1. Краткая справка.
ЛЬВОВ ГЕОРГИЙ ЕВГЕНЬЕВИЧ (1861-1925) Родился вДрездене. Рюрикович потомки князей Ярославских. Прародитель: Князь ЛевДанилович Ярославский- Зубатый. Дворянский род происходит от литовского выходцаМАРКА ДЕМИДОВИЧА, выехавшего на службу к великому князю Ивану МихайловичуТверскому.
2. Краткая биография Г. Е. Львова.
Львов Георгий Евгеньевич — полит, деятель. Происходил из древнего княжескогорода. Окончил Поливановскую гимназию в Москве и юридический ф-т Московскогоун-та. Успешно сочетал хозяйственную деятельность в своем имении с судебной вТульском окружном суде. Относившийся с восторгом к АлександруII, Львов непринял реакционной политики АлександраIII.Находясь с 1891 в должности непременного члена губернского присутствия в Туле,Львов вступился за жестоко наказанных начальником крестьян, что привело его кразрыву с местными административными властями и выходу в отставку. Принялактивное участие в земском движении и в 1900 был избран председателемТульской земской управы. Львов стал широко известен во время русско-японскойвойны 1904 — 1905, когда он возглавилуполномоченных земских организаций по оказанию помощи раненым на поляхсражений. В 1905 Львов был избран в 1 Гос. думу. Убежденный толстовец, Львовполагал, что главная человеческая задача — содействовать «постепенномуобновлению общественного строя в целях устранения из него господства насилия иустановления условий, благоприятных доброжелательному единству людей».Львов участвовал в борьбе с голодом, пытался оказать помощь переселенцам вовремя аграрной реформы П.А. Столыпина, ездил изучать переселенческое дело в Канаду и США. В 1913 Львов был избран городскимголовой Москвы, но его кандидатура была отклонена правительством. С началомпервой мировой войны Львов, проявив себя как человек недюжинных организаторскихспособностей, возглавил Земский и Городской союзы, которые занималисьоборудованием госпиталей и санитарных поездов, поставляли одежду и обувь дляармии. После Февральской рев. 1917Львов стал главой Временного правительства и министром внутренних дел. Вусловиях двоевластия, в распадающемся государстве попытка Львова реорганизоватьорганы местного самоуправления привела к ослаблению правительственногоаппарата, не могла помешать аграрным беспорядкам, классовой розни,посягательствам против личности и делала самого Львов лишь символом«зачатой, но не рождённой власти». Когда в июле 1917министры-социалисты опубликовали правительственную декларацию с обещаниемобъявить Россию республикой, созвать Учредительное собрание, приступить к разработкезаконов о земле и др., Львов заявил о своей отставке, полагая, что министрыузурпировали права Учредительного собрания, а их выступление носитдемагогический характер. Секретарь Львова записал его слова: «Я ушелпотому, что мне ничего не оставалось делать. Для того чтобы спасти положение,надо было разогнать Советы и стрелять в народ. Я не мог этого сделать. АКеренский может». Львов удалился в Оптину пустынь. Узнав об Октябрьскомперевороте, изменил фамилию и бежал в Тюмень, где в феврале. 1918 был арестован ЧК, но сумелбежать в Омск, а оттуда уехал в США, где безуспешно пытался получить оружие иденьги для белой армии. Львов переехал в Париж, где им было создано«Русское политическое совещание», пытавшееся стать центром«белого дела». Львов страдал от ностальгии, надеялся на скороепадение большевиков и оказывал помощь беженцам из России.
3. Родителикнязя Г. Е. Львова.
Князь Евгений Владимирович (5.101817-1896), отец Георгия Евгеньевича, былодним из благороднейших и культурнейших представителей сороковых годов 19 века.«Отец наш был человек европейской культуры, свободных взглядов, высокогодуховного благородства и высокой морали», — так пишет о нем в своихвоспоминаниях Г.Е. Львов. Родился князь Евгений Владимирович в 1818 году ипровел детство в Хорошовке — подмосковном родовом имении. Образование князьзаканчивал в училище путей сообщения. Но работа по специальности не тянула егок себе. Не окончив курса, князь уезжает в Гейдельбург и там, под руководствомпрофессора Рейхенбаха, занимается ботаникой, к которой всегда чувствовал особойвлечение. Дар зарисовки растений передался ему от отца и впоследствии он выступаетс научно-популярными статьями по ботанике, сопровождая их талантливымирисунками.
По возвращении из-за границы, князь пытался служить и получил место помощникаинспектора кадетского корпуса. Но прослужил он недолго.
Разделял идеи славянофилов.
В конце сороковых он женился на Варваре Алексеевне Мосоловой, принадлежавшей кпомещичьей семье Моршанского уезда Тамбовской губернии. «Мать наша былаудивительной доброты женщина, готовая перенести, и действительно переносившая,всякие лишения для нас. Она была сильно глуха. Я не помню ее иначе. К старостиглухота ее усилилась, но она не отчуждала ее от жизни. Она трепетала впостоянных заботах о нас» — так тепло о ней пишет в своих воспоминанияхГ.Е. Львов.
Мать Варвары Алексеевны рано покинула семью и проживала, по большей части, заграницей. Жена князя Евгения Владимировича принята была на воспитание богатойродственницей Прасковьей Ивановной Раевской. Раевская, по словам С.Т. Аксакова,была женщина богатая, благочестивая и бездетная. Зимою жила она в Москве, а налето выезжала в Поповку — небольшое имение Алексинского уезда Тульскойгубернии, которое после своей смерти и завещала своей воспитаннице.
Варвара Алексеевна вступает в наследство, уже будучи замужем за Е.В. Львовым.
Семья переезжает на жительство в прекрасную усадьбу. Е.В. Львов избираетсяАлексинским уездным предводителем дворянства.
В 1859 году в Алексине учреждается женское (Львовское) училище 2 разряда«Попечителями: Князем Евгением Владимировичем и Княгинею ВарвароюАлексеевною Львовыми, со внесением в казну Тульской гимназии 4 тыс. руб. сер.,пожертвованных на благотворительные цели покойною Алексинскою помешицеюПрасковьею Ивановною Раевскою. Сверх 200 р. сер., получаемых с этого капитала,на содержание училища ежегодно доставляется попечителями по 245 р. сер.
Публичная библиотека, существующая с 1861 года, помещается при уездном училище.Библиотека находится в заведовании штатного смотрителя уездного училища.
В состав библиотеки вошли книги фундаментальной библиотеки уездного училища, атакже и пожертвования разными лицами. Сумма, необходимая на выписываниежурналов и других периодических изданий, собрана была при основании библиотекис жителей города и уезда, по подписке» (Календарь Тульской губернии на1868 год. — Тула, 1868 .- С. 198-200).
Старшие сыновья приближались к учебному возрасту, а воспитательных заведений,удовлетворявших князя, в России он не видел. Как раз в это время один из егобратьев перебрался с семьею в Дрезден. Дети его учились в немецких заведениях,и князь не мог нахвалиться заграничными порядками. Семья Евгения Владимировичасоблазнилась открывавшимися перспективами и выехала в Дрезден. Здесь старшиесыновья поступили один в гимназию, другой — в реальное училище. В концетретьего года пребывания за границей Варвара Алексеевна родила ему четвертогосына — Георгия. Как только княгиня поправилась после родов, ЕвгенийВладимирович перевез всю семью на родину. Вскоре, благодаря содействию министраЗеленого, князь получил место управляющего Палатой государственных имуществ вТуле. Семья поселилась в обширном особняке на Дворянской улице, в которомрадушно принимала всю местную знать.
Князь Евгений Владимирович Львов, Княгиня ВарвараАлександровна
отец князя Г. Е. Львова. Львова,урождённая Мосолова,
мать князя Г. Е. Львова.
4.Детство. Село Поповка – из воспоминаний Г. Е. Львова.
Я родился в 1861году, 21 октября в городе Дрездене но вскоре после моего рождения родители моипереехали в Россию, и все мое детство протекло в деревне в Тульской губернии, скоторой связана и вся последующая моя жизнь. Село Поповка было колыбелью всейнашей семьи Небольшое в четыреста с не большим десятин земли, имение что пришлок нам со стороны матери от ее тетки Прасковьи Ивановны Раевской у которой онавоспитывалась Прасковья Ивановна была богатая помещица жила всегда в Москвебольшим открытым домом, слыла меценаткой и устраивала себе в Поповке летнююрезиденцию Она имела в виду основать в ней женский монастырь, но не успелавыполнить своего намерения. Строилась ею усадьба в начале 18 века. Домдеревянный, двухэтажный в десять больших комнат с большими окнами и дверями изтакого отборного мелкослойного красного леса которого теперь и не сыскать — еговозили за сто верст из Калужских засек — в стиле московского ампира. Перед нимна востоке был большой овальный газон по бокам которого стояли два чудныхмаленьких флигеля тоже в стиле ампир — с куполами и колоннами, а напротивдома, за газоном, большая белая каменная церковь, лёгкая, стройная, с каменнойоградой — все постройки хорошего архитектора не помню его фамилии, кажетсяЖилярди, который строил Вознесенский женский монастырь в Московском Кремле, чтостоит у Спасских ворот. По планировке и размерам усадьба не соответствовалаимению. В ней было много широкобарского, а имение было в сущностимелкопоместным.
Поповка явилась для нас основнымвоспитательным фактором в течение всей нашей жизни. С землёй и деревнейсвязано образование всего нашего мировоззрения, они определили весь нашжизненный путь. Я говорю мы — нас было у родителей пять детей. И все, неисключая и самих родителей, прошли в разных степенях это деревенскоевоспитание.
Семья наша принадлежала квысшей аристократии. Род князей Львовых один из немногих не иссякших родов,ведущих свое происхождение от Рюрика, кажется их всего семь, даостались ли теперь эти семь. Мы, дети, представляли в нем тридцать первое колено.В Российской родословной книге князя Долгорукова перечислены все наши предки.Многие из них сыграли крупную роль в истории России. Особо чтимым из них былблаговерный князь Федор, удельный князь Ярославский, за свои заслуги по защитеЯрославского княжества от татар. Так же как Св. Александр Невский ограждалсевер от ливонских князей, так Св. князь Федор ограждал восток от татарскойЗолотой орды. В ярославском соборе, построенном во имя его и его двоих сыновей,покоятся в раке его мощи. Разветвление рода князей Львовых связывает его ссамыми родовитыми фамилиями в русской истории.
Отец наш был человек европейской культуры, свободныхвзглядов, высокого духовного благородства и высокой морали. Мудрый воспитатель,педагог, положивший все свои силы и средства, что называется до последнего, нанаше воспитание и образование, он не был практическим человеком. В делах егопреследовали неудачи, но он переживал их спокойно, не приходил в отчаяние, несваливал никогда вину в понижении своего достатка на акт освобождениякрестьян, никогда не жаловался и верил, что если ему удастся поставить нас,детей, на ноги для работы и вложить в нас основы морали, то мы не пропадем. Всамые трудные времена, когда обсуждались на общих семейных советах дела, онвсегда говорил, как няня в «Войне и мире» Толстого: «Ну, Богдаст, все образуется».
Мать наша была удивительной добротыженщина, готовая перенести, и действительно переносившая, всякие лишения длянас. Она была сильно глуха. Я не помню ее иначе. К старости глухота ееусилилась, но она не отчуждала ее от жизни. Она трепетала в постоянных заботахо нас.
Дети делились на три серии — двоестарших братьев, Алексей и Владимир, и двое младших, Сергей и я, между этимисериями 10—12 лет разницы, и сестра Мария, моложе меня на четыре года. Старшиебратья вкусили меньше от деревни и земли. Они родились за 10 лет до уничтожениякрепостного права, первоначальное учение получили за границей и кончали его вРоссии, когда были еще кое-какие средства, и ко времени нашего сознательногожитья и работы в деревне поступили на государственную службу. Мы же, двоемладших братьев и сестра, прошли жизненную школу в деревне, можно сказать,полностью. Нам достались в ней и детские годы и работа формировки новой жизни.Детские годы не лишены были сладости, годы юности не лишены были горечи, но мыувлекались творческой работой, которая доставляла нам и много утешения. Мывытерпели многие тяжелые годы, когда на столе не появлялось ничего, кромержаного хлеба, картошек и щей из сушеных карасей, наловленных вершей в пруду,когда мы выбивались из сил для уплаты долгов и маломальского хозяйственногообзаведения. Все долги по большей части были, что называется долгами совести,не оформленные.
Помню, каким всякий раз событием былприезд хохла с вырученными от продажи участков деньгами. Помню даже, какраскладывались на столе деньги и считались кучки серебра. Это действительнобывало крупным событием. В доме менялось настроение. Какая-то часть этих денегвсегда шла на облегчение текущей жизни, но главное — деньги эти освобождали отгнетущих долгов. Эти моменты оживления в доме незабываемы.
Все наше детство протекло в Поповкев дружественной и благожелательной атмосфере. Отец основательно считал ееосновным условием нашего воспитания. Он сам создавал ее своей жизнью, своимотношением к людям. Не помню, чтобы он сердился на кого-либо. Со всеми он былласков и добр. Ко всем относился с равным вниманием. К нему ходили за советом иза помощью со всех концов. За отсутствием в то время земской медицины он лечили помогал, как мог, в болезнях. Всегда сенцы за кухней были полны народом —целыми днями он возился с ним.
Я не помнюни одной ссоры в доме или в усадьбе. Тон у нас был такой, что все боялись отцаиз уважения к нему, а он относился с равным уважением ко всем, без различия вположении, чувствовалось, что он уважал не положение, а человека. Никогда онникому не приказывал, а всегда всех просил. У него были острые карие глаза,удивительно добрые и проникновенные. Не только свои близкие, но и не знавшиеего близко и даже дворяне, закоренелые крепостники, сторонившиеся от него и называвшиеего за либеральные взгляды и вольнодумство вольтерианцем, уважали его исчитались с его мнением. Репутация его как человека, стоявшего выше общего уровня,была твердо установленная, незыблемая. Духовной культурой он был далеко впередисвоего века. Он был камертоном окружающей его жизни, и мы жили и дышалимягкой, «желанной» атмосферой. Всю жизнь отец был для меня каким-товнутренним критерием дозволенного и недозволенного, что было можно и чегонельзя. Он был проверочным инструментом, который давал самые точные измеренияв духовной и моральной области.
Атмосферажеланности и дружественных отношений, созданная вокруг нас отцом, была, всущности, более ценным капиталом, чем денежный, которого ему не удалось датьдетям. Она помогла нам в дальнейшей жизненной борьбе, в хозяйственной работе инаставила нас на правильный путь. Деньги повернули бы нас в другую сторону,они не обогатили бы нас ни опытом, который мы приобрели в работе, ни темжизнепониманием, который она дала нам.
За эти детские годы в Поповкепроизошло у нас несколько крупных событий, которые широко раздвинули рамкинашей жизни и поставили передо мной вопросы о Боге, жизни и смерти. В первый жегод по переезде из Тулы родилась сестра Маня. Отчетливо помню крестины ее вкабинете отца, как батюшка окунал ее в воду в медной, высокой купели и, когдаслужба кончилась, поздравил нас с сестричкой. Года два спустя скончалась БабаСофи, София Николаевна Молчанова, родная сестра матери нашей матери ПрасковьиНиколаевны Мосоловой.
Роднаябабушка была невероятного характера и беспокойного нрава. Она была что теперьназывается истеричкой, неврастеничкой. Про нее рассказывали, что она дедушкунашего била палками. Иван Никитин рассказывал, как сам видел, что она набалконе чуть не убила его стулом и выгнала из дому. Она бросила своих детей —сына Федора и дочь Варвару. Вот маленькую Варю, нашу мать, и приняла навоспитание ее тетушка Прасковья Ивановна Раевская, а бабушка СофияНиколаевна, девица, посвятила себя целиком своей племяннице, смотрела на неекак на свою дочь, и когда отец женился, она перешла жить в дом к нему.
БабушкаПрасковья Николаевна, будучи кругом виноватой перед своими детьми, не моглапростить сестре, что она присвоила себе право матери, и отцу, что он принял ксебе жить Софию Николаевну. Сама она жила всегда за границей, большей частью вПариже, и оттуда терзала письмами отца, требуя денег. Письма её — их накопилосьцелые стопы, полные упрёков, претензий и обвинений, были всегда мучением, мамаплакала, отец мучился, но высылал без конца денег, что и служило одной изпричин накопления долгов. Бабушка колесила по всей Европе, ненавидела Россию,как варварскую страну, и не хотела возвращаться в нее.
Баба Софиочень любила огород и проводила там много часов, наблюдая за работами. Однаждыона стала выдергивать из грядки не то хрен, не то редьку, сделала слишкомбольшое усилие, корень оборвался, она упала навзничь, и у нее сделался завороткишок. Она очень мучилась, посылала в Тулу за доктором Снегиревым, которыйпривез с собою специальную машину (она до последнего времени была наверху, вкладовой). Он не помог, и бабушка скончалась. Это была первая смерть ипохороны в доме. Обедню служили три священника. Отец Терентий сказалпрочувствованное слово, которое всех растрогало. На похоронах был весь приход,который угощали после обедни. Был поставлен против рабочей длинный стол, закоторым обедали, сменяясь партия за партией. В доме у нас тоже был большойобед со всем священством и гостями. Бабушка была очень усердная до церкви,лучшие богатые ризы были её работы. Она всегда занималась чисткой образов иподсвечников.
Особенно потрясающим былособытие, происшедшее, кажется, года за два до переезда в Москву. Это быловесной. Снег уже сошел, прошла и полая вода, но дороги еще не просохли, ненакатаны. Мы ждали брата Владимира из Москвы. За ним послали в Тулу коляскучетверней. Поехал Федор Логачев как самый надежный человек. Был сильный дождик,и на другой день, когда мы ждали Володю, он не приехал. На следующий день былачудная погода. Утром мы выходили на двор и встретили Артема старосту, которыйпрошел быстрыми шагами по коридору в кабинет папа, и мы слышали, как, войдя вдверь, он сказал: «У нас несчастье». Дверь закрылась, и в чем дело,мы не узнали. Ляенес уселся на балконе правого флигеля, а мы стали искать погазону и выкапывать корни только что тронувшегося цикория, одуванчика. Вдругпапа позвал домой Ляенеса. Выходя из дому вместе с Артемом, он крикнул нам, чтобы мы никуда неуходили, что он скоро вернется. Он пошел с Артемом на скотный двор, и мыувидели, как он поехал на прошпекты верхом. Мы догадались, что что-тослучилось, пошли домой, но папа послал нас опять на двор. Нас забыли, и мы,чувствуя что-то недоброе, шептались в догадках и ждали с тревогой, чтобыкто-нибудь сказал нам, куда поехал Ляенес. За завтраком папа сказал, что онпросил Ляенеса съездить в Першино. Во второй половине дня только он вернулся,и тогда все разъяснилось.
Артем пришел сказать отцу,что, возвращаясь из Тулы, Федор Догачев подъехал к першинскому мосту через Упу,мост оказался залитым водою, он направил лошадей на мост, наугад, не попал намост, а мимо. Лошадей и коляску утянуло водою, а Федор по лошадям как-товыбрался на берег и еле живой сидит в кабаке, и неизвестно, был ли в коляскеВладимир Евгеньевич. Рассказ через людей со слов пьяного Федора был такойсбивчивый, что отец послал сейчас же Ляенеса узнать точно от Федора Логачева:вез он или нет Володю. Можно представить себе состояние отца, который вожидании верных известий никому не сказал ничего. Ляенес допросил Федора, он небыл пьян, только передрог в холодной воде и, отогревшись, обстоятельнорассказал, что брат Владимир не приезжал из Москвы, и, прождав несколькопоездов, он решил, что дольше ждать нечего и поехал домой с вещами, которыебыло поручено ему привезти из Тулы. Проехал он в Тулу хорошо, а, как это частобывает при спаде воды, ночью от дождя случился паводок, и когда он возвращался,мост оказался затопленным. Мост был низкий, без перил, на его краях был тольконавален камень, чтобы его не снесло водою. Федор попал на мост, но пристяжнаяоступилась и попала за край моста в воду и утянула за собою всю четверню, самон успел соскочить с козел, скинув кафтан, и выбраться по лошадям и вплавь наберег. К вечеру явился и сам Федор, который пришел в себя и подтвердил, чтоВладимир Евгеньевич не приезжал из Москвы. Через два дня он приехал на ямских.Через неделю и лошадей и коляску вытащили из воды мужики в Павшине, куда всючетверню притащило водой в запряжке. Все вещи в коляске оказались целы, срединих и был как раз ясеневый шкапчик для Мани к ее именинам, он и стал для насисторическим. Волнения, пережитые за это время, были, конечно, ужасные.Конечно, если бы брат Владимир был в коляске, он погиб бы. Федор соскочил скозел и спасся, а из глубокого сидения в коляске из-под кожаного фартукавыскочить было бы нельзя.
Мне было десять лет, когда мыосенью 71-го года выехали из Поповки. Таинственными нитями душа была ужесрощена с глубинами русского. Корни мои переплетались с корнями народнойжизни. Штамб уже вытянулся — «Формуй жизнь крону как хочешь, штамба ужене переформируешь». Пикировка на десятом году жизни, пересадка с полевойземли в белокаменную Москву, как в песне поется, «диким камнемвыстланную, желтым песком сыпанную», не могла уже изменить сердцевину.Всегда поминаю с благодарностью родителей за то, что выдержали они нас доюности в деревне, что там на вольном просторе первые корешки напитала матьроссийская земля.
— Когда насповели к Янчину в Поливановскуго гимназию, которая помещалась в домеЗаливского в Всеволожском переулке, там меня смутил толстый господин, кажетсяактер, Рубцов. Узнав из рассказов братьев, что я обладаю талантомзвукоподражания, он встал, подошел к окну и стал платком ловить на стекле пчелуи так искусно жужжал, что я был уверен, что взаправду ловит пчелу. Я не могтак жужжать, и это было обидно и досадно.
У Янчина нас слегка проэкзаменовалии приняли обоих во 2-й класс. Я был слишком мал для 2-го класса, мне быловсего десять лет, но приняли меня в него, чтобы не раздружать первое время сбратом, с расчетом задержать меня на лишний год в одном из следующих классов.Так и сделали. В 3-м меня оставили на второй год, а брата перевели в 4-й. Но ядогнал его. В 5-м он провалился на переходных экзаменах в 6-й. Два года мыпровели вместе в 5-м и 6-м классах, но на экзаменах в 7-й провалился я.Родители не смогли больше продолжать жить в Москве — это было выше средств, иони остались с сестрой в Поповке. Тогда брат решил бросить гимназию и занятьсяхозяйством и семейными делами, так как ясно было, что отцу с ними несправиться. Меня отдали в пансион Янчина, в котором я и пробыл 3 года,оставаясь один без семьи.
Гимназия,ведь это завод моря людского, вечно волнующегося. Большие волны открытогоморя, правда, не достигают ее, но она живет его приливами и отливами.Откатывается одна волна, прикатывается на ее место новая. Вода текучая; это неземля, в ней не укоренишься. Приедешь на лето в Поповку — там все на старомместе, на своем корню стоит: и старые березы, и коренастые дубы, и коренастыемужики, каждый на своей ниве работает, и Димитрия Евтеева и Ивана Сафонова натой же полосе встретишь, померли Димитрий Евтеев и Иван Сафонов — их сыновьяпо тем же бороздам ходят. А вернешься в город, в гимназию, там всепеременилось, прошлогодняя волна откатилась, новая накатилась. Все под тобоюзыблется, течет, и некуда корней пустить. Со мной из второго класса до восьмогодошел только один ученик, двое меня перегнали, а все остальные растеклись вразные стороны, так и не кончили гимназии, и никого из них я потом в жизни таки не встретил. А за восемь классов сколько было прибоя и отбоя таких волн.
Пока я был в младших классах,у меня было только два товарища, более или менее близких по настроению, обастарше меня по классу, но тем не менее мы нашли друг друга. В их прошлом,наклонностях и вкусах было кое-что общее со мной. Сатин, у которого вПензенской губернии была своя Поповка, которую он страстно любил, и мырассказывали друг другу каждый о своей. Но он был в гимназии недолго, дружбанаша была очень мимолетна. Также мимолетна была и другая дружба — сАлександровым. Он был сын ямщика из Ярославля, содержателя ямского двора. Этобыл настоящий мужик, похожий на Пашу, добродушный, здорово пел народные песнии «пронзительные» романсы и был необыкновенной силы. Он не кичилсяею, не форсил, как Сухарев, хотя был несравненно сильнее его. Однажды Сухаревбыл привлечен к ответу за то, что сломал гимназический шест. Учитель гимназииПавлов не поверил, что он сломал его нечаянно, пробуя свою силу, одной рукой, иусмотрел в этой поломке злую волю. В доказательство того, как легко можносломать шест, Александров продемонстрировал свою силу. Кулаком без размаха онотбил три палки на гимназической лестнице. Никто не поверил бы, что их можноотломить сухими ударами кулака, если бы это / не было сделано наглазах у всех.
Между тем гимназия отнималавсе силы и все время, читать было некогда. И в третьем и особенно в шестомклассе я застрял исключительно от того, что стал читать, отнимая время отприготовления всегда непосильных уроков. Латинская и греческая грамматикипрекрасно исполняли задание толстовской программы. Всякая попытка выбитьсяиз-под их гнета жестоко наказывалась. Зачитал в 3-м классе, провалился наэкзаменах, потерял год, добрался до 6-го класса почти без чтения, в 6-м невытерпел, зачитал запоем русских классиков и провалился, потерял другой, но кэтому времени у учеников и некоторых учителей выработались методы обходногодвижения против натиска классической программы, которыми достигались и формальноеудовлетворение ее требований и удовлетворение духовных запросов юношества.
Средняя молодежь, протестовавшая вдуше против «классического» гнета, выбиралась на жизненную дорогу,первые же ученики, ретивые и пунктуальные исполнители толстовской программы,были настоящими ее жертвами. Тут же на глазах, в гимназии, они превращались вбудущих образцовых чиновников. Выслуживались перед учителями и обращались всухостой, не годный на дело. Все живое в них вытравливалось. Беда усугубляласьеще провалами на переходных экзаменах.
Оба мы струдом одолевали древние языки, т. е. не языки, а их грамматики, проваливалисьна экзаменах, и надо было держать переэкзаменовки осенью. Это было одноотчаяние. Все лето отравлялось. Вместо свободы и отдыха — репетиторы и уроки.Это было какое-то преследование, и в Поповке не уйдешь от них, да и самуПоповку они портили. Первое лето был репетитором Тарабаника — хохол,добродушный и ленивый, второе Цветков — Александр Евгеньевич, третье чех, непомню фамилию, четвертое Гиппиус, впоследствии небезызвестный детский врач вМоскве. Один Цветков по человечески понял, что мучить нас лето грамматикаминелепо, все же остальные репетиторы мучили нас не за страх, а за совесть, несчитаясь ни с чем. Цветков был один из любимых студентов Цингера, профессораматематики и ботаники. Цингер поручил своим студентам, где бы они ни были заэто лето, собирать гербарии. Цветков увлекся этой задачей и привлек к делунас. Отец как ботаник очень поощрял это. В поисках редких растений делалиэкскурсии, одну большую сделали на берега Оки. Это была чудесная прогулка, давшаяблестящие результаты. Мы нашли в близОки какие-то редкие растения, не соответствующие флоре средней полосы России,Цингер, когда Цветков привез ему наш гербарий, пришел в восторг и приезжал кпапа благодарить за наши удачные находки. Мы были страшно горды.
Выход брата Сергея из гимназии и моепоступление в пансион Янчина ставили передо мною определенные задачи. Надобыло заняться самообразованием, обойти препятствия, которые ставила этомугимназия, получить диплом, выполнить долг семейный, помочь брату и самому статьна ноги.
С шестогокласса завязались и более близкие отношения с некоторыми из товарищейодноклассников. Образовался кружок, который не рассыпался и после гимназии, вуниверситете: Трескин, Лопатин, два брата Олсуфьевы. Все они были в дружескихотношениях с Толстым, и так как моя семья издавна была знакома с Толстыми, томне легко было присоединиться к ним. С Трескиным дружба началась еще раньше6-го класса. Он жил с нами наискосок с угла на угол, на перекрестке Дурновскогои Трубниковского переулка. Наш дом Юрьевой, потом Баумгартен, увековечен Поленовым,который тоже жил в нем, в его картине «Бабушкин сад». Старушка — этоЮрьева, а ведет ее под руку замужняя дочь ее Баумгартен. Угловое окно — этоокно моей комнаты. Другое окно мое выходило в Трубниковский переулок, иТрескии влезал всегда ко мне в комнату через это окно. Мы оба читали тогда«Войну и мир». Это был не только новый мир, это было объяснениевсего окружающего прошлого и настоящего и будущего. Это было как толковоеЕвангелие — толковое бытописание. Изображение жизни в нем живее самойдействительной жизни. К действительной надо подходить, разбираться в ней,постигать ее, а тут сама жизнь подходит к тебе, перед тобою, как сочный луг спестрыми цветами, и так захватывает, что живешь ею целиком, всем существом;сердце ширится, бьется и слезы льются сильнее, чем в переживаниях своейсобственной жизни. Несравненная художественность и правдивость творенияТолстого сразу заполнила пробелы понимания жизни, задернутой пеленой всякихусловностей и заглушенной творением другого Толстого, программой классическойгимназии. Это был своего рода выход из душного помещения на вольный простор, вчистое поле, которое сходилось межа с межой со своим, поповским полем. Трескинбыл страстный любитель поэзии. Он знал наизусть чуть ли не всего Пушкина,Лермонтова, А. Толстого, Майкова, Фета, Хомякова, Тютчева и т. д. Память унего была изумительная. Он был в гимназии на плохом счету, учился плохо, но еговыручала память. Был необыкновенно жизнерадостен и вместе с тем легкомыслен, номне он давал много своей живостью, увлечениями и своей искренней дружбой комне. Я был конфидентом всех его увлечений и романов. После университета я сним переписывался, но виделся только два—три раза. Судьба занесла его наслужбу в Прибалтийский край, где он женился, и только во время войны добилсяперевода своего в Москву, куда прибыл уже с большой семьей.
Дольше всехдлились близкие отношения с Лопатиным. Мы служили вместе в Туле, в Москве, азатем, хотя пути наши разошлись, мы жили и работали одновременно в Москве ичасто видались. Семья Лопатиных принадлежала к высшей московской интеллектуальнойсреде, жившей традициями 60-х годов, проникнутой духом эпохи освободительныхреформ Александра П.
Из-за сложного финансового положения семьи Львовых он вместе сбратом, князем Сергеем Евгеньевичем Львовым, в начале 1880-х гг. занялсяпредпринимательством, превратил имение в с. Поповка Алексинского уезда Тульскойгубернии в высокопродуктивное хозяйство(на полученные доходы братья Львовы провели водопровод, открыли лавку,построили новое здание школы и дома для крестьян).
Разнообразного жизненного материаланабиралось все больше и больше. Соответственно расширялось и жизнепонимание.Оно складывалось и росло уже не на одной только поповской почве. Жизнь сеяласемена, которых в поповских закромах и в заводе не было.5. Студенческие годы.По окончании Поливановской гимназии вМоскве в 1881 году Г.Е. Львов поступил на юридический факультет Московскогоуниверситета. Окончив в 1885 году университет, Г.Е. Львов поселился в Поповке,совмещал хозяйственную деятельность со службой в Тульском губернском покрестьянским делам.6. Л.Н. Толстой и Львовы.
Весной 1865г. Львовы познакомились с Толстыми. Лев Николаевич и СофьяАндреевна сразу обратили внимание, насколько лучше воспитаны дети Львовых, чемих собственные — Сережа и Таня. Именно бонна Львовых англичанка Дженни Терсейрекомендовала Толстым нанять для воспитания детей свою сестру Анну Терсей, ставшуюпотом всеобщей любимицей в семье писателя. Постепенно обычное светскоезнакомство переросло в дружбу. Сохранилось лишь два письма из перепискиЛ.Толстого с кн. Е.В. Львовым. Первое очень короткое письмо датировано 1865г. Внем «сиятельный граф» пишет «любезному князю» об …японскихпоросятах. Видимо, в то время оба столбовых дворянина сильно были увлеченыхозяйством. По интонации письмо очень теплое, пожалуй, даже нежное. Явственночувствуется искренняя симпатия Толстого к своему корреспонденту. Замечательнапоследняя строка того послания: «Что же вы меня не зовете к себе? А явсе-таки приеду ». И Лев Николаевич привел в исполнение свою«угрозу». Правда, он не приехал, а… пришел, пришел охотой из ЯснойПоляны в Поповку, «отмахав» 35 верст. Львовы в свою очередь делалиответные визиты в Ясную Поляну. Софья Андреевна записала 10 августа 1866г. всвоем дневнике: «В гостях был кн. Е.В. Львов, симпатичный такой».
Второе письмо Толстого к кн. Е.В. Львову датировано 29 февраля 1876г. Оноявляется ответом на неизвестное письмо князя, написанное им после ознакомленияс «Русскими книгами для чтения Толстого», вышедшими в ноябре 1875г.Толстой пишет: «Вы прочли и оценили потому, что вы сами пишете и хотитеписать, и потому, что у вас есть вкус и чутье…».
В 1890 году сам Г.Е. Львов, уже живущий в Поповке и занимающийся земскимиделами, неоднократно встречается с Л.Н. Толстым, обсуждал с ним планыорганизации помощи голодающим, устройства детских приютов и пр.
7. Земская деятельность Г. Е. Львова.
В 1891 г. Львов вступил в должность непременного членагубернского присутствия в Туле, занимавшегося кассационными делами по судебнымрешениям уездных съездов земских начальников.
В 1900 г Львов избирается уже па пост председателяТульской земской управы..
Львов попытался примиритьземцев-«общественников» с окружением тульского губернатора. Однако инициативаЛьвова по благоустройству губернии неожиданно встретила недоброжелательноеотношение со стороны довольно сильной группировки помещиков, считавших «революционерами»даже земс