В 50-е годы ХХв. Эмиль Бенвенист, разрабатывая теорию высказывания, последовательно применяет традиционный для французской лингвистики термин discours в новом значении — как характеристику «речи, присваиваемой говорящим». Зелиг Харрис публикует в 1952 г. статью «Discourse analysis», посвящённую методу дистрибуции по отношению к сверхфразовым единствам. Т.о. эти два авторитетных учёных закладывают традицию тождественного обозначения разных объектов исследования: Бенвенист понимает под дискурсом экспликацию позиции говорящего в высказывании, в трактовке Харриса объектом анализа становится последовательность высказываний, отрезок текста, больший, чем предложение.
Первоначальная многозначность термина предопределила и дальнейшее расширение семантики. В 60-е годы Мишель Фуко, развивая идеи Бенвениста, в предлагает своё видение целей и задач дискурсивного анализа. По мнению Фуко и его последователей, приоритетным является установление позиции говорящего, но не по отношению к порождаемому высказыванию, а по отношению к другим взаимозаменяемым субъектам высказывания и выражаемой ими идеологии в широком смысле этого слова. Тем самым, для французской школы дискурс — прежде всего определённый тип высказывания, присущий определённой социально-политической группе или эпохе («коммунистический дискурс»).
Концепция Фуко, объединившая лингвистику с историческим материализмом, несмотря на очевидную близость методологии, не нашла отклика в советской науке о языке. Впрочем, и «харрисовское» понимание дискурса не стало популярным, хотя вполне согласовывалось с доминировавшим в те годы в советском языкознании структурно-семантическим подходом. Всё это тем более странно и потому, что именно во второй половине ХХ века возникло и утвердилось в трудах советских учёных такое направление, как грамматика (лингвистика) текста. Определяя лингвистические закономерности организации текста (И. Р. Гальперин, О. И. Москальская, З. Я. Тураева и др.), языковеды с необходимостью пришли к выводу как о недостаточности применяемого метода, так и о нечёткости и неоднозначности используемого терминологического аппарата (проблемы разграничения предложения и высказывания, текста и его единиц и т.п.). Более того, традиционный структурно-семантический подход не обладал достаточной объяснительной силой по отношению к таким ведущим характеристикам текста, как его цельность и связность. Невозможность сугубо лингвистического объяснения этих текстовых категорий вызывает рефлексию в отношении смежных областей знания: формулируется гипотеза о роли замысла создателя (Н. И. Жинкин), образа автора (И. И. Ковтунова). Очевидно, что подобная точка зрения согласуется с представлением Бенвениста о дискурсе как «речи, присваиваемой говорящим», но и эта дефиниция долгое время остаётся без должного внимания.
Термин «дискурс» последовательно не используется ни в одном из трёх своих центральных значений вплоть до конца 80-х годов. Постсоветская традиция актуализировала термин одновременно во всей его многозначности, что поставило современных исследователей перед необходимостью уточнения и разграничения значений. Оставляя за рамками анализа принятое в публицистике последних десятилетий понимание дискурса как социального явления («феминистский дискурс», «дискурс насилия»), восходящее, без сомнения, к идеям французских постструктуралистов, отметим двойственность собственно лингвистического толкования термина. Дискурс в современных исследованиях -это и «речь, погружённая в жизнь» (Н. Д. Арутюнова), и движение информационного потока между участниками коммуникации.
Очевидно, что эти точки зрения не исключают, а скорее, дополняют друг друга: представление о процессах порождения и понимания текста невозможно без опоры на коммуникативную ситуацию («погружение в жизнь»); представление о дискурсе как процессе опирается и на мнение французских исследователей о ведущей роли субъекта высказывания. Мы предлагаем понимать дискурс как совокупность речемыслительных действий коммуникантов, связанную с познанием, осмыслением и презентацией мира говорящим и осмыслением, реконструкцией языковой картины мира продуцента рецепиентом. Такое представление лежит в русле динамического (on-line) подхода к языку; ключевые для определения девербативы (действие, познание, презентация, реконструкция) достаточно полно отражают многообразие операций самой высокой степени сложности, совершаемых участниками коммуникации.
Точкой сопряжения разнонаправленных, но конгруэнтных по своей природе действий, совершаемых коммуникантами, является текст. Представление о дискурсе как процессе позволяет анализировать текст как явление статическое, зону погашения сил. Такое понимание текста не является традиционным для отечественного языкознания, хотя З. Я. Тураева отмечает, что «как некая объективная реальность текст существует в определённых параметрах вне сознания творящего и воспринимающего его субъекта. В этом смысле он представляет собой закрытую систему, для которой характерно состояние покоя» (Тураева 1986:12). Более традиционной является точка зрения на текст, во-первых, как на факт письменной формы языка; во-вторых, происходит смешение прямого и метонимического значений: термином «текст» описывается фрагмент текста. Ср. определение, предложенное И.Р. Гальпериным: «Текст — произведение речетворческого процесса, обладающее завершённостью, объективированное в виде письменного документа, литературно обработанное в соответствии с типом этого документа, произведение, состоящее из названия (заголовка) и ряда особых единиц (сверхфразовых единств), объединённых разными типами лексической, грамматической, логической, стилистической связи, имеющей определённую целенаправленность и прагматическую установку» (Гальперин 1981:18). Такое определение вполне согласуется со статическим (off-line) подходом к языку, объектом анализа которого, по меткому замечанию П. Серио, является «язык Адама, эта произносимая в одиночестве, лишённая памяти речь» (Серио 1999:197).
Большей объяснительной силой, на наш взгляд, обладает описание текста как промежуточной стадии дискурса, если понимать под дискурсом совокупность речемыслительных действий обоих коммуникантов. В то же время текст как объективно существующий факт действительности может рассматриваться в качестве продукта (результата) дискурса.
Говорить о тексте как продукте дискурса позволяет адаптация в лингвистике базоового для наук об интеллекте постулата о квантовом характере мышления. Выделение У. Чейфом в информационном потоке единиц (клауз), соизмеримых с квантами мышления, приводит к представлению о дискретно-волновой природе дискурса. Тем самым, можно предположить, что дискретность — априорное свойство любого дискурса, а деление информационного потока на клаузы происходит независимо от интенций говорящего и коммуникативной ситуации в целом. Непроизвольная и спонтанная дискретность предопределяет в качестве доминантной стратегии говорящего установление связности порождаемого текста: «С точки зрения языковой структуры образование адекватной речевой формы может мыслиться как процесс порождения высказываний из структурно релевантных единиц более низкого порядка и их соединения в более крупные блоки, с помощью которых человек способен закрепить и выразить свои мысли» (Колшанский 1983:45).
Необходимость трансформации определяется несовместимостью дискретной структуры концепта и поверхностных форм текста; она связана с изменением конфигурации ментального представления в линейную структуру. Трансформация дискретного представления в представление связное — необходимое условие успешности коммуникации: бессвязный текст не может быть адекватно декодирован адресатом. Эта трансформация происходит через установление глобальной и локальной связности дискурса.
Глобальная связность, понимаемая нами как единство темы (топика) дискурса, устанавливается продуцентом (автором) на начальной стадии разработки дискурса: происходит установление релевантных связей между структурами знаний — репрезентируется связная модель ситуации. Установление локальной связности происходит на стадии формирования текста и требует выявления связей между пропозициями и поверхностными структурами — выявления отношений когезии. Авторские интенции на этой стадии предполагают выбор адекватной поверхностной структуры для экспликации релевантных для продуцента связей между клаузами. Учитывая тот факт, что распределение информации по клаузам при построении дискурса остаётся неизменным (одна идея на одну предикацию), выбор говорящим поверхностной структуры зависит от таких переменных, как контекст ситуации и лингвистический контекст.
Развитие пропозиции может предопределить манифестацию и стуктурной схемы простого предложения, и сложного, и бессоюзного сочетания предложений, и сверхфразового единства. Нам представляется, что подход к тексту как продукту дискурса устраняет противопоставление друг другу этих единиц синтаксиса. Во-первых, принципиальное отличие между сверхфразовыми единствами и другими вариантами объединения клауз очевидно лишь в письменной форме использования языка. Во-вторых, граница между союзными и бессоюзными конструкциями проводится лишь на основании различий в средствах связи, большинство же исследователей синтаксиса текста склонно выделять комплекс так называемых дополнительных средств связи, специализирующихся на объединении в недискретную структуру и частей союзного сложного предложения, и бессоюзного сочетания предложений, и самостоятельных предложений в составе сложного синтаксического целого.
Наше представление о тексте как статической имманентно связной (и цельной) промежуточной стадии дискурса позволяет определить его как любой протяжённости последовательность языковых знаков, заключённую между двумя остановками в коммуникации. Такой подход сближает текст с высказыванием и игнорирует принципиальное для статического анализа языка различие между письменным и устным модусами. Динамический подход позволяет дать ответ и на значимый для лингвистики текста вопрос о единицах исследования: текст является продуктом данного дискурса до тех пор, пока продуцент (рецепиент) не инициируют остановку коммуникации. Список литературы
1. Татьяна Милевская. Дискурс и текст: проблема дефиниции
2. Тураева З. Я. Лингвистика текста: (Текст: структура и семантика). — Москва, 1986.
3. Серио П. Деревянный язык и его двойник // Квадратура смысла: французская школа анализа дискурса. — Москва, 1999.
4. Колшанский Г. В. О языковом механизме порождения текста // Вопросы языкознания. — 1983. — No. 3. — С.44-51.
5. Гальперин И. Р. Текст как объект лингвистического исследования. — Москва, 1981.