Андрей Уланов «Додж» по имени Аризона OCR SoloАнонс Янки при дворе Артура было не в пример легче. Всех проблем-то — за парумесяцев построить в раннем Средневековье развитой капитализм. Сержант Малаховмало что угодил из одной войны на другую, так и мирок ему попалсяпозаковыристее: драконы, маги, орки, гоблины и прочая нечисть, что на сторонуТьмы глядит и норовит добрым людям жизнь испортить. В общем, особого выборадивизионному разведчику образца 44-го года судьба не оставила. Приказкомандования, автомат в руки — и грудью на амбразуру — или что там у них вместонее. За Родину, за Сталина, за принцессу Дарсолану!Элеоноре Раткевич — спасибо за все! Старшему лейтенанту Светлову Панкратову-Плюшкину Дэну Смушковичу, который не захотел тут появиться Мишке — за то, что он научил рыжую непосредственности и тому, какдоставать людей. И — моей жене!Часть I ^ БЕЗ ВЕСТИ ПРОПАВШИЙГлава 1 А ведь начиналось-то все, как обычно. Мы тогда шли узнавать, куда немцызадвинули свой гаубичный дивизион. И задвинули ли они его вообще — может, он натом же месте стоит, скирдами прикидывается. Как говаривал Коля Аваров:«Всего-то делов». На прежнем месте дивизиона не оказалось. Нашли мы там полтора пушечныхколеса плюс пяток воронок от «петляковых». Зато от тягачей, что эти гаубицыуволокли, осталась такая шикарная колея — не хуже Герингштрассе. А потом мыстолкнулись с патрулем. Это была первая гадость. И попался-то он нам так неудобно, что неспрятаться, не смыться тихо. А во-вторых, когда мы их стали снимать, ВитяШершень то ли сплоховал, то ли фриц ему попался на редкость живучий — успел,гад, на спуск нажать. В общем, нашумели. Ну, капитан наш правильно решил — отступать надо к ним в тыл. На переднемкрае сейчас от ракет в глазах рябит и чешут по каждой тени. А в ближнем тылуотсидимся, подождем, пока нее успокоится, и выйдем. Не к своим, так к соседям. И тут эти связисты! Нет, ну надо же, чтобы за один выход два раза такаябледнота! Бывало, лежишь часами, а фрицы у тебя под носом бродят — и ничего. Атут — послетались, словно мы медом намазанные. Хорошо еще, болотце поблизости оказалось. Первое дело против собак. Ручей,он, конечно, тоже неплох, но если по берегам пойдут — найти место выхода могут.А в болото фрицевские овчарки не полезут — не дурные. В общем, поползли мы на этот островочек, обсохли малость, ну и думаем кночи выбираться. Все болото немцы не оцепят — тут батальон нужен, а кто ж целыйбатальон ночью в оцеплении будет держать. Выставят посты и завалятся себе. Унемцев ведь все четко — днем воюем, ночью спим. А мы мимо них на брюхе... И тут по островку как врежут шестиствольным. Я сначала решил — все, аминь. Был старший сержант Малахов — а осталасьворонка от «андрюши» А оказалось — нет, рядом. Повезло. Можно сказать. Очнулся я на каких-то нарах. Сел, глазами похлопал — руки-ноги вроде наместе, голова тоже. И форма вся целая, даже не порвана нигде — гимнастерочкахэбэ, ремни — брезентовые, как положено, сапоги, даже пилотка в левом кармане —и та на месте. А главное — нож в правом сапоге. Вот тут я маленько опешил. Думаю, может, меня и в самом деле своивытащили. Партизаны там или местные какие, хотя откуда они в прифронтовой-тополосе. Ну не похоже это на немцев — такие роскошные подарки оставлять! Огляделся. Камера как камера, встать можно, макушкой об потолок нешваркаясь, и шаг сделать можно — от нар до стены. Окна нет, дверь деревянная,железом обита. Все как положено. Я-то сам, правда, не сидел, но наслушалсядостаточно. Только я к двери подошел — лязг, грохот, дверь распахивается, а на порогерожа, да такая, что только в луже да с похмелья увидать можно. Это, помню, насв мае одна селянка наливкой угостила — ох и было же нам на следующее утро небос овчинку. А потом еще и от капитана... Тип, значит, весь из себя такой квадратный, угловатый, явно под«фердинанд» косит. Бородой зарос по самые брови, словно партизанит третий год.Куртка на нем — кожаная, с бляшками, а на поясе меч. Самый натуральный. Изкакого музея он его спер — леший знает. — Выходи. Ты гляди, думаю, он и по-русски шпрехает. Ежкин кот, куда ж это менязанесло? Напялил я, значит, пилоточку на всякий случай, и пошли мы. Я впереди, типсзади. Коридор — ни одной лампочки, одни факелы на стенах чадят. Прямоинквизиция какая-то. Потом лестница, еще дверь, а за дверью еще один тип. Этотв музее еще больше поживился — весь железом обклеился, шлем рогатый, явнонового образца, и, Главное, меча ему мало показалось — копье приволок, словнотут им размахнуться где можно. И хоть бы для приличия «шмайссер» на плечоповесил! Дальше коридор уже пошире и почище пошел, свет солнечный откуда-то сверхупробивается. Еще пара музейных рож навстречу попалась, причем покосился один наменя как-то странно — словно это не он, а я чучелом огородным вырядился. Аможет, он русского никогда не видел? Черт, думаю, тут что, доктор Геббельс кино про нибелунгов снимает? А я имна роль Зигфрида подошел? Или на роль коня Зигфрида? Наконец пришли. Тип с бородой осторожненько так в двери поскребся,прислушался, створку приоткрыл, меня внутрь пихнул, а сам снаружи остался.Причем видно было по бороде, что сильно ему внутрь не то что заходить, а изаглядывать-то не хочется. Ну вот эта комната мне и самому не понравилась. Большая, в окнах стекламутные, справа два стола, и оба до краев колбами да ретортами заставлены, и вовсех какая-то разноцветная химия бурлит. А за столами, в углу, кресловиднеется, с подножкой и с подлокотниками, вроде как зубоврачебное, да что-тони я на зубы не жаловался, ни кабинетик этот на докторский не смахивает. Развечто таких докторов, у которых в петлицах по две молнии. Наслышаны, знаем. Прямо передо мной помост, небольшой такой, а на помосте стол. Здоровыйстол, весь красным бархатом забит сверху донизу. А за столом главный тип сидит,лысый, в черном халате без знаков различия. Согнулся и делает вид, что амбарнуюкнигу, что лежит перед ним, изучает. Ладно, поиграем, кто кого перемолчит. Мне-то что, я на тот свет нетороплюсь, поскольку в него не верю. Мне в него не верить по должностиположено, как секретарю комсомольской ячейки. Ага. Лысый наконец соизволил от книги оторваться и на меня уставился.Глаза у него какие-то странные, неприятные глаза. Словно в автоматные дуласмотришь. А я чего? Я ничего, так, химией интересуюсь. Забавно, зачем я им все-таки сдался? О планах штаба дивизии нас никто визвестность не ставил, а где их гаубичный дивизион, они и сами знают. Не иначе,новую методику на мне будут отрабатывать. А то на кой черт им простой старшийсержант? — Ты, — лысый со своего насеста прокаркал. — Знаешь, куда ты попал? Ну, вопрос. — В гестапо, — отзываюсь, а сам лихорадочно соображаю: «Или все-такиабвер? Мундиров-то я не видел». Ясно только, что не полиция. Самое странное, что ответ мой типа, похоже, удивил не меньше, чем меня —вопрос. Он даже репу свою лысую поскреб. — Какое имя тебе? — Чего? - Имя! Поиграть в молчанку? А проку им с моего имени? Нате, подавитесь. Если что— вы меня надолго запомните. — Старший сержант разведроты 134-й стрелковой дивизии Сергей Малахов. — Это имя твое? Нет, откуда они этого клоуна выкопали? По-русски он чешет без акцента,может, из беляков недобитых? Подвинулся на старости лет? — Нет, почтовый адрес. Лысый на меня взглянул так, словно я вдруг по-японски начал трепаться.Снова поскреб репу и задумался. — Ты, — наконец выдавил он, — умеешь убивать. — Это вопрос? — Ты умеешь убивать, — повторил тип. Да уж третий год только этим изанимаюсь! — Не то слово. «Тиграм» с одного плевка башни сношу, а «мессеров» изрогатки, не глядя, щелкаю. Ну, если честно, башню «тигру» тогда самоходчики снесли. Я только гусеницугранатой распорол. Но комбат, тот все равно обещал на меня наградную написать.Мы ведь в его батальоне случайно оказались — место для прохода искали, а тутатака. Я «тигра» подшиб, а Прохоров из пулемета не меньше взвода положил. В общем, помогли удержатьпозицию. Правда, медаль мне так и не дали, да я и не возникал — своих, что ли,мало. А через неделю комбата того снайпер хлопнул. — Мне нужно будет, чтобы ты убил для меня. О! Вот теперь понятный разговор пошел. Вербуют. Ну, послушаем, послушаем. — От этого человека зависит судьба страны. Ух, ты! Это ж на кого меня нацеливают? Неужто на товарища Сталина? — И не одной страны. Нет, точно. Ну, думаю, Малахов, ты теперь любой ценой обязан отсюда живымвыбраться и про это змеиное гнездо командованию доложить. Это твоя прямаяобязанность, как бойца и комсомольца. — А моя благодарность не будет знать пределов. Ага, думаю, держу карман. Из «парабеллума» в затылок. Что б ему такоеподдакнуть для правдоподобия? — Как насчет счета в банке? — с такой ленивой ухмылочкой интересуюсь. —Учтите, я в марках не беру, только в фунтах. Лысый непонимающе так на меня глянул. — Платить сколько будешь, дядя? Здесь задаром не подают. — Если он начнетсо мной торговаться — значит, все, клюнул. — Пять тысяч золотых будут достаточной ценой. Черт! Торгуется! Чего ж делать-то? Может, цену себе попробовать набить? — Да за кого ты меня, дядя, держишь? — усмехаюсь. — За такие гроши тебеникто ворону не зажарит. Тридцать — и половину вперед. Ну, думаю, если он это проглотит — значит, здесь не гестапо, а натуральныйдурдом. Тут в дверь снова поскреблись, и в створку просунулась какая-то крысинаяморда — с заячьей губой и усиками под любимого фюрера. — Э-э, мессир, тут... Лысый тип на меня так косо поглядел. — Мунгор. — Да, мессир. Это, оказывается, моего бородатого конвоира так кличут. Ну и имечко. Хотяи на имя-то не похоже. Может, у них тут клички в ходу? — Отведи. А куда отвести, не сказал. Надо полагать, обратно в камеру. Ну, я плечамипожал, руки за спиной сложил — веди, мол. Обратно мы пошли другой дорогой. Поднялись зачем-то вверх по лестнице, атам — еще один коридор. Широкий такой, и ни единой живой души в нем нет. А вконце коридора, у поворота, солнечный свет пробивается. Как подошли мы к этому повороту — гляжу, а свет-то из дыры в стене. Неслабая такая дыра, калибра так от ста пятидесяти. Местные ее доскамизаколотили, но хреново — такие щели, что запросто просунуться можно. Ну и я как раз напротив двери ка-ак брякнусь об пол. Даже макушкойприложился для достоверности. Взвыл, за сапог хватаюсь, а тип меня за плечодергает: — Иди. — Да подожди ты, — говорю, — дядя. Дай хоть ногу растереть. Щас встану, ипойдем. А сам в щель пялюсь. До земли, я так прикинул, метров шесть будет. И кладка подходящая, есть зачто зацепиться. Вверх бы я по ней, пожалуй, не рискнул, а вниз — может иполучится. Внизу у стены кустарник сразу начинается, хлипкий, правда,кустарник, насквозь все видно, пригорочек недалеко, а за пригорочком — лес. И тут меня как под ребро кольнуло. Окон тут в коридорах я еще не видел,только у лысого в кабинете, да и то мутные — не видно ни фига. Пока эти олухименя засекут, пока автоматы из-под своего маскарада добудут, до леса добежатьуспею. Шансы, конечно, хлипкие, а что делать? Кто его знает, что этим психамчерез час в голову взбредет? Психи, они психи и есть. А мне про это змеиноегнездо доложить куда следует нужно прямо-таки позарез. В общем, прокачал я все это в голове и решил — была не была! — Ладно, — говорю, — пошли, дядя. Руку дай только. Ну, он мне руку протянул, я за нее взялся, сам встал, а его аккуратненькотак на пол уложил — и финкой по горлу. Живучий, гад, оказался — схватился засвою железку и вытащил ее до половины. Но все равно сдох как миленький. Я доску отодрал, наружу выглянул, смотрю — прямо подо мной бордюрчик, а нанем какая-то уродина каменная примостилась, крылья растопырила и скалится. Ну,думаю, данке шен вам, господа архитекторы. Это ж не пташка, это ж натуральныйдом отдыха у дороги. Санаторий. Сполз я этой пташке на спину, осмотрелся, перелез через нее, за когти налапах зацепился, повисел — до земли метра три оставалось — и спрыгнул.Приземлился хорошо, ушел в перекат, вскочил, зыркнул по сторонам — никого — иходу. И назад обернулся только на пригорке. Ежкин кот! Эта психушка, из которой я так лихо драпанул, оказывается, взамке расположилась. Ну и замок они выбрали себе под стать. Весь черный,зубчатый, несимметричный какой-то. Я, конечно, настоящие замки только накартинках видел, вблизи пока не доводилось, но очень уж неправильный он был.Нехорошее место. Может, я бы на него и дольше пялился — ноги сами понесли. Но все равно,отпечатался в голове, как на фотопленке. Ладно, думаю, тем лучше. Таких уродовво всем мире наверняка раз-два и обчелся. А уж специалисты сразу скажут, гдеэта штука находится. И будет вам тогда, ребята, дружеский визит в лицебомбардировочного полка. Камня на камне не останется. Километра два я по лесу прорысил, гляжу — ручей. Я в него — и рванул себепротив течения. Прошлепал еще метров семьсот — и на валун, оттуда — на дерево ив крону, повыше. Тут как раз и собачки брехать начали. Я на дереве поудобнее утвердился, к коре прижался, вторым стволомприкидываюсь — и выглянул осторожненько. Как раз первый пес показался. Ну, доложу я вам, и зверюг они тут развели. Ростом с теленка, черный,словно сажей вымазался, на шее ошейник шипастый, в пасти клыки — с палец, пенаклочьями летит. Та еще тварь, обычная фрицевская овчарка против нее — щенокнедоделанный. Страховище это мимо пронеслось, за ним еще два таких. Я уж было вздохнул,как вдруг слышу — топот. Хозяева собачьи пожаловали. Ну, эти ребята явно в музее первыми отоваривались. Трое, на вороных коняхи с ног до головы в черную броню заделаны. У седла меч приторочен, и плащи заспиной, словно знамя развеваются. И все черное. Явно эсэс какие-нибудьсдвинутые — заскок у них на этом цвете. Проскакала эта троица вслед за собачками. Я еще полчаса на деревепоскучал, послушал — нет вроде, не возвращаются, — слез и наддал так, чтотолько пятки засверкали. Такой марш-бросок выдал — любо-дорого. А что? Мешка заспиной нет, автомат тоже к земле не тянет, только и успевай ноги подставлять. Отмахал я так еще пяток верст, чувствую — притомился. Но вроде оторвался,лая не слышно. Вообще ничего не слышно. И только сейчас я соображать начал — странный какой-то лес. Обычно, когдапо лесу идешь, нет-нет да и цвикнет птаха какая. Даже когда ломишься напролом,словно лось раненый, звук какой-то всегда есть. А тут даже ветра в кронах нет.Нехорошая тишина. Мертвая. На фронте такая тишь только перед большим боем бывает. У меня от этой тишины сразу мурашки по спине забегали. Пакостное ощущение— идешь и не знаешь, где тебе на голову кирпич свалится. А то и чего похуже. Деревья тоже непонятные какие-то. Ни берез, ни сосен — вроде бы дерево какдерево, а что за дерево — леший знает. Первый раз такие вижу. И погода странная. Лето сейчас, тепло, а солнца не видно. Но муторность надуше такая, словно в самую распоследнюю осеннюю распутицу весь артполк на горбутащишь. Одно ясно — на Украину это не похоже. Тогда где я? Я щетину поскреб — нет щетины. Как вчера вечером перед выходом побрились —вот за сутки и отросло. Хотя — если сразу с того болотца на аэродром и всамолет — запросто могли за пару часов к черту на кулички уволочь. Вот и гадайтеперь, старший сержант, куда тебя занесло. Румыния? Польша? Югославия? Венгрия? Черт его знает. Может, даже иГермания. А потом я на деревню вышел. Деревня как деревня. Домов тридцать в ней. Было. По одной стороне улицыдома целехонькие, а с другой — печки черные да головешки. Ну, этого-то добра я навидался предостаточно. Даже удивился — чего ж ониполовину-то деревни целой оставили. Спугнули их, что ли? Кто? Неужто и в этихкраях партизаны водятся? Домики, правда, тоже незнакомые. Не избы деревянные и не хаты — у хохлов,я заметил, самая последняя мазанка обязательно в белый выкрашена. А тут —серый. Гляжу я на эту деревню — и чувствую, как на загривке волосы потихонькушевелиться начинают. Ой, думаю, товарищи родные, что-то здесь глубоко не так. Сколько мы мимо таких вот деревень сожженных ходили — никогда такого небыло. Ну, поначалу, конечно, за глотку брало, и такая злоба кипела —попадитесь, гады, только. А потом притерпелись. Тем паче — не «языков» же намрезать. А тут — как будто то зло, которое здесь разгулялось, никуда не ушло, априлегло в сторонке и дремлет, до времени. И комок к горлу подступает, мерзкий, как немецкий паучий шрифт. Ну, к предчувствиям в нашем деле прислушиваться, конечно, надо, но толькоодним ухом. А то можно и вовсе за линию фронта не ходить. Ой, робяты, чегой-тоу меня сегодни прядчувствия нехорошая, да и встал я не с того лаптя. Может, непойдем за «языком»? Что на такое капитан ответит? Правильно. Хорошо, если только матомобложит. В общем, скатал я все эти страхи и запихнул поглубже. А потом поднялся ипошел. Жгли эту деревню с год назад. Народ, видать, к лесу бросился — да где ужтам. Может, кто и смылся, да только вряд ли. И тут я такое увидел — чуть посреди улицы не сел. Скелет мне попался,здоровый, метра два в нем было. Вроде бы скелет как скелет, а нет. Челюсть учерепа вперед выпирает, а на челюсти той клыки. Как у бульдога. Ни черта себе, думаю, это что ж за урод такой? Может, он эти клыки себеспециально вставил, народ пугать? Да вроде на липовые не похожи. Одно ясно — без психов из замка тут явно не обошлось. Поискал — точно. Еще два костяка лежат, оба под два метра и оба клыкамискалятся. Прямо зоопарк какой-то. Ну не иначе господа немцы новую породу выводят. Самых что ни на естьистинных арийцев. Рогов только не хватает для комплекта. И еще странность - ни одного следа от пули. Мечами они что ли, своимиработали? С этих станется. Покрутился я, осмотрелся - нет, думаю, надо мне от этого замка подальшедвигать. По прямой. Здесь, в округе мертвая зона, по всему видать. А подальшеот этих страхов, глядишь, кто живой и сыщется. Да и время уже за полдень перевалило. Солнца, правда, так и нет, но нутромчую. Иду а сам размышляю - что ж это тут за ерунда творится? Вопросов куча, даи ответов немало. Только вот ответы эти к вопросам не подходят, по калибру несовпадают. Ладно. Мне бы только до рации добраться - а там хоть трава не расти. За деревушкой лес недолго был. Редеть стал, холмы пошли кустарникомзаросшие, и пустоши. Хоть и не хотелось мне на открытое место соваться, а чтоделать? Тут-то я Кару и повстречал. Мне еще повезло, что как раз ветерок в мою сторону дул. Хилый, правда, нохватило. Чую - запах какой-то новый повеял - и, не раздумывая, в кусты. Сижу,воздух нюхаю. Мне в этом отношении повезло. До воины курить так и не начал, а уж вразведке и дымоходов быстро отучали Ну а раз нос не испорчен - натаскатьсяможно. Немецкий одеколон, например, я за полсотни метров запросто унюхаю. С этим одеколоном забавная история однажды вышла Приволок я как-то сзадания флакон духов, хороших французских, «Paris» на этикетке намалевано. Нуя-то не девка, мне они без надобности, махнулся с шифровальщиком из штабакорпуса на часы. Тоже хорошие, швейцарские, водонепроницаемые, циферблат ночьюсветится. А этот дурак нет чтобы связистке какой презент поднести, сам иминадушился и ходит — благоухает. Разведотдел весь со смеху попадал — духи-тоженские. Так вот, сижу я, значит, в кустиках и чую — конем махнет. Конским потом.Жутко въедливая штука этот мот. А где конь — там и человек недалеко. Главное, лощинка эта уж больно для засады место подходящее. По бокам холмыкрутые — пока по склону вскарабкаешься, три раза свалишься. А сама лощинкаровная, гладкая, и валуны на той стороне. Вот в теx валунах с пулеметомобосноваться — милое дело. Пока скумекают, что к чему, пока развернутся даназад выберутся, полроты запросто положить можно. Ну, я-то в любом случае по этой лощинке ломиться бы не стал. По открытымместам шляться — дураков нынче нет, а кто были — давно в земле лежат. Час убил,обошел это дело по кругу, последние двести метров на брюхе прополз так, что ниодна травинка не шелохнулась, в общем, вышел в тыл, вижу — сидит. И кто? —девка! Пристроилась, значит, за валунами, лук поперек колен, колчан рядом стоит.Одежда на ней кожаная, в обтяжку, только не черная, а светло-коричневая. Аповерх кожи сетка кольчужная дырявая. И главное, волосы рыжие, как огонь. Лица,жаль, не видно. Ну, я к ней со спины подобрался поближе — и ка-ак прыгну! Покатились мы поземле, лук в одну сторону, стрелы в другую, я только ее на прием собралсявзять, а она меня сама как хрястнет оземь — сразу все свои кости вспомнил, дажете, о которых и не знал до сих пор. Вскочил, а она нож держит. Охотничий, раза в два побольше моей финкибудет. Ну, размеры — это, положим, не так уж важно, но и держит она его ловко,видно, что не впервой хватается. И... до чего на рысь похожа — лицо круглое, глаза зеленые, огромные ишипит. Я для-пробы пару выпадов сделал — ох, чувствую, серьезно повозитьсяпридется. Девчонку явно кто-то понимающий натаскивал. С такой ухо надо востродержать, если не хочешь без уха остаться. В принципе, я с пяти шагов в горло десять из десяти попадаю. Или в дыруможно, как раз у нее над правой грудью в кольчужке прореха. Ну, так «языка»убить тоже умельцев хватает, ты попробуй его живым и целым приволочь! Так что я еще пару раз ей ножиком перед личиком помахал — а потом взял, даи выронил его. Она за ним глазами — зырк, а я ее за руку и второй раз несплоховал. Вывернул, выкрутил, а левой за горло перехватил и придушил легонько,для надежности. Пускай, думаю, полежит, остынет малость. Огляделся, ножики подобрал, поискал веревку какую, ничего, понятно, ненашел, пришлось собственный ремень пожертвовать. Стянул ей руки за спиной,поднял за шиворот и встряхнул. Ох, огонь-девка. Так глазищами сверкнула — думал, сейчас глотку броситсязубами рвать. — Звать-то тебя как? — спрашиваю. Вместо ответа она меня попыталась сапогом достать. Я уклонился, подсечкупровел — обратно шлепнулась. — Тебе что, — говорю, — на земле поваляться охота? Так ведь, знаешь, изастудиться недолго. Тут она как завизжит: — Можешь делать со мной что хочешь, проклятый, не единого звука не издам. — Тю, — говорю, — еще одна Зоя Космодемьянская выискалась. И с чего этоты, рыжая, взяла, что я тебе враг? И потом, если молчать собираешься, зачем навсю округу визжишь? Мне, между прочим, шум нужен еще меньше, чем тебе. Молчит. Ну, точно, решила в героев-подпольщиков поиграть. В героинь. Вдруг слышу — топот за спиной. Оборачиваюсь — конь. Словно из-под земливыскочил, секунду назад ею здесь не было, и на тебе, стоит, морда гнедая, иподозрительно как-то на меня косится. — Твоя лошадь? — спрашиваю. Молчит. И тут меня словно ударило — я ж ее по-русски допрашиваю! — Русский откуда знаешь? Молчит. Ладно, думаю, подожди. Я с тобой еще побеседую, в более, как говоритстарший лейтенант Светлов, приватной обстановке. А пока мне сильно охотакуда-нибудь подальше убраться. Очень уж этот замок мне на нервы действует. Подошел я к коняге, осторожно так, бочком, поймал повод — конь на меняфыркнул, но вырываться не стал. Вообще-то я лошадей обычно стороной обхожу. Человек я по натуре городской,мне больше железного коня подавай — тут уж я любую развалюху так отлажу,быстрее «Опель-Адмирала» побежит. Было бы только время да инструменты. А сконяками у меня пакт о ненападении — я их не кусаю, а они меня. Ну да ничего,все ж четыре чужие лучше, чем две свои. Взгромоздился я кое-как в седло и попытался трофей свой наверх за плечизатащить. Только вытянул — а она мне как врежет плечом. Я с коня кувырком изатылком об камень приложился — только искры в глазах засверкали. Когда очнулся, первое время сориентироваться никак не мог. Кругом темно,голова раскалывается, спасу нет, не иначе прикладом врезали, желудок на тошнотутянет, а все вокруг покачивается плавно, и звуки непонятные — цок-цок. Тут вглазах маленько прояснилось, и увидел я, что свисаю с крупа той самой гнедойтвари, с которой меня так хорошо запустили. Ноги с одной стороны ремнемстянуты, похоже, моим собственным, а руки с головой, понятно, с другой. Руки взапястьях бечевой какой-то замотаны. Ну, я дергаться зря не стал, как висел,так и вишу, а сам потихоньку узел на вкус пробую. Вроде поддается, но хреново —больно туго затянут. Тут как раз копыта коня по деревянному мосту процокали, и въехали мы вкакой-то двор. Только я попытался голову приподнять, и в этот момент меня внизспихнули. Черт! Приземлился я на связанные руки, перекатился через голову и угодилногами в кучу гнилой соломы. И при этом еще успел засечь сарай какой-то —похоже, конюшню — с воротами нараспашку, а рядом с тем сараем — новенький«Додж» три четверти. Ну, ничего. Я с этой рыжей стервой еще посчитаюсь. Поднялся, ремень с ног стянул, огляделся — непонятно, что за место. Дворикнебольшой, но и не сказать, чтобы сильно маленький. Грязный. По углам пятокчеловек копошится. Одежка на них — не совсем рванье, но тоже непонятнаякакая-то. Дерюга, не дерюга, черт ее знает. А стены вокруг высокие, каменные.Хорошие стены. «Сорокапяткой» не возьмешь. — Олеф, Арчет! Гляжу — два суслика работу бросили и ко мне приближаются. Одинсветловолосый, лет тридцати, ладный такой, ухватистый, а второй моложе, новымахал — два на полтора, грудь надул, как протектор от «студера», но что-то унего на роже такое проскользнуло, что я сразу просек — слабак! На обоихбезрукавки кольчужные и мечи у пояса, я уже даже и удивляться особо не стал. Выстроилась эта парочка у меня по бокам почетным конвоем, за плечиуцепилась. Причем блондин спокойно так взял, но цепко, а здоровяк гимнастерку вжменю загреб и стоит, довольный. Олух натуральный — его на любой прием взятьможно, а он и не скумекает ничего, пока собственной железякой башку не смахнут. Рыжая с коня соскочила, прошлась передо мной, прямо как офицер передстроем, и вдруг ка-ак вмажет мне с размаху по зубам — только моргнуть успел. Потрогал языком зубы — вроде не шатаются. А вот губу наверняка рассадила.Рукой попробовал — ну, точно, кровь. Я усмехнулся, криво, правда, и говорю, как капитан: — Связанных пленных бить — много храбрости не нужно. Рыжую аж перекосило. — Ах ты... Тут уж за меня светловолосый вступился. — В самом деле, Кара, — говорит, — чего это ты так на него? Кара, значит. Ладно, запомню. — А ты не лезь не в свое дело, Арчет. Я тут хозяйка. И тут я гляжу — через двор мужик идет. Вроде бы местный — портки на немсерые, куртка кожаная, меч опять же. Дрова тащит. А на ногах — кирзачистоптанные. Уж наши-то солдатские кирзачи я за километр различу. Ну я и заорал: — Стоять! Напра-во! Кругом! Мужик дрова выронил, развернулся, форму мою увидал — и замер сраззявленной пастью. — Е-мое, — говорит, — никак наш. Кара тоже обернулась. — Троф, ты его знаешь? Троф? Трофим, что ли? — Нет, но... форма на нем наша, советская. Да свой он, ребята, что я,наших не знаю? Пока они уши развесили, я руки к лицу прижал, как будто кровь из губыостановить пытаюсь, а сам узел грызу. Он и поддался. Я Арчета за запястьеухватил, на каблуке крутанулся, и полетела эта парочка вверх тормашками. Рыжаятолько поворачиваться начала, а я уже у нее за спиной и ее собственный нож кгорлу приставил. — Давай к машине, быстро, — и мужику ору: — Бензин в баке есть? А мужик от меня шарахнулся. — Ты, это, парень, — говорит, — брось нож. И девушку отпусти. А то худобудет. Да уж, думаю, куда хуже-то? Опять одни психи кругом. — Значит, так, — говорю. — Ключ в машину, бензина чтоб полный бак иавтомат. А не то... — и ножом рыжей подбородок приподнял. — Точно худо будет. А Трофим куда-то за спину мне пялится. — Не стреляйте, — руками машет, — не вздумайте стрелять! Я рыжую развернул, а там уже народишко высыпал, и трое уже навострилисьлуки натягивать. — А ну положь наземь! — кричу. — Кому сказал! Подчинились. Неохотно, но подчинились. Это приятно, прямо душу греет. Глядишь, можетеще и поживем. А Трофим этот сзади топчется, в затылок дышит. -Ты что, не слышал, что я сказал? — спрашиваю. — Машину и автомат сюда,живо. — Отпусти девушку, воин. А вот это явно местный командир ко мне вышел. Высокий, стройный, кольчугана нем как никелированная сверкает, не то что на остальных олухах, за спинойплащ синий ступеньки метет, но главное — держится он соответственно. Настоящегокомандира я по этой привычке сразу замечаю. В любой толпе пленных не глядя напетлицы — это обер-лейтенант, это фельдфебель, а это писарь какой-нибудьштабной, даром что морду отожрал и сукно офицерское. Бывают, конечно,исключения, но редко. Рыжая, как его увидала, сразу напряглась вся, словно навстречу хотелакинуться, а потом обмякла и — «Отец!» — выдохнула. Ага, думаю, ты у нас, значит, папаша будешь. Тем лучше, обойдемся безторговли. — Значит, так, — говорю, — повторяю последний раз. Ключ от «Доджа» иавтомат с полным диском. Тогда получишь свою дочурку живой и невредимой. И безшуток. Я нынче шуток не понимаю, не в настроении. Высокий на Трофима оглянулся. — Автоматов у нас нет, — говорит тот, — а ключ в машине. Только незаводится она. Знаем мы эти штучки. — Ничего, — говорю, — посмотрим. Может, это она только у вас незаводилась, а у меня с пол-оборота заведется. И про автоматы заливать не надо.«Додж» у них, видите ли, есть, а автоматов нет. А ну, живо тащите! — Ну, нет у нас автоматов, — Трофим ноет, — пара винтовок да «наган». Смотрю — убедительно ноет. Чуть ли слезы на бороду не капают. — Ладно, тащи «наган». Но чтоб барабан полный был. А не то я на тебя,шкуру продажную, точно не пожалею. Убежал. Я потихоньку начал к машине перемещаться. Папаша рыжей за мной, нодистанцию пока держит. — Отпусти девушку, — снова пластинку завел, — не к лицу воину прятатьсяза женщину. А ей рано играть в наши игры. — Ага, — говорю, — щас. Разбежался. Как связанного по зубам хлестать — этоона может, взрослая. А как отвечать — еще маленькая. Знаем, навидались. Их бинарбайтер, камрады, не стреляйте. А у самого руки керосином воняют. — Отпусти девушку. Чувствую вдруг — ни с того ни с сего глаза слипаться начали. И рука сножом дрогнула. Хорошо еще, девчонка тоже почувствовала что-то, напряглась, я иочухался. — А ну кончай, — кричу, — а то у меня рука по-всякому дрогнуть может.Сказал же — без шуток. Тут Трофим прибежал. Запыхался весь. Подсеменил поближе и «наган» за стволпротягивает. Я его левой взял, глянул, патроны вроде на месте. Крутанул барабани пальнул в землю — только пыль брызнула. Значит, без обмана. Ну, я курок взвел, нож убрал, взамен рыжей ствол к затылку приставил — и кмашине. Подошли, гляжу — точно, ключ в замке болтается. — А теперь медленно, спокойно обошла машину и села с той стороны. И учти:дернешься — первая пуля тебе, вторая папочке между глаз, благо стоит недалеко. Проняло. Обошла, села, уставилась перед собой, словно статуя. Я в «Додж»забрался, ключ провернул — не заводится. Второй раз крутанул — не идет! Бензинесть, а зажигание не хватает. Ну что ты будешь делать? Не под капот же лезть?Коня, что ли, оседланного потребовать? — Я снова прошу тебя, воин, — опять папаша завелся, — отпусти девушку. Яне виню тебя — ты многого не знаешь. Опусти оружие, и пойдем со мной — намследует поговорить. Посмотрел я в его синие глаза... и поверил. А может, просто достала меняэта чехарда. Провались оно все к чертям, думаю, будь что будет. Спустил курок ипротянул ему «наган» рукояткой вперед. Ну, думаю, если ошибся, он меня сейчас с этого «нагана» и положит. Былстарший сержант Малахов — и сплыл в голубой туман. И ни одна зараза даже именимоего не узнает — документы-то старшина перед выходом собрал. Командир высокий улыбнулся, взял «наган», Трофиму перекинул и руку мнепротягивает. — Ты правильно решил, воин, — говорит. — Пойдем. Я приглашаю тебяразделить с нами ужин. Ладно, пойдем, думаю. Тем паче что я, считай, сутки без еды. Как вчераперед выходом поели, так с тех пор во рту даже крошка не ночевала. На островкетогда как раз собрался сухпаек погрызть — и началось. А на сытый желудок ипомирать веселее. Оглянулся на рыжую — сидит, как сидела, словно и не было ничего, положилнож на сиденье и вылез из машины. — Ладно, — говорю, — пошли. Поглядим, какие у вас тут пироги раздают. Отошли на десяток шагов — тут рыжая и проснулась. — Отец! — а голос аж звенит от возмущения. Командир оглянулся, брови свел,сурово так на нее посмотрел. Ну, думаю, сейчас он по ней начнет из тяжелыхгвоздить, не глядя, что дочь. А может, именно потому, что дочь. — Карален! Ты воспользовалась Тайными Тропами, не имея на то дозволения.Ты дважды позволила застать себя врасплох. И если бы этот воин пожелал — тыдважды была бы мертва. Дважды, Карален! Подумай над этим. Сказал, как высек. Развернулся и дальше зашагал. Тот еще отец. Только я успел пару шагов сделать, как в спину, словно выстрел, окрик: — Стойте! Оглянулся — рыжая ко мне идет, походка танцующая, а в глазах слезинкиблестят, и нож в руке за лезвие держит. Подошла ко мне и звонко, на весь дворзаявляет: — Я, Карален Лико, по долгу крови и чести признаю тебя, воин без имени,своим господином и клянусь служить тебе верой и правдой до тех пор, пока неверну долг. И пусть гнев богов падет на меня, если я нарушу эту клятву. И нож мне протягивает. Я на синеглазого покосился — молчит, зараза, в сторону смотрит и в бородусебе усмехается. Ну и влип же я! —