Часть II. ИДЕОКРАТИЯ В РОССИИ (XX век.)ПредисловиеГлава 1. Пятая колонна империи (XIX–ХХ вв.) Предварение Носитель духовной заразы Болезни либерального общества Либералы и власть Немощи властиГлава 2. Духовное разложение (до 1917 г.) Идеологизация общества и власти Церковь в начале века Партия – плоть идеоманииГлава 3. Блицкриг идеомании (1917 г.) Крушение государственных устоев Духовное помутнение нации Роковой и инфернальный факторыГлава 4. Идеократия в действии (1917–1921 гг.) Военный коммунизм Инфернальная лениниана Поместный собор и патриархГлава 5. Отступление и перегруппировка сил – НЭП (1922–1927 гг.) Маятник террора – оттепелей Антирелигиозный шабашГлава 6. Большой террор (1927–1941 гг.) Генеральная линия идеократии Три «кита» коммунистической экономики Социальная селекция Пик богоборчестваГлава 7. Трещины в идеократии (1941–1953 гг.) Испытание войной Сталинское «возрождение»Глава 8. Судороги оттепели (1953–1964 гг.) Неизбежность десталинизации Что олицетворял Хрущёв Гонения на ЦерковьГлава 9. Стагнация режима (1965–1985 гг.) Догматики, консерваторы и прагматики Духовная оппозиция Попытки разложения ЦерквиГлава 10. Перестройка (1985–1991 гг.) Слив идеологии Состояние экономики Мимикрия правящего слоя Новые западники и почвенники Зарубежный фактор Положение ЦерквиГлава 11. Агония идеократии (1991–1999 гг.) Ранний ельцинизм Беловежский переворот Социально-политическая база режима Расстрел парламента (осень 1193 г.) Опыт христианской демократии Первая Чеченская война (конец 1994 – начало 1996 г.) Поздний ельцинизм Антирусский курс ельцинизма Церковь в девяностые годы Россия на распутьеГлава 12. Русская Голгофа – мистические итоги XX векаПРЕДИСЛОВИЕВ чём причина нескончаемых бедствий России в XX столетии? Отчего население богатейшей страны прозябает в нищете? Почему падение коммунистического режима в 1991 году не принесло избавления, вызвало разруху, хотя многим открылась чудовищная сущность коммунизма и, казалось, болезнь отступила? Может быть, это не выздоровление, а ремиссия – временное ослабление проявлений болезни, и её метастазы продолжают расползаться по организму? Или идеи коммунизма живут и побеждают, хотя и в других формах? Не переживали ли мы в девяностых новый приступ идейного помутнения? Сменовеховцы, евразийцы, национал-большевики считали, что коммунизм – меньшее зло. Им казалось, что большевики ценою огромных жертв восстановили российское государство и защитили его от растлевающего влияния западной цивилизации, от агрессивных притязаний индустриальных держав. История кроваво опровергла эти иллюзии. Но когда пагубные последствия коммунистического господства стали очевидными, вновь возникают различные формы его апологии. Невозможно согласиться с мнением, высказанным в первой половине девяностых годов владыкой Иоанном, митрополитом Санкт-Петербургским: «Революционеры – разрушители, после уничтожения русской государственности ощутившие на себе всю полноту бремени державной ответственности, оказались вынужденными – пусть в изуродованной и извращенной форме – вернуться к вековым началам соборности». Изуродованная и извращенная соборность является чем-то прямо противоположным соборности, так же как изуродованный и извращенный, то есть ложный, облик Христа явит собой не кто иной, как антихрист. Большевики по природе вещей не способны ощутить на себе всю полноту бремени державной ответственности, тем более руководствоваться ею, ибо разрушали российское государство для того, чтобы заменить его антинациональной кровавой диктатурой – оплотом мировой революции. Не соответствует трагической истории убеждённость коммунистов, что ^ Советский Союз спас мир от фашизма. Гитлеризм победил не сталинизм, а русский народ. Советский коммунизм во многом спровоцировал приход к власти в Германии национал-социалистов, которые использовали реакцию общества на коммунистическую угрозу. (Нацистская пропаганда основывалась на уничтожении «еврейского коммунизма», «борьбе с азиатско-еврейской угрозой»). Сталин поддерживал нацистов в борьбе за власть, оказывал им экономическую помощь и в вооружении вермахта. Сталинские авантюры по разжиганию войн в Европе существенно повлияли на усиление Германии, на провоцирование Второй мировой войны. Сталинские пятилетки готовили страну к войне захватнической – на территории противника, а не оборонительной, отчего армия оказалась неспособной отразить превентивное нападение Германии. Сталинские чистки обескровили армию и общество перед войной, поэтому победа стоила невероятных жертв. Разделение Европы, навязанное после войны Сталиным, на десятилетия ввергло мир в войну холодную, которую СССР проиграл. В борьбе за мировое господство коммунизма истощались силы России. Могущество Советского Союза, построенное на крови миллионов своих граждан, было однобоким и не выдержало, в конце концов, жесткой конкуренции с Западом. Причины беззащитности постсоветского общества перед культурной и экономической экспансией Запада следует искать в том, что железный занавес лишил нас возможности выработать иммунитет в здоровом соперничестве с западной потребительской цивилизацией и массовой культурой. Будто кто-то твердой большевистской рукой опустил этот занавес на десятилетия, чтобы в нужный момент поднять его. Всё, что составляло своеобразие и уникальность России, последовательно уничтожалось коммунистами. Интернациональный коммунизм радикально враждебен исторической России.С февраля 1917 года началось своего рода вавилонское пленение России, не только были разрушены традиционное государство, хозяйство и культура, но и уничтожены жизненные центры национального организма. Поэтому восстановление может начаться с возрождения исторической памяти и национального самосознания. Прежде всего мы должны осознать, какие превращения в национальной душе привели к трагедии XX века? Два русских гения осмысляют это в понятиях «социализм» и «болезнь». Ф.М. Достоевский характеризовал социализм как духовную одержимость, беснование, реализацию фантасмагорического бреда. Он говорил о трихинах, существах микроскопических, не сущих – не обладающих самостоятельной сущностью, но являющихся возбудителями и носителями болезни духа: «Идеи летают в воздухе, но непременно по законам, идеи живут и распространяются по законам слишком трудно для нас уловимым: идеи заразительны». Достоевский предвидел невиданный мировой мор: «Новое построение возьмет века. Века страшной смуты». А.И. Солженицын пишет роман «Раковый корпус», описывает ГУЛАГ в терминах раковой болезни, говорит о коммунизме как о раковой опухоли, о метастазах социализма, о вирусе коммунизма. Эти образы наиболее адекватно обозначают происшедшее: мы были тяжело больны духовно. Человечество накопило огромный опыт в опознании болезней тела и души, но к новым смертельным духовным болезням оказалось неподготовленным. Современное материалистическое и позитивистское сознание склонно отрицать сам факт такой болезни. Последние двести лет российской истории определяются тем, что русская православная цивилизация противостоит экспансии тлетворных идеологий (современных духов мирового зла). С одной стороны, органичный уклад жизни и традиционное мировоззрение – всё, чем строилась и жила Россия в течение тысячелетия. С другой – атеистическая материалистическая утопия, волонтеры которой стремятся радикально перекроить жизнь. Богоборческая идеология чужда русскому народу, но ею заразился русский образованный слой, она вобрала в себя накопившиеся в русской культуре духовные яды, усилила нестроения, углубила расколы в русской истории. В результате общество впадало в идейную манию, которая и была причиной катастрофы 1917 года. Чтобы вменяемо действовать, необходимо осмыслить природу этой болезни и её носителей, определить, что она искажает в душе; как поражает сознание – личное и коллективное, как продукты воспаленного сознания взрывают историю, культуру, общество; каким образом генерируется поле заражения и как в идеологической атмосфере формируется система искажённых представлений – мифов, фикций, иллюзий, а ложные идеи в культуре (духовные вирусы) оказываются носителями и возбудителями болезни духа. Атеистическая материалистическая идеология, воплощение которой неизбежно приводит к тотальной лжи и насилию, массовому истреблению людей и разрушению органичной жизни, была сформирована в западноевропейской культуре. Свирепый английский король Генрих VIII и череда французских кровавых королей имеют к этому не самое прямое отношение, но всё же более близкое, чем Иван Грозный и Петр I. Однако многие авторы именно с этими российскими персонажами всё еще связывают извечный русский тоталитаризм. Россия не была идеальным царством; как у всех, было в её истории темное и греховное, но всё же русский народ был к себе нравственно взыскательным. В России не зародились атеистические материалистические учения, а русские деятели века Просвещения от Ломоносова до Державина были глубоко верующими людьми, в отличие от французских просветителей. Вместе с тем Россия оказалась почвой, на которой семена нигилистической идеологии дали самые кровавые всходы.^ Духовное помутнение – это болезнь культуры и общества, поэтому в отличие от психических болезней оно может захватывать массы людей. Причиной психических заболеваний является нейрофизиологическая патология и травмы индивидуального подсознательного или бессознательного. Духовное же помутнение внедряется через сознание, поражая сферу бессознательного и волю, превращая человека в идеомана. Западноевропейская культура породила различные виды идеомании: материализм, атеизм, рационализм, идеализм, позитивизм, постмодернизм. Это своего рода штудии интеллектуальной деградации, этапы прогрессирующего паралича личности, которые подготавливают её к восприятию агрессивных массовых социальных галлюцинаций – коммунизма, социализма, фашизма. Так как возбудители идейного беснования были выращены в европейских лабораториях мысли, европейское общество выработало противоядие и переболело в легких формах. Россия же оказалась лишённой иммунитета: в течение предреволюционного столетия идеологические трихины прививались на незащищенную почву и потому дали зловещие плоды.«На Западе социализм лишь потому не оказал разрушительного влияния, и даже наоборот, в известной степени содействовал улучшению форм жизни, укреплению её нравственных основ, что этот социализм не только извне сдерживался могучими консервативными культурными силами, но и изнутри насквозь был ими пропитан; короче говоря, потому что это был не чистый социализм в своём собственном существе, а всецело буржуазный, государственный, несоциалистический социализм… Внешне побеждая, социализм на Западе был обезврежен и внутренне побежден ассимилирующей и воспитательной силой давней государственной, нравственной и научной культуры» (С.Л. Франк). Фантасмагории европейских маньяков у нас превратились в катехизис для образованного общества. Российский национально-государственный организм оказался беззащитным перед экспансией чёрной духовности потому, что был ослаблен чередой исторических испытаний. Сказанное не означает, что всё зло в человеке происходит от идеологии. Но идеологическая маниакальность усиливает человеческие пороки, разлагает духовную основу личности. Концентрируя человеческие заблуждения, идейная одержимость овладевает обществом, в невиданной форме с роковой внезапностью вторгается в судьбу народа. Она разрастается до эпидемий, до массового мора, захватывает огромные пространства и коллективы людей. Последние сто пятьдесят лет отличаются огромным влиянием на души людей идеологии как новой формы зла. Основной диагноз российских бедствий – идеологическое разложение христианских основ жизни.Почему радикальные идеологические доктрины оказались наиболее разрушительными в России именно в тот момент, когда она была близка к процветанию?! Премьер-министру Петру Аркадьевичу Столыпину за несколько лет удалось развернуть огромную страну на путь плодотворных преобразований. «И в те же самые годы мощно росла буржуазная Россия, строилась, развивала хозяйственные силы и вовлекала в рациональное и европейское и в то же время национальное и почвенное дело строительства новой России. Буржуазия крепла и давала кров и приют мощной русской культуре. Самое главное, быть может: лучшие силы интеллигентского общества были впитаны православным возрождением, которое подготовлялось и в школе эстетического символизма, и в школе революционной жертвенности» (Г.П. Федотов). В начале XX века Россия оставалась крестьянской страной (крестьян – 80% населения), вместе с тем она входила в пятёрку наиболее развитых промышленных стран, а прирост производства был одним из самых высоких в мире. Это сопровождалось быстрым ростом населения. За два десятилетия до мировой войны в России резко увеличилось потребление жизненно важных для большинства населения товаров, одновременно вдвое увеличились крестьянские взносы в сберегательные кассы. Быстрыми темпами развивалась кооперация, охватившая более половины сельского населения страны. В результате совершенствования рабочего законодательства юридическое положение рабочих в России было лучше, чем в США и Франции. Россия обладала высокой притягательностью для других народов: была вторым после США центром иммиграции в мире. В конце 1913 года известный французский редактор Эдмонд Тэри, которого французское правительство специально направило в Россию для изучения столыпинских реформ, писал: «Если у больших европейских народов дела пойдут таким же образом с 1912 по 1950 г., как они шли с 1900 по 1912 г., то к середине текущего столетия Россия будет доминировать в Европе, как в политическом, так и в экономическом и финансовом отношении». Эти выводы подтвердила немецкая комиссия во главе с профессором Аугагеном: через десять лет Россию не догонит никакая страна. В сороковые годы Иван Солоневич писал о возможных результатах развития России: «При довоенном темпе роста русской промышленности Россия сейчас имела бы приблизительно в два раза большую промышленность, чем СССР. Но без сорока или даже ста миллионов трупов». Возрастание могущества России не устраивало определённые мировые силы, которые всячески поддерживали революционное брожение и подталкивали её к мировой войне. Большинство интеллигенции не ценило положительных преобразований, пребывая в маниях: страна – «азиатская», власть – враждебная. Россия оказалась ослабленной историческими испытаниями, беззащитной перед идейным заражением с Запада, с предательской колонной в образованном обществе1. Могучая процветающая страна оказалась пропитана возбудителями духовного разложения. В результате наша Родина стала первым полигоном для широкомасштабного испытания идейной чумы, была превращена в общемировой раковый корпус. Коммунистический режим принято определять как тоталитаризм – всевластие государства, или партократия – диктатура партии. Прежде всего это идеократия – тотальная власть радикальной идеологии. Партия как субъект идеологической экспансии подчиняла идеологии государство, общество, сознание и образ жизни людей. Идеократию учреждали не только коммунисты и фашисты, эта прельстительная идея эпохи имела интеллигентские аналоги. Евразийцы идеократией называли государство нового типа – идеал евразийского государства. Они считали, что сталинизм испорчен коммунистической идеологией, но идеократия евразийцев списана с большевизма и является типичной тоталитарной утопией. В первой главе рассматривается внедрение идеология небытии в русскую культуру и общество, формы и этапы её экспансии. Затем анализируется феномен советского коммунизма, режим государственной власти идеологии – идеократии в её истоках, динамике и превращенных формах. Публикации на эту тему могли набить оскомину, но общество до сих пор не осмыслило причин сатанинской жизнестойкости марксизма-коммунизма. Далее будут рассмотрены этапы внедрения, победы, экспансии, внутреннего разложения и мимикрии идеократии («безбожной теократии», по словам протоиерея Сергия Булгакова) в России.Глава 1. ПЯТАЯ КОЛОННА2^ ИМПЕРИИ (XIX – НАЧАЛО XX ВЕКА)ПредварениеВ объяснениях российской катастрофы ХХ века господствуют противоположные позиции. С одной стороны, бедственные итоги революционного эксперимента пытаются объяснить русским «азиатским» характером, не поддающимся общечеловеческому, то есть западноевропейскому, просвещению. На российской «бескультурной» почве были якобы искажены высокие идеалы марксизма и воздвигнута очередная ступень традиционной российской деспотии: Грозный – Пётр – Сталин. Русофобскую концепцию пытаются опровергнуть другой крайностью русские националисты: русская революция осуществлена международными ландскнехтами коммунизма, а все беды России объясняются действием тайного мирового заговора, жидомасонства. Россию нельзя целиком вписать в сферу европейской культуры. Но так ли это плохо для России и мира, является ли европейская культура единственно возможным и общечеловеческим вариантом культуры? Существует альянс антироссийских международных сил, но только ли его действиями можно объяснить падение великого народа и разрушение великой цивилизации? Как и всякая антисоциальная революция, русская революция мобилизовала асоциальные элементы страны. Она привлекла интернациональный маргиналитет: инородцы сыграли выдающуюся роль в российской трагедии. Но для нас жизненно важно определить вину русского общества в трагедии отечества. Основным для русских людей должен быть вопрос: почему Россия оказалась беззащитной перед инородными идеями истребления традиционной культуры и органичных форм жизни? Каким образом сформировался в России тип человека, который оказался носителем разрушения и самоуничтожения? Как воспитались русские люди, чьи безответственные речи в Государственной думе расшатывали вековечные устои, чье легкомысленное обращение с властью в 1917 году ввергло страну в хаос? Как образованные сословия способствовали разложению русского простолюдина, который во времена тяжких испытаний проявлял чудеса верности и храбрости, но в роковой момент изменил своему долгу на фронте, в военное время, которое исконно было для русских людей временем защиты святынь? Почему издавна трудолюбивый и православный крестьянский народ отказывался работать, сжигал усадьбы, осквернял храмы? Данная глава расширяет темы главы «Орден русской интеллигенции (XIX век)» в рассмотрении драматического вопроса: как в российском обществе формировались носители враждебных для русской православной цивилизации идей, организаторы гибельных революционных потрясений?^ Носитель духовной заразыНа самосознании русской интеллигенции не мог не сказаться русский национальный характер. Но экзистенциальная беспочвенность обрекала интеллигенцию на ущербность, многие достоинства русского народа не воспринимались образованными сословиями, а усвоенное – искажалось. Некоторые черты национального характера кривозеркально отразились в характере интеллигенции. В свою очередь, трактовка характера русского народа представителями интеллигентского сообщества оказывалась предвзятой. Исконное тяготение русского человека к религиозному осмыслению жизни при отрыве от Православия приобретало в интеллигенции искажённые формы. Русские культурные сословия увлекались религиозными суррогатами, что расшатывало нравственно-волевой стержень. Секуляризация европеизированных сословий в течение двух предреволюционных столетий обрывала связи с почвенной православной культурой. «Второе уже столетие модный всесветный атеизм, потекши в Россию через умы екатерининских вельмож – и вниз, и вниз, до сынов сельских батюшек, залил все сосуды образованного общества и отмыл его от веры. Для культурного круга России решено давно и бесповоротно, что всякая вера в небесное или полагание на бестелесное есть смехотворный вздор или бессовестный обман – для того, чтобы отвлечь народ от единственно верного пути демократического и материального переустройства, которое обеспечит всеобщее благоденствие, а значит и все виды условий для всех видов добра» (А.И. Солженицын). Идея, нарождающаяся в традиции, гармонично раскрывается и соотносится с высшими ценностями. В атеистической атмосфере господствуют радикальные мифы или фикции. Иллюзия «русского Запада» принуждала заимствовать худшее в европейской цивилизации: «Все эти русские нигилисты, материалисты, марксисты, идеалисты, реалисты – только волны мертвой зыби, идущей с немецкого моря в Балтийское. – Что ему книга последняя скажет, – То ему на душу сверху и ляжет» (Д.С. Мережковский). Теряя национальную самобытность, интеллигенция оказывается в удушающих идейных тупиках Европы. Образованное общество XIX века стремительно и остро переболело всеми формами европейских идеологических увлечений – от идеализма до марксизма: «Шеллинг и Кант, Ницше и Маркс, эротика и народовольчество, порнография и богоискательство. Всё это выло, прыгало, кривлялось на всех перекрестках русской интеллигентской действительности» (И.Л. Солоневич). Русских людей всегда волновали идеалы сами по себе. Мировоззрение интеллигенции было избыточно идеалистично, оторвано от исторической реальности, непонимание которой компенсировалось её нигилистическим отрицанием. «Нигилизм… есть одно из проявлений напряженной идеальности русского ума и сердца» (Н.Н. Страхов). Многое в мировоззрении русской интеллигенции определялось евразийским синдромом – серединным положением России, понуждающим осознать проблему «Россия и Запад». Россия есть и Запад, и Восток одновременно. Христианская Россия открыта Востоку больше, чем кто-либо на Западе, обращена к Западу больше, чем кто-либо на Востоке. В этом синтезе – своеобразие русской цивилизации. Стремясь обрести свой путь, Россия обращается к Западу и Востоку, но в то же время и отталкивается от них. Отражая это объективное положение, русское образованное общество было склонно к своего рода восточному восприятию Запада и западной ориентации на Восток. Русское общество опасалось пороков Запада, но, защищаясь от них, отгораживалось и от его достижений; открываясь же Западу, оно воспринимало и его ложь. Крайне восточную форму приобретали в российском обществе заимствованные заблуждения Европы. То, что в Европе носило характер детских инфекций, в России превращалось в опустошительные эпидемии. Отсюда двойственное отношение русских к Европе, ярко выраженное у Достоевского. Вслед за Хомяковым он повторяет, что Европа – это страна святых чудес, но, с другой стороны, католицизм, считает он, – это христианство без Христа, а европейская культура является приготовлением пришествия антихриста. В этом сказывались и чувство всеевропейской родственности, и ощущение исходящей из Европы опасности. Сложность взаимоотношений России с Западом задана объективно – в силу геополитического положения, исторической судьбы. Вместе с тем эти отношения болезненно усугубляются определёнными чертами русского характера, а также нездоровой западнической ориентацией образованных слоёв – иллюзией «русского Запада». Для русского человека идея имеет непосредственное отношение к действию, идеи – уже поступки. При русском максимализме западные гипотезы становились аксиомами действия, императивами политической воли. Маниакальные идеи европейских одиночек в России обращались в нравственный катехизис общества. «Современные аксиомы русских мальчиков, все сплошь выведенные из европейских гипотез; потому что, что там гипотеза, то у русского мальчика тотчас же аксиома, и не только у мальчиков, но, пожалуй, и у ихних профессоров, потому и профессора русские весьма часто у нас теперь те же русские мальчики» (Ф.М. Достоевский). Безрелигиозное сознание склонно к максимализму, радикализму, утопизму. «Когда русский интеллигент делался дарвинистом, то дарвинизм был для него не биологической теорией, подлежащей спору, а догматом, и ко всякому не принимавшему этого догмата… возникало морально подозрительное отношение… Тоталитарно и догматически были восприняты и пережиты русской интеллигенцией сен-симонизм, фурьеризм, гегельянство, материализм, марксизм, марксизм в особенности. Русские вообще плохо понимают значение относительного, ступенность исторического процесса, дифференциацию разных сфер культуры. С этим связан русский максимализм. Русская душа стремится к целостности, она не мирится с разделением всего по категориям, она стремится к Абсолютному и всё хочет подчинить Абсолютному, и это религиозная в ней черта. Но она легко совершает смешение, принимает относительное за абсолютное, частное за универсальное, и тогда она впадает в идолопоклонство. Именно русской душе свойственно переключение религиозной энергии на нерелигиозные предметы, на относительную и частную сферу науки или социальной жизни» (Н.А. Бердяев). В отличие от русского ума и сердца западное сознание проникнуто здоровым скепсисом, тамошние крайности уравновешивают друг друга, на всякого увлеченного достаточно скептиков и циников. Поскольку западному человеку несвойственно страстное стремление к абсолютному, его интеллектуальные поиски носят частный и гипотетический характер. По мере нарастания заблуждений в обществе вырабатываются «противоядия». Это позволяло западноевропейской цивилизации сохранять равновесие. В России заражение европейскими идеями привело к катастрофе. «Русская цельность стала причиной того, что западные идеи не привили русской душе западные нормы, а вскрыли разрушительные силы. Запад победил эгалитарно-социалистические идеи равнодушием; русский же максимализм, своеобразно проявившийся и в среде безбожной интеллигенции, превратил эти идеи в псевдорелигию. Западный плюралистический корабль со множеством внутренних переборок, получая пробоину в одном отсеке, держался на плаву благодаря другим. Русский же цельный корабль потонул от одной пробоины» (М.В. Назаров). Сыграл роль и некий надрыв в национальной душе. После Петра I в русской культуре шли два параллельных процесса, которые особенно обострились в XIX веке. С одной стороны – святость Серафима Саровского, оптинских старцев, великая русская литература, рост государственного могущества, стремительное развитие экономики свидетельствовали о духовном подъёме в России. Одновременно нарастала духовная болезнь, которая вызвана чужеродными и гибельными для русской цивилизации радикальными идеями. Идеологический шквал обрушился на Россию в критический переходный момент, когда душа нации оказалась перенапряженной, незащищенной и особенно ранимой. Оттого все идейные увлечения переживались крайне остро и болезненно. В результате в течение XIX века накапливались идейные яды, каждое поколение наследовало всё большую идеологическую интоксикацию. Какой-то страшный рок преследовал в России всех вовлеченных в идеологический поток. Каждый мог чувствовать, подобно герою романа Достоевского: «Как будто его кто-то вёл за руку, потянул за собой неотразимо, слепо, неестественной силой, без возражений. Точно он попал клочком одежды в колесо машины и его начало втягивать». Как и Раскольников, участники разворачивающейся трагедии «вдруг почувствовали, что нет у них более ни свободы рассудка, ни воли». Вступившие на этот путь прошли его до гибельного конца, новые же поколения передавали эстафету помрачения и агрессии во всё более острой форме.Первыми идеоманами на русской почве были декабристы, для которых модные европейские идеи превратились в повелевающие догмы. Одни хотели, чтобы общество (прежде всего они сами) было освобождено от гнета власти немедленно (что чревато кровавыми потрясениями). Революционные «реформаторы» подтачивали жизненные основы, будучи убежденными, что их совершенствуют. Другие зло современности (а в какой современности нет зла?!) списывали на существующую власть и потому стремились её низвергнуть. Радикалы-революционеры рушили устои во имя утопий. К ним присоединялись авантюристы, самоутверждающиеся на модных идеях, использующие революционную экзальтацию для шкурных интересов. В общем, по горестному замечанию А.С. Грибоедова, «сто человек прапорщиков хотят изменить весь государственный быт России». Грибоедов в комедии «Горе от ума» до восстания декабристов описал феномен нарождающейся в России идейной мании: «Грибоедов лишь на одну минуту отдернул внешнюю завесу и увидел, что за привлекательным “вольтерьянством” Чацкого скрываются Репетилов и его “союзники” – беснующиеся и кривляющиеся. Это было великим открытием. Потом “революционный бес”, едва мелькнувший в грибоедовской комедии, явит себя во всей полноте и будет многократно обрисован в русской литературе. Открытием было и то, что в фигуре Репетилова Грибоедов впервые показал отсутствие у революционеров бытийного стержня и вытекающую отсюда подражательную, паразитическую природу любой Революции» (Г.А. Анищенко). Беспочвенный и бездейственный интеллигент, смутно любящий отечество (Чацкий) оказывается идейным отцом безыдейной обезьяны, преисполненной хаотической разрушительной силы (Репетилов). Может быть, в названии комедии Грибоедов указывает: что идеологическая маниакальность как не горе от ума. Декабристы радикализировали сознание образованного общества: естественное разномыслие начала XIX века болезненно усугубляется и приводит к расколу на непримиримые группы. Западники и славянофилы, христианин Аксаков и социалист Герцен, мистик Гоголь и атеист Белинский говорят на разных языках. Идейное противостояние обострялось радикальностью позиций. Прекраснодушный идеалист Белинский перерождается в агрессивного атеиста (чуткая и неустойчивая душа Белинского была своего рода индикатором общественной атмосферы): «Он предшественник Чернышевского и, в конце концов, даже русского марксизма… У Белинского, когда он обратился к социальности, мы уже видим то сужение сознания и вытеснение многих ценностей, которое мучительно поражает в революционной интеллигенции 60-х и 70-х годов» (Н.А. Бердяев). Идеалист Герцен становится социалистом. Славянофильство вырождается в непримиримый национализм. Идеалисты-западники эволюционируют в жёстких реалистов, эмпиристы скатываются в нигилизм. Нигилисты начали с препарирования лягушек, а пришли к красному петуху и перебору людишек. Народовольцы пошли в народ с возвышенными идеалами, а кончили тем, что призвали Русь к топору. Идеалы свободы и братства незаметно перетекали в призывы к насилию и крови. Мечтатели-фантазеры превращались в одержимых маньяков, образ мысли становился всё более безапелляционным, а действия агрессивными. Новые поколения сбрасывали с корабля современности сентиментальный идеализм отцов, чтобы заменить его действенным реализмом. Плеханов оказался «идеалистом» по отношению к Ленину, а ленинская гвардия слишком «идеалистична» на фоне сталинской. Каждый этап более враждебен по отношению к предыдущему и к «ренегатам»: марксисты агрессивнее народников, большевики агрессивнее меньшевиков, сталинцы агрессивнее ленинцев. Каждая идеологизированная когорта отрицает предшествующую. В итоге столетняя радикализация интеллигенции окончательно подчиняет её агрессивным инстинктам – на сталинских соколов слова воздействуют бессознательно, как сигналы включения агрессивных аффектов. От поколения к поколению сознание интеллигенции становилось более ограниченным и примитивным – не улавливало сути проблем и «скользило» по поверхности. Мировоззренческий горизонт резко сужался, но возрастали апломб и самонадеянность. Любомудры в начале XIX века искренне хотели знать все. Славянофилы и западники ещё стремились понять многое. Шестидесятники были убеждены, что знают все. Народники по сравнению с марксистами выглядят мудрецами. Либеральные марксисты в сравнении с ортодоксальными – почти энциклопедисты. Суживается сознание марксистов по сравнению с народниками, большевиков по сравнению с меньшевиками, сталинской «гвардии» по сравнению с ленинской. Прогрессирующая дегенерация сознания сопровождалась моральной деградацией. Из десятилетия в десятилетие общественное мнение раскрепощалось – освобождалось от нравственных и религиозных «предрассудков», становилось более нетерпимым, агрессивным. В глазах общественности 1870-х годов террорист выглядит героем, убийца – правдоискателем. Агрессивное большинство общества клеймит позором власть, которая робко пытается защититься от бомбометателей, воюющих за «справедливость». Общественное мнение благосклонно к «героям», создает для них щадящие условия. В атмосфере терпимости к террористам им удается заминировать одну из комнат Зимнего дворца.В середине XIX века в среде интеллигенции кристаллизуется орден единомышленников, или ^ Малый народ, мировоззрение которого сводится к революционным догмам. Идеологизация сознания окончательно отторгает его от традиционной культуры и формирует установку на её разрушение. В ордене русской интеллигенции – эпицентре идеологического сообщества – формируются «новые» идеалы: перевод интернациональных революционных догм на язык российской действительности. В интеллектуальных лабораториях (споры русских мальчиков в трактирах) разрабатывается идеология глобального переустройства России, что участники вполне сознавали с самого начала: «В сущности, дело тут шло об определении догматов для нравственности и для верований общества и о создании политической программы для будущего развития государства» (П.В. Анненков). Идеологическая когорта через публицистику расширяет поле заражения, разлагая традиционный жизненный уклад, ввергая общество в революционные потрясения. Постепенно в образованном обществе органичные жизненные идеалы девальвируются и вытесняются новыми идеями, особую злобу вызывает Православие. Культурные, социально-политические, экономические, государственные скрепы общества, при видимой нерушимости, расшатываются, их ценностная очевидность угасает.^ Предельная идеологическая одержимость выражена в «Катехизисе революционера» Неч^ Болезни либерального обществаРусская интеллигенция к середине XIX века раскалывается на радикальную и либеральную. Радикалы маниакально сосредоточиваются на болезненно воспаленном «социальном» вопросе. Формируется орден русской интеллигенции с характерными его признаками. Посвящённость в общее революционное дело, утопические представления о главных нуждах общества отрывают человека от реальной действительности («Узок круг этих революционеров, страшно далеки они от народа» – Ленин). Либеральная интеллигенция склоняется к скептическому позитивистскому созерцанию с атеизмом, материализмом. Общественно-политическое мировоззрение либерального общества в силу аморфности зависимо от радикального фланга. Либералы разделяли общеинтеллигентскую беспочвенность. «У нас до сих пор либералы были только из двух слоёв: прежнего помещичьего (упраздненного) и семинарского. А так как оба сословия обратились, наконец, в совершенные касты, в нечто совершенно от нации особливое, и чем дальше, тем больше, от поколения к поколению, то, стало быть, и всё то, что они делали и делают, было совершенно не национальное… Не национальное; хоть и по-русски, но не национальное; и либералы у нас не русские, и консерваторы не русские, все… И будьте уверены, что нация ничего не признает из того, что сд