М.А.Шолохов: "Тихий Дон"

Шолохов: «Тихий Дон»
Книга первая
Часть первая
Лишьвнешне покоен и тих Дон-батюшка на самом деле река, подобно человеческой жизни,полна бурных перекатов, стремнин, водоворотов. «Текучее стремя» Донатакже напоминает размеренный, исторически сложившийся уклад донских казаков. Насамом краю Татарского хутора Вешенской станицы расположился дом Мелеховых.«Турками» прозвали их хуторяне не случайно, не случайно черная мастьпробралась в древний казацкий род. Из турецкого похода вернулся ПрокофийМелехов с молодой женой-турчанкой. Не понравилась она казакам: больно тонка ичерна, не русской красоты, да и одевается странно. И как раз пошел мор скота,который был связан с появлением среди них турчанки, не иначе, как колдуньи.Хоть отстаивал Прокофий любовь свою с саблей в руках от обезумевших от страхасуеверных хуторян, которые рвались в дом учинить над ней расправу, да не спасжену, родившую ему преждевременно сына Пантелея, похожего на мать лицом и «подбористой»фигурой. Отцову стать перенял потом младший Пантелеев сын, и миндалины черныхгорячих глаз, и острые скулы, перетянутые коричневой кожей, и острый сгорбинкой нос, даже сутулился Григорий по-отцовски. Старший, уже женатый, Петрпоходил во всем на мать, преждевременно состарившуюся, но все такую же скорую,подвижную Ильиничну. Дочь Дуняшка отцова слабость, да Петрова жена Дарья сребенком вот и вся Мелеховская семья. Были они семьей дружной, уважаемой всеми,зажиточной, хозяйствовали добротно, ответственно. Так, Григорий, однаждыразбуженный ни свет ни заря своим дружком Митькой Коршуновым, согласилсяучаствовать в конном состязании с сотником Лнстницкнм, чтобы поддержатьМитькнну казачью честь, но ушел втайне от отца, оседлав старую, оставленную наплемя матку. Сами по себе состязания заслуживают особого внимания: сын местногобарина сотник Листницкий вызвал Митьку, считая, что пет равных его поджаройкобылице, мать которой брала призы на офицерских скачках в самом Петербурге. Нопобедил все-таки Митькнн жеребец, резвей которого в округе не найти, Листницкийотступил, полностью поражения не признав. И все же казачий конь победил. Давностал замечать Пантелей Прокофьевич взгляды, бросаемые Тришкой на соседскую женуАксинью. Не раз уже «воспитывал» он бесстыжего сынка. Да только невпрок пошла отцова наука Мелехову Григорию. И взорвалась размеренная хуторскаяжизнь с ее обыденными делами, проблемами и развлечениями-игрищами непонятнойстрастью Тришки и Аксиньи. Не успела жена проводить Астахова Степана на майскиесборы (дело ежегодное для казаков), как бросила ее эта поздняя бабья любовь всамое пекло Тришкиной страсти. И если бы «жалмерка» Аксинья бегалатайком к соседу Мелехову, если бы Григорий скрытно-незаметно хаживал к жалмеркеАксинье все бы ничего, дело для хутора привычное. Но «гордо и высоко несласвою счастливую, но срамную голову» Аксинья Астахова, будто переродившисьс той ночи на луговом покосе, проведенной с Григорием Мелеховым. За всю своюисстрадавшуюся жизнь решила отлюбить Аксинья. Страшное проклятье лежало на еероду: в шестнадцать лет была изнасилована она своим пятидесятилетним отцом.Мать с братом забили старика до смерти, а через год выдали дочь за Степана.После первой же ночи стал тот избивать свою молодую жену, не поверив в ее непорочность,бил нещадно года полтора, до рождения ребенка, который умер, не прожив и года.И все началось по-новому: Степан бил Аксинью, не ночевал дома, пил, покаМелехов Гришка не стал Аксинье поперек пути. Слухи с хутора привезла Степану влагеря жена Андрея Томилина. С той поры стал Астахов чернеть, худеть. И что-тонедоговоренно-грязное вмешалось в отношения двух неразлучных прежде друзейПетра и Степана. В крепкий узел завязалась вражда на обратном пути случайвмешался: охромел конь Астахова, и Астахов обвинял в этом Петра. Вылив всюнакопившуюся злобу на бывшего товарища, домой Степан вернулся опустошенным этои спасло Аксинью. Поел, попил и… начал бить. Бил мастерски, со стороныказалось мужик казачка вытанцовывает. Полюбовался мужеской расправой ШамплинАлексей, увидели и братья Мелеховы. Увидели и в драку ввязались за всю своюобиду мстил Петр, во весь свой буйный нрав разошелся Григорий. Узнав о связисына с Аксиньей от купца Мохова, отец твердо решил женить его на НатальеКоршуновой дочери первого богача в хуторе. Боясь отказа, Пантелей Прокофьевичочень нервничал, однако твердого союзника, сам того не подозревая, нашел в юнойкрасавице Наташе, влюбившейся в Григория Мелехова. Ее отец, Мирон Григорьевич,перечить любимице не стал, тем более что и жена, худосочная трудолюбиваяЛукинична, переживая за старшенькую, проходу ему не давала. День свадьбыобговорили во второй визит сватов на первый Спас. Оценив все достоинства своейневесты (стройный стан, миловидное лицо, длинные ноги, прямой взгляд ипривыкшие к работе руки), Григории твердо решил порвать прежнюю сумасшедшуюсвязь. Чего угодно ждала от него Аксинья, но только не расставания. А потомухоть и плакала, и мучилась больше прежнего, по для себя твердо решила: Григориймой, и быть ему моим вечно. У Мелехова же неизвестно почему временами сосалопод ложечкой, по уйти из дому, как предложила ему Ксюша, он никак не могзадохнется он без вольного степного ветра. Да и родство отец ему подобралзнатное, богатое, пора уже и самому на ноги становиться. Свадьба ГригорияМелехова и Натальи Коршуновой прошла шумно, с соблюдением всех народныхтрадиций, с заунывно-красивыми песнями и задиристыми танцами. Не до веселья,кажется, было только жениху, которого одолевал голод, раздражал шум, натиралиноги зерна пшеницы, насыпанные по народному обычаю в сапоги. Три раза поцеловалон в церкви молодую жену в безвкусные влажные губы, повторяя про себя одно:«Отгулялся… отгулялся...»
Часть вторая
Ещене затихли окончательно пересуды вокруг Мелеховых и Астаховых, как спокойнуюжизнь хутора взорвала другая новость. Оказалось запятнанным прежде чистое имяЕлизаветы Моховой, дочери местного купца Сергея Платоновича. Виновником сплетенна этот раз оказался Митька Коршунов, в прямом смысле соблазненный на рыбалкене по годам развитой Лизой. Митька готов был исправить свой грех, женившись наЕлизавете. Однако сватовство это всерьез воспринял только дел Грпшака,считавший родство с казаком для мужика Мохова честью. Ни Митькин отец, ниЕлизавета предложение Коршунова-младшего слушать не стали. Сам Мохов, когдаМитька пришел со своим сватовством, натравил на наглеца цепных псов. Никого нахуторе не удивил отказ купца Мохова. Был он роду не менее древнего, чем многиеиз казаков, живущих в станице Вешенскон. Долгое время хранилась у Моховыхграмота, жалованная прадеду воронежским воеводой, посылавшим его в бунтовскуюстаницу надсмотрщиком. Дед Сергея Платоновича разорился, а потому всемсегодняшним достатком Мохов был обязан только собственной сметливости иприжимистости. Весь хутор Татарский и окрестные хутора держал Сергей Платоновичв своих руках. От первого брака было у него двое детей дочь Елизавета и сынВладимир, гимназист пятого класса. Вторая жена оказалась бездетной, к чужимдетям относилась невнимательно, поэтому росли они без надлежащего досмотра,внимания и ласки. Выросли совсем разными и далекими друг другу и своей семье.По вечерам в моховском доме собиралась вся хуторская интеллигенция на чаепитие:студент Московского технического училища Боярышкин, учитель Баланда,учительница Марфа Герасимовна, почтмейстер, изредка наезжал из поместья ЕвгенийЛистннцкий. Новость придавила Сергея Платоновича, дня три он из дома невыходил, дочь же отправил в Москву на курсы. И жизнь на хуторе пошла своимчередом: молотьба, пахота, сходы, порубка хвороста… В каждом доме текла своягорько-сладкая жизнь. Наталья сразу пришлась Мелеховым ко двору: работящая,расторопная. Старики нарадоваться не могли, любуясь и жалея свою младшуюневестку. Григорий же все более убеждался, что не сможет избавиться от страстик Аксинье, все больше понимал, что не прожить ему жизнь с Натальинойзастенчиво-холодной любовью. Неотступность Аксиньи и молчаливое смирениеНатальи сделали свое дело: невестка решилась уйти из дома свекра, а ПантелейПрокофьевич, по горячему своему нраву, выгнал Гришку со двора. Так впервые, взапальчивости, Григорий покинул родной дом, родной хутор, устроившись конюхом кпомещикам Листницким и забрав с собой безумно счастливую Аксинью. НовуюГришкину работу казаки одобрить не могли в холуи подался. Не понял его и самстарый помещик, казачий генерал, Николай Алексеевич Листницкий, отчеканив:«Какой же из тебя будет казак, ежели ты наймитом таскаешься?». Однакона работу взял, прекрасно помня боевые заслуги деда и отца Мелехова. Л службаэта и вправду не пошла Григорию впрок: потучнел, обленился портила казакалегкая, сытая жизнь. Аксинья пристроилась при кухне. Работы по дому былонемного, так как давно овдовевший генерал жил жизнью неприхотливой, суровой.Его сын Евгении Листницкий после кадетского корпуса служил сотником влейб-гвардии Атаманском полку, наведываясь к отцу в Ягодное в отпуск. Между темна хуторе поселился чужак из Ростова слесарь Иосиф Давидович Штокман. Привезего с женой в конце октября Федот Бодовсков, жить они остановились у вдовыЛуксшки. До поры до времени слесарь не показывался людям на глаза, а черезнеделю учинили казаки обычную для всех расправу над «хохлами».Произошло это на мельнице, бились насмерть: кто-то с давних пор заботливоразжигал и поддерживал эту рознь. И лилась соседская кровь уже котороестолетье. В одну из таких драк и вмешался Иосиф Давыдович, пытаясь остановитьказаков. Правда, слушать его казаки не стали «чужак», да и речи ведетнепонятные: об истории казаков русских мужиков, бежавших па вольный Дон открепостного рабства, но время было упущено.
Такне прошел первый опыт Штокмана, тем не менее вода камень точит. Постепенностали в доме Лукешки на половине Штокмана собираться казаки, приходил иХристоня, Валет работник с мельницы Сергея Платоновича, Давыдка, уволенныйМоховым по доносу Владимира-«наследника», машинист Котляров ИванАлексеевич, постоянным гостем был и Мишка Кошевой, молодой казак, еще неотслуживший в действительной. Не сразу компания эта сколачивалась, начали с игрв подкидного дурака, а потом как-то незаметно, благодаря стараниям все того жеШтокмана, перешли на чтение разных книг. Вот тут только проняло казаковвдумчивое чтение: забурлили, заспорили. Хоть и жили хуторяне замкнуто, за двумяставнями, дальше станицы бывать-то нигде не хотели, да по долгу службы многимдовелось посмотреть разные земли, и потом рассказывали о небывалых порядках иукладах старые и молодые служивые казаки. Вот и на этот раз припомнил Христонясмешной случай, происшедший с ним во время службы в Петербурге. Студенческаяшутка с портретом Карла Маркса, за чье здоровье просили выпить казачков ребята,подвела гостей Штокмана к совсем серьезному разговору, выходящему за рамки ихнехитрых понятий и суждений, а к такому повороту казаков необходимо было еще подготовить.Наталья вернулась в отчий дом. Ничего хорошего не обещала ей такая перемена,плохое предзнаменование сопутствовало ее возвращению: пятилеток-бугай распоролшею кобылице. Ни жена и ни вдова молча сносила Наталья и жалость, и ругань, искабрезности (родной брат Митька проходу не давал сестре). Писала Григорию,чтобы выяснить до конца свое положение ответ был краток и жесток. На Пасху чашатерпения ее переполнилась, и решила Наталья покончить с такой жизнью.Самоубийство не удалось, через семь месяцев поднялась на ноги. С той порыголову держать стала чуть набок.перерезала «жилу нужную». ПантелейПрокофьевич, переживая случившееся как свою вину, предложил Наталье вернуться,в дом Мелеховых. До Григория доходили слухи с хутора: то сам с папом приезжал,то брат навестил; однажды па охоте (догнав волка и перерезав ножом глоткубирюку) поднял он глаза и узнал в казаке, помогавшем осилить волка, Степана,заметно опустившегося, небритого, дрожащего от недавней погони и ненависти.Побывал с визитом в Ягодном и сам Пантелей Прокофьсвнч; Аксинья к тому времениродила Григорию дочь. Беременность скрывала, пока можно было, боязнь потерятьГрпшкпну любовь пересиливала счастье рождения ребенка. Роды начались на покосе,а родила Аксинья в дороге прямо в руки Мелехову. Хоть и сомневался Григорий всобственном отцовстве, от ребенка не отказался. Время от времени приглядывалсяк малышке в поиске своих или Степана черт, да так в сомнении и отходил отколыбельки. За тем и застал Мелехова-младшего призыв на действительную службу.Провожать сына на службу приехал отец: еще до того привез он Григорию«справу» (две шинели, седло, теперь был более ласков с Аксиньей,посмотрел ребенка: «В нашу породу». Оставив Аксинью лить слезы дадочку растить, уехал Григорий Мелехов на четыре года. Пройдя унизительныйврачебный осмотр, был приписан в гвардейский полк (не понравилось черное,«бандитское» лицо, да и спина в чирьях в Атаманский не прошел),лошадь, купленную на сбережения от хозяйской зарплаты да на казенные сто рубле]'!,забраковали. Комиссия долго разглядывала немудреный казачий пожнток. Случайнодотронулся Григорий своей черной рукой изнеженной ручки пристава отдернул тотбрезгливо, затянул в перчатку. Не прошло это мимо угольных глаз Мелехова,взглянул на пристава с ухмылкой столкнулись взглядами. Так началась дляГригория Мелехова неизвестная до этой поры служба.
Часть третья
Невсе расскажешь в письме, не все опишешь. Не мог и Григорий передать того, чтопережил с первых минут своей службы: ни тоску по земле родной, что одолеваетказака в красном казенном вагоне, громыхающем по чужим незнакомым местам, низлость и досаду, комом подкатывающие к горлу при незаслуженном оскорблениивахмистра или при высокомерных взглядах, бросаемых лощеными господамиофицерами. Не расскажешь и о том, как оторванность от дома измучила и изменилановопризванных, как будто щербинка какая-то появилась в мыслях и поступках доэтой поры совсем обыкновенных парней: там, дома, они знали, что делать сеять,пахать, убирать; ходить на игрища… Здесь же все иначе, все ново и незнакомо.Вот и толкает жизнь до этого, может быть, порядочных ребят на поступкистрашные, недостойные. Случилось это весной, в тот день Григории дневалил наконюшие. Услышав в дальнем углу топот и приглушенный крик, Мелехов направилсявыяснять, что происходит, и увидел, как казаки насиловали горничную Франю навсе имение, где стояла сотня Григория, это была единственная женщина, не считаяпожилой жены управляющего. Ни предупредить, ни остановить насилия Григорий ужене мог. Так и смолчал, крепко стиснув зубы на замечание вахмистра «тыпомалкивай». В первый раз за длинный отрезок времени чуть не заплакалГригорий. Мелеховы с нетерпением ждали писем от сына, всех волновало, какотнесся он к переезду в дом свекра Натальи (никого не оставляла надежда, чтоГригорий одумается и вернется домой, к законной жене), беспокоило содержаниекратких его ответов, явная недоговоренность, сухость, близость Григорьева полкак русско-австрийской границе и непрекращающиеся разговоры-предупреждения овероятности войны с Германией. Слухи о войне все больше завладевали умамихуторян. Сама природа, казалось, предупреждала людей о грядущей беде:засушливое лето с выжженной травой, ночная духота, громовые раскаты дождя, войсыча на городском кладбище все предвещало недоброе. Тяжелые думы своирассеивали старики легкой шуткой, на том и расходились. Случай, всколыхнувшийхутор от края до края, как первый выстрел, произошел накануне скоротечноголугового покоса. Приехал становой пристав со следователем и с чернозубым маленькимофицером в форме. Прямиком направились к вдове Лукешке, позвав атамана. Обыскна квартире сделали тщательный. На вопросы Штокман отвечал с ухмылкой,раззадоривая и без того взвинченное начальство. Арестовали всех посещавших егоказаков и рабочих, допрашивали с пристрастием. Тут и выяснилось, что ИосифДавидович член РСДРП с 1907 года. Штокман был арестован и вывезен с хутора подстрогой охраной. Война ворвалась в хутор на взмыленном коне, скакавший наметомвсадник только и крикнул «Сполох!» и умчался дальше, оставив врастерянности оторванных от косьбы казаков, не осознавших до конца, какоенесчастье на них навалилось. Через четыре дня увозили красные вагоныочередников к русско-австрийском границе. За этими полками вскоре последовали иказаки третьего призыва. Война поглощала с неимоверной скоростью цвет казачьиххуторов в самое страдное время. Она чернела звериным ненасытным оскалом, никомуне нужная, никем не званная. Сгорали казаки в ее огне, не понимая всего, убиваячаще из страха, а не из ненависти. Так убил первого врага Григорий: в пылубитвы, если б не меткий удар пикой, то вместо белобрысого австрийца лежал бы наполе он сам. Озверев от ужаса, не отвечая за свои действия, бросился Мелеховвдогон за австрийцами, на улицы предместья. Там и произошло второе убийство:разглядел Григорий и лицо жертвы, и руки, протянутые в мольбе, и раскрытые отстраха глаза доля секунды, и череп раскроен надвое. И взвалил на себя казакнепомерную тяжесть, под которой гнулся, чернел и замыкался Григорий: в нем живыбыли слова, оброненные дедом Гришакой за свадебным столом, о пленном (неубитом!) янычаре: «Человек ить...» Но другая это война, и подвит наней другие. Война калечила судьбы, жизни, нравственно уродовала простые души.Не узнал родного брата, встретив однажды, Петр Мелехов постарел под своей ношейГригорий, не узнавал и он своих бывших хуторян, рядом с которыми не один годработал в степи: никого не обошла война стороной. Вот Алексей Урюпин, казакстаницы Казанской, прозванный Чубатым. Он убил пленного венгра, с которым занесколько минут до этого мирно переговаривались, угощаясь табачком, казаки. Вотбалагур и похабник Егорка Жарков умирает с вывернутыми наружу кишками. ВотПрохор Зыков, только что вернувшийся из лазарета, тая в уголках губ боль иудивление, учащенно моргает своими телячьими добрыми глазами, не в силахпонять, что он делает посреди этого кошмара. Как-то осматривая у дороги убитогоказака, в кармане его шаровар Григорий нашел книжечку, которую передал в штабеписарям. И те, нескромно посмеиваясь, прочитали ее, узнав коротенькую историючужой жизни и любви, такую мелкую по сравнению с наступившей нежданнойразвязкой.
Этобыл дневник казака-студента откровенные записи предназначались для чтения развечто лучшему другу. Из дневника явствовало, что как-то в феврале познакомилсяТимофей Иванович с медичкой второго курса Елизаветой Моховой. Они оказалисьземляками, немного поговорили, помолчали, посмотрели какой-то сентиментальныйфильм и разошлись, обменявшись адресами. Лиза показалась ему девушкой красивойи неглупой, хотя и испорченной, это выдавали глаза орехового оттенка, но, всущности, неприятные. Спустя несколько дней, судя по датам записей,казак-студент ощутил особый подъем, очень поспособствовал этому новый костюм,купленный на присланные вовремя отцовские деньги. Еще через несколько дней онпереехал к Елизавете жить (ей потребовалось время, чтобы уладить отношения спредыдущим ухажером-венерологом). Месяц они прожили вместе, прожигая деньгиТимофея. Подъем (недели две), истощение, взаимные упреки и, наконец, разрыв.Для него тяжелый, для нее обычный. Для него война и смерть, для нее очереднаялюбовная интрига. Григорий Мелехов с легким ранением в глаз был вывезен сфронта и оказался в московской глазной больнице. За геройский поступок (контуженный,он вынес с поля боя раненого офицера) Григорий был представлен к награде. Здесьже в больнице познакомился Мелехов с украинцем-пулеметчиком Гаранжой. Желчный,язвительный сосед на многие волновавшие Григория с самого начала войны вопросыумудрился дать исчерпывающие ответы, пролив казаку новый свет на истинныепричины войны, на правительство и самодержавную власть. С последней столкнулсяГригорий напрямую уже в другом госпитале, куда перевели его на долечивание.Проездом из Воронежа госпиталь изволила посетить высочайшая особа императорскойфамилии в сопровождении «должного количества свиты». Готовились кэтому визиту тщательнейшим образом: как медперсонал, так и сами больныевстречали гостей, вытянувшись по стойке смирно. Особа задавала «приличествующиеее положению и обстановке нелепые вопросы», раненые, вылупив большеположенной меры глаза, отвечали так же нелепо и невпопад, ответы расшифровывалзаведующий госпиталем. Подвели особу и к герою-казаку. Григорий стоялисхудавший, небритый, почерневший от болезни и мутивших душу размышлений. Наобращение к нему члена императорской фамилии ответил, еле сдерживая злобу, чтоему необходимо «по малой нужде сходить». Минутное замешательствопрошло, особа, не уронив достоинства, что-то промолвив по-английски,отправилась дальше. Л Григорий был рад хотя бы этой дозволенной дерзости. Сразуже после этого инцидента Мелехов был выгнан домой в отпуск. Нерадостноедовелось Григорию возвращение. Дошла грязь войны и до тех, кому судьбой выпалоне уходить, а провожать и дожидаться. Умерла от скарлатины дочь Аксиньи, ачерез три недели вернулся на долечивание раненный в бою Евгений; Листницкий.Гордый своим отважным поступком: ушел в полк из царский свиты, от тепла,безопасности и пустой болтовни к риску, крови и смерти, считал он теперь, чтовсе ему дозволено, ведь чуть не погиб. Можно «пожалеть» жалмерку,потерявшую ребенка. И не важно, что муж и отец ее ребенка в это время рискуютсобственной жизнью. Аксинье действительно жалость эта пришла вовремя: чувствовалаона, что годы уходят, проложив несмываемые складки вдоль губ и морщинки вокругглаз, что жизнь опустела с уходом Григория и потеряла всякий смысл со смертьюдочери. Ласки и тепла хочется всякой женщине, что уж говорить о тех, чьи судьбыбыли изломаны, безвозвратно испорчены. Согнулась под бременем невостребованныхжеланий и Дарья Мелехова, всем существом своим жаждущая полноты жизни,получавшая лишь крохи. Порченой считали свою старшую невестку старики Мелеховы,а порченость эта в полной мере проявилась лишь теперь, с уходом Петра на войну.Загуляла жалмерка, возвращалась засветло и, смеясь, рассказывала подружкеНаташе о маленьких своих подвигах. А Наталья ждала Григория, и, хотьпосмеивалась над откровениями Дарьи, значительно в большей степени близки ипонятны ей были секреты Дуняшки, которая выросла к своей пятнадцатой весне встройную бойкую девушку с горящими миндалинами глаз. Все эти новости навалилисьна Григория Мелехова сразу по возвращении: дед Сашка (конюх Листницкий), хотьникогда не знал от нее никакой обиды, тем не менее первый сообщил о подлойизмене Аксиньи ее Григорий трогать не стал, а пана избил за себя и Аксиньюкнутом; развернулся и ушел к себе домой, в хутор. Встретила его там сухощаваячерноглазая красавица девка, оказалось сестра. Плакали от радости старики,бледная, растерянная Наталья. Радость была тем сильнее, что за время разлукиуспели родные похоронить своего Григория (получили похоронку), а потом ипогордиться (в письме от Петра, пришедшем на двенадцатый день после известия осмерти, сообщалось о присвоении Григорию Георгиевского Креста и о производствеего в младшие урядники). Первый на хуторе Георгиевский крест отмечался всеми:даже Сергей Платоновнч, узнав об этом из газеты, передал Григорию посылочку. Впервое свое возвращение домой остался Григорий с законной женой, чем еще большепорадовал стариков.
Книга вторая
Часть четвертая
1916год. Все так же продолжается бессмысленная война: без побед и поражений, безненависти, но со страхом, без злобы, но с убийствами. Устали солдаты, казаки иофицеры от бестолковой резни: на фронтах неразбериха, в тылу разруха. Зреет,вынашивается всеобщее возмущение (подогреваемое «политическимикоммивояжерами» большевиками). Столкнулся есаул Листницкий с одним изтаких посыльных вольноопределяющимся Ильей Дмитриевичем Бунчуком. Не сразу ясенстал ему казак-пулеметчик, странным показался: фразы не договаривает,выражается двусмысленно, вроде против войны, а сам на фронт пошел. Однаждыночью раскрылся перед ним Бунчук, к тому времени дослужившийся до офицерскогочина (хорунжий). Прочитал слова Ленина офицерам, разъяснил позицию большевикови… дезертировал, но успел Евгений Листницкий доложить о хорунжем Бунчуке куданадо. Полк был снят с позиций, пулеметчики, наиболее поддавшиеся большевистскойагитации, расформированы (что было на руку большевикам: большее количествосолдат должно знать об их намерениях). Добрым казаком вернулся на фронтГригорий, обласканный за свои подвиги всем хутором. Не гнулся уже под своимидумами, не чувствовал, как прежде, чужой боли. Знал, что честно несет своюказачью службу: берет пленных, отбивает казачью батарею, окруженную немцами,спасает в бою своего соперника Степана. С холодным презрением играет он чужой исвоей жизнью оттого и прослыл храбрым: четыре Георгиевских креста и четыремедали заслужил, а ведь полный Георгиевский бант высшая награда для солдата ибольшая редкость даже в среде известных своей доблестью донских казаков. Так желихо (да не так) воевал другой хуторской казак, бывший мелеховский дружок МишкаКошевой. Был он два раза судим (по обвинению в изнасиловании и грабеже),воровал, если был голоден или поистрепались портянки, даже у своих товарищем,много раз был наказан, однажды чуть не приговорен к высшей мере. Но любили егоказаки за веселый нрав и легкость в общении, за бездумную храбрость и геройствои выворачивался каждый раз Мишка из-под любого обвинения, сухим из водывыходил. Особенно не выслуживался, но надо грех исправить и идет добровольцем вразведку, надо искупить вину приносит снятых им полузадушенных немцев.Возмужавшим, раздобревшим наезжал он как-то раз в хутор в отпуск. Ночевал пожалмеркам, пытался приударить за Дарьей, да ее стерегли Мелеховы пуще глаза.Мишка особо и не расстраивался: получилось хорошо, а нет тоже неплохо.Февральская революция прошла мимо казаков стороной. Пошумели на площади переддомом Мохова старики, не понимая, чего теперь ждать от новой жизни, требуяобъяснений с не в меру растерявшегося купца, который принес им странную весть.Появилась надежда у служивых, что войне теперь конец, что распустят их подомам, что вернутся они к своим женам и запущенным за годы войны хозяйствам. Ноничего ровным счетом не изменилось. Только в войсках появились солдатскиекомитеты (органы, практически не действующие), да на самом фронте началась ещебольшая неразбериха. Казачьи полки уводились с передовых, до поры задерживалисьв тылу. Наиболее благонадежные стягивались в Петроград. Так попал в столицуЕвгений Листннцкнй; после случая с дезертирством Бунчука и унизительного обыскаказаков был переведен он в другой, более «спокойный» полк. Столицабурлила: временным правительством оказались недовольны не только большевики, нои высшие офицерские чины. Назревал военный переворот во главе с верховнымглавнокомандующим генералом Корниловым. Листницкий очутился в центре всех этихграндиозных событий: он плакал, провожая из Могилева последнего императора,плакал от бессилия и унизительного молчания толпы; он плакал от радости встречис единственной опорой России с Корниловым. Случайно оказавшись в Москве в деньприезда генерала, Листницкий втесался в толпу, что восторженно приветствовалаглавнокомандующего, подхватив Корнилова на руки. Генеральскую ногу влакированном сапоге, задыхаясь от волнения, нес Евгений. Анализируя позже двеэти встречи, есаул отмечал осунувшийся лик свергнутого царя и твердое, какбудто высеченное из камня, азиатское лицо Корнилова. Листницкого откровеннопрельщали люди, уверенные в себе, в своем назначении. Он сам не мог с той жеуверенностью противостоять даже простому казаку Ивану Лагутину (из сотниЛистницкого), с его обыденной казачьей правдой (зачем вашему отцу четыре тысячидесятин у него ведь один рот?). И от бессилия, от сознания собственной виныприказал есаул жестоко избить молодого человека, бросившего камень в казачийпатруль. Никакие уговоры и мольбы Лагутина не смогли остановить озверевшего отсобственной слабохарактерности офицера, А вот в генерале Корнилове, во всей егомаленькой подтянутой фигуре эта уверенность ощущалась и привлекала к себеслабовольного есаула. Три года войны не прошли бесследно для жителей хутораТатарского. Как будто мстила она казакам, разрушавшим чужие дома, тем, чтопревращала в развалины их собственные курени. Единственное хозяйство, болееменее остававшееся в порядке, Мелеховых. Но не до всего доходили руки пожилогоуже Паптелея Прокофьевича, посев сократился, а как только семья мелеховскаяуменьшилась на место ушедших Петра и Григория родила Наталья двойню: сына идочь. Угодила старикам. Рожала Наталья одна в бурьяне, стесняясь свекра, вернуласьк вечеру: сама чистая и детей вымыла. На ребятишек наглядеться не могла, весьгод кормила их грудью, прикладывая сразу обоих. Сама худела и бледнела, а детейвыходила, взлелеяла. Тот год вообще оказался прибыльным для ПантелеяПрокофьевича: корова отелилась двойней, овцы окотили по двойне, козы...
Дарьяпо-прежнему, только с еще большим бесстыдством, гуляла, словно наверстываяупущенное за всю свою тяжелую жизнь. Как-то проснулся Пантелей Прокофьевич,вышел на баз, а ворота, кем-то снятые с петель, посередине улицы лежат позор.Сделал старик Дарье внушение, как умел (отходил вожжами). Позднее отомстила емуневестка: в стыд вогнала свекра, вздумавшего вновь подойти к ней с попреками. Стой поры перестал Па! целей Прокофьевич замечания делать, стыдливо опуская глазапри появлении Дарьи. Слухи же о ее похождениях доходили до Петра. Как-торассказал о ночах, проведенных с жалмеркой Мелеховой, вернувшийся из отпускаСтепан. Случайно или нарочно (в доказательство) уронил перед Петром платок свышивкой Дарьи так снова затянулся узелок ненависти между Мелеховым иАстаховым. А жене Петра все с рук сошло, когда приехала она к мужу в армию:казаки с завистью смотрели па самоотверженную женушку, страстно обнимавшуюсвоего милого. От всего сердца радовалась и сама Дарья, забыв уже, что две ночитому назад спала она в вагоне с драгунским ветеринарным фельдшером. Усталиказаки воевать. Не оправдались их надежды ни на Февральскую революцию, ни наВременное правительство, ни на сильную руку генерала Корнилова заговор провалился.Саботаж железнодорожников, сопротивление, правда редкое, самих казаков(например, сотня Ивана Алексеевича), беспорядки на фронтах все это не далоосуществить так прекрасно разработанный план Корнилова. Генерал Крымовзастрелился, на следующий день (1 сентября) были арестованы Корнилов, Лукомскойи Романовский. Содержали их под стражей в гостинице «Метрополь». ВБердичеве 2 сентября арестовали главнокомандующего Юго-Западным фронтомгенерала Деникина, его начштаба генерала Маркова, генерала Ванновского икомандующего Особой армией генерала Эрдели. В Выховс, в женской гимназии, кудаони были помещены, бесславно закончилось корниловское движение, породив вскореновое, более страшное детище гражданскую войну. Корнилов не прерывал связи сКалединым, подготавливая почву для возвращения па Дои (Каледин прислалположительный ответ). Генерал всячески старался поддержать преданные ему войскатекинцев: Каледин по его настоянию послал в Туркестан голодающим семьям военныхнесколько вагонов хлеба. Октябрьский переворот всколыхнул быховскнхзаключенных. 19 ноября 1917 года, перед сдачей без боя города Могилева, всепленные генералы покинули место заключения, отправившись в спешном порядке наДоп. Войска, лишенные своих командующих, еще продолжали бессмысленные перестрелки,еще продвигались, не достигая пунктов назначения, казачьи полки. Редкое вначале войны дезертирство теперь стало обычным делом. Подвержены ему оказалисьдаже самые верные правительству казачьи войска. Сотня есаула Листницкогосамовольно снялась с вверенного ей поста у Зимнего дворца, оставив позадиофицеров, юнкеров и женский батальон. Сотня, в которой состоял Иван Алексеевич,в прошлом машинист моховской вальцовки, а теперь бессменный председательсотенного комитета, была отправлена в тыл для поддержки корниловского мятежа,но, не доехав до станции Дно, отказалась от дальнейшего следования паПетроград. В полном составе без единого офицера решили отправиться обратно нафронт своим ходом. Ни телеграмма от главнокомандующего (переданная догнавшими сотнюказачьим офицером и двумя представителями Дикой дивизии), ни угрозы горцев немогли остановить взбунтовавшихся казаков, не желающих поднимать оружие противсвоих. Полк, в котором когда-то служил Евгений Лнстницкий, тоже перебрасывалсяна Петроград. Его на станции Нарва посетил бывший офицер-дезертир, хорунжийИлья Бунчук. Стараясь ответить на вопросы, волновавшие казаков, Илья Дмитриевичдоступно рассказал им о недостатках Учредительного собрания, о Ленине, о земле,о войне, говорил о своем, казачьем (которое до поры перебарывало в людяхобщественное, чужое). На начавшемся внезапно митинге Бунчуку пыталисьпротивостоять офицеры полка. Калмыков особенно напирал на личность выступавшегомол, дезертир, отсиживался в тылу, пока полк его мяли-истязали на фронте.Однако слова Бунчука оказались значительно ближе и понятнее простым казакам,чем выспренние речи офицеров о чувстве долга и патриотизме. Начальство былоарестовано. Калмыкова увели Бунчук и Дугин. По дороге на дерзкие выпады офицераБунчук ответил огнем. В бешенстве он расстрелял беззащитного, безоружногоКалмыкова, Либо мы их, либо они нас, так объяснил Бунчук свой поступок. Ипо-прежнему тверд и несгибаем был его взгляд. 12-й полк был снят с позиций ипереброшен в тыл нести заградительную службу, задерживать дезертиров инаправлять их в штаб дивизии. Мишка Кошевой, успешно избежавший плена, попал водин из первых дозоров. После полудня казаки заметили группу из десяти солдат.Те шли в открытую, не было сил скрываться и прятаться. Оборванные, изможденные,они слабо защищались от выехавшего наперехват казачьего наряда. На фонетусклого и мирного октябрьского пейзажа в бестолковой злобе толкались люди.Казаки сами осознавали невиновность солдат. Отказавшись от предложенной взятки(это даже оскорбило их), наряд отпустил дезертиров, а Мишка Кошевой посоветовалдаже укрыться пока в редком лесочке и дальше отправляться под прикрытиемтемноты. Всем уже опостылела эта война. В первых числах ноября стали доходитьдо казаков противоречивые слухи о перевороте в Петрограде. Фронт рушился. Всложившейся обстановке задание 12-го полка оказалось бессмысленным. Полкомпытались прикрывать все бреши на позициях, оставляемых пехотой. В декабреказаков окончательно вывели с фронта и, погрузив в эшелоны вместе со всем полковымимуществом, отправили обратно на Дон. Несколько раз вооруженныекрасногвардейские части пытались разоружить казаков, арестовать офицеров.Казаки как могли оборонялись, сдавать оружие отказывались, офицеров в обиду недавали. Только одного саботажника и доносчика самолично приговорили к смерти:полкового адъютанта Чирковского расстрелял Чубатый. Полк в половинном составе(остальные разъехались по домам прямо со станции) пришел в хутор Каргин, где сторгов были проданы привезенные с фронта трофеи. Восемнадцать всадников схутора Татарского (среди них был и Мишка Кошевой) выехали домой вечером.
Часть пятая
Позднейосенью 1917 года стали возвращаться в хутор Татарский фронтовики. Они-то ипринесли известие, что Григорий Мелехов остался в Каменской с большевиками.Григорий, к тому времени за боевые заслуги произведенный в хорунжие,действительно поддался сильному влиянию Федора Подтелкова казака, которыйсыграл одну из главных ролей в истории революционного движения на Дону. Простаяправда Подтелкова перевесила в душе Григория сомнительные разглагольствования осудьбе казачества другого сослуживца-однополчанина сотника Ефима Изварина, одновремя прельстившего Мелехова своими идеями. Изварин, человек образованный и небез таланта, знаток истории казачества, стоял за автономию Области ВойскаДонского, за установление того порядка на Дону, который был еще до порабощенияказачества самодержавием. Идея автономии привлекала многих казаков: они были забольшевиков, так как те выступали против войны, но против большевизма, так какпо большей части казак человек зажиточный и делить свою землю (то есть делитьсяею с мужиками) не намеревался. Григорий же, на долгие годы оторванный отродного дома, отошел и от такой тесноватой казачьей правды. Потому и поддалсяон на простые и доходчивые подтелковскне речи. Не один Григорий клонился подтяжелыми раздумьями. Мало на хуторе осталось казаков, кто бы спокойно переживалгрозные революционные годы. Татарский, да и все Войско Донское, оказалосьподелено на обольшевиченных фронтовиков и верных правительству (а по большейчасти самим себе) казаков. Шла скрытая, иногда прорывавшаяся на улицумеждоусобица. Зрели зачатки гражданской войны. И как бы ни хотелось казакам,уставшим от изнурительных боев, избежать кровопролития, черная туча неприятия иненависти все ближе придвигалась к их куреням. Новочеркасск притягивал всехбежавших от большевистской революции. Сюда прибыли генералы Алексеев, Деникин,Лукомский, Марков, Эрдели. Появился здесь и Корнилов. Каледин стянул с фронтоввсе казачьи полки и расположил их по железнодорожной магистралиНовочеркасск-Чертково-Ростов-Тихорецкая. Но надежды на уставших от войныказаков было мало. Первым поход на Ростов не удался: казаки самовольноразвернулись, отказавшись идти в наступление. Однако уже 2 декабря Ростов былполностью занят добровольческими частями. С приездом Корнилова туда былперенесен центр Добровольческой армии. В свою очередь готовились к отпору ималообученные красногвардейские отряды. По поручению большевиков в Ростов изНовочеркасска (где он навещал мать, которую не видел уже восемь лет) прибылБунчук. Он должен был в короткий срок организовать пулеметную команду. Средибывших рабочих, а теперь учеников пулеметчика Бунчука, оказалась женщина ЛинаПогудко. В прошлом гимназистка, потом рабочая с Асмоловской фабрики, теперь же«верный товарищ». Довелось Бунчуку узнать всю степень Анинойверности: она была рядом с ним и в бою, и во все месяцы его затяжной тяжелойболезни. Именно она выходила Илью Бунчука, заболевшего тифом после боя под Глубокой,именно она стала ощутимой подпорой Бунчуку в нелегкий период его жизни, когдатого послали работать в Революционный трибунал при Донском ревкоме. Еженощнорасстреливая за городом врагов революции, с каждым выстрелом терял, казалось,Илья Дмитриевич частицу своей души, разумом понимая и принимая справедливостьзаданной работы грязь ведь кому-то надо убирать. Но казак Бунчук никак не могпредставить и принять, что грязью стали те самые труженики-хуторяне, которые,как и он, мокли в окопах, мозолили руки в труде. Только поддержка Анны помоглаБунчуку в самое дикое время не сломаться, вынести свой крест, выполнитьзадание. Анна оставалась рядом с ним до конца своих дней. На глазах Ильиподняла она солдат, готовых уже к бегству, в бой, а сама получила смертельнуюрапу. С гибелью Анны из Ильи ушла жизнь. Так оборвалось сильное чувство,которому не суждено было раскрыться в полной мере. Съезд фронтового казачествав Каменской объявил о переходе власти в руки Военно-революционного комитета.Была выбрана делегация на Всероссийский съезд Советов в Петроград, а оттуда, попоручению съезда, отправились казаки в Новочеркасск, к Каледину, забиратьвласть в своп руки. Надежда на мирное соглашение с большевиками и с Войсковымкругом не покидала фронтовиков. Сомневались в этом лишь сами члены делегацииПодтелков, Лагутин и Кривошлыков. Атмосфера неприятия и вражды, окутавшаячленов комитета сразу по прибытии в Новочеркасск, охладила миролюбивонастроенных казаков. Безрезультатное совещание в станице Каменской между членамиВойскового круга и Военно-революционным комитетом повторилось, но уже вНовочеркасске. Каледину надo было лишь выиграть время: в тылу большевистскинастроенных станиц начинал действовать отряд Чернецова. Войсковое правительствоот своих полномочий отказываться не собиралось, в ультимативной форме предлагаяВоенно-революционному комитету фронтовиков расторгнуть соглашение с СоветомНародных Комиссаров.
Чернецовтем временем занял станицы Каменскую п Лихую, шел на Глубокую. Разрозненные,неорганизованные, хотя, в сущности, значительные силы Допревкома вынуждены былиотступать. Из числа выборных командиров вдруг проявился войсковой старшинаГолубов. Под его по старинке жестким командованием казаки собрались и Глубокуюотстояли. Командование одним из дивизионов 2-го запасного полка принял, поприказанию Голубова, Григорий Мелехов. Однако повоевать против своих же братьевказаков Григорию не пришлось: в первом же бою он был ранен в ногу. Тогда же былвзят в плен Чернецов, а с ним человек сорок офицеров. Тут-то и разразиласьтрагедия, на долгое время оттолкнувшая Григория от большевистского движения,смутившая и без того неустойчивый дух донского казака. Чернецова и плененных сним офицеров Голубов взял на поруки. Однако, несмотря на записку боевогокомандира Голубова, Подтелков убил Чернецова, а над офицерами учинил зверскуюрасправу. Полузадушенный, звериный крик Подтелкова, лихорадочный стуквыстрелов, перемежавшийся с воплями ничего не понимающих, безоружных, дикоорущих пленных, еще долго не давали покоя Григорию Мелехову. После ранения подстаницей Глубокой Григорий неделю пролежал в походном лазарете в Мнллерово.Немного подлечившись, он решил вернуться домой. Безрадостным было это второевозвращение Мелехова: опустошенный, разбитый войной, хотел он отвернуться отвсего бурлящего ненавистью мира. Снова непреодолимо тянуло к Аксинье, радость сНатальей казалась далекой, пережитой; Даже двойняшки, которых оп ни разу невидел, были чем-то нереальным, помимо него существовавшим. Однако не успелГригорий войти в привычную неторопливую колею семейной жизни, как новоенеожиданное известие прорвало хуторское затишье. После того как калединцыпотрепали революционные казачьи части, Донской ревком попросил поддержки уруководителя боевыми операциями против Каледина и контрреволюционной Украинскойрады. На помощь казакам были высланы красногвардейские отряды. Они-тоспособствовали разгрому карательного отряда Чернецова и восстановлениюположения Донского ревкома. Инициатива перешла в руки революционногоказачества. Противника теснили к Новочеркасску. На экстренном совещании членовдонского правительства в атаманском дворце выступил Каледин. Он уже малонапоминал того уверенного в своих силах генерала, который отказался передатьправление Донского округа в руки Военно-революционного комитета. Калединтяготился своей властью, устал от бессмысленного, затянувшегося кровопролития,от пустых разговоров и выступлений. Надежда казачества, он не мог вести своихлюдей против их же братьев и отцов. Передав правление Городской думе, Калединнаходит единственный выход для себя в самоубийстве: главное остановитьзахлестнувшие Дон вражду и ненависть. Известие о гибели Каледина привез в хуторПантелей Прокофьевич, одновременно с этой новостью пришло сообщение овступлении красногвардейских отрядов на земли Войска Донского и отступленииДобровольческой армии. Все эти события требовали немедленного решения отхуторских казаков: на чью сторону встать, за кого, воевать. Что войнанеизбежна, сомнению не подлежало вот-вот начнется мобилизация, и тогда решениябудут принимать другие. Когда-то активные фронтовики, собиравшиеся на советы,посылавшие делегацию от хутора Татарского на съезд в станицу Каменскую, казакитеперь погрязли в своих личных делах, повседневных заботах. Не так-то легкосеменному человеку оторваться от налаженной трудовой жизни. Валет предложилбежать, но Иван Алексеевич и Христоня сомневаются в своевременности ицелесообразности побега. Григорий выступает против бегства, чувствуя своюслабохарактерность и еще более злясь от этого на бунтующего (бездетного ибессемейного) вальцовщика. Поддержал Вал ста только Мишка Кошевой (молодойзадор которого нечем было остудить). Однако побег не удался (Валета застрелилина месте мужик, Мишку же пожалели, выпороли на площади и отпустили), а Григорийвместе с Христоней и многими другими казаками-фронтовиками был записан«добровольцем» в контрреволюционный казачий отряд. Отрядным былвыбран Петр Мелехов, боевые заслуги младшего брата перечеркнула никудышнаябиография воевал на стороне большевиков. Добровольческая армия отступала наКубань. После долгих совещаний и переговоров с генералами Корнилов принял эторешение. Плотная колонна корниловских войск, вышедшая из Ростова, пестрелашинелями гимназистов и реалистов, но преобладали все-таки солдатско-офицерские.За многочисленными подводами обоза шли беженцы пожилые приличные господа вгородских пальто, женщины, утопающие в сугробах своими высокими каблуками. Водной из рот Корниловского полка шел за своим кумиром есаул Евгений Листницкий,с некоторым сожалением оставляя позади и старика отца, и Лксиныо, с недавнихпор все более тянувшую воспоминаниями к себе. Отказался выступать толькопоходный атаман Войска Донского генерал Попов с отрядом, насчитывающим около1600 сабель, при 5 орудиях и 40 пулеметах. Прекрасно чувствуя настроенияказаков, не желающих покидать родные места, и опасаясь дезертирства, Поповрешил увести отряд на зимовники в Сальский округ, чтобы совершать оттудапартизанские вылазки в тыл обольшевиченных станиц. Однако и большевики, в своюочередь, упустили шанс на скорое мирное завершение гражданской войны на Дону. Вдвадцатых числах апреля верховые станицы Донецкого округа откололись, образовавсвой округ Верхне-Донской. Поднимала голову казачья контрреволюция спопустительства самих красногвардейских отрядов: еще с начала мартаперебирались, теснимые гайдамаками и немцами, разрозненные советские войска наДон. Под влиянием уголовных элементов, наводнивших отряды, красногвардейцыбесчинствовали по дорогам. Некоторые совершенно разложившиеся подразделенияревкому приходилось далее разоружать и расформировывать. Один из таких отрядов2-й Социалистической армии расположился на ночевку под хутором Сетраковом.Несмотря на угрозы и запрещения командиров, красногвардейцы толпами пошли вхутор, начали резать овец, на краю хутора изнасиловали двух казачек, открылибеспричинную стрельбу на площади. Ночью заставы перепились, а в это время троеверховых казаков, высланных из хутора, уже поднимали в окрестных хуторах парод,сколачивая отряды из фронтовиков. Через час после нападения казаков отряд былуничтожен: более двухсот человек порублено и расстреляно, около пятисот взято вплен. Это и послужило причиной для раскола Донецкого округа.
Полимонникам бродил генерал Попов, грозя оттуда Новочеркасску, взбунтовавшиесяказаки с низовья подходили к Ростову и занимали предместья. Лишь па северетеплились еще очаги революции. К ним-то и потянулся Подтелков, собравэкспедицию с целью мобилизации фронтовиков, чтобы кинуть их па немцев иннзовцев. Однако дело это оказалось не из легких: пути были забиты эшелонамиотступавших с Украины красногвардейцев, казаки-повстанцы рвали мосты, немецкиеаэропланы ежедневно обстреливали пути. Все это заметно тормозило продвижениеэкспедиции, для которой каждый день мог оказаться решающим. Подтелков решилпродолжать путь пешим порядком. Население украинских слобод принимало отряд сзаметным радушием, однако чем ближе продвигался он к Краснокутскон станице, темощутимей была настороженность и холодность местных жителей. Наконец отрядвступил на земли Краснокутской станицы, тут-то и подтвердились самые тревожныеопасения Подтелкова: по словам старика пастуха, Совет в станице прикрыт, выбранатаман, предупредивший казаков о приближении подтелковского агитационногоотряда. Люди бежали от красных как от чумы. Подтелков, стоявший до последнегоза продвижение вперед, засомневался, решил возвращаться, в этот момент ихобнаружил казачий разъезд. Сразу атаковать не стали, дождались темноты, а ночьюв хутор Калашников, где остановился отряд, были высланы делегаты с предложениемо немедленной сдаче оружия. Подтелковские казаки к этому были готовы: никто несобирался воевать со своими бывшими однополчанами. Видимое миролюбивоеотношение подкупило бывших фронтовиков. До последнего сопротивлялся лишь Бунчук(он вместе с Лагутиным и Кривошлыковым входил в состав экспедиции). Однако егоникто слушать не стал, подтелковские казаки перемешались со своими«конвоирами», мирно беседуя. Но уже через полчаса несколько казаков,один из них вахмистр, растолкали сбитый в полный массив парод, отделив казаковиз отряда Подтелкова. Не желавших сдавать оружие красногвардейцев разоружилисилком, остальные не сопротивлялись. Пленных начали избивать, озверев при видебезоружных врагов. Так пригнали их на хутор Пономарев, где, переписав, закрылив тесной лачужке. Бунчук и еще трое красноармейцев данные свои назватьотказались. Военно-полевой суд, организованный наспех из представителейхуторов, участвовавших в поимке Подтелкова, приговорил всех пленных красстрелу, самого Подтелкова и Кривошлыкова к повешению (мало их расстрелять!).Наутро приговор привели в исполнение. К этому времени прибыл отряд под командойхорунжего Петра Мелехова. В ответ на предложение участвовать в казни Петрвозмутился, однако даже в его отряде охотники нашлись одним из них оказалсяМитька Коршунов. С первыми же выстрелами толпа зевак поредела (первой невыдержала женщина с ребенком на руках: с криком, закрывая глаза ребенку, онапобежала в хутор). Отвратительное зрелище уничтожения, крики и хрипы умирающих,одиночные выстрелы, добивающие раненых, плач дожидающихся своей очереди все эторазогнало толпу. Остались лишь фронтовики, привыкшие смотреть на чужую смерть,да озверевшие без меры старики. Слишком знакомой показалась эта картинаГригорию, прибывшему с отрядом Петра, потому, когда заметил его Подтелков,вспомнил Григорий те же крики и стоны, ту же злость и жестокость, развязаннуюпри попустительстве самого Подтелкова. И снова чувствуя ту же горечь, боль иотчуждение, уехал Григорий, сопровождаемый Христонеп (тоже не желающим бытьпричастным к этому злодейству). Не видели они последних минут Подтелкова иКривошлыкова (по просьбе Подтелкова казнили их последними, чтобы могли ониподдержать своих товарищей). Понял Федор Подтелков в последние минуты жизни всебезобразие гражданской войны, всю ее безысходность и аморальность; не взорвалсяон злобой и ненавистью к своим убийцам в предсмертном слове, простил и пожалелих за содеянное. В апреле 1918 года был завершен раздел Области ВойскаДонского. Казаки, живущие на бедной земле северных округов, не имевшие нивиноградников, ни рыбных и охотничьих промыслов, резко отличались отзажиточных, а потому и более спокойных и благонадежных низовцев. Именно верхнийДои был оплотом для всех бунтовщиков, начиная с Разина и кончая Секачом. Даже впозднейшие времена, когда все Войско глухо волновалось под гнетом державнойдесницы, казаки северных округов не боялись открытой борьбы, выбирали атаманов,трясли царские устои, поднимая на бунт сломленное Запорожье. И теперь ониподдержали красные войска и, теснимые казаками низовских с кругов, отходили кграницам области. К концу апреля Дон был на две трети оставлен красными. Всвязи с этим явственно наметилась необходимость создания областной власти, вНовочеркасске был назначен сбор Временного донского правительства и делегатовот станиц и войсковых частей. На станичном сборе в числе остальных делегатов наКруг был выбран и Пантелей Прокофьевич; его сват, Мирон Григорьевич Коршунов,стал хуторским атаманом. 3 мая на вечернем заседании войсковым атаманом былизбран генерал Краснов. Старикам он был по душе георгиевский кавалер, многиеслужили с ним в японскую войну. Либеральную интеллигенцию удовлетворяло то, чтоКраснов не только генерал, но и как-никак писатель культурный человек. Офицеровпрельщало в Краснове прошлое: светский, блестяще образованный, бывший при двореи в свите Его Императорского Величества. В нем, выступающем с растроганным ивзволнованным лицом, принимавшим картинные позы, многие увидели отражение былоговеличия империи. Законы, предложенные Красновым, представляли собой наспехпеределанные старые. Даже флаг напоминал прежний: синяя, красная и желтаяпродольные полосы (казаки, иногородние и калмыки). Только герб в угодуказачьему тщеславию был новым. Между тем казаки воевали по-прежнему неохотно.Сотня Петра Мелехова продвигалась через хутора и станицы к северу. Красныегде-то правее шли спешно, не принимая боя. Петр, да и все казаки решили, что ксмерти спешить не имеет смысла. Однако на пятые сутки их догнало распоряжениештаба о расформировании сотни: из старших сформировывали в Казанке Двадцатьвосьмой полк, отдельно вызывали батарейцев и пулеметчиков, остальныенаправлялись в Арженовскую в Двадцать второй. Снова расходились пути братьев.Петра волновало настроение младшего Мелехова, в недавнем прошлом воевавшего настороне большевиков. Неохотное уверение Григория в соблюдении им верностиказакам не рассеяло сомнения, но только усилило непонимание между братьями, досих пор близкими друг другу.
Другойхуторянин Мелеховых Мишка Кошевой был снят с этапа благодаря мольбам матери инаправлен отарщиком. Жить в степи под открытым небом, вдали от войны иненависти поначалу нравилось Мишке. Душой он отдыхал, глядя на спокойнопасущиеся табуны лошадей. Сытая и беззаботная жизнь порождала такие же ленивыемысли: стоит ли дальше продолжать бой, справиться же могут и без него. Однако,постепенно трезвея, он стал осознавать, что засасывает его эта отрешенность отвсего, что не имеет он права в такое тяжелое время быть вдали от людей. И сталчаще наведываться Михаил к другому отарщику-соседу, казаку Солдатову, в полноймере живущему простой первобытной жизнью. Казаки сблизились, не раз вместесидели перед уютным костерком, деля добытую Солдатовым искусным охотником дичь.Как-то раз вывел Илья Солдатов Мишку на откровенный разговор чуть убийством неокончились чистосердечные Мишкины признания. Закрыл Кошевой рот на замок, а самрешил бежать из отарщиков во что бы то ни стало. В ту же ночь еще раз подвелМишку собственный голос: крикнул косяку лошадей, напуганных грозой, хотелуспокоить, да встревоженные лошади бросились на звук, чуть до смерти незатоптали. Месяц отслужил Михаил Кошевой на отводах, за примерную работу былотозван в станицу, затем направлен в штрафную сотню. На фронте пыталсяперебежать к красным, да следили за ним пуще глаза, и побег не удался. За времяледового похода (отступления из Ростова на Кубань) есаул Евгений Листницкий былранен два раза. Получил отпуск и, как ни хотелось побывать дома, остался в Новочеркасске,чтобы не терять времени на дорогу. Отдыхал он у своего однополчанина ротмистраГорчакова, ушедшего в отпуск одновременно с Евгением. Познакомился снеобыкновенно обаятельной женщиной женой товарища, Ольгой Николаевной. Непо-доброму завидуя голубиной чете Горчаковых, их взаимному огромному счастью,Листницкий увлекается Ольгой Николаевной. Его неотступные настойчивые взглядывынудили Горчакову пойти на откровенный разговор, а поскольку женщина она былаблагородная, воспитанница века минувшего, искренно предложила она Листницкомуостаться друзьями и прекратить это молчаливое домогательство. Вскоре Горчаков иЛистницкий покинули Новочеркасск, влились в ряды Добровольческой армии,готовящейся к масштабному наступлению. В первом же бою ротмистр Горчаков былсмертельно ранен. Перед смертью просил Евгения не оставить Ольгу Николаевну.Листницкий дал обещание товарищу жениться на вдове. Обещание свое выполнил,вернувшись в Новочеркасск после тяжелого ранения. К службе Листницкий был ужене годен: ему ампутировали руку. Выполнив приличия траура, Листницкий и ОльгаНиколаевна поженились. Все время ожидания Листницкий проводил в поисках в себекаких-то возвышенных чувств, прекрасно осознавая, что наряду с ними егонаполняет, возможно даже в большей степени, обычное плотское желание: онстрастно хотел обладать этой женщиной, случайно оказавшейся на его пути. Импо-прежнему правил разнузданный и дикий инстинкт «мне все можно».Осознавая гибель того дела, ради которого ходил на смерть, он спешил побыстреесвязать свою и Ольгину жизнь. Ольга Николаевна, безутешно оплакивая смерть мужаи не видя смысла в своем осиротевшем будущем, выполнила завещание Горчакова,высказанное в его последнем письме. Она вышла замуж за Евгения Листницкого.Первая же ночь, проведенная вместе, окончательно разделила их. Ольга былаоскорблена, Листницкий удовлетворен, счастлив. Теперь ему оставалось решитьтолько один, со временем все более тяготивший Евгения вопрос: как поступить сАксиньей. Поначалу решил продолжить с йен отношения, однако кровнаяпорядочность взяла свое, решил по приезде расстаться. Осунувшейся послезамужества, но все равно еще милой Ольге Ягодное понравилось своей тишиной,старик-отец согрел ее своим теплым отношением, своей немного старомоднойгалантностью. Среди дворни она сразу выделила красавицу горничную(«вызывающе красива»). С приездом молодой женщины все в домепреобразилось: прежде ходивший по дому в ночной рубахе старый пан приказализвлечь из сундуков пропахшие нафталином сюртуки и генеральские, па выпуск, брюки,ругался с Аксиньей из-за невычищенных утром сапог, кричал на деда Сашку занеопрятность. Сам он заметно помолодел, посвежел, удивляя сына неизменновыбритыми щеками. Аксинья же чувствовала близость развязки, с ужасом ждалаконца. Разговор с отцом подтолкнул нерешительного Листницкого к действиям.Несмотря на то, что беседа по душам с Аксиньей закончилась новой между нимиблизостью, ей было предложено поскорее покинуть Ягодное, взяв отступное.Удовлетворив свое и Аксинышо ненасытное желание, Листницкнй навсегда рассталсяс любовницей. К тому времени в хутор Татарский вернулся бежавший из пленаСтепан Астахов. Статный, широкоплечий, в пиджаке городского покроя и фетровойшляпе, был он совсем не похож на того хуторского Степана, которого раненымоставили казаки на поле битвы. Мишка Кошевой, встретив Астахова на дороге кхутору, не сразу признал в нем своего соседа, нежданно-негаданно приехавшего изсамой Германии, где, судя по внешнему виду и его рассказам, он неплохо проводилвремя, пригретый богатой вдовой-немкой. Первые дни Степан отлеживался в домеАникушки, редко показываясь из хаты. Навестил его и Пантелей Прокофьевич,слезно уговаривая заходить в гости. Спокойствие, с каким принял его Степан,старика Мелехова вдохновляло. Степан приглашение принял, к тому же Кошевой егопредупредил, что Григорий вернулся к жене, Аксинью оставил. Постепенно Степанутрачивал свою выдержку и спокойствие, возвращалась к нему привычная всемобщительность, менялась речь, до этого поражавшая хуторян своей вычурнойправильностью (он говорил как иностранец, медленно и тщательно подбирая слова):невидимая грань, отделявшая его от остальных казаков, стиралась. С Аксиньей онрешил помириться, вычеркнуть из памяти все прошлые обиды. Сначала послал вЯгодное с примирением Аннкушкину жену ей Аксинья велела передать отказ: живетсяей при панах хорошо и менять такую сытую и чистую жизнь на черную казачью онане намерена. Однако состоянием Степана поинтересовалась. Несмотря на отказ,Астахов во второй раз решил испытать судьбу и отправился в Ягодноесамостоятельно. Аксинья, которая уже была готова вернуться (и из панского домапросили ее уходить, и Степана жалко стало), вдруг, сама того не ожидая, сноваотказала Степану. Но уже на следующий день, собрав свои пожитки, ушла Аксинья вхутор, к мужу. Хутор жил суетливо, но глухо. Мыслями все тянулись к далекомуфронту, ждали черных известий о казаках. Казаки же воевали неохотно. В этовремя дома не хватало рабочих рук, женщины и старики не справлялись сповседневной тяжелой работой, от которой к тому же отрывали их назначения вобывательские подводы, доставлявшие фронту боеприпасы и продовольствие.
Красновзаигрывал с иностранными представителями. Устраивал банкеты и смотры, гдедемонстративно целовал своих казаков, а в это время шли расстрелы, продолжаласьбратоубийственная война. Еще в мае, выполняя пожелание майора германской армии,прибывшего в Новочеркасск представителем германского командования, Красновнаписал письмо, в котором заверял своих союзников в соблюдении полногонейтралитета и обещал не допускать на свою территорию «враждебныегерманскому народу вооруженные силы». Краснов гарантировал Германии правовывоза продовольствия (хлеба, кожевенных товаров, шерсти, рыбных товаров ипрочего), право на льготы в размещении капиталов по донским предприятиямпромышленности и торговли. Взамен же просил поддержки по устройствусамостоятельной федерации Доно-Кавказского союза, признать границы ВсевелнкогоВойска Донского, помочь разрешению спора между Украиной и Войском Донским,оказать давление на Москву, заставив очистить пределы держав Доио-Кавказскогосоюза. Это откровенно грабительское послание было холодно принято казачьимправительством. Наметились разногласия Краснова и с командованиемДобровольческой армии, которое расценивало союз с немцами как измену.Добровольческая армия отказалась от совместного похода на Царицын, а Краснов неподдержал предложения Деникина о слиянии армий и установлении единогокомандования. Чувствуя себя Наполеоном, он не собирался отдавать свою властьникому другому. Тем временем недовольство в рядах Донской армии росло. СотняГригория Мелехова вошла в полосу непрерывных боев. Превосходство казакиодерживали лишь потому, что противостояли им морально шаткие части изсвежемобилизованных красноармейцев прифронтовых земель. Но стоило вступить вбой рабочему полку, матросскому отряду или коннице, как инициатива переходила вруки Красной Армии. Первоначальное любопытство Григория, с кем же приходитсявоевать, кто такие эти московские рабочие, уступило место все возрастающейненависти и злобе. Это они, чужаки, вторглись в его жизнь, оторвали от земли.Такое чувство завладевало большинством казаков. Бои становились все болееожесточенными. Меньше брали в плен. Участились случаи расправ над пленными.Обычными стали грабежи: брали у заподозренных в сочувствии большевикам, у семейкрасноармейцев. Однако Григорию это было противно. С отвращением относился он кграбежу своих же казаков. За чрезмерную мягкость его даже отчитало начальство.Тем не менее, свою сотню он продолжал держать в строгости. Поразила его встречас отцом, приехавшим с обозом. Пантелей Прокофьевич с удовольствием отправлялсяс обывательскими подводами, перед этим заезжая к Петру, разживался там«товаром», теперь за тем же заявился и к младшему сыну. Григорий егооборвал, согласившись дать только винтовку. Однако хозяйственный ПантелейПрокофьевич, дождавшись утреннего отъезда сына, дочиста обобрал гостеприимныххозяев («твое мое богово...»), прихватив даже банный котел (едвадонес его в хозяйстве все пригодится!). Всех раздражала даже эта игрушечнаявойна (в боях с немцами выкашивались целые полки, а здесь один-два человекаурон). За любопытством и удивлением, за ненавистью и злостью пришло новоечувство безразличие. Григорий прекрасно понимал настроения казаков: отогнатькрасных за пределы земель Войска Донского и разойтись по домам, отстоять свое,а чужое казаку не требуется, за чужое казак голову класть не намерен. Он знал,что не будет никакой затяжной войны, что к зиме сломается фронт, исчезнет, таккак на пределе терпение казаков, все сильнее расходятся их пути с офицерскими,их интересы с интересами власть имущих. Три коня было убито под Григорием заодну осень, в пяти местах продырявлена шинель. С середины ноября началосьактивное наступление красных. Казачьи части все упорней теснили к железнойдороге. Наступил перелом, и Григорий отчетливо осознал, что раскручивающуюсяпружину отступления остановить уже не удастся. И как-то, исполненный радостнойрешимости, Григорий самовольно покидает полк. Он решает пожить дома иприсоединиться к отступающим войскам, когда те будут проходить мимо. ПетрМелехов, который служил в 28-м полку хорунжим, вместе с полком добрался доВешенской, а уже оттуда, не выдержав, сбежал домой. Почти все татарские казаки,бывшие на Северном фронте, вернулись в хутор. В ночь после возвращения Петра,расстроенного большевистскими выступлениями на митинге в станице Вешенской, вкурене Мелеховых проходил семейный совет. Никто не ждал милости от Советскойвласти по отношению к казакам-офицерам, поэтому решили отступать. Однако изхутора они так и не вышли. Оставить все добро, живность и тем более своихженщин на разорение красным они не могли. Григорий; не мог забытьизнасилованную казаками полячку Франю, Петр прекрасно помнил недавно расхищенные,растасканные по жердочке дома в захваченных казаками хуторах. Казачьябережливость взяла свое, решено было остаться. С радостью приняли это решениеМелеховы, а казаки хутора, узнав, что даже офицеры отказались идти в отступную,все как одни постановили, что и им сам Бог велел куреней своих не покидать. Ижизнь в хуторе потекла в своем обычном русле. Волновало только появлениекрасноармейцев. А они себя ждать не заставили. Красноармейцы толпой валиливдоль улицы, пятеро завернули к базу Мелеховых, остановились у них на ночь. Содним из них сразу не сложились отношения у Григория. Взбешенный убийствомцепной собаки, принадлежавшей Мелеховым, и необходимостью молчать при этом,Григорий с ненавистью провожал пожилого красноармейца взглядом. КрасноармеецАлександр Тюрников отвечал ему тем же, постоянно задирая и поддразниваяхозяина. Другой же, рослый и рыжебровый, своего товарища останавливал,одергивал. А когда ночью Александр привязался к Наталье, рыжебровый не выдержали присел комиссара. Александра Тюрникова увели, пообещав наутро устроить надним суд, а рыжебровый, оправдываясь за товарища, объяснил, что в прошлом году утого на глазах офицеры расстреляли мать и сестру, с тех пор и озверелкрасноармеец Александр Тюрнпков. Сам рыжебровып, прощаясь, подарил детямГригория по куску серого от грязи сахара, чем несказанно растрогал ПаптелеяПрокофьевпча, заставившего Наталью догнать красноармейца и дать ему в дорогупышку. В другой раз наведывались в хутор советские войска за лошадьми, но здесьхитрый Пантелей Прокофьевым выход нашел, забив под копыта копям по гвоздюхромают и все тут. Однажды едва не нарвался Григорий на красноармейские пули:на вечеринке в доме Аникушки от молодой казачки он узнал, что красныедоговорились убить казачьего офицера. Григорий бежал и, как волк, до утраскрывался, прячась в брошенной копне сухого чакана.
Фронтпрошел, отгремели бои. В хуторе Татарском установилась Советская власть,заправляли всем избранные на хуторском сборе Иван Алексеевич (председатель,«красный атаман»), Мишка Кошевой и Давыдка-вальцовщик. Оружие казакамвелели сдать, неподчиннвшимся расстрел. И зажил хутор своей горькой,придавленной жизнью. В начале мясоеда одну лишь свадьбу справили: Мишка Кошевойвыдал замуж сестру, да и то хуторяне удивлялись выбрал время. Слух пошел, чтоне так страшен прокатившийся фронт, как идущие ему вдогон по станицам и хуторамкомиссии и трибуналы: охраняли большевики свою власть, чиня расправы ирасстрелы бывших казачьих офицеров и атаманов, авторитет которых прививался вказачьей среде с давних времен. Не так добро, как жизнь нужно было спасать. Исобрался Петр Мелехов к своему бывшему однополчанину Фомину, в прошломдезертиру с немецкого фронта, теперь красному командиру. Собрался с подарками иподношениями жизнь свою выкупать. Гостинец выбирал тщательно, было из чего: ещена фронте хозяйственный в отца Петр награбил много разного добра, нередко самне понимая назначения диковинных ворованных вещей. Заступничество Фоминадействительно помогло позднее Мелеховым. На какой-то момент оно оторочило нетолько арест Петра, но и Григория, которого обоснованно Иван Алексеевич: считалодним из самых опасных людей для Советской власти. Арестовали в хутореТатарском семерых стариков. В их числе оказались бывший атаман, сват Мелеховых,Мирон Григорьевич Коршунов и Сплин Иван Авдеевич (прозванным в пароде за своивечные выдумки Брехом, так и звали Лвдеич Орех). Всех семерых расстреляли.Ужаснулись хуторяне, забурлили. Все понимали, за что расстреляли Коршунова,хоть и жалко его и вдову с осиротевшими детьми. Знали хуторяне, что не мог онмириться с властью бедняков. Работники, чьим трудом он наживался, разбежались вдевять раз уменьшился посев. Работать на землю шел Коршунов не в удовольствие,а по привычке: руки его опустились, хозяйство разорялось; душа изболелась засына, который неизвестно где пропадал в отступном. Не скрываясь, агитировал онпротив новых начальников, призывал хуторян (а однажды и смертельно напуганноготакими речами Пантелея Прокофьевича) к восстанию. Ненависть новой власти к таким,как Коршунов, была понятна. Казаки, сами воины и захватчики по обязанности, нераз чинили расправы на завоёванных землях. Однако не понимали они вины АвденчаБреха, Кашулипа, Майдаииикова, Богатырева или Королева, таких же, как онитемных, неграмотных тружеников. В это время в хутор возвращается постаревший,осунувшийся Иосиф Давидович Штокман. Следа не осталось в нем от тихого,спокойного слесаря: научился он и складные речи вести, и завлекать людей своимпримером, научился быть жестоким и непримиримым с врагами власти, за которуюсам готов жизнь положить. Очень хуторское правление нуждалось в таком человеке,потому так и обрадовались сто появлению Иван Алексеевич и Мишка Кошевой. Однаконе все начинания Штокмана проходили па хуторе. Так, Осип Давидович толькораспугал собрание казаков предложением распределить кулацкое добро по самымбедным казацким семьям: казакам чужого не надо свое б не отобрали. Иразбежались казаки с собрания врассыпную, только бы ноги унести. Именно Штокмануказал на ошибочность отвода-ареста Петра, Григория и Пантелея ПрокофьевичаМелеховых. Два офицера, сражавшихся против Советской власти, и делегат Кругасамые страшные враги (слишком уж уважают их хуторяне, а так как их двор всегдабыл одним из самых зажиточных, то ясно, что сами они добровольно со своимдобром пе расстанутся). Однако арестовать Мелеховых сразу пе удалось: Петр иГригорий ушли с обывательскими подводами, а отец их лежал в тифу. Не успелПантелей Прокофьевич окончательно оправиться после тяжелой болезни, как пришелмилиционер и арестовал его, дав на сборы десять минут; А через два дня вернулсядомой Григории. Однако Петр, сообщив ему об аресте отца, развернул коняГригория с база. И снова Гришка Мелехов почувствовал себя загнанным зверем.Схоронился он у дальнего родственника на хуторе Рыбном, где прожил двое суток.Здесь и застало Мелехова казачье восстание. Не дослушав пламенной речи старикаагитатора, вскочил Григорий на своего коня. Бешеной радостью заходилось сердцеказака, казалось, только сейчас обрел он истинный путь, и от яростной этойрадости, помимо его воли, рвался наружу повизгивающий клокочущий хрип. Все былорешено и взвешено, пока длинными утомительными днями отсиживался Григорий вкизячном логове, будто и не было за его плечами боев на стороне большевиков,будто не он разбивал карательным отряд Чернецова. Теперь он точно знал своихврагов это те, кто стал врагом всему казачеству, кто покусился на его свободу иземлю, кто осиротил их курени, войдя без боя, грабил и издевался над их женами.Бешенство возрастало в Григории с каждым стуком конских копыт. Надо биться стем, кто хочет отнять его жизнь. Подобные чувства переполняли большинствогорячих казацких голов. Биться насмерть с русскими мужиками, вырывать у нихтучную донскую: землю. Трепещущее противоречие: «Богатые с бедными, а неказаки с Русью...» быстро затихало под жгучей обидой. Пустили, попробовалихватит… Первым восстал хутор Красноярский Еланской станицы: решили казакипосле очередного ареста отстоять своих стариков («с ними расправятся, апотом и за нас возьмутся»). Пошли в бой вооруженные кто чем: от винтовкидо вил и дрючков. Повстанческим отрядам катастрофически не хватало боеприпасов,но казаки до конца бились, отстаивая свое. Многие осознавали близость своегопоражения: с одной стороны фронт (развернется и раздавит всей мощьюмалочисленных невооруженных повстанцев), с другой обольшевиченная насквозьВоронежская область.
Безособой организации сотни формировались по хуторам и вступали в бой, никак несвязанные между собой. Затем, когда восстание разлилось по всей Области ВойскаДонского, была сформирована структура власти. Вопрос этот мало волновал боевыхказаков: они сохранили советы, окружной исполком, даже оставили некогдаругательное слово «товарищ» старая форма обрела «новоесодержание». Был выдвинут лозунг: «За Советскую власть, по противкоммуны, расстрелов и грабежей». Расстрелов действительно не было,расправлялись с коммунистами и им сочувствующими иначе. Не вспомнит историяболее страшных и жестоких расправ. Так, командира карательного отряда Лихачева,захваченного в плен отрядом Григория, по дороге в Вешенскую конвоиры-казакиизрубили шашками, сначала долго издеваясь над большим, красивым телом (выкололиему глаза, четвертовали, отрубили нос, уши). Мишку Кошевого однохуторяне чуть незакололи вилами, как дикого зверя, и вынужден он был бежать под прикрытиемночи, как когда-то бежал из Татарского Григорий. В плен не брали ни с той, ни сдругой стороны: казаки от все возрастающей ненависти и осознания собственногобессилия, красные с целью полнейшего разгрома казачьего бунта, без возможногоповторения. Погиб от рук Мишки Кошевого Петр Мелехов, сдавшийся на милостьпобедивших его красноармейцев. Участвовали в том бою все жители хутораТатарского (старики, женщины, дети). Дарье даже удалось выстрелить из мужнинойвинтовки. Все они стали свидетелями гибели своих братьев, отцов и мужей. Непроходит для казаков такое бесследно. И вот уже они, умело настроенные гонцамиповстанческого правительства, вершили суд на группой арестованных коммунистов,среди которых был и Иван Алексеевич Котляров. Красноармейцев пропустили черезхутора, как в старину через строй пропускали солдат, добили их в хутореТатарском. Началось с убийства Котлярова: из-битый до полусмерти, он долгоискал в толпе хуторян знакомое лицо, чтобы попросить увести жену и сына, увиделлицо Дарьи Мелеховой, выдвинулся к ней. Тут-то все и произошло: кто-то вложил вруки женщины винтовку. Разгорячась от всеобщего, на нее обращенного внимания,от бабьего неуемного тщеславия, подняла она винтовку и выстрелила в упор.Хрипящего в предсмертной агонии Котлярова добил вахмистр-конвоир. Григорий, докоторого дошло известие о сдаче Сердобского полка, заспешил на спасение своихсоседей Кошевого и Ивана Алексеевича. Он знал, что они были свидетелями смертибрата, хотел уберечь их от смерти, а заодно и выяснить, кто же убил Петра. ВТатарский он опоздал. Дома его встретила перепуганная Дуняша, она и рассказалаему о гибели Котлярова от руки Дарьи. Ильинична ушла из дома, не желаяоставаться рядом с женщиной-убийцей, а сама сноха лежала пьяная на полу, спала.Желание убить захлестнуло Григория, от отвращения он пихнул ее ногой и уехал схутора, даже не повидавшись с матерью. Мелехов тяжело переживал смерть брата,не ожидал он, что придется вот так рано навсегда им распрощаться. По щекемертвого уже Петра вдруг скатилась слеза, вздрогнул Григорий, но потомдогадался, что это растаял в теплом курене снег. С этого момента ГригорийМелехов, получивший повышение по службе (он уже командовал целой дивизией тоесть занимал генеральскую должность), не знал удержу в бою. В любой схватке,начиная с момента, когда вскакивал он на копя, Григорий преображался, сознание,ум отключались, выступало какое-то интуитивно-звериное чувство оно и руководилобоем до конца. Григорий часто сам вел своих казаков в атаку, по примеру красныхкомандиров не прятался за спины своих подчиненных, но с каждым боем вес меньшежизненной силы оставалось в его сгорбленной исхудавшей фигуре. Как-то,вызванный в Вешенскую на совещание к двадцативосьмилетнему командующемуКудннову, встретил он холеного подполковника Георгидзе, помогающего молодомубоевому офицеру Кудинову в составлении тактических маневров армии. Тут изакралось в душу Григория сомнение, начал он понимать, чьими руками было затеяноэто предательское для простых казаков восстание в тылу красных. Казакам быловедь одинаково не по пути как с большевиками, стремившимися уравнять их сбезземельными мужиками и рабочими, так и с белыми офицерами, развязывающимивойны лишь с целью собственного обогащения. И теперь твердо понял Григорий, чтооказалось казачество между двух жерновов с одной стороны красные, которыеникогда не простят этого бунта, а с другой расплата от белогвардейцев, которыеникогда не забудут оставленного большевикам фронта и жизни хуторов подСоветской властью. И нет у казака выбора. Осознавая постепенно все это, запилГригорий. За четыре дня непрерывных гульбищ он заметно осунулся, обрюзг, вглазах начал просвечивать огонек бессмысленной жестокости. Предложил ему как-тоПрохор Зыков (всегдашний устроитель Григорьевых гуляний) отправитьсяповеселиться к молодой красивой казачке. Здесь друзья вывели Мелехова наоткровенный разговор, уговаривая одурманенного самогоном Григория решиться напереворот (не устраивало казаков снова отдаться во власть золотопогонников, кчему привел в конце концов их нерешительный Кудннов). Григорий разговор пресек,так как научился понижать больше, чем простой необразованный казак: сейчаснедопустимы никакие разногласия в рядах повстанцев сомнут как нечего делать. Ипродолжал воевать, все больше зверея от собственного бессилия что-либоизменить. В одном бою под Климовскон рванул Григорий в обычном своембессознательном состоянии на беспрерывно строчащие красноармейские пулеметы. Вкакое-то мгновение почувствовал, что сотня его не поддержала, что несется он вбон совершенно один. Но остановиться же было уже никакой возможности. И,жестоко изрубив четырех матросов, бросился вдогон за пятым, да перехватилиМелехова подоспевшие казаки: за углом бил вовсю другой пулемет, а чудо может неповториться. Григорий бился в истерике, жалел, что не всех дорубил; вдруг упалс коня и, рыдая, стал кататься по земле и умолять убить его. Даже гибель братаи многих друзей не смогла развить в Григории топ сознательной жестокости,которой гордились другие казаки. Не мог он так же холодно перерубать безоружныхпленных, как делал это однорукий Шамиль (осматривая свою «работу» сдругими казаками, повторял: «Из трех шестерых сделал»). По-прежнемуотсылал взятых в плен в штаб, раз попытался расправиться, да и то какал-товдруг всколыхнувшаяся жалость заставила отменить собственное приказание.Мучился Григорий от этого двойственного чувства все больше и, до конца выжатыйвойной, заболел, выпросил отпуск и уехал в хутор. Перед отъездом успел Мелеховсовершить еще один странный поступок: услышав о беспрерывно продолжающихсяарестах в Вешенской семей ушедших с красноармейцами казаков, ворвался в тюрьмуи, угрожая оружием, распустил всех напуганных женщин, стариков и детей,справедливо полагая, что не с ними сейчас воюют его товарищи.
Пятьдней прожил в Татарском Григорий. За это время успел он посеять себе и тещенесколько десятин хлеба и собрался в дорогу только тогда, когда пришел в хуторстосковавшийся по хозяйству отец. Третье возвращение Григория на родную землюбыло самым безрадостным. Наталья, наслышаиная о его гуляньях, встретила мужасдержанно, холодно. Не смог он объяснить ей всей глубины своих переживаний, несмогла Наталья понять страшных признаний своего мужа. Разговор с дедомГришакой, к которому решил обратиться за советом, еще более запуталмалограмотного казака. Дед цитировал ему Библию, убеждая Григория, что ведет онвойну неправую, что грех восставать даже против такой власти антихристов,убивать своих братьев. Шел от него Григорий, не замечая за своей болью никрасоты несказанно расцветшей по весне природы, ни упоительного желания иготовности к плодородию и изобилию, которым было наполнено высокое и гордоесолнце. Бросился Григорий от отчаяния за последней помощью к женщине, кАксинье. Снова завязалась их жизнь в крепкий узелок. Но и эта возобновленнаясвязь не принесла ничего, кроме всколыхнувшейся Аксиньимой надежды. СтарикМелехов хоть и заметил дурные действия Гришки, да не смог, как раньше, пресечьих, пройдясь по крутой спине сына чем попадя. Не мог он, Пантелей Прокофьевич,бывший всего-навсего в чине урядника, поднять руку на генерала, даже если тот ибыл его сыном. А жизнетворящая сила брала между тем свое. Необыкновеннопохорошела Дуияша: уже не мог себе представить Григорий, что вот эта статнаяказачка бегала когда-то по базу, и бились по ее спине смешные тоненькиекосички. Быстро оправилась от смерти мужа Дарья. Снова подкрашивала свои черныекрутые дуги бровей, принаряжалась, выхаживала перед Григорием по горнице,плавно разворачиваясь своими крутыми бедрами. Не давала ехидная Дарья Григориюпокоя. Жизнь брала свое, только Григорий, вычерпанный войной, не мог ужеощущать всей ее прелести, потому и улыбнулся на слова матери, умолявшей его омилосердии к врагам. Практически не восстановив душевных сил, уехал он обратнов дивизию. К этому моменту восстание замкнулось в границах Верхне-Донскогоокруга, становилось ясно, что долго защищать родные курени казакам не придется:Красная Армия развернется с Донца и раздавит повстанцев. Командование особенноопасалось массового дезертирства в момент полевых работ. Тогда-то и произошлособытие, временно поднявшее настроение Донского командования: на сторонувосставших перешел Сердобский полк под руководством бывших офицеров царскойармии штабс-капитана Вороновского и поручика Волкова. Полк этот был сформировансплошь из саратовских крестьян поздних возрастов. До солдат доходили слухи,явно не способствовавшие поднятию их боевого духа. Воевали они вяло, чащесдавая свои позиции. В такой среде расцвела буйным цветом контрреволюция,развертывание которой не мог предотвратить слабохарактерный, не имеющийникакого влияния на солдат комиссар. Приставший к этому полку Штокман ощутилнастрой красноармейцев и после разговора с комиссаром отослал Мишку Кошевого вштаб с донесением. Сделал он это поздно, на следующее утро полк был окруженказаками, и солдаты добровольно сдались, большинство вместе с оружием. Штокманазастрелили на митинге, на котором и было принято решение о сдаче, остальныедвадцать четыре коммуниста полка были арестованы, а Мишка Кошевой спасся толькоблагодаря заданию Штокмана. Даже эта победа не имела уже никакого значения вобщем ходе истории казачьего восстания. Чувствуя близость поражения, Кудинов,втайне от казаков, пошел на соглашение с командованием Добровольческой армии.Залетали аэропланы, поставляя бунтарям оружие и вести от казаков, находящихся вотступе. Решено было потихоньку перебираться на другую сторону Дона, что ипосоветовал Григорий своей семье, передав это через Прохора Зыкова.Одновременно Зыков выполнял и другую просьбу Григория: он должен был вызвать вВешенскую Аксинью. Твердо решил Мелехов перед окончательным разгромом казаковсоединить свою судьбу с этой женщиной и с ней уже дожидаться конца. Ильинична иНаталья уйти из хутора, как наказывал Григорий, не смогли: Наталья тяжелозаболела, лежала в горячке, а свекровь не могла бросить любимую невестку. ЗаДон перебрались Дуняшка с детьми и Дарья. Пантелей Прокофьевич поджидал красныхсреди хуторских пластунов под Татарским. Аксинья, собрав свои пожитки,приехала, как и приказывал ей Григорий, в Вешенскую, где остановилась поначалуу своей тетки. Не смогла Аксинья изменить огромному своему чувству, сбежала отмужа, не выполнив обещания «не уйду». 22 мая началось отступлениеповстанческих войск. Население хуторов в панике устремилось к Дону. В Вешенскойпрохода не было от огромных подвод, доверху забитых казацким имуществом. Нежелали старики расставаться с нажитым добром, тащили за собой одежду, хомуты,стулья, даже скот. В этой неразберихе не сразу Григорий разыскал свою любушку,а встретив, закрылся с ней у себя и два дня не отзывался ни на какие посылыКудинова. На третий день из-за отъезда Григория на хутор проведать своихпроизошла у них размолвка: Аксинья заявила свои права на него, отказаласьпринять обратно, если поедет навещать семью. Мелехов молча вышел во двор, селна коня. Решил наведаться в хутор и Мишка Кошевой. Но не просто за новостями, ас расплатой. Долго после гибели Ивана Алексеевича и других красноармейцевлелеял он эту мысль. И вот теперь при полном параде заявился Кошевой жечь домаврагов Советской власти. Некому было оказать ему сопротивление, хутор стоялосиротевший, брошенный. Двери и окна домов, прежде по-хозяйски крепко сомкнутые,теперь были распахнуты настежь, ни детского гомона, ни казачьего говорка нераздавалось за стенами и на улицах Татарского. Навестив пустой дом матери,убедился Мишка, что ждала его бедная женщина до последнего. Переоделся вприготовленное заботливой матерью тщательно заштопанное, но безупречно чистоебельишко и пошел по хутору, оставляя за собой горящие курени. Был у Мишкиприпасен по такому случаю целый список, одним из первых в нем значился домпокойного Мирона Григорьевича Коршунова. Встретил Мишку только дед Грншака,почти выживший из ума: вроде и не собирался Мишка воевать с немощным стариком,да разозлился на упрямого казака, не желающего покидать родного дома, изастрелил его. Брезгливо обойдя труп, прошел в горницу и запалил дом. Но нетолько с целью отмщения приехал тщательно принарядившийся красный казак МишкаКошевой. Надеялся он встретиться с Дуняшкой Мелеховой, мысли о которой пронесон через все фронты и битвы. Но у Мелеховых застал он только Ильиничну. Сказал,что скоро собирается засылать сватов к Дуияше, так как любят они друг друга. Назамечание Ильиничны, что не ко времени этот разговор, Кошевой гордо ответил,что самое время, а вот со сватами пока подождет. На этом разговор закончился, иИльинична ушла в дом, даже не попрощавшись с нахальным хлопцем.
Книга четвертая
Часть седьмая
Повстанческаявойна помогла Добровольческой армии не только восстановиться послепродолжительных и безрезультатных боев с Красной Армией, но и подойти косуществлению давно разработанного командованием плана прорыва красных войск исоединения с восставшими казаками. От повстанцев требовалось только еще немногозадержать красноармейцев у Дона, не давая им переправиться на другой берег.Поэтому сотня татарцев, закрепившаяся в траншеях по левую сторону Дона, упорноотсиживалась, не давая готовым к бою красноармейцам ни единого шанса напереправу. Жизнь траншейная текла тихо, с редкими перестрелками, с рыбнойловлей Христони и мирными посещениями жен, приходивших подкормить вояк ипочинить им одежду. Степан Астахов, прослышавший о переезде жены в Вешки, знаятакже, что там обитает и Григорий, решил в очередной раз испытать судьбу ивызвать Аксинью к себе под Татарский. Услышав от хуторянина, прибывшего вВешенскую с поручением, об угрозах мужа, Аксинья быстренько собралась иотправилась к Степану с гостинцами. Честно выполняя свои супружескиеобязанности, чувствовала несчастная женщина не только равнодушие к мужу, попочти отвращение, которое могло перерасти в ненависть, но тут пересилиловеликодушие Степана, ни словом не упомянувшего о Григории Мелехове ивозобновившейся связи. Стирая мужнино белье, вспоминала Аксинья своего Гришку,да не таким, какой он стал после четырех лет воины, а прежним молодым инеопытным, и от этого чувствовала Аксинья к нему еще большую любовь, к которойпримешивалось чувство материнской нежности. На обратном пути в Вешенскую,отойдя на приличное расстояние от боевых траншей, когда звуки природыокончательно пересилили звуки войны, на открытой поляне присела Аксиньяпередохнуть. Прислушиваясь к сокровенному звучанию мира, отыскала потомительному и сладостному аромату цветок ландыша. Оставаясь по-прежнемублагоухающим и нежным, ландыш заметно поддался будущему увяданию, и, перебираямаленькие беленькие чашечки, снизу уже сморщенные и почерневшие, непонятнопочему вспомнила Аксинья всю свою прожитую жизнь, а вспомнив, всплакнулагорько: видно, стара стала, станет ли женщина смолоду лить слезы оттого, чтосердце схватывает случайное воспоминание. Устав от своих переживаний, смореннаялесной тишиной, уснула Аксинья под открытым небом. Разбудил ее молодойсловоохотливый казак. Подвергшись нешуточному нападению, происшедшему посленескольких оброненных вроде бы мирно слов, Аксинья дала твердый отпор, ноотбиться смогла только после того, как назвалась женой Григория Мелехова. В этуже ночь красные прорвали фронт возле хутора Малого Громчонка. Удалось им этопотому, что казаки все перепились, под ударом красноармейцев впали в панику ибежали вместе с навещавшими их бабами. Паника передалась и другой сотне,Татарской, останавливать которую пришлось самому Григорию. Сделать этооказалось не так легко, татарцы валили напрямик к лесу, не обращая внимания наредкий пулеметный огонь. Взбешенный Григорий приказал пороть хуторян плетьми исам с размаху рубанул плетью по мокрой от пота Христониной спине. Другогостремительно убегающего казака, сутуловатая фигура которого показалась Мелеховузнакомой, удалось остановить одним крепким словцом да угрозой зарубить.Оказался это родной отец, остановило его оскорбление, выскочившее из устнепочтительного сына. Оправдания Григория, что невозможно было узнать ПантелеяПрокофьевича, бежавшего неутомимо и резво, последнего только еще большеразъярили: Однако, спустя несколько минут среди успокоенных стариков ПантелейПрокофьсвпч уже с гордостью вспоминал своего геройского сына, сумевшего такловко навести порядок. Оскорбление было забыто, тем более что выговорправильный и сделан старшим по чину генералом. В Вешенской тем временемприготовились к отпору карательного красноармейского отряда. Своевременноизбавились от пленных, отправив их в Казанскую. Из ста пятидесяти человеквторой партии (первую, отправленную днем раньше, казаки истребили полностью) доКазанской добралось лишь восемнадцать человек. В одном из хуторов бабы, встретившиеэтапных на дороге, заступились за молоденького цыгановатого красноармейца,якобы сошедшего с ума. Дородная казачка, мать трех погибших сыновей, накормилабойца и, раскрыв его хитрость, спасла, отправив в тыл в сопровождении своеговнука, прекрасно знающего местность. Как все матери, она ненавидела войну исчитала своим долгом остановить это братоубийство. Татарский, в которомоставалась Ильинична с ребятишками и выздоравливающей после тифа Натальей,казаки отбили. Вернулся домой Пантелей Прокофьевич, первым деломпоинтересовавшийся, насколько пострадало его хозяйство. Наведался проездомГригорий.
Темвременем началось воссоединение повстанцев с Добровольческой армией. Нерадовало оно казаков обеих сторон: армейцы не могли простить оставленного фронтаи отказа идти в отступление, а повстанцы не хотели возврата к старому жизни подофицерами. Соединялись разоренные, навоевавшиеся, обносившиеся казаки сразжиревшими па союзнических поставках бывшими сослуживцами, втайне и явноненавидя друг друга. Не у дел оказался и бывший генерал восставших казаковГригорий Мелехов. Не вошел он в офицерскую «семью»: манеры и характерподкачали. С банкета в Вешенской в честь воссоединения, наслушавшись бравыхречей пьяных офицеров, угроз да упреков в адрес бежавших с фронта казаков,Григорий ушел разозленный. Отправился к Аксинье и там столкнулся со Степаном.Тягостно затянувшийся вечер прервал Прохор Зыков, пришедший за Григорием поприказу Кудинова. Григорию пришлось уйти, так и не выяснив отношений сАксиньиным мужем. Перед отправкой на фронт навестил Мелехов свою семью вТатарском. Странным показалось Григорию это четвертое возвращение домой. Послехолодного приема в предыдущий приезд Наталья теперь была неожиданно ласкова ивозбуждена. Впервые почувствовал Григорий тягу к жене и детишкам, от ихнеобыкновенного запаха (волосы детей пахли солнцем, травою и чем-то ещенестерпимо родным) долго не мог оторваться Григорий. Вдруг показался он себебесконечно чужим в этой мирной обстановке. Заметил Григорий, что хозяйство ужеперестало волновать и отца, его заботила лишь мобилизация, точнее, возможностьее избежать. Видно, опустились руки у деда Мелехова, понял он невозможностьналадить жизнь по-старому. Все выходило из-под контроля Пантелея Прокофьевича:Дуняшка, несмотря на запрет, продолжала сохнуть по Мишке Кошевому; Дарья, несломленная никакими жизненными напастями и бедами, постоянно перечила свекру,все более отходя от хозяйства и опускаясь на глазах; Григорий продолжализменять верной и любящей Наталье. Ни над чем уже не властен становился старикМелехов, ничего не мог он изменить и исправить. На этот раз Григорий покидалхутор со странным, смешанным чувством к своей жене. Только теперь он в полноймере ощутил всю силу ее любви (потрясенная лаской мужа, его нежданным вниманием,Наталья однажды в первый и последний раз наклонилась и поцеловала его черную,пропахшую лошадиным потом руку), только сейчас начал задумываться о своихдетях, таких близких и родных. Провожая отца, Мишатка любимец всей семьирасплакался, прося, чтобы вместо отца на войну отправили деда. Никогда еще непокидал он хутор с таким тяжелым сердцем, как в этот раз. Воспоминания обАксинье ушли куда-то, отодвинутые новым, не испытанным до этого желаниемсемейного счастья. Дня через три после отъезда Григория вернулся в хутор МитькаКоршунов. Приехал он с двумя своими сослуживцами по карательному отряду: спожилым калмыком и пропойцей Силантием Петровичем, казачком Распопинскойстаницы. Видно, знатно служил Митька Коршунов белогвардейцам в карательном отрядеПрянишникова: за зиму дослужился до вахмистра, а потом получил чинподхорунжего. Разжирел на казенных харчах, раздобрел. Горд собой был МитькаКоршунов: добился и он офицерского чина, да не так, как Григорий Мелехов рискуяв бою своей головой, другие качества требовались для этого в карательныхотрядах. А качеств этих у Митьки с детства было хоть отбавляй: свойственная емужестокость не только нашла себе достойное применение, но, ничем неостанавливаемая, чудовищно возросла. Навестил Коршунов родное пепелище(волнение на мгновение промелькнуло в кошачьих глазах, да и исчезло).Постоловался у свата Пантелея Прокофьевича и, выведав, что семья Мишки Кошевого(спалившего дом Коршуновых и в бешенстве убившего деда Гришаку) находитсяздесь, в хуторе, ни слова не говоря родственникам, отправился со двора всопровождении своих сослуживцев. Спустя время до Мелеховых донесся слух обесчинстве, совершенном тремя опытными карателями: они вырезали всю семьюКошевого старуху мать и детей (по словам Аннкушкиной жены, ставшейсвидетельницей расправы, кровь лилась из-под дверей). Пантелсй Прокофьевнчпалача в дом не пустил. Наталья брата защищать не стала: казакам противна былатакая бессмысленная, нечеловеческая жестокость. После отъезда карателей похутору ходили неделю толки. Большинство осуждало расправу над семьей Кошевого.Убитых похоронили, хатенку забили досками покупателей на пес не нашлось. Ещедолго потом детишки боялись играть вблизи этого страшно молчащего дома. Потомнаступил степной покос, п недавние события забылись.
Заработу принялись Мелеховы всей своей оскудевшей семьей. Вернулась наодиннадцатый день из обывательского обоза Дарья, пригнав необходимых в работебыков. Не было старикам сладу со старшей снохой, а после неожиданной награды ивовсе Дарья от рук отбилась. Случилось это в самый разгар полевых работ.Приехали в хутор командующий Донской армии генерал Сндорип с союзниками.Оторвав людей от работы в самый покосный день, проговорили они свои громкиеречи да стали награждать казачек за геройский поступок убийство пленныхкрасногвардейцев. Давали Георгиевский крест и пятьсот рублей. Первой в этомсписке значилась вдова убитого в марте хорунжего Мелехова. Покорила всех своимбоевым видом веселая вдовушка, Возвратясь домой, денег она свекру не отдала, сославшисьна то, что если б деньги предназначались семье погибшего, то это было быоговорено в приказе. Пантелей Прокофьевич, и без того разочарованный видомсовременных генералов (они и на генералов-то не похожи вовсе: ни тебеаксельбантов, ни наград), спорить со снохой не стал, хотя всех и удивил отказДарьи. Разъяснилось все позднее, когда Дарья, побывав в городе, призналасьНаталье, что заразилась в обозе от офицерика сифилисом, что лечиться ей никакневозможно и решила она покончить собой, сначала порадовавшись на эту вдругзасиявшую всеми красками жизнь. Просила она сообщить обо всем Ильиничне (самойсовестно) и ни в коем случае не ставить в известность свекра. Женщины, соблюдаявсе меры предосторожности (выделив Дарье отдельную посуду и не подпуская к нейребятишек), твердо держали данное невестке слово. Томимый неяснымипредчувствиями и тоской, вернулся Григорий на фронт. Особое безразличиеовладело вдруг Мелеховым. Его начальник штаба, Копылов, хотя с виду человексугубо штатский, дело вел умело и быстро наладил отношения с Григорием. Однакои он (ученый) попрекал Григория плохими манерами, безграмотной речью, указывална резкое отличие Мелеховаофицера от офицеров Добровольческой армии, называлГришку чуть ли не большевиком, а после стычки того с генералом Фицхелауровым ивовсе перестал с Григорием общаться. Объясниться им так и не удалось: Копыловаубили в первом же бою. Для Григория этот боя стал знаменательным: он впервыеуклонился от прямого участия в сражении. Не повел казаков под обстрел большевистскихбатарей, не из трусости просто чтото сломалось в этот момент в ГригорииМелехове, командире казачьей дивизии, с предельной ясностью он осознал всюникчемность происходящих событий. То ли разговор с Копыловым, то ли скандал уФгщхелаурова, обвинившего Григория в бездарном командовании казаками, а можетбыть, и то и другое было причиной такого настроения Григория. Но теперь онотчетливо понял, что примирить казаков с большевиками ему не удастся., аслужить офицерам, презирающим его, враждебным по духу, которых он сам не уважалтоже больше не хотел. На место убитого Копылова прислали к Григорию новогоначштаба полковника Андреянова. Пожилого курносого офицера с мальчишескиоттопыренными ушами и сединой на висках, по-стариковски болтливого и к тому жетрусливого, Григорий невзлюбил с первого взгляда. Дальше сто неприязнь тольковозрастала. Как-то, придя в штаб, попал Григорий на допрос пленногокрасноармейского командира. Он оказался мобилизованным Орловским губвоенкоматомбывшим офицером царской армии. Несмотря на это, на вопросы, касающиесярасположения и количества красноармейских частей, участвовавших в боях,отвечать наотрез отказался. Григорию очень понравилось, с каким достоинствомдержатся весь допрос офицер-враг. Развеселило его и порадовало еще больше, какудачно был поставлен на место Апдреянов, как смешон в бессильной злобе посравнению с пленным, безоружным, но спокойным. Под конец оказалось, чтополковник к тому же сам себя обезоружил: он угрожал командиру красноармейцевразряженным, давно нечищеным револьвером Григорий от расстрела, пленного спас,здраво рассудив, что расстрелять надо того, кто выдал свое командира, чтобы начужом примере научить казака верности. На замечание начштаба, чтоофицеров-большевиков надо истреблять без сожаления, что они в Добровольческойармии всегда пускали таких в расход, Григорий ответил, что он привык убивать вбою, а пленных без нужды не стреляет. Сам напрашиваясь, Григорий с радостьюпринял разжалование в сотники. Дивизию его расформировали, пробудив тем самым мутнуютревогу возмущение среди уважающих командира казаков. Однако не успел Григорийдобраться до пункта нового назначения, как вырвали его с фронта новым страшнымизвестием с хутора. Может, Григорий и не вспоминал уже о горько своей ибесплодной любви к Аксинье Астаховой, да люди такого не забывают. Дарья, вотместку за несчастно прожитую разгульную свою жизнь, из зависти рассказаларасцветшей после отъезда мужа Наталье, что стала однажды сводницей вГригорьевой связи с Аксиньей, а потому точно знает что отношения ихпродолжаются. Наталья нашла подтверждение этим словам и своим предчувствиям усамой Астаховой. И решилась женщина на глубоко противный ее природе поступоквытравить ребенка, которого ждала от Григория. Ильинична не успела остановитьвзбесившуюся сноху. Наталья умерла от начавшегося кровотечения, наказав Мишуткепередать отцу поцелуй и просьбу, чтоб не забывал детей своих, жалел и любил их.Сообщение о гибели жены снова привело Григория в родной дом. По дороге домоймногое передумал Григорий за два долгих дня. Нещадно гнал он коня, привыкшего кхозяйскому вниманию и бережному отношению, стараясь уйти от одолевавших егомыслей. В спутники взял с собой Прохора Зыкова, развлекал то воспоминаниями опрошедших войнах, о выигранных сражениях. Но чем ближе приближались шеи кхутору, тем мрачней и молчаливей становился Григорий. Узнав от Ильиничныправду, помрачнел еще больше. Если бы Наталья, взяв детишек, ушла, какгрозилась свекрови, из дому, если бы умерла там, отягощенная ненавистью излобой к мужу, Григорий, может, и не стал бы так страдать. Его больувеличивалась от сознания того, что Наталья, умирая, простила его, чтопоследние ее мысли были о нем, горячо любимом муже. Это отягощало его совестьнемым укором. Осознав, что именно Аксинья стала виновницей смерти Натальи, онпочувствовал к ней отчужденность, а затем и возрастающую злобу. Аксинья,прекрасно понимая переполнявшие o Григория чувства, старалась встреч с милымизбегать, на глаза ему не попадаться. Даже работа, по которой соскучилсяГригорий, не могла избавить его от обуревавших тяжелых мыслей. Посреди покосавдруг бросал косилку, садился на коня и мчался к детям, по которым вдругначинал скучать. Дом, горница все с детства родное вдруг изменилось, опустелопосле смерти Натальи. Вещи, предметы еще хранили ее запах, порядок, еюустановленный, и тем все более усиливали гнетущую Григория тоску. Он занялсясовсем уж позабытым делом: стал мастерить игрушки для своих детишек. Однаконикакие игрушки не могли завоевать сердце разбушевавшегося Мелехова-младшенького:отец не успел появиться, как снова в поле собирается. С обещания Григория взятьв поле на покос Мишатку, началась крепкая дружба отца с сыном. Григорий уезжаетс хутора Татарского на фронт, так ни разу и не поговорив с Аксиньей. Толькооднажды повстречались они на проселочной дороге, но у Григория на коне сиделМишатка, к тому же ни сам Мелехов, ни Аксинья особого желания к разговору невысказали. По пути к фронту все больше казаков встречали Григорий и Прохор,верный спутник Мелехова. В основном это были дезертиры, возвращавшиеся в родныехутора. Одни с добычей (награбленным во взятых станицах и хуторах добром:грабили, как будто находились на чужой территории «надвое суток город ввашем распоряжении»), другие побираясь. Дезертиры бежали с фронта, непытаясь даже особенно прятаться, предоставляя липовые освободительные документыили даже без оных. Их вылавливали карательные отряды, составленные из калмыков,наказывали по законам военного времени, возвращали в оставленные части. Но чемближе подъезжал Григорий к фронту, тем больше открывалась перед нимотвратительная картина разложения Донской армии, начавшегося именно тогда,когда Добровольческая армия, пополненная повстанческими отрядами, достигла наСеверном фронте наибольшего успеха. В станицах и селах, где располагалисьближние резервы, офицеры беспросыпно пьянствовали; казаки самовольно уходили вотпуска, части насчитывали около шестидесяти процентов состава, не больше,обозы ломились от награбленного имущества, еще не переправленного в тыл. Поистинесимволической стала для Григория встреча в одной прифронтовой станице слейтенантом английской армии Кэмпбеллом. Тот служил у белогвардейцевинструктором по танкам, даже лично участвовал в боях с красными. Егосопровождал офицер Добровольческой армии поручик Щеглов… Оба пили по-черному.Кэмпбелл был уверен в поражении белогвардейцев, народ победить невозможно.Сознавая это, но, уважая храбрость и мужество красноармейцев, свидетелемкоторых был не раз, Кэмпбелл только горько ухмылялся. Поручик же, запинаясь,исходил злобой и бессильной ненавистью, он грозился, еле двигая языком, народ«привести в исполнение», то есть «в повиновение» (оговорка,пожалуй, очень показательная). Григории понял, что с этим«разъяренным» поручиком ему не по пути, вот англичанину, рукикоторого черны от машинного масла, Мелехов явно сочувствовал, пожелав емупо-доброму поскорее убираться с чужой земли. За год семья Мелеховых убавиласьровно наполовину. Не зря проговорил как-то Пантелей Прокофьевич, что смертьполюбила их курень: не успела похоронить Наталью, как через полторы педелипосле отъезда Григория снова запахло в просторной горнице мслеховского домаладаном. Утопилась Дарья. Однажды, вернувшись с поля, она отправилась сДуняшкой купаться. Заплыла на середину Дона, вынырнула на минуту из воды,вскрикнула: «Прощайте, бабоньки!» и пошла камнем на дно. Памятуя этуфразу, не соглашался поп Виссарион отпевать самоубийцу и хоронить ее какположено, на кладбище, только угроза Пантелея Прокофьевича пожаловаться атамануна своеволие священника в отношении офицерской вдовы, награжденной Георгиевскимкрестом, помогло Мелеховым избежать невиданного позора. Выкапывая Дарьемогилку, Пантелей Прокофьевич и себе присмотрел место на кладбище, но, видно нето время пришло, когда можно старикам спокойно помирать в родном курене. Упорноползли в хутор слухи об отступлении Донской армии к Дону. Пантелей Прокофьевичстарался не участвовать в разговорах об этой войне, вроде принимая всеравнодушно, но поведение его убеждало в обратном. Все раздражительнеестановился старик, все чаще случались с ним вспышки безудержного гнева, впродолжение которых он уничтожал с таким трудом нажитое добро. Чинил как-тохомут; как-то дратву, начал сшивать, но дратва оборвалась несколько раз этогобыло достаточно: вскочил, опрокинув табурет, схватил хомут и начал зубамиизрывать кожаную обшивку, потом бросил на пол стал, по петушиному подпрыгивая,топтать хомут ногами. На замечание Ильиничны ответил, успокаиваясь, что ихомут-то был так себе… Постепенно Ильинична применила другую тактику примужнином разоре: во время подобной вспышки начинала всячески ему потакать,помогая в учпненпн погрома. Это оказало лучшее воздействие, нежели предыдущиепопытки остановить Пантелея Прокофьевича уговорами. Чтобы как-то укрепить позицииДонской армии, была объявлена поголовная мобилизация, в которую попали и хромойстарик Пантелей Прокофьевпч и раненый Христоня. Освобождались только явныекалеки. Фронт неумолимо продвигался к Дону. Пантелей Прокофьевнч провоевалнедолго, 17 сентября он вернулся в хутор дезертиром. Кто-то из соседей настарика донес, и его забрали с первым же карательным отрядом. Наказаниярозгами, которое выносил полевой суд в станице всем дезертирам, ПантелейПрокофьевнч избежал только благодаря доброму имени своего сына Григория. Егоотпустили, снова направив на фронт, однако, выйдя из станицы, ПаптелейПрокофьевич вздохнул с облегчением и отправился прямо по бездорожью… обратнов Татарский (теперь он собирался прятаться получше единственный урок, которыйвынес старик из всей этой истории). Чем ближе подходил Пантелей Прокофьевнч кДону, тем чаще встречал подводы беженцев. Повторялось то, что происходиловесной во время отступления повстанцев: все дороги были запружены набитыми доотказа бричками, гуртами овец, табунами ревущего скота… Вернувшись домой,Пантелей Прокофьевич и сам собрался в отступную.
Необычнымоказалось для казаков новое наступление красных: занимая хутора, они, какпрежде, курени казачьи не жгли, семьи не разоряли, аза взятые продукты щедро платилисоветскими деньгами. Красные никого из мирных жителем'! не трогали, о мщениидаже не помышляли урок прошлого пошел на пользу. Две с половиной недели пробылПаителей Мелехов со своей семьей в хуторе Латышевском, а потом, узнав оботступлении красных с Дона, направился домой. Война, от которой так бегалПантелей Прокофьевич, сама вошла в его двор, оставив после себя безобразныеследы разрушения. Еще больший ущерб хозяйству причинили своп же казаки,державшие в хуторе оборону. Осень, и так навевающая тоску и мысли о смертивсеобщим увяданием природы, принесла с собой новые беды: привезли хоронить ещетрех казаков. Среди погибших были изуродованный до неузнаваемости Аникушка ивеселый казак Хрнстоня. Пантелей Прокофьевич убежал от дурных мыслей и похоронв лес (за хворостом и, между делом, на рыбалку). Однако и здесь достал егозаунывный звук церковного колокола. Вскоре пришлось Пантелею Прокофьевичуиспытать новое потрясение:.въехала во двор подвода, ведомая Прохором Зыковым(бессменным вестовым Григория). Привыкли в хуторе к таким подводам, не одинказак вернулся так с последнего боя. И родня, и Аксинья уже похоронили Гришку,лишь завидев мрачное шествие. Однако Григорий Мелехов был жив, только тяжелоболен: сломил казака тиф. Через месяц Григорий выздоровел. И вместе свыздоровлением появились ранее несвойственные ему любопытство и интерес ковсему происходящему в хуторе. Все в жизни обрело для него какой-то новый смысл.На окружающий сто мир смотрел чуть удивленными глазами, пугая и смущаядомочадцев. Так, однажды застала его Ильинична за остальным рассматриваниемпрялки. Григорий селил смешливую Дуняшку своим странным послетифозиым видом:тощий, бродил брат по горнице в одних спадающих с него кальсонах; присаживаясь,цеплялся за что-нибудь руками, боясь упасть; да еще обрился после тифа наголо,и голова стала похожа на арбуз (вся в шишках, круглая и темная), Григорийподолгу стал возиться с детишками. Избегал он только разговоров о войне, такволнующей и интересующей сынишку. Почему-то стыдно было отцу рассказыватьМишатке о ней: не мог ответить он на простые, бесхитростные вопросы ребенка.Кто такие красные и почему их убивают, Григорий и себе-то не мог ответить, чтоуж говорить о пытливом мальчишке. Мелехов мысленно перебирал в памяти убитых задве войны, и получалось, что ни один дом на хуторе не обошла смерть стороною.Другой запретной темой стали для него воспоминания о Наталье. Не успел Мелеховокончательно встать на ноги, как война опять подошла вплотную к дому. Вскоре намайдане был оглашен приказ окружного атамана, обязывающий ехать в отступлениевсех взрослых казаков. Да и без приказа ничего другого не оставалось делать ниПантелею Прокофьевнчу, ни, тем более, Григорию казачьему офицеру. ПантелейПрокофьевич к отступлению начал готовиться еще во время болезни Григория.Готовился тщательно, по-хозяйски, взял с собой, помимо прочего, даже безмен(корм лошадям взвешивать, на чужих весах обмануть легче). План отступления,предложенный сыном, отклонил (сын военный, и план его подходит для военных, аон хозяин, ему дорога не прямая, а с обходами по родственникам: так легчесамому без особых затрат прокормиться и скот в порядке держать). Долгопререкаясь, остановились все-таки на плане Пантелея Прокофьевича. Григорийподготовился к отходу иначе: он твердо решил взять с собой Аксинью, о чем идоговорился с ней перед отъездом в Вешенскую, где надеялся узнатьместорасположение своей дивизии. В станице он ничего не узнал и на следующийдень после отъезда отца отправился в путь вместе с Прохором и Аксиньей. Однаковскоре Аксинья тяжело заболела тифом, и казаки вынуждены были оставить ее водном из хуторов. Теперь Григорию решительно все стало безразличным. Узнав обоставленном белогвардейцами Ростове, он уже не верил ни в какую возможностьсопротивления. Вместе с верным Прохором они подаются на Кубань. Григорийзанимает обычную для себя в такие минуты позицию: "… там виднобудет". Отступление, бесцельное и пассивное, продолжалось. В Белой ГлинкеГригорий неожиданно узнал о смерти отца. Пантелей Прокофьевич скончался от тифав чужой хате, одинокий, бездомный, измученный продолжительной болезнью.Григорий застал уже хладный труп, изъеденный вшами. После похорон старикаГригорий с Прохором отправились дальше, к Екатеринодару. По дороге Мелеховзаболевает возвратным тифом, полупьяный военный врач предвещает Григорию,желающему во что бы то ни стало продолжать свой бессмысленный поход, неизбежнуюсмерть. Однако, выпросив для лечения спирта, Прохор с Григорием пускаются впуть. К этому времени белогвардейские войска на юге России терпят окончательноепоражение и устремляются к морю. Повозка с больным, часто теряющим сознаниеГригорием, медленно тянулась на юг. В Екатеринодаре его случайно отыскаликазаки-однополчане, помогли, поселили у знакомого врача, н уже через неделю Григорийпоправился. В Новороссийске Мелехов с товарищами оказался в марте, когдаКрасная Армия подошла вплотную к городу. Генерал Деникин пытался вывезти своиразбитые войска, однако эвакуация была организована плохо, множество солдат ибелых офицеров не смогли уехать. Григорий с казаками тоже попытался попасть накорабль, однако, отчетливо осознавая, что теперь никому нет дела до них,рядовых казаков, уже сослуживших свою службу, уезжать отказался. Товарищирешили последовать его примеру. В ожидании красных казаки загуляли по-черному,отгоняя все самые страшные мысли беспробудным пьянством.
Часть восьмая
Аксиньявыздоровела к весне. Чудесно обновленным и прекрасным предстал перед нею мир.Ничего не зная о судьбе Григория, но наслышанная о продолжающейся войне,Аксинья заспешила в родной хутор, уверенная, что именно дома она будет ближевсего к любимому. Но в Татарском ждал ее брошенный и осиротевший курень. И жилабы она так совершенно одна, если бы тоска и тревога за жизнь Григория несблизила Аксинью окончательно с Мелеховыми. Ильинична стойко держалась толькоблагодаря надежде на встречу с младшеньким. Аксинья как могла помогала Дуняшкеи Ильиничне по хозяйству: и с посевной, и с воспитанием детишек Григория. ОСтепане вспоминала неохотно; почему-то ей казалось, что не вернется он.Собирала всякие, зачастую противоречивые слухи о Мелехове, добросовестноделилась ими с его семьей. И только от Прохора Зыкова получили достоверныесведения: Григорий жив-здоров, в Новороссийске перешел на сторону красных и теперьвоюет в Конной армии Буденного. С поступлением на службу Советской власти, пословам Прохора, Григорий заметно переменился: веселый стал, приняв решениеслужить, пока все прошлые грехи не замолит. А служил он, действительно, какумел, на совесть, сам Буденный благодарил, руку жал. Прохор Зыков оставался сосвоим командиром до последнего, пока не был тяжело ранен в бою, и недемобилизовали его с одной рукой подчистую. После этих новостей с возросшимнетерпением стала ждать сына Ильинична. Она изводила всех ближних разговорами одолгожданном сыне, вспоминая о нем при каждом случае. Даже о хозяйствезаговаривала с тайным желанием поговорить о Грише. Однако хозяйствовать на базуМелеховых пришлось совсем другому казаку. Вернулся однажды в Татарский Мишка Кошевойи тут же направился к единственно родному человеку, оставшемуся в живых, кДуняше. Холодная встреча, оказанная ему Ильиничной, напора Мишкиного неослабила: он уже давно готовился к тяжелым ответам на ее обвинения и речь своюпродумал основательно. Не считал он себя виновным ни в гибели Петра, старшегосына, ни в смерти Пантелея Прокофьевича, ни мытарствах Григория; если он и«душегуб», то так можно было окрестить всех казаков, участвовавших ввойне, и самого Петра, и Григория, а что уж говорить о мелеховском куме МитькеКоршунове. Ничего не могла ответить на это Ильинична, а уж тем более не смоглаотказаться от помощи в давно уже развалившемуся без мужских рук хозяйству:Мишка поставил повалившийся плетень, обстругал грабельники, отремонтировалрассохшийся баркас, помог в приготовлении к покосу и в сам покос. Работаспорилась в уставших от войны руках казака, мешала только одолевавшая егоболезнь. Один из приступов лихорадки, напугавший Мишатку Мелехова, вдругнежданно примирил Ильиничну с упорным «душегубом»: вгляделасьИльинична в его восковое лицо, в сутулую фигуру, подсмотрела равнодушный,измотанный болезнью взгляд, ярко вспыхнувший только при виде Мелеховскогосынишки, а потом снова потухший, и непрошенная материнская жалость овладеласердцем старухи. По-прежнему борясь с двумя захлестнувшими ее противоречивымичувствами жалостью и ненавистью согласилась Ильинична на свадьбу Дуняшки иМишки Кошевого. После свадьбы дела дома Мелеховых, где обосновались молодые,пошли на поправку. Мелеховский курень словно помолодел, засияв свежеокрашеннымиставнями. Ретивым хозяином оказался Мишка. Только Ильинична вдруг сталачувствовать в родном дому себя лишней и чужой, казалось, что молодые начиналижить с нуля, все переделывая и восстанавливая на свой манер, не интересуясьмнением «бывшей» хозяйки. И Ильинична стала с каждым днем ощущатьсебя все более одинокой. Мысленно она все время была с сыном, все силырасходовала на его ожидание. Даже детям Григория не уделяла уже должноговнимания, все возложив на тетку Дуняшу. Ничто уже не могло взволновать старуху:ни хозяйство, ни счастье дочери, а зять по-прежнему оставался для нее чужимчеловеком. Сама жизнь стала тяготить ее. В один год потеряв столько близких илюбимых, она продолжала неизвестно почему и зачем жить, быстро постаревшая,надломленная страданиями. За свою долгую нелегкую жизнь, считала Ильинична, оназаслужила хотя бы одного: встретить, наконец, своего горячо любимого сына. Носкоро и эта надежда стала угасать, теряться в захлестнувшем море одиночества. Лишьоднажды к Ильиничне вернулась, и то ненадолго, ее былая жизнерадостность:пришло письмо от Григория, с поклоном и обещанием скоро вернуться домой. Неделидве спустя Ильинична заболела. К себе она никого не допускала, даже посещенияАксиньи становились в тягость старой женщине, желающей остаться наедине сосвоими воспоминаниями. Как ни странно, об умерших Петре, Пантелее Прокофьевиче,Наталье не думала она в последних своих страданиях. Все мысли ее занимал толькоГригорий. Не нужно ей было уже ни чужого сочувствия, ни постороннего внимания,только тревога за сына удерживала Ильиничну при жизни, заставляя учащеннобиться изболевшееся материнское сердце. Но постепенно и эта тревога ослабла,выпуская Ильиничну, все чаще впадающую в забытье, из своих цепких рук. Как-тоночью встала Василиса Ильинична с постели, вышла во двор, покричала, позваладолгожданного сына в последний раз, да и вернулась в дом… готовиться ксмерти. Через три дня она умерла.
Послесмерти Ильиничны Кошевой стал единственным полновластным хозяином в доме.Однако что-то, по наблюдениям внимательной к хозяйству Дуняши, сломалось в семуже. Дуняшка думала, что происходит это вследствие болезни, а может быть, ленимужа. Оказалось же, что начал подумывать Мишка о преждевременности оседлой жизни:слишком грозные времена настали для его горячо любимой Советской власти.Врангель подходил уже к Ростову, с рудников и из лагерей возвращаютсянедовольные жизнью казаки, держатся особняком, явно на что-то надеются. Немогло такое пройти мимо зорких глаз Кошевого. Набычился Мишка, разозлился. Ивпервые выплеснул свою злобу на молодую жену. Произошло это в присутствииПрохора Зыкова, которого Мишка, привыкший делить мир только на красных и белых,незаслуженно оскорбил подозрением. Дуняшка, вступившись за Прохора, а особеннообидевшись на такие же нападки мужа в адрес ее родного брата, села в стороне,напуганная угрозами о расправе над Григорием. Прохор же со своей обычнойхитрецой перевел внимание разгневанного красноармейца с любимого командира наКирилла Громова (разбойника и дезертира, только что сбежавшего из Красной Армиив полном боевом вооружении). Тут-то и взыграла в полной мере Мишкинадобросовестность. Достав из закромов свое оружие, тщательно проверив его,отправился он в Вешенскую на комиссию. Медосмотр Мишка не прошел, подвела невылеченная лихорадка, но в хутор вернулся уже не просто демобилизованнымкрасноармейцем Кошевым, а председателем хуторского ревкома. На этой почетнойдолжности сменил Мишка старика Михеева, с радостью передавшего ему немудреныеполномочия. Тут же нашел новый председатель нового секретаря, полуграмотногоподростка Андрея Обнизова, и пошел по хутору важно и чинно выполнять своипредседательские обязанности. В целях безопасности и наведения порядка вТатарском необходимо было, по мнению Кошевого, арестовать бандита КириллаГромова. Громова застать врасплох ему не удалось, тот бежал вместе с остальнымиопасными для Советской власти казаками. С тех пор переместился Мишка со своейженой спать в сенцы: кровать их стояла в опасном месте под окном. Каждую ночьтеперь перед сном Кошевой строго проверял боевое оружие. А дни проводил внелегких разговорах-агитациях: надо было разъяснять обнищавшим хуторянамвременность и недоразумение всего происходящего. А жить действительно становилосьвсе труднее: не хватало соли, керосина, масла, сахара, спичек и еще многихдругих необходимых в хозяйстве вещей. Недовольных казаков увещевал председательревкома, ссылаясь на козни буржуев и белогвардейцев, уничтожающих рельсы,эшелоны, продовольственные и промышленные запасы. Нередко ради красного словцаи пущей убедительности приходилось Мишке и привирать. Народ на времяуспокаивался, а вот родную жену так просто уговорить не удавалось: однаждыпосле очередных возмущений обозвал ее контрой (вся в Мелеховскую породу) дачуть не ударил. Дуняшу больше всего волновала теперь только дальнейшая судьбаГриши: из обмолвок мужа поняла она, что дома ее брата ждет суд, а там, может, ирасстрел. Об этом Дуняшка поспешила сообщить Аксинье. А вскоре демобилизованныйкрасноармеец Григорий Мелехов вернулся в хутор. Холодно и неприветливопроизошла долгожданная встреча с родным домом: бывший друг, а теперь и близкийродственник Мишка Кошевой даже руки не подал. В первую же ночь после приездапроизошел между ними тяжелый разговор: Григорий говорил, что устал от войны,что вернулся, чтобы только трудиться, работать, воспитывать своих детей, чтосмертельно устал и не хочет ничего, кроме покоя; Михаил не верил ему, непытался даже услышать бывшего однополчанина. В создавшейся ситуации, когдаказаки смущены продразверсткой, недовольны Советской властью, Григорий, какбывший повстанец, офицер, уважаемый всеми, стал наиболее опасным человеком дляпредседателя хуторского ревкома. Поставив Мелехова в один ряд с мародеромКирюшкой Громовым и с разжиревшим палачом Митькой Коршуновым, Кошевой не хотелслышать мирных заверений уставшего от битв человека. В ту же ночь увиделМелехов сон, как пошел полк в атаку без него, к великому стыду и ужасуказака-красноармейца. Проснувшись, он долго не мог прийти в себя; не зналМелехов, стремившийся к миру и спокойствию, что сон этот вещий, и не раз ещепридется «му ходить в атаку во сне и наяву. Мельком после возвращенияувидел Григорий радостную.Аксинью, пообещал навестить ее на следующий день, даразговор с Мишкой отсрочил долгожданную встречу: Кошевой приказал Мелехову, какбывшему казачьему офицеру, срочно явиться в Вешенскую в Допчека для постановкина учет. Уверен был Мишка, что Григорий из Вешенской не вернется, да и.самМелехов уже почти не сомневался в этом после Мншкиного приема. Потому ивсячески оттягивал решающую минуту. Рано утром на следующий день после приездавышел Григорий из дома, решив навестить могилы матери, брата, жены Натальи, датак и не дошел до кладбища: и без того тяжело и смутно было у него па душе. Ион повернул к дому Прохора Зыкова. Тяжелые мысли не отпускали его. Он думал орано повзрослевших детях, о своей несбывшейся надежде на мирное хлеборобство исемейное счастье рядом с желанной Аксиньей, о своих тяжелых ошибках, от которыхне так просто отделаться и расплата за которые еще впереди.
Ещетяжелее стало па душе после разговора с верным другом. Прохор рассказал ему осудьбе бежавших Листницких: отец в Морозовскон умер от тифа, сын застрелился,узнав об измене жены. Сообщение это Григорий принял равнодушно, значительнобольше взволновала его другая новость: Прохор сообщил о восстании в соседней сними Воронежской губернии. Зыкову не нравилось это потому, что отвоевал онсвое, как и его командир, давно пора казакам за работу приниматься, а вотГригорий расстроился более основательно: новость эта была явной угрозой его,мелеховской, жизни. В такое смутное время никто не поручится за уважаемогоказаками офицера. Григорий почти завидовал Листницкому и Мишке Кошевому: они точнознали, за что гибнут, понимали свое предназначение. Он же, сначала примкнувшийк большевикам, затем волею судьбы воевавший за белогвардейцев, потом снова заСоветскую власть, весь свой путь прошел с великим сомнением в душе, да так и незнает верного пути: от красных отбился, к белым не примкнул интересы и тех идругих оказались чуждыми казаку Григорию. В Вешенскую Мелехов все же отправилсясразу от Прохора Зыкова. На площади перед Дончека остановился нерешительно: всесущество сопротивлялось идти самолично на смерть (даже просто арест былравносилен для свободолюбивого казака смерти: страшнее смерти, с которой не разуже встречался в открытом бою, казалась Григорию неволя). В это время рядом сним вдруг оказался бывший однополчанин брата Петра, а теперь красноармейскийкомандир Яков Фомин. Он решительно советовал Григорию побыстрее покинуть свойхутор и скрываться как минимум года два-три, пока все окончательно неуспокоится. Однако рассуждения Фомина не только не остановили Григория, но,напротив, усилили его решимость покончить со всем раз и навсегда. В ДончекаМелехов заполнил анкету, подробно описав свое участие в казачьем восстании 1919года. На этот раз его отпустили, потребовав явиться на отметку через неделю.Григорий заспешил к уже уставшей от ожидания Аксинье. С Мишкой Кошевым ужитьсяон уже не мог, с первого дня выяснив с тем отношения, Мелехов перебрался вместес детьми к Аксинье. Григорию было все равно где жить, лишь бы жить в покое.Несколько дней он провел в угнетающем безделье: ни к чему не лежала душа. Онбыл уверен в неизбежном новом, насильном расставании с домом, и руки, такрвавшиеся к работе, вдруг опустились под влиянием мыслей об аресте и тюрьме. Задолгие бессонные ночи он окончательно решил в Вешенскую больше не ходить, ачерез неделю он уйдет из хутора, как советовали друзья. Аксинье пока решилничего не говорить, пусть радуется тому, что есть. Но не случилось Григорию доконца выполнить задуманное, не дал ему времени Мишка Кошевой, которому нетерпелось побыстрее избавиться от недостойного родственника. Как-то ночьюприбежала сестра и сообщила, что прибыли из Вешенской два всадника, чторазговаривает с ними муж, рассказывая о Мелехове. Собрался Григорий быстро,ушел, не попрощавшись со спавшими детишками, отправился в новые скитания. Таккончилась для Григория Мелехова недолгая мирная жизнь. Поздней осенью 1920 годав связи с плохим поступлением хлеба по продразверстке были созданыпродовольственные отряды. С ужесточением мер началось брожение среди казачьегонаселения Дона. Уходили казаки с хутора с оружием, сформировывали бандычисленностью от пяти до двадцати штыков. Банды отбивали обозы с хлебом,уничтожали коммунистов и продовольственные отряды. Население встречало бандитовсочувственно, они всегда в любом хуторе находили еду и сообщения о передвижениикарательных отрядов. Все это затрудняло ликвидацию банд, к тому же караульныйбатальон Верхне-Донского округа, на который она была возложена, возглавлялКапарии, бывший штабс-капитан царской армии и эсер: он всячески препятствовалуничтожению зародившихся на Дону контрреволюционных сил. А в начале марта 1921года в Вешенской восстал эскадрон под командованием Якова Фомина. Фомин давноуже вынашивал план этого восстания (подогреваемый Капариным и пьянымиоткровениями подчиненных казаков); не случайно он пытался уберечь и ГригорияМелехова, переживал за судьбу повстанцев Вакулина. Однако Вешенскую, какнамеревались Капарин и Фомин, взять не удалось, и с остатками эскадрона ониначали свои скитания по окрестным станицам в напрасной попытке увлечь за собойказаков. Все это происходило на третий месяц мытарств Григория. Он переходил изодного хутора в другой, останавливаясь у своих и Аксиньиных дальнихродственников. Такой иждивенец теперь был даже самой гостеприимной хозяйке втягость. Томила и Григория подобная жизнь, слишком уж напоминающая тюремноезаключение. Однако недоставало ему нужной решимости покончить с такимсуществованием, вернувшись в Татарскпй. Выйдя однажды ночью с последнегоубежища, не зная толком, куда направиться, был Григорий схвачен вооруженнымиказаками. Судьба снова сыграла с ним злую шутку: вместо того чтобы оказаться вруках красноармейцев, которые могли положить конец его мытарствам, он попал вотряд восставшего Фомина. Инстинкт самосохранения принудил Григория остаться вбанде. В лозунги Фомина он не верил. Расчет Григория был простой: продержатьсякак-нибудь до лета, а там бежать с Аксиньей подальше, чтобы хоть как-тоизменить свою постылую жизнь. К тому же и казаки фоминцев не поддержали. Всечаще получал выступающий на хуторных сборах Фомин яростный отпор со стороныженщин и мужчин, не желающих больше воевать. Шла весна, подходила рабочая пора,и с каждым днем таял отряд Фомина. Земля настойчиво звала казаков по домам. Вотряде ухудшилась дисциплина, участились случаи грабежей. Григорий, никогда загоды войны не участвовавший в мародерствах, и теперь возмутился поведениемфоминцев. Но остановить разложение, начавшееся, впрочем, с головы сам Фоминвесело пил-гулял со своими подчиненными было уже невозможно. Все шло кнеминуемому развалу, к тому же фоминцев и настойчиво преследоваликрасноармейские разъезды конной группы под командованием напористого ипонимающего в военном деле казака Егора Журавлева. Он-то и нанес последний ударпо банде Фомина. Разгром был полный. Чудом уцелели только пять человек, в ихчисле Мелехов, Фомин и Капарин.
Пятеробеглецов укрылись на острове, образованном разлившимся Доном. Жили кое-как:питались продуктами, привозимыми дальним родственником Фомина, спали на сыройземле, огонь не разводили из опасения, что их обнаружат. Григорий подолгу лежална берегу, вспоминая с грустью родных, Аксинью. На минуту вспыхивала в немненависть к Мишке, но он подавлял эти чувства, считая, что в большей степенисам виноват в том, что происходит с ним. Ранения и перенесенный тиф давали осебе знать: временами нестерпимо болело в груди, приходилось стискивать зубы,чтобы не стонать. Григорий нашел лекарство от этой режущей боли: он ложилсялевой стороной груди на сырую землю или мочил водой рубашку, и боль медленноуходила. Именно здесь, на острове, довелось Григорию окончательно определитьсвое размежевание с офицерами. Вышло это в разговоре с Капариным.Слабохарактерный эсер-мистик Капарин не выдержал гонений судьбы, решился напредательство (он хотел вернуться в Вешенскуго, где надеялся заслужить себепрощение, выдав остальных повстанцев). Для этого он искал себе соучастникапобега, на который не мог решиться в одиночку. Ни тугодум Фомин, ни отрядныйпалач Чумаков (втайне ненавидевший Капарина) в помощники не годились, выбор пална Мелехова (не советская выскочка, а настоящий белогвардейский офицер!).Однако Григорий, выслушав рассуждения Капарина о неизбежности восстановлениямонархизма, произнес свою самую длинную и чуть ли не единственную речь на мировоззренческиетемы. Никогда еще Григорий так ясно не представлял и не определял пути своегонарода; он теперь ясно осознал, что возвращения к старому быть не может, народстроит свою новую жизнь, да вот какую, Григорий пока не знал. Определеннотолько, что это не то, что предлагает ему „интеллигент“ Капарин,никакая лесть здесь штабс-капитану не поможет, Мелехову не по пути с»учеными людьми", от которых все беды и происходят. На всякий случайГригорий Капарнна разоружил, хотя слово свое сдержал и остальным казакам оразговоре не рассказал. В ту же ночь Чумаков по приказу Фомина убил Капарина. Вконце апреля островное заключение Григория и трех казаков закончилось. Онипереправились на баркасе через Дон, где уже ждал их молодой казак АлександрКошелев, которому «остобрыдло» дома проживать. Вдохновленный этимпополнением, Фомин продолжил свой путь в банду Маслака. Вопреки ожиданиямГригория, за полторы недели к четверым непокорным присоединилось еще человексорок казаков. Это были остатки разбитых в боях банд. Им было решительно всеравно кому служить, кого убивать, это был отпетый народ: по словам Фомина,«висельники», по определению Чумакова, «разбойники». Все сменьшей охотой принимали хуторские богатей фоминцев, и не только из-за ужесточившихсямер со стороны властей, но и потому, что, заходя в хутор, казаки начиналинещадно уничтожать нажитое добро. В конце концов, Григорий решил окончательноуходить из банды. Готовясь к этому обдуманно, по-хозяйски, он откармливаллошадей, холил их, у зарубленного милиционера взял документы, зашил их подподкладку шинели. Как-то ночью на походе он выехал из рядов, остановился, какбудто для того, чтобы переседлать коней. После того как затих топот конскихкопыт, Григорий, облегченно вздохнув полной грудью, поскакал к родному хутору.Задолго до рассвета подъехал Григорий к Татарскому. Обошел родной курень,тихонько постучался Аксинье в окошко. Договорившись с ней о побеге, Аксиньядаже и не поинтересовалась куда, лишь бы с ним, детей решили оставить напопечение Дуняши, тут же прибежавшей по зову Аксиньи. Решили па рассвете,перецеловав так и не проснувшихся Полюшку и Мишатку. С легким сердцем уходилаАксинья, как когда-то пошла вслед за Григорием в Ягодное, только узелок тогдабыл побольшее да сами помоложе. На привале Аксинья рассказывала о нелегкойжизни своей без Григория, сам же казак, не спавший уже давно, задремал подмерный ласковый шепот женщины. А она разглядывала своего Григория, не узнавая:что-то суровое, почти жесткое появилось и месяцы разлуки в его глазах, в складкахрта, в резко очерченных скулах. Только сейчас она подумала, как, должно быть,страшен Григорий в бою. Но Аксинья была совершенно счастлива; ни ей, ниГригорию не осталось ничего, кроме как быть вместе, да еще бы детей, которыеуже Аксинью стали называть мамой, побыстрее забрать к себе. Поздней ночью,когда зашел месяц, они покинули свое укрытие. Однако на краю хутора наткнулисьна красноармейскую заставу. Круто повернув коней, Григорий, хлестнув лошадь подАксиньей, помчался было назад. Но поздно: долетела до груди казачки шальнаяпуля. И Григорий, мертвея от ужаса, понял, что все кончено, что самое страшное,что могло случиться, уже произошло. Хоронил он ее при ярком солнечном свете,веря в то, что расстаются они ненадолго. Теперь ему некуда было торопиться. Всебыло кончено. Словно пробудившись от тяжелого сна, поднял Мелехов голову иувидел прямо над собой черное солнце и черное небо. Он лишился всего, что былодорого сердцу, все отняла у него безжалостная смерть. Но почему-то он судорожноцеплялся еще за эту жизнь. Вот и теперь Григорий, вместо того чтобы вернуться кединственному, что могло еще радовать, греть, к Детям, снова стал скрываться,прятаться. Теперь он направился к обосновавшимся в Слащевской дубраведезертирам. Пробирался, мучимый голодом, так как подойти близко к какому-либожилью не решался: со смертью Аксиньи он утратил и былую храбрость, и разум.Дезертиры нашли его в лесу совсем истощенного. Их было семеро. Жили они впросторной, удобной землянке, обосновавшись в ней по-хозяйски основательно,почти ни в чем не нуждаясь. Григорий быстро отъелся, окреп. Целыми днямипросиживал он в землянке, вырезая из дерева ложки, выдалбливая миски, мастеряигрушки. Он потерял счет дням, его с головой захлестнула тоска по детям.Григорий жил только прошлым, а прошлое казалось тяжким сном. Как-то объявился вземлянке Чумаков, бежавший из разбитого отряда Фомина. Переждал немного иотправился искать легкой жизни, да с ним Григорию не по пути. Через неделюпосле ухода Чумакова Григорий засобирался домой. Впервые за все время своегопребывания в лесу он улыбнулся, подумав о доме. Ушел, даже не дождавшисьпервомайской амнистии, обещанной дезертирам. Перед хутором бросил Григорий вДои свое оружие (когда-то так напугавшее Аксинью). Еще издали увидел сына. Мишаткаиспуганно взглянув на него, опустил глаза, узнав. Полюшка Григория недождалась, умерла осенью от «глотошной». Единственное, что осталосьГригорию на этой земле, что роднило с нею и со всем огромным сияющим холоднымсолнцем миром, был сын, которого крепко держал на руках вернувшийся в последнийраз домой Мелехов.
Список литературы
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта ilib.ru/