А.А. Елизаров, А.Н. Косарев Ненаучные заметки океанологов akosarev@mail.ru А. А. Елизаров, А. Н. Косарев НЕНАУЧНЫЕ ЗАМЕТКИ ОКЕАНОЛОГОВМосква, 2003Предисловие Письменные упражнения на темы, далекие от науки, нужно признать явлением, не особенно часто встречающимся в среде океанологов. Из примеров такого творчества, известных широкой публике, можно заключить, что подобной деятельностью грешат в основном океанологи, преодолевшие, как правило, кандидатские и докторские барьеры (например А. М. Городницкий, К. Н. Федоров и некоторые другие), то есть уже обеспечившие себе прочный научный фундамент. Из выпускников нашей кафедры, отдавших некоторую дань изящной словесности, можно назвать О. И. Мамаева, Г. Л. Сытина, А. В. Шумилова, а теперь также и авторов «ненаучных заметок». Может быть действительно в океанологии существуют какие-то особые флюиды, заставляющие отложить на время решение научных проблем и взяться за легкое перо? Обращу внимание на то, что в предлагаемых «заметках» нет ничего выдуманного, за исключением некоторых имен действующих лиц, а также – на юмористический оттенок почти всех описываемых событий. Шутить любят все, даже представители самой серьезной из наук – физики. А уж об океанологах и говорить нечего. Ироничный взгляд на окружающий мир всегда был свойственен сотрудникам, преподавателям и руководству кафедры, а от них передавался, конечно, студентам и аспирантам. Специфика океанологии как науки, а именно – многократное участие ее «жрецов» в дальних плаваниях, также способствовала развитию литературных талантов. Юмористические ситуации возникали с каждым из нас уже во время первой практики в море. Тут и разбитая посуда, и унесенная ветром палубная книжка, и, увы, утопленные собственными неумелыми руками приборы, и еще много всего, что потом долго служит предметом беззлобных шуток для окружающих. Научные сотрудники, работающие в области «наземных» наук, могут добрый десяток лет трудиться за соседними столами и, в то же время, не знать истинного характера своих сослуживцев так, как это позволяет сделать всего лишь месяц, проведенный на судне. В замкнутом пространстве морской экспедиции, в тесном мире корабельных кают невозможно спрятаться и некуда уйти даже на время. В плавании все отлично знают не только «где», «кто» и «когда», но также и «с кем» и «сколько», и кое-что еще. Поэтому меткое слово, шутка, склонность к юмористическому восприятию превратностей морской жизни необходимы буквально «по жизненным показаниям». К сожалению, большинство океанологических историй безвозвратно кануло в Лету, потому что никто их не записывал, и рассказанные два-три раза под звон стаканов, они забывались, вытесняясь более свежими. Но кое-что сохранилось. И можно только приветствовать попытку ветеранов второго и четвертого выпусков кафедры океанологии МГУ воскресить в памяти хотя бы малую толику тех забавных случаев, которые заставляли когда-то наши лица расплываться в улыбке.^ М. Г. Деев ЛЮДИ И СОБЫТИЯРомантик моря Вы заходите в далекий порт, слышите голоса людей, говорящих на незнакомом языке, а в вашем распоряжении всего одна ночь… Я романтик моря! Из старого к/ф. «Танкер Дербент» Романтика профессии океанолога (теперь уходящая) привлекала на кафедру людей неординарных. При этом после окончания университета они совсем не обязательно становились известными учеными или практиками-океанологами. Но, видимо, существовали на кафедре какие-то флюиды, которые, плюсуясь с генетическими свойствами индивидуумов, позволяли ее питомцам успешно проявлять себя в разных, часто весьма экзотических, ипостасях. Среди выпускников кафедры можно найти кинорежиссера, кинокритика, журналиста, хорошего преподавателя физкультуры, известного коннозаводчика, директора ресторана и даже крупье (девушка из последних генераций). Но здесь хочется немного рассказать о человеке близкой, и все же отличной от океанологии специальности, – о моряке, капитане дальнего плавания, который тоже окончил кафедру океанологии МГУ. Лет сорок с лишним назад в кафедральном истеблишменте был известен студент Гриша. До поступления в университет он окончил мореходку, имел диплом штурмана (а затем – капитана) дальнего плавания. Учебу на кафедре успешно сочетал с работой по морской специальности. Иначе говоря, Гриша учился, скажем, год, брал академический отпуск, определялся через отдел морских экспедиционных работ АН СССР (ОМЭР) штурманом или капитаном на какое-нибудь научное судно, и плавал сезон, а потом восстанавливался на кафедре. Гриша был очень колоритной фигурой (особенно для нас, студентов). Кряжистый, приземистый, с густыми бровями, вдобавок прихрамывающий (походка краба) – ни дать, ни взять – пират, «Бидли Бонс». При этом Гриша, во-первых, видимо, неплохо знал штурманское дело, потому что плавал на таких известных «научниках», как немагнитная шхуна «Заря», «Михаил Ломоносов» и другие. Во-вторых, он любил литературу – писал рассказы и очерки, а в-третьих, уже будучи вполне взрослым человеком, сложившимся судоводителем, грешил морской романтикой. Гриша торжественно носил приобретенную то ли в Пирее, то ли в Стамбуле огромную капитанскую «фураню» с адмиральскими галунами. А на черной, тонкого сукна тужурке с четырьмя шевронами выделялся красивый знак капитана дальнего плавания, секстан на котором по личному заказу Гриши был вылит из чистого золота. В целом Гриша был удивительно простой, общительной и дружелюбной натурой. И, конечно, его жизнь сопровождали разные забавные случаи и даже легенды. Вот некоторые из них: Заход в Порт-Саид, экскурсия в Каир, на пирамиды. Гид уговаривает проехаться на верблюде вокруг пирамид, и Гриша, услышав цену, и резюмирует: «Да за такую сумму я сам кого хочешь на себе вокруг пирамид провезу!» Средиземное море, идет океанологическая станция, но получено штормовое предупреждение. Капитан Гриша из окна рубки оповещает работающих о необходимости сворачиваться. Начальник экспедиции эмоционально возражает с палубы: «Мы не можем, у нас еще две серии!» Капитан невозмутимо реагирует в ответ: «Меньше пены!» - и предлагает немедленно закончить станцию. Атлантика. Гриша – старпом на большом научно-исследовательском судне. В праздник 7 ноября капитан поздравляет команду в столовой, а старпому поручено приветствовать комсостав в кают-компании. Все ждут. Входит очень серьезный, но уже, видимо, «готовый» Гриша, произносит модное тогда: «Аллес файн» – и тут же рушится. Зима, разгар учебного года, утро. В общежитии главного здания МГУ с 18 этажа вниз идет лифт со скромными студентами в ковбоечках, спешащими на лекции. Вдруг на промежуточном этаже входит Гриша: парадный сюртук, белейшая сорочка, легкий запах дорогого лосьона. Кто-то из студентов робко спрашивает: «Ты, наверное, по делам, в министерство?» В ответ на весь лифт раздается: «Нет, очередная пьянка!». Однажды Гриша женился на девушке много моложе его, официантке в одном из небольших крымских городов. Приехал с ней в Москву и, конечно, пришел с визитом на кафедру. Всем торжественно представлял: «Моя Галя», а когда Галя была в другой комнате, расчувствовавшись, пояснял: «Обо мне можно сказать словами старой морской песни: «девушку из маленькой таверны полюбил суровый капитан».1 Впрочем, счастье капитана длилось недолго, они развелись. Но с тещей Гриша упорно поддерживал теплые отношения и даже сиживал за столом. До самой кончины Гриша «капитанил» в Дальневосточном пароходстве и регулярно публиковал добрые, немудрящие рассказы в журнале «Морской флот».«Ботаник» и «серая в яблоках» Интеллигентные, склонные к науке студенты, которых сейчас иронически, но доброжелательно называют «ботаник», были и в наши дни. «Ботаники», конечно, лучше знают математику, но они чаще носят очки, они рассеянны и неуклюжи. Судьба их в общем может складываться не так уж плохо. Вот фрагменты из жизни и деятельности типичного «ботаника» Сережи. Мы, несколько студентов, приехали на производственную практику в ПИНРО. В Мурманске направились на знаменитое научное судно «Персей». Как только перед нами открылась узкая полоска Кольского залива, Сережа торжествующе обвел нас глазами и изрек (не сказал, а изрек): «Северный Ледовитый океан!» Во время практики проводились погружения до глубин 50-70 м в металлическом цилиндре – гидростате. Для студентов это было, конечно, весьма экзотично: видеть, как перед иллюминатором проплывают разные рыбы и другие обитатели моря. Связь с гидростатом поддерживалась по телефону. Для того чтобы выяснить, как с глубиной изменяется цвет, параллельно гидростату опускали красный пожарный топорик и с судна спрашивали: – Сережа, ты топор видишь? – Вижу. – Какого он цвета? – Железного! – Сережа, естественно, волновался. Но «ботаники», они не только рассеянные, но и самоотверженные. На «Персее» поднимают донный трал Сигсби, «подбитый» снизу рваной воловьей шкурой, чтобы не терся о каменистый грунт. Когда он повисает над палубой, Сережа самоотверженно бросается его принимать, прижимая к груди мокрую воловью шкуру. Все это слегка напоминает действия сельского ветеринара. И остроумный капитан реагирует из рубки немедленно: «Сегежа, что, завогот кишок?» После окончания кафедры океанологии «ботаник» Сережа много плавал на НИС «Михаил Ломоносов». Он был молод, авантажен и уделял внимание прекрасному полу. Благо, на «Ломоносове» тогда блистали «метеорологини» – девушки из отряда метеорологии, которые приезжали для участия в рейсе из Киева. Особенно выделялась высокая девушка, стремившаяся выглядеть наиболее эффектно. Она одевалась в весьма модное тогда платье из парчи «с разводами». За что и получила от ничего не пропускавших мимо носа ломоносовцев прозвище «серая в яблоках». И вот, вестибюль кают-компании, где после вкусного обеда «ботаник» терзает сигарету. Выходит элегантная, как всегда, «серая в яблоках» в красивом платье, с прической «бабетта» (судачили, что для сохранения таких причесок в них даже «замуровывали» небольшие консервные банки). «Ботаник» тут же делает стойку: «Слушай, Неля, ты сегодня просто потрясающая!» Ответ: «Ты меня еще всю не знаешь!» Но супер-случай с «серой в яблоках», вошедший в анналы «Ломоносова», был следующий. Поскольку на судне женский состав экспедиции был весьма представительным, имелись отдельные туалеты для мужчин и женщин. И вот, ранним утром матрос-уборщик драит палубу и вдруг слышит из дамского гальюна громкий звон. Судно есть судно, мало ли что? Матрос осторожно приоткрывает дверь в предбанник, где стоит вполне одетая «серая» с отчаянно звонящим будильником в руках. Увидев матроса, она произносит фразу, которая еще долго витала над «Ломоносовым»: «Я спускаю звон». Как иногда бывает, человек оказался заложником собственного благородства. «Серой» надо было выходить на раннюю вахту. Она проснулась вовремя и, чтобы не разбудить соседку по каюте, взяла будильник и отправилась в гальюн «спускать» злополучный звон… Ну а что «ботаник»? После перевода Морского гидрофизического института в Севастополь он стал работать в одном из институтов Минморфлота, где трудится и по сей день, разрабатывая сложные вопросы динамики моря. Он сильно задержался с докторской, но зато когда защита состоялась, в отзывах и выступлениях работу называли классической, и это была сущая правда. Так наш «ботаник» стал классиком.^ Океанологи и флот В течение многих лет по военной специальности из нас готовили «командиров взвода зенитной артиллерии», много позже – военных синоптиков. Но морская душа не сдавалась. После окончания кафедры океанологии некоторые шли служить или работать вольнонаемными инженерами в военную гидрографию (дослуживались и до погон с двумя просветами). Например, известный в океанологических кругах выпускник 1954 года В. В. Натаров, коренной москвич, получив диплом, отбыл работать в военную гидрографию в тогда еще наш Порт-Артур. А И. А. Правоторов, наоборот, до поступления в МГУ несколько лет плавал военным штурманом на гидрографических судах Черноморского флота. Естественно, что связи с военной гидрографией, да и вообще с флотом, не могли не оставить следов в океанологическом эпосе, где быль всегда чуточку приукрашена «морской травлей». Итак… Молодой офицер докладывает: «Товарищ командир, катера приехали!» – «Да? Ну, распрягай!» На курсах переподготовки гидрографов: «Скажите, как ревет буй?» Экзаменуемый наклоняется к членам комиссии: «У-у-у-у!» Контр-адмирал инспектирует небольшую гидрографическую часть: «Порядка у вас нет, не часть, а шарашкина контора, кто командир?» – «Старший лейтенант Шарашкин!» «Кто был самым плохим штурманом?» – «Матрос-партизан Железняк, он шел на Одессу, а вышел к Херсону…» «Чем отличается пьянка от боевой подготовки?» – «Боевая подготовка планируется во… (руки разводятся как можно шире), а получается во (руки сводятся вместе)! А пьянка – наоборот. Большое значение имеет характер взаимоотношений, складывающихся на судне между командиром (капитаном) и штурманом. Вот два примера, один – чистая правда, другой – анекдот, но весьма показательный: Один из авторов наблюдал на Каспии, на гидрографическом судне такую картину. В рубке на вахте стоит симпатичный штурман, старший лейтенант Миша – молодой человек из интеллигентной ленинградской семьи. Он, как положено, в форме и… в ярко-зеленых мягких тапочках. Встретив удивленный взгляд, поясняет: «Да понимаете, у командира (пожилой капитан второго ранга) каюта как раз под рубкой. Когда я на вахте, он отдыхает. Все время жалуется, что топочу ботинками, вот я и решил…» На другом судне, с гражданской командой, сложилась следующая ситуация. Штурман во внеслужебное время «позволял», а капитан, напротив, был абстинентом. Он пытался перевоспитывать штурмана весьма своеобразно. Когда тот возвращался с берега подшофе, нехороший капитан записывал в судовой журнал: «15 февраля. Сегодня штурман пришел на судно выпивши»; «20 июня, штурман снова появился под градусом» и т. д. Обида переполняла сердце славного, хотя и … (да, во внеслужебное время…) штурмана. И вот однажды, во время его дежурства, капитан прибыл на судно как всегда, «ни в одном глазу». Штурман, усмехаясь, занес в судовой журнал чистую правду: «23 ноября. Сегодня капитан пришел с берега трезвым».Капитан и командир – понятие в морской жизни священное. Суть его одна: на судне (корабле) – «первый после Бога». На военном корабле – командир, на гражданском судне – капитан. Поэтому вызывает раздражение, когда некоторые журналисты пишут в широкой печати «капитан крейсера», или подводной лодки. Даже на подводной лодке «Северянка», которую передали из ВМФ Минрыбхозу для работы в полярных морях по тематике промысловой океанографии, был командир. На «Серверянке», кстати, ходил в рейсы выпускник кафедры океанологии, сотрудник ВНИРО С. И. Потайчук. Капитан (командир) должен знать все, что происходит на вверенном ему плавсредстве, но при этом оставаться как бы немного выше. Вот характерный пример. Командир большого военного океанографического судна выходит на палубу после законного «адмиральского часа» и ощущает легкий запах гари (как оказалось потом – ничего существенного): «Что это у них там горит, ети их у мать?» Не у меня, рачительного командира, а у них – раздолбаев из команды. А я – весь в белом! Такая психология капитана (командира) отражена и в анекдотах: «Я снялся с якоря», «Я лег на заданный курс», но «Мы сели на мель». Внимание к личности судоводителя на этих страницах привлечено потому, что от этого во многом зависит климат экспедиции, а значит – и успех океанографических работ.Победа замполита. В гидрографии Каспийской флотилии одно время был замполит по фамилии Заец (поговорка «труслив как заяц» тогда была временно отменена). По долгу службы он пришел проводить в рейс гидрографическое судно, на котором проходили практику студенты-океанологи МГУ. Взглянув на студента Шуру Цимлянского, замполит обомлел. Над шуриной головой живописно лохматился рыжий шар буйной шевелюры. «Не выйдете в море, пока студент не пострижется», - резюмировал Заец. Это было не первое покушение на Шурин имидж. В МГУ, на семинаре, пожилая преподавательница марксизма-ленинизма, с партийной прямотой уже говорила ему: «Постригся бы, ходишь патлатый, как девка». На что Шура резонно парировал: «А Маркс как ходил?» Но здесь от его поведения зависело слишком многое. И он смирился. Покорно сходил в портовую цирюльню, откуда вернулся тихий и поникший, прической в мелких завитках немного напоминавший молодого барашка. И судно немедленно вышло в море.Одесса Для студентов кафедры океанологии в течение длительного времени Одесса всегда была памятным местом. В Одессе проходила их учебная практика. Н. Н. Зубов договорился с руководством местного гидрометеорологического института о сотрудничестве, и каждое лето, после второго курса и полевых работ в Красновидово, очередная группа будущих мореведов направлялась в знаменитый город. Для многих здесь зарождалось первое «чувство моря», столь же нежное, как первая любовь. Успешно развивал его основатель кафедры Н. Н. Зубов. С двумя первыми группами он сам ездил в Одессу, несколько последующих курсов обязательно приходил проводить на Киевский вокзал. Николай Николаевич снимал в Одессе номер «люкс» в лучшей гостинице города «Одесса» (урожденная «Лондонская»), часто навещал студентов на базе практики в геофизической обсерватории Одесского гидрометеорологического института. А в конце практики приглашал всю группу в шикарный гостиничный ресторан во внутреннем дворе, «патио». Студенты робко мялись за столиками, но Николай Николаевич, посидев с ними некоторое время, подзывал официанта, расплачивался за весь вечер и деликатно удалялся. Дальше океанологи веселились сами. В 1950-ых годах Одесса занимала куда более престижное место, чем впоследствии. По площади и народонаселению она была на четвертом месте в стране после Москвы, Ленинграда и Киева. Крупный порт, откуда начались знаменитые китовые экспедиции, заметный центр сельскохозяйственного производства. Выделялся оперный театр великолепной архитектуры. Правда, посещение его одной из групп не принесло ожидаемой радости. Татьяну и Ольгу (ставили «Евгений Онегин») играли и пели такие толстушки, что смотреть на эту издевку над Пушкиным было невыносимо. Пришлось уйти после первого акта. Одесса – особенный юморной центр, со своеобразной лексикой, ярко проявлявшейся в трамваях: «Скажите, этот трамвай поворачивает на Розу Люксембург?» – «А куда же ему еще деваться?» В трамваях неожиданно вспыхивали перепалки, которые столь же мгновенно гасли. Вот одесситка эмоционально советует своему мужу, вступившему в конфликт с другой дамой: «Заплюнь ей в морду, заплюнь ей в морду!» Помнится, все же не заплюнул. Сказочно богатым казался Привоз – рынок, несравнимый с московскими. Длинные ряды молочных продуктов, овощей и фруктов отменного качества подавляли и расслабляли. У многих ежедневный завтрак состоял из литровой банки варенца с черным хлебом – «хлопчики, покушайте моего», помидоров и огурцов опять же с черняшкой, и на заедку – из какой-либо дыньки-дубовки или «колхозницы». Результат иной раз оказывался плачевным. Благодушная обстановка на Привозе резко менялось, когда появлялся студент Некитайский, посланный закупить провизию для колпита. Он шел по Привозу, как Сеятель, как Мессия – небритый, расхристанный, в рубахе навыпуск, и окунал палец в каждую кастрюлю, пробуя сметану. К концу его променада вдоль рядов торговки уже не радовались, а грозили половниками… Молодые девятнадцатилетние парни с Севера попадали во второй половине июля, в разгар курортного, сезона на пляжи Ланжерона. Жаркое солнце, молодое вино, стоившее дешевле пива, безбрежное море местных и приезжих девочек – все не очень способствовало усвоению начальных экспедиционных навыков. Атмосфера места практики – геофизическая обсерватория – заслуживает особого внимания. Чуть ли не с первых лет ее проведения и на долгое время у океанологов МГУ сложились очень теплые, почти родственные отношения с сотрудниками гидрометинститута, связанными с практикой. От института практикой ежегодно руководил А. С. Прусенков, знавший Одесский залив как свои пять пальцев. Отзывчивый, очень мягкий человек. Практические занятия вел инженер Эдик Краснодемский – интеллигент, типичный одессит. Морскими работами (шлюпки, приборы и т. п.) заведовал Саша Лупаков: дочерна загорелый хозяин флота, в любую погоду (правда, летом) ходивший в черных трусах и старой фетровой шляпе. Девушки почему-то подолгу задерживались в его неказистом шлюпочном «ангаре». Супруги Прусенковы непременно приглашали руководителей практики на настоящий украинский борщ, все было очень уютно, по-домашнему. Конечно, во время практики происходили разные забавные истории… Рядом с обсерваторией, где проходила практика, располагались немудреные (потом, естественно, снесенные) «курени» с огородами – полудикие дачные участки преподавателей и сотрудников гидрометинститута. Сосуществовали мы вполне мирно. Но однажды утром, перед началом занятий Прусенков собрал группу и с металлом в голосе сказал: «Один из вас вчера здесь оскорбил женщину. Пусть признается сам, чтобы делу не давать официальный ход». После минутного замешательства поднялся самый высокий в группе студент Покатилов и скромно произнес: «Наверное, это я». В процессе разбирательства выяснилось, что накануне вечером Покатилов вступил в словесный контакт с разгуливавшей по участку весьма легко одетой дамой с пышными формами и попросил ее… за плату постирать ему белье. Дама оказалась супругой одного из профессоров института, и гневу ее не было предела. Но мы-то, успевшие узнать Покатилова, догадывались, что дело было совсем не в стирке. Просто ему страшно нравились дамы с пышными формами. Покатилов, конечно, извинился, и скоро утешился. После занятий он стал исчезать в Одессе, найдя себе даму по вкусу, к тому же дантиста. Одесса открывала нам многие тайны лингвистики. Во всяком случае, там мы узнали суть таинственного выражения «это не фонтан». Характерно, что в большинстве южных приморских городов (Владивостоке, Севастополе, Баку) плохо со снабжением пресной водой. Всегда не хватало ее и в Одессе. В прежние времена хорошую питьевую воду привозили в город на гужевом транспорте из пригородного района Фонтанов. Одесситы придирчиво пробовали воду и, если сомневались в ее качестве, тут же объявляли: «Нет, это не Фонтан». Со временем выражение стало нарицательным. Студенты так любили Одессу, что во время одной из практик ухитрились ночью отвинтить тяжеленную металлическую вывеску «Прокурор города Одессы» – как они объясняли, чтобы продемонстрировать трофей на осеннем кафедральном вечере встречи. Однако «герои» тут же были повязаны, и факультету стоило немалых усилий, чтобы замять это скандальное дело. Отчеты о практике в Одессе проводились хотя и без «вещдоков», но вполне интересно. Так, А. Д. Добровольский на отчете одной из групп спрашивает: «Ну, скажите, какими батометрами вы работали? – имея в виду, естественно, тип прибора. – Вот вы, скажите». Поднимается высокий спортивный красавец: «Мы, Алексей Дмитриевич, в основном, голубыми и зелеными!» Кстати, Добровольского студенты кратко называли «Дуля» и иногда несколько иначе. Он знал об этом и реагировал спокойно. Однажды услышал, как студенты говорят: «Дуля, Дуля», тут же остановился и поправил: «Не Дуля, а АДуля!»^ К портрету Н. Н. Зубова Николай Николаевич Зубов довольно часто издавал книги, причем высокого уровня. Его творчество не ограничивалось физической океанологией, а охватывало широкий круг вопросов географических исследований, включая исторический аспект. Каждую только что опубликованную книгу он презентовал студентам того курса, которому в это время читал лекции, причем делал это в увлекательной форме. Так, когда вышло его интереснейшая монография «Отечественные мореплаватели-исследователи морей и океанов» (Географгиз, 1954 г.) он объявил, что подарит книгу студенту, сделавшему наиболее интересный доклад по курсу «Мировой океан и его моря», согласно рейтингу тайного голосования (причем свой голос Зубов приравнивал к голосу студента). Трудно удержаться от упоминания, что один из авторов бережно хранит эту книгу с автографами Н. Н. Зубова и всех студентов группы… *** Как-то после очередного экзамена в весеннюю сессию Николай Николаевич, пожимая каждому студенту (!) руку и, возвращая зачетную книжку, говорил: «Прошу ко мне на чай…». Дело происходило в старом здании университета на Моховой, а жил тогда Николай Николаевич на Суворовском (ныне Гоголевском) бульваре, в известном Доме полярников. И вот, вся студенческая группа, а также А. Д. Добровольский потянулась по улице Герцена (теперь Большая Никитская). Дом полярников был очень колоритен. На балконах сушились пожелтевшие шкуры белых медведей, а на дверях квартир вас встречали таблички с именами известнейших тогда полярников, летчиков, капитанов – воплощенная история покорения Советской Арктики… Квартира Н. Н. Зубова запомнилась как настоящая обитель ученого. Никакой роскоши, огромная библиотека. На стене – рукотворная «карта плаваний Н. Н. Зубова». Наиболее заштрихован в ней, естественно, арктический сектор. Ведь о южных морях (хотя хорошо знал и их) Николай Николаевич любил говорить: «трусиковыми морями не занимаюсь». Был на карте и маршрут эскадры из Кронштадта на Дальний Восток, к о. Цусима, в сражении у которого в 1905 г. мичман Зубов активно участвовал. Как экзотично звучало для нас, студентов 1950-х: «Когда мы стояли на Мадагаскаре, в бухте Носи-Бе…» Какой фантастической «цитатой» из географического атласа были эти слова! Разве мы могли думать, что удастся побывать на Мадагаскаре – и в Таматаве, и в Форт-Дофине! Но тогда…*** Всегда поражало гражданское мужество Н. Н. Зубова. К началу Великой Отечественной войны ему было уже 56 лет. И он имел все основания вместе с некоторыми учеными отбыть в «самое пекло» – в Ташкент, куда был эвакуирован Военный гидрометеорологический институт. Но он попросил направить его на действующий Флот, присвоив последнее дореволюционное звание – капитана второго ранга. Ему присвоили звание капитана первого ранга, и в военные годы Н. Н. Зубов был на Белом море, обеспечивая ледовые переправы войск и техники в зимнее время. Весьма интересно развивались личные отношения двух известных ученых в области наук о море: Н. Н. Зубова и В. В. Шулейкина. Всю первую половину жизни они работали параллельно, о чем свидетельствует библиография их работ. Да и по духу, по воспитанию они были близки. Оба – люди высокой, классической культуры, с хорошей родословной, ценители литературы и искусства. Правда, методы разрабатываемых ими проблем мореведения отличались. Василий Владимирович изучал «чистую» физику процессов, происходящих в океанах и морях, природу теплообмена с атмосферой, течений, морского волнения. Что и нашло отражение в названии его основного труда «Физика моря». Приложение к конкретным географическим условиям имело вспомогательный характер, как иллюстрация физических процессов. Важную роль в исследованиях Шулейкина играл лабораторный эксперимент, наблюдение на моделях. Самый показательный пример – моделирование процессов морского волнения, в течение многих лет проводившееся в специальном кольцевом бассейне, построенном по идее В. В. Шулейкина в филиале Морского гидрофизического института, в поселке Кацивели в Крыму. Творчество Н. Н. Зубова носило более широкий географический характер, имело тесную связь с конкретными объектами в океанах и морях. В то же время его работы также опираются на строгую физическую основу. Удивительно, но в трудах Зубова многие сложные явления и процессы в океане четко объясняются с помощью скромного математического аппарата, хотя обоснованность выводов от этого не страдает (вспомним пример классического «правила Зубова» о дрейфе льда по изобарам). Мы, как верные ученики Николая Николаевича, естественно, отдавали предпочтение его направлению, хотя знали, что Шулейкин скептически называл его «боцманской океанологией». Тем не менее, оба направления имели своих приверженцев и развивались во взаимодействии… Однако с определенного времени контакты между учеными прекратились, что отчетливо отразилось по исчезновению взаимных ссылок друг на друга в публикациях. Причина стара как мир: «ищите женщину». Каждый из больших ученых в итоге достиг своих вершин. Шулейкин стал академиком АН СССР и во время Великой Отечественной войны – капитаном первого ранга. Зубов остался «простым» профессором (причины могут быть разными), но получил звание инженер-контр-адмирала. И еще одно. Всех примиряет вечность. А. Д. Добровольский рассказывал, как во время командировки в Ленинград он видел, как в порту мирно, едва не касаясь мачтами, стояли два научных судна, носящих имена Зубова и Шулейкина… Кстати, редкий случай, но имя Зубова было присвоено двум судам: «Профессор Зубов» – гидрометслужбы, и «Николай Зубов» – военной гидрографии. Почетно и заслуженно.*** Конечно, уже поздно. Но, может быть, все-таки установить у входа на кафедру океанологии мемориальную пластину в память ее основателя, профессора Н. Н. Зубова. Такие скромные знаки есть во многих научных коллективах. Их главная ценность определяется тем, что установлены они не по указу «свыше», а по доброй воле коллективов.^ НА БЕЛЫХ ПАРОХОДАХ «Пароход белый-беленький, Черный дым над трубой!..» Время океанологических экспедиций все больше уходит в прошлое, покрываясь ностальгическим флером. Теперь уже можно говорить о «золотом веке» крупных научных плаваний, их расцвете в 1960-е – 1980-е года. Это почти напоминает время чайных клиперов парусного флота… И вот уже бронзовеют, обрастают легендами обычная работа и быт в этих рейсах на красивых и очень дорогих «белых пароходах». Авторам очень жаль, что молодые поколения океанологов будут знать о них, в основном, по рассказам ветеранов.^ Первый помощник В доперестроечное время на всех судах, включая научные, существовал (и еще как!) институт первых помощников капитана – помполитов (сокращенно Помпа). Они играли роль комиссаров, в задачи которых входила идеологическая работа на судне, а главное – слежение за моральным обликом моряков и членов экспедиции в море и во время заходов в иностранные порты. При любой политической системе такая фигура в море все равно присутствует. На одном научном судне, переоборудованном из иностранного, помполит жил в каюте с латинской табличкой «PASTOR», что ненамеренно отражало сходство занятий обитателей каюты. Первые помощники вызывали пристальный интерес иностранцев, которые догадывались о сути дела, но, тем не менее, любили спрашивать: «А в чем разница между старшим помощником (chief mate) и первым помощником (first mate)?» Первые помощники капитана обычно назначались из состава политработников пароходства или береговых структур, причем иногда на рейс-два, чтобы дать человеку возможность посмотреть мир, да и подзаработать немного. Естественно, что, как миниатюрный слепок с человечества, помполиты бывали разные: умные и глупые, вредные и мягкие, добрые и злые. Важно было различать три их категории: умные и понимающие, оказывающие на работу экспедиций положительное воздействие; безразличные – просто отбывающие номер на борту с целью заработка и «сайтсиинга»; вредные – замечавшие все «проколы» и, что самое гнусное, докладывавшие о них по окончании рейса начальству. Справедливости ради надо сказать, что число первых помощников, которые не били баклуши на борту и шпионили за моряками, было довольно значительным. Они принимали активное участие в авралах на рыболовных суднах, улаживали конфликты (как правило, несущественные), старались быть в рейсе максимально полезными. Но бывали и особые случаи. Уже упоминавшийся В. В. Натаров рассказывал, что на время длительного перегонного рейса из Николаева во Владивосток нового научно-промыслового судна, пароходство командировало в качестве помполита довольно высокого милицейского чина. К специфике жизни на судне он адаптировался довольно сложно, давил груз основной специальности. Вот Помпа проводит ознакомительный обход: «Скажите, а эту камеру, простите, каюту кто занимает?» На стук в свою каюту мог отреагировать: «Введите… э-э-э-э – войдите!» Сроки рейса совпадали с праздником победы в Великой Отечественной войне, что было отмечено общесудовым собранием. Один из ветеранов, воевавший в морской пехоте, рассказывал, волнуясь: «В этих боях наша бригада полегла почти вся, оставшихся направили (волнуется)… направили…» Помполит хочет придти на помощь: «В пересыльный пункт?» Но ветеран уже скоординировался: «На флоте это называется полуэкипаж». К чести начальника рейса, по приходе во Владивосток помполит (редчайший случай) был заменен.Радиограммы Это сейчас, в эпоху глобализации и спутниковых телефонов никого не удивишь возможностью моментальной связи между любыми точками на планете. А вот лет 30-40 назад позвонить с борта научного судна домой было большой проблемой. И связь ненадежная, и в радиорубке очередь. Вот и замирали все, когда во время обеда по спикеру объявляли: «На имя таких-то получены радиограммы, просим зайти в радиорубку». А на небольших экспедиционных судах радист сам подсовывал заветный листок из дома под дверь каюты адресата… При получении радиограммы сразу улучшалось настроение, ты уже не чувствовал себя одиноко брошенным в океанских хлябях… Заветный листок заучивался почти наизусть, и тут же сочинялся ответ. Поскольку рейсы были продолжительными (3-5 месяцев), многие участники составляли графики радиообмена с домом, которые старались строго соблюдать. Например, одна радиограмма в две недели. Правда, имелась и обратная сторона этого правила. При любой задержке с радиограммами возникало беспокойство: а что могло случиться? Вне всяких графиков радиограммы приурочивались ко времени заходов судна в порты. И не только потому, что есть информация: зашли туда-то, вышли оттуда то, – но и из-за того, что во время стоянки в иностранных портах радиосвязь не разрешалась. При радиообмене возникали разные комичные ситуации. Так, родные одного из авторов, во время его длительного рейса в Индийском океане договорились с почтой, что радиограммы им будут читать по телефону, а уж потом, вместе с другой корреспонденцией, опускать в почтовый ящик. И вот очередной звонок по телефону: «Ваш сын прислал радиограмму, но там опечатка. Написано: «вышли момбасы» – колбасы, конечно» (весьма актуально в 1970-х). Но текст радиограммы был верен, там сообщалось, что судно вышло из кенийского порта Момбаса… Другой случай. Автор отправился на Каспий, в рейс на судне, только что переданном Академии наук Азербайджана из рыболовного флота и не успевшем сменить свое название «Антарктика» (впоследствии «Бакуви»). В Москве радиограммы с этого судна вызывали искреннее недоумение: направился на Каспий, а попал в Антарктику! Маленькие же буквы т/х. (теплоход) перед словом «Антарктика» в глаза не бросались. Иногда радиограммами шутили друзья. Не стоило ломать голову над расшифровкой текста, следовало просто принимать его как данное. Ну что адресат может выжать из такой радиограммы: «Желание удовлетворено, разницу в зарплате удержать своевременно, советуе Качка В представлении многих пишущих «за жизнь», особенно журналистов, качка представляется как важная черта трудного морского быта. Для многих привыкание к качке, особенно на малых судах, проходит мучительно и болезненно. Однако, хотя и редко, встречаются люди совсем неспособные прикачаться, как впрочем и те, кто вообще не укачиваются. Для тех же, кому качка не помеха, они становятся источником юмора, забавных происшествий. На логгере, во время крутой килевой качки, в салон нужно было влетать сноровисто, выбрав нужный момент.