Станислав Лем. Насморк----------------------------------------------------------------------- Stanislaw Lem. Katar (1976). Пер. с польск. - С.Ларин, В.Чепайтис. "Собрание сочинений", т.10. М., "Текст", 1995. OCR & spellcheck by HarryFan, 11 April 2001 -----------------------------------------------------------------------Посвящается доктору Анджею МадейскомуНЕАПОЛЬ - РИММне казалось, что этот последний день никогда не кончится. Не изчувства страха; я не боялся. Да и чего бояться? Я был один в разноязыкойтолпе. Никто не обращал на меня внимания. Опекуны не показывались наглаза; в сущности, я даже не знал их в лицо. Я не верил, что, ложась впостель в пижаме Адамса, бреясь его бритвой и прогуливаясь его маршрутамивдоль залива, навлекаю на себя проклятие, и все же чувствовал облегчениеот того, что завтра сброшу чужую личину. В дороге тоже нечего опасатьсязасады. Ведь на автостраде ни один волос не упал с его головы. Аединственную ночь в Риме мне предстояло провести под усиленной опекой. Яговорил себе, что это - всего лишь желание поскорее свернуть операцию,которая не дала результата. Я говорил себе немало других разумных вещей,но все равно то и дело выбивался из расписания. После купания надо было вернуться в "Везувий" ровно в три, но уже вдвадцать минут третьего я оказался поблизости от гостиницы, словно что-тогнало меня туда. В номере со мной ничего не могло случиться, и я принялсябродить по улице. Эту улицу я уже знал наизусть. На углу - парикмахерская,дальше - табачная лавка, бюро путешествий, за которым, в бреши междудомами, помещалась гостиничная автостоянка. Дальше, за гостиницей, - лавкагалантерейщика, у которого Адамс починил оторванную ручку чемодана, инебольшой кинотеатр, где безостановочно крутили фильмы. Я едва не сунулсясюда в первый же вечер, приняв розовые шары на рекламе за планеты. Толькоперед кассой понял, что ошибся: это была гигантская задница. Сейчас, внедвижном зное, я дошел до угла, где стояла тележка с жареным миндалем, иповернул назад. Досыта налюбовавшись трубками на витрине, я вошел втабачную лавку и купил пачку "Куул", хотя обычно не курю ментоловые.Перекрывая уличный шум, из громкоговорителей кинотеатра долетали хрипениеи стоны, как с бойни. Продавец миндаля повез тележку под козырек надподъездом гостиницы, в тень. Может, когда-то "Везувий" и был роскошнымотелем, но сейчас все вокруг свидетельствовало о безусловном упадке. Холл был почти пуст. В лифте веяло прохладой, но в номере стояладухота. Я обвел комнату испытующим взглядом. Укладывать чемоданы в такуюжару - значит, обливаться потом, и тогда датчики не будут держаться. Яперебрался со всеми вещами в ванную - в этой старой гостинице она былавеличиной с комнату. В ванной тоже оказалось душно, но здесь был мраморныйпол. Приняв душ в ванне, покоящейся на львиных лапах, и нарочно невытершись досуха, босой, чтобы было не так жарко, я принялся укладыватьвещи. В саквояже нашарил увесистый сверток. Револьвер. Я совершенно забыло нем. Охотнее всего я швырнул бы его под ванну. Переложил револьвер надно большого чемодана, под рубашки, старательно вытер грудь и стал передзеркалом прицеплять датчики. Когда-то в этих местах у меня на теле былиотметины, но они уже исчезли. Подушечками пальцев я нащупал ложбинку междуребрами, сюда - над сердцем - первый электрод. Второй, в ямке возлеключицы, не хотел держаться. Я снова вытерся и аккуратно прижал пластырь собеих сторон, чтобы датчик прилегал плотнее. У меня не было навыка -раньше не приходилось этого делать самому. Сорочка, брюки, подтяжки. Ястал носить подтяжки с тех пор, как вернулся на Землю. Для удобства. Чтобыто и дело не хвататься за штаны, опасаясь, что они свалятся. На орбитеодежда ничего не весит, и после возвращения возникает этот "брючныйрефлекс". Готово. Весь план я держал в голове. Три четверти часа на то, чтобыпообедать, оплатить счет и взять ключи от машины, еще полчаса, чтобыдоехать до автострады; учитывая час пик, десять минут иметь в запасе. Язаглянул во все шкафы, поставил чемоданы у двери, ополоснул лицо холоднойводой, проверил перед зеркалом, не выпирают ли датчики, и спустился налифте. В ресторане была толчея. Обливающийся потом официант поставилпередо мной кьянти, я заказал макароны с базиликовым соусом и кофе втермос. Я уже заканчивал обед, то и дело поглядывая на часы, когда изрупора над входом послышалось: "Мистера Адамса просят к телефону!" Волоскина руках у меня встали дыбом. Идти или не идти? Из-за столика у окнаподнялся толстяк в рубашке павлиньей расцветки и направился к кабине.Какой-то Адамс. Мало ли на свете Адамсов? Стало ясно, что ничего неначинается, но я разозлился на себя. Не таким уж надежным оказалось моеспокойствие. Я вытер жирные от оливкового масла губы, принял горькуюзеленую таблетку плимазина, запил ее остатками вина и пошел к стойкепортье. Гостиница еще кичилась своей лепниной, плюшем и бархатом, но всепропиталось кухонным смрадом. Словно аристократ рыгнул капустой. Вот и все прощание. Я вышел в густой зной вслед за портье, которыйвывез на тележке мои чемоданы. Автомобиль, взятый напрокат в фирме Херца,стоял двумя колесами на тротуаре. "Хорнет" - черный, как катафалк.Укладывать чемоданы в багажник я портье не позволил - там мог находитьсяпередатчик, - отделался от него-ассигнацией, положил вещи сам и сел вмашину, будто в печку. Руки вспотели, я стал искать в карманах перчатки.Хотя к чему, руль обтянут кожей. В багажнике передатчика не было - где жеон? На полу, перед свободным сиденьем, под журналом, с обложки которогохолодно глядела на меня голая блондинка, высунувшая блестящий от слюныязык. Я не издал ни звука, но внутри у меня что-то тихонько екнуло. Машины стояли плотными колоннами от светофора до светофора. Хоть я иотдохнул, но чувствовал какую-то вялость, может, оттого, что умял целуютарелку макарон, которые ненавижу. Пока весь ужас моего положениязаключался в том, что я начал толстеть, - так по-дурацки я подтрунивал надсобой. За следующим перекрестком включил вентилятор. Жарко обдаловыхлопными газами. Пришлось выключить. Машины на итальянский манерналезали друг на друга. Объезд. В зеркальцах - капоты и крыши. La potentebenzina italiana [могучий итальянский бензин (итал.)] угарно вонял. Ятащился за автобусом в смрадном облаке выхлопных газов. Через заднеестекло автобуса на меня глазели дети, в одинаковых зеленых шапочках. Вжелудке у меня были макароны, в голове - жар, на сердце - датчик, которыйцеплялся через рубашку за подтяжки при каждом повороте руля. Я разорвал пакет бумажных носовых платков и разложил их около рычагапередач, потому что в носу защекотало, как перед грозой. Чихнул раз,другой и так увлекся этим занятием, что даже не заметил, когда именно,канув в приморскую голубизну, остался позади Неаполь. Теперь я уже катилпо del Sole [Солнечное шоссе (ит.)]. Для часа пик почти просторно. Оттаблетки плимазина никакого толку. Саднило в глазах, из носа текло. А ворту было сухо. Пригодился бы кофе, но теперь я мог его выпить только околоМаддалены. "Интернэшнл геральд трибюн" в киоске снова не оказалось из-закакой-то забастовки. Я включил радио. Последние известия. Понимал с пятогона десятое. Демонстранты подожгли... Представитель частной полициизаявил... Феминистское подполье грозит новыми актами насилия... Дикторшаглубоким альтом читала декларацию террористок, потом осуждающее заявлениепапы римского и комментарии газет. Женское подпольное движение. Никтоничему уже не удивляется. У нас отняли способность удивляться. Что же их,в сущности, тревожит - тирания мужчин? Я не чувствовал себя тираном. Никтосебя им не чувствовал. Горе плейбоям. Что террористки с ними сделают? Асвященников они тоже будут похищать? Я выключил радио, будто захлопнулмусоропровод. Быть в Неаполе и не видеть Везувия! А я не видел. К вулканам я всегдаотносился благожелательно. Отец рассказывал мне о них перед сном едва лине полвека назад. Скоро стану стариком, подумал я и так удивился, словносказал себе, что скоро стану коровой. Вулканы - это нечто солидное,вызывающее чувство доверия. Земля раскалывается, течет лава, рушатся дома.Все ясно и чудесно, когда тебе пять лет. Я полагал, что через кратер можноспуститься к центру Земли. Отец возражал. Жаль, что он не дожил, -порадовался бы за меня. Когда слышишь роскошное лязганье зацепов, стыкующих ракету сорбитальным модулем, не думаешь об ужасающей тишине бесконечныхпространств. Правда, моя карьера была недолгой. Я оказался недостойнымМарса. Отец переживал это, пожалуй, тяжелее меня. Что ж, лучше было бы,если б он умер после моего первого полета? Хотеть, чтобы он закрыл глаза сверой в меня, - это цинично или просто глупо? А не угодно ли вам следить за движением?.. Втискиваясь в брешь за"ланчией", размалеванной в психоделические цвета, я бросил взгляд взеркальце. "Крайслер" фирмы Херца пропал бесследно. Около Марьянеллиблеснуло далеко позади что-то похожее, но я не был уверен, что это они; ктому же та машина сразу скрылась. Заурядная короткая трасса, по которойкатило столько людей, одного меня приобщала к тайне, чей зловещий смысл неудалось разгадать всем полициям мира, вместе взятым. Однако я положил вмашину надувной матрац, ласты и ракетку вовсе не потому, что собралсяотдыхать, а с целью навлечь на себя неведомый удар. Вот так я пытался подзадорить себя, но тщетно - это рискованноепредприятие уже давно потеряло для меня свою привлекательность, я не ломалголову над загадкой смертоносного заговора. Сейчас я думал лишь о том, непринять ли вторую таблетку плимазина, поскольку из носа все еще текло. Невсе ли равно, где этот "крайслер". Радиус действия передатчика - сто миль.А у моей бабушки на чердаке сушились штанишки цвета этой вот "ланчии". В шесть двадцать я нажал на газ. Какое-то время мчался за"фольксвагеном", у которого сзади были нарисованы большие бараньи глаза,смотревшие на меня с ласковым укором. Автомобиль - гипертрофированныйотпечаток личности владельца. Потом пристроился за земляком из Аризоны снаклейкой "Have a nice day" [желаю приятного дня (англ.)] на бампере. Накрышах идущих в потоке машин громоздились моторные лодки, водные лыжи,удочки, доски для плавания, тюки с палатками малинового и апельсиновогоцветов. Европа из кожи лезла вон, чтоб дорваться до этого "a nice day".Шесть двадцать пять. Я поднял, как делал уже сотни раз, правую, потомлевую руку, взглянул на распрямленные пальцы. Не дрожат. А дрожь в пальцах- первый предвестник. Но можно ли утверждать это с полной уверенностью?Ведь никто ничего толком не знает. А может, задержать на минутку дыхание,вот Рэнди перепугается... Что за идиотская мысль! Виадук. Воздух зашелестел вдоль шеренги бетонных столбиков. Я вороватопокосился на пейзаж за окошком. Чудесно, зеленое пространство до самогогоризонта, замкнутого горами. С левой полосы меня согнал "феррари",плоский, будто клоп. Я опять зачихал, чертыхаясь между залпами. Наветровом стекле точками чернели останки мух, брюки липли к ногам, блики отдворников резали глаза. Я вытер нос, пачка бумажных платков упала междусиденьями и затрепетала на сквозняке. Кто изобразит натюрморт на орбите?Ты думаешь, что все уже привязал, намагнитил, приклеил лентой, а тутначинается истинное светопреставление - роятся шариковые ручки и очки,свободные концы кабелей извиваются, будто ящерицы, а хуже всего - крошки.Охота с пылесосом за кексами... А перхоть?! Закулисную сторону космическихшагов человечества принято замалчивать. Только дети обыкновенноспрашивают, как пикают на Луне... Горы становились все выше - бурые, спокойные, массивные и словно быродные. Одна из достопримечательностей Земли. Дорога меняла направление,солнечные квадраты вползали в машину, и это тоже напоминало безмолвное,величественное коловращение света в кабине корабля. День посреди ночи,одно и другое вперемежку, как перед сотворением мира, и летаешь наяву,будто во сне, а тело потрясено тем, что все происходит так, как быть неможет. Я слушал лекции о локомоционной болезни, но все оказалось иначе.Это была не обычная тошнота, а паника кишок и селезенки; внутренности,обычно неощутимые, негодовали и выражали бурный протест. Я искреннесочувствовал их недоумению. Мы наслаждались космосом, но нашим телам отнего было невмоготу. С первой же минуты невесомость им не понравилась. Мытащили их в космос, а они сопротивлялись. Конечно, тренировка делала свое.Даже медведя можно научить ездить на велосипеде, но разве медведь создандля этого? Его езда - курам на смех. Мы не сдавались, и унимался приливкрови к голове, приходили в норму кишки, но это было лишь отсрочкой всведении счетов - в конце концов приходилось возвращаться. Земля встречаланас убийственным прессом; распрямить колени, спину значило совершитьподвиг, голова болталась из стороны в сторону, как свинцовый шар. Я знал,что так будет, видел мужчин атлетического вида, испытывавших чувствонеловкости от того, что они не в силах сделать и шага, сам укладывал их вванну, вода временно освобождала тела от тяжести, но черт знает почемуверил, что со мной такого не произойдет. Тот бородатый психолог говорил, что каждый так думает. А потом, когдаснова привыкаешь к тяготению, орбитальная невесомость возвращается в снах,как ностальгия. Мы не годимся для космоса, но именно поэтому не откажемсяот него. Нога отреагировала на красную вспышку впереди раньше, чем я этоосознал. Через секунду я понял, что торможу. Шины зашуршали порассыпанному рису. Что-то более крупное, вроде градин. Нет, это стекло.Колонна двигалась все медленней. На правой полосе выстроились конусыограждения. Я попытался рассмотреть их за скопищем машин. На поле медленноприземлялся желтый вертолет; пыль, будто мука, клубилась под фюзеляжем.Вот. Две намертво сцепившиеся коробки с сорванными капотами. Так далеко отдороги? А люди? Шины снова зашуршали по стеклу, с черепашьей скоростью мыдвигались вдоль полицейских, машущих руками: "Живо, живо!" Полицейскиекаски, кареты "скорой помощи", носилки, колеса опрокинутой машины ещевращались, мигал указатель поворота. Над дорогой стлался дым. Асфальт?Нет, скорей всего, бензин. Колонна возвращалась на правую полосу, прибыстрой езде стало легче дышать. Согласно прогнозу, на сегодняпредполагалось сорок трупов. Показался ресторан на мосту, дальше вполумраке корпусов большой Area di Servizio [зона обслуживания (ит.)]бешено вспыхивали звездочки сварки. Я взглянул на счетчик. Скоро будетКассино. На первом же вираже вдруг перестало свербить в носу, словноплимазин только сейчас пробился сквозь макароны. Второй вираж. Я вздрогнул, почувствовав взгляд, непонятным образомисходивший снизу, словно кто-то, лежа на спине, бесстрастно наблюдал замной из-под сиденья. Это солнце осветило обложку журнала с блондинкой,высунувшей язык. Я, не глядя, наклонился и перевернул глянцевый журнал надругую сторону. Для астронавта у вас слишком богатая внутренняя жизнь,сказал мне психолог после теста Роршаха. Я вызвал его на откровенность. Аможет, это он меня. Он сказал, что существует страх двух видов: высокий -от чрезмерного воображения и низкий, идущий прямо из кишок. Возможно,намекая, что я слишком хорош, он хотел меня утешить? Небо выдавливало из себя облака, сливающиеся в сплошную пелену. Приближалась бензоколонка. Я сбросил скорость. Меня обогнал молодящийсястарик, длинные седые космы развевались по ветру, - одряхлевший Вотан, онмчался вперед, включив хриплую сирену. Я свернул на заправку и, показаливали бак, одним махом осушил содержимое термоса с порыжевшим сахаромна дне. Потеки жира и следы мух с ветрового стекла так и не вытерли. Яотъехал в сторону и вышел из машины, чтобы размять кости. По соседствувозвышался большой застекленный павильон. Адамс купил в нем колоду карт -копию итальянских карт XVIII или XIX века для игры в тарок. Бензоколонку расширяли, вокруг котлована, вырытого для нового здания,белел не утрамбованный еще катком гравий. Стеклянная дверь распахнуласьпередо мной, и я вошел в павильон. Пусто. Сиеста? Нет, сиеста ужекончилась. Я прошелся между грудами разноцветных коробок и искусственныхфруктов. Белый эскалатор, ведущий на второй этаж, пришел в движение, когдая приблизился к нему, и остановился, стоило мне шагнуть в сторону. Язаметил свой профиль в телевизоре около витрин, черно-белое изображениедрожало в солнечных бликах. Надеюсь, на самом деле я не так бледен. Ниодного продавца. На прилавках свалены дешевые сувениры, колоды карт,наверняка тех же самых. Я рылся в карманах в поисках мелочи, ища взглядом продавца, когдауслышал, как на улице зашуршал гравий. Из резко затормозившего белого"опеля" вышла девушка в джинсах, обогнула канаву и вошла в павильон. Явидел ее, стоя к ней спиной, на экране телевизора. Она застыла, недвигаясь, шагах в пятнадцати позади меня. Я взял с прилавка сделанную подстарину гравюру - Везувий, курящийся над заливом; были там и открытки сизображением помпейских фресок, шокировавших наших отцов. Девушка сделаланесколько шагов в мою сторону как бы в неуверенности, продавец ли я.Эскалатор двинулся. Он тихонько двигался, а она стояла - маленькая фигуркав джинсах. Я повернулся, чтобы выйти. В ней не было ничего необычного.Лицо почти детское, невыразительное, маленький рот, и только оттого, чтоона глядела на меня округлившимися глазами, царапая ногтем воротник белойблузки, я, проходя мимо, замедлил шаг; в тот же миг она с бесстрастнымвыражением лица, не издав ни звука, стала падать назад, как бревно. Этобыло настолько неожиданно, что я едва успел схватить ее за плечи, но сумеллишь ослабить падение - казалось, с ее согласия опустил ее на землю. Оналежала, словно кукла. Со стороны это выглядело так, будто я склонился надопрокинувшимся манекеном, потому что справа и слева от меня, за окнамистояли манекены в неаполитанских костюмах. Я нащупал у девушки пульс, он был едва уловим, но тикал ровно.Казалось, она заснула. В ста метрах от нас подъезжали к заправке машины,потом они разворачивались и в облаке белой пыли возвращались в гремящийпоток del Sole. Только две машины стояли перед павильоном - моя и этойдевушки. Я медленно выпрямился. Еще раз бросил взгляд на нее. Рука сгибкой кистью, которую я выпустил, откинулась в сторону. Стали виднысветлые волоски под мышкой, чуть ниже их я разглядел два маленьких знака,похожие на царапины или миниатюрную татуировку. Нечто подобное я виделкогда-то у пленных эсэсовцев, их рунические знаки. Но здесь, скорее всего,были просто родинки. Ноги у меня дрогнули, я хотел снова опуститься наколени, но удержался. Направился к выходу. Как бы в знак того, что инцидент исчерпан, бесшумно двигающийсяэскалатор остановился. С порога я обернулся. Разноцветные воздушные шарызаслоняли девушку, но я увидел ее в дальнем телевизоре. Изображениедрожало. Мне показалось, что это она шевельнулась. Подождал две или трисекунды. Нет, ничего. Стеклянная дверь услужливо распахнулась предо мной.Я перескочил канаву, сел в "хорнет" и подал назад, чтобы взглянуть наномер ее "опеля". Номер был немецкий. В машине из красочной мешанины вещейторчала клюшка для гольфа. Было над чем подумать. Похоже, это малыйэпилептический припадок, petit mal. Бывают такие, без судорог, она могла почувствовать приближение и потому затормозила, а в павильон вошла, ужетеряя сознание. Отсюда невидящий взгляд и паучьи движения пальцев,царапающих воротник. Но это могла быть и симуляция. На автостраде я ее"опеля" не отмечал. Правда, я был не слишком внимателен, а такие машины,белые и угловатые, встречались часто. Словно разглядывая подувеличительным стеклом, перебирал я сейчас в памяти каждую запомнившуюсяподробность. В павильоне должны были находиться два, а то и три продавца.Все сразу пошли пропустить по рюмке? Странно. Хотя, правду говоря, в нашидни и такое возможно. Ушли в кафе, зная, что в эту пору никто в павильонне заходит, а девушка подъехала, поскольку предпочла, чтобы припадокслучился здесь, а не у бензоколонки, не хотела устраивать представлениедля мальчиков в спецовках "Суперкортемаджиоре". Все логично, верно? А неслишком ли логично? Она была одна. Кто в таком положении ездит один? И чтоже? Если б она очнулась, я не повел бы ее к машине. Постарался быотговорить от дальнейшей поездки. А потом? Я предложил бы ей оставить"опель" и пересесть ко мне. Каждый бы так поступил. Я наверняка сделал бытак, будь я здесь обычным туристом. Мне стало жарко. Надо было остаться, чтобы впутаться в это дело - еслибыло во что впутываться! Для этого я сюда и приехал! Дьявольщина! Всеяростнее я убеждал себя в том, что она на самом деле потеряла сознание, ивсе больше в этом сомневался. И не только в этом. Торговый павильон, почтиунивермаг, не оставляют без присмотра. Хотя бы кассир должен находиться наместе. А касса пустовала. Правда, весь павильон просматривался из кафе закотлованом. Но кто мог знать, что я загляну в него? Никто на свете.Значит, это не могло быть провокацией. Мне готовили участь анонимнойжертвы? Чьей же? Все - и продавцы, и кассир, и девушка - в заговоре? Этоуже отдавало фантастикой. Значит, обыкновенное стечение обстоятельств. Ятвердил себе это не переставая. Адамс доехал до Рима благополучно. И ктому же один. Ну а другие? Вдруг я вспомнил о клюшке для гольфа в "опеле".Милосердный Боже, ведь такие клюшки... Я решил, что надо взять себя в руки, даже если я вконец оскандалился.Как скверный, но упрямый актер, я снова и снова возвращался к неудавшейсяроли. На следующей заправке, не выходя из машины, попросил камеру.Смазливый брюнет в спецовке бросил взгляд на колеса: у вас бескамерныешины. Но мне нужна камера! Я платил, наблюдая за автострадой, чтобы непрозевать "крайслер", но его не было. Проехав девять миль, я сменилисправное колесо на запасное. Именно здесь менял колесо Адамс. Присев накорточки у домкрата, я почувствовал, что зной усиливается. Несмазанныйдомкрат скрипел, невидимые реактивные самолеты разрывали небо над головой,и эти громовые раскаты напомнили мне судовую артиллерию, прикрывавшуюНормандский плацдарм. Почему вспомнилось это? Я и после был в Европе, ноуже в качестве официального экспоната, правда, второго сорта, как дублер,иначе говоря, почти фиктивный участник марсианского проекта. Европа демонстрировала тогда достойный фасад. Только сейчас я узнавалее - если не лучше, то хоть без парадного блеска: провонявшие мочойпереулки Неаполя, кошмарные проститутки, гостиница, еще отмеченнаязвездочками в путеводителях, но уже ветшающая, окруженная лавчонкамиторговцев, кинотеатр, демонстрирующий порнофильмы, которые раньшеневозможно было представить себе рядом с таким отелем. Может, и не этоглавное, может, правы те, кто говорит, что Европа разлагается с головы,сверху? Металлическая обшивка кузова и инструмент обжигали. Я вымыл руки жидкимкремом, вытер бумажными платками и сел в автомобиль. Долго, так какперочинный нож куда-то запропастился, открывал бутылку швепса, купленнуюна станции, наконец принялся тянуть горьковатую жидкость, думая о Рэнди,который где-то на трассе слышит, как я пью. Подголовник успел нагреться насолнце и тоже обжигал. Кожа на шее болела. Асфальт у самого горизонтавспыхнул металлическим блеском, словно там была вода. Что это, гроза? Да,загремело. Наверно, и раньше гремело, но звуки заглушал непрестанный гулавтострады. Сейчас гром перекрыл этот гул, всколыхнув небо с золотистымиеще облаками, но золото над горами уже заволакивала спекшаяся желчь туч. На указателе появилась надпись: "фрозиноне". Пот струился по спине,словно кто-то перышком водил между лопатками, а буря, по-итальянскитеатральная, вместо того чтобы взяться за дело, стращала громом без каплидождя. Но седые, как осенний дым, гривы все же потянулись над полями, и я,входя в широкий вираж, увидел место, где косо повисшая мгла притягивалатучу к автостраде. С облегчением воспринял я первые крупные капли наветровом стекле. Внезапно дождь хлынул как из ведра. На ветровом стекле разыгралось истинное побоище. Когда дворникисоскребли остатки насекомых, я съехал на обочину и выключил их. Здесьпредстояло провести битый час. Дождь шел волнами, барабаня по крыше, ипроносящиеся мимо машины тянули за собой мутные полосы искрящейся воды, ая глубоко дышал. Через открытое окно брызгало на колени. Я зажег сигарету,пряча ее в ладони, чтобы не намокла, но она оказалась неприятная,ментоловая на вкус. Проехал "крайслер" металлического цвета, но водападала стеной, и я не разглядел - тот ли. Становилось все темнее. Молнии искрежет, словно жесть разрывают на части. Скуки ради я считал мгновения отвспышки до грома, автострада же продолжала гудеть - ничто не в силах былоостановить движение. Часовая стрелка миновала семерку - пора. Вздохнув, я выбрался измашины. Холодный душ поначалу был неприятен, но потом даже взбодрил меня.Я наклонился над дворниками, как бы поправляя их, и при этом поглядывал надорогу, но никто не обращал на меня внимания, полиции тоже не было видно.Промокнув до последней нитки, сел в машину и включил скорость. Бурязатихла, хотя светлее не стало; асфальт высыхал, свет фар врезался втуман, стлавшийся над лужами. За Фрозиноне из-за туч выглянуло солнце,словно пейзаж перед наступлением темноты решил явить себя в новом блеске. В розовом неземном сиянии я съехал на стоянку, отлепил от тела рубашку,чтобы датчики не были заметны, и направился в ресторан, расположенный намосту Павезе. "Крайслера" на стоянке я не обнаружил. Наверху галделаразноязыкая толпа, занятая едой и не обращавшая внимания на машины,которые неслись под нами, как шары в кегельбане. Во мне, сам не знаюкогда, произошла перемена - я успокоился; в сущности, мне стало все равно,о девушке я думал так, словно видел ее много лет назад; выпил две чашкикофе, швепс с лимоном, может, посидел бы еще, но тут мне пришло в голову,что железобетонная конструкция моста экранирует волны и в "крайслере" незнают, что с моим сердцем. Между Хьюстоном и Луной таких проблем невозникает. Выходя, ополоснул в туалете руки и лицо. Пригладил волосы передзеркалом, поглядев на себя скорее с неприязнью, и - в путь. Сейчас снова надо было убить время. Я ехал, как бы отпустив вожжи,доверившись знающей дорогу лошади. Никуда не устремлялся мыслью, не виделснов наяву, а просто отключился, словно меня и не было. Этакоерастительное бытие. Но какой-то счетчик во мне все-таки работал -затормозил я точно по расписанию у подножия пологого холма, в том месте,где в его спину геометрической выемкой врезалась автострада. Стоять здесьбыло приятно. Сквозь эту выемку, как через огромные ворота, я мог обозретьпространство до самого горизонта, где бетонная полоса решительно прошиваланасквозь следующий пологий горб. Словно здесь прорезь прицела, а там -мушка. Бумажные платки кончились, и, чтобы протереть стекла, пришлосьлезть в багажник. Коснувшись мягкого дна чемодана, я нащупал твердое ребропистолета. Как по тайному сговору, все почти одновременно включили подфарники. Яогляделся. В сторону Неаполя автострада была исчиркана белыми полосами, ав сторону Рима краснела, словно по ней катились раскаленные угольки. Надне долины машины тормозили, и там вспыхивала зыбкая краснота, будтостоячая волна. Будь автострада раза в три шире, могло показаться, что ты вТехасе или в Монтане. Меня охватило благостное спокойствие одиночества, хотя дорога быласовсем рядом. Людям, как и козам, нужна трава, только они не осознаютэтого столь хорошо, как козы. Когда в невидимом небе пророкотал вертолет,я бросил сигарету и сел в машину. В ней еще ощущалась дневная духота. За следующими холмами появились бестеневые лампы дневного света,предвещавшие близость Рима. Мне предстояло обогнуть город. Темнотапревратила людей в машинах в невидимок, а нагромождению вещей на крышахпридала загадочность. Все стало значительным, недосказанным, словно вконце дороги находилось нечто непостижимо важное. Астронавт-дублер долженбыть хоть капельку свиньей. Ведь что-то в нем ждет, чтобы те, первые,споткнулись, а если не ждет, то он просто дурак. Вскоре пришлосьостановиться еще раз: кофе, плимазин, швепс, вода со льдом давали о себезнать, я отошел от дороги на несколько шагов и удивился: казалось, исчезлоне только движение, но вместе с ним и время. Стоя спиной к дороге, сквозьсмрад выхлопных газов в чуть-чуть дрожащем воздухе я уловил запах цветов.Что бы я сделал, будь мне сейчас тридцать? Чем искать ответ на подобныевопросы, лучше застегнуть ширинку и ехать дальше. Ключи упали в темнотумежду педалями, я искал их на ощупь - не хотелось зажигать лампочку надзеркальцем. Поехал дальше, не сонный и не бодрый, не раздраженный и неспокойный - какой-то вялый и слегка озадаченный. Свет высоких фонарейвливался через ветровое стекло и, выбелив мои руки, вытекал из машины,дорожные указатели проносились мимо, светясь, словно призраки, а стыкимежду бетонными плитами отзывались мягкой барабанной дробью. Сейчас -направо, на кольцевую вокруг Рима, чтобы въехать в него с севера, каквъехал Адамс. Я совсем не думал о нем, он был одним из одиннадцати,простая игра случая, что я получил его вещи. Рэнди настаивал на этом и,вероятно, был прав. Если уж воспроизводить что-то, то с предельнойточностью. Меня самого то, что я пользуюсь рубашками и чемоданамипокойника, оставляло, пожалуй, равнодушным. Если поначалу и трудно было,то оттого, что это вещи чужого человека, а не потому, что он мертв. Когда попадались пустынные отрезки дороги, мне казалось, что чего-то нехватает. Через открытые окна врывался воздух, полный благоухания цветущихрастений. Травы уже засыпали. Я даже перестал шмыгать носом. Психологияпсихологией, но все решил насморк. Я не сомневался в этом, хотя меня иубеждали в обратном. Если рационально подходить к делу, все верно - развена Марсе растет трава? Так что поллиноз - вовсе не изъян. Да, но вкакой-то из рубрик моего личного дела, в примечаниях, наверняка написано"аллергик", иначе говоря - неполноценный. Неполноценный дублер - нечтовроде карандаша, который оттачивают самым лучшим инструментом, чтобы витоге не поставить им и точки. Дублер Христофора Колумба, вот как этозвучит. Навстречу катила нескончаемая колонна, каждая машина слепила фарами, ия закрывал попеременно то правый, то левый глаз. А может, я заблудился? Давроде не было съезда с автострады. Мной овладело безразличие: что ещеделать-то, ехать себе в ночь, и все. В косом свете мачтового фонарязамаячил щит: "Roma Tiberina". Уже, значит. По мере того как я приближалсяк центру, ночной Рим наполнялся светом и движением. Хорошо, что гостиницы,в которые мне предстояло поочередно нанести визит, находились близко другот друга. Везде только руками разводили: сезон, мест нет, и я сновасадился за руль. В последней гостинице оказалась свободная комната, но ятут же потребовал тихую, с окнами во двор, портье вылупил на меня глаза, ая с сожалением покачал головой и вернулся в машину. Пустой тротуар перед отелем "Хилтон" заливал яркий свет. Выбираясь измашины, я не заметил "крайслера" и вздрогнул от мысли, что у них произошлаавария и поэтому я не встретил их по дороге. Машинально захлопнул дверцу ив отражении, пробежавшем по ветровому стеклу, увидел сзади рыло"крайслера". Он прятался за стоянкой, в тени, между цепями и знакомзапрета. Я направился к подъезду. По пути заметил, что в "крайслере" темнои вроде никого нет, но боковое стекло до половины опущено. Когда я былшагах в пяти от него, там вспыхнул огонек сигареты. Хотелось махнуть имрукой, но я сдержался, рука только дрогнула, и, поглубже сунув ее вкарман, я вошел в холл. Этот незначительный эпизод означал лишь, что закончилась одна глава иначинается следующая, но в прохладном ночном воздухе все обреловыразительность: очертания автомобилей на стоянке, мои шаги, рисунокмостовой, и поэтому то, что я не посмел даже помахать им рукой, привеломеня в раздражение. До этой минуты я придерживался графика, как ученикрасписания уроков, и по-настоящему не думал о человеке, который ехал доменя той же дорогой, так же останавливался, пил кофе, кружил от гостиницык гостинице по ночному Риму, чтобы завершить свой путь в "Хилтоне", откудаон уже не вышел. Сейчас в той роли, что я исполнял, мне почудилось нечтокощунственное, словно я искушал судьбу. Молодой швейцар в перчатках, одеревеневший от собственной важности, аможет, просто борющийся с дремотой, вышел за мной к машине и извлек из неезапыленные чемоданы, а я бессмысленно улыбался, глядя на его блестящиепуговицы. Холл был пуст, другой верзила-швейцар внес мой багаж в лифт,взмывший вверх с перезвоном музыкальной шкатулки. Я все еще не могосвободиться от ритма дороги. Он засел в мозгу, как назойливая мелодия.Швейцар остановился, открыл одну за другой двери номера, включил бра илампы дневного света под потолком в кабинете и спальне, поставил моичемоданы, и я остался в одиночестве. От Неаполя до Рима рукой подать, ивсе-таки я чувствовал необычную, какую-то напряженную усталость, и этоснова удивило меня. Словно выпил банку пива по чайной ложке - какая-топьянящая пустота. Я обошел комнаты. Кровать была без ножек, не надо игратьв прятки. Я пооткрывал все шкафы, отлично зная, что ни в одном из них нескрывается убийца, - если бы все было так просто! - но делал лишь то, чтодолжен был сделать. Откинул простыни - двойные матрацы, регулировкаизголовья, как-то не верилось, что я с этой кровати не встану. Ой ли?Человек по своей природе недемократичен, похож на показной парламент:центр сознания, голоса справа и слева, но есть еще катакомбы, которые всеи определяют. Евангелие от