Медведева И. Я., Шишова Т. Л.
Надосказать, что таких поведенческих стереотипов, как иерархический стереотип«взрослый – ребенок», т. е. давным-давно устоявшихся моделейотношений, довольно много. И время от времени в разные эпохи возникало ивозникает желание какой-то из этих стереотипов сломать. Находились даже умныеголовы, которые считали, что сломать надо все!
Апотом наступали другие времена, «реакционные», когда эти самыестереотипы каким-то магическим образом вновь занимали свое прежнее место.
Вспомнимпритчу о блудном сыне. Как всякая настоящая притча, она многомерна. Это иистория целых народов, прошедших путь от рабства через бунт к добровольномуследованию государственному закону, и путь отдельного человека, который сначалавынуждено зависит от родителей, потом – иногда очень бурно! – переживаетподростковый протест, но, в конце концов, взрослеет и приходит к осознанномупочитанию родительского авторитета. Блудный сын — это и распутник-гуляка,который после всех своих бесчинств и безумств греет кости у семейного очага,став ревнивым мужем и строгим отцом. Это и эмигрант, который с проклятиямипокидает родину, а в конце жизни мечтает хоть одним глазком на нее взглянуть.И, конечно же, это богоборчество, с его дерзкой, но напрасной попыткой создатьмир без Отца и с трагическим крахом этой инфантильной затеи в финале...
Намже интересно поговорить о стереотипе, о традиции, о традиционной нравственностив связи с психикой ребенка.
Грандиозныеоткрытия в этой области были сделаны известным психологом, психиатром ифилософом Карлом Густавом Юнгом. Он первый сказал о том, что психика отдельногочеловека на разных возрастных этапах повторяет путь развития всегочеловечества. Юнг утверждал, что в недрах человеческой души живет память обистории всего человеческого рода, что кроме личных свойств, унаследованных отродителей, живут в человеке и свойства его далеких предков. А потому поведениеможет быть обусловлено, помимо всего прочего, памятью предков – тем, что Юнгназывал коллективным бессознательным. У каждого Ньютона бывает свое яблоко,которое как нельзя более, кстати, падает ему на голову. Будучи еще студентом,Юнг обратил внимание на свою дальнюю родственницу. Было это в начале века, вразгар моды на спиритические сеансы и медиумов (посредников в общении людей сдухами).
РодственницаЮнга, полуграмотная провинциальная девушка, как раз и была таким медиумом.Удивительное дело: стоило ей впасть в состояние транса – и она переходила налитературный немецкий язык, которым в обычной жизни, естественно, не владела.
«Нуладно, – рассуждал Юнг. – Такой феномен еще можно объяснить. Это выходит не запределы ее личности, а лишь за пределы ее сознания. Она вполне могла слышатькогда-либо литературную речь, и это отложилось в ее подсознании. Но где и когдаона могла услышать о сложнейшей космологической системе, созданнойфилософами-гностиками во II веке н. э.?!» Эта система была изложена,причем самым детальным образом, одним из духов, с которым общалась родственницаЮнга.
Юнгпринялся исследовать мир снов, своих и чужих. Огромное внимание он уделял снампациентов. И обнаружил, что человеческие сны буквально переполнены древнейшимисимволами. Эти символы присутствуют в сновидениях самых разных людей,независимо от возраста, расы и социального положения. Получалось, что когдачеловек бодрствует, память предков спит, а когда он засыпает, она пробуждаетсяи властно напоминает о себе.
Впрочем,память предков мы можем ощутить в себе не только, когда спим. Но если во снеколлективное бессознательное выражено в конкретных зрительных образах, то наявуэто бывают смутные ощущения, настолько смутные, что их невозможно описатьсловами.
Человек,впервые севший на лошадь, будто узнает в себе что-то. Это «что-то»сообщает ему беспричинную радость и беспричинную отвагу. Казалось бы, чему ужтак радоваться? А отвага у неумелого седока просто абсурдна. Ведь лошадь можетсбросить на полном скаку – и костей не соберешь!
Нодело, наверное, в том, что в этот момент происходит встреча. Встречадревнейшего спутника человека с древнейшим человеком, который живет в нас. Бытьможет – на самом дне нашей души. В нас пробуждается, по определению Юнга,архетип («архе»– первоначало).
Почемуу потомственного интеллигента, городского жителя в четвертом поколении,пришедшего на фольклорный концерт, при первых же звуках казацкой песни можетвозникнуть чувство, будто ему все это знакомо и было знакомо всегда? Это в нем,как сказал нам один из таких интеллигентов, запели хором все егопрадедушки-казаки.
Авот что писал Януш Корчак, великий польский педагог, легендарный директор ДомаСирот: "… бывают дети, которые старше своих десяти лет… в крови ихмозговых извилин скопилась мука многих страдальческих столетий. При малейшемраздражении имеющиеся в потенции боль, скорбь, гнев, бунт прорываются наружу,оставляя впечатление несоответствия бурной реакции незначительному раздражению.
Неребенок плачет – плачут столетия, причитают горе да печаль: не потому, что онпостоял в углу, а потому что их угнетали, гнали, притесняли, отлучали".
Апомните хрестоматийную сцену из «Войны и мира», где Наташа Ростова вгостях у дядюшки пускается в пляс?
«Где,как, когда всосала в себя… графинечка, воспитанная эмигранткой-француженкой,– этот дух, откуда взяла она эти приемы...?» – восхищенно вопрошаетТолстой. И добавляет: «Но дух и приемы были те самые, неподражаемые, неизучаемые, русские...»
Откуда?Исследования Юнга помогают нам ответить на этот вопрос: звуки народной песни вартистически вдохновенном исполнении дядюшки (тоже, между прочим, некрестьянина, а дворянина) пробудили в Наташе архетипическую память, памятьпредков.
Юнг,правда, считал, что общеродовая психика, как и психика индивидуальная,передается генетически, наследуется. Мы думаем, что это не совсем так. Оченьмногое, как нам кажется, в том числе и неосознанное пристрастие к чему-то иотталкивание от чего-то, зависит от культуры, в которой живет человек. Причем,говоря «культура», мы в данном случае подразумеваем общую атмосферу,или, иначе говоря, культурный воздух.
Мир,в котором мы живем, полон трудноуловимых «напоминаний». Старинныепесни – это, конечно, сильный удар по родовой памяти. Но есть множество другихнапоминаний, не таких сильных и конкретных, но зато постоянных. Они-то ивоспитывают душу, насыщают ее животворными импульсами. Это камни, топтаныемиллионами ног, это дома, деревья, запахи, это жесты и выражения лиц...
Аеще культурная атмосфера складывается из великого множества общенациональныхпривычек, обрядов, Казалось бы, какая разница, как поздороваться, какой вопросзадать при встрече? Называть старшего на «вы» или на «ты»?Подумаешь, пустая условность! Но в том-то и дело, что условность никогда небывает пустой. Она всегда наполнена содержанием. Тем или другим. Скажем, нашимшкольникам даже в голову не придет «тыкать» учителю. А вотамериканскому мальчику, который уже целый год прожил в России и прекраснознает, что значит «вы» и что значит «ты», все равнонепонятно, зачем обращаться к взрослому на «вы». Условность? Мелочь?На первый взгляд, да. Но за ней стоит целая система отношений.
Развеможно себе представить в нашей школе сцену, которую мы видели в одномамериканском фильме? Учительница приходит в класс. У нее только что трагическипогиб отец (его зверски убили). Она ведет урок. Ребятишки лет семи-восьмидоброжелательно ее слушают. Внезапно веснушчатая девочка поднимает руку, встаети спрашивает: «Правда, что твоего папу убили?» «Правда», –с невозмутимой улыбкой отвечает учительница.
Довольнаяответом девочка садится, а учительница продолжает объяснение учебногоматериала. Через пару минут малышка опять тянет руку:«Послушай, а какименно его убили: из ружья или из пистолета?» «Его зарезалиножом,» – стоически спокойно удовлетворяет детское любопытствоучительница...
Условностисоздают условия. В данном случае, условия обучения, которое у нас немыслимо безиерархии «учитель – ученик». (Недаром педагоги не любят саминатаскивать своих детей, а предпочитают нанимать репетиторов.)
Авот еще пример. И для большей последовательности – в том же«американо-русском» ключе.
Чтоговорит девочка, оказавшись у постели матери, только что перенесшей тяжелуюоперацию? «Как ты себя чувствуешь, мамочка? Тебе очень больно?» Это унас.
Ав Америке вполне любящая дочь (если не верите, посмотрите американские фильмы!)спросит: «Ну, как, мам? С тобой все в порядке?» И тут же начинаетговорить о совершенно посторонних вещах.
Ну,а это уже не из фильма. У нашей знакомой русской женщины, волею судебоказавшейся в Америке, скоропостижно умер муж. На следующий день после похоронона вышла на работу. И сослуживцы, осведомленные о ее трагедии, участливопоинтересовались: «Ольга, у тебя все о'кей?»
Атеперь мы поинтересуемся: вам захотелось бы в ответ на такое участие поделитьсясвоим горем, как принято у нас? (Заметим в скобках, что у американцев и непринято жаловаться, и вообще изливать душу. Не только сослуживцам – дажеблизким друзьям.)
Случайноли то, что в одной стране, у одного народа одни культурные устои, а в другойстране, у другого народа – иные? Конечно же, нет. За множеством условностейпроглядывает определенный национально-культурный архетип – та первооснова, тефундаментальные черты, которые роднят самых разных людей, живущих в однойстране и говорящих на одном языке.
Спрашивается,зачем мы завели об этом речь? Зачем влезли в такие дебри? При чем тут дети и ихвоспитание?
Авот при чем: по мнению того же Юнга, если не принимать во внимание опытархетипов, если пренебрегать традициями, то «архетипические образы могутвторгнуться в сознание в самых примитивных формах и в результате привести ктяжелейшей патологии личности». Такое вторжение коллективногобессознательного, как считал Юнг, ведет к индивидуальным и коллективнымпсихозам, ибо «душа народа есть лишь несколько более сложная структура,чем душа индивида».
Сегодняэтот разговор актуален для каждого из нас, ведь наступило такое время, когдапод лозунгом экономических и политических перемен в России происходит нечтогораздо более серьезное: попытка разрушить национально-культурный архетип(хочется верить – по недомыслию).
Вследующих главах мы остановимся на конкретных архетипических особенностях,которые, как нам кажется, сейчас в наибольшей опасности.
Аздесь мы бы хотели сказать: такое в истории уже было (чего в ней только небыло!). Вспомним хотя бы Петра с его стремлением завести жизнь в России наголландско-немецкий манер. Или первую половину XIX века, когда образованнаячасть русского общества фактически отказалась от своего родного языка и говорилаисключительно по-французски.
Нопостепенно многое из того, что казалось диким, немыслимым и вызывало, по словамПушкина, «мятежи и казни», – либо бесследно исчезало, либотрансформировалось и, уже не противореча архетипу, становилось неотъемлемойчастью русской культуры. Таким примерам, как американский картофель, ставшийнациональным русским блюдом,– несть числа.
Иэто вселяет оптимизм. Душа народа при всей своей нематериальности очень прочнаи устойчива, гораздо прочнее или устойчивее того или другого государственногостроя.
Ноникто не считал и теперь никогда не сосчитает, сколько отдельных душ былопокалечено в ту же петровскую эпоху. А сегодня – разве не видно даженевооруженным глазом, у скольких людей «едет крыша», как обострилисьпсихические болезни?
Удетей же гораздо более хрупкая, более неустойчивая, более уязвимая психика, чему взрослых. И как ни утешительно звучит поговорка «перемелется – мукабудет», всегда про себя думаешь: «Оно, конечно, перемелется, толькобы ребенка моего пощадили мельничные жернова истории...»
Небудем себя обманывать: нормальное, т. е. традиционное воспитание дети могутполучить сегодня только в семье. И на патетический вопрос: «Если не я, токто же?» – родители должны ответить себе со спокойной трезвостью:«Никто».
Ипостараться сделать все, что в их силах.
Список литературы
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.portal-slovo.ru/rus/philology