План
Введение
1.Антимещанская концепция Герцена
2.Истинный путь развития России Герцена
3.Славянофильство в трудах Герцена
Заключение
Литература
Введение
Фундаментом народничества Герцена было его антимещанство, с которымнеразрывно был связан индивидуализм. Народничество Герцена (впоследствии мыувидим, что это относится и в народничеству вообще) было первым обширным игармоничным построением русской мысли, опирающимся главным образом на антимещанство;кроме того, народничество было единственным мировоззрением, соединяющим в себе величайшуюобщественность с безусловным индивидуализмом, а следовательно, пытающуюсярешить, сообразно с положением России середины 19 века, проблемуиндивидуализма. Фактически народничество решало эту проблему отождествлениемпонятий «личности» и «мужика», и решение это проходит красной нитью от Герценадо Михайловского. Михайловский впоследствии объяснил это решение самимхарактером русской жизни шестидесятых годов. Когда крестьянская реформаоставляла в тени все остальные; Герцен еще в своем письме к Миле («Русскийнарод и социализм», 1851 г) заявил, что «человек будущего России – мужик».Отсюда возникла вера в мужика, вера в не буржуазность и в антимещанство«крестьянского тулупа», противопоставляемая убеждению невозможности дальнейшегонормального развития западноевропейских. Мещанских обществ.
Целью нашей контрольной работыявляется рассмотрение положений «крестьянского социализма», имеющего место вработах А.И. Герцена.
1. Антимещанская концепция Герцена
Нельзя сказать, что Герцен полностьюразделял взгляды социалистотв-утопистов. Мнение о грядущей быстрой гибели всехевропейских государственных форм трудно ставить в пассив мировоззрению Герцена,ибо он в этом случае разделял ошибку со всеми социалистами той эпохи: не говоряо социалистах-утопистах вроде Фурье, уверенного, что в четыре года весь земнойшар будет покрыт фаланстерами, достаточно указать на Маркса, предсказывавшего ужев семидесятых годах. Что обобществление орудий производства (а значит и гибельвсех современных государственных форм Европы) совершится еще в Х1Х веке. Герцендопускал подобную победу западноевропейского социализма, но был до того глубокоубежден в мещанстве, как основе всего еврейского уклада, что высказалеретическую. мысль о том, что социализм. Оставшись победителем на поле битвы,неизбежно сам выродится в мещанство: «социализм разовьется во всех фазах своихдо крайних последствий, до нелепостей. Тогда снова вырвется из титаническойгруди революционного меньшинства крик отрицания и снова начнется смертнаяборьба, в которой социализм займет место нынешнего консерватизма»(«С тогоберега», гл. 4)[1]. Эту мысль опотенциальном мещанстве социализма уразумело только поколение русскойинтеллигенции начала ХХ века, так что в этом случае Герцен на 50 лет опередилсвое время. Если же социализм не победит, то по мысли Герцена вся Европа«кристаллизуется», успокоится в мещанстве — и это будет своего рода концомевропейской истории.
Но Герцен не остановился на такомпессимизме, он перешагнул через него, для чего и начал с вер в Россию.«Социология должна начать с некоторой утопии», сказал однажды Михайловский;задолго до него эту мысль высказал Герцен: «Общие места, планы, теории утопиидолжны предшествовать работе исполнения, общественной перестройке». («Колокол»,15 января 1859 года)[2] Мы знаем, что Герценначал с утопии – с веры в возможность особого пути развития России, с веры вантимещанство и в не буржуазность «крестьянского тулупа», всего русскогонарода; буржуазию, которую он так ненавидел, он не считал жизнеспособной всреде этого народа характерно антимещанского, хотя и предвидел ее возможность впореформенной России: последнее типично не только для Герцена, но и длянародничества вообще.
Однако, несмотря на это, Герцен невпал в основную ошибку славянофильства, не смешал народ с «нацией». А наоборотвпервые сделал попытку разграничить их; вслед за Марксом, но вполне независимоот него Герцен указывает, что прогрессивное увеличение «национальногобогатства» Англии приводит английский народ к все большему и большему голоду(«Роберт Оуэн»): следовательно, Герцен уже сознавал не только нетождественность, что часто и взаимную противоположность интересов нации инарода. Впоследствии Чернышевский и Михайловский подробно развили и обосновалиэтот основное положение народничества, описанное еще у Радищева и удекабристов; у Герцена оно было только мимолетным выражением убеждениявозможности особого пути развития России. Этот путь развития должен быть таков,чтобы ариадниной нитью его служили интересы народа, а не нации; более конкретноэто выражалось в мировоззрении Герцена требованием примата социальных реформнад политическими – это краеугольный камень всего русского народничества.
В своей ненависти к мещанствуЗападной Европы Герцен считал устарелыми, типично мещанскими и обреченными напогибель все выработанные западноевропейской культурой политические формы.Прежде всего всякая государственность является построенной на отживших,окаменелых понятиях и нормах римского права. Что такое рожденное западомуголовное право? – Теория мести! Уголовный суд? – Фильтрованная инквизиция —Все это этически отжило, разрушилось и только искусственно поддерживается, какпролежавшая три тысячелетия в земле мумия: «Государство с римскимипонятиями, основанными на поглощении личности обществом, на религиисобственности… — такое государство не может ничего оставить потомству, кромесвоего трупа» («Старый мир и Россия», письмо первое). Армия,суд, полиция в середине, голод и невежество внизу, отвлеченная мысль социализмана вершине — «этот half and halр и есть мещанское государство»,— подчеркивает Герцен в другом месте («Письма к противнику», 1864).Примириться с этим государством нельзя, стремиться выйти из него — необходимо:«Знаем ли мы, как выйти из мещанского государства в государство народноеили нет, — все же мы имеем право считать мещанское государство одностороннимразвитием, уродством» («Концы и начала», письмо второе). Отсюдавывод один: западноевропейское государство неспособно к дальнейшему развитию и,как пережившая сама себя форма, подлежит упразднению. «Совместны ли вообщеразумное сознание и нравственная независимость с государственным бытом?» —подчеркивает сам Герцен свой вопрос («Роберт Оуэн», гл. II)[3]и отвечает на него отрицательно. Этот вывод роднит по настроению народничествос анархизмом.2. Истинный путьразвития России Герцена
В философию истории Герцена уже тогдавходили на равных три громадных материка, которые во многом должны определитьхарактер будущего,— это Россия, Европа и Северная Америка. Последняя находиласьнакануне раскола на Южные и Северные штаты, но само развитие в ней подтверждалоопасения, что Америка является всего лишь продолжением Европы.
Однако в своих прогнозах относительноюной и агрессивно распространяющейся на Запад, к Тихому океану, республикиГерцен еще достаточно осторожен.
«Как Америка будет относиться ксоциальным стремлениям — трудно сказать; дух товарищества, ассоциаций,предприятий сообща чрезвычайно в ней развит; но ни одного общего владения, нинашей артели, ни сельской общины нет; личность соединяется с другими только наизвестное дело, вне которого ревниво отстаивает полнейшую независимость »[4].
И.С. Тургенев, к которому былиобращены слова Герцена о неспособности Европы к новым формам жизни, принималэти утверждения с явным недоверием. А убежденность его друга, что именномужицкая Русь скажет миру новое слово, вызывала у него порой и раздражение.Много тонких, замечательных мыслей разбросано в статьях Герцена о западнойцивилизации, сковывавшей европейского жителя, ставящей его в определенныерамки, которые ему трудно переступить. Тургеневу, называвшему себя европейцемпо преимуществу, это близко и понятно. Согласен он и с тем, что Европа плохознает Россию, однако той обетованной земли, которую чаял найти в ней Герцен, ончто-то не видел. Каждый приезд в Россию после окончания Крымской войны убеждалего, что вся страна находится в брожении, растет нищета, голод или «недород»,как осторожно выражается начальство, переходят из одной губернии в другую.Правда, весть о скором освобождении, о долгожданной «воле» вызывала иллюзии икакие-то смутные надежды на лучшее будущее. И он, возможно, с интересомвчитывался в герценовские «вариации на старые темы», которые обращены к нему,являясь отзвуком споров, происходивших между ними во время встречи в Лондоне.
«У нас нигде,— убеждал его Герцен,—нет этих наглухо заколоченных предрассудков, которые у западного человека какпараличом отбивают половину органов. В основе народной жизни лежит сельскаяобщина — с разделением полей, с коммунистическим владением землею, с выборнымуправлением, с правомерностью каждого работника (тягла). Все это находится всостоянии подавленном, искаженном,— соглашается он на возражения Тургенева,— новсе это живо и пережило худшую эпоху»[5]. Что это означает? Этоозначает только то, что разгадка будущего таится в серой и мякинной Руси, в техполуразоренных селах, в которых уже сейчас появился новый хозяин — кулак,описанный еще в «Постоялом дворе», в тех деревнях, которые регулярно выгораютот пожара и жители которых бегут в поисках лучшей доли на южные или восточныеокраины страны.
Герцен прав, что Россия разрастается совсеминаче, чем агрессивная Америка, уничтожившая коренное население или оттеснившаяиндейцев с их земель. «Россия расширяется по другому закону, чем Америка,оттого, что она не колония, не наплыв, не нашествие, а самобытный мир, идущийво все стороны, но крепко сидящий на своей собственной земле». Он мог бынапомнить Тургеневу о географической карте, которую распространяли в Англии вгоды Крымской войны. На этой карте было показано, как за последние столетия —от времен Ивана III — МосковскаяРусь расширяла свою территорию. В соответствии с замыслом авторов этойфальшивки получалось, что русская земля — это только окрестности Москвы, а всеостальное якобы было «захвачено» коварной Москвой у своих соседей иприсоединено насильственно к ней, в том числе Новгород, Рязань, Поволжье и т.п.,— это-де уже не русская земля, не «Московия».
Наоборот, по словам Герцена,«Соединенные Штаты, как лавина, оторвавшаяся от своей горы, прут перед собойвсе; каждый шаг, приобретенный ими,— шаг, потерянный индейцами. Россияподнимает кругом, как вода, обходит племена со всех сторон, потом накрывает иходнообразным льдом самодержавия...» Однако под этим льдом бурлит своя народнаяжизнь, которая, раздвигаясь в разные стороны, стягивает в одно целое громаднуюимперию. «На нашей движущейся, несложившейся почве только и естьконсервативного — что сельская община,— снова и снова убеждает о» Тургенева,—т. е. только то, что следует сохранить».
Год спустя в письме к М. Мейзенбург,которая перевела на немецкий язык роман Д. Григоровича «Рыбаки», он повторилсвои излюбленные мысли о русской избе — колыбели будущего общества: «Пока мышаг за шагом следовали за Европой по бороздам, омоченным ее потом, в изберусского крестьянина мы обрели зародыш экономических и административныхустановлений, основанных на общности землевладения, на аграрном и инстинктивномкоммунизме».
Произведения Д. Григоровича,созданные в то время,— «Рыбаки», «Переселенцы»— заслужили и похвальный отзывЧернышевского,— он тоже увидел в них прославление артельного духа русскогокрестьянина. Герцен признавался, какой толчок его идеям дало знакомство сповестью Григоровича «Антон Горемыка» в Неаполе в 1848 году. Страдания простогокрестьянина, преследуемого бурмистром за то, что он, под диктовку другихкрестьян, написал на него жалобу помещику, было особенно тягостным напоминаниемо родине в разгар революционных событий в Италии, «под сладостными и ласкающимипорывами ветра с Средиземного моря,— писал Герцен.— Я испытывал угрызениясовести, мне было стыдно находиться там, где я был. Крепостной крестьянин, спреждевременными морщинами, нищий, добрый, смиренный, в кандалах безвиннобредущий в Сибирь, неотступно преследовал мое воображение, когда я жил средипрекрасного народа».
Конечно, толчком для выработки идеи«общинного социализма» были не литературные источники, а русскаядействительность. Несмотря на ошибочность расчетов, что Россия через общинуперейдет к социализму, сама эта идея направляла русскую мысль в сторонусоциалистических учений. Иллюзорность надежд на так называемый крестьянскийсоциализм обнаружилась значительно позднее.
«Слово социализм,— вновьутверждает Герцен,— неизвестно нашему народу, но смысл его близок душе русскогочеловека, изживающего век свой в сельской общине и в работнической артели. Всоциализме встретится Россия с революцией». Однако община еще не социализм.«Чтобы перейти в социализм,— писал впоследствии Плеханов, вспоминая эти словаГерцена,— она должна пережить более или менее длительный процесс развития».
В конце 50-х годов толчок развитиюрусской общины в сторону социализма могло дать предстоявшее освобождениекрестьян — непременно с землей и с сохранением общинного землевладения. Расчетына это были не только у Герцена, но и у Чернышевского. В длительной полемике состоронниками «свободного», частнокапиталистического способа землепользования онотстаивал выгодность для обеспечения народного благосостояния именно общинногоспособа, для дальнейшего развития, которого должны быть использованы машины,другие сложные орудия труда и новинки техники, которые следовало привлечь сЗапада. С цифрами в руках, с помощью длинных подсчетов он убеждал, доказывал,каким образом дальнейшее преобразование и развитие общины пойдет на пользу«простолюдинам», даст им подлинное благосостояние. С истинной убежденностьюученого и революционера он подчеркивал, что сами изменения в развитии средствтруда, в способе обработки земли требуют совместного пользования ею.
Чернышевский ближе, чем Герцен,подошел к самой материальной основе тех перемен, которые он считает крайненеобходимыми,— они получают у него материалистическое обоснование. Для автора«Современника» социализм логично следует из строго научных посылок. Ссылки наразумность и рациональность нового склада жизни здесь вполне обоснованы.Чернышевский в какой-то мере остается «западником»— он тоже уверен, что примерЗапада не должен пропасть для России, но развитие машинной индустрии дляподнятия сельского производства, по его мнению, требует связи с Европой. Вотличие от Герцена, он не разделял его убежденности в исчерпанности западныхформ жизни и вскоре выступил специально по этому поводу.
Между тем Чернышевский полностьюсовпадал с Герценом во многих его рассуждениях о сравнительной близости — приопределенных условиях — русской общины к социалистическому укладу жизни.
Выдвинув вопрос об общине, Герценхотел отмежеваться от либералов-западников, от «доктринерствующих немцев», поего терминологии. Разорвав с ними связи в политической области, он должен былпоказать различие между ними и в социальной науке, в заветной для него областиидеалов и искомых чаяний. Имея в виду своего непримиримого оппонента Б. Чичерина,он писал:
«Западники были совершенно правы втом, что объективная истина не может зависеть ни от градуса широты, ни отградуса лицевого угла; но, говоря это, у них есть задняя мысль, что западнаянаука, как единая сущая, и есть эта объективная, католическая, безусловнаянаука». Да и не только «западная» наука, но и западные, то есть буржуазные,формы жизни им кажутся единственно возможными для современного человека.Чичерин после путешествия в Европу, в ходе которого он встречался с Герценом,писал в своих воспоминаниях: «Европа дала мне все, что могла дать. Ясобственными глазами видел высшее, что произвело человечество в науке,искусстве, в государственной и общественной жизни». Имея в виду мысли Герцена о«загнивании Запада», он продолжал: «Еще менее я мог заметить признаки мираразлагающегося. Напротив, рядом с отживающими формами я видел зарождение новых,свежих сил, исполненных веры в будущее».
«Свежие силы» видел и Чернышевский,но подразумевал под «будущим» совсем другое, нежели Чичерин — поклонник Тьера игосударственной централизации.
«Западные публицисты с темнесокрушимым упрямством, которое им дает ненависть к России и невежество,—продолжал Герцен,— смеются, когда мы говорим о великом историческом значениинашего освобождения крестьян с землею. А нам кажется вопрос этот до тоговажным, что одно постановление его ставит нас совсем на другую ногу сЕвропой...»[6]
Он признает, что европейскиегражданские формы несравненно выше «не только старинных русских, но итеперичных, в этом нет сомнения». Однако в настоящий момент впервые за всюисторию Россия получила возможность обогнать Европу, идя не по длинному шоссе,повторяя за ней все стадии развития, а пустившись напрямик. «Нам кажется, что,пройдя западной дрессировкой, подкованные ею, мы можем стать на свои ноги и,вместо того чтоб твердить чужие зады и прилаживать стоптанные сапоги, намследует подумать, нет ли в народном быту, в народном характере нашем, в нашеймысли, в нашем художестве чего-нибудь такого, что может иметь притязание наобщественное устройство несравненно высшее западного. Хорошие ученики,—заключает он,— часто переводятся через класс»[7].
Таких отвлеченных мечтаний без ясногопредставления о тех социальных силах, которые должны бы «перевести» Россию вдругой класс, у Герцена много в статьях, созданных в 50-е годы.
Надо сказать, что у него имелся здесьнепосредственный предшественник — это Петр Чаадаев. Беседы с ним в егополуразрушенном домике на Басманной улице не прошли для Герцена даром. Еще всередине 30-х годов и даже ранее Чаадаев неустанно писал и говорил в беседах обисторической юности России и «завершенности» Запада, а в письме к А. И.Тургеневу прямо заключал, что мы, «может статься, и быстро перегоним их(западные народы.— В. С.), потому что имеем пред ними великиепреимущества, бескорыстные сердца, простодушные верования, потому что мы неудручены подобно им тяжелым прошлым, не омрачены закоснелыми предрассудками ипользуемся плодами всех их изобретений и трудов».
Предвосхищая будущую деятельностьГерцена, неустанно прокламирующего преимущества России перед Западной Европой,Чаадаев утверждал, что «свежесть» исторически молодого народа являетсязнамением того, что он ранее своих соседей достигнет чаемого исполненияжеланий:
«Мы девственным умом встречаем каждуюновую идею. Ни наши учреждения, представляющие собою свободные создания нашихгосударей или скудные остатки жизненного уклада, вспаханного их всемогущимплугом, ни наши нравы — это странная смесь неумелого подражания и обрывков давноизжитого социального строя, ни наши мнения, которые все еще силятсяустановиться даже в отношении самых незначительных вещей,— ничто не противитсянемедленному осуществлению всех благ, какие Провидение предназначаетчеловечеству. Стоит лишь какой-нибудь властной воле высказаться среди нас — ивсе мнения стушевываются, все верования покоряются и все умы открываются новоймысли, которая предложена им»[8].
Перекличка этих мыслей Чаадаева сидеями Герцена, которые он высказывал тридцать лет спустя, очень показательна.
Но вот Герцен переходит к анализуистории западноевропейских народов, вновь и вновь утверждая, что Россия недолжна повторить западный путь развития со всеми его противоречиями, тупиками исоциальной рознью. Его прежние друзья-западники теперь представляются емунаиболее опасными противниками, все еще сеющими прекраснодушные иллюзииотносительно Западной Европы.
«Наши отношения к Западу,— пишет он,имея в виду наиболее восторженных западников,— до сих пор были очень похожи наотношения деревенского мальчика к городской ярмарке. Глаза мальчикаразбегаются, он всем удивлен, всему завидует, всего хочет — от сбитня ипряничной лошадки с золотым пятном на гриве до отвратительного немецкогокартуза и подлой гармоники, заменившей балалайку. И что за веселье, что затолпа, что за пестрота!..
Вслушиваясь в толпы наших «ученыхмужей», мне часто приходило в голову это сравнение. Один тоскует, отчего у насне развивалась такая муниципальная жизнь, как в Европе, отчего у нас нетсредневековых городов с узкими улицами, по которым ездить нельзя, с уродливымидомами, в которых жить скверно, с переулками, копотью и памятниками XIII, XIVстолетия… Другой не может утешиться, что у нас нет среднего сословия взападном смысле — той настойчивой, трудолюбивой буржуазии, которая так упорноборолась с рыцарями и королями, так ловко защищала свои права и пр.»[9]
Здесь отражены некоторые заветныеидеи, которые развивали Б. Чичерин, Е. Корш, Н. Кетчер. К ним можноприсоединить крайнего западника, мечтавшего о существовании в Россиипривилегированной и «независимой» аристократии по английскому образцу — М.Каткова.
Для Герцена последние благородныепредставители «западной идеи»— Грановский и Белинский. После них началась новаяфаза в развитии русской общественной мысли. Нынешние доктринеры западничестваведут свою родословную не от них, а от буржуазной политэкономии, ставящей своейцелью оправдать существовавшие там порядки. В его глазах Европа полностьюдискредитировала себя, всецело попав в руки мещан, которые для негоолицетворяли господство буржуазии.
Порой Герцен вообще отказывалзападным народам в способности дальнейшего развития, возвращаясь к одной и тойже теме, что Европа изжила себя, подобно одряхлевшему Риму, на смену которомудолжны прийти «варвары» и вдохнуть в одряхлевшие члены новую жизнь.
Приняв близко к сердцу неудачуреволюции 1848 года, он решил, что умирает, вырождается вся Европа,оказавшаяся неспособной начать новую главу своей истории. Еще в конце книги «Стого берега» он выразил свое скептическое отношение к поколению выродившихсяреволюционеров, «политических шалунов» и «паяцев свободы», которые играли вреволюцию, а когда явилась она, то они испугались ее больше самой реакции. Этопризнак того, что целый мир умирает, унося с собой несбывшиеся надежды и всехэтих псевдореволюционеров, старающихся удержаться на гребне волны, когда гибнетвесь корабль.
«Одно утешение и остается: весьмавероятно, что будущие поколения выродятся еще больше, еще больше обмелеют,обнищают умом и сердцем; им уже и наши дела будут недоступны и наши мысли будутнепонятны. Народы, как царские домы, перед падением тупеют, их пониманиепомрачается, они выживают из ума — как Меровинги, зачинавшиеся в разврате икровосмешениях и умиравшие в каком-то чаду, ни разу не пришедши в себя; какаристократия, выродившаяся до болезненных кретинов, измельчавшая Европа изживетсвою жизнь в сумерках тупоумия, в вялых чувствах без убеждений, без изящныхискусств, без мощной поэзии. Слабые, хилые, глупые поколения протянутсякак-нибудь до взрыва, до той или другой лавы, которая их покроет каменнымпокрывалом и предаст забвению летописей»[10].
Такой итог он подводил европейскимсобытиям и европейским революциям, бушевавшим почти два года. А потом? Потомистория начнет свою новую страницу и на авансцену выйдут новые народы.
Сравнения событий социальной жизни сорганическими формами развития природы ничего не объясняли. Анализируя ходреволюции 1848 года, К. Маркс видел ту же болезнь, что и Герцен,— «страсти, лишенныеистины, истины, лишенные страсти; герои без подвигов; история без событий...» ит. д., но он дал иное объяснение этим явлениям, как и вообще неудаче революции.«Усталость» людей была следствием, а не причиной.
Постоянные ссылки Герцена навырождение Древнего Рима, которое неотвратимо привело к нашествию «варваров» ипоявлению новых форм жизни, должно было как-то соотноситься с той ролью,которую он в решении социальной задачи времени отводил русскому крестьянину. Вего исторической схеме «Рим — варвары, Европа — славяне» чувствовалось влияниестарых славянофильских теорий, что он и сам не отрицал, хотя и давал им совсемдругую трактовку.3. Славянофильствов трудах Герцена
Обвинение в анархизме выставлялипротив Герцена еще читатели «Колокола» (см. 1-й его лист) и отчастибыли, несомненно, правы. Не останавливаемся на том, что после 1848 года Герценсошелся с Прудоном и издавал вместе с ним «La voie du peuple», что еще гораздо раньше теории Прудона вомногом влияли на молодого Герцена (см. его «Дневник», а такжепризнание в «Былом и думах», гл. XLI: «Я был многим обязан Прудону в моемразвитии»). Все это, конечно, объясняет анархистские тенденции Герцена, ноу нас есть более основное объяснение — влияние на Герцена славянофильства. Ложьлежит не в той или иной форме государства, а в самом государстве, как таковом,— убежденно повторял К. Аксаков; общественный и личный идеал человечества вышевсякого совершеннейшего государства, — комментировал И. Аксаков теории своегобрата; пользуемся случаем, чтобы подчеркнуть еще раз анархистские концепции вславянофильстве.
Герцен и в этом отношении был близокславянофильству по настроению. Он верил к тому же, что русский народ,характерно антимещанский, не выносит (или выносит только по принуждению) какуюбы то ни было форму государства, неизбежно мещанского. «Славянские народысобственно не любят ни государства, ни централизации. Они любят жить вразбросанных общинах, удаляясь как можно больше от всякого вмешательства состороны правительства», — пишет Герцен; наиболее сообразным с характеромславянства народным государством он считал Запорожскую Сечь, утверждая вообще,что «славяне… не занимались своим государственным устройством;общественная жизнь их была нечто вроде колеблющегося, неопределенного,неустоявшегося анархизма» («Старый мир и Россия», 1854; см.также в «Полярной Звезде» 1855 г. статью Энгельса «Что такоегосударство» и комментарии к этой статье Герцена в 1 листе«Колокола»).
Как бы то ни было, но факт тот, чтоГерцен отрицал всякую централизованную государственную форму, как сугубоемещанство, — это с одной стороны; с другой — он требовал эту государственностьк ответу от имени реальной человеческой личности. Пресловутый «народныйсуверенитет» был ему настолько же ненавистен, как и монархическийдеспотизм, — и в этом он опять-таки смело протянул руку к поколению русскойинтеллигенции начала XX века. Он не боялся обвинений в аристократизме (см.замечательную главу «Consolatio» из «С того берега»), он смело заявлял: «Надобнопризнавать преступным Salus populi2 (Герцен говорит о „благенации“, как государственного организма). Пора человеку потребовать к суду:республику, законодательство, представительство, все понятия о гражданине и егоотношениях к другим и государству...»
И вот с этих двух точек зрения —признания мещанства и антииндивидуалистичности западноевропейского правовогогосударства, Герцен и выставлял положенный впоследствии во главу угла всегонародничества примат социальных реформ над политическими для России той эпохи.У «Колокола» на знамени — «освобождение крестьян с землею, тоесть опять социальный вопрос перед политическим», — категорически заявилсам Герцен («Колокол», 15 января 1859 г.). Всякая политическая формав лучшем случае — паллиатив, вообще же говоря, по мнению Герцена, ни однаполитическая форма не вместит в себя социальной реформы: «Политическаяреволюция, пересоздающая формы государственные, не касаясь до форм жизни,достигла своих границ; она не может разрешить противоречия юридического быта ибыта экономического» («Письма к противнику», письмо первое). Этаобщая истина, по мнению Герцена, особенно приложима к России, к «мужицкомуцарству», где политические формы, важные для буржуазии, безразличныподавляющему большинству народонаселения. «Государство есть сумма сел, —писал в „Колоколе“ (1858) Огарев. — Устройте село, и вы устроитегосударство...» Бакунин восклицал на тех же листах «Колокола»(1862): да здравствует крестьянская Россия и внесословная интеллигенция!..
В этом пункте народничество снова резкостолкнулось с либеральным доктринерством, требовавшим почти исключительнополитической реформы, а в области социальной предлагавшим освобождение крестьянбез земли. Народничество во многом оказалось неправо, но в своей борьбе слиберальным доктринерством исторически оно было право, несомненно; оно стоялоза насущные интересы реальной личности, а не за права абстрактного человека. Ноесли исторически, в соответствии с общим положением России середины XIX века,Герцен был прав, то, безотносительно говоря, истина лежала между ним илиберальными доктринерами; ошибка и народничества и либерализма коренилась в ихисключительности.
Герцен сам скоро понял это. Когда в1861 году была произведена социальная реформа в самом урезанном и сокращенномвиде, когда с этих пор, а особенно с 1866 года началась реакция, и катковщина суспехом стала класть палки в колеса всякому прогрессивному движению, — Герценсмутно почувствовал, что примат социального над политическим, проведенный вжизнь, есть только недостроенное здание, не имеющее защиты от реакционных бурь.По крайней мере, в своем третьем письме «К старому товарищу»(Бакунину), написанном за полгода до смерти, Герцен признает необходимость длясовременного человечества правовых государственных форм: «Из того, чтогосударство форма проходящая, не следует, что эта форма уже прошедшая, — пишетГерцен такому типичному анархисту, как Бакунин, — и что значит отрицатьгосударство, когда главное условие выхода из него — совершеннолетиебольшинства...» Однако еще народничество семидесятых годов не окончательноотказалось от идеи примата социального над политическим; только народовольцам,а вслед за ними и поколению начала XX века суждено было выставить программуполитических реформ для социальных...
Вот народничество Герцена, этот«русский социализм», это стройное, гармоничное растение, выросшее изсемян антимещанства и индивидуализма, развившихся на почве западничества иславянофильства. Народничество Герцена — это, прежде всего отрицательноеотношение к современному политико-экономическому развитию Западной Европы, апотому и требование примата социальных реформ над политическими, чтобы избежатьмещанского пути развития Запада. Затем народничество — это вера в возможностьособого пути развития России, основанная, в свою очередь, на убеждении вантимещанстве и небуржуазности «крестьянского тулупа» и на признанииобщинного устройства краеугольным камнем русского быта; поэтому народничество —это отрицательное отношение к буржуазии, строгое разделение понятий «нации»и «народа» и ожесточенная борьба с экономическим либерализмом. В тоже время народничество — это неизбежная постановка той или иной«утопии» в начале социологических концепций, одинаково далеких как отсоциологического идеализма, так и от социологического номинализма. Вот главныенити народничества Герцена, переплетающиеся у него в сложную, но гармоничносотканную ткань, характерную в общем для всего русского народничества. Какиеновые нити вплетались в него, как видоизменялась его окраска — мы тщательнопроследим на последующих страницах, а теперь обратим внимание на ту чертународничества, которая характерна главным образом для Герцена.
Народничество Герцена былонекритическим. По вполне понятным психологическим причинам, всякое новое учениечаще всего носит вначале догматический характер;
только впоследствии в нее проникаетдух критицизма, главным образом от трения с враждебными теориями и системами.Из догматизма же системы, как неизбежное следствие, вытекает ее оптимизм, таккак без духа критического исследования невозможно правильно оценить стоящие напути препятствия, которые в большинстве случаев оцениваются очень низко.Народничество Герцена было догматическим и оптимистическим, и в этом егосущественное отличие от последующего народничества, все более и более критического,но зато все более и более пессимистического.
Сам Герцен к концу своей жизни вомногом отказался от своего былого догматического оптимизма: мы уже видели, чтоон признал ошибочность принципа примата социального над политическим, покрайней мере, ошибочность одностороннего применения этого принципа. Точно также во многом изменил он свой взгляд на возможность особого развития путиРоссии, на небуржуазность «крестьянского тулупа», на возможностьантимещанского развития славянства под сенью общины: чем дальше шло время, темвсе больше и больше упирал Герцен, что особый путь развития только одна извозможностей, возможность желательная, но даже не особенно вероятная. Какбыстро переходил Герцен от оптимистического к пессимистическому и отдогматического к критическому народничеству — показывает следующий мелкий, нохарактерный факт. В восьмом письме из «Концов и начал», помеченном 15января 1863 года, Герцен заявляет: «Я не считаю мещанства окончательнойформой русского устройства, того устройства, к которому Россия стремится идостигая которого она, может, пройдет мещанской полосой»(«Колокол», 15 февраля 1863 г.). Во втором отдельном издании«Концов и начал» (1866) Герцен видоизменил эту фразу таким образом"… и достигая которого она, вероятно, пройдет и мещанскойполосой...". Здесь Герцен подчеркивает, что Россия только пройдет черезмещанство; но зато не заявляет, как раньше, что она может пройти, а может и непройти, но уже более утвердительно говорит, что Россия, вероятно, пройдетполосой мещанства...
Возможность превратилась у Герцена ввероятность; эта вероятность скоро превратилась у него в уверенность:
Герцен не мог не видеть, что развитиерусской жизни во многом шло путем противоположным его теоретическим идеалам. Онзащищал общинное владение, стоял за идею особого экономического пути развитияРоссии и в то же время видел, что в России кладется начало организации частногокредита, вконец расшатавшего устои натурального хозяйства и принцип общинноговладения, уже один этот мелкий, казалось бы, факт был глубоко знаменателен. ИГерцен воочию видел, как мало-помалу обрисовывается вся фантастичность егомечтаний о небуржуазности «крестьянского тулупа»; он понял теперь,насколько был прав Тургенев, доказывавший ему, что крестьянский тулуп буржуазенне менее, чем европейский пиджак. «Народ, перед которым вы все (т. е.народники) преклоняетесь, — писал он Герцену в год освобождения крестьян, —консерватор par excellence1 и носит в себе зародыши такой буржуазии в дубленомтулупе… что оставит за собой все метко-верные черты, которыми ты изобразилзападную буржуазию в своих письмах...» Теперь, к концу шестидесятых годов,Герцен не мог бы ничего возразить на это; он, прежде утверждавший (в«Русском народе и социализме», 1851), что русский крестьянин питаетотвращение к личной поземельной собственности (!), теперь повторяет вслед заТургеневым:
«Народ — консерватор поинстинкту… его идеал — буржуазное довольство» («Письмо к старомутоварищу», 1869).
Итак, вера в антимещанство русскогонарода глубоко обманула Герцена; последующее народничество совершенноотказалось от этой веры и перенесло центр тяжести своей системы, как мы этоувидим, от антимещанства на индивидуализм. И, однако, на дне ошибочной верыГерцена таилась глубокая истина. Русский народ действительно, быть может,наиболее антимещанский в мире в своей интеллигенции, то есть именно в том цветенарода, который и характеризует собою весь народ. Ошибка Герцена была в том,что антимещанство он искал в классовой и сословной группе, между тем каксословие и класс — всегда «толпа», масса серого цвета, с серединнымиидеалами, стремлениями, взглядами; отдельные более или менее ярко окрашенныеиндивидуальности из всех классов и сословий составляют внеклассовую ивнесословную группу интеллигенции, основным свойством которой и являетсяантимещанство (эту мысль мы подчеркнули во Введении).
Такая типичная интеллигенция возрослаглавным образом на русской почве: западноевропейская интеллигенция, начиная с1789 года, имела в себе центральное буржуазное ядро, то есть не былавнеклассовой; буржуазия фатально придала европейской интеллигенции окраскумещанства. Русская интеллигенция, первоначально дворянская по составу, быстростановилась внеклассовой и внесословной к середине XIX века; буржуазиясовершенно не входила в ее состав, и, быть может, именно оттого русскаяинтеллигенция была и есть неизмеримо более антимещанской, чем какая бы то нибыло европейская.
Это как нельзя яснее сознавал иГерцен. Еще в своей статье о «Буддизме в науке» (1843) онкатегорически заявлял, что «нам (русским) решительно невозможнамещански-филистерская жизнь немцев»; в «Капризах и раздумьи» онповторяет: «Все немецкие филистеры по большей части бурши, не умевшиепримирить юное с совершеннолетним. Самая смешная сторона филистерства именно вэтом сожитии в одном и том же человеке теоретической юности с мещанскимсовершеннолетием». Но, по убеждению Герцена, почти каждый европейскийинтеллигент — немного филистер, ибо ему страшно трудно сбросить с себя тяжелыецепи ковавшейся тысячелетиями культуры; русский же, снимая с себя цепи системыофициального мещанства, «становится самым свободным человеком вЕвропе». «Мыслящий русский — самый независимый человек в свете»;быть может, он слишком ударяется в крайности, но никогда не унизится до нигорячего, ни холодного, серединного мещанства: «В нашей жизни есть что-тобезумное, но нет ничего пошлого, ничего неподвижного, ничегомещанского...» («Русский народ и социализм»)[11].
Русская интеллигенция поэтому типичноантимещанская, и в этом отношении выше интеллигенции европейской; поэтому, какзамечает Герцен, «поживши год-другой в Европе, мы с удивлением видим, чтовообще западные люди не соответствуют нашему понятию о них, что они гораздониже его» («Западные арабески», тетр. II). Если все это так (амы, вслед за Герценом, глубоко убеждены, что это именно так), то становитсяочевидным, что Герцен был глубоко прав в самой мысли об антимещанстве, как характернойчерте России; он ошибался только в точке приложения этой истины. Эточрезвычайно типично для всего народничества Герцена: большинство основныхположений этого народничества настолько же истинны по существу, насколькоошибочны по применению. Последующее народничество во многом исправило ошибкигерценовского воззрения.
Заключение
Несмотря на все эти ошибки,народничество Герцена было и остается творческим построением критическойрусской мысли, и сам он лучше всего характеризуется эпитетом — гениальныйродоначальник народничества. Мы никого не зовем «назад к Герцену!»:его народничество уже сыграло свою историческую роль, но именно поэтому и можнотеперь вполне объективно признать его выдающееся значение в истории русскогокультурного развития XIX века; пора признать, что вообще народничество — одноиз самых замечательных и жизненных мировоззрений, созданных русскойинтеллигенцией на почве окружающей ее действительности. Что касаетсянародничества Герцена, то влияние действительности сказалось в построении всейсистемы на фундаменте антимещанства. Мы знаем, что более половины жизни Герценупришлось жить и действовать в среде, созданной системой официального мещанства;чем сильнее оно давило его, тем сильнее он реагировал в обратную сторону: лишниелюди в этой гнетущей среде мещанского террора погибали, сильные — закаливались:
… так тяжкий млат, Дробя стекло,кует булат...
Вся тяжесть борьбы с официальным иэтическим мещанством выпала на долю Герцена; в этой борьбе выросло и закалилосьего мировоззрение. Это объясняет, почему народничество Герцена было глубокоантимещанской концепцией.
Антимещанство — основная чертагерценовского народничества; многие из других отмеченных нами его черт былиследствием того, что народничество Герцена явилось синтезом западничества иславянофильства. Первым следствием этого был глубокий этический исоциологический индивидуализм народничества Герцена, ибо и этическийиндивидуализм славянофилов, и социологический индивидуализм западников Герценсвязал в одно органически целое своим философски-историческим индивидуализмом.Это был громадный шаг вперед в развитии русской творческой мысли.
Литература
1. Герцен А.И.Произведения 1829-1841 годов. т. I. Под редакцией В.П. Волгина и др. — М, 1954
2. Герцен А.И.Избранные философские произведения В 2-х т.Т.1/АН СССР. Ин-тфилософии.-М.: Политиздат,1948.-371с.
3. Семенов В.С.Александр Герцен. – М., 1982
4. Иванов-РазумникВ. Н. Русские мыслители 18-19 веков. – М., 1994
5. Железняк В.Н.А.И. Герцен. – М., 1986
6. Петракова М.Н.Творческий путь А.И. Герцена. – М., 1979