/>Содержание
Введение
Фольклорные истоки
Вступление
Тема русского богатырства
Повесть о Капитане Копейкине
Песенная поэтика
Стихия пословиц
Образ широкой русской масленицы
Заключение. Значения фольклора вязыке поэмы
Пастырское «слово»
Заключение. Значение пастырскогослова
Чичиков. Судьба или случай?
Стиль Барокко
Заключение
Список используемой литературы
Приложение
Введение
У нас в доме много различныхкниг. В одной из них есть поэма «Мертвые души». Мне стало очень интересно, очем в ней рассказывается. Знакомство с поэмой началось в летние каникулы. Этоочень увлекательное произведение, которое показывает состояние России на тотпериод времени. Прочитав «Мертвые души» мне стало интересно лучше изучитьособенности поэмы. Так родилась идея написать реферат.
Вначале работы япоставила цель:
Показатьнепосредственную связь поэмы Н.В. Гоголя с русской действительностью, раскрытьсвоеобразие композиции, её связь с идеей поэмы, а также показать особенностистиля Гоголя на примере этой поэмы.
Для достижения цели,мне необходимо пройти следующие этапы в своем исследовании:
1) Узнать фольклорныеистоки поэмы
2) Узнать историюпоявления поэмы
3) Посмотреть, какприменяются пастырское слово и стиль Барокко в поэме.
4) Ответить на вопрос:Чичиков. Судьба или случай?.
Работа структурноразделена на четыре части.
В первой частирассказывается о фольклорных истоках поэмы. Семь параграфов включают в себя:историю появления поэмы, тему русского богатырства, песенную поэтику, стихиюпословиц, образ широкой русской масленицы. Рассматривается повесть о КапитанеКопейкине и роль фольклора в языке поэмы.
Вторая глава посвященапастырскому «слову». В третьей главе приводится ответ на вопрос «Чичиков.Судьба или случай»
Основой последней главыявляется стиль Барокко. В ней я привожу примеры и рассказываю о его роли впоэме.
В ходе работы япользовалась различной литературой, список которой приведен в работе.
1.Фольклорные истоки
1.1 Вступление
Начав работу над«Мертвыми душами», Гоголь писал о своем труде: «Вся Русь явится в нем», — этобыла заявка на произведение столь же художественное, сколь и историческое.Изучение прошлого русского народа – от самых его истоков – было предметомнаучных занятий писателя в период, предшествовавший работе над поэмой.Многочисленные выписки из летописей, византийских хроник и других источников,говорящих о жизни славян и русских в древнейший период их существования,которые сохранились в гоголевских бумагах, относятся к 1834-1835гг.
Едва только начавработу над поэмой, Гоголь сразу обращается именно к русской старине, чтобынайти в ней «корни и семена всех нынешних явлений». «Не можешь ли прислать мнекаталог книг, — пишет он М. П. Погодину в самом начале 1836 года, — приобретенных тобою и не приобретенных, — относительно славянщины, истории илитературы…» Первая его просьба из Рима к Н. Я. Проконовичу о материалах дляработы, относящаяся к ноябрю 1837 года, имеет следующий характер: «Есличто-нибудь вышло по части русской истории, издания Нестора, или Киевскойлетописи, Ипатьевской, или Хлебниковского списка – пожалуйста, пришли. Есливышел перевод Славянской истории Шафарика или что-нибудь относительно славянили мифологии славянской, также какие-нибудь акты к древней русской истории,или хорошие издания русских песен, или малороссийских песен тоже пришли. Есливышло Снегирева описание праздников и обрядов, пришли, или другогокакого-нибудь».
Апрельское письмо 1838года к тому же адресату содержит аналогичную просьбу: «… особенно книготносительно истории славянской и русской, русских обрядов, праздников ираскольничьих сект…»
1.2 Тема русскогобогатырства
Историческую,фольклорную и литературную традиции вобрал в себя один из ведущих мотивов«Мертвых душ» — русское богатырство – играющий роль положительногоидеологического плюса в поэме.
Темабогатырства проходит через всю поэму, возникая почти незаметно в первой ееглаве (упоминание о «нынешнем времени», «когда и на Руси начинают уже выводитьсябогатыри») и затем развиваясь до подлинного апофеоза в заключительной главе(«Здесь ли не быть богатырю…»).
Принятосчитать, что художественные принципы романа, повествующего о настоящем, иэпоса, всегда отделенного от современности, разделены некой историческойдистанцией. «Дистанциированные образы эпопеи и образы фамильярного контактаникак не могли встретиться в одном поле изображения», — писал о «Мертвых душах»виднейший исследователь природы жанров М. М. Бахтин.
Междутем, вглядываясь в художественный строй поэмы, нельзя не поразиться тойзамечательной творческой изобретательности, с которой Гоголь преодолеваетуказанное ученым противоречие. Эпическую тему богатырства Гоголю удаетсявоплотить, не выходя сюжетно из рамок эпохи, так как «богатыри» не существуют вдействительности, а входят, согласно сюжету, в число мертвых и беглых «душ».
Этотспособ изображения позволяет Гоголю наделить их подлинно сказочными чертами,оставляя формально в тех же сюжетных рамках, в которых находится и современный мир:«Я вам доложу, каков был Михеев, так вы таких людей не сыщете: нет, это немечта! А в плечищах у него была такая силища, какой нет у лошади…»Представляется, что нарисованный в этих словах облик Михеева восходит кдержавинскому «чудо-богатырю», который «башни рукою за облака кидает»: Гогольперечисляет как раз такие физические данные каретника, которые позволяют егообразу сомкнуться с державинским.
Ещеодним выражением темы русского богатырства является постоянное напоминаниеГоголя о периоде французского нашествия (портрет Багратиона у Собакевича икартина Кутузова, висевшая в комнате у Коробочки). Жест Собакевича в сторонуБагратиона как бы сводит воедино тему богатырей-тружеников («Милушкин,кирпичник! Мог поставить печь в каком угодно доме. Максим Телятников, сапожник:что шилом кольнет, то и сапоги, что сапоги, то и спасибо…») и богатырей-воинов.Тем самым Гоголь приобщает богатырей-тружеников к «священному и непререкаемомупреданию», каким уже была в эпоху «Мертвых душ» память о 1812 годе. Это отчетливопроявляется в словах Чичикова о Степане Пробке: «Пробка Степан, плотник,трезвости примерной. А! Вот он, Степан Пробка, вот тот богатырь, что в гвардиюгодился бы!»
Эпическуюокраску сообщает богатырской теме в «Мертвых душах» и тот эпизод, когда поскользнувшийсяСтепан Пробка «шлепнулся оземь» из-под церковного купола «и только какой-нибудьстоявший возле тебя Михей, — как пишет Гоголь, — почесав рукою в затылке,примолвил: «Эх, Ваня, угораздило тебя!», а сам, подвязавшись веревкой, полез натвое место». Невозмутимое отношение к смерти, обусловленное в эпосе полнымрастворением личности в народе (знаменательно в этом смысле «Эх, Ваня»,обращенное к Степану), и связанная с этим свободная «заменяемость» одногопредставителя народа другим. Этот эпизод имеет принципиально иное звучание,чем, например, рассказ о смерти прокурора в десятой главе, в котором явственноощутим принцип личности.
1.3 Капитан Копейкин
Еще одним, пожалуй,наиболее ярким подтверждением фольклорных истоков поэмы является повесть о КапитанеКопейкине. Ее сюжет – это конфликт между Копейкиным и бездушным петербургскимвельможей, отказавшимся позаботиться об инвалиде войны. Не в силах выдержатьтягот жизни, капитан становится разбойником.
«Как свидетельствуютсохранившиеся редакции повести, первоначально этот конфликт переходил у Гоголяв более высокую инстанцию: Копейкин вступал в переписку с царем – носителемвысшей власти и (в идеале) высшей справедливости», — пишет критик Смирнова всвоей книге. Из ее заключений можно сделать вывод, что сюжет повести взят изрусских народных песен.
О том, что Гогольвнимательно изучал подобные сюжеты, говорят сделанные им записи песен и одноего утверждение. В статье о русской поэзии Гоголь пишет: «Крестьянин наш умеетговорить со всеми себя высшими, даже с царем, так свободно, как никто из нас…».Основанием для такого заключения представляются те «удалые» песни, в которыхпойманный разбойник – «молодец» предстает перед царем. Герой народной песничасто отвергает неавторитетных для него судей и соглашается отвечать толькоперед самим царем:
Ой еси, князья,боярюшки,
Главнейшие московскиесенаторушки!
Не вам бы меня судить,добра молодца,
Не вам спрашивать,
А спрашивать меня,добра молодца, самому царю.
В диалоге же с царемего речь всегда исполнена достоинства; всю ответственность он всегда берет насебя, не выдавая товарищей:
Как и начал меня царьспрашивати:
«Ты скажи, скажи,детинушка,
Ты скажи, крестьянскийсын,
С кем ты воровал, с кемразбой держал?»
«У меня было тритоварища:
Как первый мой товарищ– мать темная ночь,
А другой товарищ – конь– добре лошадь,
Третий мой товарищ –сабля острая».
«Исполать тебе,детинушка,
Умел воровать – умей иответ держать…»
Гоголь сам признавалфольклорные истоки повести. Однако есть некоторые противоречия в сходствеКопейкина с «удалым разбойником». Вспомним хотя бы, что гоголевский персонажимеет солидный социальный статус – он армейский капитан. Но, несмотря на это,слова, которые герой слышит от своего отца: «Мне нечем тебя кормить, я сам едвадостаю хлеб» — напоминают о демократических истоках фигуры Копейкина.
Еще один факт, покоторому мы можем судить о фольклорных прообразах Копейкина, находился лишь вранних редакциях повести. У Гоголя Копейкин писал царю письмо, котороерассказчик – почтмейстер, характеризует как «красноречивейшее, какое толькомогли вообразить в древности Платоны и Демосферы какие-нибудь – все это можносказать, тряпка, дьячок в сравнении с ним». При этом удивительно то, что началописьма содержало в себе обращение к царю на «ты» — в духе народных песен: «Неподумай, государь, говорит, не наказуй, говорит, моих сотоварищей, потому чтоони невинны, ибо вовлечены мною». В этой редакции Гоголь давал оптимистическуюконцовку повести (царь прощал разбойника Копейкина), что также могло быть подсказанонародными песнями о «правеже», где в роли царя-избавителя фигурирует ИванГрозный или Петр Первый», — читаем мы у Смирновой в ее труде, посвященномпоэме.
В окончательном текстеповести царь уже не присутствует, конец истории становится проблематичным, но вобразе Копейкина сохраняется та независимая манера «говорить со всеми себявысшими», которая так нравилась Гоголю в героях русского фольклора.
поэма гоголь мертвые души барокко
1.4 Песенная поэтика
Гоголь еще в юностивосхищался народными песнями. Представление о родине у него было прежде всегомузыкальным. Вот что он писал об украинских песнях: «Это народная история,живая, яркая, исполненная красок, истины, обнажающая всю жизнь народа». ОбразРуси, показанный в поэме во всей своей ширине и размахе, сливается у Гоголя скрестьянскими напевами.
Это можно подтвердитьцитатой из одиннадцатой главы «Мертвых душ»: «Русь! Русь! Почему слышится ираздается немолчно в ушах твоя тоскливая, несущаяся по всей длине и ширинетвоей, от моря до моря, песня? Что зовет, и рыдает, и хватает за сердце? Какиезвуки болезненно лобзают и стремятся в душу и вьются около моего сердца? Русь!Чего ты хочешь от меня?» Музыка гоголевского слова, подхваченная из русскихнародных песен, показывает всю необъятность нашей родины.
«Проза Гоголя полнанапева, — пишет Андрей Белый, — он – трудно учитываем, он еще никем не изучен;он – действует; напев не выразим всецело ни в былинном речитативе, ни впесенном ладе; последний, как гребень волны, поднимается, но на волне,состоящей из всей ткани напева; отдельные песенные строфы, которыми заостреныкое-где ритмы Гоголя, действуют мощно лишь потому, что они – всплески пенывсей, так сказать, речевой массы, образующей напевную волну» — пишет АндрейБелый о важнейшей черте «Мертвых душ» — музыкальности.
Отзвуки народной песниотчетливо слышны в таких моментах «Мертвых душ», как размышление Чичикова осудьбах купленных им крестьян и в финале поэмы. Песенные мотивы прослушиваютсяи во всех лирических отступлениях. Гоголь предавал огромное значениемузыкальности слова, об этом свидетельствует и одна его запись, сделанная в1846 году: «Благозвучие не так пустое дело, как думают те, которые незнакомы споэзией. Под благозвучие, как под колыбельную, прекрасную песню матери,убаюкивается народ – младенец еще прежде, чем может входить в значение словсамой песни. Оно так же бывает нужно, как во храме куренье кадильное, котороеуже не видимо настраивает душу к слышанью чего-то лучшего еще прежде, чемначалось самое служение». Песенная поэтика служит в «Мертвых душах» длявоссоздания таких черт характера русского человека, как свободолюбие, отвага иширота души.
1.5 Стихия пословиц
О пословице Гогольписал в своей статье, посвященной русской поэтике: «все в ней есть: издевка,насмешка, попрек, словом – все шевелящее и задирающее за живое». С другойстороны, писатель отмечает в ней «наглядность, меткость живописногосоображения». «Известно, что если сумеешь замкнуть речь ловко прибраннойпословицей, то сим объяснишь ее вдруг народу, как бы сама по себе ни была онасвыше его понятия», — читаем в той же статье.
Гоголь использовалпословичные мотивы для создания портретов осмеянных им персонажей. Как примерможно взять образ Плюшкина, раскрываемый в шестой главе повести. Многие чертыего характера звучат в народных пословицах: Живота не копи, а душу не мори;Житье скупое – платье носит худое; Не от скудности скупость вышла, отбогатства; Владеет городом, а погибает голодом; Скупой богач беднее нищего;Скупое запирает крепко, а подчует редко; Скупые умирают, а дети сундукиотпирают.
Также отзвуки пословици близких к ним произведений других фольклорных жанров находят свое отражение всимволах человеческих недостатков, которыми окружает своих героев Гоголь. Такнапример, на Собакевиче лежит своеобразный «медвежий» отпечаток, а в случае сКоробочкой ту же роль играют птицы, которыми она окружена на протяжении всейпоэмы.
Напомним, что на стенахкомнаты, в которой остановился у Коробочки Чичиков, висели «картины с какими-топтицами». Окно комнаты «глядело едва ли не в курятник». Дворик перед окнамидома, согласно авторскому описанию, «весь был наполнен птицами. Индейкам икурам не было числа». Космический диалог Чичикова с подошедшим к окну индейскимпетухом служит как бы символическим прообразом его диалога с хозяйкой индюка.Гоголь дополняет картину сороками и воробьями, которые «целыми косвеннымитучами переносились с одного места на другое». Вдобавок ко всему в главенеоднократно фигурируют перья: «Фетинья успела уже притащить перину и, взбившиее с обоих боков руками, напустила целый потоп перьев по всей комнате. Постельопустилась под ним почти до самого пола, и перья, вытесненные им из пределов,разлетелись во все углы комнаты». «Может быть, понадобится еще птичьих перьев,- спрашивает Коробочка у Чичикова. – У меня к Филиппову посту будут и птичьиперья». И даже в лирическом отступлении, входящем в текст главы, образправителя канцелярии нарисован при помощи «птичьих» сравнений: он сравниваетсяс орлом и куропаткой.
По фольклорнымтрадициям птицы, окружающие Коробочку, являются символами глупости ибессмысленной хлопотливости. Это еще раз подтверждает высказывание о«дубиноголовости» героини Гоголя.
1.6 Образ широкоймасленицы
Интерес Гоголя крусской масленице мы можем увидеть из юношеского дневника писателя. В нем подзаголовком «Нечто о русской старинной масленице» написано: «Масленицаначинается за 8 дней до великого поста, в продолжение ее обжорство, пьянство,игра и убийство только и слышно. Нынешний патриарх, напрасно хотевшийуничтожить сие бесовское празднество, сократил его только до 8 дней…»Аналогичный отрывок мы видим и в книге И.М. Снегирёва о русских праздниках,которой Гоголь пользовался во время создания «Мертвых душ».
Образ широкой русскоймасленицы как нельзя лучше мог показать демократические взгляды автора инародные истоки поэмы. А так как неотъемлемым атрибутом русском масленицыявляется обилие зрелищ, в том числе и кукольного театра, то в гоголевской поэмепросматриваются и черты «мареонеточности» некоторых образов. Вспомним хотя бысцену, во время которой Манилов «как разинул рот, так и остался с разинутымртом в продолжение нескольких минут. Оба приятеля, рассуждавшие о приятностяхдружеской жизни, остались недвижимы, вперяя друг в друга глаза, как тепортреты, которые вешались в старину один против другого по обеим сторонамзеркала». Все художественное пространство поэмы до отказа заполнено картинамигиперболических трапез и возлияний, разного рода ряжеными, фигурами комическогочерта, медведя, козла. Говор крестьян и городских простолюдинов, чертыхание,смешные прозвища и прибаутки, рифмованная проза скоморошьего стиха, звукибубенчиков и расстроенной шарманки, кулачные удары, возгласы пьяных иучастников потасовок, «слова, не употребляемые в светском разговоре», — вся этанесравненная оркестровка «Мертвых душ» вызывает ассоциации с большим народнымгулянием.
Образ масленицыуглубляет смысл поэмы. Он не называется как таковой, но тонкой ниточкойпроходит по всем «Мертвым душам», складываясь из мало заметных фактов иописаний. Эта тема возникает в кульминационный момент чичиковской авантюры –после разоблачающих слов Ноздрева на балу. Описанный эпизод, так сильноподействовавший на его героя, Гоголь хотел заставить одновременно задуматься ичитателя над вопросом: «К чему, на что весь этот маскарад?» А вот цитата изтекста: «… все остановились невольно с каким-то деревянным,глупо-вопросительным выражением в лице, какое видится только на карнавальныхмасках, в то время когда молодежь, скрывшаяся под ними, раз в год хочетбезотчетно завеселиться, закружиться и потеряться в беспричинном весельи,избегая и страшась всякого вопроса, а неподвижно несясь. Маски на их лицах,озаренных движением, как будто смотрят каким-то восклицательным знаком ивопрошают, к чему это, на что это».
Больше таких яркихпримеров образа масленицы в поэме не наблюдается. Гоголь более тщательно«зашифровал» остальные сходства, но при внимательном чтении их можнообнаружить. Так, русская масленица не мыслима без фигуры медведя – либонастоящего, обученного разным «штукам», либо ряженого медведем. Ряженыймедведем пред нами предстает Собакевич. Вот пример его описания из пятой главы:«Когда Чичиков взглянул искоса на Собакевича, он ему на этот раз показалсявесьма похожим на средней величины медведя. Для довершения сходства фрак на нембыл совершенно медвежьего цвета, рукава длинны, и панталоны длинны, ступнямиступал он и вкривь и вкось и наступал беспрестанно на чужие ноги». Есть и ещенекоторые упоминания о медведях в поэме. Так, например, Гоголь одевает Чичиковав «шинель на медведях». Зимняя шинель вносит в описание сцены, где говорится,что «из окон второго и третьего этажа иногда высовывались неподкупные головыжрецов Фемиды», другими словами, температура на улице такова, что в домахоткрыты окна. Гоголь пытается устранить противоречие, объясняясь с читателем:«Набросил шинель на медведях, не затем, чтобы на дворе было холодно, но чтобывнушить должный страх канцелярской мелюзге». Таким образом, Гоголь хоть и неочень логично, но вызывает в сознании читателя фигуру медведя, неотъемлемогоатрибуту русской масленицы.
Выше я уже напоминала очертах «марионеточности», присущим героям Гоголя. Благодаря именно этой чертесоздается иллюзия кукольного театра, которая подкрепляется в поэме образомлакея Чичикова. Следует обратить внимание на то, что Гоголь одну из деталей еговнешности подчеркивает дважды. В первой главе поэмы говорится, что это был«малый немного суровый на взгляд с очень крупными губами и носом». Во второй –что он «имел, по обычаю людей своего звания, крупные нос и губы». КритикСмирнова толкует эту фразу так: «Ее можно истолковать как утверждение, чтокрупные черты лица свойственны лакеям, но можно ведь понять и так, что крупныйнос – принадлежность лиц, зовущихся Петрушкой». Последнее толкование фразынаталкивает на мысль, что прообразом гоголевского Петрушки послужил Петрушкакукольный. Известно, что неотъемлемым атрибутом Петрушки был громадный нос,который он позаимствовал от Петрухи Фарноса. «Этот же Фарнос с незапамятныхвремен поступил и на кукольную сцену под уменьшительным именем Петрушки», — пишет о нем знаток изобразительного искусства Д.А. Ровинский.
На первый взгляд можетпоказаться, что совпадение имени и размера нос случайно. Но у Гоголяслучайностей не бывает. Происхождение образа слуги Чичикова подтверждаетсяодним инцидентом в седьмой главе. Петрушка выносит в коридор «панталоны и фракбрусничного цвета с искрой», принадлежащие его хозяину, и, «растопыривши»последний на деревянной вешалке, начинает его «бить хлыстом и щеткой,напустивши пыли на весь коридор». Упомянутый Гоголем хлыст и употребленный имглагол «бить» помогают нам понять истинное значение эпизода, в котором одеждаЧичикова заменяет его самого, а Петрушка выступает в своем исконном амплуа –героя «комедии палок». Иными словами мы видим сценку в духе кукольного театра,в котором нерадивый Петрушка колотит своего барина за совет последнего сходитьв баню.
Сродни Петрушке и образчертей в поэме. Черти в «Мертвых душах» очень схожи со своими родственниками из«Вечеров на хуторе близ Диканьки». Это объясняется общностью их происхождения.Прототипом для них является так называемый вертеп, — комический черт изукраинского кукольного театра. Такой вертеп упомянут у Гоголя в «Повести о том,как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». «Черт вертепных пьеснеизменно комического типа, — пишет исследователь украинского народного театраВ.А. Розов. – Он изображается здесь с выпученными глазами, черный, с хвостом,рогами и черными крыльями». К этому описанию близок приснившийся Коробочке «гадкий»черт с рогами «длиннее бычачьих». Черти упоминаются и еще в одном эпизоде«Мертвых душ», когда Плюшкин рассуждает о том, как черти будут «распекать» егодворовую Мавру. В этом моменте черти очень напоминают своих вертепныхсобратьев, забирающих царя Ирода, чтобы подвергнуть его той же процедуре.
И в ряжении, и вкукольном театре (в том числе и в вертепе) были широко распространены сценыторга или обмена конями между мужиком и цыганом. И то, и другое намерение(менять лошадь и продать жеребца) обнаруживает в четвертой главе Ноздрев.Вообще балаганно-ярмарочная стихия бьет в этой главе через край. В тексте главынепосредственно упоминаются ярмарочные развлечения такие как: балаганы,шарманки, фантастические выпивки и проч. Дух же народного праздника Гогольвносит в текст чисто стилистическими приемами, характерными для речи балаганныхартистов и персонажей кукольного театра. Таковы, например, здесь особенношироко развернутые комические перечни разнородных предметов («накупал хомутов,курительных свечек, платков для няньки, жеребца, изюму…»). В «ноздревской»главе также отражен мотив лотереи: «»В фортуну крутнул, выиграл две банкипомады, фарфоровую чашку и гитару…»
Легко находим ибалаганные соответствия описанию ноздревского обеда: «Видно, что повар клалпервое, что попадалось под руку: стоял ли возле него перец, капуста ли попалась– совал капусту, пичкал молоко, ветчину, горох…» и т. д. «Потом Ноздрев велелпринести бутылку мадеры. Мадера, точно, даже горела во рту, ибо купцызаправляли ее беспощадно ромом, а иной раз вливали туда и царской водки, внадежде, что все вынесут русские желудки».
В книге В.И. Кельсиевапод названием «Петербургские балаганные прибаутки» находим очень близкуюаналогию: «Была на свадьбе чудная мадера нового манера. Взял я бочку воды даполфунта лебеды, ломоточек красной свеклы утащил у тетки Феклы; толокна двастакана в воду, чтобы пили слаще меду. Стакана по два поднеси, да березовымполеном по затылку оплести – право на ногах не стоишь».
Тут же встречаем итипичный для фольклорной комической традиции прием противопоставлениясинонимов: «Вот граница! – сказал Ноздрев: — Все, что ни видишь по ту сторону,весь этот лес, который вон синеет, и все, что за лесом, все это мое». А всобрании прибауток сказано: «У меня на Невском лавки свои: по правой стороне немои, а по левой вовсе чужие».
Весьма типичны длянародных представлений и такие пары, как неугомонный Ноздрев и его флегматичныйзять Мижуев или «сухощавый и длинный дядя Митяй с рыже бородой» и дядя Миняй — «широкоплечий мужик с черной, как уголь, бородой и брюхом, похожим на тотисполинский самовар, в котором варится сбитень для всего прозябнувшего рынка».Последним сравнением Гоголь прямо отсылает нас на ярмарочную площадь.
Вспомним теперь самойначало чичиковской авантюры, диалог Чичикова и секретаря. Его конец Гоголь тоженарисовал нам в балаганной форме: «… один умер, другой родился, а все в делогодится», — говорит секретарь скоморошьим стихом. На это Чичиков отзываетсянародной поговоркой: «Эх я, Аким, — простота!» и т. д.
Наряду с типичнымифигурами и речевой манерой балагана и кукольного театра в поэме также широкоиспользуется мотив ряженья. Я уже выше упоминала о том, что гоголевская техникаимеет такую особенность, как не называть фольклорные образы, а только указыватьна них. Также и ряженые. Они присутствуют в поэме в виде мотивов, именномотивов, и возникают в «Мертвых душах» как люди или даже предметы, облаченныенесвойственную им «чужую» одежду. Как один из первых образов такого рода можетбыть названа вывеска «Иностранец Василий Федоров», увиденная Чичиковым во времяего знакомства с городом.
В описании встречиЧичикова с Плюшкиным Гоголь вводит мотив переодевания в платье противоположногопола: «Долго он не мог распознать, какого пола была фигура: баба или мужик. Платьена ней было совершенно неопределенное, похожее очень на женский капот; наголове колпак, какой носят деревенские дворовые бабы; только один голоспоказался ему несколько сиплым для женщины. «Ой, баба!» подумал он про себя итут же прибавил: «Ой, нет! Конечно, баба!» наконец сказал он, рассмотревпопристальнее».
В следующей главевстречаем случай обратного «переодевания»: женщины в мужчину. Это эпизод сЕлизаветой Воробей. «Фу ты пропасть: баба! Она как сюда затесалась? Это была,точно, баба. Как она забралась туда, неизвестно, но как искусно была прописана,что издали можно было принять за мужика…».
В восьмой главемелькает некое подобие ряженого чертом: «… взрослый, совершеннолетний вдругвыскочит весь в черном, общипанный, обтянутый, как чертик, и давай меситьногами. Иной даже, стоя в паре, переговаривается с другим о важном деле, аногами в то же самое время, как козленок, вензеля направо и налево…».«Козленок» выделен здесь курсивом, потому что ряженый козой или козлом –непременный участник масленичной процессии. И упоминание о козле то и деломелькает на страницах «Мертвых душ». Так, договорившись о мертвых душах сМаниловым, Чичиков на радостях делает «скачок по образцу козла». Затем козелпоявляется у Ноздрева. Тот же Ноздрев в десятой главе говорит Чичикову:«…нарядили тебя и зря в разбойники и шпионы...».
Из других непременныхатрибутов масленицы назовем блины – они появляются у Коробочки. Здесь же мывстречаемся с чучелом, на котором «надет был чепец самой хозяйки». Появлениячучела в главе о Коробочке можно трактовать двояко: с одной стороны, его можновоспринять как дополнительную черту к образу «дубинноголовой» Коробочки, а сдругой стороны, чучело – это еще одно напоминание о масленице. «Другой формойсимволизации (после чучела) является водруженное на санях дерево, украшенноелоскутами и бубенцами», — пишет о русской масленице Н. Н. Велецкая. «То, что вэтой процессии они не случайны, говорит она о бубенцах, — подчеркиваетсяналичием в масленичной же процессии мужика, увешанного бубенцами». У Гоголя:«Разом и вдруг окунемся в жизнь со всей ее беззвучной трескотней ибубенчиками…»
В той же книге Н. Н.Велецкой читаем: «В масленичной обрядности отчетливо выражен круг действ,вызывающих ассоциации с языческой похоронной тризной. Элементы состязания,ритуальной борьбы прослеживаются в распространенных еще в недавнем прошлом вомногих местностях России кулачных боях…». Эти слова напоминают осоответствующем эпизоде в «Мертвых душах». Вот фрагмент поэмы, вызывающийассоциации с названной масленичной традицией: «…сольвычегодские уходил насмертьустьсысольских, хотя и от них понесли крепкую ссадку на бока,свидетельствовавшую о непомерной величине кулаков, которыми были снабженыпокойники». Однако это не единственный эпизод в поэме такого рода. Там же мычитаем о еще одной смерти: «Крестьяне сельца Вшивая-спесь, соединившись стаковыми же крестьянами сельца Боровки, Задирайлово-тож, снесли с лица землиземскую полицию в лице заседателя, какого-то Дробяжкина».
Драки и нападенияописываются в этом моменте поэмы очень несерьезно, с каким-то поистинекарнавальным смехом, поэтому и сама смерть становится смешной. По мнению М. М.Бахтина, Гоголь добивается этого с помощью языка, куда «свободно входитнелитературная речевая жизнь народа». «В этом языке, — пишет он, — совершаетсянепрерывное выпадение из литературных норм эпохи, соотнесение с инымиреальностями, взрывающими официальную, прямую, «приличную» поверхность слова».
Е.А. Смирновадоказывает правдивость этих слов не только отрывками из поэмы, но и цитатой из«Повести временных лет», которой пользовался Гоголь в момент создания десятойглавы первого тома и заключительной главы второго тома. Цитат, которую онаприводит, летописец датирует 6632 (1024) годом: «… воссташа волсви лживие вСуздале, избиваху старую чадь, бабы по диаволю поучению и бесованию, яко онидержат гобино и жито, и голод пущают, и бе мятеж велик, и глад по всей странетой…». События, о которых рассказывает летопись, без всякого преувеличенияможно назвать трагическими.
Вторая цитата, которуюприводит Смирнова, рассказывает о следующих событиях: «Несколько ниже говоритсяо двух волхвах, ходивших по Волге и Шексне и распространявших в народе своелжеучение. Их допрашивает некий Ян Вышатич. «И рече им Ян: по истине прельстилесть вас бес. Коему богу веруете? И реша: Антихристу. Он же рече им: то гдеесть? Они же рекоша: сидит в бездне». В конце концов Ян приказывает ихповесить».
Оба эти фрагмента из«Повести временных лет» проявляются в поэме. Первый летописный отрывок отраженв тексте второго тома: «В одной части губернии оказался голод. В другой частигубернии расшевелились раскольники. Кто-то пропустил между ними, что народилсяантихрист, который и мертвым не дает покоя, скупая какие-то мертвые души.Каялись и грешили и под видом изловить антихриста, укокошили не-антихристов».
Второй отрывокпоявляется в тексте первого тома: «Купцы совершенно верили предсказанию одногопророка, уже три года сидевшего в остроге; пророк пришел неизвестно откуда влаптях и нагольном тулупе, страшно отзывавшемся тухлой рыбой, и возвестил, чтоНаполеон есть антихрист и держится на каменной цепи, за шестью стенами и семьюморями, но после разорвет цепь и овладеет всем миром».
Трагическое под перомГоголя превратилось в смешное, и вся картина, говоря его же словами, осветиласьуже другим светом.
Следует обратитьвнимание и на то, что сам Гоголь относит русский язык к числу тех поэтическихресурсов, которые еще не были в полной мере вовлечены в развитие национальнойлитературы. «… он беспределен, — утверждает писатель, — и может, живой какжизнь, обогащаться ежеминутно, почерпая, с одной стороны, высокие слова языкацерковно-библейского, а с другой стороны, выбирая на выбор меткие названья избесчисленных своих наречий, рассыпанных по нашим провинциям, имея возможность такимобразом в одной и той же речи восходить до высоты, недоступной никакому другомуязыку, и опускаться до простоты, ощутительной осязанью непонятливейшегочеловека, — язык, который сам по себе уже поэт…».
Гоголь вывеллитературный русский язык из рамок «очищенной» речи, украсил его фольклором:ввел в него народные выражения и поговорки, иными словами, сделал языкобщенациональным. Эта настоящая революция книжной речи имела, что оченьприятно, сторонников в основном прогрессивно настроенных читателей. Как живоесвидетельство современника очень ценны воспоминания К. С. Аксакова о восприятииГоголя студентами Московского университета, которые, как и сам авторвоспоминаний, входили в кружок Станкевича. «Кружок Станкевича, пишет К. С.Аксаков, — был замечательным явлением в умственной истории нашего общества.Искусственность российского классического патриотизма, претензии, наполнявшиенашу литературу, усилившаяся фабрикаций стихов, неискренность печатноголиризма, — все это породило справедливое желание простоты и искренности,породило сильное на всякую фразу и аффект; и то, и другое высказалось в кружкеСтанкевича, быть может впервые как мнение целого общества людей». «В те года, — продолжает мемуарист, только что появлялись творения Гоголя; дышащие новой небывалойхудожественностью, как действовали они тогда на все юношество, и в особенностина кружок Станкевича!»
Чуждое любымэстетическим канонам и бесстрашно смеющееся над ними гоголевское слово смагической силой овладело умами и вкусами передовой части общества. Едва ли непервым подтверждением этого было восклицание Белинского в статье о повестяхГоголя: «Черт вас возьми, степи, как вы хороши у г. Гоголя!» ПерепискаБелинского и его друзей буквально пестрит гоголевскими словечками и оборотамиречи. Молодой Достоевский, по воспоминаниям, знал «Мертвые души» наизусть.Автор «Бедных людей» рассказывает в «Дневнике писателя» о днях своей молодости:«… я пошел к одному из прежних товарищей; мы всю ночь проговорили о «мертвыхдушах» и читали их, в который раз не помню. Тогда это бывало между молодежью;сойдутся двое или трое: «А не почитать ли нам, господа, Гоголя!» — садятся ичитают, и пожалуй, всю ночь».
А вот для сравненияоценка языка «Мертвых душ», данная бывшим издателем «Московского телеграфа» Н.А. Полевым: «На каждой странице книги раздаются перед вами: подлец, мошенник,бестия, но это уж ни почем, как говорится: автор заставляет вас выслушиватькое-что более – все трактирные поговорки, брани, шутки, все, чего можетенаслушаться в беседах лакеев, слуг, извозчиков, все так называемые драгунскиешутки! Вы скажете, что, описывая свои темные лица, автор должен и говорить ихязыком – совсем нет! Автор сам говорит языком еще лучше их, употребляет ихпоговорки, выдумывает небывалые пословицы… Надо ли ему имя мужика –Сорокоплехин, имя деревни – Вшивая спесь!» и т. д.
1.7 Заключение
Какое бы ни былоотношение современников к новшеству Гоголя, к введению в литературу фольклора:поговорок, высказываний, народных традиций – спустя годы литераторы все жесмогли оценить этот вклад, понять, насколько красочнее стало произведение с ихпомощью. Пусть фольклорные истоки находятся в произведении лишь наподсознательном уровне, все равно они уловимы и учитываемы, без них «Мертвыедуши» не были бы общенародным произведением.
2. Пастырское «слово»
Наряду с фольклорнымиистоками поэтики «Мертвых душ» у Гоголя выступает и пастырское «слово». Фактыбиографии Гоголя позволяют с максимальной точностью установить время, когдаправославное пастырское «слово» попало в сферу его внимания. Во время работынад первым томом поэмы, который в основном создавался в Риме, Гоголь дляустройства семейных дел выезжает в Россию. Он находится на Родине в период сосени 1839г. по май 1840г. Писатель живет в это время в Москве и Петербурге,встречается с многочисленными деятелями русской литературы и искусства. Тогдаже он присутствовал и при зарождении такого течения в общественной жизни 1840-хгодов, которое получило название славянофильства. Идеологами этого течения былиА. С. Хомяков и И. В. Киреевский. С обоими этими людьми Гоголь был связанлично. Особенно на писателя повлияли еженедельные вечера в доме у И. В.Киреевского, проводившиеся зимой 1839 г.
Одной из главныхславянофильских идей было утверждение, что особенности русской истории и духа русскогочеловека связаны с характером православного вероучения. Коренным началомрусской общественной жизни славянофилы провозглашали общность. Причиной жеразвития индивидуализма в Западной Европе они объявляли католическую веру.
Гоголь не разделялславянофильских идей полностью, однако, воспринял их тезис о роли православия вформировании русского православного характера. Писателя всегда волновал фактраспадения современного общества на чуждых друг другу эгоистически-бездушныхиндивидов. Поэтому он не мог остаться равнодушным к идее, открывавшейвозможность утверждения в России подлинного человеческого братства. Онанемедленно отразилась в его творчестве, но именно как идея.
В первую очередьотпечаток пастырского «слова» пал на лирические отступления поэмы. Идеи,которые Гоголь провозглашает в них, также отчасти принадлежат Киреевскому. Всвоем сочинении «Ответ» Киреевский упоминает о монастырях как центрахобразования Древней Руси и затем тут же говорит об «отшельниках», уходивших влеса из роскошной жизни. «И там, в недоступных ущельях, изучавших писанияглубочайших мудрецов христианской Греции и выходивших оттуда учить народ, ихпонимавший». В другой своей статье Киреевский называет как одного из самыхзначительных из этих отшельников Нила Сорского, видного общественного ирелигиозного деятеля XV-XVIвв. Он учил своих последователей управлять собственными страстями, чтобы несделаться их рабами. К идеям этого «отшельника» и восходит содержание техлирических отступлений в «Мертвых душах», которые написаны в манере пастырского«слова»: «Приобретение – вина всего…»; и далее: «Быстро все превращается вчеловеке; не успеешь оглянуться, как уже вырос внутри страшный червь,самовластно обративший к себе все жизненные соки (…) Бесчисленны, как морскиепески человеческие страсти, и все не похожи одна на другую, и все они, низкие ипрекрасные, все вначале покорны человеку и потом уже становятся властелинамиего».
Или: «Вы боитесьглубоко-устремленного взора, вы страшитесь сами устремить на что-нибудьглубокий взор (…) А кто из вас, полный христианского смиренья, не гласно, а втишине, один, в минуты уединенных бесед с самим собой, углубит во внутрьсобственной души сей тяжелый запрос: «А нет ли и во мне какой-нибудь частиЧичикова?»»
Пастырское словопроявляется в поэме и в том, что негативные явления жизни связываются сязычеством. Особенно громко этот мотив звучит в тех местах произведения, где насцену выступают царские бюрократические учреждения. Здесь неизменно появляютсяупоминания языческих богов и подробностей их культа. Так, в описании казеннойпалаты, где Чичиков совершал свои крепости, фигурирует Зевс, Фемида и ее жрецы.В описании же той, где герой начинает свою службу в какой-то мере «обнажаетприем» — он пишет, что сослуживцы Чичикова «приносили частые жертвы Вакху,показав таким образом, что в славянской природе еще остатков язычества».
В одном из фрагментовпоэмы Гоголь также прибегает к языческим мотивам для описания глупостичиновников: «Странные люди эти господа чиновники, а за ними и все прочие звания:ведь очень хорошо знали, что Ноздрев лгун, что ему нельзя верить ни в одномслове, ни в самой безделице, а между тем именно прибегнули к нему. Поди ты,сладь с человеком! Не верит в бога, а верит, что если почешется переносье, тонепременно умрет (…) Всю жизнь не ставит в грош докторов, а кончится тем, чтообратится наконец к бабе, которая лечит зашептываньями и заплевками…»
В картине«взбунтовавшегося» города появляется уже мотив нечистой силы. Гогольстилистическими приемами нагнетает то же тревожное, близкое к страхунастроение, которое вызывали у читателя изображения чертовщины в его раннихпроизведениях: «… и все, что ни есть, поднялось. Как вихрь взметнулась дотоле,казалось, дремавший город! Вылезли из нор все тюрюки и байбаки (…) Показалсякакой-то Сысой Пафнутьевич и Макдональд Карлович, о которых и не слышно былоникогда; в гостиных заторчал какой-то длинный, длинный с простреленною рукой,такого высокого роста, какого даже и не видно было. На улицах показались крытыедрожки, неведомые линейки, дребезжалки, колесосвистки – и заварилась каша».
2.1 Заключение
Пастырское «слово» впоэме Гоголя играет две роли. Основная роль – роль морали. Автор высказываетсвое негативное отношение ко всем человеческим грехам, пытается заставитьчитателей заглянуть внутрь себя, признаться, хотя бы самому себе, в них ипопытаться их искоренить. Другая роль – это роль инструмента, с помощьюкоторого автор высмеивает отрицательные черты характера. Эта роль пастырскогослова почти не заметна, однако, не менее важна. С помощью нее Гоголь высмеиваетбездушных, глупых чиновников, открывает их суть, показывает нам их «мертвуюдушу».
3. Чичиков. Судьба илислучай?
Отставной чиновникПавел Иванович Чичиков – новый герой для Гоголя. Это «приобретатель», человек,стремящийся составить капитал. Испытав без успеха несколько способовразбогатеть, Чичиков решил скупить по дешевке у помещиков «мертвые души» и,заложив их в банке, сразу приобрести капитал. С этой целью он приезжает вгубернский город и начинает объезжать помещиков, приобретая мертвые души.
Такой сюжет позволилГоголю дать чрезвычайно широкую панораму российской действительности, показатьнаряду с чиновниками, привлекавшими ранее его основное внимание, и помещиков –основной слой господствующего класса николаевской России. И Гоголь показал, чтодействительными мертвыми душами являются живые помещики. Так заглавие поэмыприобрело символическое значение.
Изображенная Гоголемкартина человеческого разложения, превращение людей в живые трупы в результатеэгоизма, жадности и паразитического образа жизни внушает ужас. Никогда ранее врусской литературе не встречалось столь яркого и детального изображения видов истепеней утраты человеком человеческого облика. В конце этого ряда живыхмертвецов находится устрашающий образ Плюшкина, человека, которого заживоуничтожила собственная жадность и скупость. Плюшкин являет собой последнююступень человеческого вырождения. Его вид вынуждает автора к лирическомуотступлению: «И до такой ничтожности, мелочности, гадости мог снизойти человек!мог так измениться! И похоже это на правду? Все похоже на правду, все можетстаться с человеком. Нынешний же пламенный юноша отскочил бы с ужасом, если быпоказали ему его же портрет в старости. Забирайте же с собой в путь, выходя измягких юношеских лет в суровое ожесточающее мужество, забирайте с собой всечеловеческие движения, не оставляйте их на дороге, не подымете потом! Грозна,страшна грядущая впереди старость, и ничего не отдает назад и обратно! Могиламилосерднее ее, на могиле напишется: здесь погребен человек! но ничего непрочитаешь в хладных, бесчувственных чертах бесчеловечной старости».
Старость не означаетздесь лишь возраст, но также одеревенение, застывание, победу неподвижности наддвижением, смерти над жизнью. «Мертвые души» — это галерея застывающих,стареющих, теряющих жизненные соки душ.
Предшествовавшиепроизведения Гоголя вводили нас в замкнутые, застывшие миры: Миргород,Петербург, губернский город N.Для того, чтобы показать всю Россию, Гоголь находит другой образ – дорогу. Гоголевскаяпоэма построена в композиционном отношении как путешествие Чичикова, который впогоне за «мертвыми душами» объезжает помещиков. Сюжетным стержнем оказываетсядорога, дорожные встречи и дорожные происшествия. Это мрачная дорога. В столицедревней Мексики главная улица, проходящая через весь город, называлась ДорогаМертвых. Через поэму Гоголя пролегает как бы дорога Мертвых, по сторонамкоторой стоят, как памятники смерти, застывшие гротескные фигуры помещиков. Апо самой дороге катит новая и еще более страшная для Гоголя фигура рыцарянаживы, приобретателя Чичикова, на знамени которого написан девиз, завещанныйему отцом: «Копи копейку!»
Однако не все мертво вэтом царстве. Жив народ. Сюжет строится как покупка у живых помещиков мертвыхдуш, мертвых крестьян. Но сами помещики – мертвые владельцы живых душ. Дажеумершие крестьяне, список которых держит в руках Чичиков, изображаются Гоголемяркими, полными жизни красками: «Когда взглянул он потом на листки, на мужиков,которые точно были когда-то мужиками, работали, пахали, пьянствовали,извозничали, обманывали бар, а может быть, и просто были хорошими мужиками, токакое-то странное, непонятное ему самому чувство овладело им… А! вот он, СтепанПробка, вот тот богатырь, что в гвардию годился бы! Чай, все губернии исходил стопором за поясом и сапогами на плечах, съедал на грош хлеба да на два сушенойрыбы, а в мошне, чай, притаскивал всякой раз домой целковиков по сту… АбакумФыров! ты, брат, что? где, в каких местах шатаешься? Занесло ли тебя на Волгу, ивзлюбил ты вольную жизнь, приставши к бурлакам?.. Тут Чичиков остановился ислегка задумался… И в самом деле, где теперь Фыров? Гуляет шумно и весело нахлебной пристани, порядившись с купцами. Цветы и ленты на шляпе, вся веселитсябурлацкая ватага, прощаясь с любовницами и женами, высокими, стройными, вмонистах и лентах; хороводы, песни, кипит вся площадь».
Гоголь был полон веры внациональные силы, и тройка, несущая Чичикова от помещика к помещику,постепенно приобретала в его сознании характер символа движущейся жизни,летящей вперед России. Но мир «мертвых душ», изображенный в первой части поэмы,испугал самого Гоголя: он задумал во второй части нарисовать образпробуждающейся, а в третьей – живой России.
Замыслу этому несуждено было исполниться. Живя вдали от родины, Гоголь все более терял контактс русской общественной жизнью.
Гоголь был на вершинеславы. Он существенно переработал свои старые повести, опубликовал одну излучших своих вещей – наиболее зрелую и гуманную повесть «Шинель». Гоголь былкумиром передовой молодежи.
Из документов: Ф.М.Достоевский, из «Дневника писателя»:
«Вечером того же дня,кода я отдал рукопись, я пошел куда-то далеко к одному из прежних товарищей; мывся ночь проговорили с ним о «Мертвых душах» и читали их, в который раз непомню. Тогда это бывало между молодежью; сойдутся двое или трое: «А не почитатьли нам, господа, Гоголя!» — садятся и читают, и пожалуй, всю ночь. Тогда междумолодежью весьма и весьма многие как бы чем-то были проникнуты и как бы чего-тоожидали».
Однако душевноесостояние автора «Мертвых душ» было тяжелым. Острые споры, развернувшиесявокруг его поэмы, угнетали его – ему казалось, что критика и читатели не понялиего произведения. В России царила беспросветная реакция. И.С. Тургенев позжевспоминал об этом времени: «Бросишь вокруг себя мысленный взор: взяточничествопроцветает, крепостное право стоит, как скала, казарма на первом плане, суданет, носятся слухи о закрытии университетов, вскоре потом сведенных натрехсотенный комплект, поездки за границу становятся невозможны, путной книгивыписать нельзя, какая-то темная туча постоянно висит над всем, так называемым,ученым, литературным ведомством, а тут еще шипят и расползаются доносы; междумолодежью ни общей связи, ни общих интересов, страх и приниженность во всем…»Но и Запад не радовал: назревали трагические события, приближение которыхГоголь чутко уловил. В 1848 г. по всей Европе прокатилась волна революций –первые попытки столкновения пролетариата и буржуазии. Восстания были подавленыс исключительной жестокостью. Гоголь ужаснулся будущего – оно казалось емувспышкой взаимного уничтожения людей, охваченных взаимной ненавистью. Онвыпустил книгу «Выбранные места из переписки с друзьями», в которой наивнопредлагал людям оставить взаимную вражду. Моральной проповедью он хотелостановить надвигающуюся всемирную катастрофу. Книгу приветствовали в лагеререакции, у прогрессивных читателей она вызвала недоумение и гнев. В. Г.Белинский писал в письме Гоголю, что Россия нуждается не в моральных или религиозныхпроповедях, а в элементарном уважении человеческого достоинства.Государственное здание России, писал Белинский, стоит на лжи, главныйнарушитель законов – само правительство, не желающее признавать даже своисобственные постановления. В России существует лишь одно право – право властина безграничный произвол.
Гоголь был потрясен. Онписал, что сделал ошибку, напечатав эту книгу, что его не поняли.
Началась длительнаядушевная депрессия. Гоголю стало казаться, что вся его жизнь была ошибкой изаблуждением. Всегда мнительный и нервный, он начал сомневаться даже в своемписательском таланте, то собирался начать совсем новую жизнь, то, отказываясьот пищи, торопил смерть. В ночь с 11 на 12 февраля 1852 г. он сжег законченныйвторой том «Мертвых душ» и 21 февраля в состоянии тяжелого нервного потрясенияскончался.
В 1908 г. поэтАлександр Блок писал: «Чья мертвая рука управляла пистолетами Дантеса иМартынова? Кто пришел сосать кровь умирающего Гоголя?» В дни смерти Гоголявсякое упоминание о нем в печати было запрещено: Тургенев за короткий некрологбыл отправлен в ссылку.
«Мертвые души» слегкаотдают бедекером. Все же Гоголь их сочинял за границей, и следы отстраненноговзгляда остались на бумаге. Совершая свое путешествие по России, он объясняетродину не только соотечественникам, но и иностранцам – словно авторпутеводителя. Вскользь брошенные замечания («в большом ходу у нас на Руси»),заботливо составленный перечень промыслов («белеет всякое дерево шитое,точеное, лаженное и плетеное; бочки, пересеки, ушаты, лагуны, жбаны с рыльцамии без рылец»), словарик местных выражений, примечания, публицистическиерассуждения, капризные обобщения («Эх, русский народец! не любит умирать своейсмертью!») – все это выдает гоголевский замысел: представить Россию в единомобразе, сжатом, характерном, типичном.
Из Европы он озиралРоссию как целое. Это не Диканька, не Невский проспект, это – «могучеепространство… сверкающая, не знакомая земле даль». И вот эту бескрайнюю странуГоголь должен был оторвать от карты и оживить своим воображением.
Образ России тутсоздавался по опять-таки бедекеровской методе, описанной ранее автором: «Нужнособрать не многие черты, но такие, которые бы высказывали много, черты самыеоригинальные, самые резкие, какие только имел изображаемый народ» («Опреподавании всеобщей истории»).
Ну а потом, посколькуавтор-гений, портрет России выйдет из рамы. Гоголевская Русь станет соперничатьс настоящей до тех пор, пока не подтянет оригинал до своего уровня, пока незатмит его. И тогда миру наконец явится безукоризненно правдивый и бесконечновозвышенный образ России, в котором вымысел и действительность сольются внерасторжимом единстве.
Может, ради этогограндиозного и, как бы мы теперь сказали, соцреалистического проекта Гогольсидел в Риме, где российская действительность не мешала ему прозреватьидиллические картины другого Рима – третьего.
Хотя Гоголь сумелвозвести только пропилеи к своему русскому акрополю, тень многотомности,витающая над «Мертвыми душами», легла на каждую страницу. И мы уже готовыповерить автору, что есть какая-то идеальная гоголевская Русь, которая пятитсяв первый том «Мертвых душ» из будущего – из сожженного второго, изненаписанного третьего, из грядущего царства правды, добра и удали.
Свою Россию Гогольстроит с самого начала, на пустом месте. Географическая точка – город NN– и в ней человек, самый заурядный, самый обыкновенный: «Не слишком толст, неслишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишкоммолод».
Человек это такая жеабстракция, как буквы NNв названии города. Таким и должен быть герой путеводителя – любой и каждый,нейтральный и невзрачный инструмент исследования.
Выбор автора случаен.Мог бы подвернуться и кто-нибудь другой. Например, молодой человек из того жепервого абзаца, про которого зачем-то написано, что у него была «манишка,застегнутая тульской булавкой с бронзовым пистолетом». Но молодой человекнавсегда ушел «своей дорогой», а господин в бричке остался. Что ж, пусть он ибудет главным, какая разница?
Но как только Гоголь выделилЧичикова из толпы, с ним начались приключения. Устройство гоголевского глазатаково, что любой предмет, попадающий в поле его зрения, разрастается, пухнет инаконец взрывается, обнаруживая подноготную. Опасные свойства гоголевскогозрения – от зоркости, от слишком пристального рассматривания – как в сильнуюлупу: сразу прыщи, поры, белье несвежее.
Не зря автор угрожаетчитателю, предлагая обратиться к самому себе с вопросом: «А нет ли во мнекакой-нибудь части Чичикова?» Если отвечать на этот вопрос возьмется Гоголь,результат неизбежен – сглазит. Так что этому, с тульской булавкой, еще повезло.Можно сказать, что Чичиков пострадал за других: он такой же, как все, и егозаурядность – фундамент поэмы.
Среди тех, кто вышел избезмерно широкой гоголевской «Шинели», были не только униженные и оскорбленныеДостоевского. Вылез из нее и «подлец Чичиков». Акакий Акакиевич – его первыйчерновик.
Знаменитый Башмачкиностался для читателя загадкой. Точно про него известно лишь то, что он –маленький человек. Не добрый, не умный, не благородный, Башмачкин всего лишьпредставитель человечества. Самый что ни на есть рядовой представитель,биологическая особь. И любить, и жалеть его можно только за то, что он человек,«брат твой», как учит автор.
В этом «тоже» заключалосьоткрытие, которое пылкие поклонники и последователи Гоголя часто трактовалипревратно. Они решили, что Башмачкин хороший. Что любить его надо за то, что онжертва. Что в нем можно открыть массу достоинств, которые Гоголь забыл или неуспел вложить в Башмачкина.
Но сам Гоголь не былуверен, что маленький человек – безусловно положительный. Не поэтому ли он, неудовлетворившись «Шинелью», взялся за Чичикова?
Заурядность, серостьЧичикова, этого «господина средней руки», постоянно подчеркивается автором. Егогерой мелок во всех проявлениях. Ограниченность – главная черта Чичикова. Исудьбу свою он строит из скучных кирпичиков – бережливость, терпение, усердие.Мечты его приземлены и ничтожны: «Ему мерещилась впереди жизнь во всехдовольствах, со всякими достатками; экипажи, дом, отлично устроенный, вкусныеобеды».
Все это – та же шинельАкакий Акакиевича. Ради своей шинели (голландских рубах и заграничного мыла)Чичиков пускается в аферу. Ему кажется, что райское блаженство начинается запорогом «дома, отлично устроенного». Как и Башмачкин, Чичиков слишком всерьезверит в свою незатейливую цель.
Эта наивность дажепридает ему некоторую человечность. Пройдоха Чичиков оказывается чересчурпростодушным, чтобы обвести вокруг пальца Ноздрева, или Коробочку, или своегонапарника-подельника из таможни. Он даже не удосужился придумать правдоподобнуюлегенду, объясняющую покупку мертвых душ.
Маленький человек смаленькими страстями, Чичиков знает одну цель – деньги. Но и тут он недостаточно последователен. Зачем Чичиков остается в городе NNпосле оформления купчих крепостей? Зачем легкомысленно влюбляется вгубернаторскую дочь? Зачем нерасчетливо наслаждается дружбой городскихчиновников?
Все от того, чтоЧичиков на самом деле не столько ищет капитала, не столько ждет исполнениясвоих коварных планов, сколько надеется войти в человеческую жизнь – обрестидрузей, любовь, тепло. Он хочет быть своим на празднике жизни, которыйустраивают в его честь «энские» горожане. И ради этого откладывается афера.Чичиков тормозит сюжет, примеряя то маску херсонского помещика, то нарядпервого любовника. В апофеозе светских успехов он сбрасывает с себя бремямаленького человека. Он распрямился на столько, что сумел на время забыть просвою «шинель».
Однако маленькийчеловек годится лишь для своей роли. И Чичикову не дано ни в чем добитьсяуспеха. Вечно у него все рушится в последний момент, никак ему не удаетсяподрасти хотя до обещанного автором «подлеца».
Почему, собственно, всеначинания ловкого Чичикова обречены на провал? Гоголь ясно отвечает на этотвопрос: Чичиков слишком мелок для России.
Автор сожалеет о нем,как и о Башмачкине, но не может не показать, что маленькие люди сами виноваты вмизерности своей судьбы. С горечью Гоголь восклицает: «Хоть бы раз показал он вчем-нибудь участие, хоть бы напился пьян и в пьянстве рассмеялся бы; хоть быдаже предался дикому веселью, какому предается разбойник в пьяную минуту…Ничего не было в нем ровно: ни злодейского, ни доброго».
Да, Чичиков – незапорожец. Но самое страшное, что он живет в России. Маленький человек вогромной стране – вот трагический масштаб «Мертвых душ».
Гоголь проводитЧичикова сквозь строй истинно русских людей, каждый из которых – эпическаяфигура. И Манилов, и Собакевич, и Коробочка, и Плюшкин – все они пришли из мирасказки. В них легко узнать Кощея Бессмертного или Бабу-Ягу. Они живут вфольклорном хронотопе, по законам той излюбленной Гоголем гиперболическойпоэтики, которая только редкой птице позволяет долететь до середины не такогоуж широкого Днепра.
Величественные в своихстрастях и пороках (если Плюшкин и прореха, то сразу на всем человечестве), этибылинные герои Гоголя представляют Русь страной сказочной, чудесной, абсурдной.Безумие заменяет им здравый смысл и трезвый расчет. Здесь нет нормы – толькоисключения. Здесь каждая мелочь важна и таинственна. И губернатор, вышивающийпо тюлю, и почтмейстер, к которому всегда обращаются «Шпрехен зи дейч, ИванАндрейч», и чиновник с кувшинным рылом, и уж совсем никому не ведомый человек снебывалой фамилией Доезжай-не-доедешь.
Гоголь с наслаждениемописывает свою Русь, где тайна заключена во всем, где ничего нельзя объяснитьдо конца.
Нормален в «Мертвыхдушах» один Чичиков. Хотя вроде бы и у него есть тайна. Десять глав читатель,как и все персонажи книги, не знает, зачем Чичикову мертвые души. Но впоследней, одиннадцатой главе выясняется, что чичиковская тайна – ненастоящая:она имеет разгадку.
Чичиков – единственныйгерой поэмы, который знает, что и зачем делает: он шьет себе шинель. Тайнамертвых душ оказывается заурядной аферой, мелким жульничеством. Про Плюшкина нескажешь: он копит добро, чтоб разбогатеть. И Ноздрев врет не себе на пользу. Авот Чичиков – как на ладони. Гулливер среди великанов, он – воплощенная норма,материал для сравнения. Обычный среди необычного, он разрушает своим явлениемсказочный мир гоголевской России.
Чичиков – герой другогоромана. Пусть бы он был самозванец, как Хлестаков, пусть бы великолепныйшарлатан, пусть капитан Копейкин, пусть Бонапарт! Но нет, Чичиков – маленькийчеловек, и ему принадлежит будущее. Ведь он единственный персонаж «Мертвыхдуш», который что-то делает.
Город NNсо всеми окрестностями погружен в вековую спячку. Тут царит праздность –бесцельная и вечная. А Чичиков – буржуй. Это Онегин и Печорин берут деньги изтумбочки. Это они не опускаются до меркантильных расчетов. Чичиков деньгизарабатывает. Трудолюбивое насекомое, он верит, что «цель человека все еще неопределена, если он не стал наконец твердой стопой на прочное основание».
Как бы уютно ни былоГоголю с его бесполезными монстрами, Русь-тройку он запряг, чтобы везла онаЧичикова, — других не было.
Из своего итальянскогодалека Гоголь взирал на родину глазом государственного человека. Чтобы Россияпришла в движение, чтобы и вправду посторонились «другие народы и государства»,надо, чтобы аллегорической тройкой управлял Чичиков – средний, рядовой,маленький человек. Что с того, что он нам не нравится? Гоголю он тоже ненравился. Но, приходится поверить, других-то нет.
Гоголь понимал, что изволшебного оцепенения нельзя вырвать Коробочку или Манилова. Прекрасные в своейцельности и завершенности, эти фигуры принадлежат эпическому времени. Онивсегда остаются сами собой, как какой-нибудь Змей Горыныч.
Другое дело – Чичиков.Он – герой нового времени. Он еще не устоялся, еще не завершен. Источник егоэнергии – внутренняя противоречивость. Поэтому в деятельном негодяе ипросвечивает что-то человеческое.
«Припряжем подлеца» — говорит Гоголь, пристраивая Чичикова к птице-тройке – но сделаем так, чтобы вподлеце родился человек. Чтобы он, осознав низменность своей цели, направлялхватку, сметку, волю на подвиг христианского труда и государственногостроительства.
Чтобы Русь понеслась кослепительному идеалу, именно Чичикову надо пережить «второе рождение», именнос ним должно случиться чудо обращения, которое так часто будет происходить сгероями Толстого.
Губернская кунсткамера«Мертвых душ» была слишком нелепа, чтобы ее можно было «припрячь» к идеалу.Казалось, Чичиков с его мелкой душонкой еще меньше похож на героя несостоявшегосятретьего тома. Но Гоголь видел, что положительные герои берутся только изотрицательных. Только если маленький человек вырастет в большого, утопическоесоздание гоголевского гения воплотится в реальность.
Новые люди, строителитретьего тома и третьего Рима, должны родиться из убогих чичиковых.
Гоголь, понимая, кемнадо быть, чтобы совершить с Чичиковым чудо превращения, дает кощунственнуюхарактеристику русскому писателю: «При одном имени его уже объемлются трепетоммолодые пылкие сердца, ответные слезы ему блещут во всех очах… Нет равного емув силе – он Бог!»
Перед величиемгоголевского замысла меркнет его поражение. Чичиков остается мелким подлецом,«Мертвые души» — незаконченной книгой, а маленький человек – тайной и шедевромнашей словесности.
4. Стиль Барокко
Выше я привела примерыналичия в поэме Гоголя фольклорных истоков и так называемого пастырского«слова». Но как могут они уживаться в одном произведении? Православие ведьнетерпимо к смеху! Ситуация, если исходить из чисто теоретических посылок,невозможная. Оказывается, существует такая эстетическая система, причем оченьблизкая Гоголю, в которой данное противоречие предстает как закономерность идаже необходимость. Речь идет о стиле барокко, пришедшем в Россию с Запада иособенно широко распространенном в культурной жизни Украины XVII-XVIIIвв.
Вот что пишет критикСмирнова об основных аспектах барокко: «Чувственность материального миравстречается в искусстве барокко с идеями тщеты всего земного, призраком близкойсмерти; причудливая образность соединяется в этом искусстве с рационализмом иназидательностью, отсюда свойственная ему эмблематичность». Однако не надодумать, что во времена Гоголя барокко уже не был распространен. Этот стильналожил отпечаток на искусство вплоть до XXвека, а в романтизме память о нем еще совсем свежа.
Особенностью бароккославянских стран, как показали исследования в этой области, была тесная связь снародной культурой. Таким образом мы вплотную подходим к тем явлениям«низового» барокко на Украине, которые сыграли большую роль в формированиихудожественного языка Гоголя. Одним из таких «низовых» Явлений барокко быливертепные представления, сочетавшие в себе религиозные и народно-смеховыемоменты (о влиянии вертепных пьес мы уже говорили выше в разделе «Образ широкоймасленицы»).
Итак, мы видим, чтосочетание православных идей с народным смехом не должно было представлять длявыросшего на Украине автора «Мертвых душ» неразрешимую проблему. Наоборот, ономогло возникнуть в его творчестве самым естественным образом, поэтому всовмещении пастырского «слова» с фольклорными истоками нет ничегоудивительного.
Но это не единственноепроявление барокко в тексте «Мертвых душ». Для чего же еще Гоголю понадобилсявыше упомянутый стиль? Оказывается, используя глубокую символичность барокко,автор смог показать обществу некоторые его пороки. Так, Гоголь вводит в текст«Мертвых душ» типичную барочную ситуацию, в которой человек помещается междунебесами и пропастью ада. Ее найдем в шестой главе поэмы, посвященной Плюшкину.Речь пойдет о двух присутствующих здесь образах садов – образах глубокосимволичных. Оба описания перекликаются с фрагментами из произведений двухавторов, чьими сочинениями Гоголь пользовался во время написания поэмы.
Первый фрагмент из«Отелло» Шекспира: «Каждый из нас – сад, а садовник в нем – воля. Расти ли внас крапиве, салату, иссопу, тмину, чему-нибудь одному или многому, заглохнутьли без ухода или пышно разрастись – всему этому мы сами господа». Автор второгофрагмента Карамзин: «Вижу сад, аллеи, цветники – иду мимо их – осиновая рощадля меня привлекательнее… Все сии маленькие дорожки, песком усыпанные,обсаженные березками и липками, производят во мне какое- то противное чувство.Где видны труд и работа, там нет для меня удовольствия. Дерево, пересаженное,обрезанное, подобно невольнику с золотой цепью (…) Я сравниваю его с такимчеловеком, который смеется без радости, плачет без печали, ласкает без любви».
Обратимся теперь ксадам из шестой главы «Мертвых душ» — в имении Плюшкина и у помещика «всоседстве». Описание первого сада заканчивается следующим авторским резюме:«Словом, все было как-то пустынно-хорошо (…) как бывает только тогда (…) когдапо нагроможденному, часто без толку, труду человека пройдет окончательнымрезцом своим природа, облегчит тяжелые массы, уничтожит грубо ощутительнуюправильность и нищенские прорехи, сквозь которые проглядывает не скрытый, нагойплан, и даст чудную теплоту всему, что создалось в хладе размеренной чистоты иопрятности». Противопоставление естественной природы «нагроможденному, частобез толку, труду человека» здесь почти буквально повторяет Карамзина.
Однако в этом жеописании есть фрагмент совершенно иного звучания. Его главный мотив – упадок иразрушение, который будто готовит нас к появлению фигуры Плюшкина. «Местамирасходились зеленые чаши, озаренные солнцем, и показывали неосвещенное междуних углубление, зиявшее, как темная пасть; оно было все окинуто тенью, ичуть-чуть мелькали в черной глубине его; бежавшая узкая дорожка, обрушенныеперилы, пошатнувшаяся беседка, дуплистый дряхлый ствол ивы, седой чапыжник,густой щетиною вытыкавший из-за ивы иссохшие от страшной глушины,перепутавшиеся и скрестившиеся листья и сучья…» Отметим такие образы, как «седойчапыжник» и «густая щетина», в которых использованы как метафорыэлементы реального плюшкинского портрета.
Мысль, пронизывающаяэтот отрывок, аналогична шекспировской: «… заглохнуть ли без ухода или пышноразрастись – всему этому мы сами господа», т. е. запущенный участок садавыступает как своеобразная эмблема человека, оставившего без ухода свое«душевное хозяйство». Чтобы прояснить до конца смысл этой эмблемы, обратимвнимание на то, что все ее отдельные детали помещены в «углубление, зиявшее,как темная пасть». Критик Смирнова трактует слово «пасть» как аналог слова ад,ссылаясь на его изображения на русских иконах «Страшного суда» в виде открытойогнедышащей пасти чудовищного змея. В свете этих сведений смысл символики,заключенной в гоголевском пейзаже, становится очевидным. Он напоминает о загробнойучасти тех, кто, подобно Плюшкину, дает своей душе заживо умереть.
Рядом с плюшкинскимсадом в книге изображен другой сад. Их противопоставление повторяет антитезуКарамзина: естественность – искусственность. В саду у Плюшкина перед нами была«молодая ветвь клена, протянувшая с боку свои зеленые лапы-листья, под один изкоторых забравшись, бог весть каким образом, солнце превращало его вдруг впрозрачный и огненный, чудно сиявший в этой густой темноте». У «соседа»предстает нечто прямо противоположное, «когда театрально из древесной глушиозаренная поддельным светом ветвь, лишенная своей яркой зелени, а вверху темнееявляется чрез то ночное небо…»
Таким образом, всимволике гоголевских пейзажей заключена целая философия человека. Тот, кто неразвивал своих душевных способностей, пренебрег ими, показан «в челюстях ада»,извративший же природные добрые качества души неизбежно станет жертвой«грозного» карающего неба. Как идеал здесь выступает естественная «природа»человека. Ее символизирует сад Плюшкина (за исключением заглохшего участка).
Противопоставление«естественного» человека искусственному, утратившему свою природную красоту игармонию было проблемой уже с XVIIвека, века барокко.
Заключение
Проведя данную работу япопыталась достичь цель, поставленную во введении. Я постаралась преодолеть тетрудности, с которыми сталкивалась. А главное, я поняла, что особенностью стиляГоголя является насыщенность фольклорными элементами в виде прямых включений,реминисценций и ассоциаций. Также ощущается влияние на стиль летописныхтекстов, полемики между славянофилами и западниками.
Важным открытиемлитературоведения является определение стиля «Мертвых душ» как «низовое»барокко, которое дает объяснение органическому сочетанию в произведении,казалось бы, несовместимых элементов: фольклорных веселых частушек и прибаутокс аскетической проповедью.
В ходе работы янаучилась анализировать произведение более точно и ясно, а также расширила своикругозор и открыла новые знания, для культурного общения с людьми. Мне былоинтересно заниматься исследованием данной темы.
Список используемойлитературы
1. АксаковК.С. Воспоминания студента, СПб., 1991 г. с. 17-18, 27, 28.
2. БахтинМ. Вопросы литературы и эстетики, М., 2003 г.
3. БелыйА. Мастерство Гоголя, М., 2000 г.
4. ВелецкаяН.Н. Языческая символика славянских архаические ритуалов, М., 2001 г., С. 121.
5. ДальВ.И. Пословицы русского народа, М., 2001г.
6. ДостоевскийФ.М. Полное собрание сочинений, Л., 2003 г.
7. ЗахаровИ. Собрание сказаний русского народа о семейной жизни своих предков, СПб., 2001г. (Редакция текста у Сахарова совпадает с Никоновской летописью).
8. КарамзинН.М. Сборник рассказов, М., 2001 г. с. 169-170.
9. КиреевскийИ.В. Критики и эстетики, М., 2000г.
10. Киреевский И.В. Собраниенародных песен, Л., т. 1, 2002 г.
Н.В. Гоголя, Киев, 2003 г., с. 122.
11. Ровинский Д. Русские народныекартинки, СПб., 2000 г. Кн. 5, С. 270.
12. Родная речь, Институт ОткрытоеОбщество Фонд Сороса, Петр Вайль, Александр Генис., 13. Москва, Издательство«Независимая газета», 2001.
14. Розов С.В. Традиционные типымалорусского театра XVII-XVIIIвеков и юношеские повести
15. Смирнова Е.А. Поэма Гоголя«Мертвые души», Л., 2000 г.
16. Снегирев И.М. Русскиепростонародные праздники и суеверные обряды, М., 2001 г.
17. Учебник по русской литературедля средней школы. – Москва.: Языки русской культуры, 2000.
18. Шекспир, Отелло, акт 1, сц. 3,слова Яго; пер. Б. Пастернака.