«Троцкистский» роман Леонида Леонова
Александр Беззубцев-Кондаков
Втворческом наследии классика ХХ века Леонида Максимовича Леонова роман “Вор”играет особую роль, в этом раннем романе происходило формирование взглядовавтора на феномен человека, на эпоху, на судьбу страны. В центре вниманияписателя оказалось переломное время в истории России – Первая мировая война,революция, нэп. Бывают произведения, которые годами “не отпускают” автора, заставляютвновь и вновь возвращаться к ранее написанному…Роман “Вор” был написан в1925-26 гг., над второй редакцией Леонов работал в 1957-59 гг, но и впоследующие годы писатель вносить в текст правку. В конце 1950-х годовпроисходит “второе рождение” романа “Вор”, Леонов привносит в текст книги все,что оставалось “за кадром”, все, что тридцать лет назад писать было опасно.Роман, как губка, впитывал в себя новые авторские открытия, накапливающийсяжизненный опыт. Сюжетно ограничиваясь временем нэпа, роман “Вор” вбирал в своюлитературную плоть думы и чувства идущего столетия.
ЛеонидЛеонов изучал нравы социального дна, старался во всех подробностях понять жизньбудущих персонажей романа “Вор”, и свою творческую “кухню” он описал в техэпизодах романа, где сочинитель Фирсов ходит по кабакам, притонам, злачнымместам, постоянно делая пометки в записной книжке. Вместе с Сергеем ЕсенинымЛеонов побывал в Ермаковском ночлежном доме, где он встретил бродягу-поэта,который стал прототипом образа блатного стихотворца Доньки.
Современникивосприняли роман “Вор” настороженно, политическая направленность произведениявызвала споры. Критик М.Серебрянский утверждал, что в нем “нашли свое отражениетроцкистские влияния и утверждения о перерождении партии, о “страшном пути”, накоторый якобы вступила революция. Основные идеи “Вора” свидетельствуют оботходе писателя на позиции, явно враждебные рабочему классу и его партии, напозиции явного отрицания ленинской трактовки нэпа”. Роман убеждал читателя вневозможности быстро и легко пройти дорогу к “светлому будущему”, а потомудеятели пролетарской культуры поспешили объявить его клеветническим и даже“троцкистским”.
ПоВ.И.Далю, слово “вор” имеет более широкое значение, чем считается в обыденномсознании. Вор – “мошенник, бездельник, обманщик, изменник, разбойник”, какГришка Отрепьев и Ванька Каин. Вор – не только грабитель, но и человек,нарушающий общепринятые нормы, обманщик или даже, если угодно, диссидент,отщепенец, маргинал. Несомненно, что к своему герою Дмитрию Векшину ЛеонидЛеонов применял именно такое широкое понимание слова “вор”, его интересовало вгерое не уголовное и преступное, а именно диссидентское.
Сценаубийства комиссаром Векшиным взятого красными в плен белого офицера – это некоеподобие средневекового “примера”, exempla (история, которая должна отвращатьчеловека от греха) Убийство было подлым, потому что перед Векшиным стоялбезоружный, пленный человек. Злодеяние Векшина становится тем узелком, которыйраспутывается в течение дальнейшего повествования. Убийством офицера Векшинсовершал некий “ритуальный обет на верность идее”. Нэпманша брезгливо хлестнулаВекшина перчаткой по той самой руке, которая когда-то зарубила белого офицера.Казнь пленника была ритуальной, ритуально же нэпманша (новая хозяйка жизни!)хлестнула Векшина перчаткой. Согласимся с американским литературоведомР.Магуайром, который в монографии “Красная новь” отметил, что в романе “Вор”эпизод с перчаткой нэпманши “производит на Митю огромное впечатление не потому,что дает толчок внезапному решению отомстить за себя вступлением на преступнуюстезю (в ту ночь на фронте он уже на нее вступил), а потому, что этот случайпоследнее доказательство его отщепенства” (курсив наш. — А.Б.- К) По силевоздействия на Митьку оба эти события имели одинаково важное, переворотноезначение
Разжалованный,исключенный из ВКП(б) красный комиссар Дмитрий Векшин, вернувшись с Гражданскойвойны, становится вором. Его постигает горькое разочарование в итогахГражданской войны и революции. Немаловажное значение в его разочарованиисыграла та нэпманская перчатка, которой пренебрежительно хлестнули его по руке(словно бы по щеке). НЭП словно бы перечеркивает все революционные завоевания.Векшин стал преступником, словно бы продолжая борьбу против старого режима, которыйвдруг стал воскресать из мертвых в нэпманских образах. “Действуя по линиичастной торговли, он еще пытался уверить себя, что партизанит противненавистного старого мира”. Но советским Робин Гудом Векшин не стал, потому чтоего новая “война” шла уже по другим, подлым законам воровского мира. Векшинпримкнул к людям, которые “довольно быстро сходят в свои ямы с хлорнойизвестью”. Философия революции, по Векшину, заключается в том, что “революцияузконациональна, что это русская душа для себя взыграла перед небывалым своимцветением”. В воровском призвании Векшину тоже чудится проявление взыгравшейрусской души, которая не может мириться с несправедливостью. Революция снялазапреты. Вообще в романе особое внимание уделяется людям, которые появились“вместе с прочими спутниками безвременья: смятением душ, волками и сыпняком”.Люди, подобные вирусу болезни.
Вомногом подобен Вешкину и Агей Столяров, который однажды в бою заколол штыкомавстрийского офицера. Совершенное убийство потрясло, все в душе перевернуло, анаграда за героизм вызвала даже внутренний протест. Не мог принять награду заубийство. Но после этого случая он стал по иному смотреть на войну, думая оней: “работа, в общем, легкая, а отличают”. Агей стал получать удовольствие отубийства”. Но вот кончилась война, не стало у Агея полюбившейся ему “работы”,не стало и заработка. Вот он и “почал помаленьку богатеньких корчевать”Исследователи творчества Л.Леонова уже отмечали, что Агей Столяров – этодвойник Векшина, его alter ego. Но это окарикатуренный, недостойный двойник.Агей Столяров выдает, что есть в “благородном разбойнике” Векшине тайного,невысказанного, потаенного, он становится “ключом” к шифру векшинской судьбы.Но почему не “дотягивает” Агей до Векшина, почему остается подобием его, ведь трагизмаи мучения в биографии Агея Столярова куда больше, чем в судьбе разочарованногобольшевика, взломщика Векшина? Дело в том, что за совершенными Агеемзлодеяниями не стоит ничего, кроме низменных страстей, кроме упоения отвозможности и умения убивать, человек этот столь страшен, сколь и внутреннепуст, вернее сказать – опустошен выжигающими душу греховными помыслами истрастями.
Далеконе всегда война является злом, которое вторгается в жизнь человека вопреки егожеланию. Ллойд Демоз в “Психоистории” доказал, что “войны являются на самомделе не ужасными ошибками, а “желаниями””. Война неостановима, потому чтожеланна. Русский романист Михаил Арцыбашев в “Записках писателя” отмечал, что“разум убедительно говорит о том, что только в вечном мире и братстве…всехлюдей лежит возможность настоящей человеческой жизни. Разум говорит, что ужаснои совершенно бессмысленно одним людям убивать других…Но инстинктам ясно ипонятно только: ожесточенная и безжалостная борьба за существование!..” По сутидела, война – это резервация для таких, как Векшин или Агей Столяров, потомучто на войне они были заняты своей “работой”, не грабили, не убивали невинных,вся их “работа” подчинялась четкой логике войны. Они, ставшие некими убивающимиавтоматами, служителями своего инстинкта, были вмонтированы в единую систему,контролировавшую их. Первая мировая война кончилась развалом армейской машины,“убивающие автоматы” остались брошенными без дела и начали кромсать, уничтожатьвсе попадающееся на пути. Чем дольше бы длилась война, тем позднее начал быАгей “богатеньких корчевать”. Никакое волшебство не обратит хищника втравоядное существо. Нельзя рассматривать преступный путь Векшина и Столяроватолько лишь в социальном контексте, увязывая их судьбы с недугами общества. Да,Векшин раскаялся, осознал гибельность своего пути, но это еще не значит, что спреступным миром он порвал навсегда. Финал романа наводит читателя на мысль,что общество, уставшее от революционной смуты, излечивается от недугов. Ноизлечивается ли отдельный человек – большой вопрос. Жан Жене в “Дневнике вора”многое объяснил в психологии преступника: “Я добровольно устремился к тому,что именуется злом…Мужчины, отдавшиеся злу, не всегда красивы, зато ониобладают несомненными мужскими достоинствами”.
Векшиндумает о том, что “Труп пахнет в зависимости от повода, почему он стал трупом”.В том же духе и мучительная рефлексия Раскольникова – все выдающиеся деятелиистории были преступниками, “замечательно даже, что большая часть этихблагодетелей и установителей были особенно страшные кровопроливцы”. И Векшину,и Родиону Раскольникову неведом ответ на вопрос, почему при “массовомпроизводстве” трупов злодеяние можно оправдать требованием прогресса, а когдасам мараешь руки кровью, то этому нет оправдания. Крик отчаяния “тварь ядрожащая или право имею?..” вполне мог принадлежать и Дмитрию Векшину.Точь-в-точь, как и убийцу Раскольникова, шнифера Векшина тянет на местосовершенного им преступления. Казалось бы, Дмитрий Векшин по своей душевнойорганизации более похож на Адама Соколовича, своего рода “анти-Раскольникова”,которого Иван Бунин изобразил в рассказе “Петлистые уши”. В этом рассказе Бунинразрабатывает проблематику преступления без наказания. Не любивший ДостоевскогоБунин полемизировал с ним не только своими высказываниями, но и литературнымиобразами. Так Соколович, совершивший бессмысленное злодейство и не чувствующийраскаянья, стал вызовом Бунина Достоевскому. “Состояние убийцы,- думаетСоколович,- зависит от его точки зрения на убийство и от того, ждет ли он заубийство виселицы или же награды, похвал. Разве, например, признающие родовуюместь, дуэли, войну, революции, казни мучаются, ужасаются?” Раскольников,Соколович и Векшин разными словами высказывают одну и ту же идею, вернее –задают один и тот же вопрос о праве на убийство и о том, почему далеко некаждое убийство карается душевной мукой грешника. Агей Столяров ждал заубийство никак не виселицы, а награды и похвал (“работа, в общем, легкая, аотличают”). Образы Дмитрия Векшина и его alter ego Столярова оказываютсязаключенными между двумя полюсами — Раскольниковым и “анти-Раскольниковым” и,как ни странно, они в чем-то примиряют этих антагонистов. Мы можем наблюдатьэволюцию идеи права на убийство сквозь ряд персонажей Раскольников – Соколович– Векшин(Столяров). Идея “преступления без наказания” не находит подтверждения,ей нет места в мироустройстве. Уже сам вопрос “тварь я дрожащая или правоимею?” содержит в себе ответ, ибо задать его может лишь человек, тварью себяощутивший и ужаснувшийся низости своего падения. Обреченность вечно оставаться“дрожащей тварью” и есть главное наказание.
СудьбаВекшина в чем-то сопоставима с историей легендарного Леньки Пантелеева, которыйдобровольцем ушел в Красную Армию, а потом, демобилизовавшись, оказался наслужбе в органах ВЧК. Жизнь бывшему красноармейцу и чекисту сломало время НЭПа,когда казалось, что те, с кем сражались на фронтах Гражданской войны, сталивновь хозяевами жизни. Недобитая “контра” гуляла в дорогих ресторанах,наряжалась в щегольскую одежду, играла в казино, ходила в роскошные магазины –в то время, когда рабочие жили не лучше, а порой и тяжелей, чем при царе.Дванов из “Чевенгура” Андрея Платонова, впервые столкнувшись с проявлениемновой экономической политики, с удивлением отмечал, “что у революции сталодругое выражение лица”. Невольно возникали мысли о преданном деле революции.Ленька Пантелеев сколотил банду, которая стала совершать налеты на нэпманов.Возможно, что Ленька Пантлеев, подобно Митьке Векшину, думал, что не грабит он,не убивает, а “партизанит”, истребляет классового врага. История бандыПантелеева имела столь возвышенно-героическую окраску, что беспризорник АлексейЕремеев, который впоследствии станет знаменитым советским писателем, автором“Республики Шкид”, выбрал себе псевдоним “Л.Пантелеев” в честь легендарногопитерского бандита.
БорисЗайцев в опубликованном в 1913 году рассказе “Грех” описывал банду, членыкоторой называли себя “анархистами-коммунистами”. “Сначала мы прикрывалисьреволюцией, — говорит один из бандитов,- но скоро все поняли, что никакой тутреволюции нет, просто мы для себя работаем, под благовидным предлогом”.Революция, как “благовидный предлог”, маскирует разбойничью, воровскую жизнь –и Леньки Пантелеева, и Митьки Векшина.
Историяшайки Леньки Пантелеева – это история людей, чья судьба, изначально обретя“разгон” благодаря революции, не могла вписаться в устойчивую действительностьпослевоенной страны. Многие же обыватели легко восприняли нэп, принесшийулучшение жизненных условий, во многом еще и потому, что, как писал А.Платоновв “Чевенгуре”, “жителям надоели большие идеи и бесконечные пространства: ониубедились, что звезды могут превратиться в пайковую горсть пшена, а идеалыохраняет тифозная вошь”. Великие идеалы выродились в тифозных вшей.
Стоитотметить, что в романе герои обретают новые имена. Под именем парикмахераКоролева живет Векшин. Кроме того, по подозрению чиновника Чикилева, в запискахбывшего “барина” Манюкина именно Векшин зашифрован под псевдонимом “Николай”.Самого Чикилева перед его карьерным взлетом некое важное должностное лицо поошибке называет “Кичилевым”. Сестре Векшина Татьяне, случайно забредшей кстранствующим циркачам, клоун Пегель дает сценическое имя своей покойной женыГеллы Вельтон, дает даже не имя, а судьбу циркачки. Примечательно, что еелюбовник Николай Заварихин называет Татьяну именно сценическим псевдонимом“Гелла”. Орфографическая ошибка на вывеске слесарных дел мастера Пуховаприводит к появлению человека с новой фамилией – Пчхов. Вьюгой в блатном мирекличут Машу Доломанову, первую Митькину любовь. Бывший ординарец Векшина СанькаБабкин, вместе со своим хозяином вступивший на преступный путь, получает засвое нескладное сложение кличку “Велосипед”. В каждом случае новое имя означаетначало новой жизни. Подлый подвох Чикилева заставляет Векшина задуматься озаконности носимого им имени, он чувствует, “будто его застукали на присвоениичужого честного имени”. В момент остро переживаемого нравственного кризисаВекшина постигает новый удар, явившийся в виде сделанного Чикилевым “открытия”будто Митка явился на свет в результате супружеской измены его матери спомещиком Манюкиным. Право на ношение имени в эту минуту предстает как право насвою собственную, законную судьбу. Чикилев же пытается доказать, что у вораВекшина и имя-то ворованное.
В“Чевенгуре” Андрея Платонова есть эпизод, в котором жители села принимают новыеимена “в целях самосовершенствования граждан”. Игнатий Мошонков становитсяФедором Достоевским, Степан Чечер – Христофором Колумбом. Социализм начинаетсяс присвоения нового имени. Мистика революции состоит в том, что она всемустремится дать новое имя. В этом обнаруживает неожиданное родство революции спреступным миром – всюду переименование, иллюзия подлинности.
Работаянад второй редакцией “Вора”, Леонов принижал образ Векшина, убирал связанную сгероем романтику (например, ушел эпизод, когда Митька защищает женщину отнапавшего уличного хулигана). В Векшине осталось мало героического, более того– Леонов уже не верит в возможность нравственного перерождения героя. Впервоначальной редакции романа Векшин словно бы воскресает для новой жизни(подразумевается, что сама “новая жизнь” перевоспитывает заблудшего человека).Во второй редакции этот оптимистический настрой уходит. Примечательно, чтосоветские критики старались не придавать значения этой метаморфозе и продолжалиписать о грядущем возрождении героя. Будучи к моменту создания романа “Вор”молодым, но зрелым писателем, Леонид Леонов не мог не понимать, чтооптимистический финал звучит фальшиво. Однако если бы редакция конца 1950-хгодов увидела свет на тридцать лет раньше, то участь романа, равно как и егоавтора, была бы незавидной. Можно предположить, что Леонид Леонов изначальномыслил роман таким, каким мы его видим сегодня, но реалии эпохи заставилиписателя сделать “политический маневр”, маскировать свой замысел дежурным“историческим оптимизмом”. Правда, и эта маскировка не спасла роман отобвинений в “троцкизме” и враждебности рабочему классу. Но пришло время, ироман “Вор” очистился от шелухи.
Вбеседе с В.А.Ковалевым Леонид Леонов рассказывает: “Мне иногда говорили: почемуя не показал, как Митька становится хорошим? Но я не мог заменять правдувымыслом, льстить таким, как Митька”. Что, однако, значит – “стать хорошим”?Превратиться из вора в честного советского гражданина, активиста и строителякоммунизма? В финале романа Векшин растворяется в пространстве, исчезает в“транссибирской дали”. Трудно, да и не нужно строить догадки относительно егобудущего. Не нужно – потому что оно непредсказуемо. Герой не становится“хорошим”, он растворяется (невольно вспоминается афоризм “нет человека – нетпроблемы”). Социальный оптимизм автора (тезис о задавленном, до концапобежденном “подполье” нэпа) слабо согласуется с нарисованной им картиной“подпольной”, потаенной жизни, ведь мутация революционной бациллы можетприводить все к новым и новым порождениям. Когда Борис Зайцев в рассказе “Грех”описывает духовное преображение экспроприатора и разбойника Николая, то этаперемена выглядит правдоподобно, поскольку Николай через глубокое раскаянье,через каторжные невзгоды приходит к вере, становится воцерковленным человеком.Понятно, что в духовном развитии Митьки Векшина подобной перемены произойти неможет. Не случайно Леонов сравнил своих героев с вирусом болезни, болезнь можетстать латентной, но совсем искоренить ее вряд ли возможно. И вирус революциитакже неискореним – в обществе и человеке.
Список литературы
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.t-e-x-t.ru/