[pic]
Любовь в поэзии А.А.Ахматовой
[pic]
Выполнил: Морозов Алексей 11 “А”
Школа № 683
Спб 2003
Любовь
То змейкой, свернувшись клубком,
У самого сердца колдует,
То целые дни голубком
На белом окошке воркует,
То в инее ярком блеснёт,
Почудится в дреме левкоя…
Но верно и тайно ведёт
От радости и от покоя.
Умеет так сладко рыдать
В молитве тоскующей скрипке,
И страшно её угадать
В ещё не знакомой улыбке.
Есть ценр, который сводит к себе весь остальной мир поэзии Ахматовой,
оказывается её основным нервом, её идеей и принципом. Это любовь. Стихия
женской души неизбежно должна была начать с такого заявления себя в любви.
Герцен сказал однажды как о великой несправедливости в истории человечества
о том, что женщина “загнана в любовь”. Вся ранняя лирика Ахматовой “загнана
в любовь”.
“Великая земная любовь”- вот движущее начало всей её лирики. Именно она
заставила по- иному- реалистически увидеть мир. В одном из своих
стихотворений Ахматова назвала любовь “пятым временем года”. Из этого- то
необычного, пятого, времени увидены ею остальные четыре, обычные. В
состоянии любви мир видится заново. Обострены и напряжены все чувства. И
открывается необычность обычного. Человек начинает воспринимать мир с
удесятирённой силой, действительно достигая в ощущении жизни вершин. Мир
открывается в дополнительной реальности: “Ведь звёзды были крупнее, Ведь
пахли иначе травы”.
В стихах Ахматовой много эпитетов, которые рождаются из слитного
восприятия мира, когда глаз видит мир неотрывно от того, что слышит в нём
ухо; когда чувства материализуются, а предметы одухотворяются. “В страсти
раскалённой добела”- скажет Ахматова. И она же увидит небо:
Жарко веет ветер душный,
Солнце руки обожгло.
Надо мною свод воздушный,
Словно синее стекло…
Стихи Ахматовой- не фрагментарные зарисовки, не разрозненные
психологические этюды: острота взгляда сопровождается остротой мысли.
Велика их обобщающая сила. Стихотворение может начаться как
непритязательная песенка:
Я на солнечном восходе
Про любовь пою,
На коленях в огороде
Лебеду полю.
А заканчивается оно библейски:
Будет камень вместо хлеба
Мне наградой злой.
Надо мною только небо,
А со мною голос твой.
Личное(“голос твой”) восходит к общему, сливаясь с ним. И так всегда в
стихах Ахматовой. Грусть об ушедшем предстаёт как картина померкнувшего в
этом состоянии мира.
Он весь сверкает и хрустит,
Обледенелый сад.
Ушедший от меня грустит,
Но нет пути назад.
И солнца бледный тусклый лик-
Лишь круглое окно;
Я тайно знаю, чей двойник
Приник к нему давно…
Мандельштам имел основание ещё в 20-е годы написать: “…Ахматова принесла
в русскую лирику всю огромную сложность и психологичес-
кое богатство русского романа 19-го века. Не было бы Ахматовой, не будь
Толстого и “Анны Карениной”, Тургенева с “Дворянским гнездом”, всего
Достоевского и отчасти даже Лескова.
Столько просьб у любимой всегда!
У разлюбленной просьб не бывает.
Как я рада, что нынче вода
Под бесцветным ледком замирает.
И я стану- Христос помоги!-
На покров этот, светлый и ломкий,
А ты письма мои береги,
Чтобы нас рассудили потомки…
Но любовь в стихах Ахматовой отнюдь не только любовь- счастье, тем более благополучие.Часто, слишком часто это- страдания, своеобразная антилюбовь
и пытка, мучительный, вплоть до распада, до прострации, излом души,
болезненный, “декадентский”. Образ такой “больной” любви у ранней Ахматовой
был и образом больного предреволюционного времени 1910-х годов и образом
больного и старого мира.
Дал Ты мне молодость трудную.
Сколько печали в пути.
Как же мне душу скудную
Богатой Тебе принести ?
Долгую песню, льстивая,
О славе поёт судьба.
Господи! я нерадивая,
Твоя скупая раба.
Ни розою, ни былинкою
Не буду в садах Отца.
Я дрожу над каждой соринкою,
Над каждым словом глупца.
Любовь у Ахматовой почти никогда не предстаёт в спокойном пребывании.
Чувство, само по себе острое и необычайное, получает дополнительную остроту
и необычность, проявляясь в предельном кризисном выражении- взлёта или
падения, первой пробуждающей встречи или совершившегося разрыва,
смертельной опасности или смертной тоски. Потому же Ахматова так тяготеет к
лирической новелле с неожыданным, часто прихотливо капризным концом
психологического сюжета и к необычностям лирической баллады, жутковатой и
таинственной (“Город згинул”, “Новогодняя баллада”).
Город згинул, последнего дома
Как живое взглянуло окно…
Это место совсем незнакомо,
Пахнет гарью, и в поле темно.
Но когда грозовую завесу
Нерешительный месяц рассёк,
Мы увидели: на гору, к лесу
Пробирался хромой человек.
(Отрывок из стихотворения “Город згинул”)
Стихи Ахматовой, и правда, часто грустны: они несут особую стихию любви-
жалости. Есть в народном русском языке, в русской народной песне синоним
слова “любить”- слово “жалеть”; “люблю”-“жалею”. Уже в самых первых стихах
Ахматовой живёт не только любовь любовников. Она часто переходит в другую,
любовь- жалость, или даже ей противопоставляется, или даже ею вытесняется:
О нет, я не тебя любила,
Палима сладостным огнём,
Так объясни, какая сила
В печальном имени твоём.
Вот это сочувствие, сопереживание, сострадание в любви- жалости делает
многие стихи Ахматовой подлинно народными, эпичными, роднит их со столь
близкими ей и любимыми ею некрасовскими стихами. И открывается выход из
мира камерной, замкнутой, эгоистической любви- страсти, любви- забавы к
подлинно”великой земной любви” и больше- вселюбви, для людей и к людям.
Любовь у Ахматовой в самой себе несёт возможность саморазвития.
И может быть потому же почти от самых первых стихов вошла в поэзию
Ахматовой ещё одна любовь- к родной земле, к Родине, к России.
Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: “Иди сюда,
Оставь свой край глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.
Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну чёрный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид”.
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.
“Замкнуло слух”- не от искушения, не от соблазна, а от скверны. И
отвергается мысль не только о внешнем, скажем, отъезде из России, но и
вероятность какой бы то ни было внутренней эмиграции по отношению к ней.
Это стихи 1917 года. А вот- 1922 года:
Не с теми я, кто бросил землю
На растерзание врагам,
Их грубой лести я не внемлю,
Им песен я своих не дам.
Такие стихи не были эпизодическими эмоциональными всплесками. Это
заявлялась жизненная позиция. Недаром строки стихотворения 1922 года стали
эпиграфом к стихам 1961 года- “Родная земля”.
Любовь к Родине у Ахматовой не предмет анализа, размышлений.
Будет она- будет жизнь, дети, стихи. Нет её- ничего нет. Вот почему
Ахматова писала во время войны, уже Великой Отечественной:
Не страшно под пулями мёртвыми лечь,
Не горько остаться без крова,-
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
В ощущении судьбы, которое появилось уже у ранней Ахматовой и которое стало
одним из главных залогов становления Ахматовой зре-
лой, есть действительно замечательное свойство. Оно основано на исконной
национальной особенности- чувстве сопричастности миру, сопереживаемости с
миром и ответственности перед ним: моя судьба- судьба страны, судьба народа- история.
Анна Ахматова прожила долгую и счастливую жизнь. Как счастли-
вую? Не кощунственно ли сказать так о женщине, муж которой был расстрелян и
чей подрасстрельный сын переходил из тюрмы в ссылку и обратно, которую
гнали и травили и на чью голову обрушивались бесконечные невзгоды, которая
почти всегда жила в бедности и в бедности умерла, познав, может быть, все
лишения, кроме лишения Родины- изгнания.
И всё же- счастливую. Она была- поэт: “Я не перестовала писать стихи.
Для меня в них- связь моя с временем, с новой жизнью моего народа. Когда я
писала их, я жила теми ритмами, которые звучали в героической истории моей
страны. Я счастлива, что жила в эти годы и видела события, которым не было
равных”.