Люббе Г.
То,что я называю утратой культурной значимости научных представлений о мире, нуждаетсяв разъяснении1. Чтобы лучше понять суть проблемы, обратимся для начала кодному эпизоду из прусской политики в вопросах науки. В феврале 1883 г. в Палате депутатов прусского ландтага состоялись весьма любопытные дебаты. Обсуждался бюджетминистерства духовных дел, народного образования и медицины, а конкретно –постоянные расходы по ст. 119 «Университеты». Дебаты протекалинеобычайно бурно. Особое возбуждение Палаты вызвали выступления АдольфаШтёккера – аплодисменты справа, смех слева, председателю приходилось дажебраться за колокольчик. Причиной этого были, однако, отнюдь не предложения побюджетной статье. Никто не возмущался слишком низкими либо, наоборот, чересчурвысокими размерами предполагаемых ассигнований. Не говорилось и о каком-либосмещении акцентов в финансировании науки или о реформе высшей школы.
Очем же шла речь? Предметом дебатов был мировоззренческий конфликт между научнойи религиозной ориентацией в окружающей действительности. Два дня подряддепутаты вели дискуссию о теории происхождения видов Дарвина, точнее о еесовместимости или несовместимости с библейской историей сотворения мира исмыслом первого члена символа веры. Поводом к дебатам послужил тот факт, чтонезадолго до этого один прусский профессор публично выразил свою приверженностьдарвинизму, причем сделал это в форме, вызвавшей скандал. Разумеется, к 80-мгодам прошлого века теория Дарвина давно уже была воспринята также и в Германии,более того, развита в трудах немецких ученых, получивших международноепризнание. Еще в 1868 г. появилась работа биолога Э. Геккеля «Естественнаяистория миротворения»2, а в 1877 г. тот же Геккель выступил на собрании естествоиспытателей в Мюнхене с призывом к соответствующей реформепреподавания естествознания в государственных учебных заведениях, который имелкрупные последствия. «Естественная история миротворения» – в этомизбитом названии содержалась претензия на то, чтобы в сфере культуры заменитьотжившие, но реликтово сохранявшиеся религиозные представления о мире их научнымэквивалентом. «Старая и новая вера» – в этих словах еще на зарекайзеровской империи ту же самую программу сформулировал бывший теолог Д.Ф.Штраус, однажды изгнанный возмущенными гражданами из Цюриха3. Она быстро сталапопулярной в либеральных кругах Германии.
Какже случилось, что при таком положении вещей заявление профессора в поддержкударвинизма могло рассматриваться как скандал, достойный обсуждения в парламенте? Это объясняется особыми обстоятельствами данного случая. Упомянутый профессорбыл не мелкой научной сошкой и его отзыв о совершенной Дарвиным революции впредставлениях о мире и человеке прозвучал не в каком-нибудь кружкесвободомыслящих, а в прусской Академии наук. Кроме того, провозглашение теориипроисхождения видов неотъемлемой частью картины мира, в котором мы живем, произошлоне мимоходом на каком-нибудь внутриакадемическом мероприятии, а торжественно навесьма репрезентативном собрании общественности. И речь памяти Дарвина произнес25 января 1883 г вовсе не молодой честолюбивый ученый, желающий таким путемпривлечь внимание к своей особе. С ней выступил никто иной, как многолетнийсекретарь Академии, всемирно известный физиолог Эмиль Дюбуа-Реймон, в то времяк тому же ректор университета им. Фридриха-Вильгельма, т.е. очень авторитетныйпредставитель науки в прусском государстве4 .
Научнаярепутация Э. Дюбуа-Реймона была безупречной. Он давно уже считался известнымпоследователем своего столь же знаменитого учителя И. фон Мюллера. В отличие отсегодняшней практики наших академий в Пруссии в XIX в. членом академии можнобыло избрать и довольно молодого человека. Э. Дюбуа-Реймон, пользуясьблагосклонностью А. фон Гумбольдта, стал академиком в 33 года. Ко времениописываемых событий его кабинет размещался в роскошном здании построенного в 1877 г. Института физиологии, который, как и расположенное параллельно здание физического ИнститутаГермана фон Гельмгольца, современники называли «дворцом науки» икоторый привлекал восхищенных посетителей со всего мира. Но слава Дюбуа-Реймонапростиралась далеко за пределы собственно научного сообщества. Он обладалудивительным даром произнесения речей по торжественным случаям. Всегда, когданеобходимо было придать собраниям общественности академический блеск, Дюбуа-Реймонгарантировал успех – даже в присутствии членов королевских и императорскихфамилий, не говоря уже о министрах.
Итак,скандал вызвало то, что дарвинистскую революцию в представлениях о мирепублично легитимировал человек подобного ранга. Действительно, произнесеннаяДюбуа-Реймоном речь памяти Дарвина не страдала мировоззренческой сдержанностью.Напротив, в этом некрологе, озаглавленном им «Дарвин и Коперник», онвсячески подчеркивал мировоззренческий триумф духа современной науки. Этотриумф права на любознательность, т.е. права на свободную научную деятельностьради удовлетворения теоретического любопытства путем освобождения от всех уз, накладываемыхкультурными или, тем более, политическими предписаниями, так сказать от всего, чтоне может быть истиной. Гордое резюме Дюбуа-Реймона гласило: «Еслисторонников Коперника Святая церковь преследовала огнем и тюремнымм заключением,то Чарльз Дарвин покоится в Вестминстерском аббатстве».5 Правда, в Пруссиине было официальной церковной инстанции, которая могла бы подвергнутьдисциплинарному взысканию профессора, но зато был такой национал-христианскийорган, как «Рейхсботе» («Имперский вестник»). Он придалсобытию широкую огласку, и этим воспользовался депутат Штёккер, тогда еще придворныйпроповедник. Конечно, я – уже как протестант – выступаю за свободу науки; ноесли какой-то ученый ошибочно полагает, будто в своем стремлении к познанию онвступает в конфликт со Священным писанием, то пусть он решает эту проблемунаедине с собой, а не обращается к общественности с рассуждениями о революции впредставлениях о мире, особенно в стране, где люди верят всему, «чему учит… профессор», говорил Штёккер.
Депутатыот Партии центра, и прежде всего Виндхорст, были согласны со Штёккером в мировоззренческойоценке случившегося. Естественно, что и они прибегали к доводу онесовместимости новейших научных представлений о мире с традиционнымирелигиозными и не подвергали сомнению скандальный характер происшедшего. Однаков отличие от Штёккера, который кроме выражения своего возмущения не мог сказатьничего внятного, Виндхорст использовал инцидент довольно прагматично, вновьпотребовав «свободы преподавания». При этом слово «свобода»он употребил в смысле, который должен был резать слух прусским этатистам, включаялибералов среди них. «Свободными» Виндхорст назвал негосударственныеуниверситеты, т.е в сущности университеты, находящиеся под эгидой церкви, вкоторых преподавание дарвинизма, конечно, оказалось бы невозможным.
Нетнадобности останавливаться на нюансах в культурно-политических имировоззренческих позициях участников дебатов – от Штёккера и Виндхорста доВирхова и министра культов Гослера, пытавшегося найти компромисс. Сказанногодостаточно, чтобы понять невероятность в современных условиях такой ситуации, когдабы парламент обсуждал мировоззренческое значение научных теорий.
Безусловно,дебаты по вопросам науки и сегодня являются вполне обычными в работепарламентов. Более того, политический вес таких дебатов даже возрос главнымобразом вследствие резкого увеличения ассигнований на науку. Их доля повысиласькак в государственных бюджетах, так и в валовых внутренних продуктах6. Крометого, по причинам, рассматриваемым в данной статье, постоянно растетпрактический интерес к науке со стороны политической общественности, которая снадеждой и озабоченностью следит за ее прогрессом 7, и этот интерес такжепроявляется в деятельности политических институтов. Но несмотря на эту реальноусилившуюся зависимость от научных достижений и обусловленное этим повышениероли политики в вопросах науки, последствия прогресса научного познания длянаших представлений о мире не является более политической темой. Эту мысльможно выразить так: несмотря на резко возросшее практическое значениепрогресса научного познания, его чисто когнитивное содержание не вызывает нынекаких-либо культурно-политических эмоций. Мы равнодушно принимаем сегодня любуюнаучную революцию в представлениях о мире, и потому дело не может дойти докаких-то парламентских запросов. Естественно, это не значит, что мы непроявляем уже абсолютно никакого интереса к тем изменениям в представлениях обокружающем мире, которые вызываются прогрессом научных исследований. Скореенаоборот, о чем свидетельствует хотя бы расцвет научной публицистики. Процессмировоззренческой и политической нейтрализации революций в научныхпредставлениях о мире означает лишь то, что мы уже не в состоянии сказать, естьли, собственно, какая-то культурно-политическая разница в том, положим мы воснову нашего понимания окружающей действительности вчерашние научныепредставления о мире или те же, которые предлагаются нам в качестве болеевероятных сегодня.
Вчем причина снижения провоцирующей силы прогресса в познании? Почему революциив научных представлениях о мире потеряли характер культурных и политическихдопущений, доступных человеческому разуму? Можно предположить, что вместе среволюцией в познании уменьшается и глубина влияния новых знаний, меняющихпредставления о мире. Революции, совершенные Коперником и Дарвином, потребовалинемалых усилий у людей для того, чтобы с учетом новых теорий вернутьпредставлениям о мире целостность и непротиворечивость. Но если снижаетсяреволюционизирующее значение прогресса в познании, то тем самым уменьшаются изатрачиваемые на мировоззренческую переориентацию усилия, которые мы способныпредпринять. Так ли это? Австро-британский теоретик науки Карл Поппервозражает8: революции, происходящие сегодня на когнитивном уровне в результатенаучных исследований, по своим переворачивающим привычные представления о мирепоследствиям ничуть не менее, а скорее более значительны, чем те, которые имелиместо в прежние эпохи истории науки, начиная с нового времени. И это правда:нельзя сказать почему преобразующее значение современного молекулярногодарвинизма9, разрабатываемого нашими биохимиками и в тенденции разрушающеготрадиционные представления о принципиальном характере границы между органикой инеорганикой, должна быть меньше, чем значение первоначального дарвинизма, устранившеготе историко-генетические границы между видами, которые люди, несмотря натысячелетний опыт выращивания и разведения видов, считали постоянными. Точнотакже непонятно, почему альтернатива между космосом, который в конце своегорасширения погружается в себя под влиянием силы тяготения, с одной стороны, ипостоянно расширяющимся космосом, с другой10, должна быть менее серьезной, чемальтернатива между центральным и периферийным положением Земли по отношению кСолнцу. Тем не менее Дарвин и Коперник до сих пор, как и во временаДюбуа-Реймона считаются людьми, совершившими подлинные революции в историинауки и культуры, и «провокаторами» высшего ранга, тогда как МанфредАйген11 и Вольфганг Пристер могут спокойно представлять свои теориимолекулярного дарвинизма или длительного расширения вселенной не только внаучных кругах, но и на каких-либо юбилейных мероприятиях или, например, вюбилейных сборниках фирм, т.е. знакомить с ними непосвященную и совершеннонейтральную как в мировоззренческом, так и в политическом отношении публику12 .
Втакой культурно-исторической ситуации надо долго искать, чтобы обнаружитьслучаи, свидетельствующие об обратном. Я упомяну два случая, о которых можносказать, что они скорее подкрепляют тезис об усиливающейся мировоззренческой иполитической нейтрализации прогресса в познании. Первый случай на который яхочу сослаться, касается публикаций ученых Х.-Ю. Айзенка и А.Р. Йенсена о якобынеравномерном распределении измеримого интеллекта в зависимости от этническойпринадлежности индивида13.Они вызвали бурю протестов со стороны молодойакадемической интеллигенции сначала в США, а затем и в Великобритании. Однакотезису об усиливающейся мировоззренческой и политической нейтрализациипрогресса в познании, думается, больше соответствовала бы методологическаякритика «теоремы» об этнически обусловленной неравномерностираспределения измеримого интеллекта, т.е. постановка вопроса о солидностиметода обоснования данной «теоремы». Вместо этого внимание былососредоточено на ее когнитивном содержании, которое и вызвало возмущение.«Это не может быть правдой», – к таким общим сентенциям, в сущности, исводился смысл возмущения.
Краткоостановимся на особых обстоятельствах, которые в перспективе объясняют, почемуиз профессорского сообщения о некоторых результатах проведенного исследованияполучился скандал. Описываемый случай произошел в те годы, когда от Калифорниидо Парижа и от Франкфурта до Японии академическую атмосферу освещали вспышкистуденческих волнений. В этом контексте надо рассматривать и феномен распространившихсякритико-идеологических подозрений в злоупотреблении наукой. Тем более, что вистории нашего века тоталитарные режимы действительно использовалиразнообразные формы злоупотребления наукой в мировоззренческих целях и даже длятого, чтобы оправдать подавление и угнетение14. В разработке рассовойидеологии нацистского образца с ее смертельными последствиями для миллионовлюдей участвовали и ученые; при этом важную роль играло приписывание этносамценных или, наоборот, малоценных человеческих качеств с явнодискриминационными намерениями. Естественен вопрос: а почему, соответственно, притаких обстоятельствах упомянутая «теорема» не должна была вызватьвозмущение у критически настроенных студентов ?
Ивсе же реакция студентов основывалась на элементарном непонимании тогозначения. которое в аспекте прав человека имеют психологические, антропологическиеи прочие гуманитарные научные исследования человеческих качеств. А это значениевесьма невелико, напротив, оно очень мало. Национал-социалисты действительнопризнавали основные права человека или отказывали в них в зависимости от того, какимимнимыми или действительными природными качествами обладали те или иныеэтнические группы. Именно эту человоконенавистническую практику имели в видувозмущенные студенты, когда они настаивали на равенстве людей в отношенииобладания теми или иными важными качествами. Однако правильнее было бынастаивать на иррелевантности наличия или более слабой выраженности данныхкачеств для нашего понимания прав человека. Ясно, что ответ на вопрос о том, комумогут принадлежать права человека, не может зависеть от результатовисследований какого-либо профессора психологии или антропологии. Достаточнобанального и потому вполне согласующегося со здравым смыслом факта нашей принадлежностик виду гомо сапиенс, чтобы признать за нами статус обладателей прав человека.Ни в каком научном удостоверении он не нуждается, более того, любая попыткадать такое удостоверение поставила бы под угрозу нерушимость самого этогостатуса15. Студентов подвело их критико-идеологическое рвение. Оно непозволило им увидеть, что непреходящую и универсальную значимость прав человекаможно обеспечить не мировоззренческо-идеологическим контролем за результатаминаучных исследований, а скорее лишь мировоззренческо-идеологическойнейтрализацией этих результатов.
Описанныйслучай давно и по праву забыт. Но не забыт и по-прежнему актуален второйслучай. Речь идет об известном споре креационистов, который вот уже полстолетиявновь и вновь вспыхивает в США. Еще совсем недавно в штате Луизиана родителиобратились в суд с жалобой на то, что библейская история сотворения человекавключена в учебные планы государственных школ всего лишь как эквивалентдарвиновской теории эволюции видов. В то же время около 60 лауреатовНобелевской премии сочли себя обязанными поставить свои подписи под протестомпротив этой жалобы.
Развене является этот случай, богатая предыстория которого нас здесь не интересует/>16, доказательством сохранения культурной, даже политическойзаинтересованности в том, чтобы картина мира, в котором мы живем, была именнотакой, а не иной. Действительно, ни о какой культурной индифферентности поотношению к научному прогрессу в познании говорить здесь не приходится. Междутем в этом самом знаменитом случае явного неприятия научных представлений омире, воспринимаемых как заносчивость человеческого разума, мы имеем дело сочень специфическими условиями. Это неприятие не понять без экскурса в особыерелигиозно-правовые и религиозно-социологические традиции США. К их числуотносится прежде всего строгое разделение государства и церкви, существующее смомента создания США, причем разделение не с антиклерикальными намерениями, каконо существует с начала нынешнего века во Франции, а скорее по желанию набожныхлюдей, придерживающихся индепендентских настроений. Эти люди настояли на нем, памятуяо том угнетении, которому подвергались их предки-пилигримы в условияхгосударственно-церковного правового абсолютизма европейского образца, и нежелая иметь над собой никакой власти, которая предписывала бы им поведение ввопросах веры. В культурной среде, связанной с данной традицией, сумелоудержаться, так сказать, в высококультурной форме то, что в Европе нынесуществует только в маргинальных сектах, а именно библейский фундаментализм, причемдаже на теологических факультетах, которые в США, как известно, не являютсягосударственными учреждениями. С точки зрения культурной истории науки, такоеположение вещей вовсе не свидетельствует о недостатке общекультурной значимостисвободы науки. Напротив, это такое состояние, которое с давних пор предполагаетподобную свободу, а тем самым – и право каждого считать дезориентирующимипредставления о мире, предлагаемые современной наукой, и руководствоватьсявместо этого Библией. Таким образом, библейский фундаментализм подтверждает то,что он, казалось бы, желает опровергнуть, а именно полную индифферентностьвыводов современной науки для представлений о мире. Нынешняя научнаяцивилизация отличается меньшей культурной однородностью (вследствие менеегомогенной мировоззренческой ориентации), чем любая цивилизация до нее. Инымисловами, возможности практического участия в развитии научной цивилизации непредполагают индивидуального или группового участия в формировании представленийо мире, вытекающих из тех или иных научных познаний, – вот что хотелось сказатьо тех фактах культуры, которые, на первый взгляд, не согласуются с тезисом оснижении культурной значимости научных представлений о мире. В действительности– и я попытался по возможности кратко показать это – они подтверждают данныйтезис.
Повторюеще раз: вместе с «онаучиванием» нашей культуры и успехами науки, выражающимисяв этом, падает культурная значимость научных представлений о мире. В чемпричина этого имеющего серьезные последствия процесса? Напрашиваетсяпредположение, что культурная и политическая нейтрализация научныхпредставлений о мире является следствием растущих трудностей распространения ихза пределами узкого круга специалистов. То есть революции в научныхпредставлениях о мире потеряли характер общекультурных вызовов, потому что посвоим когнитивным масштабам они все больше превосходят рецептивные способностиобычного сознания. Описанная мировоззренческая нейтрализация прогресса внаучных познаниях является тем самым результатом достигнутой ныне степенидифференциации и специализации научно-исследовательской практики. Чем глубжепроникает наука в пределы чего-то очень малого, очень большого и очень сложного,тем труднее синтезировать наши теоретические познания в поддающиеся рецепциипредставления о мире.
Этовесомый аргумент. В сущности, он акцентирует научно-культурные последствияутраты здравым смыслом своей компетенции: чем больше научная информацияпревосходит возможности понимания на основе обычного, связанного с жизненныммиром и прививаемого школой опыта, тем меньше ее значение для обеспеченияединой культурной ориентации в окружающей действительности. Это не касаетсятакого порой недостаточно учитываемого факта культуры, как расцвет научно-популярнойлитературы. Труды подобного рода даже становятся бестселлерами. Искусство нашихнаучных публицистов просто блестяще, и одновременно постоянно растет число техученых, авторитет которых в научных кругах неоспорим, но которые в то же времяумеют довести свои открытия до сведения широкой публики, будь то в форме книгили лекций. Палеонтологи и астрофизики, биохимики и терапевты, геологи иэтологи – все они выступают сегодня и как популяризаторы, что демонстрируютиздания, выставляемые в витринах любого большого книжного магазина.
Кэтому надо, естественно, добавить публикации в научных разделах наших крупныхгазет, а также научные передачи по радио и телевидению. Некоторое представлениео масштабах данного явления дают следующие цифры: доля научных передач впрограммах электронным СМИ составляет у репрезентативных радио- и телестанцийболее 2 %, а так называемая квота включений еще выше. Против всякого ожиданияэто немало, скорее даже много, если учесть, что основные культурные функцииэлектронных СМИ иного рода. Ряд подобных примеров легко можно продолжить – этои прекрасное преподавание математики и естествознания в наших школах спродвинутым обучением, и общедоступные курсы науки в учреждениях для обучениявзрослых, и известные речи по торжественным случаям наших обладающих даромслова кафедральных светил, так сказать, нынешних Дюбуа-Реймонов.
Такимобразом, науки, в том числе естественные, вполне популярны и сегодня. Тем неменее чрезвычайно широкое распространение научно-популярных знаний о мире, вкотором мы живем, не могло сдержать падение культурной значимости научныхпредставлений о мире. Можно даже предположить, что здесь есть обратноевоздействие: культурная и политическая нейтрализация научных представлений омире ускоряется ничем иным, как тем, что благодаря массовым коммуникативнымсредствам эти представления стали вездесущими. Приведем такой пример:индифферентность научного прогресса для культуры становится – постолькупоскольку речь идет о когнитивной стороне явления – совершенной, если (как этобыло сравнительно недавно) об открытии источника космического излучения, находящегосяна крайнем отдалении от Земли в 20 тыс. млн. световых лет, сообщается нам зазавтраком в утреннем выпуске последних известий перед сводкой погоды.
Чембольше сведений об окружающем нас мире мы пассивно воспринимаем через СМИ/>17, тем сильнее уверенность наших современников в полнойбезразличности для культуры тех изменений, которые претерпевают научныепредставления о мире. Почему так происходит? Мне кажется потому, что по мереудаления научного знания от здравого смысла постоянно снижается значение этогознания для обеспечения того минимального единообразия ориентации вдействительности, которое в культурном и политическом плане поддерживает коммуникативнуюспособность людей. Иными словами, чем глубже проникает наука в пределы оченьбольшого, очень малого и очень сложного, тем меньше значение совершаемыхнаучных открытий для обеспечения социально-культурной целостности инепротиворечивости повседневной ориентации в жизненном мире.
Наэтом фоне понятно, почему устранение сущностных границ между видами Дарвином вего теории естественно-исторической эволюции было еще способно вызвать у людейсерьезную потерю ориентации: под угрозой оказалось различение животного ичеловека, столь же тривиальное, сколь и фундаментальное для всякой болеевысокой культуры/>18. Это сразу же поколебалоуверенность многих в ответе на вопрос о нашей специфической идентичности, ипотребовалось определенное время для понимания того, что революция в познании, позволяющая,с точки зрения теории эволюции, говорить об общем происхождении животного ичеловека, не имеет абсолютно никакого революционного значения для культурногоизмерения соотношения между животным и человеком. Сейчас опасения насчет того, чтопрогресс в научном познании может затронуть нашу культурную идентичность, ужене возникает. Конечно, если рассмотреть проблему на когнитивном уровне, тообещанная в следующем тысячелетии расшифровка той большой молекулы, от которойпутем передачи генетической информации через поколения зависит биологическаяидентичность нашего вида, означала бы подлинный переворот в науке. Но длякультурного самопонимания представителей этого вида данное открытие не значилобы ровным счетом ничего, если отвлечься от нормотворчества, котороепотребовалось бы в связи со вновь открывшимися возможностями. То есть, в случаеудачи такой расшифровки, мы примем ее к сведению спокойно как читатели научныхразделов газет, а если не примем, то это (в той мере, в какой здесь не окажутсянепосредственно затронутыми наши профессиональные интересы) не будет иметьникакого значения для нашей общей культурной компетенции. Заметим, однако, чторечь идет о процессах ориентации, происходящих на когнитивном уровне, тогда какпоследствия практического использования теоретических открытий могут быть, конечно,огромными. Но чем сильнее будут наши надежды и опасения относительно позитивныхи негативных последствий прогресса в научном познании, тем яснее станетосознание того, что когнитивное содержание научного прогресса как раз уже никакне затрагивает нас ни в культурном, ни тем более в политическом отношении.
Чемменьше научная картина мира, в котором мы живем, согласуется с ориентацией вдействительности, приобретенной на основе обычного опыта, тем настоятельнейнеобходимость в специальном понятии для определения этой обычной ориентации.Такое определение мы имеем в идее «жизненного мира», которую философЭдмунд Гуссерль выдвинул в своем знаменитом позднем труде />19. В социально-теоретическом плане понятие «жизненного мира» относитсяк той коллективной ориентации в действительности, которая поддерживает нашуспособность к социальной коммуникации и сотрудничеству/>20. Именно от этой ориентации сейчас отделились научные представления о мире. Этоне значит (подчеркнем еще раз), что они уже не могут заинтересовать людей. Ноэто значит, что для единства жизненного мира наших социальных отношений неважно,интересуемся мы научными представлениями о мире, не интересуемся или дажеотвергаем их подобно тому, как упоминавшиеся выше американские креационисты.Отсюда легко заключить, что понятие «жизненного мира» могло бытьвыдвинуто лишь на той стадии научно-культурного развития, когда успешноепроникновение науки в пределы очень малого, очень большого и очень сложного непозволяло уже делать из научных открытий какие-либо обязывающие выводы длянашей общей культурной ориентации. Разумеется, техническое и экономическоеиспользование достижений научного прогресса глубоко изменяет наш жизненный мир.Однако освоение этих цивилизационных сдвигов уже не предполагает рецепции ихтеоретических предпосылок. Таким образом, современная цивилизация все большепревращается в цивилизацию «черного ящика», которая требует от насискусства полезного обращения с плодами научной цивилизации, не предполагая вто же время общекультурной необходимости в теоретическом понимании того, чтóпроисходит под крышкой нашего карманного калькулятора или под капотом нашегоавтомобиля. К этому вопросу мы еще вернемся.
Растущуюнесовместимость жизненных миров и научных представлений о мире можно, междупрочим, продемонстрировать на примере того неожиданного эффекта, которыйнередко дают попытки ученых популярно рассказать о вещах, крайне удаленных отобычного жизненного опыта людей. Скажем, человек, проявляющий какой-то интереск вопросам космологии, даже будучи профаном, с энтузиазмом отнесется ксообщению о том, что происшедшее в течение минуты после взрывного начала расширенияВселенной слияние примордийных нейтронов с соответствующим числом протонов вядра дейтерия и ядра гелия при случайно сохранившемся неравновесии между числомнейтронов, с одной стороны, и числом протонов, – с другой, высвободилодостаточно много протонов для позднейшего образования атомов водорода. В иномслучае никогда не возник бы космос, ставший впоследствии объектом исследованиякосмологов. Тем не менее слова о том, что такой избыток протонов вскоре послевзрывного начала расширения Вселенной все же «к счастью» образовался,ошеломляет/>21. Аналогичный эффект производит иотносящееся к будущему сообщение о том, что когда через миллиарды лет нашеСолнце развалится, взорвется и, наконец, превратится в гигантскую, раскаленнуюдокрасна звезду, достигающую земной орбиты, человечество «наверняка будетуже в состоянии» совершать путешествия «к другим солнечнымсистемам»/>22 .
Какуже отмечалось, все это эффекты, возникающие при попытках популяризировать то, чтовполне можно принять к сведению и при определенных условиях даже понять, нопросто невозможно интегрировать в жизненный мир человека. Если бы ссылка насчастливое стечение обстоятельств, обусловившее появление избытка протонов небыла шуткой, а воспринималась всерьез, то столь же серьезно надо было бывозразить, что наша способность считать себя осчастливленными теми или инымисобытиями не простирается до момента взрывного начала расширения Вселенной.Всерьез относился к подобным научным и культурно-историческим взаимосвязям впрошлом веке Фридрих Энгельс. Во введении к «Диалектике природы» онсначала настраивает нас на гибель всего сущего, сообщая о гибели Земли впламени Солнца. Затем он ободряет нас: тем не менее мы уверены-де, что вбесконечных пространствах космоса (тогда об этом говорили еще в ньютоновскихкатегориях) где-нибудь, когда-нибудь, на какой-то блуждающей звезде в другойсолнечной системе возродится цветущая жизнь. Таковы утешения диалектическогоматериализма />23 .
Усиливающаясяиндифферентность прогресса в научных познаниях для жизненного мира впечатляющеотражается также в резко меняющемся отношении людей к космическим полетам. Ещесовсем недавно в одном английском телерепортаже о полете американскойкосмической станции мимо Юпитера комментатор восторгался райскими цветамиатмосферы этой планеты-гиганта, употребляя слова, которые, возможно, были наустах Кука, когда тот впервые вступил на райские берега южной части Тихогоокеана. Между тем, совершенно ясно, что космические полеты в глубины Солнечнойсистемы или даже за ее границы никак не относятся к культурной истории великихисследовательских экспедиций. Эффект необыкновенного вида Земли с бортакосмической станции в культурном отношении делает очевидным лишь одно: вокругнет ничего, кроме раскаленных, ледяных, пыльных и отравленных пустынь, и тольконаша Земля слабо мерцает на фоне темного космоса как единственное средоточиевсего значимого. Этот культурный эффект современной астронавтики ХансБлуменберг свел к выразительному понятию «геотропной астронавтики»/>24 .
Продолжающаясянейтрализация научных представлений о мире, обусловленная успехами науки, вконечном счете является процессом, относящимся к истории религии высокоразвитыхсовременных обществ. Квинтэссенция этого религиозно-исторического процессазаключается в достижении почти полной утраты религиозной значимости научныхпредставлений о мире/>25. То есть религиозные жизненныеориентации, стабильность которых и известное влияние на культуру еще в началевека основывались на нерушимости определенного когнитивного содержанияпредставлений о мире, сейчас полностью отделились от прогресса в научныхпознаниях. То, что конкуренция между научными и религиозными ориентациями нынепочти полностью исчезла, отнюдь не означает культурно-исторической заменырелигиозной ориентации научным мировоззрением. Просто сейчас уже нельзя сказать,какая, собственно, разница для религиозного взгляда на жизнь, имеем мы дело скосмологическим или молекулярно-биологическим феноменом. Высокоразвитыеобщества не позволяют более строить отношение набожных людей к науке нацитированной выше банальности «это не может быть правдой !». В спореже о дарвинизме, как известно, все было еще совсем иначе. Об этомсвидетельствует рассказ о том, как жена епископа Вустерширского, присутствовавшаяна состоявшемся в 1860 г. собрании британских естествоиспытателей, якобыотреагировала на изложение учения Дарвина его ближайшим соратником ТомасомГенсли: «О, Боже, пусть это будет неправдой, а если это все же правда, топозаботься о том, чтобы о ней никто больше не узнал !»/>26.
Именнопредставление о том, что научная и религиозная ориентации в окружающейдействительности во многом являются-де взаимоисключающими и в тенденциистремятся заменить друг друга, долгое время, вплоть до начала нашего столетиябыло характерно и для науки/>27. Подобное представлениепредопределило появление тех фактов истории науки и культуры, сообщения окоторых звучат ныне как известия из давно исчезнувших миров, хотя эти мирыотделяют от нас какие-нибудь 75 лет. К примеру, никто иной, как нобелевскийлауреат Вильгельм Оствальд, по воскресеньям выступал на главных церковныхслужбах с научными проповедями/>28, а Геккель в качествеинаугуратора Союза монистов/>29 всерьез задумывался надтем, что делать с церковными зданиями после того, как церкви рано или позднонеминуемо будут закрыты за ненадобностью. Одно из этих предложений состояло втом, чтобы разместить в боковых продольных частях (нефах) христианских храмовгербарии и аквариумы и устраивать подобные прежним паломничествам экскурсии кнаходкам останков вымерших ящеров в Швабской Юре. По мнению Геккеля, это должнобыло дать возможность просвещенной публике узнать, какими мы были, когда насеще не существовало, и что стало с нами в процессе эволюции.
В 1943 г. умер всемирно известный немецкий математик Давид Гильберт. В завещаниион распорядился начертать на своем надгробном камне следующие слова: «Мыдолжны знать – мы будем знать». Резь идет здесь об антитезе пресловутогоизречения Дюбуа-Реймона «Мы не знаем – мы не узнаем»/>30. В данном случае нас нисколько не интересует, какиевопросы имел в виду Дюбуа-Реймон в 70-х годах прошлого века, считая, что на нихникогда не будут получены ответы/>31, можно ли на этивопросы ответить сегодня и были ли они поставлены правильно. Совершеннонезависимо от этого эпитафия Гильберта впечатляет ставшей ныне вполне очевидной(как в научно-, так и в культурно-историческом плане) невозможностью сказать, очéм он столь настойчиво призывал получить знания, что даже обязалпотомство высечь обещание этого будущего научного знания в камне. Точно такженемыслимо, чтобы сегодня какому-либо архитектору пришла в голову мысль написатьна университетском портале то, что еще в начале века золотыми буквами быловыбито на главном здании университета им. Альберта-Людвига во Фрейбурге, аименно научную аппликацию изречения из Евангелия от Иоанна – «Истинасделает Вас свободными».
Вследствиенаучно-культурной нейтрализации научных представлений о мире положение науки вобщем контексте нашей общественной культуры глубоко изменилось. Очень сжато ябы охарактеризовал происшедшие изменения так: в соотношении двух важныхмоментов, традиционно легитимирующих научную деятельность, – любознательности, содной стороны, и релевантности, с другой, – значение релевантности сталодоминирующим/>32. Об этом, как я считаю, необратимомкультурно-историческом процессе говорят такие слабые сигналы, как, например, то,что даже ученые, занимающиеся фундаментальными исследованиями, обосновывая своифинансовые требования, по праву ссылаются не на любознательность, которая недолжна испытывать никаких ограничений, а прежде всего на необходимостьфундаментальных исследований для сохранения релевантности науки. Наука, вкоторой доминирует принцип релевантности, не способна к пафосу. От профессорабольше не требуется качества духовника. Наука становится таким жепрофессиональным занятием, как любое другое занятие, а научное просвещение, исполненноепафоса культурной эмансипации любознательности, осталось в прошлом.
Список литературы
1Подробнее об этом: «Die Wissenschaften und die Zukunft unserer Kultur», in:Hermann Lьbbe: Fortschrittsreaktionen. Ьber konservative und destruktive Modernitдt. Graz, Wien, Kцln 1987. pp. 137-175, bes. pp. 169ff.
2 Häckel E. Natьrliche Schцpfungsgeschichte. Berlin, 1868; рус. пер.: Э.Геккель. Естественнаяистория миротворения. Т. 1-2. СПБ, 1914.
3 Strauss D.F. Der alte und der neue Glaube: Ein Bekenntnis. Leipzig,1872; рус. пер.: Д.Ф.Штраус. Старая и новая вера. СПБ, 1906.
4Подробно об Э. Дюбуа-Реймоне см.: Naturwissen und Erkenntnis im 19. Jahrhundert: Emil Du Bois-Reymond. Ed. Mann G. Hildeshein, 1981.
5 Reden von Emil Du Bois-Reymind. Ed. Du Bois-Reymond Estelle. 2Bde. Bd. 2. Leipzig, 1912. S. 243-248.
6 Cм.: Die Statistik der Aufwedungen fьr Forschung und Entwicklung im Bundesbericht Forschung 1984 / DerBundesminister fьr Forschung und Technologie. Bonn, 1984.
7 См., напр.: Fearof Science — Trust in Science. Conditions for Change in the Climate of Opinion /Eds Markovits A.S., Deutsch K.W. Cambridge (Mass.); Kцnigstein/Ts.,1980.
8 Cм.: Popper K. The Rationality ofScientific Revolutions // Problem of Scientific Revolution: Progress andObstacles to Progress in the Sciences / Harrй R.Oxford, 1975. P.88.
9 Cм.: Kьppers B.O.Der Ursprung biologischer Information. Zur Naturphilosophie derLebensentstehung. Mьnchen, Zьrich, 1986. S. 126 ff. Эта книга к тому жепрекрасный пример изложения специального знания в форме, понятной дляинтересующихся читателей за пределами научного сообщества.
10 Cм.: Priester W. Vom Ursprung desUniversums // Zeugen des Wissens /Ed. Maier-Leibnitz H. Mainz, 1986. S.127-156.
11 См.: Eigen M. Stufen zum Leben. DieEntstehung des Lebens aus molekularbiologischer Sicht // Zeugen des Wissens /Ed. Maier-Leibnitz H. Mainz, 1986. S. 341-377.
12Cуществование такой публики, на наш взгляд, является предпосылкой нынешнегоширокого общественного интереса к популярным изложениям современныхкосмологических теорий. Очевидно, основное содержание этих теорий даже в такойформе понятно исключительно посвященным. Уже по этой причине они не могутвызвать никакого мировозренческого спора. См., напр.: Hawking S.W. Eine kurze Geschichte der Zeit. Die Suche nach der Urkraftdes Universums. Mit einer Einleitung von Carl Sagan. Reinbek b. Hamburg, 1988.
13 См., напр.:Eysenck H.-J. The Inequality of Man. L., 1973.
14Вопреки распространенным представлениям, исследование феномена служения наукинационал-социалистической диктатуре началось в ФРГ уже довольно давно, еще доначала внутриакадемической «культурной революции» конца 60-х годов.См., напр.: Deutsches Geistesleben undNationalsozialismus / Ed. Fitner A. Tьbingen, 1965.
/>15 О необходимости запрета дифференцировать признание правчеловека в зависимости от степени согласия человека с теми или иными идеаламисм.: Spämann R. Zur Kritik der politischen Utopie/ Zehn Kapitelpolitischer Philosophie. Stuttgart,1977; Lьbbe H. Religion nach der Aufklдrung. Graz, Wien, Kцln, 1986. S. 297-306.
/>16 Подробнее см. обэтом: Creationism, and the Law. The Arkansas Case / Ed. La Follette M.C. Cambridge (Mass.). L., 1983.
/>17 Популярные знания могут восприниматься лишь пассивно. Этозначит, что сам исследовательский процесс, с помощью которого добыто то илииное знание, нельзя объяснить в доступной форме. И именно это обстоятельство вовсевозрастающей мере ограничивает понятность популярного изложения.
/>18 Cм.: Querner H.Darwin, sein Werk und der Darwinismus // Biologismus im 19. Jahrhundert / Ed.Mann G. Stuttgart, 1973. S. 10-29; Janson H.W. Apes and Ape Lore in the MiddleAges and the Renaissance. L., 1952. P. 327 ff.
/>19 Cм.: Husserl E.Die Kritis der europдischen Wissenschaften und dietranszendentale Phдnomenologie. Haag. 1962.
/>20 Cм.: Luckmann Th.Lebenswelt und Gesellschaft. Grund-strukturen und geschichtliche Wandlungen.Paderborn etc., 1980; Luckmann B. The Small Life-Worlds of Modern Man //Phenomenology and Sociology. .Ed. Luckmann Th. Harmondsworth 1978. P. 275-290.
/>21 См.: Preiester W.Op. cit. S. 129.
/>22 Cм.: Haken H.Physik und Synergetyk. Die Vielfalt der Phдnomene unddie Einheit des Denkens // Zeugen des Wissens /Ed. Maier-Leibnitz. Mainz, 1986. S.199.
/>23 Маркс К. иЭнгельс Ф. Соч. Т. 20. С. 363: "… у нас есть уверенность в том, чтоматерия во всех своих превращениях остается одной и той же, что ни один из ееатрибутов никогда не может быть утрачен и что поэтому с той же самой железнойнеобходимостью, с какой она когда-нибудь истребит на Земле свой высший цвет — мыслящийдух, она должна будет его снова породить где-нибудь в другом месте и в другоевремя".
/>24 Cм.: BlumenbergH. Die Genesis der Kopernikanischen Welt. Frankfurt a.M., 1975. S. 782 ff.
/>25 Cм.: Lьbbe H. Religion nach der Aufklдrung. Graz, Wien, Kцln, 1986. Kap. 1 «Wissenschaft nach der Aufklдrung». S. 19-73.
/>26 О культурно-исторических аспектах того, какое смятениевызвала в религиозных и теологических кругах теория эволюции см.: Benz E.Thologie der Evolution im 19. Jahrhundert // Biologismus im 19. Jahrhundert /Ed. Mann G., S. 43-72.
/>27 Дольше всего, конечно, в идейно политическом контекстемарксизма-ленинизма в тех коммунистических странах, где еще сравнительно недавнопри гражданской конфирмации в качества эквивалента Библии вручались книги, представляющиекак канонизированное просвещение научную картину мира в духе диалектического иисторического материализма от динозавров и до Октябрьской революции. См., напр.:Weltall, Erde, Mensch. Ein Sammelwerk zurEntwicklungsgeschichte von Natur und Gesellschaft. Red. Buschendorf G.,Wolfgramm H., Radant I. Leipzig, 1954.
/>28 Ostwald W. Monistische Sonntagspredigten.Erste Reihe. Leipzig, 1911, zweite Reihe, Leipzig, 1912. Об историко-идеологическом контексте этой научно-культурнойэрзац-религии см.: Lьbbe H. Politische Philosophie in Deutschland. Basel, Stuttgart,1963. S. 127-172.
/>29 Основан в 1906 г. Основным документом этого движениемможет считаться Häckel E. Der Monistenbund. Thesen zurOrganisation des Monismus (1904) // GemeinverstдndlicheWerke. Vortrдge und Abhandlungen. Bd. 5 / Ed. SchmidtH. Leipzig, Berlin, 1924. S. 481-491.
/>30 См.: DuBois-Reymond. Ьber die Grenzen des Naturerkennens // DuBois-Reymond E. Reden. Bd. 1. Leipzig, 1912. S. 441-464.
/>31 Речь шла прежде всего о вопросе, как «объяснить»сознание, исходя из материальной базы, с которой оно связано, то естьцентральной нервной системы, являвшейся частной системой высокоразвитыхорганизмов.
/>32 См.: Lьbbe H. Relevanz contra Ciriositas. Ьber dieanwachsende Wissenschaftsfeindschaft // Lьbbe H.Wissenschaftspolitik. Plannung, Politisierung, Relevanz. Zьrich, 1977.S. 7-29.
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.gumer.info/