественной организации. Стало быть, он выступает и как определенный стимул для внесения изменений в осуществляемую политику, законодательство, управленческие решения и т. д.

Возникающие конфликты могут свидетельствовать не только об объективных трудностях и нерешенных проблемах, о тех или иных социальных аномалиях, но и о субъективных реакциях на происходящее. Последнее не менее важно. Американские исследователи Роджер Фишер и Уильямс Юри отмечали в этой связи: В конечном счете, однако, причиной конфликта является не объективная реальность, а происходящее в головах людей.

Социально-психологическая составляющая конфликта может действительно иметь самодовлеющее значение. Неадекватное отражение массовым сознанием происходящих в обществе перемен (например, смена правителя), реакция на те или иные политические решения или спорные вопросы (например, коме передать властвующие полномочия при смене монарха) способны сами по себе вызвать конфликтную ситуацию и даже масштабный конфликт между активными группами населения и властью. В данном случае конфликт будет выступать как своего рода предупреждение, требование, призыв внести изменения в предполагаемые действия, не допустить осуществления тех из них, которые противоречат общенациональным интересам. Конфликт сам по себе еще не выражает в полном объеме причины, его детерминировавшие, и социальные источники, его питающие и поддерживающие. Конфликт лишь побуждает к этому. Однако в ходе конфликта более ясно выражаются интересы и ценностные ориентации его участников, что само по себе чрезвычайно важно для выяснения всех причин и обстоятельств, породивших конфликт. Социальный конфликт, имеющий значительные масштабы, оказывает поляризующее воздействие на общество (социальные слои и группы), как бы разделяя его на тех, кто участвует в конфликте, сочувствует ему, порицает его. На тех, кто участвует и сочувствует конфликту, последний оказывает консолидирующее воздействие, сплачивает и объединяет их. Происходит более глубокое уяснение целей, во имя которых разворачивается противоборство, "рекрутируются" новые участники и сторонники. В той мере, в какой конфликт несет в себе конструктивное или деструктивное начало, способствует разрешению противоречий, он может рассматриваться как прогрессивный или регрессивный. Конфликт, даже оказывающий позитивное воздействие, ставит вопрос о цене осуществляемых под его воздействием изменений. Какие бы цели ни провозглашались и как бы важны они ни были, но для их осуществления приносятся в жертву человеческие жизни, возникает вопрос о нравственности такого конфликта, о его действительной прогрессивности[4]
.

2 Заселение Сибири, как форма социального протеста

Как известно, заселение Сибири русскими проходило в два этапа. При этом именно вторая волна колонизации Сибири - земледельческая – оказала решающее воздействие на формирование сибирского крестьянства. Кроме того, следует учитывать и нараставшую с начала XVIII в. внутрисибирской миграции, когда переселенцы первой – торгово-промысловой – волны покидали оскудевшую к тому времени на пушные богатства тайгу, и поселялись в пригодных для земледелия районах Сибири.

Старинные связи Поморских уездов с Зауральем, проистекающие еще из промыслового предпринимательства первых русских землепроходцев в Сибири, продолжают влиять на процесс заселения Сибири и в XVII-XVIII веках.

Веками бытовавший взгляд поморских крестьян на землю как на собственность, «вотчину», при попытках правительства в XVII в. ограничить их право распоряжения своими вотчинными землями порождал упорное сопротивление.^[5]

Следует отметить, что активность русского переселенческого движения в Сибирь напрямую зависела от внутриполитической ситуации.

Большую часть переселенцев в Сибирь на протяжении XVII-XVIII веков составляли северорусские черносошные крестьяне, искавшие в переселении освобождения от тяжелого феодального гнета. С 1660-х годов именно в Поморье произошло резкое усиление прямых налогов, в частности, удвоение так называемых стрелецких денег.^[6]

В XVII-XVIII вв. стремление крестьян сохранить (или вернуть) черносошное состояние проявлялось в многочисленных актах неповиновения светским и духовным (монастырским) властям, порождало многочисленные челобитные к власти верховной с прошениями вернуть их в «черные сохи».^[7]

Челобитные поморских крестьян были насыщены многочисленными аргументированными ссылками на соответствующие поземельные документы, обращениями к прецедентам прежних разбирательств. Несомненно, эта активная деятельность по отстаиванию собственных прав развивала правосознание и правотворчество поморского крестьянства, способствовало формированию так называемого свободного «поморского» духа, который наложил значительный отпечаток на формирование мировоззрения сибирского крестьянства.

Борясь за свой черносошный статус северный крестьянин отстаивал и требования возвращения захваченных феодалами земель в черные земли. Как указывают исследователи, нигде в России крестьяне не добились большего успеха, чем в Поморье, где крестьянам удалось отстоять не только границы своих земель, но и свой незакрепощенный статус.^[8]


Черносошный крестьянин был гражданином государства, в пользу которого платил налоги и нес повинности, то есть крепостные отношения, основой которых было право собственности крепостника на личность крестьянина, к статусу черносошного крестьянина не могли иметь прямого отношения.

С ростом феодального гнета, отстаивая собственную личностную свободу, крестьяне были все же вынуждены покидать свои вотчины.

Несмотря на имевшие место колебания и попытки воспрепятствовать стихийному переселенческому потоку из Поморья в Сибирь, правительство в итоге убедилось в собственной неспособности преодолеть крестьянское сопротивление. Интересно отметить, что тем самым правительство отнюдь не пренебрегло закрепостительными установлениями Соборного уложения 1649 года. По закону, сыску и возвращению подлежали только те черносошные крестьяне, которые бежали во владения вотчинников и помещиков.^[9]


В условиях Сибири это требование становилось бессмысленным.

А.А. Преображенский, приведя множество данных из исследованных им документов (отпускных писем, проезжих или подорожных памятей), пришел к выводу, что кроме нелегальных, существовала и значительная по численности группа крестьян, легально отпущенных «мирскими» властями^[10]


.

Одной из основных причин ухода черносошных крестьян из Поморья в Сибирь, независимо от того, был он легальным или нет, А.А. Преображенский называет помимо прочих и высокую степень социального расслоения поморской деревни, сложившуюся на протяжении XVII в. По его мнению, в результате этого процесса «мирские» власти не препятствовали выходу разорившихся крестьян из общины, справедливо находя в этом выгоду и облегчение для всех остальных ее членов.^[11]

Поморские уезды, в силу почти полного отсутствия в них вотчинного (кроме церковного и дворцового) землевладения, развивались в экономическом отношении быстрее сопредельных территорий.

В любом случае, поморские крестьяне, составляя абсолютное большинство среди переселенцев, принесли в Сибирь обширный комплекс представлений о государственном и общественном устройстве, сложившийся в течение многих десятилетий на основе осознанной крестьянской борьбы за собственные права.

Во многом на процесс формирования сибирского крестьянства повлиял и приток беглых из других регионов страны. При этом центральная администрация практически не прилагали усилий по содействию в их возвращению к владельцам, предлагая самим владельцам организовывать сыск своих крестьян на бескрайних сибирских территориях.

Так, например, когда в 1699 г. правительство Петра I пожаловало Г.Д. Строганову новые владения в Соликамском уезде, местное население отнеслось к переходу в крепостное состояние резко отрицательно. В начале 1700 г. с Урала в Сибирь двинулись «семей з двести и болши ис пермских чюсовских ево вотчин, отбиваясь от людей ево боем и стреляя из ружья и из луков в те ж сибирские городы по подговору прежних беглых ево крестьян»^[12]

Деятельность по сыску встречала не только активное сопротивление со стороны самих беглых, но и определенное противодействие со стороны сибирской администрации, заинтересованной в притоке населения. И если ценой больших усилий и значительных финансовых затрат Строганову все же удалось «сыскать» значительную часть ушедших от него в Сибирь крестьян (на что, кстати, было потрачено не одно десятилетие), то сыски черносошных крестьян были заведомо безрезультатными и велись в гораздо меньшем масштабе, превращаясь в мероприятия по учету пришлого населения.

Формирование в Сибири крестьянства завершается к началу XVIII столетия и ведущая роль в этом процессе, в итоге, принадлежала именно государственным крестьянам, непосредственным эксплуататором которых являлось феодальное государство.

Специфическую категорию феодально-зависимого населения составили приписные крестьяне уральских, нерчинских и алтайских заводов. По характеру основной феодальной повинности (заводская «барщина»), приписная деревня напоминала крепостную. Однако приписной крестьянин, в отличие от помещичьего, признавался субъектом гражданского и публичного права. Верховная власть рассматривала приписное крестьянство как особую категорию в составе государственного крестьянства. ^[13]

Отсутствие в Сибири сколько-нибудь развитого помещичьего землевладения, отдаленность ее от центра страны, огромные пространства, обусловили как особую специфику сознания местного крестьянства, так и характер взаимоотношения крестьянской общины с органами власти. Правительство и сибирская администрация были не в состоянии держать деятельность общины под постоянным контролем, что было возможно в густозаселенном центре России.^[14]

К концу XVIII века сибирское крестьянство было представлено тремя группами. Группа «государевых» - пашенных и оброчных - крестьян (96% от общего числа), группа монастырских крестьян (3,5%) и лично зависимые (абсолютное меньшинство – 0,5%).^[15]

Общеизвестно, что в Сибири так и не возникло помещичьего хозяйства, не появились четко оформленные слои поместных и крепостных крестьян. Тем не менее, и это легко проследить в лозунгах антифеодального движения, антикрепостнические настроения были сибирскому крестьянству весьма близки, и активно поддерживались. В то же время на всю Сибирь к концу XVIII приходилось лишь несколько десятков незначительных по своей величине поместий, а число крепостных крестьян было мизерным.

В XVIII – начале XIX вв. на Востоке страны вольноколонизационный поток шел по прежнему из Поморья.

Таким образом, в Сибири сформировалось крестьянство, феодально зависимое от государства, а не от частных владельцев. Исследователи отмечают, что типологически сибирское крестьянство находится ближе к государственному (черносошному) крестьянству Европейского Севера России, что в силу описанных особенностей его формирования и неудивительно. Как и черносошные крестьяне Поморья, они реально пользуются значительными владельческими правами на свои земли, степень их личной зависимости гораздо слабее, чем в помещичьей деревне. Отмечается и значительная близость материальной и духовной культуры крестьян по обе стороны Уральского хребта. Общерусские социально-утопические легенды имеют широкое хождение в Сибири, а поиски русскими сказочного Беловодья связаны с реальной историей алтайских крестьян.[16]

В то же время, XVIII век ознаменовался окончательным формированием региональных черт народной культуры, которые определили в дальнейшем этнографический и культурный облик сибирской деревни.

Тем не менее, несмотря на некоторые имевшиеся особенности развития, характер существования, бытовой уклад и социально-политические представления крестьянского населения Сибири в основном не отличались от общероссийских. Объясняется это тем, что они были привнесены на сибирскую территорию русскими же земледельцами, а не формировались на рассматриваемых территориях на протяжении многих столетий, как это было в центральной части страны.

Общерусские закономерности развития крестьянского сознания были характерны и для Сибири, при этом их действие усиливалось не только постоянным переносом соответствующих идей, сюжетов за Урал как в ходе крестьянской колонизации, но и благодаря ссылке, так как в Сибирь ссылали и самозванцев с их сторонниками, и активных распространителей различных слухов и легенд о монархах.^[17]

В общей массе ссыльных, впрочем, преобладали крестьяне, пострадавшие за свои антифеодальные настроения, из Центральной части России. В XVIII веке большую часть ссыльных составляли помещичьи крестьяне. Только с 1760 по 1780 гг. в Сибири (без Иркутской губернии) было помещено до 40 тыс. душ м. и ж. пола.^[18]

Активно применяя ссылку как форму наказания, правительство, само того не желая, стимулировало активность крестьянства в антифеодальной борьбе.

Исследователи отмечают, что процесс вольнонародной колонизации, являвшийся отражением антифеодальной борьбы масс, проходил в неразрывной связи лозунгов социального и религиозного протеста, создавая единую оппозицию церкви и бюрократии.^[19]

Практика абсолютистского государства по использованию результатов народной колонизации, которая осуществлялась под демагогическими лозунгами, обещавшими излияние «монарших милостей», способствовала закреплению в крестьянском сознании социально-политических иллюзий.

3 Городские восстания

Очень часто встречается ошибка, заключающаяся в том, что авторы, говоря о Сибири, все время подменяют ее Россией. Так, утверждают (по всей видимости, исходя из текста песни о несчастном путешественнике через Байкал на омулевой бочке), что «угрюмый образ Сибири-каторги в конечном счете заслонил в общественном сознании все остальное». Но это в русском общественном сознании, в сознании каторжан и мигрантов. Особенно «несчастны» такие песни были у белорусских крестьян-переселенцев. Но ни в одной дошедшей до нас казачьей песне, ни в одной сказке или песне местных старожилов уныния и «несчастья» нет и в помине. Возьмите знаменитый цикл об Албазинском «сидении»: размах, удаль, порой жестокость, смерть, но горечи нет! Это как в песне о Стеньке Разине, который бросает княжну за борт - никто же не плачет по княжне! Сибирский мужик слишком прагматичен, чтобы горевать о какой-то свободе и воле, его интересуют сугубо конкретные дела. Интересный случай в этом отношении произошел в деревнях Тобольского наместничества в 1786 г., где объявился некий Петр Пургин, который выдавал себя за Петра III. Но обещал он крестьянам не землю и волю, как Емельян Пугачев, а «што не будет государственных податей на девять лет и тем более смущал простых людей».

Русский человек и абориген уже довольно долго знали друг друга, прежде чем в Сибири были построены первые «государевы» города. Первые контакты русских и коренных жителей Западного Зауралья, и даже района Мангазеи, относятся еще к XI веку. После присоединения к Московскому государству Великого Новгорода и «Великой Перми», после большого похода московской рати в 1499-1500 гг. великие князья уже официально включили в свой титуляр название царей Югорских, Кондинских, Обдорских. С этого времени народы края официально уже считались данниками и вассалами Москвы и даже не систематично платили реальную дань.

Некоторые авторы, рассуждающие об общем в ментальности колонистов на новых землях, считают, что «в порубежье не боялись подняться за свободу с оружием в руках». И далее приводят в доказательство слова замечательного историка и публициста Н. Я. Эйдельмана (которые, правда, до него говорил А. И. Герцен) о том, что «главные народные войны зажигаются не в самых задавленных, угнетенных краях», а «в зонах относительно свободных, и уже потом с казачьих мест переносятся в мужицкие, закрепощенные губернии».

Но это утверждение Н. Я. Эйдельмана не подходит к Сибири. Весь парадокс российской истории заключается в том, что в XVII-XVIII вв., когда Сибирь была относительно свободна от Москвы, в ней ни разу «не зажигалась» эта «главная народная война»; более того, ни Разин, ни Пугачев не нашли здесь многочисленных и активных сторонников.

В Сибири все было проще и сложнее одновременно. Не проходило и года, чтобы не пылали русские деревни и остроги, ежегодные ясачные сборы служилых людей нередко превращались в вооруженные столкновения, а основание русских городов выглядело как военная экспедиция в чужую страну. Тем не менее официально у нас не было никаких войн с тогдашними феодальными правителями и аборигенными князьками Сибири. Несмотря на то, что степень ожесточения доходила до предела с обеих сторон. Можно вспомнить, что, когда А. Воейков окончательно разгромил Кучума в 1598 г., он приказал казнить захваченных пленных, которые уже никакой опасности не представляли. Впрочем, и противники были тоже немилосердны, особенно к своим соплеменникам, перешедшим на сторону русских. Об этом напоминает судьба Богдана Артыбаева, который в 1648-1649 гг. вместе с русскими казаками «бился» с киргизами в Чулымской волости. Киргизы за это поймали его отца с семьей и живьем сварили в котле.

Вообще, покорение Сибирского ханства, Западной Сибири во многом напоминает военную акцию по подчинению и наказанию непокорного вассала, который до этого давал присягу своему сюзерену на верность. Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что большинство западносибирских городов - Тобольск, Тюмень, Березов, Сургут, Нарым, Пелым, Томск - были основаны вблизи родокняжеских центров сибирских князьков, которые до этого изъявляли покорность московскому государю, или же существовавших до этого «вольных» русских торговых городков.

Город тогда в Сибири - это форпост многоцелевого значения. Его функции[20]
:

· военно-оборонительная,

· административная,

· налогово-финансовая,

· перевалочно-транспортная,

· торговая,

· промышленная.

К началу XVIII в. из около 150 крепостей в Сибири городами стали только 20: Тюмень, Тобольск, Сургут, Тара, Нарым, Верхотурье, Томск, Кузнецк, Якутск, Иркутск, Нерчинск и др.

Сибирский город XVII в. отличала его управленческая функция. Этим обусловливалось наличие в городе управленческого аппарата - разных дьяков и подьячих. Так, в Верхотурье в 1645 г., подьячих, таможенных, церковных и площадных дьяков, занимавшихся оформлением личных и деловых бумаг, этого «крапивного племени», как говорили тогда, было 50 человек (около 5,8% от всего населения города вместе с приходящими сюда на недолгое время «гулящими» людьми. А в числе постоянного населения верхотурская «бюрократия» XVII в. составляла около 21%).

Города являлись и основой хозяйственной деятельности. На обилие в Иркутском уезде хлеба, соли, мяса, рыбы обратил внимание западноевропейский путешественник Исбрант Идес, проезжавший через город в 90-х гг. XVII в. Он писал:

«После нескольких дней пути среди бурят приехал я в город Иркутск, расположенный на реке Ангаре, которая истекает из озера Байкал в шести милях от города и течет с юга на север. Этот город построен недавно и снабжен мощной крепостью и большими слободами. Хлеб, соль, мясо и рыба здесь очень дешевы, ржи больше всего и столь много, что за семь стюйверов можно купить ещё сто немецких фунтов. Тому причиной плодородие этой земли. От Иркутска до Верхоленска родится много разнообразных злаков; там находится много русских дворов, которые наживают богатство земледелием и которые кроме этого ничего более не промышляют».

Бюджет сибирского города во многом зависел от размеров собранного ясака. Дело в том, что в ясак с местных народов входили шкурки не только соболя, но и дешёвых видов «мягкой рухляди» - белки, волка, а также неотправляемые виды ясака: скот, низкосортное железо местной выплавки.

Этот вид ясака подлежал обмену на шкурки соболя у местных народов. Не проданная и не обмененная часть ясака оставалась в местном бюджете и шла на оплату жалованья, городское строительство, местные торговые операции и др. И в первое время, до развития собственного ремесла, хлебопашества, ясачные поступления составляли до 75% всех доходов уезда.

И в истории Сибири XVII в. известен лишь один случай убийства воеводы возмущенным населением - илимского воеводы Лаврентия Обухова в 1665 г.: «Лаврентий, приезжая к ним в Усть-Киренскую волость, жен их насильничал...»

Несколько иной характер носило наше продвижение в Восточной Сибири. Обратите внимание, что здесь важнейшие города, такие как Енисейск, Красноярск, Иркутск, Якутск, Нерчинск основывались вне всякой связи с какими-либо поселениями аборигенов и даже подчас без специальных царских грамот, а просто в силу обстоятельств военного похода: где встретили сопротивление, там и основали русский город. Да и политическая обстановка здесь была совершенно другая. Если в Западной Сибири еще была возможность договориться с каким-то одним правителем - Едигером, Кучумом, Алтын-ханом, - то в Восточной Сибири просто не с кем было вести такие переговоры: туземное общество представляло собой калейдоскоп различных народов и племен, находившихся в постоянной борьбе друг с другом. И это уже больше походило на Северную Америку, где англичанам приходилось заключать договоры с каждым крупным племенем. В Восточной Сибири мы вступали на территорию, которая никогда даже косвенно не была подведомственной или вассальной московским князьям. Но в любом случае - и в Западной, и в Восточной Сибири - это не было чистое завоевание: продвижение русских отрядов сопровождалось движением крестьянского, промышленного, «гулящего» русского населения. В этом и заключается суть колонизационного процесса как неоднозначного, противоречивого исторического события.

4 Сибирь и крепостное право

В Сибири, в отличие от центральной России, в XVII в. не было крепостного права. С самого начала присоединения вся Сибирь была объявлена «государственной вотчиной», сибирская земля считалась государственной. Государство стремилось единолично извлекать доходы с богатой окраины. Закрепощение сибирских крестьян было невозможно и потому, что необъятные просторы и слабость местной администрации оставляли для крестьянина возможность уйти «куда глаза глядят».

Необходимость взаимодействовать с государственной властью, вступать в контакты с аборигенами заставляли русских поселенцев воспроизводить в Сибири нормы мирского (общинного) самоуправления - крестьянской общины.

В Сибири в XVII в. возникали и социальные конфликты, происходили и городские восстания. Их причинами были уменьшение жалованья, лихоимство и др. Особое значение имели отношения русской власти и аборигенов (сибирских аборигенов тогда звали «иноземцами»). В политике русских властей в отношении аборигенного населения были принципиальные установки[21]
:

1. мирные пути взаимодействия, добиваться союза с ними и поддержки;

2. защита ясачноплательщиков от притеснений со стороны русских, обходиться с ними «ласкою» и «приветом»;

3. ясачные люди были в одинаковом правовом поле с русскими, различие к подданным определялось только их имущественным и служебным положением; иногда они обращались в органы суда, правопорядка, чтобы опротестовать действия своих «лучших людей» и русской администрации по поводу лихоимства;

4. не допускалась насильственная и массовая христианизация сибирского населения;

5. невмешательство во внутриродовые отношения; в этот период центральная и местная власть очень редко вмешивались в дела ясачных волостей, где продолжали действовать местные феодалы и представители патриархальной родоплеменной верхушки.

Эти принципы были главным условием и присоединения, и «покорности» Москве аборигенов. Формальное присоединение народов Сибири дополнялось обязательным подчинением и превращением их в подданных «белого царя». Основной формой подчинения и «принятия подданства» было обложение и взимание ясака. Особыми административными единицами были ясачные волости.

Ясак, как форму обложения местного населения, русские власти заимствовали от татарских ханств в Поволжье и в Сибири. В буквальном переводе на русский язык ясак - дань, которая уплачивалась в знак подданства.

На первых порах ясак, взимаемый царской администрацией в Сибири, не отличался от дани, которую выплачивало местное население более сильным племенам или государственным образованиям до прихода русских. Его размер не фиксировался, брали, сколько давали, с раздачей подарков (металлических изделий, тканей, зеркал, водки и т.п.), в форме меновой торговли. Практиковался захват знатных людей в заложники, что гарантировало уплату ясака их сородичами.

С XVII в. ясачная подать превращалась в ренту, уплачиваемую местным населением в пользу феодального государства за пользование землей и другими ясачными угодьями. По мере укрепления русской власти ясак превращался в разновидность государственного налога.

Взимание ясака имело две формы[22]
:

· окладной ясак - постоянный, фиксированный размер сбора с волости («землицы»);

· неокладной - неопределенный - сколько возьмется.

Окладным ясаком облагались группы ясачного населения, которые уже упрочились в русском подданстве и были учтены переписными ясачными книгами. Жители, не прочно закрепленные в русском подданстве, платили неокладной ясак, часто в размере, который они сами находили нужным для поддержания дружеских отношений с русскими властями. В этом случае ясак носил нередко характер обычного торгового обмена, его обязательно сопровождали «государевы подарки». Ясачным людям выдавали сукно, ткани, котлы, хлеб, водку, дешевые украшения (бисер и др.).

Ясачный взнос состоял из собственно ясака - обязательного платежа - и добровольных приношений («поминков»). Со временем «поминки» стали также обязательными. Ясак принимали преимущественно пушниной, иногда рыбой, скотом, оленьими шкурами. По мере истребления соболей стали принимать меха лис, бобров, других пушных зверей, а также деньгами. Но в основных пушнопромысловых районах (Якутский, Мангазейский, Енисейский уезды) правительство допускало замену пушного ясака денежным исключительно редко.

В управлении нерусским населением царская администрация старалась опереться на родоплеменную знать коренных народов. Кучумовские «мурзы и мурзичи» освобождались от ясака, за ними сохранялись все старые привилегии. В большинстве своем они были приняты на царскую службу и составляли особую группу «служилых юртовских татар».

В управлении Сибирью видное место занимали вопросы регулирования торговли. Царское правительство, заинтересованное в нормализации экономической жизни Сибири, до конца XVI в. освобождало здесь от таможенных пошлин как русских, так и среднеазиатских (ногайских и бухарских) купцов. Но с 1597 г. русские торговые люди платили десятинную пошлину с сибирских товаров, «ото всякого зверя от девяти десятое». Заботясь о регулярном поступлении ясака и о том, чтобы ясачных людей «не ожесточити и не отбити от государя», правительство освободило их от уплаты таможенных пошлин.

В сравнении с положением туземцев в колониях европейских держав зависимость сибирских аборигенов от русской власти отличалось мягкостью. Формула царских грамот и наказов в отношениях с ясачными людьми предписывала действовать «лаской, а не жесточью». Ясачные, как и русские, были такими же подданными.

Достаточно быстро между русскими и основной массой инородцев устанавливались мирные добрососедские отношения. Распространенными были межэтнические браки. Не было пренебрежительного отношения к детям от таких браков. Русские даже не выдумали слов для их обозначения, как это сделали европейцы в своих колониях, введя в оборот слова «метис», «мулат».

Заключение

В заключении хотелось бы сказать, что при подборке материалов для данной темы возникли определенные трудности. Из проанализированных мною источников видно, что в Сибири не было каких-то огромных социальных конфликтов. Сибирский мужик слишком прагматичен, чтобы горевать о какой-то свободе и воле, его интересуют сугубо конкретные дела, например: размер податей, «да дабы приказчики произвола не творили».

И весь парадокс российской истории заключается в том, что в XVII-XVIII вв., когда Сибирь была относительно свободна от Москвы, в ней ни разу «не зажигалась» эта «главная народная война»; более того, ни Разин, ни Пугачев не нашли здесь многочисленных и активных сторонников.

Действительно, в истории Сибири XVII века почти года не проходило, чтобы в том или ином районе не вспыхивали «бунты и нестроения», «смуты и шатания», заканчивавшиеся убийством воеводы или приказчиков, «выбиванием» их из городов. В этих движениях принимали участие все классы и слои сибирского общества. Безусловно, нельзя отрицать, что в них проявлялось имущественное расслоение сибирского общества.

В сравнении с положением туземцев в колониях европейских держав зависимость сибирских аборигенов от русской власти отличалось мягкостью. Формула царских грамот и наказов в отношениях с ясачными людьми предписывала действовать «лаской, а не жесточью». Ясачные, как и русские, были такими же подданными.

Достаточно быстро между русскими и основной массой инородцев устанавливались мирные добрососедские отношения. Распространенными были межэтнические браки. Не было пренебрежительного отношения к детям от таких браков. Русские даже не выдумали слов для их обозначения, как это сделали европейцы в своих колониях, введя в оборот слова «метис», «мулат».

Список литературы

1. Алексеев А.А. Курс лекций по истории Сибири охватывает период XIII - XVII вв., отражает современную научную концепцию отечественной истории и истории Сибири. – Новосибирск: СГГА, 2003.

2. Крестьянство Сибири в эпоху феодализма. Новосибирск: Наука, 1992

3. Миненко Н.А. История культуры русского крестьянства Сибири в период феодализма (Учеб. пособие). Новосибирск: Изд-во НГУ, 1986.

4. Побережников И.В. Слухи в социальной истории: типология и функции, Екатеринбург: Банк Культурной Информации, 1995.

5. Покровский Н.Н. Обзор сведений судебно-следственных источников о политических взглядах сибирских крестьян конца XVII-XIX в. // Источники по культуре и классовой борьбе феодального периода. Новосибирск: Наука, 1982. С. 48-79.

6. Преображенский А.А. Урал и Западная Сибирь в конце XVI-начале XVIII в. М.: Наука, 1972

7. Прошанов С.Л. Становление социологии Конфликта в России (теоретико-методологические и институционально-организационные основы) Специальность: 22.00.01 - Теория, методология и история социологии Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора социологических наук. Москва, 2007 год

8. Русские старожилы Сибири М.: Наука, 1973

[1]
Прошанов С.Л. Становление социологии Конфликта в России (теоретико-методологические и институционально-организационные основы) Специальность: 22.00.01 - Теория, методология и история социологии Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора социологических наук. Москва, 2007 год

[2]
Прошанов С.Л. Становление социологии Конфликта в России (теоретико-методологические и институционально-организационные основы) Специальность: 22.00.01 - Теория, методология и история социологии Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора социологических наук. Москва, 2007 год

[3]
Прошанов С.Л. Становление социологии Конфликта в России (теоретико-методологические и институционально-организационные основы) Специальность: 22.00.01 - Теория, методология и история социологии Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора социологических наук. Москва, 2007 год

[4]
Прошанов С.Л. Становление социологии Конфликта в России (теоретико-методологические и институционально-организационные основы) Специальность: 22.00.01 - Теория, методология и история социологии Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора социологических наук. Москва, 2007 год

[5]
Копанев А.И. Крестьяне русского Севера в XVII в… С. 17

[6]
Русские старожилы Сибири. М., 1993, С. 30

[7]
Копанев А.И. Крестьяне русского Севера в XVII в... С.41

[8]
Там же, С. 227

[9]
Крестьянство Сибири в эпоху феодализма… С. 45

[10]
Преображенский А.А. Урал и Западная Сибирь в конце XVI – начале XVIII века… С. 58

[11]
Там же, С. 57

[12]
Преображенский А.А. Урал и Западная Сибирь в конце XVI – начале XVIII века… С. 42.

[13]
Миненко Н.А. Живая старина: будни и праздники сибирской деревни в XVIII – первой половине XIX в. – Новосибирск, Наука, 1989 С.3

[14]
Там же. С. 8.

[15]
Крестьянство Сибири в эпоху феодализма. С.225.

[16]
Крестьянство Сибири в эпоху феодализма. С. 478.

[17]
Покровский Н.Н. Обзор сведений судебно-следственных источников… С. 50.

[18]
Крестьянство Сибири в эпоху феодализма… С. 161

[19]
Там же, С. 455

[20]
Алексеев А.А. Курс лекций по истории Сибири охватывает период XIII - XVII вв., отражает современную научную концепцию отечественной истории и истории Сибири. – Новосибирск: СГГА, 2003.

[21]
Алексеев А.А. Курс лекций по истории Сибири охватывает период XIII - XVII вв., отражает современную научную концепцию отечественной истории и истории Сибири. – Новосибирск: СГГА, 2003.

[22]
Алексеев А.А. Курс лекций по истории Сибири охватывает период XIII - XVII вв., отражает современную научную концепцию отечественной истории и истории Сибири. – Новосибирск: СГГА, 2003.