7-82011 СодержаниеПОЭТОГРАД Иван ПЕЧАВИН. На берегах Оби и Волги отражения Евгения СЕРЕНКО. Елецкое кружево ПОЭТОГРАД Виктор МАНЯХИН. Наша жизнь – бесконечный рассвет... ОТРАЖЕНИЯ Евгений ШИШКИН. Правда и блаженство ОСТАНЕТСЯ МОЙ ГОЛОС Виктор ПШЕНИН. Сколько красоты в тебе и воли... ДЕСЯТАЯ ПЛАНЕТА Алексей СОКОЛОВ. На рейде, вечером, давно... ПОЭТОГРАД Иван ШУЛЬПИН. Шмелиный рай ОТРАЖЕНИЯ Владимир Савич. Табуретка мира ^ В МИРЕ ИСКУССТВА Луиза МОСКОВСКАЯ-МУРАХОВСКАЯ. Мой Коктебель в мире искусстваТри беседы с Александром Городницким В САДАХ ЛИЦЕЯ Светлана ДЕМИДОВА. По жёлто-красному ковру... ^ КАМЕРА АБСУРДА Валерий ШАМРАТОВ. Эпохально-махальное НА ВОЛНЕ ПАМЯТИ Дмитрий ЛУНЬКОВ. Разносолы 40-х годов НА ВОЛНЕ ПАМЯТИ Александр ФЁДОРОВ. Вернойхен. Назад, в ГДР... ^ ЛИТЕРАТУРНОЕ СЕГОДНЯ Александр БОЙНИКОВ. Тайны поэзии Галины Безруковой Валерий Шамратов. Халтура ГОД ИТАЛИИ в россии Леонардо ФРАНКИНИ. Доктор Ремиджо ПОЭТОГРАДИван ПЕЧАВИНИван Печавин родился в 1942 году в г. Баку. В 1957 году переехал в Саратовскую область, в с. Любимово. Публикуется с 17 лет. В 1978 году был участником VII cъезда молодых писателей в Москве. Публиковался в журналах «Волга», «Волга–ХХI век», «Аврора», «Нева», сборниках «День волжской поэзии». Автор нескольких сборников стихов и прозы.^ НА БЕРЕГАХ ОБИ И ВОЛГИ *** Убереги, убереги Живую душу от обмана, Когда течёт поверх реки Молочная река тумана.Она, по сути, не течёт, А лишь в течение играет, И русла каждый поворот Она послушно повторяет.Захочешь плыть – не поплывёшь. Кто пить захочет – не напьётся. Напоминает правду ложь, Но только до восхода солнца.*** На берегах Оби и Волги При свете солнца и впотьмах Я жил, как будто на иголках, С судьбой и миром не в ладах.Когда плоты неслись, как струги, По мутным водам на звезду, Лишь о тебе, моя подруга, Я грезил, на свою беду.Махнув рукой на палки-ёлки, В твои объятья я бежал. И обожал тебя, как только Тебя одну я обожал.*** Наплевав на все блага Сибири И на чёртовы эти котлы, Я нагряну, как снеги в Каире, Самолётом в родные углы.Я нагряну, хмельной и курящий, И тебя отыщу средь людей. Ты мне скажешь: «Вернулся, пропащий». И заплачешь, и станешь моей.*** Глухих озёр нетронутая свежесть. Запретная пугливость тростника. И тянется нащупать эту нежность Моя нетерпеливая рука.Плеснулся язь, как меднолобый рыжик, И потащил, схватив наверняка Лучей восхода огненные лыжи, Скользнувшие по иглам сосняка.Забилось, засияло огневище, Соединясь с озерною водой. И я стоял на берегу, как нищий, Встречь солнышку с протянутой рукой.*** То, что было, – куда-то уплыло. То, что будет, – куда-то уйдёт. Не о том ли нечистою силой Ветер в соснах таёжных поёт?Не о том ли кричит на болоте Белогрудый отшельник кулик? Не с того ль в травяной позолоте Зрелый август к озёрам приник?Он горит и печаль свою множит, И сверяет по солнышку путь. То, что будет, – пусть душу не гложет, Удивляет и радует пусть!*** Ко мне приехала мама. Ко мне возвратилось детство. Это вернейшее средство Отгородиться от срама. Отгородиться от боли, От неурядиц тыщи. Сила моя и воля В мамины руки дышит.Не знаю я совершенно, Суп разогреть или чайник. Мама сидит смиренно – Бог мой и мой начальник.Она ничего не просит, В доме её не слышно. Я у неё – и проседь, И за окошком вишня.*** Речка Мечетка. Песок и суглинок. Простоволосая прядь камыша. Дальше – два берега сходятся клином. Дальше – плывут облака не спеша.Лето в зените. И скошены травы. Вётлы макушками клонятся вниз. Ты позабудь о печали и славе И с головою в реку окунись.Жизнь нелегка. И жестокое время Бег ускоряет. И ты поспевай, Чтобы не прянуть пред ним на колени, Душу и бренную плоть закаляй.Что впереди? Соколиные взлёты? Или житейский разбойный туман? Но, подытожив расчёты, просчёты, Всё ж напоследок останутся нам:Речка Мечетка. Песок и суглинок. Простоволосая прядь камыша. Дальше – два берега сходятся клином. Дальше – плывут облака не спеша.отражения^ Евгения СЕРЕНКОЕвгения Серенко родилась в Подмосковье. Жила на Украине, в Беларуси, в настоящее время живёт в Канаде. В литературно-художественном журнале публикуется впервые.^ ЕЛЕЦКОЕ КРУЖЕВО Отделить зёрна от плевел... Сёстры были погодками. Жили с родителями в уютном селе Межирич. Отец славился на всю Сумщину как замечательный гончар, матери хватало дел по дому и в огороде, а девочки ходили в школу. Жили не богато, но и не бедно: дед по матери хозяйничал на хуторе и привозил дочери и овощи, и мясо, и молоко. Понимающие толк в чернолощёной – «седой», как называл её отец – керамике часто приезжали в их дом купить кувшин, миску или даже напёрсток. Ася помнила, как однажды толстый и бородатый покупатель долго рассматривал отцовские кувшины и, не зная, какой выбрать, спросил: «Посоветуйте... Какой из них самый лучший?» «Тот, который больше других напоминает вам любимую женщину», – ответил отец. По воскресеньям мама пекла целую гору пышных млинцов и тушила «потравку». Вроде, всё просто: берёшь свиные рёбрышки, картошку, квашеную капусту – и тушишь в печи. Но мама, похоже, знала какой-то секрет: ни разу за свою долгую жизнь Ася не ела больше такой замечательной «потравки», как в те воскресные счастливые дни, когда папа был дома, мама улыбалась и летала из горницы в кухню, из кухни в горницу и когда звонили на колокольне Успенской церкви колокола... ...А потом всё рухнуло. Сначала раскулачили деда. «Мама, – спросила Ася, – а почему дед – кулак?» «А потому, что работает от зари до зари, – ответила мать, – а как ночь наступит – нет сил дойти до кровати. Он присядет к столу, положит голову на кулак и спит... до рассвета. Только ты этого никому не говори, поняла?» Потом ушёл отец. Ася помнила, как плакала мать, как проклинала какую-то разлучницу, как просила остаться – «ради детей»... Не остался. «Мама, почему ты назвала меня Асей?» – спросила как-то она. «А как же тебя нужно было назвать?» – удивилась мать. «Люба!» – «Люба?.. Да нет, Асенька... Ушла к тому времени любовь... Вера когда-то была, надежда – тоже, а вот любовь ушла...» Через год отца арестовали и увезли в район. Больше о нём Ася ничего не слышала. А вскоре умерла мама. Ася помнила, что никто из соседей почему-то не пришёл на похороны и за телегой с маминым гробом брели только три заплаканные девочки, мамина сестра, приехавшая из Лебедина, и та самая – разлучница. После скудных поминок тётя Галя велела девочкам выйти во двор – взрослым нужно поговорить. Ася подкралась к приоткрытому окну и услышала, как разлучница просила оставить с ней девочек. «А кормить ты их чем будешь? – спросила тётя Галя. – Сама еле-еле перебиваешься». «Ничего, – ответила та, – справлюсь. Да и Иван скоро вернётся. Ну, какой он враг народа? Разберутся – и отпустят его...» «Вот тогда и поговорим», – не сразу ответила тётя Галя. *** Тётя Галя сразу предупредила сестёр: об отце или раскулаченном деде – ни слова! «Кому надо – тот знает, – сказала она. – А вы не знаете ничего!» А их никто и не спрашивал – может потому, что они держались только друг друга. Втроём – в школу, втроём – домой, и даже на репетиции художественной самодеятельности ходили вместе: Надя пела, а Вера с Асей терпеливо ждали её в маленьком клубном зале. Ах, как Надя пела! У неё был не очень сильный голос (или не любила она громко петь?), но её хотелось слушать и слушать... Есть голоса, которым хочется подпевать, а Надю хотелось просто слушать. Асе казалось: когда сестра пела – замолкали даже птицы и ветер. И река Ольшанка затихала, если Надя пела на берегу... Часто она не знала слов – услышит песню по радио и напевает весь день... В клуб её привела тётя Галя. «Послушайте мою племянницу, – попросила она. – Её мать хотела, чтобы она училась пению, но есть ли у неё способности?» «Что ты нам споёшь, Надя?» – спросила руководительница хора. «А можно без слов? Я только начало запомнила...» – «Можно». И Надя запела: «Аве Мария, грациа плена...» «Где ты слышала эту песню, Надя?» – спросила руководительница хора. «По радио. А что, я не так спела?» – «Так... Вы спрашиваете, есть ли у вашей девочки способности? – повернулась она к тёте Гале. – Это не способности – это талант». Перед Первым мая Надю послали в Сумы, на конкурс художественной самодеятельности. «Из-за гiр, та з-за високих сизокрил орел летить...» – пела Надя, а приехавшие с ней Вера и Ася сидели в предпоследнем ряду и горделиво поглядывали по сторонам. ...Через два месяца началась война. Школу закрыли, хор распался, тётя Галя потеряла работу. Жить стало голодно и страшно. В начале сорок второго немцы стали отправлять молодёжь в Германию. «Идите, записывайтесь, – сказала им тётя Галя. – По крайней мере, не будете там голодать». Сестёр привезли на юг Австрии, в город Клагенфурт, поселили в лагере остарбайтеров и отправили работать на фабрику. «Запомните три главные заповеди, – сказала Вера, – держаться вместе, никому не доверять и никому не рассказывать об отце. Тогда мы выживем. И вернёмся домой». «А куда – домой? – подумала Ася. – Не в Лебедин же! И не в Межирич. А куда?» Их комната была маленькая и очень скудно обставленная: три железные кровати, стол и три стула. Но это была их комната! Вечерами они рассказывали друг другу, как прошёл день, и мечтали: Вера – о том, как они вернутся на Украину, Надя – как она будет учиться пению, а Ася – как они натушат «потравки», напекут млинцов, сварят клюквенный морс – и будут пировать, всё равно – где, лишь бы вместе. Иногда Надя пела. Тихонько, чтобы никто не услышал. Услышали... Сначала одна, потом другая знакомая зашла послушать Надины песни, а потом почти каждый вечер их маленькая комната оказывалась полна народу. Однажды пришёл староста и велел всем выйти. «Мы же никому не мешаем!» – возмутилась Вера. «Я знаю, – ответил он. – Но сегодня у вас важная гостья». «Важной гостьей» оказалась высокая полная дама. Она придирчиво осмотрела Надю и протянула ей ноты: «Пой!» «Я не умею по нотам», – ответила Надя. «Хорошо, – вздохнула гостья, – пой что хочешь». «Вишивала мама червону калину на білій, як сніг, нижнiй ськатертіне...» – запела Надя. Дама дослушала до конца и совсем другим тоном сказала: «Завтра утром поедешь с вашим старостой в офицерский клуб. Если понравишься – будешь там петь». «А как же фабрика?» – вмешалась Вера. «Если понравишься, – по-прежнему глядя на Надю, ответила дама, – это будет твоя работа. Что петь – тебе скажут. Получать будешь столько же, сколько на фабрике, а если кто-то из гостей тебя угостит – отдашь мне. Но повторяю: если понравишься». Надя понравилась. Теперь каждый вечер она ехала на улицу Реннегассе, переодевалась в красивое длинное платье – и пела... Ей было всё равно, для кого петь, главное – она пела... И не боялась того, что её услышат... В лагерь она возвращалась, когда сёстры уже спали, а когда они уходили на фабрику – ещё спала она.*** Однажды к Асе подошёл невысокий светловолосый паренёк. «Мы земляки, – сказал он, – я тоже из Сум». «Но мы не из Сум, – ответила она, – мы из Лебедина». «Всё равно рядом... Я слышал, как пела твоя сестра на конкурсе. Здорово пела! Ты меня не помнишь, конечно, но я сидел рядом и радовался за всех вас... Я сразу понял, что вы сёстры – так похожи...» «Да, – ответила Ася. – Вера у нас самая умная, а Надя поёт...» – «А ты?» – «А я – просто Аська». «Ты не Аська, – серьёзно сказал он. – Ты – Асенька». И от этого ласкового «Асенька», не слышанного столько лет – с самой маминой смерти, – Ася забыла про Верины заповеди и рассказала Михаилу о раскулаченном деде, о разлучнице, об аресте отца, о рано умершей маме и замученной заботами тёте Гале... – рассказала всю свою небогатую событиями жизнь... Михаил работал в Альпах. Шесть дней в неделю остарбайтеры строили там шале, а на седьмой возвращались в лагерь. Каждый седьмой вечер он приходил к сёстрам в гости – рассказать об Альпах, заросших дубами и каштанами, заснеженных зимой; о православных храмах Сумщины – Воскресенской церкви, разрушенной большевиками, или о Спасо-Преображенском соборе с его удивительным иконостасом... «Откуда ты всё знаешь?» – спросила как-то Ася. «Не всё, – засмеялся он. – Просто мне повезло с отцом. Он был священником». – «Был? Он умер?» – «Не знаю. Его забрали в тридцать пятом... Я сколько помню – он или читал Евангелие, или молился... У нас был такой маленький коврик – серый, потёртый... Я просыпался утром – отец стоит на нём на коленях и молится. Я засыпал вечером – он снова стоит на коленях...» Отцовское Евангелие – своё главное сокровище – Михаил привёз с собой. Каждый раз, когда возникала какая-то трудность, он задавал мысленный вопрос: как поступить? – и раскрывал это Евангелие. Первое, что бросалось ему в глаза, и было ответом. Вера посмеивалась над его набожностью, а как-то даже не то попросила, не то приказала: «Не морочь Аське голову! Нет никакого Бога!» Но Ася-то знала, что Михаил прав и что это именно Бог послал ей такого замечательного друга. Зимой сорок четвёртого она слегла. Болела долго и тяжело. Её никто не лечил – просто разрешили не ходить на работу. Ася лежала в их тесной комнате и считала дни – вот уже третий день без Миши, четвёртый... Скоро придёт, принесёт сушёную чернику (и где только берёт?), скажет: «Не бойся, Асенька, Господь всё управит» – и станет легче... А однажды Надя принесла ей лимон. «Аська! Смотри, что я тебе принесла! Витамины!» – сказала она. «Где ты его взяла? – ахнула Ася. «В клубе» – «Стащила? И не боишься?» – «Боюсь, – вздохнула сестра. – Но ты важнее». В мае сорок пятого в лагере открыто заговорили о планах на будущее. Всё чаще доходили вести из Украины – и вести нерадостные. Почти всех, кто возвращался с вражеской территории, отправляли в ГУЛАГ. «Скоро приедут из Международного Красного Креста – запишусь куда угодно, лишь бы не на Украину, – сказал Михаил. – Хватит с нашей семьи лагерей!» «Глупости! – заявила Вера. – Какие лагеря? Мы ни в чём не виноваты!» «И мой отец был не виноват, и ваш, скорей всего, тоже, – ответил Михаил. – И где они сейчас?» Клагенфурт, как и вся Каринтия, оказался в Британской зоне, но ещё до приезда представителей Красного Креста в лагере появились офицеры НКВД. «Всем гражданам Украины надлежит явиться в комендатуру для регистрации и отправки на Родину» – гласили развешанные повсюду объявления. В последний вечер к сёстрам пришёл Михаил. «Ася, – сказал он, – я ухожу в горы. Не я один, нас много. Пойдём с нами!» «Никуда она не пойдёт! – вскочила Вера. – Уже всё решено: мы возвращаемся домой! И не реви, Аська!.. И вообще, – вдруг прибавила она каким-то чужим, елейным голосом, – ты-то что волнуешься, Мишенька? Господь ведь всё управит!» «Да, – потерянно повторил Михаил, – управит... Только не представляю, как...»*** «Опять разыгралась эта чёртова язва! – Немолодой уже особист вышел на крыльцо покурить и погреться на мягком австрийском солнышке. – «Обеспечить возвращение на Родину...» Легко сказать... Попробовали бы сами уговорить этих угнанных – они же от этого возвращения как от чумы шарахаются... Даже в Альпы бегут – лишь бы не на Украину... Хорошо агитировать в Советской зоне, a попробовали бы здесь, в Британской... Да... Слухами земля полнится... Знают, что их на Родине ждёт... Чёртова язва! И из дома третий месяц нет вестей... Как Мария про дочку написала? «Совсем замучила её эта астма...» Бедная девочка! Ну ничего, главное – война закончилась, как ни крути, а скоро домой, тогда они все и подлечатся...» «Далеко за хмари, подали вiд свiту шукать собi долi, на долi привiту...» – донеслось откуда-то. Стало очень тихо – наверное, не только он заслушался этим нежным негромким пением. «Надо же, какой удивительный голос! Будто летит...» Он спустился с крыльца и увидел за углом дома трёх девушек – они сидели на каменных тумбах и ждали решения своей судьбы. Одна из них пела: « ...I ласки у зiрок, у сонця просить, у свiтi iх яснiм все горе втопить...» Он позвал её первой и нашёл в своих списках имя. Так... Дед раскулачен. Мать умерла. Отец осуждён как враг народа. Сама три года жила на вражеской территории. Н-да, тут всё ясно... Особый отдел – фильтрационный лагерь – ГУЛАГ... И пропадёт там твой, девочка, голос! «Хочешь вернуться домой?» – спросил он. «Не знаю», – еле слышно ответила она. «А что ты делала здесь?» – «Пела» – «И всё?» – «Я больше ничего не умею», – прошептала она. «Значит, так, – неожиданно для самого себя сказал он. – Сейчас ты выйдешь отсюда – и забудешь, что видела меня. Иди в Красный Крест, в Альпы... Я тебя не видел». «У меня сёстры», – подняла она глаза. «Я тебя здесь не видел!» – повторил он. *** Михаил нашёл Асю и Надю в горах, в недостроенном шале, а ещё через три недели они с Асей обратились в Международный Красный Крест. «Выбирайте, – сказали им, – Англия или Канада?» Они выбрали Канаду – подальше от НКВД, безопасней... Веру отправили на родину, а Надя осталась в Клагенфурте – петь в своём клубе. *** В 1971 году в Советском Союзе гастролировала Венская опера. Бывший особист уселся перед телевизором и попросил жену не мешать. Да Марию и просить было не надо – она знала, как муж любит музыку, а тут – шутка сказать – Венская опера! «Она или нет?» – думал он, всматриваясь в лицо немолодой солистки. Он не помнил ни имени той девочки, ни её лица – только тихое ясное утро, удивительный голос и своё рискованное решение... Ему очень хотелось, чтобы это была она! И по возрасту подходит... Вроде, она... Конечно, она! Может, Бог всё-таки есть и ему это где-то зачтётся...*** Надя никогда не пела в Венской опере и никогда не была в СССР на гастролях. Её не приглашали, но если бы и пригласили – она бы отказалась. Что она помнила из своей жизни там? Конечно, маму – красивую, с русой косой вокруг головы... Помнила, как ушёл отец, как плакала мама... И как она умерла – и никто из соседей почему-то не пришёл на похороны... Помнила Успенскую церковь в родном селе Межирич и заросшие берега Шелеховского озера... Помнила Лебедин и свою тётку – вечно недовольную, с поджатыми губами... Помнила голод. Но главное – она помнила, как всего боялась... И того, что кто-нибудь спросит её об отце, и того, что тётка выгонит их из дома; боялась расстаться с сёстрами, боялась, что им будет нечего есть, даже петь во весь голос было страшно... Только через много лет она забыла свой страх – и боялась испытать его снова... Она полюбила свою новую родину. Здесь произошли три удивительные встречи, перевернувшие её жизнь. Первая – в июне сорок пятого, когда её пожалел тот «энкавэдэшник»... Вторая – когда через несколько лет после войны её услышала сама Мария Бранд. И третья – когда она встретила Вальтера. *** Летом две тысячи шестого года Ася решилась лететь на Украину – только теперь, когда президентом был Ющенко, она чувствовала себя в безопасности. Да и самолёт «АэроСвита» летел без пересадки – иначе она бы не выдержала. Рано утром в Борисполе её встретили Вера, её сын Володя и... Надя. Вот это был сюрприз! Сёстры сели втроём на заднее сиденье Володиной машины, обнялись и сидели так всю дорогу до Вериного дома в Лебедине. Сколько они не виделись? Почти целую жизнь! У Аси было странное ощущение – будто только теперь она наконец-то дома! «Нам далеко ехать?» – спросила она. Надя засмеялась: «Теперь уж недалеко! Я как-то посчитала, сколько между нами километров? Оказалось – почти пол-экватора!» Все триста двадцать пять коротких километров, что лежат между Борисполем и Лебедином, они не могли наговориться. «А помните?..» – начинала одна, и другие тут же вспоминали то, что она хотела сказать – и даже больше... Вера приготовилась к встрече: всё выскоблила, вымыла, накупила всяких деликатесов... «Сколько же ты потратила? – ахнула Ася. – В долги, наверное, влезла?» «Влезла, – ответила Вера. – И ты бы влезла, если б к тебе сёстры прилетели». Собрались гости – Ася только успевала запоминать, кто кому кем приходится... Надя привезла кассеты со своими ариями и песнями. А вечером, когда они наконец остались втроём, Вера позвала их ужинать в маленькую летнюю кухню. Там на деревянном, не покрытом скатертью столе стояли самые главные яства – квашеная капуста, «потравка» и высокая стопка млинцов. Да ещё картошка вразварку в чернолощёной миске и клюквенный морс в высоком кувшине с отбитым носиком. «То ж ещё мамины! – ахнула Ася. – Как ты их сохранила?» «Не я сохранила, – ответила Вера. – Катерина, Царствие ей Небесное». Им никто не мешал. Ася рассказала, как приплыли они с Михаилом в Канаду, как украинская община помогла им с работой: его взяли на стройку, её – в пекарню. «Шесть дней работали, а по воскресеньям ходили в церковь». «А я, – вздохнула Вера, – так до сих пор в Бога и не верю. Может, и зря – не знаю...» «Да как же в Него не верить? – ахнула Ася. – А кто ж нам всю жизнь помогал? Вон даже встретиться довелось! Кстати, вспомнила... Я ж Великую княгиню Ольгу видела – сестру царя, она тоже в наш храм ходила. Высокая такая, прямая... Иконы для храма писала. Мы с ней как-то свечки рядом ставили, поговорили о чём-то... Простая такая была... Ну вот... Я, девоньки, тогда каждый цент считала, зато уже через три года построили мы в Торонто дом. В нём и Петя родился, в нём и Михаил умер. В нём же и мне умирать. Но теперь не страшно – вас я уже повидала...» «...Я после войны долго пела в «Жар-птице», – рассказывала Надя. – Это в Вене такой русский ресторан был. Да и сейчас, говорят, есть, но я теперь по ресторанам не хожу... А потом услышала там меня сама Мария Бранд – профессор вокала. Подошла и говорит: «Голос твой – не для ресторанов. Приходи ко мне, я тебе помогу его поставить». И помогла. Я потом в театре пела – не в Венской опере, конечно, но тоже в неплохом. Там и с Вальтером познакомилась – он у нас в оркестре на флейте играл. Поездили мы с ним по миру, погастролировали... А когда Анна родилась, и её на гастроли брали – не на кого было оставить. Хорошее было время! Только по вас я скучала, сестрёнки мои дорогие! И за тебя было страшно, Вера. Всё думала: и зачем ты вернулась?..» «Я тоже об этом часто думала... – проговорила Вера. – За восемь лет лагерей много чего передумаешь... А потом на одной пересылке встретилась мне женщина – и ненамного старше меня, а как-то все её слушали... Я ей про вас рассказала, про Австрию... А она и говорит: «Увидишь ты своих сестёр. Не скоро, но увидишь. И не гневи Бога, Вера, не ропщи. Судьба у тебя такая». Ну что ж, судьба так судьба... Значит, суждено было кому-то из нас это всё пережить – так уж лучше мне, а не моим сестрёнкам...» «Страшные были годы, – вздохнула Ася. – Как ты только их выдержала?» «Выдержала, – ответила Вера. – Не умирать же было... Да и люди помогали. Я, как из лагеря вернулась, не смогла в Лебедине прописаться. Помыкалась, помыкалась да и вернулась в Межирич. Жила у Катерины». «У разлучницы?» – ахнула Надя. «У неё... Она меня и приютила, и на работу помогла устроиться... Я у неё долго жила – пока Мирона своего не встретила, с ним уже и в Лебедин перебралась. Да и времена изменились, полегче стало... А когда Володька родился, мы Катерину к себе забрали. Он её бабушкой называл. Здесь она и умерла – у меня на руках». «Вера, ты что – простила её?» – не поверила Надя. «А за что её было прощать?» – «Ну как же, а мама – забыла?» – «Не забыла. Ничего я не забыла. И как она за маминой могилкой ухаживала, и как ездила на Север искать могилу отца – всё помню». – «Нашла?» – «Нет. Но искала». – «А почему ты нам ничего о ней не писала?» – удивилась Ася. «Катерина не хотела. Боялась, вы её не простите... Ладно, девочки, что мы всё о печальном? Радость ведь у нас какая – встретились наконец! Наденька, спела бы ты нам, что ли... Не забыла ещё наших песен?» «Не забыла... – засмеялась Надя. – Редко только теперь пою. Как Вальтер умер – так и не поётся... Ну, попробую: «Дивлюсь я на небо, та й думку гадаю, чому я не сокiл, чому не лiтаю? Чому менi, Боже, Ти крилець не дав? – Я б землю покiнув и в небо злiтав...»*** В воскресенье Володя повёз сестёр в Межирич. Мало что осталось от их родного села – разве что Замковая гора, панский дом да Успенская церковь с колокольней... И старое кладбище, где лежали рядом в одинаковых скромных могилах две женщины, которых видел в своих кувшинах отец...*** В последний вечер перед отлётом сестёр Вера снова потушила «потравку», напекла млинцов и накрыла стол в летней кухне. «И как у тебя такие пышные млинци получаются? – спросила Надя. – Я сколько ни стараюсь – ничего похожего...» «А ты где молоко берёшь? В магазине? – улыбнулась Вера. – А для млинцов нужно своё молочко. Я его теперь у соседки беру – свою-то корову продать пришлось». – «Почему? С кормами плохо?» – «И с кормами... У нас ведь, как горлопаны к власти пришли, жизнь тоже не сахар...» «Какие горлопаны? – удивилась Ася. – У вас же теперь Ющенко!» – «Я ж и говорю – горлопаны... А он из них – самый главный». «Ну, не знаю... – пожала Ася плечами. – У нас в Канаде все только радовались, когда его выбрали». «Это у вас, – отрезала Вера. – Не вам здесь жить». «А я бы за Юлию голосовала, – вмешалась Надя. – По крайней мере, красивая. И на маму похожа... Я у себя даже фотографию её поставила». «А что нам с её красоты? – возмутилась Вера. – Кого угодно спроси – тюрьма по ней плачет!» «А кто же у вас хороший? – не могла скрыть своего раздражения Ася. – Уж не бандит ли этот, который сидел?» «Я тоже сидела, – поджала Вера губы. – Выходит, и я – бандитка?» Никто не ответил. Есть не хотелось, да и остыли уже «потравка» и пышные млинци... Утром Володя отвёз Надю и Асю в аэропорт. У Веры поднялось давление, и она провожать сестёр не поехала. За все триста двадцать пять долгих километров, что лежат между Лебедином и Борисполем, никто не проронил ни слова. «До свидания, – сказал им на прощание Володя. – Счастливо добраться!» Первой улетела Надя. Ася ждала своего рейса ещё почти четыре часа... Как же так? Прожить такую долгую жизнь – и ничего не понять? Как можно быть против Ющенко? Забыть голодомор? Как можно быть такими непатриотичными?.. Недалёкие у неё всё-таки сёстры... *** Через шесть лет она получила письмо с Украины. «Тётя Ася, – писал её племянник, – не могли бы вы выслать нам две тысячи долларов? Витька, мой сын, хочет купить дом, уже присмотрел – недорогой и нестарый, но денег не хватает, а помочь некому...» «Янукович вам поможет», – фыркнула Ася. Она отложила письмо, вскипятила чай, достала мёд и села читать дальше: «Мы бы к вам не обращались, но много денег ушло на похороны. Да ещё памятник заказали – хоть и самый простой, но тоже денег требует...» Вера? А ей даже не сообщили. Не сочли нужным... Как чужой... И ни одного письма или звонка с тех пор, как она вернулась из Украины... Да и она не писала, не звонила... Рука сама потянулась к старому Евангелию, лежавшему на столе. Глаза выхватили строчку: «...Отделить зёрна от плевел...» При чём здесь это? Эх, нет Михаила, некому объяснить... Интересно, а Наде сообщили? Ася подошла к телефону и стала медленно набирать почти забытый номер. 011 – если звонишь за океан... 43 – это Австрия... Теперь код города, номер... Трубку долго никто не брал. Наконец ей ответили. «Надя? – закричала она. – Ты ничего не знаешь о Вере?» «Это не Надя, – услышала она голос своей племянницы. – Я ничего не знаю о тёте Вере, но мамы больше нет. Она умерла четыре года назад...» Ася медленно повесила трубку и вернулась на кухню. Достала с полки муку, развела молоком, замесила тесто и напекла млинцов («Да разве у вас млинци? Для них нужно своё молочко, не магазинное...»), вскипятила чай и выжала в него целый лимон («Аська! Смотри, что я тебе принесла!» – «А не боишься?» – «Боюсь...»); вздохнула, что нет свиных рёбрышек – придётся вместо «потравки» нарезать колбасу; достала початую бутылку виски – и села поминать сестёр. Как же так? Их не разлучили ни голод тридцатых, ни война, ни страшные годы репрессий («...пусть это буду я, а не мои сестрёнки...»), ни расстояния («...в пол-экватора, я считала...»). А что же их разлучило? «...Отделить зёрна от плевел...» Господи! Да ведь это их любовь друг к другу – зёрна, а плевелы... Да какая разница, кто из чужих, рвущихся к власти людей возьмёт её? И почему ни одна из них не уступила? Не смогла уступить... Или не захотела... Уже стемнело. Ася включила свет и поставила Надину кассету. Ave MariaGratia plena^ Dominus tecumВenedicta tuin mulieribus... ...И только тогда пришли слёзы. Мимолётная встреча Все летние каникулы мы с сестрой проводили в Подмосковье, в просторном деревянном доме в Почтовом переулке, недалеко от станции Гривно. Я помню большой сад, террасу, на которой каждый вечер ровно в шесть часов стелили на стол тяжёлую тёмно-красную скатерть, доставали из буфета чайный сервиз и серебряные ложечки, разжигали самовар и усаживались пить чай. Накладывали в вазочки варенье – вишнёвое, малиновое, яблочное (всё из своего сада), потом наполняли им маленькие розетки («Женечка, положи себе яблочного – оно из штрифеля!») и не спеша, будто занимались чем-то очень важным, пили чай. Мог перевернуться мир, но этому ритуалу не изменяли никогда. Через час включали радио и слушали «Последние известия» – это называлось «слушать газету». Тогда мне казалось всё это ерундой и пустой тратой времени, а теперь я бы многое отдала, чтобы ещё хоть разок посидеть на той веранде и попить чай вместе с бабушкой, мамой, сестрой и тётей Ниной, и даже послушать вместе с ними «газету». ...Почему она выбрала Текстильный институт – Нина и сама не знала. Скорей всего потому, что к Курскому вокзалу он был ближе остальных. Да и специальности были женские. Наверное, никогда ещё этот институт не видел такой прилежной студентки. «Если что-то делаешь – делай это хорошо», – она навсегда запомнила словa, которые когда-то сказал ей отец. Они жили тогда в Кокчетаве – туда эвакуировали машиностроительный завод, на котором работал инженером их отец. Он уехал с двумя дочерьми. Но в самом конце войны девочки похоронили умершего от воспаления лёгких отца и вернулись в Подмосковье, к своей тёте. Семья была большая: у тёти Ани кроме Нины и Милы было четверо взрослых сыновей. Нина закончила институт и получила направление на Подмосковную трикотажную фабрику. Каждое утро в 7.05 она садилась в электричку и ехала на работу, чтобы первой войти в свой техотдел, а после работы уйти последней. В ноябре пятьдесят пятого года она пошла в свой первый отпуск и поехала на могилу отца. Нина вышла на привокзальную площадь и ахнула: всё то же самое... Тот же обшарпанный продуктовый магазин на углу, та же аптека на первом этаже белёного кирпичного дома... Казалось, ничто не изменилось за те десять лет, что она не была в Кокчетаве. Будь у неё больше времени, она бы съездила на улицу Пугачёва, нашла дом номер восемь и, может быть, даже встретила кого-нибудь из школьных подруг... Но до обратного поезда всего пять часов... Старенький дребезжащий автобус довёз её почти до самого кладбища. «Ого, сколько новых могил! Хотя – чему удивляться? За столько-то лет...» Она легко отыскала папину могилу, собрала сухие ветки и какие-то камни («Они-то откуда здесь взялись?»), постояла, всплакнула и отправилась к сторожу. «Пожалуйста, – она протянула ему маленький пакетик, – возьмите эти семена. Это петуньи и настурции из моего сада. Вы бы не могли посадить их летом на могиле Николая Александровича С.?» Она открыла сумочку, хотела дать ему деньги, но сторож не взял их. «Откуда ты, дочка?» – спросил он. «Из Москвы. Мы жили здесь в войну. Папа умер всего за месяц до Победы. Я давно хотела приехать, но не получалось». – «Не беспокойся, дочка, посажу я твои цветы. И за могилкой пригляжу. Хорошая ты девушка!» «Спасибо! – смутилась Нина. – А теперь мне пора на вокзал, я всего-то на пять часов приехала». На таком же допотопном автобусе она вернулась на привокзальную площадь, зашла в магазин и купила в дорогу хлеб и две банки консервов. До отхода поезда оставалось чуть меньше часа. Начинался снег. Нина замёрзла в своём стареньком пальтишке и зашла в зал ожидания. Там было тесно, накурено, и она решила подождать на перроне – всё равно скоро объявят посадку. Её состав должны были подать на первый путь, а пока на нём стоял проходящий поезд Омск–Караганда. Уже объявили, что до его отправления осталось пять минут, проводники закрыли двери, провожающие ушли, и Нина осталась на перроне одна. Было холодно. Неожиданно она почувствовала чей-то взгляд. Сквозь замызганное вагонное окно на неё смотрел молодой мужчина. Кто-то знакомый? Она вгляделась. «Толя? Нет! Или всё-таки Толя?..» Поезд тронулся, мужчина прильнул к окну и что-то крикнул. «Толя!» – прошептала она... Нина не чувствовала холода, не замечала падающих снежинок... «Объявляется посадка на пассажирский поезд Кокчетав–Москва. Нумерация вагонов с головы поезда...» Она вошла в вагон, аккуратно застелила свою нижнюю боковую полку, легла и закрыла глаза... В девятом классе ей дали комсомольское поручение – помочь в учёбе Зине Пономарёвой. «Если что-то делаешь – делай это хорошо...» И Нина очень старалась. Они оставались с ней после занятий, делали вместе уроки, и иногда за Зиной заходил её старший брат. Толе было уже девятнадцать, он работал на заводе и учился в вечернем техникуме. С ним было весело. При встрече он сразу забирал её тяжёлый портфель: «Что ты там таскаешь, подружка, уж не кирпичи ли?» – и рассказывал смешные истории, которые то ли и вправду приключались с ним, то ли он их выдумывал. Нина так жалела, что от школы до Почтового переулка было только десять минут ходу! Лучше бы это она жила у фабрики игрушек, а они в Почтовом переулке, и это её Толя целых полчаса провожал бы домой... А потом он сказал, что уходит в армию. «Расти скорей, подружка! Как раз школу кончишь – и я вернусь». Она не поняла, смеётся он или говорит всерьёз. Зина передавала ей от него приветы, а на Новый год даже принесла открытку. «С Новым годом, подружка! Расти большой, хорошо учись и поступай в институт! Рядовой Анатолий Пономарёв». Она выполнила все его пожелания: выросла самой высокой в семье, хорошо закончила школу и поступила в институт. С Зиной они больше не виделись. Нина знала, что она устроилась работать на фабрику игрушек, но времени навестить её не было совсем. Шесть дней в неделю она пропадала в институте, а по воскресеньям нужно было помогать тёте Ане. Да ещё общественные поручения, а летом – сад... И вот через д^ Виктор МАНЯХИНВиктор Маняхин родился в 1940 году в г. Душанбе. Окончил Саратовский зооветеринарный институт. Работал зоотехником, директором совхоза, председателем колхоза. В настоящее время – фермер в Ртищевском районе Саратовской области. Публикуется с 1959 года. Автор многих поэтических и прозаических книг. Член Союза писателей России. Лауреат премии им. Михаила Алексеева (за роман «Саратовская рапсодия»). ^ НАША ЖИЗНЬ – БЕСКОНЕЧНЫЙ РАССВЕТ...*** Родился я не здесь, в другом краю, Где вместо снега хлопок землю белит, Но Прихопёрье родиной зову – И не кривлю душой...На самом деле Я счастлив, Прихопёрье, что ты есть, Что вырос я в твоих душистых травах, Что первая мальчишеская песнь Была посвящена твоим д