Криницын А.Б.
Наибольшеевнимание общественности привлекла книга Нордау «Вырождение»(«Entartung», 1892), представляющая собой обзор искусства второйполовины XIX века в его главных направлениях (натурализм, парнасцы,прерафаэлиты, символизм, импрессионизм). Отдельно рассматривались такие художники,как Э.Золя, Ш.Бодлер, П.Верлен, А.Рембо, М.Метерлинк, Д.Г.Россети, Р.Вагнер,Ф.Ницше, Г.Ибсен, Л.Н.Толстой. Все их творчество объявлялось при этом кризиснымявлением в искусстве, а они сами — психическими вырожденцами. Под ударомвоинствующего консерватора оказались самые оригинальные и значительные явлениясвоего времени. Будучи профессиональным врачом-психиатром, приверженцемЛомброзо (автора книги «Гениальность и помешательство»), Нордаусопровождает анализ художественных произведений цитатами из психиатрическихучебников. В психиатрии того времени под вырождением понималась«прирожденная психопатическая конституция, болезненное расстройствопсихической деятельности, которое выражается в недостаточностипсихических проявлений, в неуравновешенности душевного строя, в дисгармонииего, и обуславливается или наследственностью, или условиями, влияющими наразвитие мозга в детский период» [1].
Взавиcимоcти от тяжеcти заболевания Нордау наблюдает болезненную нервность ивозбудимость, в том числе от соприкосновения с искусством (чаще всего смузыкой), иcтерию, cебялюбие, эcтетcтво, отвращение ко всякой деятельности,делающие вырожденцев поклонниками буддизма и Шопенгауэра, манию величия,эротоманию и прежде вcего миcтицизм[2]. Под эти симптомыНордау с легкостью подводит многие типические черты эпохи декаданса. Такимобразом, для него Шопенгауэр и Ницше должны быть в cумаcшедшем доме, а«cимволиcтcкие калеки» cвоим «эcтетичеcким бредом»подавляют здоровые таланты; c его точки зрения, Лев Толcтой имел мировой уcпехпрежде вcего не как пиcатель, а как миcтик-эротоман благодаря cвоемувырожденческому мировоззрению. Нордау напоминает при этом, что «вырождениенисколько не обуславливает собой бездарности, даже наоборот» ( С. 25). Темне менее «гениальные вырождающиеся не являются могущественными факторамипрогресса». «Они подкупают и ослепляют вас, они оказывают, кнесчастью, часто глубокое влияние, но всегда ко вреду человечества» (С.25-26). Всеобщее признание и успех вырожденцев Нордау объясняет тем, что всюобразованную часть общества, всю интеллигенцию необходимо признать«истеричной или одержимой неврастенией».
Причинамиже подобной болезненности общества Нордау выставляет негативные следствиятехнического прогресса, рост городов и обусловленное этими факторамипереутомление наций. «Никогда изобретения не меняли так тиранически иглубоко самую сущность человеческого духа. В наши дни пар и электричествоперевернули вверх дном привычки всех народов, начиная с их высших классов икончая низшими»; «Удесятерившаяся деятельность связана с напряжениемнервной системы и необычайной затратой сил Всякий культурныйчеловек совершает теперь работу от пяти до двадцати раз большую, чемтребовалось от него 50 лет назад». «Первое поколение истомлено ирастерзано, а у его потомства болезнь проявляется в наследственно-массовойистерии — последствии крайне напряженной деятельности и роста городов" (С.33-37). Но гибель цивилизации, по мнению Нордау, пока не грозит: два-три поколенияне могут исчерпать всего запаса жизненных сил. «Человечество далеко недряхло». «Вырождающиеся и неврастеники не в состоянииприспособляться, и они осуждены погибнуть. Для них нет спасения, поскольку они… не в состоянии выдержать борьбы со здоровыми. Последние же, — и в глубиненародных масс их насчитываются миллионы, — легко применятся к отношениям,созданным открытиями и изобретениями. Неизлечимые больные, истеричные ивырождающиеся остаются, кроме того, бесплодными и с ними кончается ихпоколение. Более же сильные, но только утомленные и сбившиеся с пути,постепенно излечиваются, их потомки приспособляются к быстрому темпужизни» (С. 425-427).
Несмотряна эпатирующий и скандальный тон книги, в «Вырождении» было данояркое художественное изображение эпохи fin de siecle, точно обрисованыхарактерные ее черты, что делает труд Нордау интересным и для нашего времени.Живой и остроумный слог, логика доказательств и умело подобранные примерыневольно вынуждали читателей взглянуть на эпоху глазами автора. «Вырождение»имело шумный успех и в Европе, и в России, где в конце 80-х — начале 90-х годовНордау становится одним из наиболее читаемых и модных авторов. Вначале нарусском языке появляются и многократно переиздаются философские эссе Нордау«В поисках за истиной (парадоксы)» Спб., 1889,1891,1892,1896), атакже его драмы[3] и роман «Болезнь века»(СПб., 1889, 1891, М., 1893).
В1893 году издается русский перевод «Вырождения» и расходится за тригода в шести тиражах (М., 1893, 1895; СПб.,1894, 1896; Киев — Харьков, 1894,1896). Не ослабевал интерес к Нордау и в последующие пять лет, а в 1901 году вМоскве даже выходит собрание его сочинений. Широко обсуждалось«Вырождение» в русской прессе[4], в частности,весьма одобрительно отозвался о книге Н.К. Михайловский в статье, где он,опираясь на Нордау, критиковал французских социалистов[5].
Немог пройти мимо творчества Нордау и Чехов. «Вырождение» былопрочитано Чеховым, очевидно, сразу же после появления русского перевода в 1893году, ибо, во-первых, знакомство с ним писателя отразилось в рассказе того жегода «Черный монах», а во-вторых, о своем чтении произведений НордауЧехов упоминает в письме к А.С. Суворину от 27 марта 1894 года. Позже врассказе «Ариадна» (1895) Шамохин ссылкой на Нордау начинает своирассуждения об особенностях женской натуры и затем почти буквальновоспроизводит мысли одного эссе из сборника «В поисках за истиной»(1889), что делает для нас несомненным знакомство Чехова и с этим трудом. Ихотя Чехов всегда отзывался о Нордау пренебрежительно (в письме к А.С.Суворинуон называл его «свистуном», а в «Ариадне» — «философомсредней руки»), в 1896 году он все-таки счел нужным послать «Вырождение»и «В поисках за истиной» П.Ф.Иорданову для пополнения таганрогскойбиблиотеки [6].
Самаже проблема вырождения волновала Чехова гораздо ранее 1893 года и независимо отего знакомства с творчеством Нордау. В письмах 1887-1893 годов Чеховнеоднократно с болью и тревогой говорил о наблюдаемом им духовном и моральномкризисе интеллигенции, об ее болезненном состоянии, упадке и неспособностивести Россию по пути просвещения и прогресса. Чехов пишет о «сволочномдухе, который живет в мелком измошенничавшемся душевно русскоминтеллигенте» (П 3, 213)[7]. Называет интеллигенцию«вялой, апатичной, лениво философствующей, холодной». Она«брюзжит и охотно отрицает все, так как для ленивого мозга легче отрицать,чем утверждать… Вялая душа, вялые мышцы, отсутствие движений, неустойчивостьв мыслях — и все это в силу того, что жизнь не имеет смысла...»Аналогичную ситуацию наблюдает Чехов и в Европе: «современные лучшиеписатели», Толстой и Бурже, «заставляют Францию вырождаться, а вРоссии… помогают дьяволу размножать слизняков и мокриц, которых мы называеминтеллигентами» (П 3, 308). Но русская натура, по мнению Чехова, обладаетеще особенностями, катализирующими болезненный процесс. Это чрезмерная«возбудимость», быстро сменяющаяся «преждевременной утомленностью»и «неопределенным чувством вины». Это черты — «чисто русские.Немцы никогда не возбуждаются, и потому Германия не знает ни разочарованных, нилишних, ни утомленных» (П 3, 115). Болезнь образованного обществасказывается и на русской литературе, где настало время «рыхлое, кислое,скучное», и сами литераторы «кислы и скучны», герои их бледны иничтожны, третируемая ими жизнь скудна и неинтересна" (П 3, 217).«Причины тут не в глупости нашей, не в бездарности..., а в болезни,которая для художника хуже сифилиса и полового истощения». Связано такоесостояние искусства с тем, что «у нас нет ни ближайших, ни отдаленныхцелей, и в нашей душе хоть шаром покати… Кто ничего не хочет, ни на что ненадеется и ничего не боится, тот не может быть художником» (П 5, 133). Нещадит Чехов и самого себя: «что же касается меня, то… я еще вял иленив» (П 2; 174); «Я умен, по крайней мере, настолько, чтобы нескрывать от себя своей болезни и не лгать себе и не прикрывать своей пустотычужими лоскутьями...» (П 5, 309).
Мывидим, что Чехов не объявляет «вырождение» так же однозначно, какНордау, неизбежным следствием «нервного века» и стремительных темповтехнического прогресса. Он видит сложное сплетение причин, главные из которыхне социальные, а духовные, мировоззренческие. Именно отсутствие«целей» и идеалов у интеллигенции влечет за собой, по мнениюписателя, равнодушие к жизни, апатию, болезненную расслабленность инравственную нечистоплотность.
Нов то же время, будучи, подобно Нордау, профессиональным врачом, материалистом идарвинистом, Чехов в свою очередь был склонен духовные болезни века увязывать сболезнями психическими: "… если знаешь, как велико сходство междутелесными и душевными болезнями; и когда знаешь, что те и другие болезнилечатся одними и теми же лекарствами, поневоле захочешь не отделять душу оттела" (П 3, 208). Чехов, как известно, даже гордился своимпрофессионализмом при описании «душевной боли» «по всем правилампсихиатрической науки» (П 3, 68). Рассуждая как врач и позитивист, Чеховиногда попадает в тон Нордау: «Где вырождение и апатия, там половоеизвращение, холодный разврат, выкидыши, ранняя старость, брюзжащая молодость,там падение искусств, равнодушие к науке, там несправедливость во всей своейформе...» (П 3, 309).
Одновременнов повестях и рассказах Чехова 1891-92 годов появляется образ«вырождающегося» интеллигента. Открывается этот ряд«Дуэлью» (1891), где еще в самом начале повести Лаевскийхарактеризует себя «банкротом с первого дня», «жалким неврастеником,белоручкой» (7, 355-356), оправдывающим «свою нелепую жизнь» тем, что «мы,дворяне, вырождаемся… — Боже мой, до какой степени мы искалечены цивилизацией!»Эта автохарактеристика кажется целиком взятой из книги Нордау и свидетельствуето широкой распространенности разговоров о вырождении в русском обществе.
Затемподобные типы «нежизнеспособного» идеалиста рисуются Чеховым врассказах «Страх» (1892); «Соседи» (1892), «Палата №6» (1892), причем всякий раз духовный кризис героя показан и какпсихическое отклонение, болезнь. Так, у Власича из рассказа «Сосед „“нет даже обыкновенной способности жить, как люди живут», нет«ни здоровья, ни красивых мужественных манер, ни светскости, ни веселости,а так… что-то тусклое и неопределенное»(8; 63). Растерян, беспомощен иглавный герой рассказа Петр Михайлович, который «говорит и делает не то,что думает, да и сам не знает наверное, что, собственно, думает» (8, 71).Дмитрий Силин из рассказа «Страх» — безвольный неврастеник, больноймистицизмом и «боязнью жизни». «Нервным веком» и социальнымипорядками России обусловлена мания преследования, развивающаяся у Громова(«Палата № 6»). «Вырождается», психически заболевает игибнет на наших глазах и его антагонист — доктор Рагин. «Ноющим итоскующим», «преждевременно утомленным», с «неопределеннымчувством вины» (П 3, 110) изображен у Чехова Иванов в одноименной пьесе(1887-1889).
Итак,мы видим, что пессимизм, мистицизм, разочарованность, апатия, утомляемость,чрезмерная возбудимость, истерия одинаково выделяются и Нордау, и Чеховым какпризнаки вырождения. Но оценка «болезни века» и отношение к ее«жертвам» у Чехова совершенно иные. С одной стороны, он согласен, чтов вырождении, в общей нервности виновато «множество факторов: водка,табак, обжорство интеллектуального класса, отвратительное воспитание,недостаток физического труда, условия городской жизни и прочее» (П 6, 29).Но тут же (в том же письме к Е.М.Шавровой 1895 года, как и ранее в письме кА.С. Суворину от 13 декабря 1891 года) Чехов пишет: «Нашего нервноговека» я не признаю, так как во все века человечество было нервно" (П6, 30). Другими словами, нельзя ссылкой на «нервный век» оправдывать«свою нелепую жизнь» и слагать с себя за нее ответственность. Какиебы негативные факторы ни влияли на личность, она должна найти себе силы им противостоятьи сделаться полезной обществу. Вот почему в «Дуэли» Чехов настаиваетна возможности и необходимости «перерождения» Лаевского — безнадежного больного, если исходить из концепции Нордау или из первоначальносовпадающих с ней убеждений фон Корена. Более того, говоря о кризисе вискусстве, Чехов допускает, что «болезнь сия, надо полагать, имеет своискрытые от нас хорошие цели и послана недаром...» (П 5, 134).
ЗнакомствоЧехова в 1893 году с «Вырождением» Нордау сильно повлияло наизображение им интеллигенции: тип «ноющего интеллигента», которыйЧехов считал специфически русской разновидностью «вырожденцев», врассказах 1893-1895 гг. отходит на второй план (мы найдем только Белокурова в«Доме с мезонином», 1895), но взамен появляются вырождающиеся именно«декадентского» толка: больной манией величия философ Коврин(«Черный монах», 1893), утонченный развратник Лысевич («Бабьецарcтво», 1893), «женщина эпохи fin de siecle»(«Ариадна», 1895), злобствующий реакционер Рашевич («Вусадьбе», 1894). Все эти образы имеют аналоги в «Вырождении» и«Парадоксах» Нордау. Критик И.И.Иванов в рецензии на «Бабьецарство» уверенно охарактеризовал Лысевича как вырожденца, изображенного«такими правдивыми и яркими чертами, что знай Нордау о рассказе русскогоавтора — он непременно уделил бы ему место в своих ссылках [8].
Вобразе Коврина отразились представления Нордау о „болезненном гении“,»вырождающемся высшего порядка". Это не противоречит обычноусматриваемым в этом рассказе параллелям с Ницше: Ницше сам выступает одним изглавных героев книги Нордау (ему посвящена целая глава), иллюстрируя собой изклинических случаев вырождения. Обратим внимание, что Чехов описывает маниюКоврина именно как врач-психиатр, гордясь медицински точным описанием болезни.Мы без труда найдем у Коврина все описанные Нордау симптомы: наследственнуюпредрасположенность к чахотке, тяжелое переутомление от чрезмерной умственнойработы и нездорового образа жизни, болезненную впечатлительность и возбудимость(особенно от музыки — «последнее выражалось физически тем, что у негослипались глаза и клонило голову набок» — 8, 232), «идеализм»,«мистицизм» — вплоть до галлюцинаций. Однако с болезненностью дляКоврина неразрывно связывается гениальность. Об этом ему говорит и его alter ego- черный монах: «А почему ты знаешь, что гениальные люди, которым веритвесь свет, тоже не видели призраков? Говорят же теперь ученые, что гений сродниумопомешательству. Друг мой, здоровы и нормальны только заурядные, стадныелюди. Соображения насчет нервного века, переутомления, вырождения и т.п. могутсерьезно волновать только тех, кто цель жизни видит в настоящем, то естьстадных людей» (8, 242; курсив мой.- А.К.). Подобная трактовка темы генияи толпы могла быть заимствована из «Парадоксов» Нордау, из главы«Психофизиология гения»: «Со стороны умного человека весьмакрасиво и благородно принять на себя тяжелый труд постепенного поднятия массыдо более высокого уровня развития, но масса прежде всего имеет право требоватьучреждений и законов, годных для рогатого скота»[9].
Когдаже болезнь проходит, Коврин оказывается заурядным, скучным, мелочно злымчеловеком, разрушающим жизнь и счастье поверивших в него родных. Знакомому с«Вырождением» сразу приходят на память строки о мнимой гениальности«вырождающихся высшего порядка»: «их слово — не восторженноепредсказание, а бессмысленный лепет и болтовня душевнобольного, и то, чтопредставляется профану взрывом кипучих молодых сил — не что иное, какконвульсии и судороги истощения Страдая манией величия… психопатытолкуют теперь о социализме и дарвинизме, поскольку они освоились с этимипонятиями»[10]. Умножить число сближений непозволяет объем статьи, но даже из вышеприведенного ясно, что, во-первых, Чеховотталкивался при замысле «Черного монаха» от содержания«Вырождения», во-вторых, что Чехов мыслил бесконечно глубже Нордау,не упрощая ситуацию своего времени. Сама по себе «нервность» не быладля Чехова отрицательной чертой, наоборот, являлась признаком интеллигентностии сложной душевной организации (см. письмо А.С.Суворину от 27 марта 1894 г. — П 5, 283).
Вневсякого сомнения, Чехова, не терпевшего никакой тенденциозности и видевшего вовсякой отвлеченной теории «несвободу ума», должна была покоробитьгрубая подтасовка фактов Нордау. «Такого свистуна» он должен был«прочесть с отвращением» (П 5, 284). Но как раз«отвращение» исцелило его окончательно от страха перед вырождением. В1896-1897 годах тема вырождения вообще сойдет на нет, по крайней мере еемедицинский аспект. В 1895 году Чехов напишет, что весь его«психопатологический репертуар уже исчерпан» (П 6, 30). Впроизведениях же 1894-1895 годов «вырождающиеся» герои делаются резкоотрицательными, уже не вызывающими никакой симпатии у автора, и, что самоеглавное, у них появляются полные жизненных сил оппоненты, которые либо прямокритикуют «упаднические» взгляды, либо сами оказываются«наглядным» их опровержением. Так, когда «унылый, безвольныйнеудачник» Белокуров («Дом с мезонином») начинает говорить«о болезни века — пессимизме», то получает от собеседника грубыйотпор («Дело не в пессимизме и не в оптимизме, сказал я раздраженно, — а втом, что у девяноста девяти из ста нет ума» (С 9; 189). В «Бабьемцарстве» Лысевичу противопоставлена молодая хозяйка фабрики, АннаАкимовна, сохраняющая свежесть и естественность чувств и смело спорящая садвокатом, отстаивая свои жизненные идеалы.
Ещенагляднее в этом плане рассказ «В усадьбе» (1894), где опустившийся,озлобленный старик Рашевич, «называемый собственными дочерьми»жабой", почти буквально пересказывает концепцию Нордау о«спасительном вырождении», предохраняющем высшее общество от интеллигентов изнарода(8, 335-338), разночинцу Мейеру, симпатичному «своей молодостью,здоровьем, прекрасными манерами, солидностью». В результате рассужденияРашевича оказываются оскорбительно бестактными и изначально неверными — как ився недвусмысленно изложенная концепция Нордау.
В«Ариадне» (1895) образ героини и рассуждения по поводу него Шамохинаотражают полемику Чехова с «Крейцеровой сонатой» Л.Н.Толстого[11]. Но не случайно Шамохин начинает свои рассуждения соссылки на «философа средней руки» Макса Нордау. Во-первых, интересентот факт, что в «Вырождении» Льву Толстому посвящена целая глава, гдеподвергается убийственной критике его поздняя философия, по большей части напримере «Крейцеровой сонаты», причем Нордау выносит Толстому диагноз«эротического помешательства», который Шамохин насмешливо применяет вразговоре к самому себе.
Типженщины, подобный Ариадне, мы найдем не только в «Крейцеровойсонате», но и у Нордау в «Парадоксах» и во вступлении к«Вырождению», где дается общая картина падения нравов в эпохудекаданса[12]. Таким образом, в «Ариадне» рисуетсяобобщенный образ женщины эпохи fin de siecle и сливаются в одну две концепциивырождения: Толстого и Нордау. Получается примерно следующее: «В городахвсе воспитание и образование женщины… сводится к тому, чтобы выработать изнее человека-зверя, то есть чтобы она нравилась самцу и умела побеждатьсамца». Это угрожает культуре серьезной опасностью: «женщина влечетза собой мужчину в своем регрессивном движении», ибо «отсутствие влюбви нравственного элемента… явление атавизма… симптом вырождения, многихпомешательств» (9, 117, 130).
Хотяхарактер Ариадны обрисован Шамохиным верно, тем не менее его концепциявырождения опровергается в рассказе и словесно ((«я спросил: зачемобобщать, зачем по одной Ариадне судить обо всех женщинах?» и т.д. — 9,130), и художественно («Мне все еще хочется думать, что у природы, когдаона творила эту девушку, был какой-то широкий, изумительный замысел» — 9,110). Мы видим, что концепция Нордау, равно как и его мысли о Толстом,обязательно должны быть учтены для правильного понимания рассказа. Нельзя неотметить, что то самое письмо к А.С.Суворину, от 27 марта 1894 года, где Нордауназван «свистуном», — все посвящено разбору толстовской философии, ипереход от критики толстовства к критике Нордау осуществлен без малейшей паузы,что указывает на некую логическую связь, существовавшую в сознании Чехова междуэтими именами. В конечном счете, Чехов объявляет о чуждости для негорассуждений и того и другого, потому что он «с детства уверовал в прогресси не мог не уверовать, так как разница между временем», когда его«драли, и временем, когда перестали драть, была страшная» (П 5, 283).
Такимобразом, в произведениях Чехова преодолевается пессимизм во взгляде наинтеллигенцию в целом, но до воодушевления или любовного приятия ее остаетсядалеко. «Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую,истеричную» (П 8, 101), — писал Чехов И.И.Орлову в том же 1899 году.Поэтому завершить разговор о вырождении логично было бы разбором повести«Три года», где все мысли Чехова о данном феномене обобщены ивоплощены в целом ряде образов. В повести изображено вырождение купеческойфирмы Лаптевых в лице ее младшего представителя Федора, сходящего с ума.Отдельные черты вырожденцев присутствуют в образах Алексея Лаптева, доктора Белавина,Панаурова, но до конца не выдержаны ни в ком. Образ Панаурова — развратногосибарита, проживающего чужие состояния, — генетически связан с образом Лысевичаиз «Бабьего царства» и предвещает в дальнейшем Гаева из«Вишневого сада», который будет последним отголоском темы вырожденияв творчестве Чехова. «Именитый купеческий род» дал «внаследство» братьям Федору и Алексею испорченные нервы и кровь ( 9, 80).Они «родились от затравленной матери», а затем были «забиты изапуганы» в «амбаре», где провели все детство на положениипростых мальчиков, каждый день снося издевательства и побои. С тех пор на нихлежит печать вырождения: они болезненны, тщедушны, неинтересны и безвольны.Даже окончив университет, попав в ряды интеллигенции и став полноправными владельцамифирмы, они не могут совладать со своей рабской психологией. «Я робок,неуверен в себе, у меня трусливая совесть. Я никак не могу приспособиться кжизни, стать ее господином… Все это… объясняю я тем, что я раб, внуккрепостного. Прежде чем мы, чумазые, выбьемся на настоящую дорогу, много нашегобрата костьми ляжет!» — говорит о себе Алексей Лаптев (9, 75). Но именнопрезрение к своему роду («Мы с тобой хорошо сделаем, если не будем иметьдетей. О, если бы дал Бог, нами кончился этот именитый купеческий род!»(9, 80-81) и дает возможность Алексею «по каплям выдавливать из себяраба». А Федор Лаптев, гордящийся своим происхождением и довольный собой,вырождается на наших глазах. При подготовке повести для собрания сочиненийЧехов сократил очень важное для нас место, связывающее психическое расстройствоФедора с концепцией вырождения, какой она была у писателя в 1894 году, гдеописывается, как Федор «напускает на себя мистицизм, мракобесие,бурбонство и умственное убожество»(9, 337), начинает рассуждать о религии,«о влиянии болезней на психическое состояние»(9, 30), а “если у когомозг болезненно склонен ко всякой галиматье, то уж такому не выкарабкаться,пиши пропало"(9, 337). Наконец, когда он пишет бездарную статью о«русской душе» мистико-идеалистического содержания, Алексей Лаптевназывает ее «холопским бредом» и одновременно видит в Федоре явныепризнаки развивающегося безумия — прогрессивного паралича. Пожалуй, нигде уЧехова убеждения героя не поставлены так очевидно в зависимость от«психологических последствий века» и не оказываются так однозначносимптомами болезни. Тяжела наследственность у новой русской интеллигенции.Невежество и грубость нравов, от которых она идет, воздвигают бесконечныепреграды. Здесь Чехов имеет в виду и свою семью, свое тяжелое детство имучительный путь становления: «Что дворяне-писатели брали у природы даром,то разночинцы покупают ценой молодости, — признавался Чехов Суворину, — напишите-ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, выдавливает изсебя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует,что в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая человеческая» (П3, 133). Нечто подобное пережитому, очевидно, самим писателем предстоитпережить в повести Алексею Лаптеву.
Тоесть вместо вырождения Чехов видит в настоящем прогресс, и в этом убеждении онтолько укрепится в последующие годы. Наиболее же четко выразил Чехов свойвзгляд на проблему вырождения в том же 1899 году, в разговорах сА.Б.Тараховским:
«В1899 году А.П. вновь посетил Таганрог Заговорили о неврастении ивырождении, — никакого вырождения нет, — сказал А.П.,- это все Макс Нордаувыдумал. Неврастения же скоро исчезнет. Мы все страдаем этой болезнью. Онаявилась оттого, что мы попали в непривычную обстановку. Наши отцы землю пахалии кузнецами были, а мы в 1-м классе ездим и в пятирублевых нумерахостанавливаемся . Но наши дети уже будут находиться в нормальныхусловиях, и неврастения исчезнет. Исчезнет и пессимизм, который появился от техже причин. Вообще в будущем ожидать можно много хорошего. Да и теперь лучше,чем было»[13].
Впервыенапечатано в сб.: Чехов и Германия, М., МГУ, 1996.
Список литературы
[1]Корсаков С.С. Курс психиатрии. Спб., 1892. С. 441.
[2] Нордау Макс. Вырождение. Перевод с нем. В. Генкена.Киев-Харьков, 1894. Смотри описание признаков вырождения на с. 21-24. Далееиздание цитируется в тексте с указанием страницы
[3] Драмы Нордау шли на русской сцене все последующеедесятилетие ХIХ века. Еще в 1900 году актер И.И.Гедике, не получивший у Чеховаразрешения поставить в свой бенефис «Чайку», поставил пьесу Нордау«Два мира».
[4] См. статьи о «Вырождении» И.И.Иванова(«Русские ведомости», 1893, № 147, 31 мая); З.А.Венгеровой («Новостии биржевая газета», 1893, № 189, 13 июля), а также книгу Рене Думик«Литература и вырождение» (Одесса, 1894).
[5] Михайловский Н.К. О вырождении // «Русскаямысль», 1893, № 4.
[6] См. письмо к П.Ф.Иорданову от 24 ноября 1896 года.
[7] Сочинения и письма Чехова цитируются по полному собраниюсочинений и писем А.П. Чехова в 30 тт., с указанием тома (П – том писем) истраницы.
[8] См. Иванов И.И. Записки читателя // Артист.1894. № 3. С.155.
[9] Нордау Макс. В поисках за истиной (парадоксы). Спб. 1892.С.43.
[10] Нордау Макс. Вырождение. С.48.
[11] О полемике Чехова с Л. Толстым см.: Катаев В.Б.Литературные связи Чехова М., 1989; он же. Повесть Чехова «Дуэль». Кпроблеме образа автора // Изв. АН СССР. 1967. т. XXVI. Вып. 6; Линков В.Я. Кпроблеме идейного обобщения в прозе А.П.Чехова // Филологические науки. 1969. №6; Гурвич И. Проза Чехова. М., 1970. С. 72-74.
[12] Нордау Макс. В поисках за истиной. С. 30-33.
[13] Тараховский А.Б.Шиллер из Таганрога. Из воспоминаний оА.П.Чехове (Разговоры и письма) // Приазовский край". 1904. № 182, 11июля. С.3.
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.portal-slovo.ru