Галина Щербакова
Историярусской письменности и книги давно привлекала внимание исследователей, поэтомуданный раздел филологии и книговедения хорошо изучен. Именно к этому опытупредшественников – историков литературы, книги, культуры – мы обратимся преждевсего. Во-первых, чтобы нагляднее осветить интересующий нас аспект, необходимовоссоздать широкий контекст культурного развития русского читателя иформирования его вкусов, прежде чем он сам начнет воздействовать налитературно-журнальный процесс. Во-вторых, чтобы поэтапно проследить динамику итенденции читательских интересов, взаимодействие разных мотивов чтения,преобладание одних и угасание других, а также причины нарастания интереса кпериодической литературе со второй трети 19 века, преобладания тех или иныхвидов прессы.
Возможно,эти наблюдения и размышления приблизят нас к пониманию весьма неизученноговопроса: присущи ли журналистике как виду деятельности и творчества собственныеимманентные законы развития, как это свойственно литературе и искусству, или жеона в значительной степени является функцией общественных и культурныхпотребностей, своеобразным экраном, куда проецируются и становятся очевиднымискрытые тенденции политики, экономики, культурной и общественной жизни и т.д.
Изучениесходства и различия судеб книги и периодической литературы, а также разногоотношения к ним читателя, особенностей восприятия скрытой в ней информации (илизнания?) – все это поможет прояснить специфику журналистики и читательскихзапросов к ней, а следовательно, ее роль в русском обществе первой половины 19века…
ВРоссии журналистика появилась несколько преждевременно, опередив потребностисамого общества. За целый век до этого на севере Европы, в Нидерландах иГермании, где и стали печататься первые газеты, потребность торгового игородского люда в информации была вызвана его жизненными запросами. Из крупныхторговых и портовых городов новости расходились по всей Европе, а вместе с нимипо торговым путям путешествовали купцы, воины, священники, артисты, странники имошенники. Европа было огромным котлом, где этносы переплавлялись в нации, гдезарождались и ниспровергались религиозные и научные учения, где в это времяосязаемо одна историческая и культурная эпоха сменяла другую. Будучираздробленной административно и одновременно единой территориально, а такжедостаточно густонаселенной, особенно на западе, Европа как бы подталкивала своенаселение к мобильности, влекущей за собой поездки, торговые и военныеконтакты, а значит, индивидуум рано осознавал важность любой информации ососедних странах, тамошних языках, обычаях, порядках, налогах, вероисповеданияхи т.п. От этой информации мог зависеть успех его предприятия, а нередко – исама жизнь. Протестантство, установившееся в большинстве областей СевернойЕвропы, воздвигло культ Библии и возвело в обязанность каждого христианиналичное чтение священной книги. Эта норма вкупе с недавно изобретеннымкнигопечатанием стимулировала широкое распространение грамотности, а весьвышеперечисленный комплекс причин сделал зарождение журналистики естественным ижеланным.
ВРоссии общество не было готово к обмену информацией, поэтому журналистика каксоциальный институт еще не могла быть востребована. Ее рождение былообусловлено волей царя-реформатора. Уже с самого начала журналистикепредназначались скорее пропагандистские, чем информационные функции, потому чтоона не могла быть голосом общества, которого, в современном научном понимании,еще не было. Но поразительно быстро Россия, «вздернутая на дыбы», началаосваивать и приспосабливать под себя нормы европейской общественной жизни, втом числе и журналистику, о чем свидетельствует рост наименований и числаизданий на протяжении 18 века. Первая русская печатная газета «Ведомости» неимела ни отчетливой периодичности, ни устойчивого объема, а выпуск отдельных номеровбыл приурочен либо к крупным политическим или военным событиям, либо былследствием царской воли (Берков П.Н. История русской журналистики. М., 1952;Западов А.В. История русской журналистики 18 в. М., 1969; Татаринцева Л.Е.История русской журналистики и литературы 18 В. М., 1987; Ковалева М.М. Лекциипо истории отечественной журналистики. Екатеринбург. 1996. Ч.1; Тощев А.И.Петровские «Ведомости» как тип издания // Итоги и проблемы изучения русскойлитературы 18 века. Л., 1989. С. 184-199). В результате за 26 лет изданияразброс тиражей колебался от 100 до 4000 экземпляров, из чего становится ясно,что не был ориентирован на спрос, который не мог быть подвержен таким резкимперепадам, а зависел от намерения царя сделать некие известия либо широко известными,либо, наоборот, доступными лишь узкому кругу единомышленников или нужных людей,то есть в последнем случае газета выполняла роль должностной инструкции. О том,что интерес к газете был неустойчив, говорит не только тираж, но ираскупаемость: некоторые номера вообще не сохранились, так как были полностьюраспроданы, а другие сохранились почти целиком. Низкая грамотность населения,высокая цена газеты, слабая ориентированность на интересы населения и,наоборот, слишком явно выраженная пропагандистская функция на фоне народногонедоверия к власти, а также смутного и стихийного недовольства своим положением– все это предопределило судьбу издания, которую можно назвать успешной тольков точки зрения исторической перспективы. В конкретный же временной отрезок онавряд ли оправдала возложенные на нее надежды и склонила общество к принятиюпетровских реформ сильнее, чем политика кнута. После смерти Петра некому былозаниматься газетой в эшелонах высшей административной власти, вот почему ееиздание передали в ведение Академии наук. И с этого момента в ней начинаетпреобладать информационный и просветительский характер, а пропагандистскаяфункция отступает на задний план. То, что дальше начинает происходить сжурналистикой, говорит о том, что это «заморское растение» начинает укоренятьсяна российской почве и дает новые побеги, вполне приспособленные к окружающейдействительности. Во-первых, начавшись с газеты, в полном соответствии страдициями европейской прессы русская журналистика, уже вопреки им, сделалаведущей формой журнал. Тому способствовал ряд причин: грамотная часть русскогообщества в данный момент нуждалась скорее в чтении, чем в информации (о разницев этих понятиях мы будем говорить позже). Другая причина заключалась в том, чтовласть, неустойчивая и часто сменяющаяся, в тот момент не была заинтересована враспространении политической информации через газету, а Академия наук еще менеебыла заинтересована в освоении несвойственной ей тематики. К тому же обращениек газетной форме предполагает открытость информации для обсуждения, то естьдиалогичость — такова природа публицистического текста. В годы же, последующиеза смертью Петра, Россия познала лишь бесчисленную череду смут, интриг,заговоров и кровавых казней. Вереница узурпаторов, непрочно сидевших на троне,была подозрительна, а к прессе, как фактору влияния, подозрительна вдвойне.Гораздо легче и внушительнее было объявить указ или манифест под барабанныйбой, потому что такая обстановка не внушала желания его обсуждать, а лишьвзывала к покорному подчинению, тогда как любая печатная информация в газетекак раз предполагает возможность обсуждения и интерпретации.
Вплотьдо 1759 журналистика по своему типу была ближе к периодическимнаучно-популярным сборникам. И «Примечания к «Санкт-Петербургским ведомостям» иболее поздние «Ежемесячные сочинения к пользе и увеселению служащие» имелислабо выраженные признаки, отличающие современную журналистику от другихлитературных форм. В этих изданиях явно не хватало оперативности. Предтечиинформационных жанров, наполнявшие недавно «Ведомости», оказались отодвинутыпрообразами аналитических или художественно-публицистических жанров, а такжематериалами художественной литературы. Здесь было много статей, рецензий,переводов, оригинальных текстов, особенно стихов, то есть используя формупериодичной печати, редакторы и авторы еще не осознали специфические чертыжурналистского текста как отражения особого взгляда на мир и отбора в немопределенных явлений для описания и анализа. Зато в этот период появиласьотчетливая периодичность, заметная даже в названиях. Очевидно, она ужеосознается как отличительный признак прессы. Ежемесячный выход позволял снятьповышенные требования к оперативности и сделать акцент на крупныелитературно-журнальные формы, предполагавшие медленное чтение. Большоеколичество научных публикаций по вопросам экономики, статистики, демографии иэтнографии, а также физики, математики, астрономии предполагали даже не чтение,а изучение, прекрасно выполняли культурно-просветительские функции. Пониженнаяоперативность ставила эти издания как бы вне времени, вот почему интерес к нимсохранялся и через 20 и даже через большее количество лет, и, будучипереизданными, эти журналы сохраняли свою привлекательность для новых поколенийчитателей. Такое свойство абсолютно невозможно для собственно журналистскихизданий, настолько наполненных современностью, что через некоторое количестволет они становятся либо неинтересными, либо непонятными длячитателей-неспециалистов. Уже Салтыков-Щедрин сокрушался, что изданиямсовременной журналистики вскоре понадобится историко-реальный комментарий,настолько они полны намеков, аллюзий и прочей злободневной иносказательности, вкоторой невозможно будет разобраться человеку другого поколения.
Попыткусоздать такой тип журнала предпринял в 1759 году А.П. Сумароков, имевший опытучастия в периодических издания, а также свою, особенную позицию позлободневным вопросам современности: начиная с литературных и эстетических изаканчивая политическими. Его «Трудолюбивая пчела» стала первым русскимжурналом, издаваемым частным лицом. Хотя в журнале было неизбежно использованиежанров и форм европейской журналистики, тем не менее, сам этот факт обозначилвторую примету укоренения журналистики на российской почве: общество перехватилоу государства инициативу в сфере журналистики, и на многие годы вперед именножурналистика, издаваемая частыми лицами, станет самой яркой, интересной ичитаемой. За личной инициативой Сумарокова вырисовываются и другие историческиетенденции: явно, что в России появляются люди, способные отделить и дажепротивопоставить себя если не государству как типу общественного устройства, тоспособам его управления. Безусловно, и раньше история России знала протестныевыступления, но, как правило, они не были направлены на изменения порядкавещей, скорее, исходили из желания заменить некую политическую фигуру ипроистекали либо из интересов клана, либо ради защиты религиозной догмы, носилиспонтанный и стихийный характер.
Другаяважная сторона заключается в том, что издатель Сумароков, намереваясь издаватьжурнал, предположил заинтересованность в нем аудитории, то есть он собиралсястать выразителем настроений некой социальной группы, а это означает, что упоследней обозначилась отчетливая позиция, самостоятельная и оппозиционнаядвору. Нет никаких сведений, что жена наследника престола Екатеринаподдерживала автора издания, скорее всего, у нее не было к тому никакихвозможностей, ни финансовых, ни политических, но ясно, что немногочисленнаяоппозиционная Елизавете группа дворян, молодых, образованных, начитанных,энтузиастов петровских реформ, составивших собственное представление о разумныхи справедливых способах управления государством, пыталась реализовать своипредставления об идеальном монархе не путем интриг или заговоров, а используяжурнальную форму и печатное слово. В данном журнале Сумароков обратился кхорошо известным и популярным формам литературных жанров, наполнив ихжурнально-публицистическим содержанием. Из-за условных масок басенных героев выглядываливполне узнаваемые лица современников, а маски становились еще более прозрачнымиблагодаря красноречивым деталям придворной жизни, ставшим благодаря устноймолве общеизвестными. Таким образом, журналистика как средство воздействия наумы и способ организации общественного мнения, вначале использованное властью,уже через полвека обернулось против ее самой.
Ещеболее возросшая самостоятельность общественного мнения русской интеллигенции икультурной элиты стала заметна на следующем этапе развития русскойжурналистики. В 1769 году Екатерина II, уже проникшаяся сознанием своейвсесильности, но еще не забывшая прежних философско-литературных пристрастий,задумала издавать журнал «Всякая всячина», который должен был содействоватьисправлению нравов в России и продемонстрировать примеры поведения образцовогодворянина в различных жизненных ситуациях. Задумывая издание, Екатерина шла врусле европейских публицистических традиций, с которыми она была хорошо знакома(Пыпин А.Н. Сочинения Екатерины Второй. СПб, 1898; Пыпин А.Н. История русскойлитературы. В 4т. СПб., 1904. Т.4). Уверенная в собственном интеллектуальном икультурном превосходстве, она предложила всем желающим последовать ее примеру иначать издавать журналы, подобные ее «Всякой всячине». Этот шаг оказался весьмаопрометчивым, потому что молодая поросль оказалась многочисленной и не проявиланавыков придворного политеса, не захотела быть услужливой и подобострастнойассистенткой, выгодно оттеняющей ее заслуги Самым обидным для порфироноснойжурналистки было, вероятно, то, что никто не оценил ее почина, тогда как многиевоспользовались ее идеей, а «Трутень» даже полностью воспроизвел форму ееиздания. Самый непримиримый, дерзкий и едкий, действующий с нарочитым вызовом«Трутень» был того же формата, что и «бабушка сатирической журналистики», та жееженедельная периодичность и тот же восьмистраничный объем, та жеприверженность эпистолярному жанру, но при этом противоположная направленностьи, что не могла не признать умная Екатерина, превосходящее дарование, котороесказывалось как на уровне архитектоники целого журнального номера и проявлялосьв последовательности материалов, разнообразивших основную идею номера иодновременно укрупнявших ее, а также в разнообразии жанров и во владениисловом. Тяжеловесной многоречивости текстов «Всякой всячины» противостоялоумное, острое слово, которое и смешило, и убивало, в котором по некоторомразмышлении обнаруживались новые и новые смыслы, способные далеко увести мысльсмышленого читателя. В истории журналистики немало внимания было уделенопредметам спора «Всякой всячины» и «Трутня» (Берков П.Н. История русскойжурналистики 18 в. М., 1952; Западов А.В История русской журналистики 18 в М.,1969; Западов А.В. Новиков Н.И. М., 1964 (Серия ЖЗЛ), поэтому мы не будемповторять общеизвестное. Следуя нашему намерению изучать формы взаимодействия играницы понимания между автором и его читателями, мы обратим внимание наискусство журнальной композиции в «Трутне», на которое исследователи историирусской журналистики гораздо меньше обращали внимание. Между тем, по нашемумнению, способы проявления авторской позиции не могут быть случайными, а всегдапредусматривают возможность адекватного понимания читателем. Композиция многихлистков «Трутня», как бы концентрирующая и усиливающая содержание отдельныхматериалов, предполагала не только гражданскую зрелость журналистики, но иосознание ею специфики своего мастерства, а также наличие определеннойчитательской аудитории, если не разделяющей взгляды издателя, то способной понятьсказанное прямо и догадаться о невысказанном. Ярким примером тому являетсяпрощальный номер «Трутня» – «Лист 17 и последний за 27 апреля 1770 года». Номероткрывается стихотворением под названием «Песня», которое на первый взглядкажется обычным любовным лирическим стихотворением. Даже при самом пристальномчтении оно вроде бы не содержит никакого предосудительного иносказания, но, помере знакомства с содержанием остальных материалов номера, ранее прочитанныестихотворные строки наполняются новым смыслом, а лирический настрой первогоматериала задает более эмоциональную и личностную окраску всем остальным,углубляя их смысл. Стихотворение, стоящее на первой станице, напечатано безподписи, что еще более придает ему значение редакционного материала или смысловойдоминанты, как можно понять, ознакомившись с содержанием номера в целом.
Незнала я, что пагубна любовь
Несчастныхмучит и терзает.
Ичувствую, во мне волнует кровь,
Идух томится и страдает.
Влюбви такой
Ах,все смущает,
Отнятпокой.
Нигдеуж для меня веселья нет,
Оставленамоим неверным,
Противнажизнь и неприятен свет
Ужнавсегда очам сим слезным.
Рассталасья
Ах,в век с моим любезным,
Несчастная.
Почтоизменника я своего
Ещелюбезным называю?
Забылменя, забуду я его,
Но,ах, почто не забываю
Льстецасего?
Нет…Обожаю
Ещеего.
Очевидно,что содержание стихотворения достаточно драматичное: описана неразделеннаялюбовь. У одной стороны явно выраженное стремление к сохранению. Отношений, онаосталась верной своим обязательствам, она чувствует себя несчастной из-заразрыва, который произошел по инициативе другой стороны, названной «неверным» и«льстецом». Такие стихотворения не были характерны для содержания журнала,насквозь пронизанного атмосферой игры словами и смыслами, иносказаниями.Поэтому появление такого произведения, выбивающегося из общего контекста,должно озадачить читателя и навести его на мысль, что здесь кроется некаяаллегория.
Вторымматериалом в номере является «Письмо к издателю», где намекается на неприятностичитателей, вынужденных переплачивать за разбухшие из-за антикритики номера«Всякой всячины», безмерно раздраженной критикой «Трутня». Читатель проситжурнал Новикова умерить нападки на своего антагониста. В третьем по счетуматериале сообщается о закрытии «Всякой всячины» без объяснения причин. Здесьже сообщается, что и сам «Трутень умирает и тем завершает «поколениееженедельных 1769 года сочинений». Это уведомление подводит к последнемуматериалу: прощальному письму издателя «Трутня», которое перекликается посвоему эмоциональному настрою с первым материалом, содержание которогосовершенно по-новому зазвучало в этом контексте. Таким образом, читателя будтопостепенно подводили к отгадке, и конец замкнул содержание номера в некоесмысловое единство. Эти приемы показывают, с каким искусством Новиков даетпонять читателю истинные причины, приведшие к закрытию. «Расставанье илипоследнее прощание с читателем» написано в той же экспрессивной манере:восклицания, междометия, риторические вопросы – все это убедительноперекликается с началом. Однако обвинения читателя-изменника при всейпафосности речи полны скрытой иронии. Сложный комплекс авторских переживаний:от искреннего сожаления о прекращении своего журнального детища до самоиронииотносительно напрасных надежд на его признание, от еле заметной иронииотносительно оппонента до весьма ощутимой иронии насчет читателя, которомускучны серьезные общественные проблемы. В последних строках автор зарекаетсяписать в дальнейшем для неблагодарных читателей, что выглядит сегодня не болеечем наигранной угрозой, поскольку не согласуется с подспудным авторскимжеланием сеять добро и знание. Уже через полгода Новиков начнет издаватьследующий сатирический журнал, а после закрытия того – очередной. И так досамого ареста. Но слова, высказанные им в стихотворении и прощальном письме,несмолкаемым эхом будут звучать в русской журналистике. Отсутствие поддержки,кровной заинтересованности читателей в словах истины – основная причинанеустойчивости русских журналистов под давлением власти и кратковременности ихизданий на начальных порах разбития русской журналистики. Но итог первойсхватки власти и журналистики как «гласа народного» привел к горькимразмышлениям не только журналистов, но и власть, осознавшую неполноту и ограниченностьсвоего влияния на общество.
Темвременем отношение к чтению в обществе постепенно менялось. Важным факторомэтого стали социальные предпосылки. Во-первых, правительство Екатерины II в1770-1780-х годах проводило административную реформу, чтобы облегчитьуправление страной, а это потребовало привлечения грамотных людей нагосударственную службу. Во-вторых, после «Жалованной грамоты», отменившейобязательную службу дворян мужского пола, многие их них начали выходить вотставку и возвращаться в свои родовые имения. При этом они невольно выполняликультуртрегерские функции, привозя с собой из столицы моду на внешниепроявления просвещенности: на книги, предметы искусства, на интерес к музыке идаже стремление к комфортному быту. Столичная мода распространялась постепеннов провинции, если и не меняла в корне образ жизни, то хотя бы смягчала видимуюстороны общественного быта. Исподволь мода на подражание нравам просвещенногодвора сменилась модой на идеи, стиль поведения, круг чтения и тому подобные вещи.Очевидно, эти обстоятельства, родившие спрос на книги, привели к тому, что ихстоимость в 2-3 раза стала превышать уровень столичных цен.
Кэтому времени в России сложилось значительное, но пока еще драматически неощущаемое противоречие между двумя различными по менталитету и устремлениямчастями общества: одни не только сознавали отсталость России, видели царящую вобществе несправедливость и всеобщее неосмысленное отношение к жизни. Они былиориентирована на западноевропейский опыт, но при этом они были настоящимипатриотами и не хотели стирать национальные особенности своей страны, готовыбыли идти на труд, на лишения, они верили в благотворную силу просвещения иисконно добрую природу человека, то есть они были устремлены в будущее.Представители этой группы были сосредоточенны в основном в столицах, былиродовиты и высокообразованны, но уровень их пассионарности, а, следственно,добровольно возложенного на себя гражданского долга был намного выше, чем уостальных. Из них начала формировать российская элита, в истинном значенииэтого слова, и почти сразу она начала выполнять историческую миссию погенерированию и распространению поведенческих стереотипов и культурныхдоминант.
Остальныесоставляли подавляющее большинство, как правило, недовольное собственнымположением, с тоской оглядывавшееся в прошлое. Их объединяло неверие ввозможность индивидуальными или общественно организованными усилиями изменитьжизнь к лучшему. Их пассивность, изредка сменяемая суетой мелкой махинаций,была пронизана историческим фатализмом. В результате этого общественногостереотипа формировалось такое отношение к жизни, при котором личность неполучала стимула к работе над собой, к учению или к развитию, а следовательно,заинтересованность в книгах или знаниях, которые могут дать последние, быламинимальной. Казалось, ничто не способно переломить эту ментальную установку,тем более усилиями ничтожной группы энтузиастов, незаметных на фоне историческипокорной и малоподвижной массы. Но уже в последней трети 18 века начинаютпроисходить довольно заметные изменения в отношении к образованию, а вслед затем, в жизненных устремлениях, которые постепенно начинают затрагивать всеболее широкие слои общества. Однако, сведения, собранные в течение 19-20 вековисториками культуры, литературы, журналистики, показывают, что первые заметныесдвиги в отношении к чтению, как способу получения информации, стали заметны вконце 18 века, особенно тем из современников, кто непосредственно принималучаствовал в разных видах просветительской деятельности. Одним из показателейэтого перелома является пробуждение интереса частных предпринимателей к книжнойторговле, что свидетельствовало о том, что этот бизнес постепенно становитсявыгодным, а такой способ вложения капитала начинает оправдывать себя.
ИменноН.И. Новиков показал осторожничающим русским купцам, как можно организоватьдело с прибылью для себя и с пользой для других. Конечно, у самого Новикова напервом плане стояли просветительские, а отнюдь не меркантильные интересы, но онзнал, что его пример будет побудительным для других только в случае успешногопредпринимательства. Удачное вхождение дворянина, мыслителя, литератора виздательский бизнес показывает, насколько одаренный человек может менять вокругсебя обстоятельства, насколько ум, соединенный с инициативой и стойкимхарактером, способен воздействовать на окружающий мир, а также привлекать ксебе сторонников и учеников, все более расширяющих культурное поле русскойнивы. Новикову посвящено много научных и научно-популярных исследований (БерковП.Н. История русской журналистики 18 в. М., 1952; Западов А.В История русскойжурналистики 18 в. М., 1969; Западов А.В. Новиков Н.И. М., 1964 (Серия ЖЗЛ);Макагоненко Г., Гуковский Г.А. Очерки по истории русской литературы 18 в. М.,1936), поэтому в беглом обзоре обозначим только те стороны его издательскойдеятельности, которые важны для нашей работы.
Переехавв 1779 году в Москву после нескольких лет удачной деятельности на почвесатирической журналистики, Новиков арендовал типографию Московскогоуниверситета, позднее создал на паях «Типографическую компанию», чей общийкапитал вскоре составил громадную по тем временам сумму в один миллион рублейзолотом. За тринадцать лет (с 1779 по 1792) Новиков издал книги 944наименований. Он открыл в Москве две книжные лавки, упорядочил в них размещениекниг, обеспечил удобный доступ к книжным полкам для знакомства с изданиями. Вего лавках приказчиками и сидельцами (то есть продавцами-консультантами)работали грамотные и начитанные люди, многие из которых окажутся верными выучкесвоего учителя и откроют впоследствии собственное книжное дело. Например, унего прошли школу известные книготорговцы начала 19 века Н.Г. Кольчугин, И.Переплетчиков, И. Глазунов, основатель единственной русской купеческой династии,не изменившей своему поприщу на протяжении 100 лет. Но и у Новикова деланаладились не сразу, и у него были неудачные проекты, как в области книжногоиздательства, так и выпуска периодических изданий. Например, неудачным оказалсяпроект «Модного ежемесячного журнала», нацеленного на избранную дамскуюаудиторию, в которой, однако, не нашлось достаточно состоятельных читательниц,готовых заплатить за подписку 5 рублей, возможно, они предпочитали получатьоригинальные европейские издания. Именно такие неудачи заставляли анализироватьзапросы читателей и проводить издательскую политику, ориентированную на разныекультурные стереотипы.
Новиковкак умный и образованный человек не только изобретал новые способыкниготорговли, но и творчески использовал имеющийся к тому времени европейскийопыт и смело применял новые формы торговли, не использовавшиеся ранее в России.Он не боялся конкуренции, потому что не думал только о своей выгоде, поэтомупомогал бывшим сотрудникам и другим заинтересованным людям открывать книжныелавки в Москве и других городах, снабжая «новобранцев» советами и книгами.Именно при его содействии были открыты книжные лавки в Петербурге, Киев,Смоленске, Тамбове, Твери, Ярославле. Он предоставлял купцам гибкую системускидок и отдавал книги на комиссию. Успехи книгоиздательской и книготорговойдеятельности Новикова тем разительнее, что с то же самое время общеприняты былижалобы на плохую раскупаемость книг. Например, советский историк книги И.Ф.Мартынов (Книга в русской провинции 1760-1790-х годов. Зарождениепровинциальной книжной торговли. // Книга в России до середины 19 века. Л.:Наука, 1978. С.109-110) приводит данные по типографии Академии наук, котораянеоднократно пыталась сбыть в провинцию книжные залежи, образовавшиеся за болеечем три десятка лет. Дважды Академия передавала в разные русские губернии — отАрхангельска до Тобольска книги на комиссию, предпринимались даже курьезныепопытки давления на читателей: например, в Тобольске рассылку книг сопровождалиотрядами казаков, а в Архангельске – барабанным боем, как при чтении царскихуказов. Но все эти меры не имели успеха, и в лучшем случае расходилась третькниг. Та же судьба постигла и многие издания Московского Университета. Когда в1783 году вышел указ императрицы, которым закончилась государственная монополияна книгоиздание и было разрешено создание частных типографий, то наряду состолицей на него откликнулась и провинция, но из-за невозможности сбыть книжнуюпродукцию типографии стремились получить казенные заказы на печатание указов,манифестов, а также официальных распоряжений и форменных бланков для местныхадминистративных учреждений. Но и в этих случаях доход типографий был невелик.Например, сохранились сведения, что доход типографии Курского приказаобщественного призрения за год составил всего 29 рублей (там же, С.116). О том,что подобные залежи сохранялись вплоть до начала 19 века, свидетельствуютвоспоминания еще одного ученика Новикова, бывшего приказчика, ставшего одним изпервых русских библиографов – В. Сопикова: «Нельзя не заметить почти общегокрайнего равнодушия наших русских читателей даже к превосходным и единственнымв своем роде творениям, их коих многие, продаваясь по самой дешевой цене втечение 20, 30, 40 и даже 50 лет, не были раскуплены и после проданы пудами наоберточную бумагу, а некоторые не проданы и доныне. Напротив того, «Сонники»,«Оракулы», «Чародеи», «Хиромантии» и проч. имеют удивительный расход» (цит. по:Говоров А.А. История книжной торговли в СССР. С.138). Приведенное суждениезнатока книги говорит о несоответствии спроса на книжную продукцию и еепредложения. Научные заведения, подобно Академии наук и Московскомууниверситету, печатали труды своих ученых, спрос на которые был заведомоневелик. О неверности подобной практики предостерегал еще Ломоносов, но и за30-40 лет после его смерти положение не изменилось.
Новиковже действовал по-другому. Успех его издательской практики был обусловлен целымкомплексом причин, и, несмотря на его предпринимательские новации, не былобусловлен ими одними. Содержание книг, разнообразие тематики, учетчитательских интересов и уровня развития той аудитории, которой предназначалиськниги, умение облечь высказываемые идеи в относительно доступную форму – вотнеполный перечень причин, по которым издания Новикова привлекали владельцевкнижных лавок и самих покупателей. Новиков отнюдь не был пуристом и не презиралаудиторию за ее неразвитые вкусы, вот почему наряду со сложнойморально-философской и религиозной тематикой он не пренебрегал «легкимчтением». «Новиков стремился заинтересовать чтением русскую провинцию,захолустных помещиков, уездных грамотеев и потому заполнял страницы журнальныхкнижек беллетристикой, в том числе переводной, предлагая любовные повести идругое легкое чтение» (Западов А.В. Русская журналистика 18 века. М.: Наука,1969. С.163). Гибкая позиция Новикова, способного реально оценивать умственноеи эстетическое развитие публики и в качестве мудрого педагога продвигать ее попути просвещения, была впоследствии воспринята и другим его учеником, скорее подуху, чем по образу действий – Н.М. Карамзиным. Предвосхищая многие спорыотносительно низкого вкуса массовой публики, длившиеся на протяжении почтиполутора веков и весьма актуальные сегодня, Карамзин в пору своего редакторствав «Вестнике Европы» писал: «И романы посредственные, даже без всякого талантаписанные некоторым образом способствуют просвещению. Кто пленяется «Никанором,злосчастным дворянином», тот на лестнице умственного образования стоит еще нижеего автора и хорошо делает, что читает сей роман, ибо чему-нибудь научается вмыслях или выражениях. Как скоро между автором и читателем велико расстояние,то первый не может сильно действовать на последнего, как бы он умен ни был.Надобно всякому что-нибудь поближе: одному Жан-Жака ( Руссо – Г.Щ.), другомуНиканора. Как вкус физический вообще уведомляет нас о согласии пищи с нашеюпотребностью, так вкус нравственный открывает человеку верную аналогию предметас его душою, но сия душа может возвыситься постепенно, и кто начинает«Злосчастным дворянином» нередко доходит до Грандисона» (Карамзин Н.М.Сочинения: в 2 т. Л.: Худ. лит., 1984. Т.2. С. 119). Сбалансированная политика«Типографической компании» под руководством Новикова привела не только кфинансовому успеху, но и к возвышению книжного бизнеса в глазах русскихпредпринимателей. Иностранные купцы, которые ранее безраздельно доминировали нарусском книжном рынке с импортной печатной продукцией, в конце века постепенноначинают уступать нажиму русского частного капитала, который, в свою очередь,должен был, изучив потребности разных социальных групп, выработать своюиздательскую политику. В результате иностранные купцы стали втягиваться вторговлю русскими книгами, о чем красноречиво говорит судьба семьи типографов ииздателей Плюшар.
Итак,все свидетельства современников сходились в том, что судьбы книжного рынкабудет решать выбор среднего и низшего сословий, как наиболее многочисленных изаинтересованных в чтении как способе самообразования и последующего улучшениясвоего социального и материального положения. Именно о расчете купцов на этисоциальные группы свидетельствует расположение книжных лавок в Петербурге иМоскве. В обеих столицах лавки иностранных купцов, торгующих произведениямиевропейской литературы, помещались, как правило, в фешенебельных районахстолиц: на Кузнецком мосту в Москве, в районе Адмиралтейства и Большой Морскойв Петербурге. Заведения же «средней руки», рассчитанные на небогатую публику,помещались в районе Гостиного двора в северной столице и Сухаревской площади впервопрестольной, то есть в более демократичных районах, чтобы быть ближе кчитателю. (Например, книжная лавка В.А. Плавильщикова, брата известногодраматурга 18 века П.А.Плавильщикова, как раз была устроена ближе к торговымместам, на бережной Мойки, у Синего моста, и начинающие читателидемократического происхождения могли без стеснения посещать эту лавку. ПозднееПлавильщиков завещал ее своему старшему приказчику, проявлявшему особую любовьк книге – А.Ф. Смирдину). С начала 1790-х годов все заметнее становитсятенденция к возрастанию числа русских книжных лавок, хотя большого спроса ещене было, то есть рынок делал опережающее предложение и формировал таким образомспрос.
Разныеисследователи, занимавшиеся историей книги, приводят различные данные очисленности книжных лавок в России в конце 18 – начале 19 веков. По данным А.А.Говорова, в начале 1790-х годов, то есть до начала акции Павла I по прекращениючастного книгоиздания и книготорговли, в России функционировало: 17 книжныхлавок в Петербурге, 20-в Москве, 17 – в провинции. (Говоров А.А. Историякнижной торговли в СССР. С. 133). А по сведениям относительно провинциальныхкнижных лавок И.Ф. Мартынова, в период с 1770 по1790-х годов в провинцииоткрылось 35 книжных лавок. А.А. Зайцева (Новые материалы о русских книжныхлавках в Санкт-Петербурге в конце 18 – нач.19 вв. // Книжное дело в России в16-19 вв. Л.: Наука,1980. С.117), говоря о зарождении книжной торговли вПетербурге, приводит следующие цифры: «В конце 1770-хгодов в столице не было ниодной частной книжной лавки, а к началу 19 века их было уже около 15». По всейвероятности разночтения связаны с использованием различных источников, дляавторов которых затруднительно было определить статус книжных лавок, так как вэто время из-за низкой прибыльности книжной торговли некоторые купцы занималисьнаряду с ней продажей и других товаров, используя печатную продукцию какдополнительную услугу, поэтому некоторые мемуаристы могли их не счесть за чистокнижное предприятие.
Произошедшиеизменения отмечены Н.М. Карамзиным, который в 1802 году получил предложениевозглавить редакцию вновь открываемого журнала «Вестник Европы» и стал первым вистории русской журналистики наемным редактором. Получив вновь журнальнуютрибуну после почти десятилетнего перерыва, Карамзин много внимания уделялпроблемам развития любви к чтению, потому что именно отсутствие читательскойподдержки заставило его десять лет назад отказаться от продолжения издания«Московского журнала», и вообще он выразил скепсис насчет перспективностипериодической литературы в ближайшее время. «Письмо к издателю», которымоткрывается первый номер первого нового журнала в 19 веке, во время новогоправления, по сути дела является программным для Карамзина. Он вступил на путьжурналистики еще в 18 веке, прошел выучку у самого Новикова, предпринялнесколько самостоятельных попыток в журналистике: от издания журнала до выпускаальманахов. Во всем и всегда Карамзин хоть на шаг, но опережал свое время.Берясь за осуществление нового журнала, редактор стремится не только подвестиитоги недавно ушедшего 18 века, но и предугадать пути развития нового века, аследовательно, место роль того дела, которому он посвятил жизнь – русскойкультуре и русскому просвещению. Итак, формулируя свое редакторское кредо и подводяитоги веку русского просвещения, будущий историк отмечает принципиальныеизменения, которые произошли в сознании людей и в их отношении к образованию:«Уже прошли те времена, когда чтение книг было исключительным правом несколькихлюдей; уже деятельный разум во всех состояниях, во всех землях чувствует нуждув познаниях и требует новых, лучших идей… Одним словом, если вкус к литературеможет быть назван модою, то теперь она общая и главная в Европе. Чтобыудостовериться в этой истине, нужно счесть типографии и книжные лавки в Европе.Отечество наше не будет исключением. Спроси московских книгопродавцев – иузнаешь, что с некоторого времени торговля их беспрестанно возрастает и чтохорошее сочинение кажется им теперь золотом» (Карамзин Н.М. Соч. в 2 т. Т.2.С.115). Развивая эту мысль далее, Карамзин приводит примеры из наблюдаемой имдействительности: как продавцы книг добрались уже до границы Европы с Азией и«продают множество книг нашим дворянам». В другой статье «О развитии книжнойторговли и любви к чтению в России» публицист приводит примеры того, как книгипостепенно входят в быт русского общества книжные лавки появляются в губернскихгородах, на ярмарках наряду с другим товаром обязательно продаются и книги.Выбрав форму повествования от первого лица, Карамзин делает еще болеедостоверным следующее свидетельство: «Я знаю дворян, которые имеют ежегодногодохода не более 500 рублей, но собирают, по их словам, библиотечки, и междутем, как мы бросаем куда попало богатые тома Вольтера или Бюффона, они не даютупасть и пылинке на самого «Мирамонда», читают каждую книгу несколько раз иперечитывают с новым удовольствием». Отмечая очевидные успехи просвещения вРоссии, Карамзин остается реалистом и понимает, насколько далеко по путипросвещения ушла Европа, но в то же время он с гордостью отмечает, что ни однаиз современных европейских стран не знает таких темпов прироста читателей. Вотличие от многих собратьев по перу и в прошлом. И в будущем, Карамзин какистинный гуманист не склонен упрекать публику за ее невнимание к твореньямлитераторов(и этим он отличался от многих собратьев по перу), наоборот, онсклонен упрекать писательский цех, что тот дает мало качественного чтения,богатого познавательными возможностями. В нескольких своих статьях, например, «Чтонужно автору?» или «Отчего в России мало авторских талантов?» он самойвопросительной формой заголовков как бы приглашает читателей к совместномуразмышлению, предлагает более осознанно вырабатывать свою читательскую позицию.Он с сожалением пишет о том, что в обществе еще не созрело должное уважение ник творческому труду, ни к самому творцу, из-за чего многие подающие надеждыюноши устремляются на поприще государственной службы, подавляя природныеспособности. А те авторы, которые все-таки выбрали писательскую стезю, часто«во зло употребляют любопытство читателей, потому что их перо «незаманчиво»пишет, а самим «артистам словесности недостает таланта и вкуса» (там же, С.116).
Какздравомыслящий, много повидавший и познавший человек, Карамзин констатирует,что условия жизни в России не способствуют развитию талантов. И в этом смыслеон остается настоящим последователем Новикова, который тесно связывал состояниеобщества с развитием в нем образования и утверждал, что науки «вольностьюпроцветают». Неоднократно в сочинениях Новикова на примерах разных цивилизацийи разных обществ проводилась мысль о том, что только свободное положениеграждан может поддерживать в обществе влечение к творчеству: и научному, ихудожественному. В подтверждение Он приводил примеры из римской истории: «когда последовало подлое рабство во времена императоров, то сей благороднейшийжар (жар творчества – Г.Щ.) вдруг погас.» В другом месте, рассуждая о причинахуспешного развития гуманитарных наук в Англии, Новиков недвусмысленно связалтип общественно-политического устройства с успехами просвещения: «англичанеоказали великие успехи в философии; причина тому гордая вольность их мыслей исочинений». Итожит эту серию афоризмов точный и емкий вывод: «Нигде, где толькорабство, хотя бы оно было и законно, связывает душу как бы оковами, не должноожидать, чтоб оно могло произвести что-нибудь великое» (Московское ежемесячноеиздание. 1781. Т.1. С.286).
ДляКарамзина эти пророческие высказывания Новикова стали аксиомой. Проехавпол-Европы, увидев бушующую в огне революции Францию, деловитую Англию,спокойную Швейцарию и сосредоточенную в философском поиске Германию, Карамзинвоочию убедился, насколько взаимосвязаны уровень гражданских свобод и уровеньобразованности общества. Чем последний выше, тем более требовательными вотстаивании своих природных прав делаются люди, и в то же время у нихпоявляется больше шансов на цивилизованное разрешение конфликта. Новиков такжепредугадал и другое социальное явление, фактическое подтверждение которого самон вряд ли еще мог видеть: «Народ есть первый собиратель плодов, наукамиприносимых, к знатным же они приходят весьма поздно» (там же, С. 282).Карамзин, будучи сторонником дворянских привилегий и монархистом, все жерадовался, встречая в жизни приметы пробуждения интереса народа к чтению, азначит, и пробуждение его мыслительной деятельности. В статье «О книжнойторговле и любви к чтению в России» он отмечает рост любознательности простогонарода: «Правда, что еще многие дворяне и даже в хорошем звании не берут газет,зато купцы, мещане любят уже читать их. И самые бедные подписываются, и самыенеграмотные желают знать, что пишут из чужих земель! Одному моему знакомомуслучилось наблюдать несколько пирожников, которые, окружив чтеца, с великим вниманиемслушали описание сражения между австрийцами и французами. Он спросил и узнал,что пятеро из них складываются и берут московские газеты, хотя четверо не знаютграмоты, но пятый разбирает буквы, а другие слушают». В приведенной цитатевнимание современного исследователя не может не привлечь тема статья, которуючитают крестьяне – это война, которая разгорается в Европе. В данном случаеочевидно, что не только аудитория должна вырасти для чтения, но и журналистикадолжна настолько развиться, чтобы понять, какой тип информации отвечаетнасущным интересам народа, а не руководствоваться при этом собственнымипредпочтениями и навязывая их остальным. Чуть выше Карамзин говорил о ростетиражей московских газет, и в этом месте он подчеркивает интерес простого народак чтению периодических изданий. Очевидно, что далеко не личные причины, аименно его журналистское настоящее, заставляют Карамзина подчеркивать интерес кпрессе. Его, как профессионального литератора радует свидетельство того, чторусская журналистика за 18 век стала заметным социальным явлением, значениекоторого отчетливо обозначились и для простого народа.
Междутем отношение к книге тоже менялось, и на этом пути своеобразным промежуточнымэтапом стало чтение лубочной литературы, неоднократно высмеянной на протяжение19 века. Самые низшие из грамотных слоев – крестьяне и посадские люди –одновременно были самыми консервативными. Но и этой группе, как и той, чтонаходилась ниже ее по образовательной лестнице, то есть неграмотным, был присущинтерес к лубочной книге. Производство последней стало доходным делом, и целыесела в окрестностях Суздаля занимались этим промыслом. Лубочные картинки имелисамую обширную аудиторию. Они висели и в избе неграмотного крестьянина,которому однажды прочитали подписи к картинкам, а в дальнейшем они становилисьотправной точкой народной фантазии. Но и более высокие по социальному статусугруппы: от городского мещанина и до мелкого провинциального чиновника неотворачивались от них, выпуская тем самым на волю скрытую стихию «карнавальногоначала», которое было своеобразной прививкой от социальной депрессии ибесперспективности.
Аристократияоставалась верна себе: почти на целый век с лишним она обособилась от корнейнациональной культуры, все более ориентируясь на Запад, черпая мысли, эмоции,стиль поведения из интернациональной сокровищницы европейской культуры, дажеесли это оставалось только поверхностным подражанием. По наблюдению А.Рейтблата (От Бовы к Бальмонту. М., 1991. С.11), аристократия стала читатьрусскую литературу лишь тогда, когда она получила мировое признание, то есть ссередины 19 века. Поскольку в целом позиция высшей аристократии, кровносвязанной со всеми привилегированными династиями Европы, относительно кругачтения оставалась неизменной на протяжении этого времени, то характеристики,данные ее читательским вкусам, можно применять почти к полувековомуисторическом периоду. Несколько ценителей книги отмечали исключительнуюприверженность аристократии иностранным изданиям. Н. Овсянников (Воспоминания старогокнигопродавца в петербургской торговле за пятидесятилетие до 1870-х годов. //Материалы для истории книжной торговли. СПб, 1879. С.V) следующим образомхарактеризует период рубежа 18-19 веков: «Развитие книжной торговли шло тихо ипо недостатку разнообразия книг и по недостатку на них покупателей: одна толькомода иметь в аристократических и богатых домах библиотеки исключительноподдерживала торговлю. Зажиточное купечество ничего не читало, среднее сословиечитало мало, а аристократия читала исключительно иностранные книги».Безусловно, на эту характеристику в значительной степени повлияли позднейшиевпечатления книгопродавца, поэтому он на оценку читательского спроса началавека подсознательно накладывает критерии другого периода – конца своей деятельности,а ведь время 1860-1870-х годов кардинально отличалось по размерам читательскойаудитории, по мотивам и роли чтения в процессе социального становленияличности. Но если снять налет эмоциональной оценочности, то в общих чертахданная характеристика книжного рынка может считаться верной, тем более что онасовпадает по основным пунктам с выводами Ф.В. Булгарина (О цензуре в России икнигопечатании вообще. // Русская старина.1900. №5), сделанными им взлосчастной записке, положившей начало его связи с жандармским корпусом. В этомдокументе, которым Булгарин, вероятно, хотел искупить свои политические грехи,он проявил наблюдательность и умение обобщать, свидетельствующие в равнойстепени как о его личной заинтересованности в предмете обсуждения, так и опрофессионализме. Разбив все читательские сословия своего времени на несколькокатегорий, Булгарин не только точно охарактеризовал круг чтения каждой, но иуказал мотивы их обращения к книге. Выделив главную по социальной иерархиигруппу «знатных и богатых людей», автор констатирует, что они «в основномчитают иностранную книгу». Самая большая читательская группа по соотношениючитающих и не читающих происходит из среднего сословия, которое Булгарин делитна 4 подгруппы:
А)достаточные дворяне, состоящие в службе, и помещики, живущие в деревнях;
В)бедные дворяне, воспитанные в казенных заведениях;
С)гражданские чиновники;
Д)богатые купцы, заводчики и даже мещане – «это состояние самое многочисленное,по большей части образовавшееся и образующееся само собою, посредством чтения исообщения идей, составляет так называемую русскую публику. Она читает много ибольшей частию по-русски». Кроме того, Булгарин выделяет еще две читательскиегруппы, которые не относит собственно к публике. Одна группа – ученые илитераторы, про нее автор «Записки» вскользь замечает, что ее численностьневелика, вследствие чего он не считает ее мнение влиятельной силой на книжномрынке, а другая группа – самая многочисленная, но имеющая очень низкий процентсоотношения грамотных с неграмотными, это – «низшее состояние. Оно включает всебя мелких подьячих, грамотных крестьян и мещан, деревенских священников ивообще церковников и важный класс раскольников. Этот класс читает много.Обыкновенное их чтение составляют духовные книги, странствия к святым местам,весело-нравственные сочинения и вообще все, относящееся к внутреннемууправлению России». Очевидно, что признавая многочисленность и перспективностьданного читательского разряда, Булгарин не относит его к собственно публике какпо предмету чтения, так и по мотивам.
Текачественные изменения в русской журналистике, о которых свидетельствовалопублицистическое мастерство Новикова, тем не менее еще не отразились наколичественной стороне журналистики, она еще не перестала быть элитарной, чтоотнюдь не означало, что высший класс в ней заинтересован. Тиражи по-прежнемуоставались невысокими, не охватывая даже грамотное население столиц. Напротяжении всего 18 века ожидания издателей и журналистов на пробуждениечитательского интереса останутся неоправданными, а их первоначальные расчеты наподписчиков – завышенными. Сведения о тиражах периодических изданий конца 18века часто противоречивы и не точны, а цифры, называемые разнымиисследователями, расходятся. Но если не впадать в буквализм, то можно признатьчто принципиальной разницы в этих расхождениях нет, и показатели тиражей в этовремя остаются в пределах одного порядка. Например, известно, что упомянутыйвыше научно-популярный журнал «Ежемесячные сочинения к пользе и увеселению служащие»печатался тиражом в 2000 экземпляров при годовой подписке в 2 рубля. Сведений ораскупаемости его не сохранилось, однако, не исключено, что и его не миноваласудьба других изданий Академии Наук. «Трудолюбивая пчела» издавалась тиражом1200 экз., однако известно, что ее издатель и редактор сильно поиздержался нанем и был недоволен результатами своей деятельности. Журнал московскихпросветителей, группировавшихся вокруг университета, «Праздное время»,издаваемый тиражом 600 экз., тоже расходился не полностью и через два годапрекратил существование. Однако Новикову удалось добиться увеличения спроса на«Трутень», и тираж журнала вырос на протяжении второго полугодия 1769 года с750 до 1200 экз., но и он начал падать в 1770 году, хотя в целом тираж в концеиздания остался выше, чем в начале. Тираж «Всякой всячины», самоувереннозамахнувшейся на 1500 экз., сник к концу издания до 600 экз. Начиная следующеесвое издание «Живописец», Новиков изначально ориентировался на тираж 700 экз.,как самый оптимальный. Все издания И.А. Крылова были малотиражными: у «Почтыдухов», чей выход роковым образом совпал с Великой французской революцией, быловсего 80 подписчиков, а у следующего его журнального проекта — «Зритель» — 169пренумерантов. Высочайше одобренный «Собеседник любителей российскойсловесности», где печатался очередной труд императрицы — «Записки касательнороссийской истории», не имел больше 1500 подписчиков, хотя, казалось, мограссчитывать на большее из-за всеобщего поклонения императрице. Исходя из этихданных, можно сделать вывод, что даже та часть общества, которая была грамотнойи имела начатки образования, а следовательно, должна была тянуться за модойдвора на просвещенность, все же оставалась равнодушной и к чтению вообще, и кчтению периодической литературы в частности.
Однуиз причин такой незаинтересованности указывал историк русской культуры П.Н.Милюков. По его мнению, на протяжении 18 века нарастало противоречие междудвумя слоями русского общества: образованным и просто грамотным. Если первыйслой питался философией и культурой Западной Европы и со временем совершеннооторвался родной почвы, то грамотный слой, подпитываясь традиционной народнойкультурой, не ощущал потребности в приобщении к иностранной культуре: будь тоязык, литература, идеи, а также стиль одежды и поведения. Расхождениеуглублялось вплоть до полного непонимания и неприятия культуры чуждого слоя.
Развиваяданный вывод П.Н. Милюкова, основанный на наблюдениях русских просветителей 18века, затем декабристов, затем славянофилов, выскажем и собственноепредположение, что творческая инициатива в большей степени принадлежалаобразованному слою, именно сюда устремлялись умные и талантливые люди,принадлежащие к другим социальным группам, именно здесь, в атмосфере,насыщенной творческим соревнованием, быстрее рождались замыслы и новыепроизведения. Приобретение статуса творца и признание коллег было возможнотолько в этой сфере, она же диктовала и нормы творчества, вводила новоедарование в рамки принятых эстетических норм. В результате творец становился«широко известен в узких кругах» и не находил понимания в среде, из которойнедавно вышел, тем самым опять сказывалась разница в поведенческих стереотипахи культурных доминантах, о которой мы говорили раньше. Изменение образа мыслейдаже значительной группы людей и даже в лучшую, более прогрессивную сторону неоказывает быстрого воздействия на менталитет нации, который тем устойчивее, чемболее отягощен преданиями, традициями и предрассудками. Чем крупнее нация, темтруднее происходит изменения системы ценностей и целей. И в этом консерватизмеесть определенное историческое благо, предохраняющее страну от опасностейдестабилизации и шараханья из стороны в сторону. Сама же среда простыхграмотных людей не могла пока продуцировать создание художественныхпроизведений, способных претендовать на звание общенациональных шедевров,потому что и в силу недостаточного образования, и внутренней неприязни,настоянной на социальной розни, не могла выразить то, что чувствовала и о чемдумала культурная элита.
Другойже причиной, по которой русская журналистика и книга не могли быть востребованыв больших объемах, является качество жизни и как производная от него — качествои объем знаний, нужных членам общества, для сохранения своего рода, для улучшениясвоего материального и социального положения. Говоря о мотивах чтения,необходимо говорить о тех социальных стимулах, которые, помимо чистопознавательных потребностей, подталкивают личность к расширению круга своихпредставлений об окружающем мире. Со времен основателя библиопсихологии Н.А.Рубакина принято выделять несколько основных мотивов чтения:
1.познание и образование;
2.общение и обмен опытом;
3.развлечение.
Позднеебыли предложены более дробные классификации, запечатлевающие различные стороныи оттенки процесса чтения, но все они отталкиваются от классификации,предложенной Рубакиным, как от базовой. По мнению многих исследователей, скоторым мы полностью согласны, первоочередным является мотив общения, безкоторого нет ни учения, ни развлечения.
Чтениевыступает как потребность в новом социальном опыте, который поможет ответить насигналы о нехватке каких-то жизненных условий для материального и духовногокомфорта человеческого существования. Потребность в новом знании трансформируетсяв потребность в чтении, которая возникает как в общности, так и у отдельногочеловека в случае усложнения окружающего мира, ради расширения опыта отдельногои конечного человека. Рост объема информации, необходимой человеку для познанияокружающей действительности и для укрепления в ней собственного положения,связан с развитием и усложнением социальных структур, с интенсификациеймеждународных контактов, экономических и производственных процессов.
Именнокачество сведений, извлекаемых в процессе чтения, отличает книгу и периодику.Книга закономерно возникла раньше, потому что она отвечала потребности человекав фундаментальных знаниях, обеспечивающих устойчивость передачи человеческогоопыта и его пригодность к применению на протяжении значительных временныхотрезков и независимо от национальной принадлежности или географическогоместоположения.
Вообщесреди читательских пристрастий первой половины 19 века преобладала любовь кхудожественной литературе и ее перевес над всеми остальными видами чтения. Белинскийобъяснял преимущество беллетристики над научной, учебной и остальными видамичтения неразвитостью русской публики, ее неготовностью к умственной работе надкнигой наравне с желанием чего-либо увлекательного, разнообразящегомонотонность жизни. Безусловно, отмеченные критиком черты, базировалисьнаиболее весомых социально-политических факторах: феодализме, крепостничестве имонархии, ограничивающих реализацию личностью своего потенциала, но говорить обэтом открыто Белинский тогда не мог. Вторая половина 19 века существенноотличается по читательским приоритетам, что явилось результатом реформ 1860-хгодов, изменивших социально-политические и экономические условия жизни русскогообщества. Литературоцентризм первой половины века сменился другими различнымицентрами притяжения читательских интересов. Споры о путях дальнейшего развитиястраны, охватившие русское общество, вылились в огромный интерес кпублицистике, как наиболее удобной форме обнародования и обсуждения мнений,циркулировавших в обществе. Публицистика тогда проникла во все виды словесноготворчества: художественную литературу, поэзию, появились даже новые жанры, какдань времени: общественный роман и новое звучание обрела стихотворная сатира.Публицистикой окрашены также научно-популярные статьи Михайловского, Сеченова,Мечникова, Тимирязева, Соловьева, Милюкова и других.
Неуступала тогда публицистике по массовости интереса учебная и научно-популярнаялитература. Социально-экономические преобразования в России стимулировали росттемпов развития промышленности, торговли, сети коммуникаций, что потребовалобольшого числа образованных специалистов; внедрение механизации производства,замена ручного труда на более современные технологии – все это требовало отрабочих по меньшей мере начальной грамотности. Русская интеллигенция черезземскую систему начала осуществлять давно взлелеянную мечту о народномпросвещении и развернула сеть земских школ. Следствием этого стал рост числаучебных заведений разного уровня, как и количества обучающихся в них. Этопривело к росту спроса на учебную и научную литературу. Чуть позднее, в1880-1890 годы появляется еще один вид массового чтения: первые пореформенныепоколения крестьян, получивших начальное образование в земских школах,проявляют свой интерес, сначала к справочной литературе, особенно к календарям,которые становились заменой книге в силу своего энциклопедического характера.Вся история европейской культуры показывает, что приобщение народа к чтению вразные века и в разных странах начиналось одинаково: с календарей. Помимосправочников в среде сельского населения сохранялся интерес к чтениюрелигиозной литературы, адаптированные версии которой находят дорогу к широкимнародным слоям, способным самостоятельно читать то, что раньше только слышаличерез посредничество духовенства. Экономические причины и внедрение новыхсоциальных стереотипов ускорили в крестьянской среде пробуждения потребности взнаниях, первейшим источником которого стало чтение. Тем самым историческимиобстоятельствами был решен вопрос, долгое время мучавший правительство ирусскую интеллигенцию, весьма диалектически сформулированный И.В. Киреевским в«Записке о направлении и методах первоначального образования народа в России»:«Грамотность вообще и первоначальное обучение народа может быть полезно ивредно, смотря по характеру обучения и тем обстоятельствам, в которых находитсяобучаемый класс. Полезная сторона образования очевидна и всеми признана.Обыкновенно думают, что она исправляет и развивает понятия о религии инравственности, облегчает и расширяет частную деятельность, смягчает нравы,сближает классы, открывает дорогу образованиям обыкновенным, часто затерянным изарытым в невежестве, дает возможность к познанию законов, помогает уничтожениюзлоупотреблений судопроизводства, проготовляет развитие общей государственнойсправедливости, расширяя потребности жизни, ускоряя обращение капиталов и проч.Но что если понятия, получаемые народом посредством грамотности будутнеистинными, вредными? … Если познание законов не увеличит чувствасправедливости? …Последствия могут быть гибельными. Видимое смягчение нравов незаменит разврата нравственности, улучшения внешние не заменят упадкавнутреннего, наслаждения чувственности – страданий душевных, неизбежных сразвратом, с утратой личного достоинства и взаимной доверенности, с холодностьюк ближнему, с расчетливостью вместо совести, с своекорыстием, обманом, сброжением развязанных страстей, с преследованием невозможной мечты,беспрестанно меняющей форму и в сущности сводящейся всегда на одно чувственноеудовольствие. Труден выбор между невежеством и развратом»…
Выборсделала история и люди, ее направляющие.
Список литературы
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.relga.ru/