Няня И.А.Гончарова
Мельник В. И.
Ивана
Александровича Гончарова часто называли "рафинированным" романистом,
плохо знавшим народную жизнь. Он, в самом деле, не слишком глубоко вникал в
народный быт. Однажды он признался: "Я не знаю быта, нравов крестьян… Я не
владел крестьянами, не было у меня никакой деревни, земли…Простой народ, то
есть крестьян, земледельцев, я видел… мимоездом: то из вагона железной дороги,
то с палубы корабля". Но откуда же тогда глубинное постижение национального
характера в "Обломове"? Ведь в его Илье Обломове отраженным светом
светятся главные, коренные мотивы русской волшебной сказки, былины о богатыре
Илье Муромце и пр. Гончаров сам разрешает этот парадокс: "Я немало
потратил красок на изображение дворовых людей, слуг… слуги, дворовые люди … –
тоже "народ"… Я… воспитанный среди слуг… жил сначала дома в провинции
среди многочисленной дворни…".
К
сожалению, научная биография Гончарова пока еще не написана, причем особенно
неясным периодом является детство Гончарова. А ведь именно в детстве художники,
как правило, органично усваивают "золотой запас" народного
творчества. "Я прожил в деревне два года",- пишет в "Слугах
старого века" романист. Речь идет о селе Репьевка на берегу Волги, где
Гончаров учился в частном пансионе священника Ф.С. Троицкого. Из гончаровских
автобиографий мы знаем, что в пансионе Гончаров учил французский и немецкий
языки, много читал. В автобиографиях писатель никак не акцентирует знакомство с
фольклором, но все-таки отмечает в одной из них, что находил "в лакейской
дома у себя сказки о Еруслане Лазаревиче, Бове Королевиче и другие, читал и
их". Между прочим, сказка о Еруслане Лазаревиче эхом отзовется в романе
"Обломов": "Он любит вообразить себя иногда каким-нибудь
непобедимым полководцем, перед которым не только Наполеон, но и Еруслан
Лазаревич ничего не значит...".
Однако
очевидно, что не лакейская была для Гончарова главным источником познания
фольклора. Судя по всему, главную роль сыграла здесь его няня. О ней романист
упомянул в воспоминаниях "На родине", а также в письмах к родным.
Звали ее Аннушкой. К счастью, сохранилась ее фотография 1862 года. На всю жизнь
Гончаров сохранил к няне сердечную любовь. Это глубокое благодарное чувство к
Анне Михайловне отмечают мемуаристы. Так, племянник писателя М.В.Кирмалов
пишет: "Иван Александрович нежно любил свою няню Аннушку. Я хорошо помню
эту старушку, нянчившую и меня и жившую в то время на покое у бабушки моей
Александры Александровны в Хухореве. В ее слабом, иссохшем теле жила кристально
чистая душа ребенка, полная до краев любовью к детям и ко всем
домашним...". Перед нами вполне классический со времен Арины Родионовны
образ своеобразной "литературной няни": чем-то оказалась она слишком
дорога писателю, помнившему ее до конца своей жизни. И это "что-то",
думается, верно обозначено в воспоминаниях Г.Н.Потанина: "волшебные
сказки"! В отличие от Пушкина, автор "Обломова" не посвящал
своей няне отдельных литературных произведений, но заслуживает внимания образ
няни, например, в "Сне Обломова". Здесь явно чувствуются личные
впечатления автора. Няня дает маленькому Илюше сказочное, мифологическое
объяснение мира, которым довольствуется сама. При этом она развивает в ребенке
воображение и поэтическое мировосприятие:
-
Отчего это, няня, тут темно, а там светло, а ужо будет и там светло? -
спрашивал ребенок.
-
Оттого, батюшка, что солнце идет навстречу месяцу и не видит его, так и
хмурится; а ужо, как завидит издали, так и просветлеет.
Можно
не сомневаться, что эти перлы народного воображения и поэзии Гончаров узнал от
своей няни, Аннушки. В романе он как бы вспоминает, как он "в бесконечный
зимний вечер робко жмется к няне, а она нашептывает ему о какой-то неведомой
стороне, где нет ни ночей, ни холода". В "Сне Обломова" указан
репертуар, видимо, близкий репертуару реальной няни Гончарова: "Она
повествует ему... об удали Ильи Муромца, Добрыни Никитича, Алеши Поповича, о
Полкане-богатыре, о Колечище прохожем". Здесь же сказка о Жар-птице,
Емеле-дураке, Медведе на деревянной ноге. Въяве видим мы и манеру Анны
Михайловны рассказывать чудные народные сказки: "Рассказ лился за
рассказом. Няня повествовала с пылом, живописно, с увлечением, местами
вдохновенно, потому что сама вполовину верила рассказам. Глаза старухи
искрились огнем: голова дрожала от волнения; голос возвышался до непривычных
нот". Свое восприятие этих рассказов Гончаров также описывает:
"Ребенок, объятый неведомым ужасом, жался к ней со слезами на глазах...
ребенок не выдерживал: он с трепетом и визгом бросался на руки к няне; у него брызжут
слезы испуга, и вместе хохочет он от радости, что он не в когтях у зверя, а на
лежанке, подле няни".
Образ
няни в "Сне Обломова" абсолютно верен реальности. Исследователи не
обращали внимания на этот главный источник гончаровского фольклоризма, а зря. О
реальности этого образа, о том, что няня Аннушка навсегда заняла в жизни
взрослого писателя свое значительное и важное место, свидетельствует уже не
художественное, а документально-очерковое произведение: "Фрегат
"Паллада"". В очерке "Русские в Японии в 1854 году"
Гончаров, как и в "Сне Обломова", вдруг вспомнил свою нянюшку:
"Мне не верилось, что все это делается наяву. В иную минуту мне казалось,
что я ребенок, что няня рассказала мне чудную сказку о неслыханных людях, а я
заснул у ней на руках и вижу все это во сне".
В
"Обломове" Гончаров перечислил, очевидно, лишь малую часть
исполнительского репертуара Аннушки. Несомненно, в запасе у нее было
бесчисленное множество не только сказок, но и песен, поговорок, былин. Следует
помнить, что Симбирская губерния в XIX в. была одна из самых
"фольклорных". Известно, что "Собрание народных песен
П.В.Киреевского" в значительной его части составляет именно материал,
собранный в Симбирской губернии поэтом Н.М.Языковым и его родственниками. Сам
Симбирск, население которого в середине XIX века составляло всего двадцать
четыре тысячи человек, был городом хотя и губернским, но не потерявшим еще
связей с деревенской округой. Достаточно сказать, что большую часть песен семья
Языковых собрала в своем собственном доме, от дворовых и крепостных. Такова
была фольклорная атмосфера в обычном дворянском доме Симбирска. Такова же она
была, очевидно, и в стоящем недалеко от дома Языковых купеческом доме
Гончаровых, где главную роль для будущего писателя играла, конечно же, его няня.
Любопытно,
что в "Собрании народных песен П.В.Киреевского" наличествуют былинные
сюжеты, входившие в репертуар нянюшки Ильи Обломова. Былины, очевидно, были
весьма широко распространены в поволжской устной традиции, что и отметил в
своем романе Гончаров. Любопытно и другое: собрание П.В.Киреевского десятью
выпусками публиковалось с 1860 г. по 1874 г., т.е. гораздо позже выхода в свет
"Сна Обломова". В этой связи встает вопрос об источниках, по которым
Гончарову были известны еще в 1840-е гг. сюжеты былин об Илье Муромце и других
богатырях. Почти наверное можно сказать, что этот источник указан в "Сне
Обломова" самим писателем: это его нянюшка, Анна Михайловна. Кстати, в
собрание П.В.Киреевского вошли поволжские былины о тех богатырях, которых узнал
по няниным рассказам Илюша Обломов: это былины об Илье Муромце, Добрыне
Никитиче, Алеше Поповиче... Очень близок Гончарову оказался жанр былины.
Особенно дорога писателю, судя по роману "Обломов", былина об Илье
Муромце. Недаром и своего героя он назвал Ильей. Только в изображении автора
"Обломова", Илья Ильич – богатырь, просидевший на печи всю жизнь, да
так и не успевший совершить никаких подвигов.
Начавшиеся
в середине Х1Х века и, думается, неплохо известные Гончарову публикации
фольклорного материала вряд ли, однако, дали ему более, чем впечатления самого
раннего детства. Главное знакомство с фольклором было именно там, в Симбирске,
в общении с няней Анной Михайловной. Гончаров сам описал процесс вырабатывания
в человеке родного языка, в частности, и "фольклорных" его пластов,
указывая на огромную роль детских впечатлений: "Ему учатся не по тетрадкам
и книгам, в гостиной у папа и мама - а первый учитель – кормилица со своим агу,
агу .... и другими междометиями, потом нянька с своими прибаутками и сказками...
а затем уже обработанный, книжный, чистый или литературный язык - в образцовых
писателях. Стало быть, язык, а с ним русскую жизнь, всасывают с молоком матери
– учатся и играют в детстве по-русски, зреют, мужают и приносят пользу
по-русски".
"Обработанный,
чистый, книжный", очень литературный язык Гончарова зачинался с
"агу", "агу", с прибауток и сказок Анны Михайловны. Этот
язык не пестрит, конечно, пословицами и поговорками, оборотами народной речи,
но и не чужд им. Романист знает их немало: "Если б не бы, да не но, были
бы мы богаты давно", "Дурень ты, дурень, неразумный ты бабин, то же
бы ты слово, да не так бы ты молвил", "Не в пору гость хуже
татарина", "Недаром народ говорит, что дитя до семи лет - ангел, с
семи до десяти – отрок", "Кто на море не бывал, тот Богу не
маливался", "На грех мастера нет", "Бог труды любит" и
пр. Пословицы, поговорки встречаются и в романах, и в письмах Гончарова.
Однако
еще более в текстах Гончарова встречается простонародных оборотов речи:
"Живем - хлеб жуем", "Хромать на обе ноги", "Провал бы
тебя взял!", "Ни Богу не свеча, ни черту кочерга", "Не в
бровь, а прямо в глаз" и т.д. Где мог услышать все это Гончаров?
Центральное
место в русском фольклоре для романиста, несомненно, занимает сказка, причем,
главным образом, сказка волшебная. Сам Гончаров, судя по "Сну
Обломова", в детстве выслушал от няни Анны Михайловны немало волшебных
сказок. Впрочем, упомянул их здесь писатель всего несколько: сказку "о
Емеле-дурачке" ("Емеля-дурак", "По щучьему велению"),
сказку о Жар-птице ("Сказка об Иване-царевиче, жар-птице и о сером
волке"), сказку "о медведе с деревянной ногой"
("Медведь"). Последнюю сказку о медведе Гончаров подробно цитирует,
приводя из нее слова медведя, отправившегося на поиски своей ноги: "Скрипи,
скрипи, нога липовая; я по селам шел, по деревне шел, все бабы спят, одна баба
не спит, на моей шкуре сидит, мое мясо варит, мою шерстку прядет". В
сборнике сказок Афанасьева мы не найдем подобных слов. Это значит, что Гончаров
не пользовался им, а скорее всего просто хорошо помнил сказки своего детства,
приводя какой-то поволжский вариант текста сказки о медведе на липовой ноге.
Очевидно, и в этом, и в ряде иных случаев следует говорить о каком-то
поволжском варианте сказки, поведанной все той же Анной Михайловной.
Но,
конечно, главное влияние няни распространялось на нравственность писателя, на
самые глубинные, в душе залегающие пласты мировосприятия. Этого влияния нельзя
ни измерить, ни оценить. Но кто знает, как бы сложился писательский путь
Гончарова, не будь в его жизни "симбирской Арины Родионовны", его
няни – Анны Михайловны? Недаром он пишет, что няня "с простотою и
добродушием Гомера, с тою же животрепещущею верностью подробностей и
рельефностью картин влагала в детскую память и воображение Илиаду русской жизни…"
А ведь "животрепещущая верность подробностей и рельефность картин" –
это главные отличительные свойства художественного таланта Гончарова. Было бы
все это у него без его няни? В воспоминаниях писателя Г.Н.Потанина приведен
характерный эпизод, относящийся ко времени пребывания Гончарова в Симбирске в
1849 году: "Трогательны были его беседы со слепой няней. Мне кажется,
иногда он слов не находил, как бы нежнее ее назвать. "Голубка моя
возлюбленная! Помнишь, какие волшебные сказки ворковала ты мне?.." И он
поцелует голубку и погладит по голове. "Хочешь, я золотом засыплю тебя за
них?" Старушка обидится и шепчет с укором: "Эх, Ваня, Ваня
неразумный! На что мне твои деньги в могилу? Мне всего на свете дороже твоя
любовь!" – и разрыдается до истерики".
Жаль,
что мы почти ничего не можем сказать об этой безвестной русской
женщине-симбирянке, вложившей душу в своего "Ваню" и так полно, хотя
и безымянно, поучаствовавшей в создании "Обломова", да и других
гончаровских шедевров. Она была лишь одной из многих, поддерживавших великую
духовную связь многих русских родов и поколений. В своем романе Гончаров пишет:
"И старик Обломов, и дед выслушивали в детстве те же сказки, прошедшие в
стереотипном издании старины, в устах нянек и дядек, сквозь века и
поколения". Анна Михайловна отличалась очень высокими нравственными
качествами и, может быть, повлияла на своего воспитанника не только своими
чудными сказками, но и, еще более, своей самоотверженностью и кристально
чистой, детской душой. Гончаров помнил именно это до конца своей жизни. Уже в
1881 году в прибалтийском Дуббельне он вспоминал "образ своей старушки
няни, кроткого, смиренного и самоотверженного существа, всю жизнь свою
положившего за других, и с грустью указывал на то, как много таких
существований проходит у нас незамеченными и неоцененными".
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.portal-slovo.ru/