Личность Чаадаева в его переписке с современниками

Личность Чаадаева в его переписке с современниками ВВЕДЕНИЕ Сейчас, в сложнейшее и интереснейшее время, когда решается судьба России, особенно интересно вспомнить: а что думали о России величайшие русские мыслители XIX в. Мне наиболее близка личность П. Я. Чаадаева, первого русского национального философа.

Сегодня многие работы Чаадаева приобретают особенную важность. Дело в том, что в настоящее время идеи мыслителя об исключительном положении России в мировой цивилизации, да и вообще его ранние мысли о России имеют все шансы пониматься БУКВАЛЬНО. Оптимисты могут познакомиться с его поздними работами. Может быть и в самом деле Чаадаев почувствовал намечающиеся тенденции в русском обществе, тогда можно

предположить, что он сознательно придавал своим идеям профетический оттенок. Возможно, он считал выявленные им недостатки российского устройства вечными и всегда актуальными. Сейчас наблюдается гораздо больше предпосылок для принятия идей Чаадаева о России, нежели во время создания "Философических писем", основного труда философа, в котором эти идеи высказываются. Многие утверждения

ФП, в самых черных красках рисующие аномальность России, сейчас воспринимаются без внутреннего протеста и не опровергаются "патриотическими" высказываниями, однако объясняется это скорее тем, что мы реально почувствовали, в каком положении оказались, чем повышением уровня самосознания общества относительно 1836г. Вообще, можно предположить, что свои письма Чаадаев адресовал не своим случайным собеседникам, а читателям XX, а то и XXI века. Тем не менее, и в свою эпоху Чаадаев имел ощутимую связь с обществом и оказал значительное

влияние на взгляды отдельных его представителей. Среди них такие выдающиеся соотечественники, как Пушкин, В. Г. Белинский, Н. В. Гоголь, М. А. Бакунин, Ф. М. Достоевский, М. Ю. Лермонтов, А. И. Герцен, а также член кружка Герцена публицист Н. И. Сазонов и русский историк Н. И. Голиков. Роль наследия Чаадаева в становлении русской интеллигенции в дальнейшем ее расколе на два

лагеря, неоспорима. Я имею в виду знаменитых участников "Вех", ведущих свою генеалогию от Чаадаева и Достоевского и их противников, последователей Бакунина и Чернышевского, восходящих к анархическим и социалистическим учениям. А как, несмотря на всеобщее одобрение, возмутило и разбудило многие русские умы объявление Чаадаева сумасшедшим? Впрочем, это воздействие П. Я. на общество косвенное.

Многие события российской жизни находят подчас самое неожиданное отражение в переписке Чаадаева. П. Я. никогда не упустит случая подтвердить, развить свою концепцию России и поспорить об этом с собеседником. Для меня же личность Чаадаева является также и своеобразным ключом к пониманию образов Онегина, Печорина, Чацкого и Бельтова (героя повести

А. И. Герцена "Кто виноват? ") . В русской литературе XIX века четко прослеживается цепочка подобных типов, точнее персонажей определенного типа, молодых, умнейших, талантливых, но бездеятельных и слишком быстро получивших от жизни все возможное. Хотя последнее к Чаадаеву относится не вполне, он духовно един с этими героями. Чаадаева отличает от них то, что прожив одну жизнь (примерно до 1823 г.) , он, после долгих размышлений

и поисков себя (1826-1830 гг.) оказался способен открыть для себя дорогу в новую жизнь, найдя в ней приемлемую нишу в обществе и вынеся из предыдущей жизни определенный багаж жизненных принципов и убеждений. Именно эта, новая жизнь христианского философа-проповедника оставила значительный след в истории России. Принимая во внимание все вышесказанное, представляется весьма занимательным и многообещающим изучение через письма Чаадаева к современникам его связи с обществом и его влияния на общество того

времени. Данная тема становится актуальнее, если рассмотреть переписку Чаадаева применительно к сегодняшнему дню и попытаться найти причины многих явлений, имеющих место сейчас в России. Именно этой теме посвящена настоящая работа. О мои братья! Я сказал много горьких истин, но без всякой горечи. Кольридж. ЭПИСТОЛЯРНЫЙ ЖАНР В РУССКОМ ОБЩЕСТВЕ ПЕРВОЙ

ПОЛОВИНЫ XIX в. И РОЛЬ В НЕМ НАСЛЕДИЯ П. Я. ЧААДАЕВА Русские религиозные философы XIX века создали мало совершенных произведений, которые могли бы читаться сейчас и последующими поколениями, как книги классические. Как и многие из них, Чаадаев не написал ни одной настоящей книги и выразил свои блестящие интуиции лишь в статьях и в письмах. Тем самым мы вплотную подходим к необходимости изучения его переписки.

Эпистолярный жанр сейчас, увы, вымер, ибо цивилизация предлагает нам гораздо более совершенные средства коммуникаций. Эпоха, в которую жил Чаадаев, была, напротив, поистине "эпистолярной эпохой". Этот жанр был неотделим от богатых традиций русской словесности, ибо письма были не только, да и не столько средством общения, сколько способом самовыражения - письма переписывались, читались разными людьми, а подчас становились достоянием нации. В этом случае автор мог получить на письмо несколько

откликов. Писали все, всем и обо всем: в письмах обменивались светскими сплетнями, мнениями; сообщали о семейных делах, а порой и излагали свои идеи и убеждения. Чаадаев испытывал непреодолимое влечение к эпистолярному жанру. Это отчасти объясняется характерной чертой его философского мышления - диалогичностью, потребностью в контрмнении, свойственной философам "сократовского типа", непременно нуждающимся в слушателе,

который не просто внимал бы слову учителя, а был бы его оппонентом и собеседником, спорил бы с ним, приводя все новые и новые аргументы и контраргументы, разбивая слету его доводы и который мог бы прекратить спор только окончательно физически обессилев. Были ли у Чаадаева такие собеседники? Похоже, что нет. Был друг, гениальный Пушкин, но, по словам самого Чаадаева, "мозг поэта построен иначе".

Казалось бы, с кем еще полемизировать западнику Чаадаеву, как не со славянофилами? Ан нет. И хотя почти все они, в особенности А. С. Хомяков, были любители поспорить и считались сильными "диалектиками", с точки зрения Чаадаева, они спорили не для поиска истины, а пытаясь убедить противника в истинности своих убеждений, "обратить его в свою веру". Чаадаев же считал, что истина еще не найдена.

Далее, в отличие от славянофилов, он был первым русским национальным философом. Тем самым, он был обречен на непонимание со стороны современников. "Первый", неважно, живет ли он в демократических Афинах или в самодержавной России, всегда получает ярлык преступника или сумасшедшего. А чаще всего - оба. Именно поэтому знаменитая резолюция

Николая I, наложенная им на "Философическое письмо": "Нахожу содержание оной смесью дерзостной бессмыслицы, достойной умалишенного" - попала в самую точку, вынеся окончательный приговор преобладающего, увы, общественного мнения. Иной приговоренный, не вынеся позора, и впрямь лишился бы рассудка, а то и вовсе наложил бы на себя руки, Чаадаев же не без некоторого удовольствия принял "по высочайшему повелению и по собственной

милости" - официальную роль безумца, приговаривая, по словам С. В. Энгельгардт, о своем "блестящем безумии". Итак, Чаадаев тяготел к своему излюбленному жанру литературно-философского творчества независимо от официального запрета выступать в печати и даже независимо от тогдашней моды вести переписку. Более или менее полное знакомство с эпистолярным наследием

Чаадаева убеждает в том, что его письма - преобладающая и органическая часть его творческого наследия вообще. И ведь основные его философские статьи имеют форму писем - достаточно вспомнить "Философические письма", "Письмо из Адратова в Париж", "Выписку из письма неизвестного к неизвестной". И даже там, где отсутствует упоминание о "письме",

Чаадаев постоянно обращается к воображаемому читателю, словно продолжая начатую с ним беседу. Теперь мы можем уверенно заключить, что без писем Чаадаева - нет Чаадаева. Он сам относился к ним очень серьезно: некоторые из них писал подолгу, потом снимал копии и распространял среди друзей и знакомых. Видимо не только с "Философическим письмом" к

Е. Д. Пановой и письмом к Вяземскому от 1847 года случалось так, что адресат получал обращенное к нему послание в последнюю очередь или вовсе не получал. Однако, если учесть, что многие письма Чаадаев адресовал последующим поколениям, будучи не в силах "обращаться к рыбам морским, к птицам небесным" и не рассчитывая на понимание со стороны современников, ибо говорил: "Моя страна не упустит подтвердить мою систему", некоторые письма можно считать

"дошедшими до адресата" только сейчас. Перейдем же к рассмотрению писем, написанных до 1826 года. ПИСЬМА 1807 1826 гг. Эти письма не представляют интереса для исследователя философских воззрений П. Я во-первых потому, что в это время только начинала формироваться его личность как мыслителя, шло становление характера и накопление знаний. Во-вторых, если он и занимался философствованием в это время, то только наедине с собою, так как ему еще нечем было поделиться даже с близкими друзьями.

Однако письма содержат весьма интересные сведения о жизни и нравах молодого дворянства того времени. Как и большинство молодых дворян, живущих в городе, появляющихся в свете и ничем определенным не занимающихся, Чаадаев бал вынужден решать свои финансовые проблемы посредством поместных крестьян своего брата. Это, помимо обычного осведомления о здоровье близких, становится главным поводом и целью написания письма. Особенно ярко это видно в письмах из-за границы, основным предметом которых является разрешение

различных финансовых трудностей. Если говорить обобщенно, то вся переписка П. Я. этих лет касается в основном вопросов личных, семейных, не связанных с общественно-политическими событиями того времени. Тем не менее, в этих письмах проявляется страсть Чаадаева к беседам, зачастую пустым, в чем он сам признается в письме к брату Михаилу 25 марта 1820 года. По старой армейской традиции,

Чаадаев частенько рассказывает в письмах о курьезных случаях, происшедших на службе, или пересказывает свежие сплетни. ЗАГРАНИЧНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ Во время путешествия П. Я. регулярно переписывается с братом, с друзьями. Несмотря на все трудности доставки, вызванные постоянно меняющимися адресами странника, описание чего и является предметом переписки, она была достаточно активной и поддерживалась самим

Чаадаевым, требовавшим от брата денег в каждом письме. Пересылка писем, денег или книг сопровождалась отдельными посланиями посредников друг к другу; остается лишь удивляться сколько сил, бумаги и чернил ими на это затрачивалось. И все же деньги П. Я. регулярно получал и молниеносно тратил, что позволило ему объехать всю Европу, жить безбедно в Лондоне, Париже, Берне, Женеве,

Милане, Карлсбаде и Дрездене, пополнять свою обширную библиотеку. Нет сомнений, во время путешествия Чаадаев получил массу впечатлений и информации к размышлению, в эти годы зародился новый, религиозный философски-исторический взгляд на мир. Тем не менее, в письмах об этом ни слова, Чаадаеве обременял себя подробным описанием пунктов путешествия и не делился впечатлениями, безусловно, яркими, ограничиваясь сухими сообщениями о маршруте своего вояжа

и происшедших встречах. Что же потянуло молодого Чаадаева, вышедшего в отставку, и решившего посмотреть на мир, направиться именно в Западную Европу? Конечно, Европа это Старый свет, сердце всего мира, духовное его сосредоточие и идейный полюс, но Чаадаева, охваченного в те годы просветительскими, рационалистическими и свободолюбивыми воззрениями, привлекала та атмосфера, в которой творили и мыслили философы

Кант, Фихте, Шеллинг, Ламенне, философия которых весьма занимала тогда Чаадаева. ВОЗВРАЩЕНИЕ В МОСКВУ ГОДЫ ОТШЕЛЬНИЧЕСТВА ПИСЬМА 1827-1856 гг. После приезда в Москву в 1826 г. Чаадаев поселился во флигеле у друзей Левашевых, на Новой Басманной. Следующие пять лет, которые он провел здесь, были годами затворничества мыслителя.

В этот период П. Я. активно занимался философскими исканиями, развивал свой религиозный взгляд на мир, зародившийся в странствиях по Европе, в чем немалую роль сыграли встречи с немецким философом Шеллингом, английским религиозным деятелем, миссионером Ч. Куком. На П. Я. также могли повлиять и идеи масонства, к которому он примкнул в 1814 г. в Кракове, и вплоть до 1821 года состоял в различных ложах.

В масонстве соединились как мистическое, так и - особенно в России - радикальное рационалистически-вольнолюбивое направления. Могло повлиять и воздействие близкого знакомого его молодости Д. Облеухова, впавшего к середине 20-х годов в совершеннейший мистицизм. Однако главным импульсом к религиозным исканиям для

Чаадаева был крах движения декабристов, что можно было рассматривать как результат несостоятельности их философски-политических убеждений. И хоть такое направление развития воззрений начинало складываться ранее декабря 1825 года, восстание декабристов могло убедить Чаадаева в правильности выбранного им пути и обеспечило столь необходимый фактор случая, повода, сильного потрясения, дающий толчок к самовыражению в форме протеста, порицания или детального разбора причин

и следствий случившегося. В годы размышлений Чаадаев совсем не появлялся в свете, лишь изредка навещал своих друзей. 10 сентября он присутствовал на чтении "Бориса Годунова" у С. А. Соболевского, библиофила и биографа, друга А. С. Пушкина. В 1827 г. Чаадаев общался с А. В. Якушкиной, женой декабриста, навещал ее и даже, по ее словам, пытался "обратить". Примечательно посещение

Чаадаева Грибоедовым в марте 1828 г когда тот вез из Ирана в Петербург Туркманчайский договор. Чаадаев в то время никого не пускал в свой флигель. Эта встреча была весьма смело и с воображением описана Юрием Тыняновым в "Смерти Вазир-Мухтара". Современный исследователь Чаадаева В. В. Сапов считает нарисованный

Тыняновым портрет П. Я. искаженным. Мне же очень импонирует первая попытка художественного осмысления личности Чаадаева, его характера. Тынянов лихо рисует образ Чаадаева - артиста, чудака и отшельника. Это помогает ему иронически отзываться о своих многочисленных недугах. Он, как всегда, еще и угрюм, временами неприветлив. Для него характерны внезапные смены настроения. Он все время ошарашивает

Грибоедова колким юмором и с интересом наблюдает за собеседником. Грибоедов испытывает некоторую неловкость в разговоре с Чаадаевым еще и потому, что он "варварски" нарушил образ жизни П. Я никого не принимающего, погруженного в работу. Тынянова пишет даже о "неуловимом сумасшедшем движении ускользнуть в соседнюю комнату", о

том, как Чаадаев стоял "с выражением ужаса", увидев в своем жилище постороннего. Тем не менее, Чаадаев был не прочь изредка оторваться от угрюмых мыслей. Итак, Чаадаев это время был чрезвычайно нелюдим и занят. С. П. Жихарев письме к А. И. Тургеневу от 6 июля 1828 года сообщает о нем: " Сидит один взаперти, читая и толкуя по-своему Библию и отцов церкви.

Был один раз у Пушкиной (Е. Г) тотчас по ее приезде и после не ходит"(С. П. Жихарев Записки современника. М СПб 1934, т. 11 с. 428) . 27 июня 1831 года А. И. Тургенев пишет брату Н. И.: " Одни приписывают его отшельничество глубокой меланхолии, но Мудров уверял меня, что ничего не бывало, что одно благочестие и отвращение от света и занятия религиозные

причиною его дикости " (Журнал министерства народного просвещения. 1913, март, с. 20) . В 1828 г. Чаадаев начинает работать над "Философическими письмами". Подготовительным материалом для них можно считать отдельные мысли и отрывки, которые Чаадаев записывал с конца 20-х годов. При умелом расположении, они встают в удивительно гармоничную систему, похожую на путевые заметки человека,

странствующего по бескрайним просторам человеческой души. Эти отрывки собрал воедино племянник и биограф Чаадаева М. И. Жихарев. Вот что он пишет о Чаадаевских записях: "Есть совершенно пустые заметки. Но есть и такие, и их довольное количество, которые < > или драгоценны как отголосок времени, или, без запинки, могут быть названными гениальными по глубине и силе мысли,

по верности и меткости суждения. Толстая тетрадь, озаглавленная "Fragments et pensйes diverses 1828-1830", заключает в себе такие вещи, которые, мне кажется, никого не удивили бы, если бы попались на страницах паскалевых Pensйes" (письмо к М. М. Стасюлевичу от 25 ноября 1870 г.) ; "Редкое из того, что им написано, не блещет какой-нибудь оригинальной, весьма часто гениальной мыслью

< > В числе его писаний есть отрывочные мысли и изречения, в которых почти всегда глубина и верность наблюдения изумительны. Их, без затруднения можно поставить рядом с произведениями в том же роде Вовенарга, Ларошфуко, Паскаля и первого Наполеона; множество им разбросанных в разных местах, и часто мимоходом, мыслей, догадок и примечаний о внутреннем смысле русской истории в различных ее периодах, о характерных общих чертах ее физиономии еще до сих пор составляют поле совершенно непочатое и не разработанное"

(Вестник Европы, 1871).