--PAGE_BREAK--В людном месте хорошее начало разговора — просьба о помощи. В библиотеке можно спросить об интересующей вас книге, в магазине — расспросить о товарах, в картинной галерее — о той или иной картине, на улице — попросить показать дорогу или рассказать, как добраться до того или иного места.
Начать беседу можно и с комплимента собеседнику: «Никак не могу найти приличные джинсы. Вы (ты) не подскажете (подскажешь), где можно купить такие же, как у вас (тебя)?» Или: «Ваши волосы выглядят просто великолепно! Если не секрет, каким шампунем вы пользуетесь?"
Мужчине хорошо сделать комплимент о его прекрасной физической форме, женщине — о ее вкусе, Вполне подходят для начала разговора и банальности вроде:
«Эти бесконечные дожди просто невыносимы!», «Прекрасная погода, не правда ли?», «Вам не кажется, что сегодняна удивление жарко?», «Мы не могли встречаться раньше?»
Как продолжить беседу
Для продолжения разговора можно задавать собеседнику самые разнообразные вопросы, интересуясь его мнением о последних фильмах, альбомах известных музыкальных, политических событиях. Это позволит не только преодолеть смущение, но и определить круг интересов собеседников, сравнить его со своим. Можно смело рассказать о каком-нибудь случае, который произошел с вами, высказать свою точку зрения.
Как закончить беседу
Хорошо закончить беседу — тоже важно для дальнейшего продолжения знакомства.
Сделать это надо решительно, но вежливо, чтобы не обидеть собеседника.
Если беседа исчерпана, не нужно судорожно искать новые темы, пытаясь удержать собеседника, лучше постараться закрепить произведенное хорошее впечатление, с достоинством попрощавшись. Здесь уместны будут: «Было приятно познакомиться!», «Надеюсь на продолжение знакомства», «Нам непременно нужно еще раз встретиться и поболтать!», «Было очень приятно побеседовать с вами!».
Если, наоборот, у вас нет времени продолжать разговор, нужно мягко, но решительно дать понять это собеседнику, поглядывая на часы, приподнимаясь с кресла. Чтобы уход не выглядел невежливым, можно завершить беседу, высказавшись по последней фразе собеседника: «Иначе и не могло быть!», «Уверен, что вы справитесь! Но, к сожалению, мне пора. Нам обязательно нужно продолжить этот разговор в следующий раз!»
Чего в разговоре лучше избегать
Воспитанный человек говорит о себе в последнюю очередь. Если даже вас об этом попросили, то вскоре разговор следует перевести на другую тему.
Собственные заботы и невзгоды обсуждаются в семейном кругу или в кругу друзей; в общество выходят для того, чтобы отдохнуть и развлечься.
Домашние дела и болезни пусть в подробностях обсуждает тот, кто не может найти лучшей темы для разговора.
С врачом нужно консультироваться в приемные часы, а не расспрашивать его в компании или на улице о том, какие средства принимать против желудочно-кишечных заболеваний.
Не следует делать темой разговора — по крайней мере, в присутствии посторонних — личные дела, обсуждение которых было бы неприятно другому («Ну и как ты пережил нагоняй шефа?»).
Если вы пишете стихи, то ублажайте ими сначала самого себя; если ими заинтересуется издатель, тем лучше. Но требовать от других, чтобы они выслушивали плохие стихи, апотом еще и любезно расхваливали их как «исключительно талантливые», весьма бестактно.
Доверительной информацией делиться не стоит, так же как и намекать на вещи деликатного характера. Излишняя откровенность может быть лето истолкована как болтливость, а болтливый человек быстро теряет доверие.
Говорить о слабостях других отнюдь не похвальное занятие. Тот, кто старается повысить свои акции за счет других, ведет себя непорядочно. Настоящие люди считаются счеловеческими слабостями других и не обсуждают их в обществе.
Беседа должна быть занимательной. Обсуждение кулинарных рецептов или приемов игры в теннис может лишь ненадолго заинтересовать собеседника, да и то не каждого. Если кто-то из гостей весь вечер изрекает нравоучения или высказывается на узкоспециальные темы, это утомляет остальных. Не надо заниматься и пустой болтовней, от которой другим ни пользы, ни удовольствия.
Прервите беседу, если почувствуете, что собеседники слушают вас без внимания; поступайте так и тогда, когда уверены, что разговор должен быть им непременно интересен.
Не поддавайтесь настроению. Истинная обходительность требует, чтобы в беседе вы были не только берущей, но и дающейстороной. Неприлично, а для многих, вероятно, и тягостно, когда вас развлекают, а сами вы молчите как рыба. Не отделяйтесь с группой собеседников от остального общества. Если хотите открыть свой собственный клуб, то пригласите гостей, с которыми желаете провести время, к себе домой.
Ждите, когда люди, занимающие высокий пост и пользующиеся большим уважением, обратятся к вам. Не покидайте собеседника, пока он не кончил говорить.
Не горячитесь и не раздражайтесь, если собеседник станет возражать, иначе симпатии остальных присутствующих, которые не очень внимательно следили, за темой, будут не на вашей стороне, даже если речь идет не о самых интересных вещах.
Не шепчитесь. Если вам надо шепнуть кому-либо из собеседников что-то на ухо, скажем, обратить его внимание на какое-либо упущение в туалете и т. п., отведите его в сторонку.
Говорите медленно и внятно и смотрите при этом собеседнику в глаза. Смотреть во время разговора на пуговицу костюма собеседника и тем более вертеть ее в руках весьма неприлично.
Указывать на других пальцем недопустимо. Во время разговора руки не должны находиться в карманах или покоиться на плечах собеседника.
Если гости говорят на родном языке, то не вступайте с другими в разговор на иностранном языке; ни в коем случае не делайте этого, если говорите о ком-либо изприсутствующих, не владеющим этим языком. За столом внимание должно быть сосредоточено — хотя и не целиком и полностью, но все же в первую очередь — на сидящей справа даме. Не мешайте общей беседе за столом, громко переговариваясь с сидящими в отдалении.
Не вступайте в разговор на улице со своим знакомым, если он спешит или ждет даму. Если знакомый идет в сопровождении незнакомой дамы, то обратиться к нему можно лишь в случае крайней необходимости.
И последнее. Не судите о своих знакомых только по разговорам с ними. Важны не их слова, а, прежде всего, их дела.
Гостеприимство и застольный этикет.
И. Кант о метафизических основах этикета.
Гостеприимство и обмен дарами.
Происхождение дара.
Такие явления, как обмен подарками, гостеприимство и застолье, представляют собой формы универсального обмена, пронизывающего все стороны жизни архаического общества. Впервые механизмы обмена и дарения были исследованы французским социологом М. Моссом, позднее его наблюдения развивались и конкретизировались на самом разнообразном историко-этнографическом материале.
Парадоксальность архаического дара заключается в том, что он не менее «выгоден» тому, кто делает подарок, чем тому, кто его принимает, ибо доказывает богатство и щедрость первого и ставит второго в зависимое положение. Щедрость, готовность отдать «последнюю рубашку» — не просто нравственный императив, но определенная социальная установка, обусловленная архаическим отношением к собственности.
Архаический дар предполагает отдаривание. Как говорят пословицы: «Подарки любят отдарки. Дар дара ждет»; «Подарки принимать, так отдариваться». В то же время взаимное дарение не имело характера сделки: получение дара и ответное действие могли не совпадать друг с другом ни по времени, ни по относительной ценности. Только со временем обмен оформляется «в осознанную сторонами экономическую сделку, которая с развитием хозяйственного быта постепенно основывается на идее ценности и оценке обмениваемых предметов». Соответственно формируется и требование, чтобы ответный дар был равноценен подарку.
Многие путешественники пишут о попрошайничестве, свойственном первобытным народам; между тем просить или даже требовать у другого человека очень естественно для того, кто сам готов в любой момент все отдать другому. По словам Тебу де Мариньи, «черкесы нисколько не стесняются попросить то, что им нравится, и было бы смешно им отказывать, так как любой имеет право попросить у них то, что у них есть. Этот обычай, который иногда в условиях нищеты, лени и жадности вырождается в нечто вроде попрошайничества, рассматривается черкесами как дружеские подношения, как обмен сувенирами между двумя лицами, которые будут служить им приятными напоминаниями друг о друге… Во время моих двух путешествий я постоянно подвергался осаде толпы
людей, которые набивались мне в друзья, чтобы получить вследствие этого право требовать от меня подарков».
Обмен подарками — обычный способ установления дружбы или побратимства. У якутов понятие «друг» в смысле милого, близкого человека выражается словом атас, что значит «обменявшийся», а глагол атастазначит и «подружись», и «обменяйся». У нивхов, как и у многих других народов, побратимство выражалось в периодическом обмене подарками, взаимопомощи в беде и других услугах.
Обмен подарками, как и угощение, у многих народов был обязательным элементом приема гостя. Собственно говоря, гостеприимство и само является формой даро-обмена, ведь хозяин может рассчитывать на то, что рано или поздно, и он окажется в положении гостя.
У истоков гостеприимства.
Прием гостя безошибочно распознается как типичная этикетная ситуация. Между тем в традиционной культуре самых разных народов он в высокой степени ритуализован, соотнесен с мифологическими представлениями, играет существенную роль в социальной и экономической жизни. В обществах традиционного типа гостеприимство представляет собой скорее определенный морально-религиозный и социально-правовой институт, а прием гостя развертывается как достаточно сложный ритуал.
Институт гостеприимства существовал в очень сходной форме у самых разных народов мира: у древних германцев и евреев, у австралийцев и арабов, индейцев и народов Севера. Поразительные совпадения в ритуале приема гостя у народов, удаленных друг от друга во времени и пространстве, конечно, не могут быть случайными, они свидетельствуют об устойчивости неких глубинных структур ритуала, его семантических мотиваций.
Развитые формы гостеприимства ориентированы на человека, прибывшего издалека, незнакомого или малознакомого, а наиболее простые, зачаточные формы наблюдаются при приеме хорошо знакомого гостя, возможно соседа или родственника. В подобных случаях гостеприимство может сближаться с другими видами родственной или соседской взаимопомощи. Если сопоставить ритуал приема гостя в традиционной культуре разных народов СССР, то можно отметить следующие закономерности. У народов Севера хорошо сохранились наиболее простые формы гостеприимства. У народов Кавказа оно приобрело характер высокоразвитого правового института, а прием гостя развертывается как многодневный детализированный ритуал. Архаические формы гостеприимства у славянских народов, особенно у горцев Балканского полуострова, культура которых сохранила ряд общеславянских архаизмов, очень близки к кавказским; об этом же свидетельствуют наиболее ранние исторические данные о гостеприимстве у славянских народов. Однако восточнославянские материалы XIX—XX вв., на которые мы в значительной степени опираемся, интересны в другом отношении: у русских, украинцев и белорусов гостеприимство приобрело своеобразные христианизированные формы.
По наблюдениям Л. Я. Штернберга, в основе гостеприимства у нивхов лежит религиозное требование, а не только симпатия к ближнему или социальный этикет. Они считают обязанностью проявлять свое гостеприимство не только к проезжему, не только к действительно голод-ному, но и в таких случаях, где, с нашей точки зрения, в этом нет никакой надобности. Сколько бы раз в день ни появлялся сосед у очага, немедленно гостю предлагаются все яства, какие имеются у хозяина, не говоря уже о неизменной пригоршне табаку для трубки. Грех не угощать, не делиться пищей. И причина ясна: кормят человека боги, причем главным образом родовые боги, которые дают пищу не одному человеку, а целому роду, приносящему ему жертвы. Поэтому есть, не делясь с присутствующим родичем, и вообще не кормить его — «грех», который может лишить благоволения богов-кормильцев.
Классической страной гостеприимства по праву считается Кавказ. Это обусловлено военно-феодальным общественным укладом кавказских горцев, сохранностью высокоритуализованной рыцарской культуры, а также географической изолированностью, способствовавшей консервации архаических черт быта. В то же время гостеприимство народов Кавказа не является чем-то совершенно исключительным, оно находит множество параллелей в других регионах, в частности у славянских народов Балканского полуострова.
«Именно правосовершенно незнакомого человека остановиться в качестве гостя в любом доме и безусловная обязанностьхозяина оказать ему самый радушный прием и предоставить все необходимое — вот что, прежде всего, характеризовало обычай гостеприимства у адыгов и других кавказских горцев», — пишет исследователь культуры адыгов В. К. Гарданов. Соблюдение законов гостеприимства считалось одной из наиболее важных обязанностей человека. Оно строго контролировалось обычным правом. Так, например, в Осетии за их нарушение сбрасывали со связанными руками и ногами в реку с высокого обрыва.
На Северном Кавказе каждый горец имел специальное помещение для гостей (так называемая кунацкая.) У состоятельных людей это мог быть отдельный дом, у менее состоятельных — часть жилого дома, совпадавшая с мужской половиной. Гостевой дом являлся также своеобразным клубом, где собиралась молодежь, исполнялись музыка и танцы, происходил обмен новостями и т. п. У некоторых адыгских дворян и князей стол в кунацкой был постоянно накрыт в ожидании случайного гостя, и блюда сменялись трижды в день. Кабардинцы держали в кунацкой поднос с мясом, пастой и сыром, и называлось это «пища того, кто придет».
Трапеза и застольный этикет.
Трапеза является центральным эпизодом не только ритуала приема гостя, но и множества других ритуалов и праздников. Совместное принятие пищи, помимо утилитарной, имеет целый ряд иных функций; оно скрепляет социальные связи, представляя собой «магический консолидирующий акт», «в высшей степени актуальную», «богоугодную» форму социальной связи. Как и в случае с гостеприимством, мы постараемся рассмотреть трапезу как целостное образование, выявить ее семантику и наиболее общие принципы организации.
Очаг и стол
Обстановка застолья существенно различается в разных культурах. У большинства народов Азии принято сидеть во время еды на полу, застелив его коврами, циновками или подложив матрасы для сидения, а на них — подушки или небольшие тюфяки, чтобы опираться спиной и локтями. Пищу кладут при этом на разостланную, на полу скатерть, кусок выделанной кожи или невысокий круглый переносной столик.
В культурах, ориентированных на циновку или ковер, горизонталь, определяющая обычное положение тела во время трапезы, расположена ниже, чем в европейской культуре. Например, у арабов «позы для сидения, которые в европейской этикетной норме воспринимаются как отказ от этикета или свидетельство самого низкого социального статуса («поза нищего»), совершенно свободны… от этих ассоциаций». Положение непосредственно на полу или на земле, с одной стороны, и использование стула и высокого стола — с другой — предполагают не только соответствующие позы, но и соответствующую стилистику поведения и даже определенный образ жизни.
Любопытно, что в Китай высокие стулья проникли из Европы еще во II-III вв. н. э., причем сначала стул служил, по-видимому, только для лиц, пользовавшихся особым почетом. Впоследствии стул и высокий стол получили довольно широкое распространение, что привело к «своего рода разделению между жизнью сидя и жизнью на корточках, прямо на земле. Последняя была обычной, первая же официальной: престол государя, кресло мандарина, скамья и стулья в школах». Есть за высоким столом у ряда народов Азии — привилегия царских особ.
Столь привычный для нас высокий стол, несмотря на простоту его конструкции (доска, положенная на ножки или на козлы), появился в результате длительного развития; его прообразом могла быть небольшая, низко укрепленная доска, которой пользовались при еде, или низкий столик для различных нужд, позднее — и для продуктов питания. У восточных и западных славян вкушение пищи за высоким столом воспринималось как черта правильного, христианского поведения. Соответственно в целом ряде обрядов, имеющих языческое происхождение, полагалось, есть на земле, на полу, на могиле, превращенной в своего рода стол, и т. д. «Легенда Христиана» — чешский средневековый памятник конца X—первой половины XI в. — повествует о том, что князьям, оставшимся язычниками, не позволялось сидеть за одним столом с князьями, которые уже приняли христианство, и приходилось занимать места на полу. Любопытную параллель представляет одна из инвектив против морисков в «Антиалькоране» (1532 г.) Переса де Чинчона: «Мы, христиане, усаживаемся на доброй высоте, а не на земле, как животные». Во многих традициях сакральным центром жилища являлся очаг.
продолжение
--PAGE_BREAK--Характерно замечание Фазиля Искандера: «К одному никак не могли привыкнуть чегемцы, это к тому, что в городских домах нет очажного огня. Без живого огня дом казался чегемцу нежилым, вроде канцелярии. Беседовать в таком доме было трудно, потому что непонятно, куда смотреть. Чегемец привык, разговаривая, смотреть на огонь, или, по крайней мере, если приходилось смотреть на собеседника, огонь можно было чувствовать растопыренными пальцами рук».
Во многих традициях благополучие семьи связывалось с выполнением запретов и предписаний по отношению к домашнему огню: запрещалось плевать в огонь, бросать в него мусор, переступать через него, копаться в нем палкой и т. д. У белорусов и украинцев запрет сквернословить в доме мотивировался тем, что «печь в хате».
У русских, украинцев и белорусов ритуальные функции очага как бы перераспределились между печью и столом, причем печь притянула к себе в основном поверья и обрядовые действия, имеющие языческие корни, а стол — верования христианского характера. Само противопоставление «печь — красный угол явилось своего рода воплощением русского двоеверия в структуре жилища».
Символика стола у восточных славян сложным образом соотнесена с идеей пути — одной из основополагающих идей всей человеческой культуры. Стол как сакральный центр жилища является и начальной, и конечной точкой любого пути и сам в свернутом виде как бы содержит его идею. Характерны белорусские обычаи: «Отправляющийся в дорогу… целует домашний стол: если предстоит дальний путь, он целует средину стола, близкий — один или оба угла его, приходящиеся на избу. То же целование стола делается и по возвращении с пути».
Само вкушение пищи и особенно спиртного предстает как своего рода «езда в незнаемое». К этим представлениям, кстати, восходит довольно распространенная черта поведения, когда выпивающие изображают езду по железной дороге (ср. присказки при питье типа: «ну, поехали!»; «ту-ту!» и т. д.). Образ «стола, длиною, может, с дорогу от Конотопа до Батурина», который увидел в пекле гоголевский персонаж («Пропавшая грамота»), не является лишь плодом писательского воображения.
Рассаживание во время еды.
Размещение во время трапезы во многих культурах связано с членением внутреннего пространства жилища на части, наделенные различным символическим значением: более почетную и менее почетную, мужскую и женскую, правую и левую. При этом наиболее престижным у многих народов считалось место напротив входа (в тюркских языках оно обозначалось словом «тёр»). Например, южных алтайцев «хозяин сидел почти напротив входа в юрту в переднем углу (тёр), на границе мужской и женской стороны, у „изголовья" огня… лицом к двери. Справа от него, на мужской стороне, рассаживались мужчины, слева, на женской стороне, — женщины. Хозяйка юрты сидела в переднем почетном углу, тоже у „изголовья" огня, рядом с хозяином, возглавляя женскую часть собравшихся. Присутствующие рассаживались на земляном полу юрты на подстилках… образуя круг. Мужчины сидели, поджав под себя обе ноги, а женщины — только одну ногу, вторую поставив… Как мужчины, так и женщины рассаживались строго по рангу. Наиболее почетные лица и почтенные старики и старухи сидели ближе к хозяину и хозяйке, а менее почетные и молодежь — ближе к двери, замыкая круг».
В большинстве традиционных культур мужчины и женщины ели раздельно.
Широкое распространение имеет идея о том, что «пищевое общение мужчин и женщин несовместимо с половым общением: с кем вместе едят, на тех не женятся, на ком женятся, с теми вместе не едят». Понятно в связи с этим, что наиболее строго табуируется совместная трапеза мужа и жены, как и потенциальных брачных партнеров. Совместная же еда жениха и невесты в свадебном обряде, известная во многих традициях, знаменует собой их вступление в интимную связь. Эротическая символика еды отчетливо прослеживается в русской традиции. Во время свадьбы в Пинежском уезде Архангельской губернии молодым подносили кашу, которую невеста ела, накрывшись платком, «как бы стыдясь, есть на виду»: «Потешно, что в каше, подаваемой в чашке молодым, делается на средине ложкою некоторое углубление, полное налитого масла; вот из него-то берет кашу молодой, сам ест и молодой подносит». По поверьям, есть имеете один кусок хлеба разрешается только мужу с женой или другим близким людям; если женщина доест хлеб замужчиной, то он будет за ней бегать, а если мужчина за женщиной — то наоборот.
Порядок рассаживания вокруг очага или стола выявлял субординацию сотрапезников и задавал «сценарий» угощения. В более широком плане рассаживание — наглядная модель половозрастной и социальной стратификации коллектива, причем «верх» и правая сторона, как правило, означают более высокую престижность, а «низ» и левая сторона — более низкую.
У восточных славян наиболее почетным считалось место во главе стола, в красном углу под иконами. Там обычно сидел мужчина, глава семьи. «Если в семье нет отца, его место занимает старший женатый сын, если же он еще не женат, то главенство принадлежит матери». Женщины, как правило, пожилые, могли занимать почетные места за столом и во время определенных обрядов: кума на крестинах, крестная мать одного из молодых на свадьбе. Следили, чтобы хозяин сидел не в самом углу под иконами, а немного отодвинувшись, как бы оставляя место для Бога, по пословице — «на куте сядзит альбо поп, альбо дурак».
По-видимому, изначально красный угол вообще предназначался исключительно для мужчин, а женщины стали допускаться туда сравнительно поздно. До сих пор можно услышать объяснение, что женщины не садятся в красном углу, так как они «нечистые», т. е. у них бывает менструация.
По сторонам от хозяина садились старшие мужчины, за ними — младшие, на самом нижнем конце стола — женщины; те из них, кому не хватало места за столом, ели «в посудах» на лавке или возле печи. «Женщин потчуют и приветствуют всегда после мужчин; от лучших кушаний, которые готовятся в меньшем количестве, им достаются одни остатки после мужчин, и они ими довольствуются, не вменяя себе этого в обиду». Известен и другой способ рассаживания: с одной стороны — по старшинству мужчины, с другой, напротив них, — женщины.
В XVI—XVII вв. в русских городах женщины подавали кушанья на стол, а сами ели позднее.По существу на Руси существовало такое же разделение дома на мужскую и женскую половины, какое характерно для Востока. По сообщению П. Петрея (1610-е годы), «женам не дозволяют мужья и обедать с собой: сами обедают или одни, или с гостями, а жены их особенно в своих покоях, с горничными, и никто из мужчин не может входить туда, кроме мальчиков, назначенных для их прислуги». В конце XVII в. такие порядки еще соблюдались в знатных семьях.
Эти восточные черты поведения в столицах подверглись существенным изменениям под влиянием петровских преобразований, но еще долго сохранялись в провинции, а в деревенской жизни дают себя знать и до сих пор.
И. Кант о метафизических
основах этикета
Среди философских трактатов по этике особенно выделяются труды И.Канта. Этика Канта во многих отношениях явилась вершиной философии морали нового времени. Среди классиков немецкой философии Кант уделил наибольшее внимание нравственности (причем именно ее специфике), и его этическая концепция, последовательно развитая в целом ряде специальных трудов, была наиболее разработанной, систематической и завершенной. Кант поставил целый ряд критических проблем, связанных с определением понятия нравственности. Одна из заслуг Канта в том, что он отделил вопросы о существовании Бога, души, свободы — вопросы теоретического разума — от вопроса практического разума: что я должен делать? Практическая философия Канта оказала огромное воздействие на следующие за ним поколения философов (А. и В. Гумбольдт, А. Шопенгауэр, Ф. Шеллинг, Ф. Гельдерлин и др.).
Вдействительности здесь проявляется лишь абстрактный гуманизм — ведь отнюдь не всегда это справедливо на самом деле, то есть отнюдь не всегда «любовь к дальнему» нравственнее «любви к ближнему». Кант прав в том, что нравственный императив требует оказания людям нужной помощи, но совсем не вынуждает любить их за это. «Совершенно нелепо было бы говорить: вы должны любить других людей. Следовало бы сказать: у вас есть все основания любить своего ближнего, и это справедливо даже в отношении ваших врагов». Людей, действующих из добрых побуждений, гораздо больше и это превосходно".
В этике Кант развивает учение об автономии морали: утверждая свободу, человек выступает творцом собственного нравственного мира, он сам себе предписывает закон действий. Кант провозглашает нравственную установку, характер и законы которой, существенно отличаются от тех, что преобладают в периоды спокойного и размеренного постепенного развития, отличаются радикализмом предъявленных требований: «эти законы повелевают, безусловно, каков бы ни был исход их исполнения, более того, они даже заставляют совершенно отвлечься от него», людям «достаточно того, что они исполняют свой долг, что бы ни было с земной жизнью и даже если бы в ней, быть может никогда не совпадали счастье и достойность его».
В обстановке громких требований прав человека и его свобод Кант своим категорическим императивом напомнил об ответственности, требования всегда поступать так, чтобы максима поступка могла в то же время стать принципом всеобщего законодательства. Действие не " сообразно с долгом", а «из чувства долга» — вот что имеет истинно нравственную ценность. Человек поистине нравственен только тогда, когда исполняет долг не ради какой-либо внешней цели, а ради самого долга.
Гостеприимство – нравственная категория. Это средство к установлению и сохранению мира, средство общения. Соблюдая законы гостеприимства, человек соблюдает нравственный долг, но он остаётся свободным и обеспечивает свободу своим гостям.
Моральную способность «свободного самопринуждения» Кант называет добродетелью, а поступок, исходящий из такого умонастроения (из уважения к закону), — добродетельным (этическим) поступком.
Принцип «уважения к моральному закону» является сердцевиной кантовской этики, поскольку в нем открывается измерение гуманного поведения. Только личность, согласно Канту, может выражать это уважение, которое является априорным чувством; осознание этого уважения идентично осознанию законообразного долга и имеет характер необходимой всеобщности. Уважение к закону есть единственная движущая сила морального долга. Человек, по Канту, не просто разумное существо, он призван побуждаться разумом к моральному поведению, что выражается в почитании морального закона.
Кант преодолевает его, утверждая, что счастье отдельного человека и блаженство всего человечества достижимо лишь тогда, когда их поведение подчиняется моральному закону. Смысл жизни — в связи добродетели и блаженства. Только такой долг, который способствует счастью человека и человечества, имеет этическую ценность.
Концепция свободы у Канта допускает неоднозначное толкование и может пониматься, во-первых, как «положительная свобода», при которой человек свободе только тогда, когда его действия определяются моральным законом, и, во-вторых, как «нейтральная свобода», имеющая место в случаях выбора человеком правильных или неправильных действий именно тогда, когда он предпочитает поступок, противоречащий долгу.
Как же возможны свобода и нравственность? Человек, говорит Кант, принадлежит в одно и то же время к двум мирам. Один — мир природы, явлений эмпирического бытия, пространства и времени, внешней необходимости; другой же — мир ноуменальный, вне пространства, времени и всего сущего, мир интеллигибельный, мыслимый лишь в категориях практического разума, мир свободы. Соответственно, все мыслимые законы подразделяются Кантом на «законы природы» и «законы свободы, или нравственности. Свобода для Канта означает не беспричинность, а способность разумного существа самому устанавливать для себя закон в качестве необходимого сального. Когда человек сам налагает на себя закон, но при том такой, который может быть одновременно законом всеобщим, распространяющимся на все человечество (знаменитый кантовский „категорический императив), тогда он свободен. Это и есть нравственность, тождественная свободе.
Среди задатков человека Кант выделяет способность “общаться с себе подобными». Общение он сводит к отрицательной форме, к антагонизму между изолированными друг от друга индивидами, такое «общение» прямо вытекает из «необщительного свойства», заложенного в природе человека, из сильного стремления уединиться, изолироваться, из желания «все сообразовывать только со своим разумением»; такой человек неизбежно ожидает отовсюду сопротивления, так как он по себе знает, что сам склонен сопротивляться другим". Это порождает только «недоброжелательную общительность» людей, постоянно угрожающую обществу разъединением. Человек утверждает себя среди своих ближних, которых он не может терпеть, но без которых он «не может обойтись». Развитие таких задатков в индивидах, как честолюбие, властолюбие, корыстолюбие ведет, по Канту, к расцвету талантов, просвещению: «вся культура и искусство, украшающие человечество, самое лучшее общественное устройство — все это плоды необщительности». Добро с этой точки зрения появляется в истории как побочный продукт морального зла: «Моральное зло имеет то неотделимое от своей природы свойство, что по своим целям (особенно в отношении других, держащихся такого же образа мыслей) он внутренне противоречиво и саморазрушительно и, таким образом, хотя и медленно, но уступает место моральному принципу добра». Кант утверждает, что от необузданного эгоизма и разгула своеволия через прогресс к дисциплине и просвещению все же можно постепенно прийти к предначертанной человечеству цели и «патологически вынужденное согласие к жизни в обществе претворить в конце концов в моральное целое».
Цивилизация воздвигнута на плюрализме эгоистических устремлений, но ведь они, вообще говоря, к добру не ведут. Таким образом, в данном случае Канту приходится отодвигать разрешение нравственной задачи для чувственного мира в «необозримую даль».
Невербальный язык и
этикетное поведение
Термин«невербальное» обычно понимается как «несловесный язык». Он объединяет большой круг явлений, включая не только движения тела человека и звуковую модальность речи, но и различные элементы окружающей среды, одежду, элементы оформления внешности и даже различные сферы искусства.
Под невербальной коммуникацией(в узком смысле) следует понимать средство информации, систему невербальных символов, знаков, кодов, использующихсядля передачи сообщения. Ключевым моментом такого понимания является указание на внешнее сопровождение психических явлений
В широком смысле понятие «невербальная коммуникация»практически отождествляется с понятием «невербальное поведение» и означает социально обусловленную систему взаимодействия, в структуре которой преобладают непроизвольные, неосознаваемые комплексы движений, выражающие личностную неповторимость человека.
Основное свойство невербального поведения — движение, постоянное изменение совокупности невербальных средств выражения вслед за изменениями личности. Ядро невербального поведения составляют самые разнообразные движения (жесты, экспрессия лица, взгляд, позы, интонационно-ритмические характеристики голоса, прикосновения), которые связаны с изменяющимися психическими состояниями человека, его отношениями к партнеру, с ситуацией взаимодействия.
Тот факт, что передача и прием невербальной информации могут осуществляться на бессознательном или подсознательном уровне, ставит вопрос об оправданности понятия «общение», так как при речевой и неречевой коммуникации этот процесс по-разному осознается партнерами, но взаимодействию. Но невербальное поведение определенно несет информацию независимо от того, осознается она индивидом или нет.
Наиболее полно особенности невербального языка как специфического языка общения описаны американским психологом Р. Харрисоном. Он характеризует невербальный язык как природный, первичный, правополушарный, имеющий пространственно-временную целостность. Невербальный язык состоит из разнообразных движений, и значительная часть невербальной информации вообще не может быть переведена в код какого-либо языка без существенной потери их смысла для партнеров.
продолжение
--PAGE_BREAK--