Ментальное пространство каждой культуры подобна комете, «ядро» которой образует совокупность доминирующих тем, а «хвост» составляет множество тем производных. Задача осознания своеобразия культуры также вызывает необходимость в сравнительном культурологическом анализе, который в свою очередь порождает слой «негативной эвристики». Этот термин, введенный в методологию науки И. Лакатосом представляется целесообразным использовать для обозначения совокупности высказываний в концептуальных построениях, фиксирующих отличия изучаемой культуры от других (чаще всего образцовых, древнегреческой, западноевропейской, древнеиндийской и др.), показывающих, какими ценностно-мыслительными ориентациями она не обладает. «Негативная эвристика» выполняет важную позитивную функцию осмысления своеобразия культуры, а также позволяет избежать неправомерных аналогий, экстраполяций, когда на основе подобия некоторой группы признаков сравниваемых культур делается вывод об их единстве в целом или и в других признаках, например, когда говорят о рыцарстве или «эпохе Возрождения” в русской культуре.
Примечательной особенностью языческой духовной культуры восточных славян является отсутствие индивидуалистически направленных ценностно-мыслительных ориентаций. „Натуралистическое“ восприятие действительности применительно к человеку улавливало только физиологическую сторону его существования. Поэтому, группа натуралистических ценностей, из которых определяющей была „физическая сила“, очерчивала горизонт варварского человека-славянина. Понятия чести, достоинства, высокой ценности человеческой жизни и т.д. относительно язычника-славянина неприложимы. Они требуют натуралистического истолкования. И это понятно, потому что горизонтом всякой языческой культуры являются натуралистические ценности.Восточные славяне проживали на территории для западноевропейцев мало изученной (на картах западноевропейцев земли выше нижнего течения Днепра и Дона практически не обозначены, т.е. не известны). Византийский историк VI века Прокопий Кесарийский ограничивался описанием лишь прибрежных земель Эвксинского Понта (т.е. Чёрного моря), специально оговариваясь на приблизительности его сведений: „Такова окружность Понта Элевсинского от Калхедона (Халкедона) до Византии. Но какова величина этой окружности в целом, этого я точно сказать не могу, так как там живёт такое количество, как я сказал, варварских племен, общения с которыми у римлян, конечно, нет никакого, если не считать отправления посольств“. Археологические находки на территории Украины монет, керамики и др. греческого и византийского происхождения могут свидетельствовать не только об интенсивности торговых и культурных связей, сколько об успехах грабительских походов славян.
Языческая культура восточных славян, подобно скифской, оказалась невосприимчивой к античным и византийским культурным влияниям, несущим в сознание культ высокой добродетели (чести, верности, доблести и т.д.). Только отсутствием последних и доминированием тематической структуры “силы”, ”насилия” и “страсти” можно объяснить свирепое зверство славян во время разбойничьих набегов, о чем единодушно свидетельствуют византийские писатели и историки с VI по XI столетия. Одно из наиболее ярких описаний оставил Прокопий Кесарийский: “Варвары… силой взяли город. До пятнадцати тысяч мужчин они тотчас же убили и ценности разграбили, детей же и женщин обратили в рабство. Вначале они не щадили ни возраста, ни пола; оба эти отряда с того самого момента, как ворвались в область римлян, убивали всех, не разбирая лет, так что вся земля Иллирии и Фракии была покрыта не погребенными телами. Они убивали попадавшихся им навстречу не мечами и не копьями или какими-нибудь обычными способами, но, вбив крепко в землю колья и сделав их возможно острыми, они с великой силой насаживали на них этих несчастных, делая так, что острие этого кола входило между ягодицами, а затем под давлением [тела] проникало во внутренности человека. Вот как они считали нужным обращаться с ними… Так сначала славяне уничтожали всех встречающихся им жителей. Теперь же они и варвары из другого отряда, как бы упившись морем крови, стали некоторых из попадавшихся им брать в плен, и поэтому все уходили домой, уводя с собой бесчисленные десятки тысяч пленных». «Они (авары – В.М.) подослали племя славян, – пишет Византийский историк Феофилакт Симокатта, – и огромное пространство римских земель было опустошено. Славяне дошли вплоть до так называемых „Длинных стен“, прорвавшись через которые на глазах у всех произвели страшную резню». Описание подобных зверств со стороны славян легко продолжить.
Недостаточное развитие индивидуализма, самосознания, сознания своего собственного достоинства как нравственного, духовного существа – общий критерий варварского существования. Отсутствие этих качеств в поведении выражается в неверности, вероломстве, жестокости, неорганизованности и недисциплинированности и т.д. Именно этими свойствами характеризуются славяне в западноевропейских и византийских источниках. «В общем, они коварны, – пишет Псевдо-Маврикий, – и не держат своего слова относительно договоров», "… славяне по природе своей ненадёжны и склонны к злу, а поэтому их следует остерегаться".
Те варвары, которые вплотную соприкоснулись с христианством и достижениями античного духа, в относительно короткий срок испытали разительные перемены. Вандалы, разрушители Рима, осев на севере Африки в Ливии, быстро усвоили античный образ жизни. «С того времени, как они завладели Ливией, все вандалы ежедневно пользовались ваннами и самым изысканным столом, всем, что только самого лучшего и вкусного производит земля и море. Все они по большей части носили золотые украшения, одеваясь в мидийское платье, которое теперь называют шелковым, проводя время в театрах, на ипподромах и среди других удовольствий, особенно увлекаясь охотой. Они наслаждались хорошим пением и представлениями мифов; все удовольствия, которые ласкают слух и зрение, были у них весьма распространены. Иначе говоря, все, что у людей в области музыки и зрелищ считается наиболее привлекательным, было у них в ходу. Большинство из них жило в парках богатых водой и деревьями, часто между собой устраивали они пиры и с большой страстью предавались всем радостям Венеры».
Более глубокую духовную эволюцию претерпели готы, заселившие земли Апенинского полуострова. Их самый знаменитый царь Теодорих, как пишет Прокопий Кесарийский, “в высшей степени заботился о правосудии и справедливости и неприклонно наблюдал за выполнением законов; он охранял неприкосновенной всю страну от соседних варваров и тем заслужил высшую славу и мудрости и доблести… По имени Теодорих был тираном, захватчиком власти, на деле же самым настоящим императором, ничуть не ниже наиболее прославленных, носивших с самого начала этот титул; любовь к нему со стороны готов и италийцев была огромна, не в пример тому, что обычно бывает у людей”. После смерти Теодориха власть принял его внук Аталарих. “Будучи опекуншей своего сына, Амалазунта держала власть в своих руках, выделяясь среди всех своим разумом и справедливостью”. “Амалазунта хотела, чтобы ее сын по своему образу жизни был совершенно похож на первых лиц у римлян и уже тогда заставляла его посещать школу учителя”. Согласно Прокопию, после смерти Аталариха, власть захватил Теодат, одним из главнейших стремлений которого были занятия философией, и он считал себя последователем платоновской школы.
Безусловно, смягчению нравов готов в значительной степени способствовало принятие ими христианства. Однако, анализируя ценностно-тематическую структуру речей готских предводителей, которые приводит Прокопий Кесарийский (очевидно, что эти речи не являются стенограммой действительно произнесенных речей; между тем, представляется, общая ценностно-мыслительная направленность в них воспроизведена), не вызывает сомнений, что определяющими мотивами поведения готской элиты выступали образцы греческого и римского гуманистического духа (доблести, справедливости, чести, верности и т.д.). В высоко гуманных, благородных поступках царя готов Тотилы отчетливо прослеживается влияние античных образцов. Приведем три показательных примера. “Когда Тотила взял Неаполь, он проявил по отношению к сдавшимся так много человечности, что этого нельзя было ожидать ни со стороны врага, ни со стороны варвара. Застав римлян настолько истощённых голодом, что у них уже и в теле не оставалось никакой силы, боясь, как бы, внезапно накинувшись на еду до крайнего насыщения, они, как это обычно бывает, не задохнулись, он придумал следующее: поставив стражу в гавани и у ворот, он не велел никому выходить оттуда. Сам он стал выдавать всем пищу в меньшем количестве, чем им хотелось, мудро проявляя в этом своего рода скупость, но каждый день он прибавлял столько к этой норме, что не чувствовалось, что происходит эта прибавка. Таким образом, он укрепил их силы, а затем, открыв ворота, он разрешил каждому из них идти куда он хочет". Византийским воинам, защитникам Неаполя «он дал коней и повозки, одарил их деньгами на дорогу и разрешил им отправиться сухим путём в Рим, послав вместе с ними в качестве проводников некоторых из знатнейших готов”.
Ниже Прокопий Кесарийский приводит другой пример благородства Тотилы, которое можно рассматривать как продолжение лучших римских традиций. Когда один из римлян явился к Тотиле и пожаловался, что кто-то из его телохранителей изнасиловал его дочь, девушку, к нему тотчас явились знатнейшие из готов и просили простить этого человека, потому что это был человек энергичный и знающий военное дело. Тотила, в частности, ответил им следующее: “Я очень хорошо знаю, что обычно большинство людей переделывает имена поступков и действий и придает им другие значения. Человеколюбием и мягкостью они называют нарушение законов, в результате чего происходит гибель всего честного и хорошего и общая смута; они обычно называют человеком неприятным и тяжёлым того, кто хочет точно выполнять закон, чтобы, прикрывшись этими именами, точно щитом, им было безопаснее проявлять свою распущенность и предаваться разврату… Невозможно, ни в коем случае невозможно, чтобы преступник и насильник в жизни в боях мог проявить доблесть и удачу, но военное счастье каждого определяется личной жизнью каждого». После его слов знатнейшие из готов уже не стали просить его за его телохранителя. В скором времени он казнил этого человека, все же его деньги, которые у него оказались, он отдал жертве его насилия.
Примечателен третий пример. Когда Тотила захватил Рим, то, исходя из военно-стратегической оценки ситуации, решил разрушить его до основания. Узнав об этом, главный его противник, наиболее знаменитый византийский полководец Велизарий, отправил к Тотиле послов с письмом. Содержание его было таково: «Насколько создавать новые украшения города есть дело и особенность людей разумных и понимающих общественную жизнь, настолько уничтожать существующее свойственно людям глупым и не стыдящимся на позднейшее время оставить эти приметные знаки своей [дикой] природы. Из всех городов, которые находятся под солнцем, Рим по единогласному признанию всех является самым большим и самым замечательным. Он создался не доблестными силами одного человека и не мощь короткого времени довела его до такой величины и красоты: целый ряд царей и императоров, целые большие союзы и совместный труд выдающихся людей, долгий ряд лет и наличие неисчислимых богатств, все, что есть только замечательного на земле, все это собрали они сюда и особенно людей опытных в искусстве и строительстве. Таким образом, создавая мало-помалу этот чудесный город, который ты видишь, они оставили потомкам памятники доблести всех поколений. Так что всякое насилие, совершенное против них, будет считаться великим преступлением против людей всех веков, и правильно: это ведь лишит прежние поколения памяти об их доблести, а тех, кто будет после них, радости созерцания этих творений. При таком положении дел твердо знай следующее. Неизбежно должно произойти одно из двух: или ты будешь побежден императором в этой войне, или, если это случится, ты одолеешь. Так вот, если ты победишь, то, разрушив Рим, ты уничтожишь, любезнейший, не чье-либо чужое, а свое собственное достояние, сохранив его, ты обогатишься богатством, естественно, из всех самым прекраснейшим. Если же для тебя суждено исполниться более тяжкой судьбе, то, сохранив невредимым Рим, ты сохранишь себе со стороны победителя великую признательность, если же ты его погубишь, не будет уже смысла говорить о милосердии. Прибавь, что от этого дела тебе не будет никакой пользы. А затем среди всех людей сохранится за тобой слава достойного твоего дела; она готова произнести свое решение над тобой и в ту и в другую сторону. Каковы бывают дела правителей, такое по необходимости им присваивается имя». Тотила не раз прочитал это письмо… Он понял его справедливость и больше ничего не делал во вред Риму. Любопытно, что вскоре Велизарий вновь захватил Рим, значительно ухудшив положение готов. В целом, сравнивая действия и образ мышления Тотилы с императором Юстинианом и его главным полководцем Велизарием (особенно, если учитывать книгу Прокопия Кесарийского «Тайная история»), считавших себя и официально признанных наследниками высоких греческих и римских традиций по благородству, доблести, справедливости и т.п., то перевес, безусловно, окажется на стороне «варвара» Тотилы.
В культурологии можно сформулировать “универсальный культурологический закон”, который действует однозначно и неотвратимо, подобно законам Ньютона: «всякая культура, открывая (или переоткрывая) для себя культуру античности, с необходимостью переживает взлёт духовности, гуманизма, который образует своеобразную „эпоху Возрождения“. Возможна другая формулировка этого „закона“: „во всяком взлете духовности, гуманизма в культурах европейского региона в качестве одной из составляющих необходимых причин обязательно должно быть непосредственное влияние античной культуры“.
В одном из самых очаровательных периодов духовного взлёта в русской культуре, „пушкинской эпохе“ (особенно с начала XIX в. и до 1826 г.) важнейшим обстоятельством выступало повальное увлечение античностью. В русской культуре если и можно говорить об „эпохе Возрождения“, то разве что относительно этого периода. Важнейшим обстоятельством в „негативной эвристике“ в языческой культуре славян (в том числе и восточных) была бытовая неустроенность, в значительной степени равнодушие к внешней обустроенности, благоустройству жизни, пренебрежительное к нему отношение, что впоследствии получит устойчивый ярлык мещанства. Истоки этой традиции мы также находим в языческой культуре восточных славян.
Опять обратимся к Прокопию Кесарийскому: „Живут они в жалких хижинах, на большом расстоянии друг от друга, и все они часто меняют места жительства… Образ жизни у них, как у массагетов, грубый, безо всяких удобств, вечно они покрыты грязью, но по существу они не плохие и совсем не злобные, но во всей чистоте сохраняют гуннские нравы“. Жизнь славян проходила в постоянном ожидании опасности со стороны других племен (чаще всего кочевников с лесостепной зоны). Псевдо-Маврикий отмечает: „Они селятся в лесах, у неудобных рек, болот и озер, устраивают в своих жилищах много выходов вследствие случающихся, что и естественно, опасностей. Необходимые для них вещи они зарывают в тайниках, ничем лишним открыто не владеют и ведут жизнь бродячую“.
Западноевропейские источники отмечают эту особенность быта западных, прибалтийских славянских племен вплоть до XII века. »… Они не затрудняют себя постройкой домов, предпочитая сплетать себе хижины из прутьев, побуждаемые к этому только необходимостью защитить себя от бурь и дождей. И когда бы ни раздался клич военной тревоги, они прячут в ямы все свое, уже раньше очищенное от мякины, зерно и золото, и серебро, и всякие драгоценности. Женщин же и детей укрывают в крепостях или по крайней мере в лесах, так что неприятелю ничего не остается на разграбление, – одни только шалаши, потерю которых они сами легким для себя полагают". “Иностранные писатели говорят, – пишет С.М. Соловьев, – что славяне жили в дрянных избах, находящихся на далёком расстоянии друг от друга, и часто меняют место жительства. Такая непрочность и частая перемена жилищ были следствием беспрерывной опасности, которая грозила славянам и от своих родовых усобиц, и от нашествий чуждых народов… Одинаковая причина, действовавшая долгое время, производила одинаковые следствия; жизнь в беспрестанном ожидании вражьих нападений продолжалась для восточных славян и тогда, когда они уже находились под державою князей Рюрикова дома… Привычка довольствоваться малым и всегда быть готовым покинуть жилище поддерживала в славянине отвращение к чужому игу"....
Языческую культуру восточных славян можно было бы охарактеризовать как культуру изначальной противоречивости, «надрыва». По-видимому, противоречивость является наиболее эффективным способом описания славянской души как противоречивой разорванной ценностно-мыслительной структуры. Действительно, духовный мир славян-язычников составляют, с одной стороны, неудержимая жажда индивидуальной свободы, с другой – отсутствие ценности индивидуальности. С одной стороны, абсолютное господство варварского натурализма, а с другой – его отрицание, странное неприятие материальной обустроенности жизни. С одной стороны, – свирепая жестокость во время разбойничьих набегов; с другой – смягченные формы рабства, удивительное для всех чужеземцев гостеприимство. "… Гостеприимство и попечение о родителях занимают у славян первое место среди добродетелей". Противоречивость бытия, вероятно, пока наиболее оптимальная форма выражения состояния славянской души, как ценностно-мыслительной структуры, потому что просто ссылка на «душу», дух народа, его «иррациональный» характер за последние два столетия проявили себя как неплодотворные понятия. Казалось, что они обозначают что-то глубинное, изначальное, фундаментальное. В действительности употребление этих терминов выражает предел философского осмысления, сбрасывание в иррациональное самых важных, самых интересных проблем, признание неспособности к дальнейшему теоретическому анализу. В философии, в культурологии анализ всякого явления подлежит описанию в форме теоретических объектов. Если понятия «души», «духа» народа не нашли выражения в форме теоретических конструктов, «идеализированных теоретических объектов», «идеальных типов», то с уверенностью можно считать, что они не нашли еще теоретического описания.
Таким образом, с одной стороны, щедрая продуктивность окружающей природы, малая плотность населения создавали благоприятные для жизнедеятельности условия, с другой – постоянная угроза со стороны степи, кочевников-скотоводов – всё это способствовало формированию уникальной культуры и ее пространственной конфигурации, в которой отсутствовали стимулы к упорному систематическому труду, улучшению быта и образа жизни и вместе с тем варварство приобретало смягченные формы (отсутствие жесткого культа вождей, кастовой системы, воинственного характера, жесткой системы табу, обычая умерщвления увечных новорожденных детей и престарелых родителей, относительная свобода женщины и др.).
Третьей важной особенностью «негативной эвристики» языческой культуры восточных славян является её «экзистенциальный» характер. Языческая культура древних славян – это чисто «экзистенциальная» культура, которой присущи два отличительные признака: отсутствие потребности и возможности к трансцендированию и самоконструированию. То есть, с одной стороны, для нее характерна привязанность ориентиров и ценностей к сфере наличного бытия, отсутствие устремленности выйти за его пределы в созданный более совершенный, благоустроенный материальный мир или в умопостигаемый высший духовный мир, жизнедеятельность людей осуществляется в заданном преимущественно природной средой чувственно-материальном пространстве. С другой стороны, отрывочные сведения о быте славян показывают удивительную аморфность, неопределенность, неупорядоченность социальной структуры, религиозной жизни, всего образа жизни. Это означает, что в родоплеменных сообществах полян, древлян, кривичей и др. были слабо развиты социальные механизмы стабилизации, упорядочивания общественного организма, практически отсутствовала самоконструирующая деятельность.
Это была цельная культура силы, ловкости, удальства, непосредственных чувств и страстей, душевной широты. В радости и в страдании эта культура не была отягощена рефлексией, не замыкала свой взор на самое себя. Занятие земледелием, тенденции к оседлому образу жизни создавали предпосылки для формирования «рефлексивного» типа культуры снизу (развитие материального производства, рост разделения труда и социальной дифференциации и др.). Однако эти процессы были подорваны, нарушены, заторможены внешними и внутренними дестабилизирующими факторами. Поэтому характер языческой культуры восточных славян оказался двойственным: с одной стороны, обращенным, полностью погруженным в чувственно-материальное наличное бытие, а с другой – славянская культура, словно подкошенная лишалась корневой опоры в этом же чувственно-материальном наличном бытии. Вероятно, разрешение этого конфликта выразилось в усилении ориентации на настоящее, непосредственное переживание и устремление на ближайшие заботы и цели.
Завершая рассмотрение языческой культуры восточных славян, выделим два важных момента. Во-первых, в этой культуре не получил развитие процесс индивидуализации славян, приводящий к обособлению индивида. Во-вторых, в тематическом пространстве языческой культуры, вероятно, не было темы общеславянского единства. Представляется, кругозор восточного славянина заканчивался на границе рода и племени.
При подготовке этой работы были использованы материалы с сайта www.studentu.ru