Политология Учебник для высших учебных заведений

Гипероглавление:
ПРЕДИСЛОВИЕ
Глава 1 ОСНОВНЫЕ ВЕХИ СТАНОВЛЕНИЯ И РАЗВИТИЯ ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКИ
Истоки политической науки
Формирование основ политической науки
Институционализация политической науки
Две тенденции в развитии политической науки
Политическая наука после Второй мировой войны
Сравнительная политология
Контрольные вопросы
Глава 2 ПОЛИТОЛОГИЯ КАК САМОСТОЯТЕЛЬНАЯ НАУЧНАЯ ДИСЦИПЛИНА
Предмет политической науки
Место политической науки в системе социальных и гуманитарных наук
Методология и методы политических исследований
Контрольные вопросы
Глава 3 ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО: ПОЛИТОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТ
Истоки гражданского общества
Гражданское общество: сущность и важнейшие структурные элементы
Принцип разделения различных сфер общественной жизни
Контрольные вопросы
Глава 4 ВЛАСТЬ: СУЩНОСТНЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ
Исторические корни власти
Власть и монополия на законное насилие
Основные параметры власти
Контрольные вопросы
Глава 5 ГОСУДАРСТВО: СУЩНОСТЬ И ПРИНЦИПЫ ОРГАНИЗАЦИИ
Общая характеристика
Территориальный императив
Легитимность
Суверенитет
Национальное государство
Абстрактность и анонимность власти и государства
Правовое государство
Контрольные вопросы
Глава 6 ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИСТЕМА
Системный подход или политическая система?
Основные характеристики политической системы
Опыт типологизации политических систем
Политические режимы
Территориально-политическая организация государственно-политической системы
Контрольные вопросы
Снам 7 ДЕМОКРАТИЯ: ПРИНЦИПЫ, УСТАНОВКИ И ЦЕННОСТИ
Понятие «демократия»: истоки и содержание
Основные принципы и установки демократии
Недостатки и достоинства демократии
Конституционные основания демократии
Либерально-демократические режимы
Контрольные вопросы
Глава 8 ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПАРТИИ
Основные вехи формирования партий
Идея и принцип представительства
Роль и функции партий в политической системе
Партии и заинтересованные группы
Опыт типологизации политических партий
Особенности межпартийной конкуренции
Новейшие тенденции в эволюции партии
О перспективах развития партийной системы в России
Контрольные вопросы
Глава 9 ИЗБИРАТЕЛЬНЫЕ СИСТЕМЫ: МЕХАНИЗМЫ И ПРОЦЕДУРЫ
Избирательная кампания
Основные типы избирательной системы
Контрольные вопросы
Глава 10 ДЕМОКРАТИЯ В НЕЗАПАДНОМ МИРЕ
Феномен экспансии демократии
Соотношение рыночной экономики и демократии
Демократия как народовластие
Совместима ли демократия с незападными культурами?
О выживаемости и управляемости демократии в незападном мире
Контрольные вопросы
Глава 11 ПОЛИТИЧЕСКИЕ СИСТЕМЫ ДИКТАТОРСКОГО ТИПА
Типологизация диктаторские систем
Тоталитарные режимы
Аннигиляция традиции
Тоталитарные перевоплощения интернационализма и национализма
Политический и идеологический монизм
Террор как сущностная характеристика тоталитаризма
Тоталитарный человек и государство
Редукционизм и апофеоз конфронтационности
Контрольные вопросы
Глава 12 ПОЛИТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА
Возникновение конвенции политической культуры
Что такое политическое сознание?
Политическая социализация
Составные элементы политической культуры
Политическая символика
Религиозный аспект политической культуры
Типологизация политической культуры
Контрольные вопросы
Глава 13 ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭТИКА
Морально-нравственный аспект мира политического
Политика между профессионализмом и моралью
Антиномия между равенством и свободой
Контрольные вопросы
Глава 14 ПОЛИТИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ: СУЩНОСТЬ И ОСНОВНЫЕ ПАРАМЕТРЫ
Политическая теория
Политическая идеология
Что есть политическая философия?
Онтология мира политического
Контрольные вопросы
Глава 15 ОСНОВНЫЕ ТЕЧЕНИЯ ИДЕЙНО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ МЫСЛИ
Либерализм
Консерватизм
Социал-демократизм
Марксизм
Контрольные вопросы
Глава 16 СРЕДСТВА МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ В ПОЛИТИКЕ
Место и роль СМИ в политике
Тенденции воздействия СМИ на общественное мнение
Что такое «теледемократия»?
Взаимоотношения СМИ и властных структур
СМИ в качестве инструмента «политического маркетинга»
СМИ и опросы общественного мнения
«Театрализация» политического процесса
Контрольные вопросы
Приложение ПРОГРАММА КУРСА «ПОЛИТОЛОГИЯ»
ЛИТЕРАТУРА
--PAGE_BREAK--
/>

УДК 32(075.8)

ББК60.5

Г13

Рецензенты:

Доктора политических наук

В.Н.Дахин (Российская академия государственной службы при Президенте Российской Федерации), Г.В.Каменская (Институт мировой экономики и международных отношений РАН)

Гаджиев К.С.

Г13 Политология: Учебник для высших учебных заведений. – М.: Логос, 2001.– 488 с.: ил.

ISBN5-94010-022-8

Излагается курс политологии: становление, основные проблемы, методы и темы поли­тической науки. Главное внимание уделяется политологическим аспектам гражданского общества и институтов власти. Рассматриваются основные политические системы, партии и идейные течения. Раскрываются природа демократии, особенности политического развития России, роль в политике средств массовой информации. Содержит вопросы для контроля знании, учебную программу, рекомендуемую литературу. В отличие от книги того же автора «Введе­ние в политическую науку» (М., Логос, 2000) изложение приведено в соответствие с требованиями государственных образовательных стандартов высшего профессинального образования второго поколения.

Для студентов высших учебных заведений. Представляет интерес как для политических деятелей, научных работников, специалистов служб политического консультирования, так и для широкой читательской аудитории.

ББК60.5

ISBN 5-94010-022-8 ©К.С. Гаджиев, 2001

©«Логос», 2001

Оглавление     продолжение
--PAGE_BREAK--ПРЕДИСЛОВИЕ
Политика представляет собой одну из важнейших сфер жиз­недеятельности людей. Каждый человек так или иначе сопри­касается с миром политического — приходя в государственное учреждение или обращаясь в общественную организацию, рабо­тая, обучаясь в школе или университете, поддерживая какую-либо политическую партию и голосуя на выборах за ее канди­дата. Сами понятия «политика» и «политическое» отличаются многозначностью. Например, говорят о валютной политике бан­ков, о политике профсоюзов во время забастовки, школьной по­литике городских властей, политике дирекции предприятия или школы и, как отмечал известный немецкий социолог М. Вебер, даже о политике умной жены, которая стремится управлять мужем.

В действительности же политика в собственном смысле сло­ва представляет собой одновременно сферу деятельности, связан­ную с властными отношениями в обществе, и саму деятельность государства и его институтов по управлению различными обла­стями общественной жизни: экономикой, социальной сферой, куль­турой, образованием, наукой, здравоохранением и др. В этом пла­не говорят о политике экономической, промышленной, аграрной, социальной, военной, в области образования, здравоохранения. Иначе говоря, политика призвана обеспечить жизнедеятель­ность различных сфер общественной жизни, институтов, орга­низаций, общества в целом.

В качестве основных субъектов политики выступают как го­сударство, так и различные государственные и политические ин­ституты и учреждения, партии, организации, движения и даже отдельные личности. Для правильного понимания сущности и предназначения политики необходимо прояснить вопрос о ми­ре политического, результатом и проявлением функционирова­ния которого она является. Мир политического существует как сложное сочетание политических явлений, институтов, отношений, процессов. Некоторые авторы даже убеждены в том, что политика включает в себя все формы социальной активно­сти, направленной на производство и распределение материаль­ных и человеческих ресурсов. Существует и прямо противоположное мнение, отрицающее за политическим какое-либо реальное содержание.

Поэтому очевидно, что вычленение мира политического из всей совокупности общественных институтов и отношений, изуче­ние и постижение его сущности, структур, ценностей, происхо­дящих в нем событий и процессов, взаимоотношений с другими сферами жизни людей представляет собой трудную, но крайне важную для общества задачу. Особенно возрастают роль и зна­чение этой проблемы в переломные исторические периоды, ког­да подвергаются радикальной трансформации сами основы жиз­неустройства людей, их идеалы, ценности, мировоззренческие установки и ориентации. Именно такой период кардинальных из­менений переживает в настоящее время наша страна. Очевидно, что для ее духовного и интеллектуального возрождения особую актуальность приобретают переосмысление и перестройка всей системы социальных и гуманитарных наук, среди которых до­стойное место занимает политология, изучающая мир политиче­ского во всех его аспектах и проявлениях.

Приступая к изучению любой социальной и гуманитарной дис­циплины, каждый из нас сталкивается с множеством самых разнообразных вопросов: что это за дисциплина? каковы ее со­держание, предназначение и функции? чем она занимается? ка­ков предмет ее исследования? какое место она занимает среди дру­гих обществоведческих наук? Такие вопросы приобретают особую актуальность в отношении политологии как новой для нас на­учной и учебной дисциплины. Поиски ответов на них важны не сами по себе, а для правильного понимания политических реаль­ностей в современном мире. Прочные и разносторонние знания о политике и мире политического — одна из решающих пред­посылок политической социализации людей, формирования культуры гражданственности, утверждения политической свобо­ды, определяющих в свою очередь перспективы и основные направления демократического развития общества.

Важное значение приобретает вопрос о том, какое именно со­держание вкладывается в понятия «политология», «политичес­кая наука», «политическое». Это отнюдь не праздный вопрос, осо­бенно если учесть, что у нас еще не определены конкретные границы, круг проблем, вопросов, институтов и явлений, в совокупности составляющих предмет исследований политической науки. Не в полной мере разработаны ее понятия, категории, методы, язык. Следует подчеркнуть, что создание политологии как само­стоятельной дисциплины у нас только начинается. В силу это­го всякое построение в данной области не может не носить по­исковый характер и его правильность должна быть проверена в про­цессе дальнейших исследований. Поэтому автор заранее благодарен преподавателям, которые сочтут целесообразным на­править ему свои замечания, предложения, пожелания по даль­нейшему совершенствованию учебного курса.

Предлагаемый курс политической науки предназначен преж­де всего студентам, но, конечно, он заинтересует гуманитарную аудиторию, а также всех тех, для кого небезразличны пробле­мы политики и мира политического в целом. Он призван помочь читателю разобраться в таких основополагающих институтах, яв­лениях и проблемах современного общества и общественного развития, как гражданское общество, власть, государство, пра­вовое государство, политика, политическая система и ее формы, демократия и тоталитаризм, политическая культура, политиче­ская философия, политическая этика и др. Автор надеется, что читатель найдет в книге ответы на большинство вопросов, свя­занных с этими проблемами. И что еще очень важно — она по­может ему освободиться от идеологических шор и по-новому взгля­нуть на реальности современного мира и правильно понять их.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Глава 1 ОСНОВНЫЕ ВЕХИ СТАНОВЛЕНИЯ И РАЗВИТИЯ ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАУКИ
Любой исследователь, интересующийся историей политической на­уки, сталкивается с множеством вопросов: когда возникла эта научная и образовательная дисциплина? какие именно факторы способствовали ее возникновению? кого можно считать ее основателями и разработчика­ми? какие она прошла этапы в своем развитии? и т.д.
Истоки политической науки
В попытках ответить на эти и другие вопросы многие иссле­дователи обращали свой взор на духовное наследие античности. И действительно, к миру политического пристальный интерес проявляли такие выдающиеся мыслители древности, как Платон, Аристотель, Цицерон. Ими и их последователями и оппонентами писались фундаментальные сочинения под красноречивыми назва­ниями: «Политика», «Государство», «Законы», «Республика».

Это дало основание американскому политическому филосо­фу Л.Страуссу утверждать, что именно античные мыслители подняли политическую науку до уровня самостоятельной дисцип­лины и тем самым «стали основателями политической науки в точ­ном и окончательном смысле слова». Однако анализ реального положения не в полной мере подтверждает этот тезис.

Вопрос состоит в том, чтобы не путать политические и иные учения и идеи прошлого с политической наукой в собственном смысле слова, хотя нельзя отрицать факт существования меж­ду ними преемственной, генетической связи. Если первые в той или иной форме возникли с появлением государства, то поли­тическая наука формировалась по мере вычленения политики как самостоятельной подсистемы жизнедеятельности людей. Подобно тому как социология формировалась и развивалась в русле основных тенденций и закономерностей становления и эволюции гражданского общества, политология как самостоятель­ная наука стала возможной в результате вычленения политиче­ской сферы из целостного человеческого социума, отделения мира политического от экономической, социальной и духовной под­систем, что по времени совпадало с Новым и Новейшим пери­одом истории.

В политической науке глубина и совершенство анализа оп­ределяются не только длительностью ее возраста, но и тем, на­сколько систематически и успешно она обновляется (постоянно изменяются как материя, так и дух политического, политичес­ких институтов). История политологии это, по сути дела, про­цесс постоянного обновления и обогащения ее теоретико-методо­логического и методического арсенала. Знание о политическом собирательно по своей сущности. Чем оно шире, многослойное и глубже — а это достигается в процессе постоянных исследо­ваний,— тем больше оно соответствует реальному положению ве­щей в мире политического. Политическая наука немыслима без традиции, в рамках которой она развивается. Именно традиция во многом определяет то, как исследователь подходит к предме­ту своего интереса. Под традицией здесь подразумеваются фор­мы организации науки, системы теорий и идей, форм и методов аргументации, методологии, технические приемы и т.д.

В истории Запада формирование политического знания харак­теризовалось высокой степенью развития. Государственная си­стема формировалась и развивалась не сама по себе, большую роль в этом плане играло политическое знание, которое в той или иной мере отражалось на развитии политической практики. Взаимное влияние политических знаний и практики политических преоб­разований хорошо прослеживается в истории стран Запада в пе­риод Нового и Новейшего времени, в формировании и развитии их государственной системы.

Например, трудно представить создание современной запад­ной государственно-политической системы без идей Платона, Аристотеля, Фомы Аквинского, Н. Макиавелли, Ш. Монтескье, Дж. Локка, И. Канта и без политической практики таких госу­дарственных деятелей, как Генрих IV, Людовик XIV, Петр I, На­полеон, Бисмарк, Александр II и т.д. Точно так же невозможно представить себе развитие современной политической науки, с одной стороны, без идей и концепций, сформулированных К.Марксом, Ф.Энгельсом, В.Парето, Э.Дюркгеймом, М.Вебером, Б.Н.Чичериным, П.И.Новгородцевым, М.М.Ковалевским и дру­гими, а с другой — без тех социально-политических преобразо­ваний, которые связываются с именами В.И.Ленина, И.В.Сталина, Ф.Д.Рузвельта, У.Черчилля, К.Аденауэра и др.

Можно выделить три крупных периода в истории формиро­вания и развития политологии. Это, во-первых, предыстория от античности до Нового времени. Этот период представлен Арис­тотелем, Платоном, Цицероном, Фомой Аквинским и другими мыслителями древности и средневековья. Значение данного пе­риода состоит в накоплении и передаче от поколения к поколе­нию политического знания.

Политология как самостоятельная наука стала возможна в результате отделения самого мира политического от производ­ственно-экономической подсистемы и гражданского общества в качестве самостоятельной сферы жизнедеятельности людей (об этом более подробно см. гл. 3—5). Этот процесс пришелся на период с начала Нового времени до середины XIX в., который характеризуется формированием важнейших представлений о мире политического, о политике, политической деятельности, государстве, власти, политических институтах в современном их понимании и, соответственно, зачатков их научного анализа. Боль­шой вклад в освобождение политики и политической мысли от теологии и церковной морали внесли Н.Макиавелли, Ж. Боден, Т.Гоббс, Б.Спиноза и др. В данном аспекте в некотором роде этап­ными можно считать такие работы, как «О свободе слова» Дж.Мильтона, «Левиафан» Дж.Гоббса, «Два трактата о государ­ственном правлении» Дж.Локка, «О духе законов» Монтескье, «Об общественном договоре» Ж.-Ж.Руссо, «Гражданское обще­ство» А.Фергюсона и др. В этих работах в той или иной форме выделялась проблема политического как особой сферы жизнеде­ятельности людей.

Примерно с середины XVIII до конца XIX в. политология по­степенно вычленилась из комплекса социальных и гуманитар­ных наук. В 80—90-х годах XIX и первые десятилетия XX в. она уже институционализировалась и утвердилась в качестве особой дисциплины с собственным предметом исследования, методоло­гией, методами. По сути дела, период от античности вплоть до начала Нового времени составляет предысторию политической науки и политической философии, главное значение которой со­стоит в накоплении и трансляции от поколения к поколению по­литического и политико-философского знания.

Первоначально в рамках общественно-политических и социокультурных парадигм политические феномены изучались в свя­зи со всем комплексом общественных явлений. В этом плане в ан­тичной и средневековой культуре имел место своеобразный универсализм, при котором политическое специально не выделя­лось из общей суммы всех общественных явлений. Ученый смо­трел на себя не как на специалиста в какой-либо области знания, а как на искателя знаний и мудрости вообще во всех сферах и про­явлениях человеческой жизни. Отсюда и название «филосо­фия» — любомудрие, которое в течение многих столетий охва­тывало все, что мы сейчас покрываем понятием «наука».

Где-то к концу V в. имело место определенное разграничение отдельных областей знания, например арифметики, геометрии, астрономии и музыки. Но не следует забывать, что трактаты Ари­стотеля по физике, физиологии, этике, политике, риторике и т.д. в течение многих веков рассматривались не иначе как под­разделы своеобразной единой энциклопедии по философии. Спе­циализация интеллектуального труда, разделение его по различ­ным отраслям знания произошли значительно позже, чем в сфере практической материальной деятельности, скажем, между сель­ским хозяйством и ремеслом, а затем внутри этих отраслей.

Если согласиться с этими доводами, то применительно к ан­тичности (да и средневековью) о политической науке, политиче­ской философии и т.д. будет корректнее говорить, по-видимому, в том смысле, в которой Аристотель писал оZoon politicon.

У древнегреческого мыслителяZoon politicon не просто «жи­вотное (или существо) политическое», а «животное обществен­ное» в самом широком и глубинном его понимании. В этом смысле вся античная философия является политической, т.е. об­щественной. Иначе говоря, речь может идти отнюдь не о поли­тической философии и политической науке в строгом смысле сло­ва, а о философии или науке об обществе-государстве в лице полиса, что далеко не одно и то же.

В плане признания обоснованности или необоснованности этих доводов нас не должны ввести в заблуждение такие назва­ния работ основоположников античной философии, как «Госу­дарство», «Законы», «Политика» и др. Дело в том, что в них речь идет не только о государстве и мире политического в современ­ном понимании слова. Смысл этих трудов с рассматриваемой точ­ки зрения четко сформулировал Т.Гоббс. Он, в частности, гово­рил «о гражданской науке»(scientia civilis), которой, по его мнению, «первым заинтересовался Сократ, когда она еще толь­ко зарождалась… А за ним обратились к ней Платон, Аристо­тель, Цицерон и прочие философы, как греческие, так и латин­ские».

Обратите внимание, что Гоббс имеет в виду не «политичес­кую науку», не «политическую философию» и даже не «науку о государстве», а «гражданскую науку». И действительно, тру­ды классиков античной мысли — это исследования полиса в его тотальности без различения каких-либо отдельных сфер жизни. Если перевести на язык наших дней, то по тематике (но не по содержанию и глубине проникновения) — это обществоведчес­кие работы, рассматривающие согласно стандартам современной классификации социальных и гуманитарных наук объекты ис­следования социологии, политической социологии, политологии, политэкономии, культурологии, философии в их интегральном единстве, исключающем какую бы то ни было расчлененность на отдельные самостоятельные сферы жизни.

Чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к «полити­ческим» по названию трудам Платона «Государство», «Политик» и «Законы» и Аристотеля «Политика», «Риторика» и «Никомахова этика». Если так, то классиков античной мысли можно было бы назвать не только «политическими философами» и «полити­ческими учеными», но с не меньшим на то основанием также «социологами», «политическими социологами», «политэкономиста­ми», «культурологами» и т.д. Но такая постановка вопроса была бы недопустимым «осовремениванием» античных мысли­телей и связанным с этим отказом от историчности соответству­ющих социальных и гуманитарных дисциплин. Поэтому Арис­тотеля, Платона, Цицерона и других мыслителей античности правильнее назвать не политическими учеными или политиче­скими философами, а их предтечами.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Формирование основ политической науки
Качественные изменения с точки зрения возникновения поли­тической науки и политической философии произошли с перехо­дом от средних веков к Новому времени. Суть этих изменений в той мере, в какой это необходимо для понимания анализируемых здесь проблем (см. гл. 3—5), общеизвестна. Здесь отметим лишь то, что только со второй половины XVIII и до начала XIX в. мож­но вести речь о мире политического и гражданском обществе как самостоятельных подсистемах человеческого социума.

В контексте этих изменений протекал подспудный процесс ди­версификации и возникновения новых научных дисциплин.

Уже в средние века право, теология и медицина существовали как самостоятельные дисциплины в университетах. Но филосо­фия продолжала охватывать подавляющую часть знаний о при­роде и обществе. Такой позиции продолжал придерживаться и ряд мыслителей Нового времени. Т.Гоббс, например, утверж­дал, что «философия делится на столько же ветвей, сколько су­ществует родов вещей, которые могут быть доступными челове­ческому разуму, и каждая из этих ветвей получает различное наименование в зависимости от различия изучаемых ею предме­тов… Наука о движении — физикой, наука о естественном пра­ве называется философией морали, тогда как вся наука в целом является философией».

Но как бы то ни было, процесс сегментации единой философии и рождения новых научных дисциплин приобрел необратимый характер. К середине XVIII в., например, философия раздели­лась на естественную и моральную философию, а с возрастани­ем престижа химии, физики, биологии и других дисциплин эти две сферы знания получили название «естественные науки» и «моральные науки». В рамках моральных изучались и анали­зировались почти все общественные и политические явления, про­цессы, институты. В этой связи напомним, что один из отцов-основателей политэкономии А.Смит был профессором моральной философии. В дальнейшем, особенно в свете изысканий А.К.Сен-Симона и О.Конта с их упором на отношения людей в общест­ве, моральные науки получили окончательное название «соци­альные науки», объектом изучения которых стали общество и мир политического в их взаимосвязи и взаимозависимости.

В XIX в. возникло и получило распространение такое понятие, как гуманитарные науки. В рамках социальных и гуманитар­ных наук и сформировались политическая наука и политичес­кая философия. Этот процесс происходил на фоне возрастающе­го интереса к таким ключевым проблемам, как происхождение, сущность и предназначение государства; теория общественного договора; отношения между государством и церковью; народный суверенитет, права и свободы человека; формы правления и т.д.

Существенный толчок развитию политической теории, иде­ям конституционного строя, республиканской и либерально-де­мократической формам правления, а также вызреванию предпосылок формирования и утверждения институтов, отношений и норм, соответствующих этим теориям и идеям, был дан Про­свещением, а затем Великой французской революцией, войной за независимость США конца XVIII в. и серией революций в XIX в. Эта тенденция особенно отчетливо проявилась в англий­ской, американской и французской политических традициях, где республиканская и демократическая системы рассматривались как наилучшие формы правления, оптимально соответствую­щие природе человека. Очевидно, что во второй половине XVIII— начале XIX в. были сформулированы важнейшие подходы, ко­торые явились основополагающими при разработке основных политических теорий и концепций современности. А это, есте­ственно, создавало предпосылки для формирования самосто­ятельной научной дисциплины, призванной профессионально исследовать и анализировать мир политического.

Процесс вычленения политологии с ее собственным понятий­но-категориальным аппаратом, методологическими принципами и системой аргументации протекал в общем контексте развития науки Нового времени. Здесь определяющее значение имели, ес­тественно, утверждение, с одной стороны, атомистических и ме­ханистических представлений о мире и обществе, с другой сто­роны, ньютоновская картина мира с четко очерченными законами и закономерностями, причинно-следственными детерминациями, структурой. Согласно этим представлениям, социальный мир, подобно природной вселенной, изображался как нечто вроде жест­ко детерминированного часового механизма, действия которого может исчерпывающе понять любой человек, обладающий способностью объять и проанализировать все его элементы и отно­шения между ними в их тотальности.

Обращая оружие рационализма против средневековых суеве­рий, Т.Гоббс ценил только эмпирический материал и, веруя в исчислимость политических феноменов с помощью математичес­ких методов, усматривал смысл государства в его полезности и спо­собности обеспечить безопасность и мир для своих граждан. Д.Юм, наряду со многими другими мыслителями Нового време­ни, стремился свести политику к науке с тем, чтобы создать ме­ханизм разрешения или смягчения политических конфликтов. Считалось, что наука о политике, раскрывая причинно-следст­венные закономерности и связи в тех или иных конкретных фор­мах и сферах, дает возможность определить константы и переменные величины, действуя на которые, можно достичь желаемых результатов. Постепенно объяснение политических феноменов и процессов в терминах рационализма становится общепринятым в западном обществознании.

Утверждалось, что в социальных и политических реальнос­тях будут обнаружены законы и закономерности, которые по своей точности и определенности не будут уступать, например, зако­нам физики. Формировалась методология анализа общественно-политических явлений, разрабатывались новые специальные методы исследования, неуклонно возрастал интерес к методам формально-правового анализа, юридической логике и сравнитель­но-правовому анализу. Исследовательские методы, приемы и по­нятия, выработанные в естественных науках, становились до­стоянием социальных и гуманитарных наук. Показательно, что определенные аспекты социальной и политической действи­тельности стали описываться и анализироваться с помощью таких заимствованных из естественных наук понятий, как «прогресс», «эволюция», «организм», «порядок» и др. Уже к началу XIX в. созрело мнение о необходимости систематиче­ского эмпирического изучения политических феноменов, иссле­дования политики с помощью конкретных методов (А.Сен-Симон, О.Конт и др.).

XIX век стал в некотором роде веком не только историчес­кой, но и государствоведческо-правовой, юридической науки, по­скольку он ознаменовался развитием истории и теории права, от­делением государственного права от административного, уголовно-процессуального от гражданско-процессуального, фор­мированием различных школ права, таких как историческая, по­зитивистская, реалистическая и т.д. Наметилась тенденция к политизации и социологизации проблематики государства и права и соответственно к пересмотру юридического формализ­ма. Немаловажную роль сыграли Р.Еринг, С.А.Муромцев, Э.Дюркгейм, М.Вебер и др.

Сложились такие направления политической и правовой мысли, как теория политического представительства, юридиче­ский позитивизм и социологическая юриспруденция, теория пра­вового государства и сравнительное правоведение. При всех вы­явленных позже недостатках заслуга исторической школы права (Савиньи и др.) состояла в том, что ее представители подчерки­вали необходимость изучения правовых норм в их связи с общим контекстом исторического развития общества. Представители со­циологической юриспруденции (И.Бентам, Р.Еринг, С.А.Му­ромцев и др.), подчеркивая несостоятельность юридического формализма, обращали внимание на игнорирование социаль­ных и политических последствий законодательства. Как бы подытоживая эти тенденции и процессы, известный французский историк А. де Токвиль в середине XIX в. пришел к выводу о не­обходимости создать «новую политическую науку для нового ми­ра». С этого времени начинается период окончательного форми­рования политологии как самостоятельной научной и учебной дисциплины.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Институционализация политической науки
Процесс формирования и выделения политологии из общей системы социальных и гуманитарных наук занял несколько де­сятилетий, которые приходятся на конец XIX — начало XX в. Поэтому привязывать ее рождение к какой-либо конкретной дате в той или иной стране можно только условно. В Германии началом собственно политической науки можно считать уже возникновение в первой половине XIX в. правовой школыStaatslehre, поставившей своей целью изучение государства в различ­ных его аспектах и проявлениях. Основы этой школы были за­ложены работами И.Канта и Г.В.Ф.Гегеля, особенно «Философией права» последнего. Немаловажную роль сыграли известные гер­манские правоведы и государствоведы Л. фон Штайн, О. фон Гирке, Р.Еллинек и др.

Главная особенность школыStaatslehre состояла в том, что она сводила политическое исследование к идее государства, ин­терпретируемого как комплекс формальных конституционных норм. Политические процессы внутри страны, в том числе и вопросы государственного управления в целом, изучались в рамках государствоведения.

Постепенно наметилось разделение между государствоведением и собственно политической наукой, которая достигла замет­ного прогресса во второй половине XIX — начале XX в. Замет­ный вклад в разработку важнейших категорий и концепций мира политического внесли такие представители германской политической науки и политической философии, как М.Хасбах, М.Вебер, К.Шмитт и др.

Формирование политической науки во Франции заняло при­мерно полвека между двумя символическими датами: 1871 г., когда Э.Бутли основал «Свободную школу политических наук», и 1913 г., когда была опубликована книга А.Зигфрида «Поли­тическая карта западной Франции при третьей республике».

Между этими датами было опубликовано множество работ, составивших основы французской политической науки. Это прежде всего «Принципы политической науки» Э. де Парье (1870), «Элементы политической науки» Э.Шеврьера (1871), «Философия политической науки» Э.Акола (1877). За ними по­следовали ставшие классическими труды А.Эрсана, А.Мишле («Идея государства», 1896 г., «Политическая доктрина демократии», 1901 г.), Л.Дюги («Конституционное право») и др.

Вычленение и формирование политической науки в Велико­британии началось в конце XIX в. с основания при Лондонском университете Лондонской школы экономики и политических наук. Уже перед Второй мировой войной в Оксфордском, Кемб­риджском, Манчестерском, Ливерпульском и других универси­тетах стали преподавать политические дисциплины. При этом глав­ное внимание концентрировалось на государственном управлении и политических институтах, английском конституционном и ад­министративном праве, политической философии и теории, меж­дународных отношениях и колониальной администрации. В тот период тон в политологических исследованиях задавали Э.Баркер, Д.Коул, Г.Ласки, Ч.Мэннинг, У.Робсон, Г.Файнер и др.

Несколько десятилетий занял процесс формирования поли­тической науки в США. Основателем систематического исследо­вания политики в Америке считался Ф.Либер. Став в 1857 г. про­фессором истории и политической экономии в Колумбийском колледже (позже переименованном в Колумбийский универси­тет), он начал читать лекции по политической философии, в цен­тре которых стояли вопросы теории государства и политической этики. Дж. Берджес, сменивший в 1876 г. Либера, основал в том же Колумбийском колледже в 1880 г. школу политичес­кой науки. Была введена система подготовки научных кадров с на­писанием и защитой диссертаций, а в 1886 г. школа начала вы­пускать журнал «Ежеквартальник политической науки» («Политик сайенс куортерли»).

Примеру Колумбии последовали университет Джонса Гопкинса и другие ведущие учебные заведения США. Немаловажную роль в становлении американской политической науки сыграла кни­га Д.Берджеса «Политическая наука и сравнительное конститу­ционное право», опубликованная в 1890 г. В 1903 г. была созда­на Американская ассоциация политических наук, положившая начало множеству подобных ассоциаций в самих США, а несколь­ко позже и в других странах. В том же году начал издаваться журнал «Анналы американской академии политических и соци­альных наук», а с 1906 г. «Обозрение американской политиче­ской науки» («Америкен политикал сайенс ревью»), с 1939 г.— «Журнал политических исследований» («Джорнел оф политикал стадиз»), которые и в наши дни продолжают играть немаловаж­ную роль в разработке ключевых проблем политической науки.

Формирование социологии и политологии в России шло с не­которым запозданием по сравнению со странами Запада. Этот процесс значительно ускорился после отмены крепостного права, судеб­ной и земской реформ, реформы армии и других преобразований в последние десятилетия XIX в. Эти реформы, которые могли в ко­нечном счете способствовать утверждению начал гражданского общества и правового государства, в огромной степени стимули­ровали интерес русских обществоведов к проблемам права, кон­ституционализма, истории государственного строительства и т.д.

В конце XIX — начале XX в. были заложены основы русско­го конституционализма. В данном контексте большое значение имело возрождение интереса к теории естественного права, ко­торая использовалась для обоснования принципов правового го­сударства. Немаловажная заслуга в разработке этих проблем принадлежит Б.Н.Чичерину, который написал несколько фун­даментальных работ, в том числе 5-томную «Историю полити­ческих учений» (1877), «Очерки философии права» (1901), «О на­родном представительстве» (1857) и др. Дальнейшую разработку эта проблематика получила в работах И.В.Михайловского, Л.И.Петражицкого и др.

Глава московской школы философии права П. И. Новгородцев принял активное участие в основании конституционно-демокра­тической партии. Его учениками и последователями были И.А.Ильин, Б.П.Вышеславцев, Н.Н.Алексеев и другие, внесшие существенный вклад в разработку важнейших проблем полити­ческой науки. Ряд идей Новгородцева плодотворно развивались С.Л.Франком и С.И.Гессеном. В области философии права зна­чительный вклад внесли Е.Н.Трубецкой, Н.А.Бердяев, В.С.Со­ловьев. Не случайно Н.И.Новгородцев называл В.С.Соловьева «бле­стящим и выдающимся представителем философии права» и причислял его к «наиболее видным защитникам правовой идеи среди философов истекшего века».

Нельзя не отметить также тот неоценимый вклад, который внес в разработку проблем политической философии, обоснова­ние принципов конституционализма и сравнительно-историчес­кий анализ представительных учреждений и форм демократии М.М.Ковалевский. Эти и множество других фактов дают доста­точные основания считать, что развитие политической мысли в Рос­сии шло в том же направлении, что и на Западе. Но в отличие от западных стран в России процесс формирования и институционализации самой политической науки в результате целой че­реды катаклизмов, захлестнувших страну, оказался прерванным.

Подытоживая все изложенное выше, можно сказать, что по­следние десятилетия XIX — начала XX в. стали тем периодом, когда окончательно определилось вычленение сферы политиче­ского как самостоятельной подсистемы человеческого социума. Именно к тому периоду относятся формирование и утверждение в большинстве промышленно развитых стран важнейших инсти­тутов, которые в совокупности составили современную полити­ческую систему в различных ее формах. Речь идет прежде все­го о четком разделении властей, утверждении парламента, исполнительной и судебной ветвей как самостоятельных инсти­тутов власти, партиях и партийных системах, избирательной си­стеме, государственной службе и др.

Политическая наука как раз и стала дисциплиной, призван­ной изучать эти институты, феномены и процессы. Следует от­метить, что вплоть до первых десятилетий XX в. продолжались споры и дискуссии относительно статуса и параметров полити­ческой науки. В трактовке некоторых видных представителей со­циальных и гуманитарных наук она охватывала политическую философию, право, политическую историю, исследование госу­дарственно-правовых и политических институтов и даже поли­тэкономию. Это вполне естественно, если учесть, что одни и те же лица выступали в качестве представителей одновременно нескольких дисциплин. Например, второй том «Позитивной политики» О.Конта посвящен разработке весьма широкого спект­ра проблем, таких как собственность, религия, семья, язык, разделение труда и т.д. Не случайно Р.Арон утверждал, что О.Конт — «контрфилософ в социологии и социолог в философии». В этой связи нелишне напомнить, что полное название этой ра­боты звучит так: «Система позитивной политики, или социоло­гический трактат об основах религии человечества». Здесь мож­но согласиться с М.С.Липсетом, который считал, что крупнейшие социологи конца XIX в. в большинстве своем были одновремен­но политическими социологами или же «социологически мыс­лящими политологами». Такие социологи конца XIX — начала XX в., как М.Вебер, Э.Дюркгейм, Б.Парето, были одновремен­но политическими философами. Можно сказать, что в тот пери­од между самоутверждавшимися научными дисциплинами раз­вертывалось нечто вроде конкуренции на предмет распределения мест в статусной иерархии.

В июне 1903 г. в французском философском обществе изве­стный психолог Г.Тард сделал доклад, посвященный проблеме классификации наук О.Конта и А.Курно. По словам Тарда, Конт выделил пять фундаментальных наук в следующей после­довательности: математика, физика-химия, астрономия, биоло­гия, социология. Курно предложил свой перечень. Математика, физические науки, биологические науки, науки о духе и поли­тические науки. У одного, как видно, систему замыкала социо­логия, у другого — политические науки. От того, какая из этих систем одержит победу, зависело, какая из двух наук — социо­логия или политология — займет место в иерархии фундаментальных наук наряду с естественными науками, а какая — ме­сто просто отдельной дисциплины в рамках данной иерархии. Победила классификация Конта.

Но все же по мере дальнейшего разграничения и утвержде­ния мира политического в современном понимании этого слова с его важнейшими институтами — политическими партиями, парламентаризмом, разделением властей, избирательной системой и т.д. политическая наука все отчетливее отпочковывалась от со­циологии, политэкономии, истории, юриспруденции. В этом контексте немаловажное значение имела разработка маститыми обществоведами конца XIX—начала XX в. основополагающих по­литологических концепций и теорий политики и мира полити­ческого.

Здесь прежде всего следует назвать М.Вебера, который стал рассматривать политические явления как особые реальности, име­ющие собственную логику развития и соответственно собствен­ную историю. Он, в частности, полагал, что политика обуслов­лена не только производственными отношениями, как у Маркса, или разделением труда, как у Э.Дюркгейма, но и в равной сте­пени влиянием административных структур. Большое значение имели сформулированные Вебером концепции бюрократии и плебисцитарно-вождистской демократии. Вслед за К.Марксом и М.Вебером целая плеяда ученых — В.Вильсон, Дж.Брайс, В.Парето, Р.Михельс, Г.Моска — выдвинули собственные теории политического развития.

Так, Парето, Моска и Михельс пришли к выводу, что любая система политического правления, независимо от ее формально-юридического или идеологического характера, является, по-существу, олигархической или элитической. Здесь особо следует от­метить теорию элиты, сформулированную Г.Моской в работах «Теория правления и парламентское правление» (1884) и «Основы поли­тической науки» (1896. Т. 1, 1923. Т. 2) и В.Парето в «Тракте по общей социологии» (1916) и «Трансформациях демократии» (1921), а также в «Социологии политической партии в условиях демократии» Р.Михельса. В этих трудах были изложены теории циркуляции элит и железный закон олигархии, согласно кото­рым политические реальности во всех политических системах определяются соперничеством, конкуренцией и соответственно сменой у власти различных группировок элит. Исходя из такой поста­новки вопроса, все они считали основной задачей политической науки изучение элит, особенностей их функционирования и за­кономерностей их периодической смены у власти.

В этот же период были заложены основы современной поли­тической социологии. Здесь в первую очередь следует назвать опять же политологические работы М.Вебера, вышеупомянутую кни­гу Р.Михельса и др. Еще до них, в 1898 г. русский ученый М.Я. Острогорский опубликовал фундаментальный двухтомный труд (на французском языке) «Демократия и политические партии». Лишь в конце 20-х годов она была издана на русском языке. По­казательно, что хотя в нашей стране книга Острогорского и не была такой популярной как на Западе, ее автор, наряду с таки­ми признанными авторитетами того времени, как М.Вебер и Р.Михельс, считался одним из основателей политической со­циологии.

Большой вклад в развитие политической социологии внес амери­канский политический ученый А.Бентли. В начале нынешнего столетия он опубликовал ряд работ, в которых разрабатывалась теория групп. А.Бентли рассматривал группу как фундамен­тальную единицу (или «частицу») политики, действующую под институциональным контролем административных учреждении, судов, законодательных органов и политических партий. Во мно­гом теория групп являлась реакцией против правового форма­лизма, поскольку в ней утверждалось, что групповое взаимодейст­вие конституирует реальность политической жизни, действующей за юридически правовой ширмой общества и государства. При­давая этому основополагающее значение, Бентли и его последователи оценивали группу как важнейший предмет исследования политической науки. В дальнейшем на основе разработок Бент-ли были сформулированы концепции заинтересованных групп, которые наряду с партиями заняли важное место в политологи­ческих исследованиях. Существенный вклад был внесен в раз­работку теории демократии и конституционной формы правле­ния, представительства, избирательных и партийных систем и т.д. (М.Я.Острогорский, Дж.Брайс, В.Вильсон и др.).
    продолжение
--PAGE_BREAK--Две тенденции в развитии политической науки
В развитии политологии с самого начала обозначались две главные тенденции. В политологии стран континентальной Ев­ропы утвердилась тенденция к синтезу эмпирического и теоре­тического начал. Так, в Германии политическая наука разви­валась в русле немецкой классической философской традиции. Можно сказать, что основы ее теоретико-познавательных и ин­ституциональных рамок были заложены традиционными дис­циплинами — философией и историей. Значительное влияние на характер германской политологии, особенно политической философии, оказало то, что они развивались в контексте прису­щего германскому обществознанию историзма. Для германской политологии характерен традиционный конфликт (который, по сло­вам К.Байме, живуч и сейчас) «между аристотелевским пони­манием политики как практической философии и рационалистическими и эмпирическими теориями Нового времени». Эти теории со времени Н.Макиавелли, Ф.Бэкона и Т.Гоббса интер­претировали политику преимущественно в технико-рационали­стическом духе.

Но вместе с тем еще во времена Аристотеля политика «рас­сматривалась в качестве практической науки, служащей тому, чтобы подготавливать и предопределять действия, а не ограни­чивающейся описанием фактов». В такой трактовке в глазах не­которых германских исследователей политология не является на­укой в строгом смысле слова — эпистемой. По их мнению, политическая наука как практическая дисциплина призвана определять цели и нормы политической деятельности. В этом пла­не в ее задачу входит философское осмысление социальной действительности и ориентация политической деятельности на те или иные социальные и моральные ценности.

С определенными оговорками можно сказать, что вплоть до второй половины 30-х годов примерно в подобном же русле раз­вивалась политология в большинстве стран континентальной Европы. Вместе с тем как в континентальной Европе, так и осо­бенно в англосаксонских странах политическая наука все боль­ше делала крен в сторону позитивизма, в рамках которого на­блюдалась тенденция к приравниванию науки о политике к естественным наукам. Нельзя не отметить, что дань позити­визму отдали и представители русских социальных и гуманитар­ных наук. Так, еще в 1869 г. вышла книга А.И.Стронина «Ис­тория и метод», в которой была поставлена задача обосновать использование естественно-научных методов для изучения обще­ственных явлений и процессов, хотя эта книга подверглась оже­сточенной критике. В 1872 г. была опубликована работа П.Ф.Лилиенфельда «Мысли о социальной науке будущего». В ней автор, следуя в русле изысканий Г.Спенсера, предпринял попытку сформулировать собственный вариант теории органического об­щества. Надо сказать, что эта книга, изданная в Германии на не­мецком языке, уже в 1873 г. пользовалась в Западной Европе не­малой популярностью. Будучи решительными приверженцами позитивизма, оба этих автора выступали за освобождение соци­альных наук, как они говорили, от этических, морально-психологических и иных метафизических наслоений. Исходя из по­стулата единства естественного и социального миров, Лилиенфельд, например, утверждал, что экономическая жизнь — это физиология общества, система правовых институтов — мор­фология, правительство — нервная система и т.д.

В соответствии с основными установками позитивизма были изложены так называемые «научные законы» политики. К ним, в частности, относятся положения, сформулированные в упомя­нутых выше работах М.Я.Острогорского и Р.Михельса. Так, на основе сравнительного исследования английской и амери­канской партийных систем Острогорский пришел к выводу о не­совместимости массовой бюрократической политической пар­тии и демократической системы управления.

Р.Михельс, проанализировав историю и деятельность соци­ал-демократической партии Германии, вывел свой железный закон олигархии. Согласно этому закону, для крупных бюрокра­тических организаций характерна тенденция к сосредоточению власти в руках узкой олигархии. Можно назвать еще немало по­добного рода других «законов» политики. Понимаемая так политология концентрировала внимание в основном на формаль­ных институтах политической системы: парламенте, исполнительной власти, административных учреждениях.

Однако обнаружилось, что для правильного понимания по­литических процессов этого недостаточно и необходимо изучать сами политические процессы, ценности, установки широких слоев населения, их политическое поведение и др. Поэтому уже в первые десятилетия XX в. известные политические ученые За­пада Дж.Уоллес, Г.Ласки, Г.Ласуэлл поставили вопрос о значи­мости исследования социокультурных, религиозных, психологи­ческих факторов, неосознанных и подсознательных мотивов в политическом поведении людей. С этой целью были предпри­няты попытки применить в политологических исследованиях ме­тоды, заимствованные из экспериментальной психологии и психоанализа, а также эмпирической социологии. В тот же период многими политологами была осознана необходимость использо­вания в своих исследованиях методов экономической науки, истории, антропологии, психологии. Политологи стали широко привлекать также математические, статистические и количест­венные методы исследования.

В итоге позитивизм, особенно в англосаксонских странах, прежде всего в США, стал оттеснять политико-философское, теоретиче­ское начало на второй план. Так, в 1923 г. президент Американской ассоциации политической науки Ч. Мерриам, обосновывая необходимость отказа от старых «априорных спекуляций» юри­дическими и сравнительно-историческими методами, утверждал, что техника поиска фактов создает «адекватный базис для на­дежного обобщения» и переводит «политическое исследование на объективную научную основу». В этом русле политическая на­ука США вплоть до конца Второй мировой войны концентриро­вала внимание на американской публичной администрации, публичном праве, политических партиях и группах давления, кон­грессе и исполнительной власти, штатной и местной власти. При этом политические феномены и процессы в возрастающей степени становились объектом математизации и квантификации. Это в свою очередь вело к изгнанию из политологических иссле­дований теоретического, мировоззренческого и ценностного на­чал.

Касаясь вопроса о восхождении сциентистской, позитивист­ской политологии в США, дело нельзя представлять дело так, буд­то противостоящие ей течения совершенно перестали существо­вать. В тот период вышло немало работ, в которых подвергался аргументированной критике позитивистский подход, отстаива­емый Ч.Мерриамом, Дж.Кэтлином и др. Достаточно упомянуть, например, работы У.Эллиота «Прагматический мятеж в полити­ке» (1928) и «Возможности науки о политике» (1931), в которых обосновывалась несостоятельность устремлений тех позитивис­тов, которые пытались превратить политологию в точную науку. Эллиот, в частности, подчеркивал, что сциентизм не способству­ет развитию творческого духа и ориентирует политологов на однобокое накопление фактов «по частным проблемам со ссыл­кой на специфические практические цели».

Но тем не менее фактом является то, что в американской по­литической науке верх одержала позитивистская методология. Этот момент приобретает особенно важное значение, если учесть, что в 30—40-е годы американское влияние стало преобладающим в западной политологии. В тот период в США переместился центр развития социальных и гуманитарных наук. В тоталитар­ных странах Европы исследования в этой области были либо свер­нуты, либо полностью поставлены на обеспечение идеологичес­ких и политико-пропагандистских запросов правящих режимов.

Происходили небывалая в истории утечка умов и переселе­ние цвета интеллектуальной и творческой элиты континенталь­ной Европы в Америку. В период нацизма германская полито-логия как таковая, по сути дела, была уничтожена. С 1932 по 1938 г. Германию покинули более половины всех преподавате­лей высшей школы, а также множество видных представителей интеллектуальной и научной элиты — З.Фрейд, К.Левин, Г.Маркузе, К.Мангейм, Э.Фромм, Т.Адорно и др. Аналогичной стала судьба политической науки в Италии и большинстве других ев­ропейских стран. Девальвация ценности знания, подчинение все и вся целям идеологии и пропаганды делали неуместными социальные и гуманитарные дисциплины, в том числе и поли­тологию.

Особенно трагически сложились судьбы этих наук в Советском Союзе. После Октябрьской революции 1917 г. и установления дик­татуры одной партии многие российские философы, политоло­ги, социологи и представители других социальных и гуманитар­ных дисциплин выехали или были высланы за границу. В их числе находились такие блестящие умы, как Н.А.Бердяев, О.Н.Лосский, С.Л.Франк, П.Струве, И.Ильин, П.Сорокин и другие, получив­шие мировую известность благодаря своим трудам по различным проблемам современного обществознания. Эти труды, составив­шие золотой фонд русского зарубежья, в последние годы возвра­щаются к нам и вносят свой неоценимый вклад в восстановле­ние прерванной российской политологической традиции. Все это позволяет сделать вывод, что в период между двумя миро­выми войнами в политической науке верх взяла вторая тенден­ция. По сути дела, тон в ней задавали научные круги США, и в це­лом западная политическая наука функционировала под знаком позитивизма.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Политическая наука после Второй мировой войны
Послевоенные десятилетия можно рассматривать как но­вый этап в развитии политической науки. Уже в первые годы после войны развернулся широкомасштабный и бурный процесс сначала восстановления, а затем и дальнейшего развития поли­тических наук в европейских странах. Прежде всего обращает на себя внимание неуклонное расширение диапазона политиче­ской науки. В круг ее интересов вошли политические системы, политический процесс и политические партии; заинтересован­ные группы и политические движения; политическое поведение и политическая культура; общественное мнение и средства мас­совой информации в политическом процессе; политическое ли­дерство и элиты; корпоративизм и неокорпоративизм; полити­ческие идеологии, история политических учений, политическая философия и т.д. Значительное внимание, особенно в европей­ской политической науке, уделяется методологическим про­блемам.

В данном контексте немаловажную роль сыграл международ­ный коллоквиум по вопросам политической науки, организован­ный по инициативе ЮНЕСКО в Париже в 1948 г. На нем был сформулирован и принят специальный документ, в котором бы­ла предпринята попытка систематизировать и обнародовать со­ставные элементы политической науки. Были выделены четы­ре блока этих элементов:

1. Политическая теория: а) политическая теория; б) исто­рия идей.

2. Политические институты: а) конституция; б) централь­ное управление; в) региональное и местное управление; г) пуб­личная администрация; д) экономические и социальные функ­ции управления; е) сравнительный анализ политических ин­ститутов.

3. Партии, группы и общественное мнение: а) политические партии; б) группы и ассоциации; в) участие граждан в управле­нии и администрации; общественное мнение.

4. Международные отношения: а) международная политика; б) политика и международные организации; в) международное право.

В 1949 г. под эгидой ЮНЕСКО была создана Всемирная ас­социация политических наук, ежегодные конференции которой внесли существенный вклад в развитие политологических иссле­дований.

Первоначально, особенно в конце 40-50-х годах, тон в миро­вой политической науке продолжали задавать американцы. Именно в США развернулась так называемая бихевиористская революция в социальных науках, в том числе политологии. Американским ученым принадлежит заслуга разработки систем­ного и структурно-функционального анализа политических фе­номенов, политико-культурного подхода, сравнительной полито­логии и т.д.

Показателем расцвета американской политической науки ста­ло появление огромного потока литературы по разнообразным вопросам политики как в США, так и в других странах, создание новых научных и учебных центров, основание множества новых общенациональных и региональных политологических журналов и т.д. Политическая наука в США сосредоточена главным образом в университетах, число кафедр политологии в которых достигло 1340. Причем большинство американских политологов сочетают преподавание с научно-исследовательской работой. Американская политическая наука оказала большое влияние на развитие политической науки в большинстве евро­пейских стран.

Симптоматично, что американские ученые сыграли сущест­венную роль в организации упомянутой выше конференции ЮНЕСКО в Париже в 1948 г. Сразу после этой конференции во Франции были созданы Национальная административная шко­ла, Институт политических исследований при Парижском уни­верситете, Национальный фонд политических наук, а также Французская ассоциация политических наук. Последняя совме­стно с Национальным фондом политических наук с 1951 г. издает «Французский журнал политической науки». В 1956 г. во Франции была введена ученая степень доктора политических наук. По декрету правительства в университетах страны был вве­ден новый курс «Конституционное право и политические инсти­туты», который способствовал пересмотру традиционных мето­дов исследования политических феноменов и процессов. Особенно впечатляющих успехов французская политическая наука в ли­це М.Деверже, Б. де Жувенеля, Ж.Бюрдо, Ж.Веделя, М.Прело, П.Фавра и других добилась в области исследования конституционализма, государства и власти, политических систем и режи­мов, партий и партийных систем.

Английская политическая наука, во многом тяготея к пози­тивистской методологии, не чуждалась историко-философской на­правленности. В 1950 г. по инициативе Г.Ласки, Д.Брогэна, Ч.Уилсона, М.Оукшота была учреждена Ассоциация политиче­ских исследований Соединенного Королевства (АПИСК), ставшая одним из филиалов Всемирной ассоциации политической науки. С того же года начал выходить печатный орган АПИСК «Поли­тические исследования». Помимо него в настоящее время изда­ется несколько других политологических журналов: «Британский журнал политической науки», «Правительство и оппозиция», «По­литический ежеквартальник». Научно-исследовательская деятель­ность в области политики и преподавание политологии осуще­ствляются примерно в 40 университетах страны.

Впечатляющих успехов в послевоенные десятилетия, осо­бенно в 60—80-е годы, добилась политическая наука Федератив­ной Республики Германии. Эти успехи связаны прежде всего с име­нами К.Байме, Г.Рормозера, Г.Люббе, Г.-К.Кальтенбруннера. О характере и направленности германской политической науки можно составить представление уже одним перечислением кру­га проблем, ставших объектом ее изучения. Это — теория поли­тики, история политических идей, философская антропология, теория политических процессов, сравнительный институционализм и др. Важное место отводится политическим институтам, политическим партиям, объединениям, союзам, внутренней по­литике, государственно-административной системе, внешней по­литике.

Очевидно, что германская политическая наука развивается и функционирует в русле традиций органического сочетания теоретических, философских и ценностных начал, с одной сто­роны, и эмпирико-фактографических начал — с другой. Обра­щает на себя внимание существование нескольких концепций по­литической науки в ФРГ. Сторонники первой концепции, сле­дуя традиции школыStaatslehre, отождествляют ее с государствоведением, дополненным изучением динамики государственных институтов. Вторая концепция отрицает единство политической науки, придерживается положения о существовании множества «политических наук»: истории, социологии и экономики. При­верженцы третьей концепции рассматривают ее как один из разделов социологии, концентрируя при этом внимание на соци­ологических аспектах политики. Четвертая концепция пред­ставлена исследователями, усматривающими задачу политоло­гии в историко-герменевтическом анализе современности.

В тех или иных формах политическая наука развивалась и в дру­гих странах. Об этом свидетельствует создание множества наци­ональных и региональных ассоциаций и организаций политиче­ских наук. Широкий размах получило преподавание политологии в университетах и вузах гуманитарного профиля, а также под­готовка бакалавров, магистров и докторов по различным обла­стям политологии.

В нашей стране с середины 80-х годов в этом плане произо­шли существенные сдвиги, создавшие условия для формирования новой российской политической науки. Важным этапом в этом про­цессе стала официальная отмена в 1989 г. руководящей роли КПСС, что соответственно предполагало и отмену научного коммунизма и других связанных с ним предметов в качестве обязательных для изучения в вузах дисциплин. За этим последовало официальное признание политологии как самостоятельной научной и образо­вательной научной дисциплины. Особо важное значение имели уч­реждение экспертного совета ВАК по политическим наукам и вве­дение в вузах страны преподавания политологии. Все это создало основу для развития современной профессиональной политичес­кой науки, формирования системы подготовки и переподготовки научных и преподавательских кадров политологов, установления и присуждения ученых степеней (кандидата и доктора) по поли­тическим наукам и присвоения научных званий (доцента, профес­сора) на политологических кафедрах.

В настоящее время в вузах Российской Федерации функци­онирует более 300 кафедр политологии и политологических от­делений, на которых трудятся более 4 тыс. профессоров и пре­подавателей. Неуклонно и сравнительно быстро растет число политологов различных профилей, работающих в академических институтах, различного рода аналитических центрах, частных исследовательских организациях, органах государственной вла­сти. Многое делается для становления и развития важнейших раз­делов политической науки — политической социологии, поли­тической философии, сравнительной политологии и др. Особенно стремительно развивается такая новая для нашей страны область, как политические технологии.

О том большом пути, который за сравнительно короткий пе­риод прошла отечественная политическая наука, свидетельству­ет тот факт, что в 1991 г. на основе существовавшей ранее Со­ветской ассоциации политических наук была создана Российская ассоциация политических наук, а в 1995 г. организована Ака­демия политической науки.

Вместе с тем не может не вызвать озабоченности факт дефи­цита фундаментальных исследований по ключевым проблемам политической науки, таким как понятие политического вообще, политическая философия, социология политики, власть, государство, методология политического исследования и др. Приходится кон­статировать также и то, что множество учебников и учебных по­собий, появившихся за последние годы, лишены научно-иссле­довательской базы и не отвечают элементарным нормам, предъявляемым к работам такого рода. В этом плане отечествен­ной политической науке предстоит еще много сделать, чтобы за­вершить процесс профессионализации и окончательной институционализации.

Не затрагивая конкретные пути и тенденции развития поли­тической науки после Второй мировой войны по отдельным странам, все же отмечу некоторые ее особенности в США и континентально-европейских странах. В целом европейская политиче­ская наука берет свое начало от истории идей и концентрирует внимание на исследовании государственного права и государст­венно-политических институтов. Американская же политология делала акцент на социальные основания государства. Здесь име­ет место тесное взаимодействие политической науки, политиче­ской практики и политической социализации.

Развитие политической науки в США шло преимуществен­но по линии проведения прикладных эмпирических исследова­ний. Отдавая предпочтение собиранию и систематизации эмпи­рических данных, американская политическая наука не всегда и не в достаточной мере учитывала историческое и теоретичес­кое измерения политики. Если в США она развивалась в русле позитивизма и сциентизма, то в континентальной Европе были восстановлены и успешно развивались историко-правовые, государствовдческие, политико-философские традиции. Если в первом случае преобладало эмпирическое начало, то во втором ис­следования базировались на более органическом сочетании теоретического и эмпирического начал.

В послевоенные десятилетия дальнейшее развитие получили прежде всего те теории, идеи, концепции, которые были выдви­нуты и сформулированы в довоенный период. Это теория групп вообще и заинтересованных групп в частности, связанная с ней теория равновесия политических сил (Д.Трумен, Д.Истон, Р.Тей­лор), теория демократии (Р.Даль, Дж.Сартори), теория элит и элитизма (Г.Ласуэлл, Р.Миллс), идеи власти, контроля и вли­яния (Дж.Кэтлин, Ч.Мерриам, Г.Моргентау). Наряду с этим на­чались и широкомасштабно осуществлялись исследования поли­тических систем современности (Д.Истон, К.Фридрих, К.Дойч, Г.Шильс, Р.Арон), партийно-политических систем (М.Дюверже, У.Д.Бернхэм, Дж.Сандквист, К.Байме), структурно-функци­онального анализа мира политического (Т.Парсонс, Ч.Бернард, Р.Мертон), идей конфликта и консенсуса в политике (С.М.Липсет, Л.Коузер).
    продолжение
--PAGE_BREAK--Сравнительная политология
В послевоенный период окончательно сформировалась срав­нительная политология как самостоятельный раздел политиче­ской науки методологических принципов политологических ис­следований.

Политология, как и любая другая социальная и гуманитар­ная научная дисциплина, изучает свой предмет путем его соиз­мерения и соотношения с другими феноменами и процессами. Ина­че говоря, сам принцип сравнительности имплицитно присущ любому политологическому исследованию, особенно когда речь идет о классификации типологизации. Политологическая традиция, начиная от Платона и Аристотеля, уже сама по себе содержит значительный элемент компаративизма. Именно на основе срав­нительного подхода Аристотель создал свою типологизацию трех основных систем правления по числу лиц, обладающих властью, или властителей: монархическую, олигархическую и демократи­ческую, в которых верховная власть принадлежит соответствен­но одному, немногим и всем.

Значительный вклад Аристотель внес также в сравнительное изучение конституций древнегреческих городов-государств. К предтечам сравнительного анализа следует причислить Ш.Л.Монтескье. Особенно широко сравнительный метод стал ис­пользоваться в социальных и гуманитарных науках в XIX в. От­дельные его элементы были присущи исторической школе пра­ва Савиньи в Германии и так называемой тевтонской школе историографии в США. Под влиянием этой школы в конце XIX в. сформировалась методология сравнительной политики. Од­ним из ее зачинателей считается Э.Фримен, который в своей кни­ге «Сравнительная политика» (1873) (кстати, в свое время бы­ла переведена на русский язык) показал, что история и политика неотделимы.

Используя методы сравнительной филологии и политики для изучения истории конституционных учреждений, Фримен пытался выявить и объяснить сходные черты у разных народов и государств различных исторических эпох их происхождением от кого-нибудь одного корня. Особенно большую популярность методология сравнительной политики получила в США. Так, здесь сформировалось самостоятельное историческое направление, представители которого (Г.Б.Адамс, А.Уайт, Д.Барджес) пыта­лись выявить генеалогию политических учреждений Америки из институтов общинного самоуправления древних германцев, най­ти в колониальной Америке связующее звено с древнегерманской племенной организацией.

Необходимо отметить, что методология сравнительной поли­тики, как она трактовалась и применялась ее сторонниками, су­щественно отличается от методологии и методов современной срав­нительной политологии. Чтобы убедиться в этом, достаточно проанализировать позицию по данному вопросу известного рус­ского ученого XIX—начала XX в. М.М.Ковалевского, который проявлял определенный интерес к этой проблематике. Не при­знавая за простым сравнением тех или иных учреждений и ин­ститутов каких-либо двух и более произвольно взятых стран ста­туса научного метода, Ковалевский называл его «просто сопоставительным методом». Хотя, говорил он, сопоставить за­конодательства нескольких народов по тому или иному вопро­су и интересно, но делать на этой основе выводы о достоинствах или недостатках этих законодательств неправомерно. Поэтому, продолжал он, «говоря о сравнительном методе, мы отнюдь не разумеем под ним простого сравнения или сопоставления».

Чтобы пояснить свою позицию, Ковалевский предпочитал по­нятию «сравнительный метод» понятие «историко-сравнительный метод». Излагая суть этого метода в юриспруденции того пе­риода, он писал: «Те или другие законодательства сравниваются ими (историками и юристами.— К.Г.) или потому, что те наро­ды, которым принадлежат эти законодательства, происходят от одного общего ствола, а следовательно, способны были в их гла­зах вынести из общей родины общие юридические убеждения и ин­ституты, или же потому, что не имея даже такого общего досто­яния обычаев, нравов и учреждений, они одинаково должны были дорасти до них, другими словами, достигли одинаковых ступе­ней общественного развития».

Что же касается методологии современной сравнительной политологии, то она основывается на иных принципах и исход­ных позициях. В этом качестве сравнительный метод в отдель­ных своих аспектах использовал еще Гегель, особенно в работе «Философия истории». Именно в ней он сформулировал свой те­зис о пассивности, летаргичности и в силу этого неспособности восточного менталитета к социальному, технологическому и иным формам прогресса по сравнению с Западом, где, по его мнению, преобладает активное, рационалистическое творческое начало, способствующее прогрессивному восхождению духа свободы. Эта традиция в рассматриваемом контексте нашла дальнейшее развитие у М.Вебера, особенно в его трудах по социологии рели­гии и культуры. Значительный элемент компаративизма присут­ствовал в фундаментальном двухтомном труде русского ученого М.Острогорского «Демократия и политические партии», опубли­кованном в 1898 г. на французском языке.

Изыскания сравнительного плана продолжались другими ис­следователями в первые десятилетия XX в. Так, работы К.Фридри­ха и Г.Файнера «Теория и практика современной системы правле­ния» (1932) и К.Фридриха «Конституционное правление и демократия» (1937) являются по своему характеру сравнитель­ными исследованиями. В них анализируются различные формы прав­ления, политических институтов и процессов в контексте важней­ших тем политической теории. В 1940 г. с выходом в свет книги М.Фортеса и Е.Притчарда «Африканские политические системы» началась история политической антропологии, сыгравшей немало­важную роль в возникновении сравнительной политологии.

При всем том сравнительная политология как самостоятель­ный крупный раздел политической науки выделилась лишь в 50-х годах. Не случайно в многотомной «Энциклопедии соци­альных наук», опубликованной в 1930-1935 гг., отсутствует статья о сравнительной политологии. Этому способствовал целый ряд факторов. В началу 50-х годов как методологический арсе­нал политической науки, так и ее понятийно-категориальный ап­парат, сложившиеся в предшествующий период, перестали от­вечать реальностям мирового политического развития. Важнейшие политологические концепции разделения властей, представительства, парламентаризма и т.д. и соответствующие им государственные и политические институты возникли в пе­риод, когда широкие массы, по сути дела, еще не были допуще­ны к политике, главенствующие позиции в ней занимали власть имущие, партии и избирательные системы находились еще на ста­дии формирования.

В XX в., особенно после Второй мировой войны, произош­ли существенные социальные и политические изменения. Это — введение действительного всеобщего права голоса, беспреце­дентное расширение круга участников политического процесса, развитие и институционализация политических партий и заин­тересованных групп, возникновение множества общественных организаций, всеобщей системы образования, восхождение средств массовой информации и т.д. Эти широкомасштабные из­менения, естественно, требовали соответствующего концептуаль­ного, методологического и методического инструментария. По­этому были разработаны и стали использоваться концепции политической системы, политических ролей и функций, поли­тической структуры, политической культуры, политической социализации и т.д. Соответственно все большую популярность в политологии приобретали антропологические, социально-пси­хологические, культурологические концепции, теории и мето­ды исторической социологии и социологии в собственном смыс­ле слова. Сравнительная политология как раз и была призвана интегрировать эти новые явления, тенденции и достижения и поднять политическую науку на качественно новую ступень развития.

В первой половине 50-х годов появились работы, которые да­ли стимул к разработке и институционализации этого научного направления. Среди них следует назвать книги Р.Макридиса «Срав­нительное исследование систем правления» (1954) и «Сравнитель­ное исследование политики» (1955). Своеобразным манифестом нового направления стала получившая широкую популярность и отклик статья Г.Алмонда «Сравнительные политические сис­темы» (1956). Последующие плодотворные изыскания самого Алмонда, С.Вербы, Р.Путнема, С.Пая, Д.Эптера существенно расширили и углубили наши знания о структурах, условиях и последствиях политического поведения и политической куль­туры различных слоев населения в индустриально развитых странах.

Немаловажное значение имеют появившиеся позже сравни­тельные исследования заинтересованных групп и неокорпоративистского механизма принятия решений (Ф.Шмиттер, Г.Лембрук, С.Бергер, Дж.Голдтроп и др.), сравнительные исследования политических партий (Дж.Сартори, А.Лийпхарт, Б.Поуэлл и др.). Среди факторов, способствовавших формированию сравнитель­ной политологии, следует назвать беспрецедентный рост масси­ва данных о незападных политических системах, растущий ин­терес страновых политологов к международно-политическим проблемам и связанное с этим внимание к политическим инсти­тутам, ценностям, установкам, традициям, политическим культурам других стран и народов.

С данной точки зрения важная заслуга сравнительного под­хода состоит в том, что большинство его приверженцев факти­чески отказались от господствовавшего в западной политической науке в первой половине XX в. евроцентристского взгляда на по­литику. Собственно говоря, формирование и рост популярности сравнительного подхода именно в послевоенное время во многом объясняется развернувшимися в тот период изменениями миро­вого масштаба, в частности процессами деколонизации и обра­зования новых государств, многие из которых становились са­мостоятельными и активными акторами мировой политики. Естественно, что проблема развития и политической модернизации новых стран Азии и Африки заняла важное место в сравнитель­ной политологии. Под модернизацией в политологии понимает­ся процесс эволюционной трансформации от традиционного об­щества к переходному или модернизирующемуся и через него к индустриальному обществу. Выделяют несколько типов модер­низации. Основываясь на системном подходе, их авторы пыта­ются определить пути и формы влияния не только социальных изменении на политическую системы, но и конкретных типов по­литической системы на эти изменения.

В рамках сравнительной политологии развернулись исследо­вания политической культуры различных стран и регионов, в полный голос заявили о себе новые дисциплины или разделы политической науки — политическая антропология, политиче­ская психология, политическая экология и др. На качественно новый уровень поднялось изучение политической философии и этики. Появилась серия работ, посвященных разработке мето­дологических принципов сравнительной политологии. Среди них можно упомянуть коллективные сборники статей «Методо­логия сравнительного исследования» (1970) и «Сравнительные политические системы» (1977), книги Р.Чилкота «Теории срав­нительной политики: в поисках парадигмы» (1981) и Р.Меррита «Системный подход к сравнительной политике» (1970), ста­тьи Г.Алмонда «Анализ политических систем по типу развития» (1965) и И.Кима «Концепция политической культуры в сравни­тельной политике» (1964) и т.д. Необходимо отметить, что по­ток литературы по данной проблематике продолжает расти. О возросшей значимости этого направления свидетельствует по­явление целого ряда профессиональных журналов, таких как «Срав­нительное обозрение цивилизаций», «Сравнительные исследования по истории и обществу», «Сравнительные политические иссле­дования».

На исходе XX в., пройдя столетний путь со времени своего возникновения, политология приобрела статус поистине сис­темной и междисциплинарной науки.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Контрольные вопросы
1. Каковы различия между политической мыслью и политической наукой?

2. Назовите основные этапы формирования и эволюции политиче­ской науки.

3. Какой вклад внесен на каждом из этих этапов в становление по­литической науки?

4. Можно ли назвать античных мыслителей отцами-основателями политической науки?

5. Кто из мыслителей Нового времени внес наибольший вклад в формирование политической науки?

6. Назовите и охарактеризуйте две основные тенденции в полито­логии.

7. Каковы особенности развития политической науки в европейских странах и США между двумя мировыми войнами?

8. Каковы особенности развития политологии после Второй миро­вой войны?

9. Назовите важнейшие политические теории и концепции, разра­ботанные в послевоенные десятилетия.

10. Что понимается под сравнительной политологией?

11. Дайте характеристику основных этапов формирования сравни­тельной чолитологии.
Глава 2 ПОЛИТОЛОГИЯ КАК САМОСТОЯТЕЛЬНАЯ НАУЧНАЯ ДИСЦИПЛИНА
Вычленение любой научной дисциплины предполагает определение прежде всего круга тем и проблем, составляющих в совокупности пред­мет ее исследования. Важно сформулировать цели и задачи дисциплины, отличие ее от других социальных и гуманитарных дисциплин и ее реаль­ное место в системе этих дисциплин. Невозможно представить любую научную дисциплину без более или менее четко сформулированных ме­тодологических принципов, собственного арсенала методов и приемов си­стематизации и анализа материалов, а также понятийно-категориально­го аппарата.
Предмет политической науки
Что же такое политология, или политическая наука? Какое место она занимает среди остальных социальных и гуманитар­ных наук? К настоящему времени нет еще общепринятого опре­деления политической науки. Исследователи расходятся между собой в оценке границ и содержания политологии, круга охва­тываемых ею проблем, критериев выделения в самостоятельную научную дисциплину. Прежде всего необходимо определить круг тем и проблем, в совокупности составляющих предмет изучения данной дисциплины. Для этого, в свою очередь, нужно выяснить содержание понятий «политическое», «мир политического», «политическая сфера» и т.д. А эта проблема в значительной ме­ре конкретизируется как проблема вычленения границ между ними и другими подсистемами человеческого общежития. Невозмож­но определить политическое, не ответив на вопрос о характере и типе соответствующего общества.

Этапы формирования политической науки в целом соответ­ствовали этапам осознания людьми политики как самостоятель­ной сферы человеческой деятельности. Как правило, каждая из социальных и гуманитарных дисциплин призвана изучать само­стоятельную, более или менее четко очерченную сферу общест­венной жизни. Собственную сферу имеет и политическая наука. Остановимся на этом вопросе более подробно.

В современной общественно-политической системе как цело­стном социуме выделяются следующие взаимосвязанные и вза­имозависимые подсистемы: производственная, или экономи­ческая, социальная, духовная и политическая. Производственная подсистема обеспечивает материальную инфраструктуру, а поли­тическая — механизм реализации общей воли и общего интере­са всех основных элементов системы. Социальная и духовная сфе­ры в совокупности составляют гражданское общество, которое также можно обозначить как единую подсистему. Эта проблема более подробно анализируется в гл. 3. Здесь отметим лишь то, что в со­ответствии с предложенной классификацией человеческий соци­ум условно можно было бы изобразить в виде схемы, представленной на рис. 1.

/>

Рис. 1

Теперь, руководствуясь этой схемой, попытаемся классифи­цировать социальные и гуманитарные науки, каждая из которых призвана изучать тот или иной аспект, ракурс, компонент одной из четырех подсистем. В таком случае мы имеем следующий рас­клад: А — социальные науки, группирующиеся вокруг социоло­гии, В — науки о духе (философия, культурология, религиоведение и богословие, этика, эстетика и искусствознание и т.д.), С — политические науки иD — экономические науки. Други­ми словами, каждая из четырех главных подсистем служит объ­ектом изучения самостоятельного блока научных дисциплин. Но это лишь самое начало разговора о классификации социальных и гуманитарных наук. Трудности начинаются сразу же, как только мы приступаем к определению места каждой конкретной дисциплины в системе социальных и гуманитарных наук, к бо­лее или менее точному выявлению сферы или предмета ее изу­чения, круга охватываемых ею тем и проблем.

Что касается собственно политологии, то первоначально она сфор­мировалась как дисциплина, призванная изучать предназначение и функции государственных и политических феноменов, инсти­тутов, процессов. В современном же толковании предметом ее ис­следования является мир политического в его тотальности и мно­гообразии, все то, что охватывается понятием «политическое».

В свою очередь всю совокупность проблем, которыми зани­маются политологи, можно подразделить на три блока. Во-первых, социально-философские и идейно-теоретические основа­ния политики, системообразующие признаки и характеристики подсистемы политического, политические парадигмы, соответ­ствующие тому или иному конкретному историческому перио­ду. Во-вторых, политические системы и политическая культура, отличия и сходства между различными политическими система­ми, их преимущества и недостатки, политические режимы, ус­ловия их изменения и смены. В-третьих, политические инсти­туты, политический процесс, политическое поведение. Причем речь отнюдь не идет о какой бы то ни было иерархической соподчиненности этих трех блоков, о большей или меньшей зна­чимости того или иного из них.

Следует исходить из признания их равнозначности, посколь­ку идейно-теоретические основания политики невозможно донять в отрыве от конкретной политической системы, а ее, в свою оче­редь, — без конкретных политических институтов.

Политические феномены, несомненно, представляют интерес прежде всего в их наличном в данный момент состоянии. Зада­ча политолога состоит в выяснении их структуры, составных эле­ментов, функций, условий для нормального функционирова­ния, соотношения и взаимодействия друг с другом. Но без учета исторического фона, идейно-теоретической и социально-философ­ской подоплеки такой анализ был бы односторонним и, стало быть, не раскрывающим адекватно сущности политических явлений. Поэтому политологическое исследование должно включать три важнейших аспекта: исторический, конкретно-эмпирический и теоретический.

Основополагающими объектами исследования политологии яв­ляются государство, власть и властные отношения, составля­ющие как бы осевой стержень политического. Они имеют мно­го измерений — экономическое, социокультурное, философское, социально-психологическое, структурное, функциональное и др. Каждое из этих измерений обладает своими собственными харак­теристиками, нормами и функциями. Поэтому задача политиче­ской науки в этом плане гораздо шире государствоведческой и правоведческой дисциплин, изучающих прежде всего правовые ас­пекты данной проблемы. Политическая наука призвана анализировать государство и властные отношения прежде всего как социальные феномены, как институты политической орга­низации общества, главная цель которой — реализация всеоб­щего интереса.

Но сами эти измерения невозможно сколько-нибудь четко оп­ределить, не выяснив, что понимается под миром или подсисте­мой политического. Один из путей определения сущности и со­держания любого понятия заключается в выявлении основных его контуров, параметров и составных элементов. Проблема оп­ределения мира политического конкретизируется как проблема вычленения границ между ним и другими подсистемами чело­веческого общежития. Мир политического — это весьма слож­ный и многослойный комплекс явлений, институтов, отношений, процессов, включающий множество сфер, таких как государст­венно-правовая, партийная, избирательная, механизмы принятия решений, структурные и системные компоненты.

Естественно, что политические реальности и феномены невоз­можно понять без учета системы общения, средств и механизмов политической коммуникации, которые в одинаковой степени связаны как со сферой общественного сознания, социокультурной и политико-культурной сферами, так и с миром политиче­ского в собственном смысле этого слова. Когда мы говорим о ми­ре политического, то имеем в виду уже застывшие, статичные, наличные в каждый конкретный момент феномены, структуры, составные элементы, в также условия для их нормального функ­ционирования и взаимодействия друг с другом.' Но политичес­кое не ограничивается этим, поскольку одной из важнейших его характеристик является динамика, т.е. это — сфера, которая под­вергается постоянным изменениям. К тому же политическое интегральной своей частью включает в себя теоретический и со­циально-философский аспекты. В данном контексте оно охваты­вает историю политических учений и традиций, политических систем и идейно-политических парадигм и течений и др.

При всем том в центре мира политического стоят государст­во, власть и властные отношения. Они составляют основопола­гающие категории политической философии и политической науки и дают ключ к пониманию сущности и предназначения политики, политических институтов и всего мира политического. Только поняв природу власти и государства, можно выделить по­литику из всей общественной системы и комплекса обществен­ных отношений.

Как правило, в политической сфере зачастую значимость приобретают не только реальные действия и меры правительст­ва или государства, тех или иных общественно-политических об­разований, но и то, как они оцениваются и воспринимаются, в ка­ком контексте подаются. А это определяют господствующие в обществе нормы и правила игры, поведенческие стереотипы, вербальные реакции, политическая символика и знаковая сис­тема, а также другие компоненты национальной культуры. В массиве национального сознания каждого народа имеются ба­зисные, как бы врожденные элементы, определяющие сам дух, менталитет, характер данного народа, и они не могут не накла­дывать родовую печать на его политическую систему. Обществен­ная природа человека такова, что он не может не идентифици­ровать себя с определенной культурой, традицией, с чем-то таким, чем он гордится — собственным языком, собственной сим­воликой. Именно в национальной культуре человек ищет свое от­ражение, в ней он идентифицирует себя с себе подобными и, соб­ственно говоря, узнает себя. Будучи формой бытия человека, культура в равной мере относится и к сущности, и к существо­ванию человека. Можно сказать, что культура — это базис су­веренного бытия людей.

Применительно к рассматриваемому здесь вопросу речь идет о политической культуре, в которой как бы в превращенной фор­ме реализуется ряд важнейших аспектов политического мировоз­зрения людей и политической философии. Политическая куль­тура — это комплекс представлений той или иной национальной или социально-политической общности о мире политики, поли­тического, законах и правилах их функционирования. В этом смыс­ле политическая культура составляет в некотором роде этос или дух, который одушевляет формальные политические институты.

Мир политического состоит как бы из двух самостоятельных сфер. В нем выделяют конкретную или повседневную полити­ческую практику, осуществляемую исполнителями всех уров­ней в лице чиновников, функционеров, служащих государства, партий, организаций, объединений, корпораций, институтов мирового сообщества или международно-политической систе­мы, а также сферу разработки политических программ, идео­логий, курсов стратегического характера на всех уровнях и при­нятия решений относительно путей, форм и средств их реализа­ции. Это примерно соответствует тому водоразделу, который М.Вебер проводил между чиновником и политиком. Задача пер­вого состоит исключительно в беспрекословном профессиональ­ном выполнении принятых политиком решений, при этом он не несет ответственности за направление и содержание политичес­кого решения. Такую ответственность несут политики, которые берут на себя функцию разработки программных установок и ос­новных направлений их реализации.

Исходя из подобных соотношений, австрийский социолог и политик А.Шеффле назвал первую сферой «повседневной госу­дарственной жизни», а вторую — сферой «политики». В первой сфере все решения по каждому конкретному случаю принимают­ся в повседневной практической деятельности в соответствии с четко установленными правовыми или иными нормами, прави­лами, предписаниями и существующими прецедентами. Здесь уме­стно говорить не о политике в собственном смысле слова, а о по­вседневном административном управлении. О политике, считал Шеффле, мы вправе говорить лишь в тех случаях, когда речь идет о легитимизации нового положения вещей, например заключе­нии договора с иностранным государством, принятии парламен­том нового закона о налогах, проведении избирательной кампа­нии, подготовке оппозицией акций протеста или подавлении правительством этих акций. Разумеется, такое разграничение носит условный характер, поскольку новая расстановка полити­ческих сил и соответственно принятие политических решений воз­можны и в процессе повседневного государственного управления.

С рассматриваемой точки зрения интерес представляет то, что в английском языке для обозначения политики используются два термина:«policy» и«politics». Как отмечал видный французский социолог Р.Арон, «слово «политика» в первом его значении — это программа, метод действий или сами действия, осуществ­ляемые человеком или группой людей по отношению к какой-то одной проблеме или к совокупности проблем, стоящих пе­ред сообществом». Во втором же значении это слово «относится к той области общественной жизни, где конкурируют или противоборствуют различные политические (в значенииpolicy) направления. Политика как область — это совокупность, вну­три которой борются личности или группы, имеющие собст­веннуюpolicy,то есть свои цели, свои интересы, а то и свое мировоззрение». Все это говорит о том, что политика представля­ет собой одновременно и сферу деятельности, и форму деятель­ности.

Все изложенное выше дает достаточные основания для выво­да, что понятие политического значительно шире и богаче поня­тий государства, политической системы, власти. Однако при всей многозначности данного понятия, когда говорят о мире политического, речь все же идет об особой сфере жизнедеятель­ности людей, связанной с властными отношениями, с государ­ством и государственным устройством, с теми институтами, принципами, нормами, которые призваны гарантировать жизне­способность того или иного сообщества людей, реализацию их общей воли, интересов и потребностей. Иначе говоря, под политичес­ким подразумевается все то, что имеет касательство к феноме­нам, институтам, организационным формам и отношениям в об­ществе, за которыми признаны окончательная власть и авторитет, существующие в этом обществе для утверждения и сохранения порядка и реализации других жизненно важных для него целей.

Проблемы мирового сообщества и всего комплекса междуна­родных отношений составляют предмет исследования несколь­ких обществоведческих дисциплин, таких как история, право­ведение, история дипломатии, социология, отчасти и философия. Естественно, значительное внимание этим проблемам традици­онного уделяется и в политической науке. Дело в том, что госу­дарство является субъектом политики не только как носитель вла­сти и властных отношений в рамках отдельной взятой страны, но и как носитель государственного суверенитета на международной арене, как один из многих субъектов политических отношений между различными государствами. Эта проблема приобрела осо­бую актуальность в наши дни, когда усиливаются интеграцион­ные тенденции во всех сферах жизни разных государств и наро­дов, регионов и континентов.

Политология призвана проанализировать основные параме­тры международных отношений как единой системы со своими собственными системообразующими характеристиками, структур­ными составляющими и функциями. Важной задачей политологии является изучение закономерностей, основных норм и осо­бенностей взаимодействия государств, региональных и всемирных организаций и других субъектов международных отношений в современных условиях. Особенно значимо исследование меха­низмов принятия решений, ролей и функций важнейших инсти­тутов в системе разрешения международных конфликтов и до­стижения консенсуса между государствами.

Подводя итог, можно сказать, что предметом политологии в об­щей сложности является политическое в его тотальности, в кон­тексте исторического развития и реальной социальной действи­тельности, а также взаимодействия и переплетения различных социальных сил, социокультурного и политико-культурного опыта. В фокусе ее зрения — такие разные по своему характеру институты, феномены и процессы, как политическая система, го­сударственный строй, власть и властные отношения, политиче­ское поведение, политическая культура, история политических учений и др. Эти проблемы изучаются не только политологией, но в тех или иных аспектах и измерениях также философией, социологией, государственно-правовой наукой и другими науч­ными дисциплинами. Поэтому естественно, что политическая на­ука открыта влиянию со стороны других социальных и гумани­тарных, а зачастую и естественных наук.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Место политической науки в системе социальных и гуманитарных наук
Мир политического переплетается с историей, культурой, сферой экономики, социальными феноменами. Поэтому не слу­чайно, что на его изучение претендуют и другие социально-гуманитарные дисциплины. Политологам приходится постоянно сопер­ничать и сотрудничать с философами, социологами, историками. Интегрируя отдельные аспекты этих дисциплин, политология рас­полагается как бы в точке их пересечения и представляет собой междисциплинарную науку.

На заре формирования политической науки как самостоятель­ной дисциплины известный английский историк Э.Фримен не без определенных оснований говорил: «История — это прошлая по­литика и политика — это сегодняшняя история». И неудиви­тельно, что политическая наука сформировалась в тесной взаи­мосвязи с историей. Но это отнюдь не говорит об отсутствии серьезных различий между двумя дисциплинами, что можно про­иллюстрировать, сравнив задачи и функции историка и полито­лога. Как правило, историк имеет дело с свершившимися про­цессами и феноменами, ставшими уже достоянием прошлого. Он может наблюдать начало, развитие и конец изучаемых процессов. Политолог, напротив, имеет дело с еще не свершившимися фактами. Он смотрит на эти факты как на продолжающееся дей­ствие. Он смотрит на историю как на спектакль и воспринима­ет ее как действие, участником которого является сам. В отли­чие от историка, который может анализировать свой предмет, как бы став над ним, отстранившись от него, политолог должен со­хранить теснейшую связь с предметом исследования, он находит­ся как бы внутри изучаемого им процесса. Реальный источник его затруднений состоит в том, что он должен оценивать состо­яние политической ситуации до того, как она примет историчес­кую форму, т.е. станет необратимой. А это побуждает политоло­га зачастую смешивать свои собственные желания с реальностью.

Касаясь возможностей той или иной науки адекватно изучить свой объект, уместно применить здесь гегелевскую метафору: «Сова Минервы, начинает свой полет в сумерках». И действительно, более или менее исчерпывающие и соответствующие реальному положению вещей знания о том или ином общественно-полити­ческом феномене можно получить лишь тогда, когда этот фено­мен стал свершившимся объективным фактом общественной жизни. Соответственно исследователь может изучать этот факт, наблюдая и изучая его как бы со стороны. С этой точки зрения положение историка предпочтительнее, поскольку он имеет де­ло с уже свершившимися историческими феноменами и факта­ми. Что касается политолога, то объектом его интереса являют­ся живые реальности, затрагивающие интересы множества действующих в этих реальностях лиц.

Политолог, будучи одним из этих лиц, не способен в полной мере стать над изучаемыми им реальностями, которые еще не ста­ли свершившимися фактами, находятся в движении, процессе становления. Он не может отвлечься от субъективных, сиюми­нутных впечатлений, и его выводы могут быть подвержены вли­янию изменяющихся событий и обстоятельств. Образно говоря, для политолога сумерки еще не наступили и его сова не готова к вылету.

Особенно важен вопрос о соотношении и разграничении политологии и социологии. Строго говоря, социальная сфера явля­ется объектом исследования социологии, а мир политического — политологии. Но при близком рассмотрении обнаруживается крайняя трудность, если не невозможность определения, где именно на линии АС (см. рис. 1) кончается социальная и начи­нается политическая подсистема. Не прояснив этот вопрос, мы не можем, разумеется, даже приблизительно определить круг тем и проблем, охватываемых соответственно социологией и политологией.

Очевидно, что существует комплекс институтов, феноменов, отношений, однозначно относящихся соответственно к граж­данскому обществу (семья, группа, социальные слои, классы и т.д.) и к миру политического (парламент, правительство, го­сударственно-административный аппарата и др.). Но существу­ют и такие институты, которые могут рассматриваться как не­сущие конструкции или составные элементы одновременно и гражданского общества, и подсистемы политического. В этом смысле особенно типично положение политических партий, име­ющих своей социальной базой различные группы, слои, классы гражданского общества. Главная их задача состоит в том, что­бы сгруппировать, выкристаллизовать разнородные конфликту­ющие интересы в этом обществе и, представляя их во властных структурах, трансформировать в соответствующий политический курс в системе законодательной и исполнительной власти.

Пример с политическими партиями показывает, что между гражданским обществом и миром политического существует некое промежуточное пространство, от которого во многом за­висит жизнеспособность и эффективное функционирование обе­их подсистем. Следует отметить, что в гражданском обществе коренятся социально-экономические, социокультурные, этнонациональные, религиозные, образовательные и иные проблемы, которые в совокупности составляют социологические основы по­литики.

Очевидно, что ни политическая наука, ни социология не впра­ве претендовать на исключительную монополию на данный блок проблем. Выход из такой антиномии был найден на пу­тях формирования новой самостоятельной научной дисципли­ны — политической социологии, объектами исследования ко­торой являются институты, механизмы, процессы, действующие на стыке между гражданским обществом и миром политичес­кого. Главное отличие политологии от политической социоло­гии состоит в том, что последняя имеет дело с социальными при­чинами и отношениями распределения власти и властных структур в обществе, факторами, определяющими политичес­кое поведение людей, политические конфликты, политические установки, ориентации и умонастроения широких масс населе­ния. Как отмечали видные представители политической социологии США Р.Бендикс и С.М.Липсет, «в отличие от политологии, которая исходит от государства и изучает, как оно вли­яет на общество, политическая социология исходит от общест­ва и изучает, как оно влияет на государство, то есть на формальные институты, служащие разделению и осуществле­нию власти».

Политическая социология представляет собой своеобразный синтез социологии и политологии. Она в большей степени, чем политология, концентрирует внимание на борьбе за власть меж­ду различными частями общества, социальных конфликтах и со­циальных изменениях, скрытых функциях, неформальных и дисфункциональных аспектах политики. В широком смысле слова в центре внимания политической социологии — социологичес­кое измерение политических феноменов. Она занимается преж­де всего социальной базой власти во всех институциональных сек­торах общества. В этом контексте политическая социология интересуется особенностями социальной стратификации, тем, как они сказываются на политической организации. В узком смыс­ле слова она концентрирует внимание на организационном ана­лизе политических группировок и политического руководства, изучает социальный контекст политических институтов и про­цессов на макро- и микросоциальном уровнях.

Если снова обратиться к рис. 1, то обнаружится, что на ли­нии ВС положение дел оказывается еще более сложным и запу­танным, чем на линии АС. И действительно, где на этой линии кончается духовная сфера и начинается мир политического?

Попытаемся объяснить это на конкретном примере. В каче­стве центрального субъекта мира политического выступает че­ловек. Однако человек является существом не только социаль­ным, политическим и экономическим, но и одновременно духовным, социокультурным, политико-культурным, мораль­но-этическим и др. Было бы напрасным трудом пытаться прове­сти некие линии разграничения между различными ипостасями, в которых одновременно выступает человек. Очевидно, что, об­ращаясь к человеку, политология вторгается в сферу интересов философии, этики, культурологии, антропологии, психологии, а эти последние в свою очередь — в сферу интересов самой по­литологии. На пересечении этих сфер мы и вправе вести разго­вор о политической философии, политической антропологии, политической психологии, политической этике, политической куль­туре как особых областях исследования и, с определенными оговорками, как о самостоятельных дисциплинах или разделах политической науки.

Политическая философия представляет собой отрасль или под­раздел философии, имеющие своим объектом изучения и трак­товки сферу политического. Ее задача — установление добра и зла, справедливого и несправедливого, совершенного и несовершен­ного, подлежащего сохранению или изменению, одобрению или осуждению и т.д. в политике. Если философия призвана постичь природу вещей вообще, то цель политической философии — по­нимание природы политических вещей. Этот аспект более подроб­но будет рассмотрен при анализе мировоззренческого измерения политики.

Политическая психология призвана изучать роль устано­вок, ориентации, убеждений, ожиданий, мотиваций, восприятии в политическом поведении людей. Особенно широко исследова­ния такого рода используются при изучении общественного мне­ния, политической социализации, политического конфликта и сотрудничества, электорального поведения, политических ус­тановок и т.д. Зачинателем политической психологии считает­ся Г.Ласуэлл, который в 1930 г. опубликовал книгу «Психоло­гия и политика», а в 1950 г. в соавторстве с А.Капланом — «Власть и общество». Особое развитие она получила с развертыванием по­сле Второй мировой войны так называемой бихевиористской революции (об этом см. ниже).

Под политической антропологией традиционно понимается дисциплина, занимающаяся системами и институтами управле­ния этнических сообществ, в особенности в развивающихся и примитивных обществах. Она интересуется связями полити­ческого поведения с более широкой культурой группы, коллек­тива, сообщества. Политико-антропологические исследования позволили сравнить разнообразные политические системы и вы­явить этнические факторы в политическом поведении людей.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Методология и методы политических исследований
Политология, как и любая научная дисциплина, имеет свои собственные методологию и методы исследования, а также язык и понятийный аппарат. Их разработка и внедрение стали частью процесса профессионализации и институционализации политической науки. Особенно большой вклад в этом отношении был внесен в период после Второй мировой войны.

Методология представляет собой определенный способ виде­ния и организации исследования, систему аналитических мето­дов и приемов, проверки и оценки, концептуального и идейно­го арсенала, в совокупности составляющих общий подход к решению стоящих перед данной наукой проблем. Она вклю­чает правила и критерии интерпретации фактов, равно как ис­следовательские планы, приемы сбора данных и т.д. Методоло­гия тесно связана с общемировоззренческой системой, которая, в свою очередь, является частью господствующей в данный пе­риод общественно-политической парадигмы. Ее нередко связы­вают с конкретными течениями политико-философской и идей­но-политической мысли, полагая, что каждое из них имеет собственную методологию. Например, говорят о марксистской, позитивистской, неопозитивистской, структурно-функциональной методологиях. Но тем не менее каждая научная дисципли­на, в том числе политическая наука, имеет собственную методо­логию и инструментарий анализа, без соблюдения которых нельзя говорить о действительно объективном изучении предме­та этой дисциплины.

Общественно-политические реальности слагаются из действий людей и характеризуются динамизмом и постоянной изменчи­востью, случайность, событийность, вероятность и необрати­мость составляют их сущностные характеристики. Сущностная характеристика политики — не покой, а движение, и в центре внимания политической науки находится политический про­цесс. Поэтому прав Ж. Бордо, который говорил, что «политика не дает себя сфотографировать». А это означает, что здесь мно­гие феномены, события, процессы настолько эфемерны и быст­ротечны, что зачастую исследователь не в состоянии поспевать за ними, тем более найти в этом калейдоскопическом водоворо­те не то что истину, но и просто элементарные причинно-след­ственные связи.

Политика имеет дело с пониманием и толкованием человече­ских целей, а там, где речь идет о целях, непременно присутст­вуют ценности. Без проникновения в сферу целей и идеалов не мо­жет быть речи и об адекватном изучении мира политического. Общественно-политические реальности невозможно вычислить в количественных терминах и втиснуть в прокрустово ложе каких бы то ни было формул и определений. Социальный и политичес­кий факты нельзя отделить от ценности, ценностные соображения должны быть соотнесены со знанием фактов. Задача политолога состоит в том, чтобы выявить пути достижения наибольшего сов­падения между миром сущего и миром должного. Поэтому поли­тическая наука не может быть ценностно нейтральной.

Законы общественно-политического развития, которые зна­чительно менее устойчивы, нежели естественные законы, прояв­ляются в разных институциональных, ценностно-нормативных, интеллектуальных условиях, раскладе социальных и политиче­ских сил, стечении обстоятельств и т.д. по-разному. Каждая кон­кретная общественно-историческая данность имеет собственные социальные и политические реальности и собственную систему приоритетов, предпочтений, ценностей. Будучи переменными образованиями или величинами, они находятся в состоянии по­стоянного изменения и обновления. Из этого можно сделать вы­вод, что исследование мира политического предполагает не толь­ко установление объективных причинно-следственных связей, но также признание правомерности суждений о вероятностной сущности общественно-политических процессов.

Более того, в современных реальностях в результате научно-технического прогресса стирается грань между реальным, веро­ятным и возможным. Возрастает роль вероятностных, событий­ных начал, динамизма и неустойчивости, необратимости и индетерминизма. К тому же в политике основополагающее зна­чение имеют человеческий выбор, потребности, интересы и це­ли людей. Все это оставляет место для различных путей и направ­лений ее развития и соответственно различных интерпретаций мира политического и тенденций его развития. Разумеется, мы можем выразить и измерить в количественных терминах резуль­таты выборов, их стоимость в долларах или рублях, динамику численности сторонников тех или иных партий и т.д. Но такие важные категории, как «благосостояние», «свобода», «равенст­во», «справедливость» невозможно выразить в каких бы то ни было количественных терминах. Здесь политический анализ требует воображения, своего рода способности «мысленного экс­перимента» по принципу «что было бы, если бы произошло то-то или если бы было предпринято то-то».

Поэтому очевидно, что политический анализ не может осно­вываться на одних только фактах, поскольку конкретные фак­ты приобретают значимость лишь в той мере, в какой их мож­но соотносить с целым, обеспечивающим теоретически обоснованный контекст для интерпретации фактов. В определен­ном смысле невозможно рассматривать политические институ­ты в отрыве от политической мысли, поскольку мысль и дейст­вие пронизывают друг друга. Задача политолога состоит в достижении самого тесного взаимодействия теории и эмпири­ческого начала, рефлексии и действия, интерпретации и прак­тической вовлеченности.

В социальной и политической сферах речь идет не только об объяснении вещей, но и об адекватном их понимании в смысле постижения. Объяснить социальный феномен — значит прежде всего «описать его», разложить на составные элементы, сосчи­тать, измерить, расставить в причинно-следственной последова­тельности, определить основные векторы его развития и т.д. Понимание же предполагает выявление глубинных движущих мо­тивов общественно-политических феноменов. Поэтому очевидно, что исследователь-гуманитарий вносит свой жизненный опыт в трак­товку изучаемых им явлений. Исследование человеческих дея­ний, познание истины в сфере человеческой культуры требуют внутреннего постижения, достигаемого с помощью иных средств, нежели наука, которая изучает неодушевленные предметы. Здесь воображение и научное знание действуют рука об руку. В этом смысле функции художника и ученого совпадают.

Можно сказать, что политический анализ — это не только на­учное исследование, но и в некотором роде искусство, требующее реконструкции не только рациональных, поддающихся количе­ственному исчислению, калькуляции мотивов, интересов людей, но также их иррациональных, подсознательных, неосознанных побуждений, которые не поддаются квантификации и математизации, другим методам естественных наук и требуют воображе­ния, интуиции, психологического проникновения и т.д. Поэто­му изображение мира политики в целом можно представить не как фотографирование, а как создание художественного портре­та. То, как художник изображает, это не точная фотография, а кон­цепция характера, его видение изображаемого объекта. Подобным же образом мир, который мы рисуем в наших политических рассуждениях, постигается, а не только воспринимается. В нашем изображении политической реальности мы скорее представляем наши политические доводы, нежели воспроизводим политичес­кую практику. Это по своей сущности субъективный образ. До­воды, образ, оценка — часть мира политики, так же как порт­рет, созданный художником, является частью мира последнего.

С методологией тесно связаны методы, которые включают про­цедуры и процессы, технические приемы и средства исследова­ния, анализа, проверки и оценки данных. Известный германский философ К. Ясперс не случайно настаивал на том, что всякая под­линная наука представляет собой знание, включающее знание о ме­тодах и границах этой науки.

Метод исследования (от греч.methodos — учение, теория, путь исследования или познания) — совокупность средств и при­емов, используемых исследователем при решении интересующих его проблем — от постановки задачи до интерпретации результа­тов. Метод исследования каждой научной дисциплины тесней­шим образом связан с ее методологией, которая диктует конкретные технические приемы, средства, инструментарий исследования.

Первоначально политическая наука обходилась довольно ог­раниченным исследовательским инструментарием, призванным анализировать прежде всего институциональные, нормативно-правовые, государственно-властные аспекты мира политического. Ар­сенал приемов и методов политических исследований существен­но расширился в 50-е годы, когда почти одновременно мировая политология обогатилась целым комплексом новых методологи­ческих подходов. Среди них следует назвать прежде всего бихе­виористский, системный, политико-культурный, сравнитель­ный и междисциплинарный типы анализа. В политической науке во все более растущей степени стали использовать мето­ды и приемы, заимствованные из культурной антропологии, со­циальной психологии, социологии и ряда естественных наук. В ито­ге политическая наука получила возможности для более всестороннего исследования массовых социально-политических движений, процессов и явлений.

В качестве метода могут выступать разного рода операции и приемы сбора, систематизации и классификации эмпиричес­ких фактов и материалов, которые во многом определяются ис­пользуемым исследователем методологическим подходом. Суще­ствует целый комплекс методов, имеющих для социальных и гуманитарных наук общенаучный характер. К ним относят­ся, в частности, сбор и обработка данных, квантификация, обобщение и систематизация, сравнение, анализ и синтез, дедукция и индукция, классификация или типологизация и т.д. Они базируются на посылке о единообразии, повторяемости и исчислимости элементов, составляющих в совокупности политические феномены.

Среди перечисленных методов значительное место занимают приемы квантификации, т.е. расчленение анализируемого мате­риала на то или иное количество элементов, которые легко мож­но количественно измерить и сопоставить как друг с другом, так и с другими элементами, чтобы выявить их истинную значимость для определения сущности и особенностей развития исследуемо­го феномена. Этот прием особенно эффективен при анализе ре­зультатов опросов общественного мнения, голосования на выбо­рах в те или иные органы власти и разного рода других явлений массового характера. В тесной связи с ним используются приемы опроса, интервьюирования, шкалирования. Квантификапия про­сто незаменима при так называемом контентанализе, построенном на выявлении и количественной обработке содержания различ­ных источников информации, в частности программ политиче­ских партий и движений, межгосударственных договоров, средств массовой информации и т.д.

В основе бихевиористского анализа лежит позитивистский подход, базирующийся на посылке о единообразии, повторяемо­сти и исчислимости элементов, составляющих в совокупности политические феномены. Этот тип анализа утвердился сначала в социальных и гуманитарных науках США, а затем и в других странах Запада в ходе так называемой бихевиористской или бихевиоральной революции, развернувшейся там в 50-е годы.

Бихевиористский подход концентрирует внимание прежде все­го на поведении отдельного индивида, группы, разного рода со­циальных, культурных, профессиональных и иных общностей. В политической науке он призван определить реальные параме­тры и причины политического поведения на массовом уровне и, соответственно, политических процессов и функционирования политических систем. Если традиционная политическая наука де­лала ударение на формально-юридическом анализе государствен­но-правовых и политических институтов, формальной структуре политической организации общества, то объектом анализа бихевистского анализа являются различные аспекты поведения лю­дей как участников политического процесса.

Для бихевиористского анализа характерно широкое использо­вание междисциплинарных методов, в частности математических и статистических и связанной с ними квантификации, а также при­емов, заимствованных из культурной антропологии, социальной психологии, социологии и т.д. Это дало возможность для более все­стороннего исследования массовых движений и широких социальных процессов, которые традиционной политологией либо отодви­гались на задний план, либо вовсе игнорировались.

В рамках бихевиористского анализа важнейшим инструмен­том выявления соотношения и состояния общественных умо­настроений, ориентации, установок, позиций широких масс людей по важнейшим политическим вопросам стали опросы об­щественного мнения. Развитие методологии опросов в совокупности с другими исследовательскими приемами и инстру­ментами бихевиоризма и неопозитивизма позволило выяснить многие вопросы о том, существуют ли особые признаки, при­сущие исключительно той или иной нации, и особые субкуль­туры, и если да, то в каком плане и в какой степени; имеют ли четкие ориентации в отношении политики социальные классы, функциональные группы и элиты, и какую роль в формирова­нии этих ориентации играет политическая социализация. Следует отметить, что западная политология добилась внуши­тельных успехов в исследовании процессов и механизмов функ­ционирования политических систем, институтов, партий, раз­личных ветвей, уровней и органов власти, политического и избирательного процесса, поведения избирателей, результа­тов голосований и т.д.

Важной особенностью бихевиоризма как одного из вариантов неопозитивизма является постулат о недопустимости в полито­логическом исследовании ценностного подхода. Его привержен­цы считают единственно верными лишь факты, которые либо экс­периментально подтверждены, либо получены с помощью формально-логических или математически формализованных методов естественных наук. По их мнению, политологи должны вывести за скобки морально-этические и ценностные вопросы и за­ниматься преимущественно описанием и анализом поведения уча­стников политического процесса; политическую науку следует от­делить от философии и теории, поставив при этом во главу угла фактологическое исследование.

Тем самым ненаучные выводы отвергаются как умозаключе­ния ценностного, мировоззренческого, идеологического характе­ра. Тезисы вроде «свобода предпочтительнее равенства», «госу­дарственное состояние лучше анархии» и т.д., предполагающие занятие говорящим определенной позиции, неприемлемы для пози­тивизма и бихевиоризма, поскольку их нельзя квантифицировать и верифицировать математическими или иными сциентистскими методами. Своего апогея этот подход, особенно в американской политической науке, получил в 50—60-х годах, когда бы­ло объявлено о смерти политической философии в качестве предмета академических исследований и конце идеологии.

Но в целом, при всей разработанности исследовательского ап­парата бихевиоризм оказался не способен охватить и раскрыть политические феномены и процессы во всей их полноте и мно­гообразии. Обнаружилось, что, оставаясь на почве исключи­тельно эмпирических фактов, абстрагируясь от ценностей, норм, теоретического и идеального начала, невозможно раскрывать ре­альное содержание политических феноменов. Как указывали несколько позже сами приверженцы бихевиоризма, он «породил значительное число псевдонаучных опытов», которые выпячи­вают форму, а не сущность исследуемой проблемы. Поэтому не­удивительно, что в 70-х годах многие западные политологи ста­ли говорить о «смерти» позитивизма и бихевиоризма, о том, что они стали «реликтами прошлого». Результатом подобных умона­строений явились появление в социальных и гуманитарных науках Запада новейших течений постбихевиоризма и постпози­тивизма, возрождение интереса к политической теории и фило­софии, ценностным и идеальным началам в политике.

Разработанный в 30-х годах представителями естественных наук системный анализ стал достоянием социальных и гумани­тарных наук в 50-х годах. Здесь следует назвать прежде всего ра боту физиолога У. Кэннона «Мудрость тела», опубликованную еще в 1932 г. и сыгравшую большую роль во внедрении систем­ного анализа в социальные науки. Важное значение имели ис­следования Л. Берталанфи по биологии и общему системному ана­лизу. Политологи же, хотя прямо не обращались к этим работам, тем не менее не могли не испытать их влияние через широко из­вестные работы Т. Парсонса, Дж. Хоманса, Р. Мертона и других исследователей, которые в 40— 50-х годах стали широко ис­пользовать достижения системников в социологии и экономиче­ской науке. Именно благодаря этим достижениям им удалось раз­работать теорию структурно-функционального анализа, ставшую одним из важнейших методологических подходов в изучении об­щества после Второй мировой войны.

С точки зрения системного анализа любые человеческие со­общества можно рассматривать как более или менее постоянные образования, функционирующие в рамках более широкой среды. Они характеризуются как целостные системы, состоящие из оп­ределенного комплекса взаимозависимых элементов, которые можно вычленять и анализировать. Системы имеют более или ме­нее четко очерченные границы, отделяющие их от окружающей среды, причем существуют тенденция к некоему равновесию. В 50— 60-х годах в плане внедрения системного подхода в политологи­ческие исследования были предприняты заметные усилия. Здесь можно назвать, в частности, работы К. Эрроу, Э. Доунса, Д. Блэка, Дж. Бьюкенена, Г. Тэллока и др. Особенно большую роль в внедрении системного подхода в политическую науку сыграли американские исследователи Д. Истон, К. Дойч, Г. Олмонд. Суть подхода состоит в том, что мир политического изуча­ется как комплекс элементов, образующих целостную систему в ее связи со средой — гражданским обществом и экономико-хозяйственной системой.

Симптоматично, что само понятие «политическая система» стало возможным с введением в политическую науку системно­го подхода. Необходимость его использования в политической на­уке определяется прежде всего сложностью, многообразием и многосложностью самого мира политического. Это обусловли­вает то, что политология по самой своей природе — междисциплинарная наука, которая широко использует междисциплинар­ные методы исследования. Наиболее выпукло и обозримо этот факт проявляется при системном анализе, предполагающем всесторон­нее изучение политических феноменов, используя методы, ин­струменты, системы аргументации и т.д. других социальных, гу­манитарных и отчасти естественных наук. Системный подход предполагает стандартизацию и унификацию научных понятий, систематизацию и упорядочение знаний о политических фено­менах и реальностях.

Для любой системы, в том числе политической, характерны три основополагающих измерения: ставшее или реально суще­ствующее, проявляющееся в структуре; действование, поведение или функция; становление или эволюция. В идеале системный анализ должен охватить все три измерения в совокупности. Од­нако в реальной исследовательской практике главное внимание системники концентрируют на первых двух аспектах, отодвигая на задний план третий. Это и объяснимо, если учесть, что сис­темный анализ наиболее эффективен там, где существует некое равновесие, факты определились, приобрели более или менее за­вершенные очертания, их можно систематизировать, свести к количественным параметрам, легко поддающимся измерению статистическими и математическими методами.

Важно отметить и то, что приверженцы системного подхода могут избрать разные углы зрения, соответственно будут отли­чаться результаты их изысканий. Так, если один из основопо­ложников структурно-функционального подхода Т. Парсонс кон­центрировал внимание на диалектической взаимосвязи между структурой и функциями составных элементов социальных си­стем, то Д. Истон поставил своей целью анализ механизма об­ратной связи между результатами политики, поддержкой боль­шинством населения политической системы и требованиями к ней. В системном анализе выделяются понятия «вход» и «вы­ход». На «входе» политической системы решающее значение имеют такие компоненты, как политическая социализация, вычле­нение и формулирование интересов, их представительство в политике, политическая коммуникация. На «выходе» мы име­ем определение правил или законов, программ, политических кур­сов, их применение и контроль за их соблюдением. Очевидно, что системный анализ позволяет исследовать политические феноме­ны во всей их сложности и взаимопереплетенности, учитывая как социальные основания политики, так и обратное влияние послед­ней на социальные реальности.

Важным средством в руках политолога является политико-культурный подход, призванный объять социокультурное и поли­тико-культурное измерения политики. Он позволяет преодолеть формально-юридическое понимание политики, традиционный подход к политике в терминах политической системы, государ­ственно-правовых институтов и т.д. Обосновывая необходимость отказа от формально-правового подхода к политике, один из зачинателей концепции политической культуры Г. Алмонд пред­лагал разграничить два уровня исследования политической си­стемы: институциональный и ориентационный. Если первый уровень концентрирует внимание на исследовании институцио­нальной структуры политической системы, то второй уровень предусматривает изучение ориентации людей на эту систему и ин­ституты. Комплекс этих ориентации, включающих когнитивные (познавательные), аффективные (эмоциональные) и ценностные, и был назван политической культурой. Тем самым субъектив­ный аспект политического поднимался до уровня значимости ин­ституциональной структуры.

Политико-культурный подход дает возможность определить, почему одинаковые по своей форме социально-политические ин­ституты действуют по-разному в разных странах или же в силу каких причин те или иные институты оказываются дееспособ­ными в одних странах и совершенно неприемлемыми в других. Он позволяет проникнуть вглубь — от явленного, поверхностно­го и одномерного видения политической системы и ее институ­тов, их деятельности и т.д., нащупать глубоко запрятанные кор­ни национальных мифов, традиций, представлений и т.д., существующих в сознании всех членов общества от главы госу­дарства до маргинала. Достоинством политико-культурного под­хода является то, что он интегрирует в себя социологию, социокультурологию, национальную психологию и новейшие методы исследования социальных и политических установок людей в единый междисциплинарный подход. Это дает возможность пол­нее и глубже понять реальные механизмы и закономерности ре­ализации политических процессов. Эти моменты особенно важ­но подчеркнуть с учетом того, что одной из важнейших проблем, которой занимается политология, является политическая куль­тура, включающая в себя разного рода ориентации, установки, национальные мифы, стереотипы и т.д.

Немаловажное место в арсенале политических исследований занимает междисциплинарный анализ. Его необходимость опре­деляется прежде всего тем, что сама политология представляет собой научную дисциплину, располагающуюся на стыке целого ряда других социальных и гуманитарных наук. Отдельные эле­менты междисциплинарного подхода в политической науке ста­ли использоваться уже в XIX в. в рамках разработки методоло­гии и новых методов формально-правового, юридического, исторического и сравнительного анализа. Достоянием социаль­ных и гуманитарных наук, в том числе и политологии, станови­лись ряд исследовательских методов, приемов и понятий, выра­ботанных в естественных науках. Показательно, что определенные аспекты социальной и политической действительности стали описываться и анализироваться с помощью таких заимствован­ных из естественных наук понятий, как «прогресс», «эволюция», «организм», «порядок» и др.

Особенно широкий размах использование методов и приемов других научных дисциплин в политической науке получило в XX в. Уже в первые десятилетия века известные политичес­кие ученые Запада Дж.Уоллес, Г.Ласки, Г.Ласуэлл поставили во­прос о значимости исследования социокультурных, религиозных, психологических факторов, неосознанных и подсознательных мотивов в политическом поведении людей. С этой целью были предприняты попытки применить в политологических исследо­ваниях методы, заимствованные из экспериментальной психоло­гии и психоанализа, а также эмпирической социологии. В тот же период многими политологами была осознана необходимость использования в своих исследованиях методов экономической на­уки, истории, антропологии, психологии. Политологи стали ши­роко привлекать также математические, статистические и коли­чественные методы исследования.

В 50-е годы, как уже говорилось, почти одновременно мировая политология обогатилась целым комплексом новых методологи­ческих и концептуальных подходов, методов и приемов иссле­дования. В политологии приобретали популярность антрополо­гические, социально-психологические, культурологические концепции; теории и методы исторической социологии и соци­ологии в собственном смысле слова. В результате политическая наука оказалась на перекрестке «междисциплинарного» дви­жения, охватившего почти все общественные науки. Она полу­чила благоприятные возможности для более всестороннего иссле­дования массовых движений и широких социальных процессов, которые традиционной политологией либо отодвигались на зад­ний план, либо вовсе игнорировались.

При этом следует отметить, что в политической науке наря­ду с чисто формализованными методами и приемами широко ис­пользуются также обыкновенное наблюдение за происходящи­ми событиями, личный опыт исследователя, сбор информации в повседневной жизненной практике, собственная интуиция и т.д., призванные определить прежде всего эмпирические аспек­ты и параметры изучаемых феноменов и процессов. В то же вре­мя большинство типов или форм политического анализа предполагает использование различных идей, концепций, теорий, которые позволяют выявить мировоззренческое, концептуальное и цен­ностное измерение мира политического.

Большое значение с точки зрения профессионализации поли­тической науки имела также разработка ее понятийно-категори­ального аппарата. Понятия и категории, обозначая те или иные явления, призваны выделять особенности, признаки, сущностные характеристики реального мира. Например, атомы, протоны, нейтроны и т.д. в физике, реальное и идеальное, сущее и должное, бытие и сознание в философии и т.д. Абстрагируясь от конкретных феноменов, событий, ситуаций, процессов, поня­тия и категории указывают на общие свойства, характерные для целой группы вещей и явлений. Они должны обладать единооб­разным содержанием и указывать исследователям на одни и те же или сходные признаки. Понятийно-категориальный хаос в любой научной дисциплине недопустим, поскольку в таком слу­чае она не будет в должной мере способна выполнять стоящие перед ней задачи по накоплению, систематизации, интерпрета­ции и трансмиссии научного знания. Поэтому каждая научная дисциплина неизбежно сталкивается с проблемой создания соб­ственного понятийно-категориального аппарата.

Следует подчеркнуть, что при разработке понятий и катего­рий в политической науке, равно как и в других социальных и гу­манитарных науках, существенную роль играет абстракция. Особенно отчетливо она проявляется в понятиях, которые, отра­жая явления, не связанные с определенным контекстом, с кон­кретными местом и временем, характеризуются различной сте­пенью всеобщности. К таким понятиям относятся, например, война, государство, власть, нация, конституция, которые выражают общие для обозначаемых ими феноменов качественные характе­ристики, а не конкретные признаки, присущие, скажем, не пелопоннесской или тридцатлетней войне, а войне вообще, не конкретно взятому российскому или французскому государству, а государству вообще и т.д. Задача понятий и категорий состо­ит в том, чтобы упростить реальность для целей исследования, при атом не искажая ее сути.

Осмыслить, объяснить и предсказать события можно, толь­ко определив отношения между различными понятиями. Теоре­тические суждения систематизируются и организуются в соот­ветствии с избранным теоретиком углом зрения и понятийным аппаратом. Более того, идеи, теории, постулаты, принципы, со­ставляющие ткань политической науки, возможны лишь как ре­зультат группирования понятий в суждения или утверждения. Сами теоретические суждения могут в той или иной степени от­личаться друг от друга по форме. Существует множество аргу­ментов как за, так и против различных форм. Это вполне есте­ственно, если учесть, что для поисков правильных ответов на поставленные вопросы необходимы соответствующие параметры и критерии их оценок. Поэтому естественно, что в задачу поли­тической науки входят разработка и осмысление содержания конкретных политических понятий.

Члены Венского кружка — основатели школы логического по­зитивизма — считали, что почти все проблем в обществе порождены неопределенностью понятий, терминов, слов и т.д. И дей­ствительно, для адекватного профессионального изучения мира политического, политических феноменов необходимо опреде­лить, вычленить и уточнить языковые формы, категории и по­нятия политологии. Политика зачастую представляет собой не столь­ко четко очерченную, раз и навсегда фиксированную сферу, сколько то, что сами люди считают политикой, хотя ее и нель­зя рассматривать всецело как результат некоего вербального про­извола. Это вполне естественно, особенно если учесть, что власть и политика отражают человеческие отношения и представления об этих отношениях, которые подвержены изменениям.

С данной точки зрения немаловажное значение приобретает правильная трактовка основополагающих понятий и категорий политической науки, соответствующая национально-культур­ным и общественно-историческим реальностям. Возьмем, на­пример, понятие «демократия». Если проанализировать базовые признаки античной и современных форм демократии, то между ними обнаруживаются далеко идущие качественные различия. В современном мире базовые демократические ценности и прин­ципы получили практическое воплощение в разнообразных политических режимах, соответствующих национально-культурным, историческим и иным традициям различных стран и народов. Это верно применительно к большинству понятий политической науки, таким как либерализм, консерватизм, радикализм, поли­тическая система, государство, власть и др., содержание кото­рых в соответствии с изменившимися социальными и политиче­скими реальностями в процессе исторического развития подвергались существенным изменениям. В то же время необхо­димо отметить, что любой политический феномен, например власть, взятый сам по себе, невозможно сколько-нибудь четко фик­сировать в понятиях, взятых изолированно от других феноменов. Чтобы выявить ее сущность, необходимо определить содержание понятия «государство», а его в свою очередь нельзя выяснить, не выявив то, какое именно содержание мы вкладываем в поня­тие «политическое», и т.д.

Политические понятия формируются и развиваются в связи с историческими реальностями и самым тесным образом связа­ны с системой общенаучных категорий и понятий эпохи. Более того, именно используемые категории и понятия могут помочь определить период (по крайней мере, нижние хронологические границы) возникновения той или иной политической доктрины.

Если, например, понятия «полис», «политика», «демократия» и т.д. возникли в эпоху античности, то такие понятия, как «суверени­тет», «радикализм», вошли в обиход в Новое время. Многие биологические метафоры, характерные для политической науки XIX — начала XX в., ассоциировались с идеей органического госу­дарства. А популярные ныне термины, такие как «системный ана­лиз», «политический процесс», «модель», связаны с механисти­ческой концепцией государства, которая, в свою очередь, связана с физикой и технологией. Такие термины, как «установки», «перекрестное давление», «взаимодействие», «правила игры», за­имствованы из прикладной социологии, основанной на позити­визме.

Понятия «правые» и «левые», «консерватизм», «либера­лизм» и «радикализм» получили хождение в социальных и гу­манитарных науках в XIX в. С тех пор в перипетиях бурных XIX и XX столетий вкладываемое в них содержание претерпело су­щественные, а в некоторых отношениях радикальные изменения. Ряд важнейших их функций подверглись инверсии: некогда консервативные идеи приобрели либеральное значение, и наобо­рот, отдельные либеральные идеи — консервативное значение. Например, в настоящее время уже потерял убедительность прин­цип, согласно которому индивидуалистические ценности жест­ко привязывались к правому флангу идейно-политического спе­ктра, а коллективистские ценности — к его левому флангу. В свете всего сказанного нуждаются в переосмыслении и более четком толковании с учетом нынешних реальностей понятия «ле­вые», «правые», «консерватизм», «либерализм» и т.д. Поэтому очевидно, что определение того или иного течения политической мысли как некоторого комплекса неизменных и однозначно трактуемых идей, концепций и доктрин может лишь исказить его действительную сущность, поскольку одни и те же идеи и концепции в разные исторические периоды и в различных со­циально-экономических и политических контекстах могут быть интерпретированы и использованы по-разному для достижения разных целей.

Немаловажную проблему для политической науки составля­ют неоднозначность и полисемичность (или многозначность) многих понятий, категорий и терминов. «Один человек,— писал Т. Гоббс,— называет мудростью то, что другой называет стра­хом, один называет жестокостью то, что другой называет спра­ведливостью, один мотовством то, что другой — великодушием, один серьезностью то, что другой — тупостью». Здесь сложность состоит не только в множестве значений каждого отдельного взятого слова, но и в возможности смешения этих зна­чений, неясности, какое значение в данный момент подразуме­вается. Это можно продемонстрировать на примере понятия «идеология», с которым связаны самые разные смысловые ассо­циации: идея, доктрина, теория, наука, вера, притворство, цен­ность, убеждение, миф, утопия, истина, познание, классовый ин­терес. То же самое можно сказать о других основополагающих понятиях и категориях политологии, таких как «власть», «по­литика», «свобода», «права человека». Помимо многозначности, полисемии тех или иных понятий проблема состоит также в фе­номене синонимии, поскольку разные понятия могут означать одно и то же. Поэтому сами понятия «власть», «свобода», «демокра­тия», «равенство» и т.д. нуждаются в тщательном исследовании, в установлении того, какое именно в них вкладывается конкрет­ное содержание в конкретном контексте.

Поэтому перед политическим ученым неизменно возникает проблема, состоящая в том, чтобы разобраться и сориентировать­ся в разнобое, разночтении определений и формулировок различ­ных категорий политологического исследования.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Контрольные вопросы
1. Что вы понимаете под политической наукой?

2. Каковы предмет, круг тем и проблем, изучаемых политической наукой?

3. Каковы ее место и роль среди других социальных и гуманитар­ных наук?

4. Чем отличаются друг от друга социология, политическая соци­ология и политическая наука?

5. В чем отличие между историей и политологией?

6. Какое содержание вкладывается в понятие «методология»?

7. Какую роль она играет в политическом исследовании?

8. Назовите и охарактеризуйте основные методы политического ис­следования.
Глава 3 ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО: ПОЛИТОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТ
Политика, ее сущность, характер, формы функционирования, реали­зации в значительной мере детерминируются факторами, процессами и событиями, разворачивающимися в гражданском обществе. Поэтому для выявления сущности политического в целом, политических феноменов и процессов необходимо определить тип общества, тех социологических оснований и условий, на которых они разворачиваются. Гражданское об­щество представляет собой одну из ключевых категорий современного обществознания. Не является исключением и политология.

Что же такое гражданское общество и какое оно занимает место в об­щественно-политической системе? В трактовке этой сложной и многопла­новой проблемы существует довольно большой разброс мнений и оценок как в западной, так и в отечественной литературе. Дискуссионным остает­ся вопрос о происхождении, исторических судьбах и хронологических рам­ках гражданского общества. На правом фланге, преимущественно у либертаристов, оно понимается сугубо позитивно, как своего рода синоним рыночных или других форм «частной» жизни, которые считаются совершен­ными уже в силу того, что они противостоят государственной власти.

Ортодоксальные левые в целом негативно относятся к разделению граж­данского общества и государства, полагая, что это затемняет основопо­лагающие проблемы частной собственности, классового разделения и классовой борьбы. Часть исследователей придерживаются того мнения, что сама идея гражданского общества как независимого от государства образования верна лишь применительно к ранней «либеральной» стадии развития капитализма. В подтверждение этого тезиса приводится тот до­вод, что в современных условиях границы между гражданским обществом и государством практически стерлись, что государство, по сути дела, вмешивается в решение всех фундаментальных экономических и социаль­ных проблем. Представители либеральной и умеренно-консервативной тра­диций вслед за Гегелем рассматривают гражданское общество и право­вое государство как две стороны одной и той же медали. Известно также мнение, которое отождествляет гражданское общество с человеческим об­ществом вообще. Его сторонники убеждены в существовании гражданского общества при первобытно-общинном строе, античности, феодализме, капитализме и социализме. Мысль о том, что общество как таковое воз­никло и развивалось вместе с государством, сама по себе верная и не под­лежит сомнению.

Но здесь мы имеем смешение общества как основной формы самоорганизации людей вообще и «гражданского общества» как исторического феномена, возникшего на определенном этапе развития челове­ческого общества, прежде всего западной цивилизации.
Истоки гражданского общества
Говорить о гражданском обществе в современном понимании этого слова можно лишь с момента появления гражданина как самостоятельного, сознающего себя таковым, индивидуального члена общества, наделенного определенным комплексом прав и сво­бод и в то же время несущего перед обществом моральную или иную ответственность за все свои действия.

Путь западной цивилизации к гражданскому обществу был отмечен острыми и длительными социальными, политическими и идеологическими коллизиями, включая серию широкомас­штабных политических революций. Это был процесс не только экономической, социальной и политической, но также социокультурной, духовной и морально-этической трансформации. Об этом свидетельствуют как перипетии формирования и развития само­го гражданского общества, так и история разработки концепции гражданского общества в западной общественно-политической мысли.

Понятие «гражданское общество» восходит своими корнями к периоду античности. При этом прежде всего следует обратить внимание на тот факт, что у античных мыслителей понятия «граж­данское общество», «политическое сообщество» и «государство» выступали в качестве синонимов и взаимозаменяемых терминов. Это«polls» и«politea» у древних греков,«res publica» и«societas civilis» у древних римлян. Они охватывали все важнейшие сферы жизни людей. Например, для греческого полиса было ха­рактерно тесное слияние гражданского коллектива с государст­вом.

Гражданам полиса было чужда идея неприкосновенности ча­стной сферы. Приверженность духу гражданского коллективиз­ма выражалась в том, что общие интересы полиса сливались с ча­стными интересами отдельных граждан, а в случае их столкновения приоритет бесспорно отдавался первым. Констати­руя этот факт, Аристотель подчеркивал: «даже если для одного человека благом является то же самое, что для государства, более важным и более полным представляется все-таки благо государства, достижение его и сохранение». «Желанно, разуме­ется, и (благо) одного человека, но прекраснее и божественней благо народа и государства» — утверждал он в «Никомаховой этике».

Здесь Аристотель, по сути дела, констатировал тот факт, что жизнь отдельного человека и экономически, и политически, и социально определялась его принадлежностью к полису как к основополагающей реальности. Иначе и не могло быть, посколь­ку государству-полису придавалось самодовлеющее значение. С этой точки зрения большой интерес представляет позиция Аристотеля, изложенная им в «Политике». Он, в частности, ут­верждал, что «государство принадлежит тому, что существу­ет по природе». Развивая эту мысль дальше, Аристотель писал: «Первичным по природе является государство по сравнению с се­мьей и каждым из нас: ведь необходимо, чтобы целое предше­ствовало части… Государство существует по природе и по природе предшествует каждому человеку, поскольку последний, оказавшись в изолированном состоянии, не является сущест­вом самодовлеющим, его отношение к государству такое же, как отношение любой части к своему целому».

Очевидно, что Аристотель не оставляет человеку места вне го­сударства. «Тот, кто не способен вступить в общение или, считая себя существом самодовлеющим,— утверждал он,— не чувствует потребности ни в чем, уже не составляет элемен­та государства, становясь либо животным, либо божеством». Человек, сколь бы значительным он ни был, всецело зависел от государства-полиса; имело место тождество частного и общест­венного. Показательно, что однокорневое древнегреческое при­лагательное переводится как «гражданский», «общественный».

Поэтому знаменитый афоризм Аристотеля оZoon politikon не случайно на современные языки переводится по-разному: «чело­век — существо политическое», «человек — существо общественное», «существо, живущее в полисе». Этот «политический чело­век» не мыслил себя вне экономической, социальной, религиозной и иных сфер. Основополагающие аспекты жизни человек антич­ности и средневековья воспринимал в их целостности, не делая различий между государством и гражданским состоянием, фак­тами и ценностями, реальным и идеальным. Миросозерцание лю­дей характеризовалось целостностью и нерасчлененностью на от­дельные сферы. Также они воспринимали свое социальное окружение. Хотя это отнюдь не говорило о гармоничности жиз­ни или отсутствии в ней противоречий и конфликтов.

Очевидно, что понятие «полис», которое, как правило, в рус­ском переводе обозначается термином «государство», никоим образом не предполагает противопоставление государства и об­щества, такое разграничение чуждо античной философской мыс­ли. Здесь само общество, все его сферы пронизаны политическим, государственным началом. У античных мыслителей речь идет об обществе-государстве как единой целостности. Фактически су­ществовали понятие права, предшествующее политическому строю и стоящее вне его, идея прав личности, призванная поста­вить четкие границы государственной власти. Конфликт между отдельным индивидом и государством еще не обнаруживается в то время именно потому, что мысль противопоставить их друг дру­гу не получила признания.

Современным эквивалентом понятия «полис» корректнее считать не государство, а страну, сообщество или какое-либо иное понятие, адекватно выражающее реальное содержание этого ис­торического феномена. Поэтому вполне естественно, что в антич­ности (и в средневековье, поскольку в рассматриваемом смысле вплоть до Нового времени не произошло существенных измене­ний) все знания о социальном мире, в том числе о полисе, по­нимаемом как общество-государство, были едины и нераздели­мы.

Переход к Новому времени ознаменовался созданием граж­данского общества и соответственно выявлением отличий меж­ду ним и сугубо государственными институтами. В основе этого процесса лежал целый комплекс факторов, таких как утверж­дение идеи личности с особыми неотъемлемыми правами и сво­бодами, а также интересами, которые могут не совпадать с ин­тересами общества; растущее осознание факта существования конфликтов и противоречий между обществом и государством; постепенное вызревание институтов, ценностей и идей граж­данского общества, а также мира политического как самостоя­тельных подсистем человеческого социума.

Мыслители Нового времени, открыв личность, вмете с тем осо­знали непреложный факт вечной антиномии между личностью и обществом. Отвергается античная и средневековая идея тож­дества частного и общественного, утверждается идея первично­сти общества по отношению к государству. Все это в конечном итоге способствовало формированию идеи гражданского общества и мира политического как самостоятельных подсистем челове­ческого социума. Она окончательно утвердилась во второй поло­вине XVIII—XIX в. в процессе формирования капиталистической системы с ее основополагающими атрибутами — частной собст­венностью, рыночной экономикой, представительно-парламент­ской демократией и правовым государством, разграничением между социальной и политической сферами, экономическими, социальными и политическими функциями.

В итоге традиционная концепция гражданского общества-государтва стала подвергаться эрозии и соответственно пересмот­ру. Это все более отчетливо стало обнаруживаться в традиции, представленной Дж. Локком, А. Фергюсоном, С. Пуфендорфом, И. Кантом, физиократами. Как утверждал, например, Дж. Локк, общество предшествует государству, оно существует «по приро­де», а государство представляет собой некое «новое тело». Если оно каким-либо образом уничтожается, то общество сохраняет­ся со всеми своими естественными законами и праваим. Даль­нейшее развитие эта идея получила в Декларации независимо­сти Соединенных Штатов 1776 г., программном документе Великой французской революции 1789 г.— Декларации прав че­ловека и гражданина, работах представителей классического либерализма, а затем в различных течениях общественно-поли­тической мысли XIX—XX вв.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Гражданское общество: сущность и важнейшие структурные элементы
Суть идеи гражданского общества, как можно убедиться из изложенного выше, состоит в признании дуализма общества и государства, индивидуального и коллективного начал. Причем такой дуализм характерен главным образом для общественно-по­литической системы, отождествляемой с капитализмом, полити­ческой демократией и правовым государством. Здесь, как в це­лостном социуме, выделяются следующие взаимосвязанные и взаимозависимые подсистемы: производственная (или эконо­мико-хозяйственная), социальная, духовная и политическая. Производственная подсистема обеспечивает материальную ин­фраструктуру, а политическая — механизм реализации общей воли и общего интереса всех основных составных элементов си­стемы в целом. Социальная и духовная сферы в совокупности со­ставляют гражданское общество, которое также можно обозна­чить как единую подсистему.

С идеально типологической точки зрения гражданское обще­ство — это своего рода социальное и социокультурное простран­ство, в котором люди связаны и взаимодействуют между собой в качестве независимых как друг от друга, так и от государст­ва индивидов. Именно в гражданском обществе обеспечиваются самые различные формы плюрализма — от сугубо социального до конфессионального и этнонационального. Это арена деятель­ности частных лиц, классов, групп, корпораций, сословий, ин­ститутов, которая регулируется гражданским правом и прямо не зависит от государства. Как отмечал Г.В.Ф. Гегель, многочислен­ные составляющие общества зачастую несопоставимы, неустой­чивы и подвержены серьезным конфликтам. Оно напоминает по­ле боя, где сталкиваются частные интересы, причем чрезмерное развитие одних элементов гражданского общества может приве­сти к подавлению других его элементов.

Иначе говоря, гражданское общество представляет собой форму самоорганизации людей, включающую разного рода до­бровольно сформировавшиеся негосударственные социальные, эко­номические, профессиональные, образовательные, религиозные, культурные и иные институты, организации, объединения, со­юзы. Это система обеспечения жизнедеятельности социальной, социокультурной и духовной сфер, их производства и воспроиз­водства, система самостоятельных и независимых от государст­ва общественных институтов и отношений, которые призваны обес­печить условия для социализации и самореализации отдельных индивидов и коллективов, реализации частных интересов и по­требностей, будь то индивидуальные или коллективные. Вступая в систему общественных отношений, отдельный индивид от­нюдь не утрачивает своего личностного начала, своей безуслов­ной значимости. С нравственной точки зрения личность не долж­на превратиться в простое средство, для которого высшей целью является общество, государство или иное коллективное образо­вание.

Общество — прежде всего союз личностей, и вне этих послед­них оно лишено всякого смысла. Качество общества зависит от качеств составляющих его личностей, налагающих печать сво­ей воли, своих устремлений, нравственных ориентиров на фор­мы общественной жизни. Здесь возможно одно из двух: либо ре­жим всеобщего принудительного согласия, исключающий какое-либо отклонение от намеченного плана жизни общества, либо условия для полного проявления творческих потенций каждого индивида, противоречий и конфликтов, без чего нельзя представить себе сам животворящий дух истории. Естественно, что формирование гражданского общества неразрывно связано с формированием идеи индивидуальной свободы, самоценности каждой отдельно взятой личности.

С этой точки зрения основополагающее значение имели фор­мирование и утверждение в Новое время идеи о прирожденных, неотчуждаемых правах каждого человека на жизнь, свободу и стремление к счастью. Неудивительно, что мыслители Нового времени объявили потерявшими силу все формы наследственной власти и сословных привилегий. Они поставили на первое место свободу и естественные способности отдельного индивида как самостоятельной, независимой единицы социального действия. Коль скоро основополагающая доминанта гражданского общества — от­дельно взятая личность, то его несущими конструкциями явля­ются все те институты, организации и группы, которые призва­ны содействовать всесторонней реализации личности, ее потенций, интересов, целей, устремлений. Эти институты и ассоциации служат для отдельного индивида источниками власти и влияния. Разумеется, в данном аспекте основополагающая роль централь­ной ячейки общественного организма, источника влияния и ав­торитета сохраняется за семьей.

Немаловажную роль играют родственные связи, соседские об­щины, профессиональные организации, творческие научные и образовательные институты, трудовые коллективы, сословия, социальные слои, классы и т.д., с которыми люди так или ина­че отождествляют себя. Важной единицей социального действия в гражданском обществе является группа. Как отмечал Н.Смелзер, «группой называется совокупность людей, которые взаимо­действуют друг с другом определенным образом, чувствуют свою принадлежность к данной группе и воспринимаются другими как члены этой группы».

Существуют множество групп по роли, предназначению и функциям. Их можно типологизировать как первичные и вто­ричные. Первичная группа состоит из небольшого числа людей, вступающих в прямое и непосредственное взаимодействие, бази­рующееся на их индивидуальных особенностях. Примером такой группы является семья или любая группа друзей, сподвижников, соплеменников, между которыми сложились более или менее глу­бокие эмоциональные отношения. Объединяющим началом для вторичной группы являются не столько эмоциональные отношения, сколько достижение определенной цели. Типичный пример такой группы — бригада рабочих, созданная для выполнения чет­ко сформулированной цели.

Очевидная характеристика группы — функциональная вза­имозависимость составляющих ее членов. Группа существует и функционирует в силу разделяемых всеми ее членами интере­сов, целей, установок, ценностей, что в свою очередь предпола­гает взаимную зависимость ее членов друг от друга в деле реа­лизации совместных целей и интересов. Чем очевиднее и определеннее эти цели и интересы, тем выше жизнеспособность и функциональная эффективность группы. Спаянность группы обеспечивается тем, что поведение всех ее членов регулируется определенным комплексом норм и правил, нарушение которых чревато далеко идущими последствиями вплоть до распада дан­ной группы. Одной из наиболее институционализированных форм группы являются заинтересованные группы, представля­ющие собой разного рода организации или ассоциации рабочих, фермеров, предпринимателей, представителей различных про­фессий (например, врачей, адвокатов, инженеров и т.д.), церковные, женские, молодежные и иные общественные органи­зации, объединенные общностью интересов. Заинтересованные группы и организации представляют отдельному индивиду не­обходимое поле для реализации его возможностей и потребнос­тей. Они отражают разнообразие экономических, этнических, ре­лигиозных, региональных, демографических, профессиональных и иных интересов.

В результате социальная жизнь оказывается ареной столкно­вений и сотрудничества конкурирующих друг с другом групп, всту­пающих в разного рода союзы, коалиции, компромиссы, согла­шения. Это помогает группам уравновешивать друг друга, удерживая всю социальную и политическую систему в своеобраз­ном равновесии, препятствуя резкому сдвигу общественно-поли­тической оси влево или вправо. Все эти институты, организации и центры служат в качестве опор и своеобразных референтных групп для отдельной личности в его взаимоотношениях с госу­дарством. В значительной мере степень независимости граждан от государства, степень демократичности общественно-политиче­ской системы пропорциональна степени полицентричности рас­пределения власти в обществе.

Гражданское общество, вычлененное из человеческого соци­ума в качестве самоосознанной и самостоятельной сущности, при­дает ему новое качество. Все его подсистемы пронизаны единым комплексом основополагающих, или осевых принципов, ценно­стей, установок и ориентации. Такое понимание уже само по се­бе означает, что каждая из названных ранее подсистем может со­храниться и функционировать лишь при том условии, что все остальные подсистемы также исправно выполняют свои функции. Наличие тесной, неразрывной взаимосвязи между подсистема­ми наглядно обнаруживается на примере стран бывшего СССР, в том числе России, которые в процессе преобразования тотали­тарных структур на путях демократизации зачастую сталкива­ются с неразрешимыми проблемами.

На каждом шагу выясняется, что для успешного проведения экономических реформ важно не только декларировать лозунги о ликвидации созданной тоталитарным государством распреде­лительной системы материальных благ, но и создавать реальные механизмы социальной защиты трудящихся, учащейся молоде­жи, неимущих слоев населения и т.д. А это невозможно реали­зовать без широкомасштабных структурных политических реформ. Реформы же, направленные на демократизацию властных струк­тур, остаются лишь декларациями и благими пожеланиями, когда они не подкреплены реальными сдвигами в экономичес­кой и социальной сферах. Поэтому очевидно, что рыночная эко­номика, гражданское общество и политическая демократия ос­танутся несбыточными утопическими прожектами, пока не появится четкое осознание того, что они предполагают и прони­зывают друг друга и просто не могут существовать отдельно.

При всем сказанном гражданское общество нельзя представ­лять как промежуточное звено, некую прокладку между сферой производства и сферой политической. Оно органически прони­кает в сферу как политического, так и экономики. С определен­ными оговорками можно сказать, что гражданское общество и правовое государство в свою очередь предполагают определен­ный тип экономики, основанный на частной собственности и си­стеме свободного рынка (применительно к современному обще­ству, возможно, на принципах свободы экономического выбора). Более того, можно сказать, что экономика, если абстрагиро­ваться от ее инфраструктурных и чисто технико-экономических аспектов, является частью гражданского общества.

Обратившись к схеме, приведенной в гл. 1, мы можем убе­диться в том, что исключение любой из ее вершин ведет к отпа­дению от нее половины, а исключение оси АВ вообще лишает ее смысла. Если взять данную конфигурацию за основу, то сам со­бой снимается пресловутый вопрос о том, определяет ли базис надстройку или, наоборот, надстройка — базис. В силу своей не­разрывной взаимосвязанности все подсистемы детерминируют друг друга.

Сказанное надо понимать не в смысле замены одной разно­видности детерминизма другой его разновидностью. Разумеется, отказ от экономического детерминизма отнюдь не означает игнорирование фактора экономики в важнейших сферах общест­венной жизни, в том числе и сфере политической. Речь идет о том, что экономическая деятельность во всех ее проявлениях есть функ­ция конкретных людей, составляющих гражданское общество. В определенном смысле можно сказать, что каковы эти люди, ка­ково гражданское общество, такова и экономика. Например, экономический рост стал интегральной частью демократическо­го процесса. Но он зависит от состояния здоровья общества, его умонастроений, морально-этических ориентиров, социальных установок, интеллектуальной атмосферы и т.д. Можно сказать, что экономика и политика есть функции гражданского общест­ва. В этом контексте экономическая свобода и политическая свобода суть формы проявления более фундаментальной свобо­ды индивида в обществе как самоценной и самодостаточной личности.

Показателем единства всех подсистем человеческого социу­ма является также существование комплекса так называемых про­межуточных институтов, которые выступают в качестве несущих конструкций одновременно и самого гражданского общества, и мира политического. Речь идет, например, о политических пар­тиях, организациях, объединениях, средствах массовой инфор­мации, анализу которых посвящаются специальные главы.

Следует учесть также то, что гражданское общество — это не только определенный комплекс институтов, но и система отно­шений. В этом качестве оно есть духовное, социокультурное и политико-культурное образование. Соответственно оно вклю­чает не только институты, функционирующие в этих сферах, но и всю произведенную в них продукцию, как материальную, так и духовную. Поэтому естественно, что гражданское общест­во невозможно представить без национальных, религиозных и других традиций, обычаев, мифов, символов, стереотипов по­ведения, морально-этических норм, ценностей и т.п. Оно вклю­чает систему социальных связей, в которой формируются и ре­ализуются экономические, профессиональные, культурные, ре­лигиозные и иные интересы людей.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Принцип разделения различных сфер общественной жизни
Свобода личности предполагает наличие как многих центров власти, исключающих монополию какого-либо одного лица, со­циальной группы, партии и т.д. и уравновешивающих всевлас­тие государства, так и свободы выбора во всех сферах обществен­ной жизни. Основополагающее значение с этой точки зрения имеет частная собственность. Вслед за Гегелем можно сказать, что гражданское общество — это сообщество частных собственников, которые независимо от своего социального статуса, религиозных и политических воззрений, расовой, этнонациональной принад­лежности и иных обстоятельств в юридически-правовом отноше­нии равны перед законом.

Члены гражданского общества вправе преследовать свои ин­тересы с помощью всех тех средств, которые предусмотрены за­коном, выбирать род занятий и профессию, место проживания и т.д. Как писал С.Л.Франк, «частная собственность есть ре­альное условие бытия человека как духовно-телесного сущест­ва; тем самым она есть реальное условие его свободы как чле­на общественного целого и, следовательно, условие бытия самого гражданского общества».

Разумеется, в современных условиях эта роль частной собст­венности нуждается в определенном переосмыслении, но фактом остается то, что свобода выбора в важнейших сферах жизни, в том числе и политической, невозможна без свободы экономическо­го выбора, что в свою очередь предполагает наличие альтерна­тивных источников получения средств существования. Система отношений собственности, или система имущественных отноше­ний, а также отношения купли и продажи во всех их проявле­ниях фиксируются в системе гражданского права, реализация ко­торой обеспечивается государством. При этом важно учесть, что необходимым условием возникновения и утверждения подлин­ного гражданского общества является разграничение между эко­номической и политической властью, между собственностью и властью. Слияние политической и экономической власти не­избежно ведет к той или иной форме тирании.

Индивидуализм, основанный на отождествлении личной сво­боды и частной собственности, стал могущественной стимулиру­ющей силой развития производительных сил, общественного развития и формирования политической демократии. И дейст­вительно, как показала история и демократических, и тотали­тарных систем, не может быть свободы личности там, где нет раз­нообразия, многообразия источников жизнеобеспечения и свободы экономического выбора. Такой выбор может быть обеспечен прежде всего ограничением огосударствления средств производ­ства и всей экономической сферы при сохранении в тех или иных масштабах и формах частной собственности, что характерно для всех этапов развития стран с либерально-демократическими ре­жимами. Без свободы выбора ни одно занятие не способно ока­зывать благотворное влияние на человека. То, что человек не выбрал по собственной воле, то, что навязано ему извне, принудитель­но, не может стать частью его внутренней сущности, остается чуж­дым его истинно человеческой природе.

«Политическая свобода служит гарантией личной свободы, но она не может ее заменить»,— подчеркивал Б.Констан. По­этому естественно, что гражданское общество предполагает раз­граничение между правами человека и правами гражданина. Как писал К.Маркс,«droits de I'homme— права человека, как та­ковые, отличаются отdroits du citoyen —прав гражданина го­сударства. Кто же этотhomme,отличаемый отcitoyen? He кто иной, как член гражданского общества. Почему член граж­данского общества называется «человеком», просто человеком, почему его права называются правами человека? Чем объясня­ется этот факт? Только отношением политического госу­дарства к гражданскому обществу, сущностью политичес­кой эмансипации». Другими словами, в рассматриваемом контексте гражданское общество обеспечивает права человека, в то время как государство — права гражданина. В обоих слу­чаях речь идет о правах личности, в первом случае — ее пра­вах как отдельного человеческого существа на жизнь, свободу, стремление к счастью, а во втором случае — о ее политических правах.

Очевидно, что в качестве основополагающего условия суще­ствования как гражданского общества, так и правового государ­ства выступает личность, ее право на самореализацию. Оно ут­верждается на признании права индивидуальной, личной свободы. Особенность гражданского общества состоит в разделении поли­тической и социальной сфер, политических и социальных функ­ций. Здесь правовой статус человека отделен от его социально-экономической роли в гражданском обществе. Он одновременно частное лицо и гражданин общества. Сфера частных интересов, наемного труда и частных прав освобождена от политического контроля.

С этой точки зрения обращает на себя внимание некая расщепленность позиций значительной части людей, с одной сторо­ны, как личностей, членов гражданского общества, с другой стороны, как граждан государства, членов политического сооб­щества. Эта расщепленность, в частности, проявляется в том, что большинство людей в странах Запада, занятые насущными про­блемами жизнеобеспечения и жизнедеятельности, уделяют ма­ло внимания политической сфере, рассматривая ее как далекую от конкретных реалий жизни.

Реалии тоталитаризма и демократии реагируют на такое по­ложение вещей совершенно по-разному. Тоталитаризм стремит­ся к тому, чтобы ликвидировать частное начало и автономию в со­циальной жизни, демократия — защищает их. Гражданское общество и правовое государство возникли и развивались как ре­акция против идеала средневековой теократии. Одна из основ­ных их характеристик — это светское начало, которое столь же существенно, как и правовое начало. Здесь упраздняется гомо­генное единство политики и религии, политики и идеологии, ут­верждается раздвоение общественного и частного, общества и го­сударства, права и морали, политической идеологии и науки, религиозного и светского и т.д.

Религия, мораль, наука, искусство и другие духовные фено­мены начинают существовать в полном своем объеме и в своем истинном качестве с их отказом от политического характера. Это можно наглядно продемонстрировать на примере религии. Как подчеркивал К. Маркс, «так называемое христианское государ­ство нуждается в христианской религии, чтобы восполнить се­бя как государство. Демократическое же государство, дейст­вительное государство, не нуждается в религии для своего политического восполнения. Напротив, оно может абстрагиро­ваться от религии, ибо в нем осуществлена мирским способом человеческая основа религии».

Противопоставив абсолютный авторитет творца авторитету тра­диции и церкви, обосновав идею равного ничтожества всех пе­ред богом и возможности равного постижения божественной истины каждым отдельно взятым верующим независимо от коллек­тивного опыта, М.Лютер, а за ним Ж.Кальвин и другие отцы-основатели протестантизма подвели почву под отрицание сред­невековой иерархичности как в религиозной, так и в мирской сфере. Вера была сделана личным делом самого верующего, который уже сам мог выбрать церковную деноминацию для отправления сво­ей веры.

Процесс дальнейшей дедогматизации, демифологизации и се­куляризации различных течений христианства, довершив дело, способствовал формированию идеи свободы совести как одного из основополагающих прав личности и гражданина. В результа­те отделения религии от государства она уже выражает не общ­ность, а различие. Она оказывается изгнанной из политической общности в сферу частных интересов, перемещенной из государ­ства в гражданское общество, из сферы публичного права в сфе­ру частного права. Аналогичную метаморфозу претерпевают также наука, литература, искусство, все, что составляет социо-культурную и духовную сферы, весь комплекс институтов и ор­ганизаций, призванных осуществить социокультурное и духов­ное воспроизводство общественной жизни, обеспечить социализацию, воспитание и обучение подрастающего поколения. При всей необходимости государственной поддержки и помощи это та сфера, где требуется наивозможно большая степень само­стоятельности, инициативы, самовыражения, поскольку имен­но здесь человеческое начало проявляется в наиболее концент­рированном виде. Это та сфера, где недопустимы какой бы то ни было классовый подход, идеологизация, политизация, государ­ственное вмешательство и тем более огосударствление.

В целом сущностной характеристикой гражданского общест­ва является своеобразный эклектизм — сочетание и учет инте­ресов самых разнообразных социальных и политических сил, что предполагает столкновения, противоречия, конфликты между ни­ми, дополняющиеся противоречиями между частными и государ­ственными интересами. Как говорил И.Кант, «человек стре­мится к гармонии, но природа лучше знает, что хорошо для рода человеческого: она хочет дисгармонии». Это не в меньшей мере верно для общества. Средством полного развития человеческих сил природа избирает противоборство этих сил в обществе. Это противостояние — тоже форма общения и общежития, хотя и «антиобщественная». Человеку по самой своей природе при­суща склонность делать все по-своему. Естественно, что в этом отношении он встречает противодействие со стороны других ин­дивидов, которые также стремятся делать все по-своему.

Но вместе с тем главное предназначение гражданского обще­ства состоит в достижении консенсуса между различными соци­альными силами и интересами. Оно призвано определить нормы и границы, способные блокировать разрушительные потенции борь­бы различных сил и направить ее в созидательное русло. Про­тиворечия и борьба перестали бы выполнять функцию двигате­ля общественно-исторического прогресса, если бы они оставались безысходным и непримиримым антагонизмом между людьми.

Еще И.Кант ввел понятие «моральной автономии» личности, согласно которому о правовом государстве можно говорить лишь там, где признается, что общество само, независимо от государ­ства, располагает средствами и санкциями, с помощью которых оно может заставить отдельного индивида соблюдать общепри­нятые нравственные нормы. Именно институты гражданского об­щества, такие как семья, школа, церковь, соседские или иные общины, разного рода добровольные организации и союзы, спо­собны играть эту роль. Такая функция в сущности чужда госу­дарству, и оно прибегает к ее выполнению лишь в том случае, если институты гражданского общества демонстрируют свою неспособность к этому. Здесь основополагающее значение име­ет встроенный механизм достижения гражданского согласия.

Суть вопроса заключается в том, что именно интегральная со­вокупность, а не арифметическая сумма всех составляющих, их сущностное единство, а не безразличное многообразие, дела­ют гражданское общество тем, что оно есть на самом деле. Осо­бенность любого, более или менее жизнеспособного сообщества людей, в том числе гражданского общества, состоит в его сущностном единстве, в том, что оно есть совокупность не только од­нопорядковых, сходных между собой элементов, составляющих его людей, социальных групп, отношений, установок, но также их различий, многообразия, плюрализма. В то же время этот плюра­лизм нельзя представлять, как это нередко делается, в виде некого хаотического разнообразия, простого множества разнооб­разных изолированных начал, лишенного внутреннего субстан­ционального единства. Совсем наоборот. Как подчеркивал С.Л.Франк, «гражданское общество есть как бы молекулярная общественная связь, изнутри сцепляющая отдельные элемен­ты в свободное и пластически гибкое целое». Иначе говоря, для граж­данского общества характерно сосуществование в его рамках разнородных социальных сил, институтов, организаций, заин­тересованных групп и т.д., объединенных общим.

Из всего изложенного можно сделать вывод, что гражданское общество представляет собой исторический феномен, возник­ший на определенном этапе исторического развития. Оно тесней­шим образом связано с рыночной экономикой, политической де­мократией и правовым государством. Все эти составляющие современной общественно-политической системы обусловливают и дополняют друг друга. Поэтому для нас весьма актуален и ва­жен вопрос о том, существует ли гражданское общество в Рос­сии, и если да, то каковы его особенности.

Чтобы правильно ответить на этот вопрос, необходимо отметить, что в настоящее время Россия еще в полной мере не преодоле­ла переходный период, главное содержание которого состоит в радикальной трансформации прежней советской общественно-политической системы, основанной на фактическом слиянии господствовавшей коммунистической партии, государства и граж­данского общества, в современную политическую демократию и пра­вовое государство. В данной связи важно учесть, что в марксизме, служившем идеологической основой советского режима, была зало­жена возможность полного растворения индивидуально-лично­стного начала в коллективном, будь то гражданское общество или государство. Маркс был убежден в том, что человек может най­ти себя и освободиться лишь тогда, когда он станет действитель­ным родовым существом, что его спасение — в слиянии с родом, обществом.

У основоположников марксизма речь шла о построении ком­мунистического общества без государства. Вот почему в их гла­зах применительно к будущему отношения между государством и гражданским обществом теряли всякий смысл. В царстве сво­боды вы не вправе поднимать вопросы о свободах. Они представ­ляли себе общество не только без господства, но и без власти. Счи­талось, что освобождение человечества придет в результате уничтожения классовых различий и последующей ликвидации разделения между гражданским обществом и государством, а также достижения координации и объединения личного и кол­лективного существования. В итоге в условиях реального соци­ализма государство, которое рассматривалось как выразитель и га­рант всеобщего интереса, по сути дела полностью подчинило, поглотило и подменило гражданское общество.

С исчезновением СССР и переходом России на рельсы эконо­мической модернизации и создания политической демократии на повестку дня со всей остротой встал вопрос о гражданском об­ществе, о его сущности, путях и формах возрождения и укреп­ления его институтов, ценностей, отношений. На этом пути Рос­сия за последние десять лет добилась заметного прогресса. Прежде всего восстановлено в правах частное начало в общест­венной жизни и особенно его краеугольный камень — частная собственность. Постепенно в экономике утверждаются рыночные принципы свободной конкуренции. Восстановлены и более или менее успешно функционируют множество автономных, незави­симых от государства социальных, культурных, профессиональ­ных, образовательных и иных институтов. При всех возникаю­щих на этом пути трудностях формируются разнообразные заинтересованные группы и политические партии, свидетельст­вующие о более или менее успешно протекающем процессе кри­сталлизации и структурирования интересов различных соци­альных сил. Наиболее зримым показателем успеха в этом направлении является формирование и институционализация не­зависимых средств массовой информации. Однако нельзя забы­вать, что Россия прошла лишь незначительный отрезок этого весь­ма сложного и долгого пути.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Контрольные вопросы
1. Назовите основные подсистемы человеческого социума и дайте их общую характеристику.

2. Какова взаимосвязь этих подсистем?

3. Какое место среди этих подсистем занимает гражданское обще­ство?

4. Перечислите основные исторические вехи формирования и эво­люции гражданского общества.

5. Каковы сущностные характеристики гражданского общества?

6. Назовите основные элементы гражданского общества.

7. В чем суть плюрализма и принципа разделения различных сфер общественной жизни?

8. Каковы особенности формирования гражданского общества в России?
Глава 4 ВЛАСТЬ: СУЩНОСТНЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ
Власть и господство — базовые характеристики любого человеческо­го сообщества. С этим мы в той или иной форме встречаемся почти во всех сферах жизни людей. Речь может идти, например, о власти родителей над детьми в семье, руководителя предприятия над работниками, прези­дента ассоциации над ее членами, мэра города над своими подчиненны­ми, папы над прихожанами католической церкви. Часто понятие «власть» используется в качестве метафоры. Говорят, например, о власти традиций, власти предрассудков, власти идей, власти любви. Говорят также о влас­ти человека над самим собой, власти над природой.

При всем том свое наиболее адекватное выражение понятие власти на­ходит в политической сфере. Большинство исследователей совершенно справедливо придерживаются того мнения, что лишь власть, осуществля­емая государством, его институтами и должностными лицами, является политической властью. Она отличается совершенством внутренней орга­низации и степенью подчинения себе управляемых. Государство — главный и единственный носитель политической власти. Специфическая особен­ность государственной власти состоит в том, что она осуществляется единой системой специальных центральных или высших и местных или ни­жестоящих органов, взаимосвязанных между собой по вертикали и гори­зонтали.

Именно понимаемая так власть и является предметом исследования данного раздела. Хотя власть и наделяется некоторыми общими, универ­сальными значениями, в разных социокультурных системах она может пониматься по-разному, иметь особые оттенки, включаться в разные сис­темы координат идеального и т.д. Власть подразумевает людей — субъ­ектов властных отношений, и с этой точки зрения она есть социальный инсти­тут. Поэтому вполне естественно, что ее трактовка связана с субъективными позициями разных социальных групп или выражающих их интересы.
Исторические корни власти
Власть, как и государство, является одним из ключевых элементов мира политического. В течение многих веков мысли­тели, ученые и исследователи различных социально-философских и идейно-политических направлений пытались определить фун­даментальную природу власти, основные ресурсы, обеспечиваю­щие обладание властью и ее реализацию, границы, в которых мо­гут быть использованы эти ресурсы, и соответственно примене­ние самой власти. Немаловажное место в этих поисках занима­ло установление основных источников власти, факторов ее возникновения и последующей эволюции.

Как социально-политический феномен власть составляет ан­титезу состояния безвластия, отсутствия власти. Началу «архэ» (власти) в качестве символа организованного порядка в сообще­стве людей, регулируемого определенным комплексом общеобя­зательных норм и правил, противопоставлялось начало «анархэ» (безвластия) в качестве символа общественного устройства, в котором отсутствуют всякая власть, господство и принуждение. Ксенофан называл «анархией» время без Архона, т.е. без выс­шего правителя государства. Идеал такого общества, получивший позже большую популярность, на рубеже нашей эры изобразил римский поэт Овидий, назвавший его «золотым веком», «когда люди без всяких судей сами, по собственной воле соблюдают че­стность и справедливость».

Греческое слово «анархэ», означающее свободу от господст­ва или состояние свободы, равно как и прилагательное «анархос», сохраняют свое значение в почти неизменном виде со времен Го­мера и Геродота. Анархическими можно считать общину без вож­дя, общество без государства, армию без командующего, коман­ду корабля без капитана, банду разбойников без главаря и др. Причем большей частью с античных времен это слово употреб­лялось с отрицательным оценочным оттенком. Для подавля­ющего большинства античных мыслителей был самоочевидным тот факт, что человеческое общежитие всегда нуждается в «ар-хе», т.е. властном начале, призванном укротить стихийные им­пульсы людей и обеспечить порядок в обществе.

Анализ исторических форм сообществ людей показывает, что разного рода идеи о некогда существовавших свободных об­ществах без принуждения и господства относятся к жанру по­литических утопий, но никак не к реальной истории. То же са­мое верно и применительно к различным вариантам анархизма, которые, в отличие от большинства традиционных утопий, пред­лагавших модели справедливой власти, предлагают (во всяком случае в идеале) идею свободы от любых форм власти. Уже в первобытно-общинных сообществах существовали системы нормирования и регулирования социальных отношений. М. Вебер называл эту систему «регулируемой анархией». Но с такой оценкой можно согласиться лишь с соответствующими оговор­ками, поскольку, хотя в отдельных общинах, возможно, и не бы­ло каких-либо четко фиксированных норм и правил институционализации и функционирования системы власти, вряд ли правомерно говорить о какой бы то ни было анархии в собствен­ном смысле слова или тем более о некоем «безличном господс­тве», «господстве без господ», как это пытаются обосновать не­которые авторы. Уже первобытная община, по-видимому, была немыслима без конкретных обязательных норм, правил и табу, предусматривающих самую широкую гамму наказаний, в том чис­ле насильственных.

Более того, властный императив теснейшим образом связан с первоначалами человеческой истории. Рассматриваемую в ка­честве инструмента контроля поведения людей власть лишь с определенными оговорками можно назвать историческим фе­номеном. Дело в том, что власть коренится в самой природе че­ловека как общественного существа. В данном случае речь идет не только и не столько о природной склонности человека подчи­нить себе других людей, стремиться к более высокому положе­нию в статусной иерархии или ницшеанской воле к власти, сколько о том, что без власти не может быть и самого человека и человеческого общества. Именно властное начало сыграло ес­ли не определяющую, то во всяком случае немаловажную роль в процессе вычленения человека из стада. Дело в том, что само возникновение человека, его выход из животного или стадного состояния теснейшим образом связан с укрощением отдельных природных задатков. Необходимость в таком укрощении была вы­звана потребностями формировавшегося человеческого общест­ва подчинить эгоистически-индивидуалистические и агрессивные устремления отдельно взятого индивида императивам формиро­вавшейся социальной жизни, интересам общины, коллектива в ли­це рода или племени. По-видимому, особенно на первоначальных этапах в основе власти лежало скорее отрицательное, нежели по­ложительное начало. Не случайно табу и по сей день имеет за­претительный смысл.

В этом смысле рудиментарные элементы власти первона­чально возникли в форме отдельных табу, или запретов на те или иные действия или акты, которые считались очевидными в стад­ном состоянии. Или иначе говоря, превоначально власть коре­нилась в табу. Первым властным актом, по-видимому, нужно счи­тать именно первое табу, т.е. запрет делать, или приказ, веление не делать человеку то-то и то-то. «Приказ,— писал Э. Канетти,— старше, чем язык, иначе его не понимали бы собаки. Дрессиров­ка животных заключается как раз в том, чтобы они, не зная языка, научились понимать, что от них хочет человек. В ко­ротких ясных приказах, которые в принципе ничем не отли­чаются от приказов, адресуемых людям, животным объявля­ется воля дрессировщика. Они ее исполняют, соблюдая также запреты. Поэтому с полным основанием корни приказа мож­но искать в древности; по крайней мере ясно, что в каких-то формах он существует и вне человеческих обществ».

По-видимому, первого, кто произнес сакраментальное выра­жение «Ты не должен...», можно считать основателем власти и за­кона. Без таких табу невозможно себе представить переход лю­дей от состояния безвластия и вседозволенности, или анархэ к состоянию архэ, когда человеку под угрозой наказания, в том числе и путем применения физического насилия, не дозволяет­ся делать те или иные вещи.

В основе этого лежит тот факт, что сама сущность человека определяется прежде всего социальным началом. Поскольку становление человека — процесс формирования его сущности, ан­тропогенез представляет собой одновременно социогенез. Иначе говоря, антропогенез и социогенез теснейшим образом связаны друг с другом, составляют две стороны единого процесса антропосоциогенеза. Процесс становления человека и человеческого об­щества представлял собой процесс формирования механизмов обуз­дания, ограничения, подавления зоологических инстинктов, таких, например, как пищевой и половой, постановки их под кон­троль общества, введения в определенные социальные рамки. Дру­гими словами, императивы очеловечивания диктовали необхо­димость формирования внешних механизмов подчинения человека нормам человеческого общежития. Более того, возни­кающие в процессе антропогенеза новые социальные потребно­сти были одновременно потребностями в ограничении биологи­ческих потребностей.

Одним из таких важных механизмов и являлось табу. Оно, как искусственное человеческое образование, лежит у истоков вла­сти и позитивного закона или права. Иначе говоря, власть так же стара, как и сам человеческий вид. В этом смысле процесс табуизации, по сути дела, совпадал с процессом формирования власти. Стало быть, власть возникла не на определенном этапе человеческой истории, а вместе с самим человеком, возникновение власти неотделимо от возникновения человека. Не случай­но древнегреческое слово «архэ» означает одновременно «власть», «главенство», «начало» или «первоначало». Аристотель сообща­ет, что Фалес, считая воду первоначалом всех вещей, именовал это первоначало словом «архэ». [Правда, Гегель утверждал, что «в действительности Анаксимандр был первым, употребившим выражение архэ, так что Фалес еще не обладал этим опреде­лением мысли; он знал архэ как начало во времени, но не как начало, лежащее в основании вещей».] Не случайно и то, что, про­возгласив свою знаменитую максимуpanta rei, Гераклит объя­вил сам процесс изменения, беспрерывную смену возникновения и разложения первоначалом — архэ. В более поздние эпохи, на­пример в поздней античности и в наше время, ослабление вла­сти связано с вольным или невольным снятием тех или иных та­бу, с процессом частичной детабуизации. С этим же связаны различные формы анархии, нигилизма, вседозволенности.

Из сказанного можно сделать вывод, что власть возникла с воз­никновением человеческого общества и вместе с ним прошла длитель­ный путь развития. Весь исторический опыт убедительно показы­вает, что она — необходимый элемент общественной организации, без которого невозможны жизнеспособность и функционирова­ние общества, она призвана регулировать взаимоотношения между людьми, между ними, обществом и государственно-поли­тическими институтами. Более того, власть является одиним из главных (если не самым главным) ресурсов любого человеческого сообщества. Притягательность власти с данной точки зрения состоит в том, что властные рычаги дают возможность влиять на производство, распределение и потребление этих ресурсов. Оче­видно, что те, кто занимает подчиненное положение, будут стре­миться свергнуть существующие власти и занять их место. По­этому борьба между теми, кто обладает властными рычагами, и теми, кто стремится их взять, составляет неизменный закон человече­ской жизни.

Ключ к власти лежит в способности ее субъекта контроли­ровать поведение других людей и манипулировать социально-по­литическими процессами. В данном контексте под властью подразумевается способность ее субъекта (отдельной личности, группы людей, организации, партии, государства) навязать свою волю другим людям, распоряжаться и управлять их действия­ми с помощью насильственных или ненасильственных средств и методов. Другими словами, здесь речь идет о способности то­го или иного субъекта навязать свое господство другим людям, группам, классам, обществу в целом.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Власть и монополия на законное насилие
Можно выделить множество первоначальных истоков влас­ти и господства. Самым бесспорным из них является сила, ко­торая, в свою очередь, выступает в разных формах. Следует от­метить, что по данному вопросу существует широкая гамма мнений от буквального отождествления власти с силой и физи­ческим насилием до полного отрицания ее связи с силой. Как счи­тал, например, Э. Фромм, «в психологическом плане жажда власти коренится не в силе, а в слабости». По его мнению, во вла­сти «проявляется неспособность личности выстоять в оди­ночку и жить своей силой». Власть — это не что иное, как от­чаянная попытка приобрести заменитель силы, когда подлинной силы не хватает. Более того, «сила в психологическом смысле не имеет ничего общего с господством; это слово означает обла­дание способностью… «власть» и «сила» — это совершенно раз­ные вещи». Понятия «господство» и «потенция» — отнюдь не сов­падающие, а взаимоисключающие друг друга понятия. «Власть,— утверждал Фромм,— это извращение силы, точно так же как сексуальный садизм — извращение половой любви». Несколько другая точка зрения представлена С.Л.Франком, по мнению которого «насилие и принуждение может быть в по­литике только подсобным средством, но не может заменить собою естественного, органического, почвенного бытия».

Но это только в идеале. В реальной же истории человечест­ва любая властная система так или иначе, в той или иной сте­пени основана на акте или актах насилия. Сила слишком часто выступала в качестве не последнего, а первого и решающего ар­гумента. Необходимость насилия и принуждения в качестве ме­ханизмов регулирования поведения людей в обществе определя­ется недостаточностью одних только средств поощрения и порицания. Неотъемлемым атрибутом власти являются санк­ции, наказания, в том числе физическое принуждение. Подчер­кивая значимость этого факта, в «Законах Ману» отмечалось: «На­казание — царь, оно — мужчина, оно — вождь и оно — каратель… Если бы царь не налагал неустанно Наказание на заслуживающих его, более сильные изжарили бы слабых, как рыбу на вертеле… Весь мир подчиняется (только) посредством На­казания… Все варны испортились бы, все преграды были бы. со­крушены, и произошло бы. возмущение всего народа от колеба­ния в (наложении) Наказания. Где идет черное, красноглазое Наказание, уничтожающее преступников, там подданные не возмущаются, если вождь хорошо наблюдает». Необходимость санкций, наказаний, запретов вытекает из самой противоречи­вой природы человека.

По-видимому, выражение «сильный всегда прав» восходит еще к тем временам, когда спор решался исключительно с помощью физического насилия. В этом смысле власть представляет собой проявление превосходства в сугубо материальном смысле: если я обладаю способностью подавить или убить другого человека, то я «сильнее» его, я способен подчинить его своей власти.

Слишком часто власть являлась результатом военной побе­ды, узурпации, брато- и отцеубийства, государственного перево­рота или какого-либо другого незаконного деяния. Для любого историка это настолько очевидный факт, что здесь вряд ли на­до приводить какие-либо примеры. Поэтому без всякого преуве­личения можно сказать, что с самого зарождения власти на ней, как говорится, лежит каинова печать. Приходится признать и то, что в основе множества самых мирных, считающихся в на­ши дни самыми законными и укладывающимися в рамки пра­ва общественных и политических феноменов лежат насилие и другие формы противозаконных действий. Так, все важнейшие атрибуты современной демократии и правового государства про­шли испытание насилием. Например, национально-государствен­ный суверенитет, торжество права и закона над божественным правом государей на власть, разделение властей первоначально являлись объектами ожесточенной идеологической и политиче­ской (в том числе и вооруженной) борьбы между противоборст­вующими группами, сословиями, классами, государствами.

На пути разработки, учреждения и институционализации этих принципов и институтов каждая страна прошла через ре­волюции, гражданские войны, цареубийства и другие формы на­силия. Великобритания, считающаяся одной из самых совершен­ных демократий современного мира, пережила две революции, причем в первый раз она избавилась от своего короля отрубив ему голову. Еще в большей степени это верно применительно к Фран­ции, которая прежде чем окончательно принять демократичес­кие ценности и институты, прошла через несколько революций и переворотов. В США политическая демократия и рыночно-капиталистические отношения одержали окончательную победу лишь в результате самой жестокой и кровопролитной со времен Ма­рия и Суллы гражданской войны.

Естественно, что власть ни в коем случае нельзя свести к си­ле, тем более, к голой физической силе или насилию. Но нель­зя не учитывать и тот факт, что власть, не опирающаяся на си­лу, не способная добиться реализации своих решений, в том числе силой или угрозой применения насилия, может оказаться благим пожеланием или просто блефом. В этом смысле власть представ­ляет собой форму выражения силы. Одна из главнейших задач государства — разрешение противоречия между необходимостью порядка и разнообразием интересов в обществе, сопряженных с кон­фликтами. С этой точки зрения государство и власть, политиче­ское в целом призваны внести порядок в рациональную органи­зацию, в социально-политический процесс, обуздать стихию человеческих страстей.

Поэтому естественно, что и государство и власть самым тес­ным образом связаны с насилием. Государство, даже самое де­мократическое, представляет собой во многих отношениях ме­ханизм принуждения, насилия над людьми. Но это насилие особого рода. Еще Т. Гоббс (продолжая в этом вопросе традицию Н. Макиавелли) усматривал главный признак государства в «монополии (курсив мой.— К.Г.) на принуждение и насилие». Дж. Локк считал политической властью «право создавать зако­ны, предусматривающие смертную казнь и соответственно все менее строгие меры. наказания для регулирования и сохранения собственности, и применять силу сообщества для исполнения этих законов и для защиты, государства от нападения из­вне — и все это только ради общественного блага».

С тех пор этот тезис в разных редакциях стал общим местом в большинстве теорий государства. Данную мысль в несколько иной форме выразил известный немецкий правовед XIX в. Р. Еринг, который подчеркивал, что государство обладает абсо­лютной монополией на принуждение. Наиболее завершенную раз­работку данный тезис получил у М. Вебера. Он, в частности, ут­верждал, что государство невозможно определить социологически в терминах его целей или из содержания его деятельности, по­скольку нет такой задачи, которая была бы исключительным до­стоянием государства. Поэтому, говорил Вебер, четко очерчен­ный признак государства следует искать в средствах, которые оно использует. Таким средством, по его мнению, и является наси­лие: «Государство есть то человеческое сообщество, которое вну­три определенной области… претендует (с успехом) на моно­полию легитимного физического насилия. Ибо для нашей эпохи характерно, что право на физическое насилие приписывается всем другим союзам или отдельным лицам лишь настолько, на­сколько государство со своей стороны допускает это насилие: единственным источником «права» на насилие считается го­сударство».

Исходя из этой посылки, М. Вебер рассматривал государст­во как «организованный по типу учреждения союз господства, который внутри определенной сферы добился успеха в монопо­лизации легитимного физического насилия как средства господ­ства и с этой целью объединил вещественные средства предпри­ятия в руках своих руководителей, а всех сословных функционеров с их полномочиями, которые раньше распоря­жались этим по собственному произволу, экспроприировал и сам занял вместо них самые высшие позиции». Хотя сущность государства и власти, политического в целом, как будет показа­но ниже, и нельзя свести всецело к отношениям господства и подчинения, все же с точки зрения власти и властных струк­тур эти отношения отличают политическое от других сфер обще­ственной жизни. Более того, государство, власть и насилие не­мыслимы друг без друга. Хотя, подчеркнем, насилие не является единственным средством государства. Но это специфическое для него средство.

Государство, особенно если речь идет о современном государ­стве, в котором как бы в едином организме сочетается множе­ство разнообразных конфликтующих, зачастую несовместимых друг с другом интересов, устремлений, установок и т.д., не в со­стоянии обеспечить выполнение своей главной функции по ре­ализации общей воли своих подданных одними только уговора­ми или благодаря их сознательности и доброй воле. В данном контексте власть является как бы данью, отдаваемой греховной природе человека, средством, призванным бороться с несовершен­ством человека и социального мира в целом.

Мировая история по большому счету еще не знала государ­ства без механизмов и средств предотвращения и наказания уголовных правонарушений, без системы исправительных учреж­дений. Насилие или угроза применения насилия является мощ­ным фактором, сдерживающим людей от всякого рода пополз­новений на жизнь, свободу, собственность других членов обще­ства. Непременные атрибуты государства — человек с ружьем, армия, полиция, призванные гарантировать внутреннюю и внеш­нюю безопасность как самого государства, так и всех без исклю­чения его подданных. Они составляют инструмент силового обеспечения политики государства. В этом контексте прав фран­цузский мыслитель конца XVIII—начала XIX в. Ж. де Мэстр, ко­торый говорил: «бог, сотворивший власть, сотворил и наказание… палач сотворен вместе с миром».

Государство отличается от всех других форм организации лю­дей тем, что оно располагает военной силой и судебно-репрессивным аппаратом. Более того, государство вправе не только при­менить к своим подданным в случае необходимости насилие, но и требовать от них служения с оружием в руках для приме­нения вооруженного насилия к врагам самого государства.

При этом необходимо учесть следующее обстоятельство. В принципе насилие может быть применено и нередко применя­ется родителями в отношении своих детей, руководителем пред­приятия — в отношении своих подчиненных и др. Но все дело в том, что в любом из этих случаев действия применяющих на­силие противоречат закону. Более того, закон запрещает такие действия под угрозой применения к ним самим насилия. Что ка­сается государства, то формы, средства, условия использования им насилия или угрозы применения насилия строго определены и регламентированы законом.

Поэтому и говорят о легитимном, или узаконенном насилии со стороны государства. Важно учесть также не только легитимность насилия, применяемого государством, но и то, что ему и толь­ко ему принадлежит это исключительное право. Коль скоро все граждане независимо от социального положения, националь­ной, религиозной, профессиональной или иной принадлежнос­ти равны перед законом, то ни один из них не вправе (кроме тех случаев, которые предусмотрены законом) применить насилие в от­ношении другого человека. Это касается и разного рода органи­заций, объединений, союзов, заинтересованных групп.

Другими словами, право применения или угрозы применения насилия отнято у всех индивидов и коллективов, составляющих общество, и сосредоточено в одном месте — у государства. Госу­дарство не просто наделено правом на применение насилия, а пользуется исключительным правом, т.е. монополией на при­менение насилия. Поэтому-то и говорят, что государство обладает монополией на легитимное, или узаконенное насилие. При­чем такая монополия составляет важнейшее условие самоорга­низации и интеграции высокодифференцированного общества.

Очевидно, что в современном государстве сила, насилие и принуждение облекаются в форму писаных или неписаных за­конов, разного рода запретов и предписаний, которые в сущест­венной своей части строго определены и при необходимости ис­полняются с использованием силы. При всем сказанном, власть отнюдь не сводится всецело к функции насилия. Во властных от­ношениях подчиненный, будучи одной из сторон, тоже являет­ся участником этих отношений. Выше уже говорилось, что цель самоорганизации государства дается как бы изнутри. Это выра­жается, в частности, в том, что сама идея государственности вклю­чает в своей основе начало солидарности, вытекающей, как под­черкивал С.Л.Франк, из онтологического единства «мы». «Государственное единство в лице патриотического сознания более всего утверждается через интимное сознание местных областных единств, через любовь к своеобразию своего родного города или родной области, через привязанность к местным обы­чаям, песням, диалекту… Общество, как живой организм, имен­но постольку прочно и жизненно: поскольку оно, как всякий слож­ный организм, складывается как иерархическое многоединство подчиненных и соподчиненных низших общественных единств».

Государство представляет собой единство всеобщего и част­ного интереса, синтез всеобщей и частной идеи. Здесь к началу личной свободы и личных прав присовокупляются начала обя­занности. Каждый конкретно взятый гражданин должен дейст­вовать не только в собственных интересах, но и во имя общего блага, преследовать не только частные цели, но и носить в сво­ем сознании начала общественные. Все это позволяет сделать вы­вод, что власть проявляется не только в насилии, но также в различных «динамичных формах зависимости, независимос­ти и взаимозависимости между человеком и человеком, лично­стью и обществом, социальными группами, классами, государ­ствами, блоками государств».

Общество или государство представляет собой не некое меха­ническое соединение тех или иных институтов и отношений, а фор­мы самоорганизации человеческих сообществ, где единство не на­вязано извне силой, а дано как бы изнутри. С данной точки зрения немаловажен тот факт, что помимо насилия власть имеет своим основанием целый ряд других источников, например традицию, обычай, добровольное делегирование полномочий гражданами на основе договора и т.д., место, значение и роль которых общеиз­вестны. Поэтому политическая власть никогда не бывает всеисключающей. Рядом с ней и зачастую в противовес ей существу­ет множество других источников и форм власти и авторитета, которые призваны уравновешивать и ограничивать ее. Это власть и авторитет традиции и обычая, разного рода организаций, объ­единений, институтов гражданского общества, такие как церковь, семья, университеты, бизнес, общественное мнение и средства мас­совой информации, профсоюзы и заинтересованные группы, гос­подствующие в обществе нравственные императивы.

В значительной мере степень независимости граждан от го­сударства, степень демократичности общественно-политической системы прямо пропорциональна степени полицентричности распределения власти в обществе. Как же в этом случае совме­стить принцип единства и неделимости верховной власти госу­дарства? Дело в том, что в соответствии с большинством совре­менных теорий верховная государственная власть имеет некие границы, которые она не вправе преступать. Это — неотчужда­емые права личности на жизнь и свободу мысли от внешнего вме­шательства. Как подчеркивал П.И.Новгородцев, императивом для верховной власти остается «идея суверенитета народа и лично­сти». Между правом, государством и отдельно взятой личностью существует некий договор относительно этих неотчуждаемых прав личности на жизнь, свободу и независимость, договор, подкреп­ленный «народовластием и парламентаризмом» в Конституции. Гарантией сохранения и реализации прав личности Новгородцев считал строгое разделение прерогатив и функций властей, при­званное не допустить перекоса в пользу какой-либо ветви влас­ти, в том числе и «деспотизма парламента». При этом он всяче­ски подчеркивал, что «под единой властью… не разумеется, конечно, власть единоличная».

Очевидно, что в современную идею суверенитета органичес­ки встроены принципы, не допускающие ее использование в це­лях установления деспотизма, будь то исполнительная или за­конодательная ветвь власти или отдельное лицо. Необходимо учесть, что в подавляющем большинстве стран развитого мира сама по­литическая власть не является неким монолитом, а различные ее компоненты уравновешивают друг друга как бы изнутри. Этому, в частности, служит система сдержек и противовесов, предполагающая существование множества конкурирующих между собой центров власти, призванных обеспечить «равновесие власти». Особо важное значение для достижения такого равно­весия имеет принцип разделения власти на три главные равносущные ветви — законодательную, исполнительную и судебную. Разделение властей отражает конкретные интересы конкрет­ных социальных и политических сил, их борьбу и взаимодейс­твие.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Основные параметры власти
При анализе власти неизбежно возникает вопрос о ее соотно­шении с политическим влиянием и политическим авторитетом. Авторитет и власть настолько связаны друг с другом, что неред­ко встречаются довольно существенные трудности при их разгра­ничении. Показательно, что в английском языке слово «аuthourity» используется для обозначения как власти, так и авторитета. Абстрагируясь от этого момента, можно констати­ровать, что на различных этапах исторического развития авто­ритет, по-видимому, служил одним из немаловажных источни­ков власти. Это могли быть та или иная форма харизмы, авторитет полководца, ученого, мага, жреца, священнослужите­ля, хорошего специалиста в своей области и т.д. Интересны в этом плане наблюдения германского исследователя О. Хеффе. Он, в частности, обратил внимание на тот факт, что современ­ное немецкое слово«Herrschaft» (господство) восходит к древнегерманскому слову«herscaf(t)», которое в свою очередь явля­ется производным от другого древнегерманского слова«her» (в современном немецком языке —«hehr»), означающего «бла­городный», «почтенный». Получается, что «господство» перво­начально служило для обозначения превосходства в социальном статусе и авторитета. Позже значение слова«herrschaft» стали выводить из другого слова«herr», которое обозначает превосходс­тво в возрасте и авторитете. «Herr» представляет собой, преж­де всего, форму обращения, но постепенно оно приобрело смысл правового и экономического превосходства.

По мнению некоторых авторов, влияние — наиболее всеохва­тывающее из этих понятий, поскольку объединяет все формы убеж­дения, давления, принуждения и т.д. Выделяется также принуж­дение, рассматриваемое как форма влияния, характеризующаяся высокой степенью оказываемого давления, выражающегося в различных формах от экономического, социального, полити­ческого или иного запугивания до применения насилия. И дей­ствительно, в определенном смысле политическую власть и по­литическое влияние невозможно отличать друг от друга, поскольку власть представляет собой определенную форму вли­яния, а влияние, в свою очередь, это просто проявление причин­но-следственных отношений. При всем том власть отличается от просто влияния тем, что она опирается на санкции. Как отме­чали Г.Лассуэлл и А.Каплан, «именно угроза применения санк­ций отграничивает власть от влияния вообще. Власть это осо­бый случай осуществления влияния: она представляет собой процесс воздействия на политику других агентов с помощью (ре­альной или потенциальной угрозы) применения строгих санк­ций за неподчинение объявленному политическому курсу».

Или, иначе говоря, власть может использовать физические санкции или угрозу физических санкций в случае неподчинения повелению или приказу. Влияние же предполагает, что то или иное лицо может модифицировать свое поведение или образ жизни, полагая, что его интересы лучше могут быть реализова­ны, если следовать образу жизни, поведения или просто совету другого лица. О политическом авторитете мы можем говорить в том случае, если лицо, которому приказывают поступить опреде­ленным образом, считает, что тот, кто приказывает, имеет на то моральное или иное право. Можно, например, обладать высоким научным или нравственным авторитетом, не обладая при этом властью. В целом власть нельзя отождествлять ни с авторитетом, ни с влиянием, хотя в идеале эти последние являются важны­ми ее ингредиентами. В данном аспекте власть представляет со­бой систему отношений господства и подчинения, главная цель которой состоит в обеспечении выполнения директивы, прика­за, воли и т.д. с помощью влияния, авторитета, разного рода санк­ций и прямого насилия.

Таким образом, с функциональной точки зрения задача вла­сти состоит в реализации целей управления, здесь власть при­звана осуществлять отношения господства и подчинения между правителями и управляемыми. Государство невозможно предста­вить себе без властвования, господства и подчинения. Более то­го, можно сказать, что феномен власти имманентно присущ об­ществу. Но вместе с тем следует особо подчеркнуть, что власть имеет множество различных источников и опор и представляет собой многосторонний феномен, различающийся по своим масштабам, весу, объему и стоимости. Выделяются различные фор­мы проявления и функционирования власти: насилие и принуж­дение, наказание и поощрение, контроль и управление, сопер­ничество и сотрудничество. Она может носить как негативный, так и позитивный характер.

Из этого можно сделать вывод, что государство обладает пуб­личной властью, т.е. прерогативами отдавать приказы и принуж­дать повиноваться этим приказам, что обеспечивается, в частно­сти, монополией на легитимное насилие. Вместе с тем социальная система власти, будучи некоторой целостностью, включает ряд подсистем — правовую, административно-управленческую, во­енную, воспитательно-образовательную и другие, в которых как по горизонтальному, так и по вертикальному срезу устанавли­ваются определенные, характерные для каждой из них отноше­ния. Конституции, кодексы, законы, административные реше­ния и т.п. являются средствами реализации власти. В то же время власть подчиняется праву, призванному четко определить вла­стные прерогативы и функции государства. В данном контекс­те особенность государства состоит в том, что оно обеспечивает реализацию повелительной силы норм права, которые отличают­ся от моральных, вероисповедных или иных норм, куда государ­ству нет доступа.

Власть существует не в вакууме. Основные ее параметры оп­ределяются в зависимости от ресурсов, которыми она располага­ет, целей, которые она перед собой ставит и ее способности контролировать положение. Она предполагает прежде всего взаимодействие между различными ее субъектами, в качестве которых в сфере международных отношений выступают различ­ные государства. В этом контексте можно сказать, что власть — это своеобразная система коммуникации между различными ее субъ­ектами, субъектами и объектами, между двумя или более лица­ми или сторонами, участвующими в системе властных отношений, а не просто достояние одной из сторон. «Власть,— подчеркивал Т. Парсонс,— занимает в анализе политических систем место, во многих отношениях сходное с тем, которое занимают день­ги в экономических системах». В этом смысле, по справедливо­му замечанию К. Дойча, власть представляет одно из «платежных средств» в политике, которое применяется там, где не срабатыва­ет влияние или добровольное согласование действий.

Суверенное национальное государство — главный субъект по­литики в качестве носителя не только власти в рамках отдель­но взятой страны, но и главного субъекта политических отноше­ний на международной арене. Будучи носителем суверенитета и еди­ной воли составляющих его людей, государство вправе исполь­зовать свои полномочия не только внутри страны, но и распространять свои действия вовне, вступая во взаимоот­ношения с другими государствами. Именно государство имеет ре­альные властные полномочия осуществлять внешнюю политику, выступать в качестве субъекта отношений с другими государст­вами, заключать межгосударственные договоры и соглашения, объявлять войну и заключать мир.

В сфере международных отношений власть — это прежде все­го способность одного субъекта контролировать поведение дру­гого субъекта или группы субъектов. При таком понимании власти необходимо определить, кто кого или что контролирует. А это предполагает, что актеры (действующие лица) междуна­родных отношений взаимодействуют друг с другом. Соответст­венно, власть в данной сфере предполагает конфликт. С этой точ­ки зрения важно определить, как субъекты международной политики, вступающие в взаимоотношения друг с другом или на­ходящиеся в состоянии конфликта между собой, воспринимают и оценивают друг друга.

Как правило, субъектов мирового сообщества называют сверх­державами, великими державами, средними и малыми государ­ствами в зависимости от масштабов власти, которой они облада­ют. Естественно, от масштабов власти зависит вес и влияние конкретного государства на мировой арене. Из этого можно сде­лать вывод, что в международных отношениях, как и во внут­риполитической системе, власть зачастую играет ту же роль, ко­торую деньги играют в экономике, или, как отмечал Дж. Ротгеб, роль «международно-политической валюты», используемой для приобретения определенных результатов или достижения своих внешнеполитических целей.

Власть — величина не постоянная. Как и сумма денег, объ­ем ее может уменьшаться или увеличиваться. Например, энер­гичный деятель, пользующийся поддержкой населения, спосо­бен придать власти дополнительную значимость и силу. Власть сама по себе носит символический характер и является инстру­ментом выявления, определения и реализации коллективных це­лей. Ее эффективность в данном контексте определяет меру ее ценности. Власть прибегает к силе лишь в тех случаях, когда чле­ны коллектива не подчиняются его общим интересам.

С этой точки зрения власть сильна и дееспособна не тогда, ког­да она всемогуща и прибегает к силе в качестве неprima ratio (первый аргумент),a ultima ratio (последний аргумент). Она сильна тогда, когда проявляет максимум заботы о членах обще­ства и обеспечивает оптимальные условия для их безопасности и самореализации. Злоупотребление властью, подавление свобо­ды граждан заложены не в сущности самой власти, а в необос­нованной и неоправданной ее концентрации. Нельзя забывать, что политика — это не только насилие или угроза применения насилия, наказание и конфликт, но и обещания, вознагражде­ния, сотрудничество, обмен и др. В методологическом плане власть как отношение между двумя или более партнерами опи­рается на общепринятые или юридически закрепленные в дан­ном обществе ценности и принципы, определяющие и регулиру­ющие место, роль и функции как отдельного человека, так и социальных групп в системе общественных и политических от­ношений.

Государство как носитель и субъект власти, обладая специ­альным профессиональным аппаратом, выполняет основные функции по управлению делами общества и распоряжается его природными, материальными и людскими ресурсами. Среди этих функций важное место занимают управление социальны­ми и экономическими процессами, сферами духовной жизни, ре­гулирование социальных, национальных, международных отно­шений, обеспечение национальной безопасности и общественного порядка, гарантирование соблюдения общеобязательных норм и пра­вил поведения в обществе и государстве.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Контрольные вопросы
1. Какое именно содержание вкладывается в понятие «политичес­кая власть»?

2. Когда и почему возникла власть?

3. Что такое монополия на законное насилие?

4. Каково соотношение между властью, авторитетом и влиянием?

5. Можно ли свести власть к одному только насилию? Если нет, то почему?

6. Что имеют в виду, когда говорят, что в сфере политики власть играет ту же роль, что деньги в экономике?
Глава 5 ГОСУДАРСТВО: СУЩНОСТЬ И ПРИНЦИПЫ ОРГАНИЗАЦИИ
Государство и власть являются теми ключевыми элементами, вокруг которых объединяются все остальные составляющие мира политическо­го. Определение сущностных характеристик государства и власти сопря­жено с немалыми трудностями. Само понятие «государство» в смысле по­литически организованного общества сравнительно новое и связано с именем Н.Макиавелли. Древние греки использовали в данном значении словоpolis, а римляне — терминыres publics, civitas. Выражениеstatus rei publicae и подобные ему, напримерstatus rei romanae, которые были в хождении в античности, в конечном счете трансформировались в понятие «государство»(stao, staat, etat, state). С самого начала данное понятие предполагало отношения господства и подчинения. Этот факт нашел на­иболее законченное выражение в своем русском эквиваленте — слове «государь».
Общая характеристика
Как правило, само понятие «государство» используется в двух значениях. Так, когда говорят, например, о вмешательстве го­сударства в экономическую жизнь или же за что-то оно подвер­гается критике, то речь идет об институтах и должностных ли­цах, составляющих в совокупности систему управления. А когда говорят, что Франция, Великобритания, Россия являются госу­дарствами, то имеется в виду, что они составляют человеческие сообщества особого типа, особым образом организованные нации, обладающие суверенитетом. Очевидно, что эти два значения тес­но связаны между собой: государство в первом смысле управля­ет государством во втором смысле.

Государство организует и формализует мир политического. Оно является носителем политической власти, которая приведена в институционализированную форму и в этом качестве играет опре­деляющую роль в реализации отношений власти. Государство пред­ставляет собой базисную структуру правления и порядка в обществе. Это — институт, призванный коллективно ограни­чивать индивидуальные интересы и страсти и тем самым обеспечивать контролируемую и упорядоченную свободу перед лицом возможного злоупотребления силой, хаоса и беспорядков. Оно тес­но связано с такими вещами, как механизмы, структуры, учреж­дения, юрисдикция, власть и властные отношения, права, ком­плекс систематизированных отношений и т.д.

Государство включает систему, или вернее, машину управле­ния — правительство, состоящее из конкретных органов и лиц, занимающих официальные должности и осуществляющих власть от имени государства. Высшие органы государственной власти в лице главы государства и его аппарата, правительства, парла­мента и судебных органов в совокупности играют роль управля­ющей подсистемы, составные компоненты которой связаны меж­ду собой сложными функциональными отношениями. Они принимают решения общенационального значения, обязательные для исполнения как всеми без исключения звеньями государст­венного аппарата, так и гражданами. Каждый из высших орга­нов государственной власти имеет реальную структурно-функци­ональную определенность, установленную конституцией, обладает известной самостоятельностью по отношению друг к другу. Это вытекает из самого принципа разделения властей на три само­стоятельные ветви — законодательную, исполнительную и судеб­ную. В этом качестве каждый из них выступает как самостоя­тельная субсистема в отношении общей управляющей системы.

Ключевыми особенностями современного государства явля­ются: централизация политической власти, единые механизмы административного управления, постоянные профессиональные армии, легитимизация власти через институт представительст­ва и др. На протяжении всего XX столетия происходило неуклон­ное расширение инструментария политики государства в эконо­мической и социальной сферах, что вело к дальнейшему увеличению его роли в общественной жизни.

Современное государство есть одновременно и арена полити­ческой борьбы за власть и ставка последней. Государственная идея — комплекс формализованных, догматизированных поли­тико-правовых норм, правил, установок. В целом можно согла­ситься с Г.Алмондом, который характеризовал государство как нормативный центр политической системы, ее предел и оправ­дание. При таком подходе политику можно было бы определить как государственное осуществление общего блага, хотя при этом допускаются негосударственные и неполитические формы осуще­ствления общего блага. Зачастую государство не без оснований рассматривается как институциональный аспект политического взаимодействия людей, составляющих то или иное общество. Бо­лее того, государство есть в некотором роде наиболее высокоор­ганизованная форма политического сообщества.

Ключевая роль государства в мире политического помимо всего прочего, как выше указывалось, проявляется и в том, что именно вокруг него как выразителя интересов всего общества, группируются все остальные политические институты, борьба между различными социально-политическими силами развора­чиваются прежде всего за завоевание государственной власти и рычагов государственного управления. Государство по свое­му существу призвано обеспечить целостность и единство ин­ститутов и учреждений, выполняющих разнообразные функции управления. Например, политические партии, избирательная система, система представительства и т.д. немыслимы взятые сами по себе вне их связи с государством. Если партии и дру­гие институты представляют интересы и позиции тех или иных категорий и группировок граждан в политической системе, то государство призвано выражать всеобщий интерес, оно есть главный инструмент реализации власти, главный субъект су­веренитета.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Территориальный императив
Государство представляет все общество в совокупности, им и от его имени принимаются все без исключения властные ре­шения, касающиеся всех членов общества и обязательные для выполнения всеми ими. В основе государства лежит стремление к достижению стабильности внутреннего и внешнего мира, про­низывающее все человеческое бытие. Внутри государства, вокруг государства и между государствами развертывается большая часть политических процессов. Государство представляет собой основную форму политической самоорганизации общества на строго ограниченной географической территории, подчиненной определенному виду политического господства. С данной точки зрения отличительной особенностью современного государства яв­ляется то, что оно представляет собой коллективность, жестко привязанную к определенной территории. Или, иначе говоря, важ­нейшей ее особенностью является так называемый территориаль­ный императив. Вопрос о государстве — это с самого начала и прежде всего вопрос о границах, отделяющих территорию одних го­сударств от других. Территория, важнейшие параметры которой в свою очередь определяются географией и месторасположени­ем, имеет немаловажное значение для исторических судеб и пер­спектив любого государства или народа. Более того, в древней­ший период истории человечества, когда природа в буквальном смысле слова продолжала диктовать людям формы жизнеустрой­ства и хозяйственной организации, географический фактор иг­рал определяющую роль в жизни людей и государств.

При этом важно учесть, что география и месторасположение имеют множество аспектов, такие как размеры и масштабы тер­ритории конкретного государства, топография, климат, условия для сельскохозяйственного производства, наличие природных ре­сурсов, доступ к морям и океанам и др. От этих аспектов зави­сит целый ряд параметров, которые указывают на потенциаль­ные и реальные возможности государства, определяющие его место в мировом сообществе стран. Как показывает исторический опыт, сама земля, территория государства составляет тот стра­тегический ресурс, который по значимости, возможно, превос­ходит все остальные ресурсы.

Ландшафт, степень плодородия почвы, природные ресурсы и дру­гие факторы непосредственным образом сказываются как на структуре и отдаче народного хозяйства, так и на плотности на­селения. Топография и климатические условия страны крайне важны для развития путей сообщения, размещения ресурсов и народнохозяйственной инфраструктуры, внутренней и внеш­ней торговли. Положение относительно океанов и морей опреде­ляет близость или удаленность от важнейших рынков, центров силы и очагов конфликтов. Немаловажное значение для безопас­ности и национальных целей имеет также близкое окружение го­сударства. Все эти и другие связанные с ними факторы имеют решающее значение при реализации госудаством своих внутри-и внешнеполитических проблем. Поэтому неудивительно, что на протяжении всей истории, вплоть до недавнего времени, государ­ства видели свою цель в защите и, по возможности, расширении территорий. Государства, особенно великие или мировые, во все времена руководствовались императивом расширения своего контроля над соседними странами и народами, а при возможно­сти и над всей международной системой.

Со времени Вестфальского мира 1648 г. территориальные гра­ницы государств считаются священными и неприкосновенными (об этом более подробно см. ниже). Политическая организация современного мира базируется прежде всего и главным образом на разделении стран и народов по территориальному принципу. Причем, как увидим ниже, на данной территории нет какой-ли­бо иной власти, кроме власти суверенного государства, юрисдик­ция которого распространяется на эту территорию. Государство есть субъект права и в качестве юридического лица его право-законность основывается на коллективности, неделимости еди­ной территории, на которой живет эта коллективность. Как подчеркивал Л. Дюги, «характер государства может и должен признаваться только за коллективностью, располагающей по­литической властью и обитающей на определенной террито­рии». Поэтому неудивительно, что само понятие политической власти с самого начала отождествлялось с отправлением власти на определенной территории и с самой этой территорией. Цер­ковь, например, обладает той или иной формой власти и авто­ритетом, но она не является государством. Католическая и пра­вославная церкви по всем признакам представляют собой организованную коллективность. Церковь обладает верховной вла­стью в делах веры, располагает администрацией, построенной по иерархическому принципу, но в отличие от государства не свя­зана с определенной территорией.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Легитимность
Было бы чистейшей воды лукавством утверждать, что госу­дарство в одинаковой мере служит интересам, потребностям, нуж­дам всех слоев, классов, групп, категорий населения. Никогда нельзя забывать ту банальную истину, что общество не гомоген­ное образование — оно состоит из разнородных конфликтующих социально-политических сил, обладающих разными весом и вли­янием, потребностями и интересами, разными, так сказать, ве­совыми категориями. Поэтому при любой форме государствен­ного правления, в том числе и демократической, будут члены общества или граждане, более и менее равные. Даже примени­тельно к демократии нельзя в буквальном смысле трактовать те­зис, постулирующий, что власть принадлежит народу. Сторон­ники буквалистского толкования принципа народовластия, отстаивая формулу «пусть народ решает сам», в должной ме­ре не учитывают тот факт, что сначала необходимо установить, из кого именно этот самый народ состоит. Народ, взятый сам по себе, — это абстрактная категория и в качестве такового он ничего не может решать, он не правит и не может сам собой пра­вить. Это противоречит самой природе власти. Всякие рассуж­дения о народной власти, народовластии и прочие представля­ют собой не более чем политические и идеологические лозунги. Власть имеет иерархическую природу и на протяжении всей ис­тории она часто служила интересам отдельных личностей, групп, классов, кланов, династий. Как полагают, еще в 430 г. до н.э. Перикл утверждал: «лишь немногие могут творить по­литику, но судить о ней могут все». В том же духе через бо­лее чем две тысячи лет Ш.Л.Монтескье говорил: «хотя все пригодны для того, чтобы выбирать, не каждый пригоден быть избранным».

И действительно, ни один народ не может обойтись без лю­дей, способных управлять и властвовать, он просто нуждается в них. По-видимому, были правы В. Парето, Г. Моска и другие авторы, которые считали, что ведущие позиции в структурах вла­сти, особенно в ее верхних эшелонах, при любом политическом режиме занимают представители элиты. Фактом является то, что при любом режиме имеется относительно компактные и более или менее организованные группы лидеров, из среды которых выдвигаются руководители государства, политических партий и движений. В совокупности они составляют так называемый политический класс. Но при этом необходимо отметить, что ин­ституциональные, социокультурные, идейно-политические и иные факторы и особенно сам тип политической системы оказывают глубокое влияние на роль элит в различных поли­тических режимах. Правящая или политическая элита по-разному осуществляет властные функции при демократических, авторитарных и тоталитарных режимах. Что касается демо­кратической формы правления, то она отличается от других форм не отсутствием элит, а наличием множества элит, конкуриру­ющих друг с другом в борьбе за голоса избирателей.

Поэтому любая власть не может не испытывать потребности в системе легитимизации, сущность которой состоит в обоснова­нии и оправдании права властвования существующей в данной стране формы правления. Эта проблема теснейшим образом свя­зана с другим кардинальным вопросом об источниках и преде­лах власти. Устойчивость и жизнеспособность любой социально-политической системы или формы правления зависят от готовности ее субъектов или составляющих жить в соответствии с определенными законами и правовыми нормами. А это в свою очередь зависит в большей степени от уважения к власти и за­кону со стороны если не всех, то во всяком случае большинст­ва граждан, признания ими законности или легитимности этой системы, нежели от страха применения к ним тех или иных санк­ций. Обеспечение легитимности, или легитимизация — это фор­ма обоснования, которая призвана интегрировать разрозненные институты, отношения, процессы, подсистемы и т.д., тем самым придавая смысл всему социальному порядку.

Политическая легитимизация — это признание по меньшей мере большинством общества правомерности господства, дейст­вующего в данный конкретный период политического режима. Даже самые тиранические режимы прошлого и наших дней претендуют на легитимность своей власти и считают нужным вся­чески подчеркивать ее. Как показывает исторический опыт, такую легитимность невозможно обеспечить одними только на­сильственными средствами. К примеру. Римская империя осно­вывалась не только на силе и страхе применения принудитель­ных санкций, но и на согласии, доброй воле и уважении ее подданных. Раз эти последние потеряны, презумпции законно­сти режима и справедливости его законов бросается вызов.

Симптоматично, что доверию и уважению народа к правите­лям еще Конфуций придавал огромное значение. Так, отвечая на вопрос одного из своих учеников — Цзы Гуна о сущности ис­тинного управления, он говорил, что в хорошо управляемом го­сударстве должно быть достаточно продовольствия, достаточно вооружения и народ должен верить правителям. Причем, утверж­дал он, в случае крайней необходимости можно отказаться от во­оружения. продовольствия, но не от доверия народа, поскольку «без доверия [народа] государство не сможет устоять». Мно­гие могущественные мировые державы, которые казались веч­ными и незыблемыми, распадались и становились достоянием ис­тории именно вследствие потери большинством граждан веры в его способность обеспечить их безопасность, благополучие и справед­ливость.

Тем более такая вера необходима для молодых, слабых, не устоявшихся государств. Быстрота и легкость, с которыми рух­нула, например. Веймарская республика, объясняется прежде всего тем, что в глазах большинства немцев она не пользовалась легитимностью, поскольку считалось, что она была навязана Германии несправедливым Версальским договором. Особенно пока­зателен в этом отношении пример Советского Союза, который не­смотря на кажущуюся монолитность, фундаментальность и веч­ность рухнул в буквальном смысле слова в одночасье именно потому, что большинство народа перестало верить в его легитимность. А по­чему так произошло, это уже другой вопрос.

Иначе говоря, законная власть — это та, которую весь народ, во всяком случае большинство, признает властью. Некоторые ав­торы (например, М.Дюверже) даже считают, что принуждение силой, физической, экономической или иной, нельзя называть властью. По их мнению, о власти можно говорить лишь в том случае, когда подчиняющийся верит в то, что, подчиняясь ве­лениям власти, он поступает нормально, справедливо и на закон­ных основаниях. Таким образом, власть предполагает не толь­ко физическое принуждение, но и веру в законность такого принуждения.

Система легитимизации власти прошла длительный и слож­ный путь формирования и эволюции. В течение всей истории человечества вплоть до Нового времени определяющую роль в этом отношении играли мифология и религия. Их роль и функции состояли в обосновании идеи божественного происхождения вла­сти вообще и власти того или иного князя, царя, императора, династии в частности. Нужно учесть, что в той или иной фор­ме эта «божественная идея» прошла через историю почти всех существующих на земле народов, способствуя их консолидации в самые трудные времена. Более того, многие идеи, ценности, установки, связанные с мифологией и религией, составляли са­му инфраструктуру общественного сознания различных сообществ людей, племен и народов. Мифы и религия, будучи частью ис­торической традиции того или иного народа, пронизывают его культурное наследие и не могут не отразиться на характере об­щественного сознания. Большинство мифов древних народов на­стойчиво подчеркивали божественный характер власти вер­ховных правителей. Считалось само собой разумеющимся фактом, что цари, фараоны, императоры, короли прошлого получали власть как бы прямо из рук богов или же сами объ­являли себя верховными божествами.

В большинстве мифов древних народов божества, от которых правители получают власть, являются, как правило, воплоще­ниями справедливости, правды и добродетели, например шумер­ский бог Шамаш, древнеегипетская богиня Маат. Божественный характер власти фараонов означал, что она соответствует естественному божественному порядку справедливости — богине Ма­ат. Эти представления отражены почти во всех известных древ­них законах. Так, изображая предложенные им законы как результат воли богов, древневавилонский царь Хаммурапи (1790 г. до н.э.) подчеркивал: «По велению Шамаша, великого судии небес и земли, да сияет моя справедливость в стране, по сло­ву Мардука, моего владыки, да не найдут мои предначертания никого, кто бы отменил их». Согласно Ведам и Упанишадам, все варны должны следовать божественой дхамме — закону, долгу, обычаю, правилу поведения.

В древнекитайском мифе о божественном происхождении власти вся власть сосредоточена в личности императора Подне­бесной, который является звеном, связывающим народ с Небом. Так, обосновывая божественную природу власти, Конфуций рас­сматривал ее в качестве незаменимого инструмента поддержания порядка в обществе и регулирования отношений между господ­ствующими и подвластными. В системе государственного устрой­ства Конфуция роль высшей направляющей силы отводилась Небу, определяющему, по его мнению, судьбу как самой Подне­бесной, так и всех ее жителей. Оно помогает людям овладеть эти­ческими нормами. Характерно, что прерогативы интерпретации воли Неба принадлежит исключительно цзюнь-цзы, т.е. тем, кто в совершенстве овладел принципами ли, или, иначе говоря, са­мим правителям и бюрократии. Поэтому неудивительно, что Не­бо изображается как страж основных догматов учения самого Кон­фуция, одно из центральных мест в котором занимает идея о цзюнь-цзы.

Согласно Священному Писанию, законы еврейского народа получены Моисеем прямо от Бога. Бог или боги передали власть людям, но в экстремальных случаях они действуют не­посредственно, например через откровения, разного рода чуде­са и т.д. Эта идея получила дополнительное подтверждение в кон­цепции естественного права, как она была сформулирована стоиками и христианскими мыслителями в конце античности. Как считали христианские теологи, мир — это творение выс­ших сил, всевышнего и соответственно все его творения, в том числе и люди, связаны его волей, которая проявляется отчасти через откровение, как оно интерпретируется церковью, отчас­ти с помощью естественного разума. В соответствии с подобны­ми установками в средние века легитимность власти обосновывалась волей божественного провидения и выводимым из него естественным правом.

Показательно, что и в наши дни нередко формирование той или иной нации, ее вступление на общественно-историческую аре­ну обосновываются ссылками на некое божественное провидение. В поисках аргументов часто обращаются к Библии, особенно к тем ее местам, где говорится, что Бог не только правит миром, но и избирает из среды всех народов только один, наделяя его своей благодатью. Крайние формы этого мифа отводят другим на­родам и странам лишь роль фона, на котором разворачивается история того или иного богоизбранного народа. История предо­ставляет нам множество свидетельств того, что идея величия и бо­гоизбранности была присуща чуть ли не каждому великому на­роду, особенно в период его восхождения.

Тесно связанный с нравственными нормами обычай представ­ляет собой древнейшую форму хранения и трансляции социокультурного опыта от поколения к поколению и играет немаловаж­ную роль в жизнедеятельности людей. В отличие от предметной стороны социальной культуры — орудий труда, продуктов ма­териального и духовного производства — обычай представляет собой элемент деятельной ее стороны, которая включает обще­признанные нормы и правила общественно-политической жиз­ни, взаимоотношений между людьми, их поведения, легитимизировавшиеся силой привычки, традиции и общественного мнения.

Легитимность власти нередко достигалась — и этот способ от­нюдь не стал достоянием истории — путем ее персонификации. Здесь личность носителя власти в глазах подданных становит­ся воплощением власти и даже самой властью, человек отожде­ствляется с властью, он сам по себе как бы приобретает атрибу­ты власти. Этот феномен проявляется, в частности, в таком признаке, как приверженность харизматическому лидеру,— признак, который Алмонд считал достоянием обществ, где гос­подствуют доиндустриальные и смешанные политико-культур­ные традиции. Речь идет о том, что то или иное лицо, облечен­ное властью или домогающееся ее, обосновывает свои притязания собственными достоинствами, такими как мужество, храбрость, героизм в бою, решительность в действиях, мудрость и знания при принятии тех или иных решений, какие-либо физические и духовные качества. Нередко именно личные качества давали возможность их носителям вознестись к вершинам власти и, бо­лее того, навсегда прописаться в качестве главных героев в ан­налах истории. Это первые племенные вожди, воины, «основа­тели» наций, городов-государств, империй, религий, «спасите­ли отечества», люди, подобные Цезарю, солдатские императоры в поздней Римской империи периода упадка. Наполеон и т.д.

Ярко выраженная персонализация политической жизни и го­сударственной власти характерна для России. Она способствует тому, что установки, симпатии и антипатии россиян ориентиро­ваны скорее на личности конкретных политиков, нежели на политико-идеологические программы. В этом контексте облик и судь­бы российской истории на различных ее этапах определяли Иван Грозный, Петр Первый, Екатерина II, В. Ленин, Б. Ельцин и другие личности. По сравнению с остальной Европой в России отделение власти над людьми и власти над вещами, государст­венной власти и собственности, государственной или политиче­ской сферы и экономической, социальной и иных сфер произо­шло значительно позже и в весьма несовершенной форме.

Не требуется особых усилий, чтобы продемонстрировать, что харизматичность в различных ее новых формах и модификаци­ях сохраняет актуальность и в современном мире. Более того, ха-ризматические лидеры и харизма как факторы, определяющие симпатии и/или антипатии избирателей и соответственно их выбор, стали важнейшими элементами политической культуры всех типов в эпоху информационной революции и электронных средств массовой информации. Что касается тоталитарного типа политической культуры, то харизма в крайних формах покло­нения вождю — фюреру также является его неотъемлемой со­ставной частью. По-видимому, во многом феноменом персонифи­кации и харизматизации носителей власти объясняется широко наблюдающийся на всем постсоветском пространстве факт мас­совой поддержки избирателями бывших первых секретарей ре­спублик и областей, т.е. тех, кто являлся носителями власти, уже потерявшей свою легитимность. Получается в некотором роде па­радоксальная ситуация, когда нелегитимная власть сохраняет ле­гитимность, плавно перетекая в новые структуры, при этом про­сто переименовываясь или облекаясь в новые формулы, лозунги, программные документы.

Чтобы доказать законность своей власти или подчинить лю­дей своей воле, государи во все времена использовали самые ухи­щренные средства. Среди них центральное место занимал запрет на информацию, которая каким-то образом способна подорвать господствующую форму правления. Именно этой цели с самого начала служила цензура, призванная скрыть от широкой обще­ственности неугодные правящему режиму факты и сведения, за­крыть ей доступ к так называемым подрывным идеям и концеп­циям. Этим объясняется то, что одни государи, как отмечал известный деятель Великой французской буржуазной революции конца XVIII в. Ж.П. Марат, «изгоняют из своих государств ли­тературу, другие запрещают своим, подданным, путешествия, третьи не дозволяют народу размышлять, постоянно развле­кая его посредством парадов, зрелищ, празднеств или же пере­давая его азарту игр… Если же добродетель недовольных не под­дается подкупу, государи выдвигают против них наемные перья подлых писак, всегда готовых оправдывать угнетение, кле­ветать на друзей отечества, чернить со всем присущим им ис­кусством защитников свободы, которых они объявляют нару­шителями общественного покоя».

Верность этого суждения доказывается множеством приме­ров из истории человечества от античности до наших дней. Це­лый ряд подобного рода примеров приводились в гл. 1. Самые, казалось бы, светлые головы античности в лице Гераклита, Пла­тона и других призывали запретить, например, Гомера, Гесиода. Как известно, пресловутая практика «изгнания философов» широко применялась в самых что ни на есть демократических Афинах. Именно там институт остракизма стал одним из важ­нейших средств защиты спокойствия и целомудрия рядовых граждан. Для достижения данной цели не брезговали и цикутой, как это было с Сократом.

Особенно широкие масштабы цензура во всех ее формах и проявлениях приняла с институционализацией христианства в качестве государственной религии Римской империи. Рассма­тривая величайших мыслителей древности как исчадия ада и на этой основе санкционировав уничтожение большинства их тво­рений, отцы церкви и христианские мыслители, по сути дела, способствовали фактическому обрыву античной традиции и пре­данию забвению на многие века духовного наследия античного мира. После принятия императором Константином христианст­ва оно стало государственной религией Римской империи и при­ступило к утверждению своего верховенства в вопросах как ве­ры, так и государственного правления, используя для этого все возможные и невозможные средства — от составления списков запрещенных книг до костров инквизиции.

Харктерно, что в тех случаях, когда не хватает аргументов для обоснования законности режима или формы правления, как правило, прибегают к разного рода лжи и фальсификациям. Так, признавая за государством право внедрять мифы, способст­вующие сплочению общества, Платон опрадывал обман и ложь, если они служат интересам государства. Однако, говорил он, ложь может быть исключительным правом правительства: должна быть «одна царская ложь». В средние века Игнаций Лойола в «Ду­ховных упражнениях» совершенно серьезно рассуждал: «Дабы избежать заблуждения, мы должны быть всегда готовы счесть черным то, что нам видится белым, если это предписывает­ся духовными властями». То, что эти доводы отнюдь не явля­лись просто упражнениями в словесной казуистике, свидетельствует множество примеров из жизни многих стран и народов.

Классическим примером такой лжи, построенной на фальси­фикации, являлся так называемый «Константинов дар», грамо­та, составленная в папской канцелярии примерно в середине VIII в., с помощью которой римские папы в течение многих столетий обос­новывали свои притязания на светскую власть а Западной Ев­ропе. В ней, в частности, утверждалось, что еще император Константин, принявший христианство и сделавший его государ­ственной религией Римской империи в IV в., передал собствен­норучно папе Сильвестру I верховную власть над западной час­тью империи, в том числе над Италией. Подложность грамоты удалось доказать только Лоренцо Валле в XV в.

При всем том государство, как и любой другой общественный институт, считается легитимным, если оно служит благу всей со­вокупности его граждан. Главное требование, предъявляемое к властителям,— это гарантия справедливости правления. Прин­цип справедливости служит оправданию власти независимо от того, как трактуется само это понятие. Здесь как нельзя лучше подходит максима:«salus populi suprema lex», т.е. благо наро­да — высший закон. Однако остается нерешенным вопрос о том, что есть благо, интерес, воля народа. Именно по критерию спра­ведливости и несправедливости и соответственно легитимности и нелегитимности проводилось разграничение между различ­ными формами правления.

Так, добродетель, составной частью которой считалась спра­ведливость, — ключевая категория античной философии. Под ней подразумевалось прежде всего качество, дающее человеку право управлять другими людьми. Поэтому философ, интересующийся проблемами политического правления, ставил прежде всего кар­динальный вопрос: «Что есть добродетель?» По этому критерию в соответствии с традицией, заложенной Платоном, Аристотель, например, различал формы правления, в которых правители уп­равляют «в общих интересах», т.е. для достижения «хорошей жиз­ни» не просто лично для себя, а для всех членов государства, от форм правления, в которых правители преследуют скорее собственный корыстный интерес, нежели общий интерес. Правильными Ари­стотель считал те формы, которые независимо от числа властву­ющих управляются, «руководствуясь общественной пользой», а те, которые имеют в виду собственную выгоду, «только благо правящих — все ошибочны, и представляют собой отклонения от правильных: они основаны на началах господства, а государ­ство есть общение свободных людей». К первым он относил мо­нархию, аристократию и политию, а ко вторым — тиранию, олигархию и демократию, выражающие соответственно выгоду од­ного, немногих и многих неимущих.

Намного более сложную систему легитимизации мы имеем в современном мире. Она сложилась в процессе возникновения и институционализации современного светского национального государства со всеми его атрибутами и сущностными хараткристиками, такими как сувененитет, конституционализм, парла­ментаризм, правовое начало, разделение властей и др.

Большой интерес с данной точки зрения представляют типы легитимизации, предложенные М. Вебером. Вебер полагал, что правители могут претендовать на легитимность своего правления, а управляемые принять его законность на следующих трех ос­нованиях. Первое — это «авторитет вечно вчерашнего», нравов, «традиционное» господство в том виде, «как его осуществляли патриарх или патримониальный князь старого типа». Здесь ле­гитимность основывается на общепринятом убеждении в святости традиций и необходимости подчинения правителям, осуществ­ляющим власть согласно традициям. Вебер рассматривал это как самый универсальный и самый примитивный вариант власти. Од­нако и современные системы в значительной мере черпают свою легитимность из своих традиций. Так, многие аспекты полити­ческой системы Великобритании, например монархия, принима­ются ее гражданами в силу их традиционности.

Второе — исключительные личные качества правителей, на­пример героизм, принципиальность, смелость, решительность и т.д., объединяемых понятием харизмы.

Третье — «господство «легальности», в силу веры в обязатель­ность легального установления(Satzung) и деловой компетент­ности, обоснованной рационально созданными правилами, т.е. ори­ентации на подчинение при выполнении установленных правил». Здесь законность власти определяется по признакам ее соответ­ствия принципам рациональной организации, эффективности и права. То, что делается на законных основаниях, рассматри­вается как легитимное. Отсюда Вебер выводил следующие типы власти: традиционную, харизматическую и правовую.

В современных системах легитимизации в той или иной ме­ре сохраняют актуальность и значимость все названные Вебером типы. Например, одной из опор, на которых держится англий­ская государственно-политическая система, являются тради­ционные институты монархии и палаты лордов. Еще большее значение для ее сохранения, жизнеспособности и эффективно­го функционирования имеют принципы рациональной органи­зации, среди которых центральное место занимают принципы правления права и закона, конституционализма и парламента­ризма и др. В определенных условиях, хотя и косвенно, в об­щественном мнении прочность прерогатив того или иного пра­вительства в значительной степени может быть усилена харизмой его руководителя или тех или иных его членов (наглядный пример этого — М.Тэтчер).

Разумеется, помимо названных в зависимости от нацио­нально-исторических, политико-культурных и иных факторов могут быть использованы также иные средства, доводы и аргу­менты. Например, при легитимизации либеральной демократии с этой целью привлекаются все ее важнейшие атрибуты, служа­щие показателями ее народности и справедливости: принципы представительства, выборности, плюрализма и др.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Суверенитет
В большинстве современных подходов к легитимности цен­тральное место занимает идея суверенитета. Иначе и быть не мо­жет, поскольку она затрагивает такие ключевые вопросы, как ис­точник и природа верховной власти. Трудно установить источник суверенитета государства. Но тем не менее это реальный фено­мен. Проблема суверенитета затрагивает не только иерархию вла­стных структур в рамках государства, но и место самого государства в ряду человеческих сообществ, союзов, коллективов. Ког­да говорят о суверенитете государства, то подразумевается, что' все другие коллективы — общины, семьи, ассоциации, провин­ции, товарищества занимают подчиненное в отношении к нему положение.

Теория национального или государственного суверенитета формировалась вместе с идеей национального государства. Еще Ж. Боден совершенно справедливо подчеркивал, что государст­во без суверенитета немыслимо. И действительно, суверенитет со­ставляет одну из основополагающих сущностных характеристик государства, тем более современного национального государства. Значимость и универсальность суверенитета состоит в том, что государству всецело и исключительно принадлежит верховная власть над всеми другими конкретными формами и проявлениями вла­сти на всей территории, на которую распространяется юрис­дикция данного государства. Суверенная власть не зависит от ка­кой-либо иной власти, наоборот, все остальные власти зависят от нее, берут свою легитимность от нее. Государство может быть только суверенным. Суверенитет — основополагающий критерий государства. Если нет суверенитета, то нет и государства. Суве­ренитет определяет само бытие государства. Он призван обеспе­чить унификацию, единение, самоопределение и функциониро­вание властной системы и служит критерием различения государства от догосударственного состояния.

Немаловажный интерес представляет вопрос об источниках суверенитета. Само собой разумеется, что при господстве идей божественного происхождения власти источником верховной вла­сти в государстве считалась божественная воля. Как отмечалось ранее, постепенно сформировалась теория договорного проис­хождения государства и, соответственно, власти. К ним восхо­дят теории народного суверенитета, согласно которым власть коренится в воле народа. Обращает на себя внимание тот факт, что уже со времен античности все настойчивее пробивала себе дорогу мысль о том, что власть или государство должны слу­жить народу, а не наоборот. Так, еще Аристотель говорил, что семья как общественная структурная единица первична по от­ношению к государству. Не семья и другие простейшие чело­веческие реальности должны приспосабливаться к государству, а, наоборот, государство должно приспосабливаться к ним. Эта мысль получила дальнейшее развитие на рубеже средних веков и Нового времени. В 1574 г., т.е. через два года после Варфоломеевской ночи (24 августа 1572 г.), когда были уничтожены тысячи гугенотов, Т.Беза опубликовал анонимно свою работу «О правах властителей по отношению к своим подданным», в ко­торой, по сути дела, было сформулировано положение, ставшее одним из основоположений теории общественного договора. В начале работы Беза поставил вопрос: «Следует ли подчинять­ся властителям так же безоговорочно, как воле Божьей?» От­вечая на этот вопрос отрицательно, Беза обосновывал мысль о том, что, если короли нарушают божественные заповеди и бывают несправедливы, то народ вправе не подчиняться им. «Не наро­ды существуют для правителей,— писал Беза,— а правите­ли для народов, так же как пастух нужен для стада, а не ста­до для пастуха».

Эта постановка вопроса получила дальнейшее развитие в Но­вое время. Считая, что верховная власть — не продукт естест­венного права, а некий исторический факт, Г. Гроций, например, утверждал, что она представляет собой результат добровольно­го договора, заключенного людьми «ради права и общей поль­зы». Само учение о народном суверенитете предполагает, что по­скольку всякая власть исходит от народа, то за ней нельзя признать большей божественности, чем за самим народом, пред­ставителем которого эта власть является. Этот тезис стал азбуч­ной истиной почти всех современных либерально-демократиче­ских теорий политики и политических систем.

Суверенитет означает, что юрисдикция государства распро­страняется на всю его территорию и на всех людей, проживаю­щих на этой территории. В силу суверенитета государство обла­дает правом устанавливать связи с другими государствами, защищать и реализовать свои интересы. Таким образом, суверен­ное государство представляет собой территориальное образова­ние, которое контролирует население, а также организации и группы, ассоциируемые с данной территорией. Государствен­ный суверенитет включает такие основополагающие принци­пы, как единство и неделимость территории, неприкосновенность территориальных границ и невмешательство во внутренние де­ла. Если какое бы то ни было иностранное государство или внешняя сила безнаказанно нарушает границы данного государ­ства или заставляет его руководителей принять то или иное ре­шение, не отвечающее национальным интересам его народа, то можно говорить о нарушении его суверенитета. А это явный признак слабости данного государства и его неспособности обеспечить собственный суверенитет и национально-государственные интересы.

Различается суверенитет внутренний и внешний. Внутрен­ний суверенитет — это право и полномочия повелевать всеми людьми, обитающими на национальной территории, как граж­данами данного государства, так и не гражданами. Внешний су­веренитет призван обеспечить территориальную целостность и невмешательство во внутренние дела страны со стороны внеш­них сил.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Национальное государство
Как уже отмечалось, идея суверенитета неразрывно связана с национальным государством. В средние века и большую часть Нового времени власть политического центра не в одинаковой сте­пени покрывала все население и все находящиеся в его подчи­нении территории. То, что внешне казалось единым политико-государственным образованием или пространством, на самом деле представляло собой конгломераты множества сатрапий, провинций, княжеств, владений и др. Чем дальше они отдаля­лись от центра, тем слабее оказывалась хватка центра. Так что зачастую на периферии государства обширные территории в по­литическом отношении пользовались значительной долей само­стоятельности. В данном смысле правы те авторы, которые счи­тают, что в период до утверждения национальных государств государства и империи имели владения, но не четко очерченные.

Период феодализма примерно с VIII по XV в. характеризо­вался системой взаимно пересекающихся связей и обязанностей, в которой весь средневековый мир был фрагментирован на мно­жество мелких, автономных по отношению друг к другу частей. Так, на Апеннинском полуострове на большую часть террито­рии одновременно претендовали римский папа, император Свя­щенной Римской империи и император Византии. Причем на эти же территории претендовали также местные правители и полу­автономные города. Политическая карта Европы с тех пор мно­жество раз перекраивалась. На территории одной только Герма­нии до ее объединения в последней трети XIX в. существовало около трехсот самостоятельных политических образований. По данным же исследователей в 1500 г. в Европе существова­ло примерно 500 более или менее самостоятельных политичес­ких образований, которые нередко имели весьма неопределен­ные границы.

Сложная сеть королевств, княжеств, герцогств и других центров власти еще больше осложнялась возникновением новых альтернативных центров власти в городах. Города и городские федерации, будучи зависимы от торговли и ремесла, а также на­копления капитала, создавали различные социальные и полити­ческие структуры и пользовались независимыми системами правления, гарантированными специальными хартиями. Вслед за Венецией и Флоренцией в Европе возникли сотни городских центров. Но нигде одни они не определяли характер политиче­ского правления или политической идентичности.

В результате ни одного правителя или ни одно государство нельзя было считать суверенным в смысле обладания верховной властью над данной территорией и конкретным населением. Су­ществовали государственные образования, которые не полно­стью контролировали свои территории в том смысле, что не об­ладали монополией на законное насилие на подведомственной ему территории. Например, феодальные государства сквозь пальцы смотрели на вооруженные стычки и конфликты между своими вассалами, но при условии, что последние не забывали о своих обязанностях перед верховным сюзереном.

В течение Нового времени политическая карта Европы ра­дикально перекроилась. И действительно, национальное госу­дарство в строгом смысле слова лишь около 200 лет выполня­ет роль главного субъекта власти и регулятора общественных и политических отношений, в том числе и международных от­ношений. Германия и Италия, какими мы их знаем в современ­ном виде, вышли на общественно-политическую авансцену лишь в второй половине XIX в. Начало коренной перестройке меж­дународно-политической системы в данном направлении в Ев­ропе было положено Реформацией и восхождением националь­ных государств.

Централизованное национальное государство руководствует­ся скорее национальными или общегосударственными, нежели династическими интересами того или иного правящего дома. По ме­ре формирования крупных национальных государств и поглоще­ния ими множества мелких политических образований и четкой фиксации государственных границ политическая карта Европы приобретала совершенно иной вид. Так, к 1900 г. число государств сократилось примерно до 25.

Процесс формирования национальных государств сопровож­дался формированием соответствующей международно-полити­ческой системы. Условием притязаний каждого государства на верховную власть на своей территории является признание и за другими государствами равных прав на ведение дел по своему ус­мотрению в пределах своих границ. В результате формирование современных национальных государств стало частью процесса вза­имного признания права юрисдикции в пределах соответствую­щих территорий, тем самым каждое государство обязывалось не вмешиваться в юрисдикцию другого государства.

Очевидно, что характер и форма современных государств определились на пересечении национальной и международной сфер. Именно на этом пересечении действовали те факторы, которые определили размеры государства, его внешнюю конфигурацию, организационные структуры, этнический состав, материальную инфраструктуру и т.д. Центральное значение с данной точки зре­ния имела способность государств обеспечивать и увеличивать свою мощь и в силу этого контролировать положение дел внутри страны и отношения с внешним миром. Иными словами, речь шла о способности государств организовывать средства принуждения в лице армии, военно-морских сил и других атрибутов военной мощи и использовать их в случае необходимости. Некоторые ав­торы даже утверждают, что функции государства «носят преиму­щественно военный и преимущественно геополитический, не­жели экономический и внутриполитический характер».

При этом каждое государство на практике проводило поли­тику, направленную на защиту национальных интересов. Лучше всего это проявлялось в лихорадочном захвате ведущими евро­пейскими державами в XIX в. колоний. Земля, море и постепен­но воздушное пространство стали рассматриваться в качестве ре­сурсов, подпадающих под законный суверенитет того или иного государства на том единственном основании, что именно оно пер­вым захватило определенную территорию и осуществляет над ней контроль. Захват и раздел ресурсов и территорий удавался тем державам, которые располагали соответствующими вооруженны­ми силами, поскольку большей частью это было результатом си­ловой политики.

Иначе говоря, постепенно утвердился принцип суверенного равенства всех входящих в международное сообщество госу­дарств как друг перед другом, так и перед самим международ­ным сообществом. Согласно этому принципу, мировое сообщест­во состоит из суверенных государств, каждое из которых само­стоятельно определяет свою собственную форму правления, ча­сто силой оружия или с помощью угрозы применения силы, и не признает над собой какой-либо иной верховной власти. Всякие пограничные или иные инциденты, возникающие между двумя соседними государствами, являются делом самих этих госу­дарств, которые способны решать их без вмешательства треть­их стран, конечно, кроме тех случаев, когда сами заинтересован­ные стороны не попросят об этом. В качестве высшей ценности рассматривалась максимально возможная свобода каждого отдель­но взятого государства в плане реализации своих национальных интересов. Здесь над государствами нет какой-либо иной суве­ренной власти, способной на законных основаниях навязать им свою волю. Именно государству принадлежит определяющая роль в реализации национального интереса на международной арене. Причем каждое государство ставит свой национальный ин­терес выше интересов всех других государств.

Международно-политические системы, как и экономические рынки, по своему происхождению носят индивидуалистический, спонтанный, непреднамеренный характер. Поэтому вполне ес­тественно, что эту систему в литературе часто называют анар­хической. Считается, что в рамках этой системы в отношени­ях между государствами естественное состояние — это состояние войны или состояние, при котором господствует гоббсовский закон «войны всех против всех». Такой подход объ­ясняется тем, что среди государств, как и среди людей, анар­хия или отсутствие правительства ассоциируется с возможно­стью применения несанкционированного насилия. Это заставляет все государства при отсутствии какого-либо вер­ховного надгосударственного арбитра проводить силовую поли­тику для защиты своих жизненных интересов. Более того, важнейшим, не всегда последним аргументом при решении спорных проблем между государствами выступала сила. При та­ком положении взаимное сдерживание государствами друг дру­га служит своего рода «ограничивающим фактором» по отноше­нию к действиям тех государств, которые стремятся проводить политику, игнорирующую национальные интересы других су­веренных государств.

Стержневым элементом международного права является принцип суверенного равенства. В этом плане суверенитет пред­ставляет собой международную юридически-правовую концепцию, используемую для определения главного субъекта верховной власти в международной системе. Такой верховной властью или суверенитетом обладает только государство, оно является един­ственным или главным носителем прав и обязанностей в систе­ме международного права, единственным законным агентом применения легитимного насилия. Только государства имеют пра­во формулировать и реализовывать международную политику. Все другие организации, группы или отдельно взятые лица та­ким правом не обладают.

Концепция суверенного равенства всех государств, независи­мо от их размеров, веса и влияния, была официально выдвинута на Второй Гаагской мирной конференции в 1907 г. Окончатель­но она получила санкцию международного права в Преамбуле Хар­тии Объединенных Наций, где зафиксировано положение о «рав­ных правах… наций, крупных и малых» и в статье 2, в которой утверждается суверенное равенство всех членов Объединенных На­ций. Это положение получило отражение и в порядке голосования в Генеральной Ассамблее ООН — голоса какой-либо малюсенькой страны Карибского бассейна и США имеют равный вес.

Данная концепция касается вопросов обеспечения безопасно­сти и целостности государства перед лицом всех форм внешних угроз. Этот принцип предполагает другой, не менее важный принцип невмешательства одного государства, каким бы могу­щественным оно ни было, во внутренние дела другого государ­ства. И это независимо от форм правления, их внутренней по­литики и др. Иначе говоря, речь идет о взаимных обязательствах государств друг перед другом. Г.Моргентау выделил следующие три принципа, определяющие эти обязательства: независимость, равенство и единогласие. Независимость означает, что каждое государство вправе разрабатывать и осуществлять свою внешнюю и внутреннюю политику самостоятельно, не испрашивая на то разрешения у какой бы то ни было посторонней силы. Равенст­во предусматривает, что все государства в соответствии с норма­ми международного права и международных традиций равны меж­ду собой. Ни одно государство, независимо от его мощи, веса и влияния не может претендовать на свое превосходство над дру­гими государствами, какими бы малыми они не были. Единогла­сие означает, что любое государство связано международными нор­мами и правилами игры лишь в том случае, если оно изъявила свое согласие с этими нормами и правилами. От каждого госу­дарства ожидают их соблюдения.

Таким образом, международное право предусматривает коор­динацию поведения государств, а не подчинение воли одних го­сударств воле других государств. Поэтому очевидно, что сувере­нитет государства отнюдь не означает, что оно вправе и способно делать все, что хочет, и может действовать изолированно от других членов мирового сообщества. Суверенитет и взаимозави­симость государств друг от друга отнюдь не являются противо­речивыми категориями. Суверенитет государства в рассматрива­емом плане означает лишь то, что оно само для себя решает, как справиться с своими внутренними и внешними проблемами, включая и проблемы поиска союзников и помощи извне, тем са­мым ограничивая собственную свободу. «Независимость — это не что иное, как умение распорядиться своей зависимостью»,— справедливо подчеркивал такой решительный сторонник неза­висимости и величия Франции, как Ш. де Голль.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Абстрактность и анонимность власти и государства
Государство — такое образование, в котором в различных со­четаниях представлены и теснейшим образом сплетены этнонациональные, социокультурные, имущественные и гражданские интересы людей. Для его самоорганизации ключевое значение име­ет основополагающая цель, ради реализации которой различные компоненты пришли к согласию. Как правило, содержанием та­кой цели считается прежде всего осуществление общей воли, обес­печение всеобщего блага или интереса. Но сами эти последние также нуждаются в объяснении, поскольку, как и государство, они не имеют сколько-нибудь реальной формы существования, которую можно было бы ощутить или проверить с помощью ор­ганов чувств, представить в какой-либо материальной форме.

Если мы говорим, что государство действует, то допускаем, что оно обладает некой общей волей, в соответствии с которой оно дей­ствует. Но что такое воля и где, в каком конкретно органе, ин­ституте, феномене она сосредоточена? Скажем, в монархической Франции или самодержавной России можно было говорить о во­ле Франции или России, которая персонифицировалась в лично­сти соответственно французского короля или русского царя. Оче­видно, что весьма трудно, если не невозможно, во-первых очертить конкретные контуры этой воли, во-вторых, определить, каким имен­но образом она выражается в личности конкретного короля и царя. Мало что можно сказать и о воле какого-либо народа или на­ции, поскольку это также абстрактное понятие.

При всем том речь, разумеется, идет об общей воле всей со­вокупности граждан государств и об их общем интересе. Кто же эти граждане государства? Попытаемся ответить на этот вопрос. Формирование нации предполагает подчинение родовых, племен­ных, архаических, патриархальных и других начал неким уни­версальным, космополитическим началам, разумеется в преде­лах определенной территории. Здесь фактически во всех случаях имеет место длительный исторический процесс сведения к еди­ному знаменателю множества исходных элементов, являвших­ся достоянием отдельных родоплеменных, этнических и иных об­разований, и конструирования на их основе некоторой общей для всей нации социокультурной инфраструктуры. На различных эта­пах исторического процесса в орбиту этого процесса попадал все более широкий круг родоплеменных групп, этносов, народов.

В государственных образованиях, созданных на родоплеменной или этнокультурной основе, отношения между людьми ре­гулируются с помощью обычаев и традиций, в национальном же государстве — с помощью государственно-правовых норм и за­конов. Государство в современном смысле этого слова возникло, по-видимому, только тогда, когда родоплеменной принцип, прин­цип кровно-родственных отношений организации жизнеустрой­ства людей и их разграничения дополнился территориальным прин­ципом. По сути дела, государство в современном мире немыслимо без четкого разграничения территории, которую оно занимает, и территорий других государств. Можно привести множество слу­чаев, когда принадлежность к нации не совпадает с этнической и антропологической принадлежностью. Можно сказать, что на­ция предполагает не только и не столько антропологическое и этническое происхождение индивида, сколько его социокультурную, историко-культурную и государственную принадлежность. Национальное государство пришло на смену сословному, партикуляристскому и административному. Во многих аспектах про­цессы формирования гражданского общества и национального го­сударства, во всяком случае на Западе, совпадали, взаимно стимулировали друг друга.

В обоих случаях имел место процесс универсализации и космополитизации. В случае с гражданским обществом это был про­цесс ликвидации сословных или иных привилегий и утвержде­ние гражданского статуса всех членов общества, равных перед законами государства. Государство, в свою очередь, измеряет по­ведение всех своих граждан общей меркой, независимо от их со­циальной, религиозной, профессиональной или иной принад­лежности. Государство способствует национальному сплочению и институционализации нации, хотя государство не заменяет и не упраздняет ее. Но прав Л.А.Тихомиров, который писал: «нация есть основа, при слабости которой слабо и государство; госу­дарство, ослабляющее нацию,— тем самым доказывает свою не­состоятельность». Однако нельзя не учитывать и то, что наци­онализм (особенно этнонациональное начало) в политике может быть фактором как национального и политического освобожде­ния, так и централизации государства, сопряженной с усилени­ем репрессивного аппарата.

В рассматриваемом плане важный принцип государства — уни­версализм, или всеобщность. Его в формальном смысле не ин­тересуют специфически национальные стереотипы поведения, куль­турное своеобразие поведения тех или иных этнических, религиозных или иных групп. Они интересуют его лишь в тех случаях, когда наносят ущерб интересам и правам отдельного граж­данина, независимо от его социальной, национальной, религи­озной принадлежности. Можно сказать, что государство имеет дело не с конкретным Ивановым, Сидоровым, Карапетяном, Мухаметшиным, Магомедовым и т.д., как представителями кон­кретных народов или конфессий, а с абстрактным гражданином, оно озабочено обеспечением условий реализации его интересов, прав и свобод.

Как не без оснований отмечал Э. Дюркгейм, назначение го­сударства состоит в том, чтобы, с одной стороны, направлять «не­разумную мысль» толпы с помощью «более продуманной мыс­ли», а с другой стороны, освободить индивида, возвратить личности тот «простор», который отняли у нее «местные груп­пы, обладающие властью, и церковь». Государство владеет на­иболее совершенной внутренней организацией и в силу этого спо­собно добиваться эффективного подчинения делу реализации своих целей всех подданных или граждан. Государства представ­ляют собой конкретные политические образования в отличие от цивилизации, мирового сообщества, международно-политической системы, которые не имеют собственных границ, пределов юри­сдикции, официальных институтов и руководителей, полномоч­ных принимать решения и реализовать их, не может контроли­ровать ресурсы и т.д. Всеми этими атрибутами располагает национальное государство, которое обладает узаконенными пол­номочиями и средствами мобилизовывать своих граждан, соби­рать с них налоги, наказывать врагов и награждать друзей, объявлять и вести войны и многое, многое другое, что не под си­лу, во всяком случае в обозримой перспективе, цивилизации или тому или иному культурному кругу.

Государство призвано обеспечить предсказуемость поведе­ния как людей, так и общественных и политических институ­тов, освободить население от страха за свою жизнь, создать бла­гоприятные условия для его безопасности и взаимодействия как граждан единого государства. Государственная власть носит институпионализированный характер и отделена от личности то­го или иного конкретного руководителя, главы государства или правительства, от самого правительства, находящегося в данный конкретный период у власти. Эти последние в глазах управля­емых предстают как простые агенты государства. С данной точ­ки зрения основополагающими сущностными характеристиками современного государства являются его абстрактность, безлич­ность и анонимность. В истории человечества государство в боль­шинстве случав носило персонифицированный характер, т.е. отождествлялось с личностью определенного правителя или ди­настией, которой принадлежала власть в данном государстве. В древ­нем Вавилоне, это, например, государство Саргонидов, в Персии — империи Ахеменидов и Сасанидов, в средневековой Европе — ко­ролевства Каролингов и Меровингов. Нередко империи или цар­ства, созданные той или иной выдающейся личностью, прекра­щали свое существовние со смертью своего основателя. Такую участь постигли, например, империи Александра Македонского и На­полеона Бонапарта.

Это положение радикально изменилось с появлением наци­онального правового государства, которое постепенно оттеснило административное государство. В нем абстрактность и безличность достигли совершенной формы и проявляются, в частности, в су­веренитете, правовом характере и монополии на законное наси­лие, которые предполагают единый, обязательный для всех пра­вовой порядок, уничтожение неравенства и разнообразия прав, которые зависели бы от социального, наследственного или ино­го статуса конкретного члена общества. Утверждаются равносущ-ность всех граждан и принцип равного обеспечения их прав.

В современном национальном государстве само государство и государственный аппарат как бы отделены от работающих в них чиновников и служащих, правительство как таковое от его членов в том смысле, что государство и правительство, государ­ственный аппарат не являются собственностью тех, кто обеспе­чивает их функционирование. Политики, чиновники должност­ные лица государства являются наемными работниками, нанятыми этим последним для выполнения определенных ролей и функций. Их мировоззренческие и иные позиции должны быть отодвинуты на второй план, приоритет отдается критери­ям профессионализма. Религия и идеология, которые, при всех их различиях эпистемологического, сущностного и концептуаль­ного характера, в методологическом плане представляют собой однопорядковые явления, отделены от государства. Парламент­ская демократия с ее этнокультурным, социальным, социокультурным и иными формами плюрализма не приемлет ни государ­ственной религии, ни государственной идеологии. Признав плюрализм интересов и партий, религиозных, этнокультурных, социально-экономических и иных различий, нельзя не признать плюрализм идеологий или идеологических течений в каждой от­дельной стране, позиции которых по ряду важнейших вопросов совпадают, особенно что касается системообразующих аспектов. Такое положение и создает основу «единства во многообразии», консенсуса по основополагающим вопросам государственно-по­литического устройства.

Формирование и утверждение принципов абстрактности и без­личности государства можно продемонстрировать на примере бю­рократии. Государство представляет собой комплекс институтов, учреждений и органов, каждый из которых выполняет свои специфические функции законодательного, исполнительного и судебного характера. Речь идет прежде всего о парламенте (в де­мократических государствах), правительстве, правоохранитель­ных органах. В плане ведения повседневных дел в государстве ключевая роль принадлежит правительству. Важнейшая функ­ция правительства — управление государственным аппаратом, посредством которого осуществляются властные функции. Адми­нистративный аппарат составляет как бы становой хребет совре­менного государства, органически скрепляющий в единое целое различные его институты по горизонтам и вертикали. Государ­ственно-административный аппарат играет главную роль в реа­лизации государственного регулирования и управления экономи­ческими и социальными процессами. В настоящее время во всех индустриально развитых странах государственный аппарат во главе с правительством представляет собой мощную разветвлен­ную систему разнообразных органов, министерств и ведомств, служб управления государственными предприятиями, разного рода си­стем специализированных комитетов и комиссий.

Огромная административная организация, созданная для ре­шения сложных проблем современной жизни, постепенно заво­евывая определенную автономию от законодательной и судебной ветвей, нередко оказывается в состоянии самостоятельно форму­лировать и практически осуществлять политический курс в тех или иных сферах жизни. Хотя юридически правительство счи­тается высшим органом управления, одновременно оно приобре­ло статус и функции волеформирующего политического инсти­тута. В соответствии с ныне действующими во многих странах конституционными нормами правительство имеет широкие пол­номочия для вынесения важнейших политических решений, связывающих и законодателя. У него появился ряд новых функ­ций, относящихся к так называемому политическому планиро­ванию, оно вторгается в сферу законодательства, разрабатывая и формулируя многие законопроекты, которые затем проходят через парламент.

Более того, развитие событий в этой области привело к тому, что возникло совершенно новое образование анонимной власти — современное бюрократическое государство. Его монополия на сред­ства насилия расширяется с помощью системы сбора налогов, ре­ализации внешней политики, осуществления принятых законов и т.д. При всех негативных коннотациях, ассоциируемых с бю­рократией, она превратилась в неотъемлемый элемент современ­ных организаций, а также всех политических систем. М.Вебер рассматривал бюрократию как систему административного уп­равления, характеризующуюся следующими признаками: ие­рархия соподчиненности и ответственности; безличность, т.е. вы­полнение функций в соответствии с четко фиксированными правилами; постоянство, в соответствии с которым работа выпол­няется в течение полного рабочего дня на основе и при гарантии доминантного места и продвижения по службе; профессионализм. Конечно, не все могут согласиться с такой оценкой, но эти и по­добные им признаки отражают сущность бюрократии.

Восхождение и институционализация бюрократии были пред­определены самими закономерностями становления современного государства. Более того, образование и утверждение современно­го государства на Западе М.Вебер связывал с формированием бю­рократического аппарата. Зависимость государства от бюрокра­тии увеличивается по мере его разрастания. Государство, бюро­кратия и капитализм развивались в тесной зависимости друг от друга. Именно с помощью бюрократического аппарата, как счи­тал Вебер, были преодолены негативные последствия сословно­го порядка и передачи феодальной власти по наследству.

Один из атрибутов бюрократического аппарата — класс чи­новников, оплачиваемый из государственной казны. Содержание огромной армии таких чиновников, идентифицируемых со сво­ими функциями (что снимает вопрос об их социальном происхож­дении), возможно только в условиях современной «денежной» эко­номики. Разумеется, любое государство или государственное образование, заслуживающее это название, немыслимо без кате­гории служащих и чиновников, обеспечивающих его повсед­невное функционирование. Эта категория играла немаловаж­ную роль в Древнем Египте, империи Ахеменидов, Римской империи. Апогеем, своего рода гимном бюрократии стала система обоснования государства и государственной власти, разработан­ная Конфуцием. Ему принадлежит образ «благородного санов­ника» — цзюн-цзы, с помощью которого он поднял вес и значение бюрократии в системе управления и в обществе на беспрецедент­ную высоту. Бюрократии предписывались весьма широкие и важ­ные функции по соблюдению ритуала, правил (ли), рассматри­ваемых в качестве основы основ законности и жизнеспособности государства, а также по их реализации. Однако в древнем Ки­тае, равно как и в других государствах древности, не было го­сударственной администрации в собственном смысле слова, по­скольку там чиновники получали вознаграждение натурой и почти полностью зависели от местных источников материаль­ных богатств.

Иное дело современный аппарат государственно-администра­тивного управления, который невозможно представить без чет­ких рационально разработанных формальных норм и правил, без строгой профессионализации политики, что тесно ассоции­руется с бюрократией. Его особенность состоит в том, что он но­сит постоянный характер. В отличие от высших органов государ­ственной власти, которые находятся в прямой зависимости от результатов избирательной борьбы и расстановки сил в парламен­те, государственный аппарат не зависит от этих колебаний и пе­рестановок на вершине государственной машины. Будучи инст­рументом осуществления непосредственных властных функций, армия чиновников и служащих государственного аппарата про­должает делать свое дело независимо от правительственных кризисов, роспуска парламента или досрочных выборов. В отли­чие от глав правительств, министров и администраторов высше­го звена, которые, как правило, приходят и уходят, основная мас­са чиновничества представляет собой стабильный контингент лиц, составляющих костяк системы государственного администра­тивного управления. Поэтому неудивительно, что чиновничест­во стало могучей и влиятельной силой, подчас независимой от подлежащих периодической смене правительства и выборных ор­ганов власти.

Чиновник, занимающий тот или иной пост в структуре ад­министративного аппарата, является экспертом определенного про­филя, в то время как его выборный руководитель, как правило, находится в положении дилетанта. Более того, в процессе выпол­нения им своих обязанностей чиновник накапливает большой объ­ем конкретной информации, что еще более усиливает его влия­ние и позиции. Этому же способствуют так называемые «кодексы бюрократии», согласно которым важнейшие сферы ее деятель­ности изъяты из-под контроля общественности. Формально ря­довые граждане вправе оспаривать действия бюрократии. В оп­ределенной степени влияние и вес бюрократии можно ограничить и уравновесить с помощью выборных представительных органов. Но под прикрытием конфиденциальности и секретности бюрокра­тия способна противодействовать попыткам выборных органов получить соответствующую информацию. В результате бюро­кратизм во всевозрастающей степени пронизывает выборные де­мократические институты, завоевывая у них одну позицию за дру­гой. В современном высокоразвитом индустриальном обществе принципы плюралистической представительной демократии за­частую вступают в противоречие с принципами административ­ной эффективности, с их упором на обеспечение рационального принятия решений и эффективной их реализации. Императивы специализации, профессионализма и компетентности приобрета­ют большую значимость.

К тому же существенные коррективы в функционирование по­литической системы демократии внесены дополнением полити­ческого представительства так называемым функциональным пред­ставительством. Суть его состоит в том, что представители различных заинтересованных групп вступают в договорные от­ношения друг с другом и государством для решения тех или иных проблем. Это так называемый корпоративизм или неокорпора­тивизм. Как правило, этот последний определяется в качестве институционального механизма, в котором публичная полити­ка вырабатывается посредством взаимодействия между государ­ственным аппаратом, с одной стороны, и уполномоченными вли­ятельных корпоративных союзов,— с другой. Корпоративным организациям предоставляется монополия предоставительства в со­ответствующих сферах их интересов в обмен на их подчинение определенным ограничениям, налагаемым государством. Други­ми словами, политическое представительство дополняется функ­циональным или представительством интересов, что, естествен­но, вносит существенные изменения в систему функционирования традиционных общественно-политических институтов.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Правовое государство
Власть варьируется от состояния полной анархии до жесто­чайшей диктатуры. В сущности неразрешимая антиномия меж­ду ними делает достижение более или менее приемлемого поло­жения между этими двумя крайностями весьма трудным делом. Как показывает исторический опыт, всякая анархия, беспоря­док, революция кончаются установлением самых крайних форм всевластия. Когда перестают действовать внутренние обязатель­ства, в действие вступают внешние формы, призванные обеспечить организационные принципы. Существует своего рода закономер­ность: чем меньше мы способны обуздывать свои внутренние сти­хийные побуждения, особенно деструктивные, тем больше ве­роятность их подавления извне помимо нашей воли и желаний. Если в обществе господствуют нетерпимость, анархия, хаос, война всех против всех, то рано или поздно это кончается ус­тановлением той или иной формы диктатуры. А диктатура, в свою очередь, ведет к полному подавлению всех проявлений свободы.

В Новое время более или менее приемлемое решение данной проблемы было найдено на путях создания политической демо­кратии и правового государства. Как уже отмечалось, государ­ство основано на силе, в правовом государстве эта сила узаконе­на, более того, она строго подчинена нормам права. Отвергая постановку вопроса о том, что первично — право или государ­ство, германский правовед Г.Хенкель не без оснований утверждал, что «государство есть право как нормирующая деятельность, а право есть государство как нормированное состояние».

Иными словами, в правовом государстве они взаимно пред­полагают и дополняют друг друга. Государство становится пра­вовым именно потому, что оно подпадает под власть права. С этой точки зрения можно, по-видимому, говорить, что праву принадлежит приоритет перед государством, и вслед за Л. Дю­ги утверждать, что «государство есть не что иное, как сила, от­данная на служение праву». В правовом государстве четко и точ­но определены как формы, пути и механизмы деятельности государства, так и пределы свободы граждан, гарантируемые пра­вом. Это значит, что государство связано правом; оно вправе раз­рабатывать и принимать тот или иной закон, но само в свою оче­редь обязано действовать в рамках этого закона, подчиняться ему. Иначе говоря, государство, издавшее закон, обязано уважать этот закон до тех пор, пока он существует и продолжает действовать, хотя оно и правомочно его пересмотреть или даже отменить. Бо­лее того, оно подсудно своим собственным судом и может быть осуждено ими. Именно это в значительной мере обеспечивает пра­вовой характер государства.

Соответственно представление о правовом государстве ассо­циируется с двумя основополагающими принципами: порядок в го­сударстве и защищенность гражданина. Отцам-основателям либерального мировоззрения принадлежит идея, что в государ­стве должны властвовать не отдельные личности, а право и за­коны. Задача государства состоит в том, чтобы регулировать отношения между свободными гражданами на основе строгого со­блюдения законов, которые призваны гарантировать свободу личности, неприкосновенность собственности и другие права че­ловека и гражданина. В сугубо юридически-правовом смысле пра­во и закон призваны установить и обеспечить порядок, а не справедливость. Тем не менее нельзя безоговорочно принять по­зицию тех, кто считает, что право и закон регулируют внешнее поведение, в то время как нравственность — исключительно вну­треннее поведение. Ведь существуют тождественные по содержа­нию нормы права и нормы нравственности, например, такие, как «не убий», «не кради», «не лжесвидетельствуй» и т.д., хотя они по разному реализуются в государственно-правовой и морально-этической сферах. Нормы права призваны прежде всего фикси­ровать взаимные претензии и обязанности, вытекающие из спон­танно формирующихся в гражданском обществе отношений.

Основное различие норм права от норм обычая и морали со­стоит в том, что действенность первых обеспечивается силой го­сударства, а вторых — обществом. В правовом государстве толь­ко законно избранное правительство правомочно применять силу в качестве инструмента принуждения. Как подчеркивал немец­кий правовед XIX в. Р. Еринг, право никогда не может заменить или вытеснить основной стихии государства — силы. Слабость вла­сти есть смертельный грех государства, она зачастую в глазах лю­дей менее простительна, чем жестокость и произвол со стороны государства. Не случайно, например, в мусульманском мире средневековья был весьма популярен хадис: «имам-деспот лучше смуты». В Европе в период религиозных войн формировалось убеж­дение, что даже тирания лучше гражданской войны, ввергающей народ в хаос. И действительно, нередко для большинства людей бывает важнее эффективность и дееспособность власти в обеспече­нии порядка в обществе, нежели ее легитимность и демократичность. Именно из-за слабости власти, ее неспособности защищать инте­ресы как своих граждан, так и национально-государственные интересы Веймарская республика рухнула под натиском нацио­нал-социалистического движения, установившего в Германии самую свирепую тираническую диктатуру. Точно так же во мно­гом из анархии периода Гражданской войны в нашей стране ро­дился жесткий большевистский режим.

В данном контексте правовое государство призвано достичь более или менее приемлемую гармонию между властью государ­ства и принципом правовой самостоятельности подвластного. За­дача, прямо скажем, весьма трудная, особенно если учесть ан-тиномичность отношений власти и права. «Власть,— писал Б.П.Вышеславцев,— стремится сбросить с себя оковы права и все­гда получает известную сферу, непроницаемую для права. Пра­во всегда стремится подчинить себе власть, сделать ее ненуж­ной, ибо право есть, по своей идее, взаимодействие свободных и равных лиц, есть идея безвластной организации». Если власть в принципе содержит в себе момент бесконтрольности и произ­вола, то право не признает их. Во власти всегда есть бесправие, а в праве — безвластие. Но это отнюдь не значит, что право и власть несовместимы и исключают друг друга. В действительности они не только взаимоисключают, но и взаимно дополняют друг дру­га. «В самом своем зародыше власть уже предполагает элемент права. И, с другой стороны, в самом своем завершении право то­же сохраняет известное отношение к власти. Всякая власть предполагает минимум права; всякое право предполагает ми­нимум власти».

Достижение некоего равновесного состояния между этими дву­мя началами обеспечивается конституционной юрисдикцией, призванной оспаривать любой акт государственных органов, ес­ли он противоречит конституции или ущемляет права и свобо­ды личности. Она служит защите не только частных прав, но и публичных интересов, не только прав индивида, но и кон­ституции. Правовое государство в отличие от деспотического или полицейского само себя ограничивает определенным комплек­сом постоянных норм и правил. В прежние времена ограниче­ния носили чисто личностный и духовный характер. Прави­тель считался наместником самого бога и в силу этого как бы добровольно соглашался с моральными императивами тради­ций, обычного права, веры, учения церкви и т.д. В Новое вре­мя с победой правового государства или республиканской фор­мы правления нормы и правила, ограничивающие власть государства, получили законодательное закрепление в конститу­ции. Закон и право были поставлены выше личности короля. Кон­ституция, независимо от формы, включает принципы организа­ции, законы, правила, нормы, регулирующие деятельность государства.

Как уже указывалось, в правовом государстве должны гос­подствовать законы, а не люди, функции государства состоят в ре­гулировании отношений между гражданами на основе закона. Пре­дусматривается неукоснительное соблюдение принципа верховенства права и закона, призванного обеспечить права и свободы всех граждан во всех сферах жизни, а со стороны граж­дан — уважение к законам и институтам существующей систе­мы. При таком понимании сила государства законна лишь в том случае, если она применяется в строгом соответствии с правом, всецело служит праву. Причем закон, каким бы суровым он ни был, обязывая отдельного гражданина к соблюдению общепри­нятых правил поведения, в то же время ставит четко очерчен­ные границы прерогативам государства в отношении индивиду­альной свободы. Еще И. Кант сформулировал основополагающую идею правового государства: «Каждый гражданин должен обла­дать той же возможностью принуждения в отношении власт­вующего к точному и безусловному исполнению закона, что и вла­ствующий в его отношении к гражданину». Законодатель так же подзаконен, как и отдельный гражданин. Подзаконность го­сударственной власти дополняется признанием за отдельной личностью неотъемлемых и неприкосновенных прав, предшест­вующих самому государству. Именно при таком подходе свобо­ду можно рассматривать как право каждого индивида делать то, что позволяют законы. В правовом государстве законы имеют оди­наковую силу для всех без исключения членов общества, неза­висимо от их социального, политического или иного статуса, за­щита отдельного человека от власти и произвола соответствует защите всех. Поэтому личное право невозможно без гарантии в по­литическом праве, уравновешивающем всех друг перед другом. Как писал К.Ясперс, «даже величайшие заслуги перед государ­ством не являются основанием неприкосновенности власти ин­дивидуума. Человек остается человеком, и даже лучший из лю­дей может стать опасным, если его власть не сдерживается определенными ограничениями».

Прочная власть — это власть плюс законность. Прочность власти зависит как от ее эффективности, так и от ее законнос­ти. Сущность правового государства заключается в определении способов, которыми осуществляются цели и содержание государ­ственного правопорядка. Оно призвано обеспечить оптималь­ные условия для реализации способностей и интересов гражда­нина как суверенного и самостоятельного существа в рамках установленных в соответствии с принципами всеобщности (ка­тегорического императива) и взаимности (золотого правила).

Следует провести различие между законом и правозаконно-стью. Но для понимания этого положения необходимо осознание различий между законом и правом, что не всегда имеет место. Например, Кельзен утверждал, что поскольку законность есть формальное соответствие правовым нормам, то всякое государ­ство есть правопорядок и соответственно правовое государство. Верно, что закон представляет собой важный инструмент и ат­рибут любого государства, обеспечивающий его универсальность. Он обладает некоторой формой всеобщности в том смысле, что его правомерность и авторитет должны признать все и соответ­ственно все должны ему подчиняться. Как справедливо подчер­кивал В.П.Вышеславцев, «закон есть первая субстанция вла­сти. Все великие властители и цари были прежде всего законодателями (Соломон, Моисей, Наполеон, Юстиниан). В законе и через закон власть существенно изменяется: она пе­рестает быть произволом и становится общеобязательной нормой».

Но тем не менее, если принять позицию Кельзена, то любой закон, принимаемый в любом государстве, по логике вещей на­до признать правозаконным. В целом трудно себе представить го­сударство без законов и без определенных правовых норм. В этом плане любое государство есть определенный законом правопоря­док. Мы говорим о римском праве, но в то же время исходим из того, что правовое государство — это исторический феномен, воз­никший на известном этапе исторического развития западного общества, а именно в Новое время, с возникновением буржуаз­ных общественных отношений. Это, по сути дела, означает, что республиканский и императорский Рим имел право, правопоря­док, но в то же время не был правовым государством.

В данной связи обращает на себя внимание тот факт, что вы­ражение«lex Romanae» можно толковать и как римский закон и как римское право. Здесь нет сколько-нибудь четкого разгра­ничения между понятиями права и закона, между правом и го­сударством. В этом плане все древние и средневековые государ­ства имели законы и правопорядок, при этом еще не будучи правовыми государствами. Причем это относится ко всем без ис­ключения формам правления — деспотической, аристократиче­ской, олигархической, республиканской и др. То же самое отно­сится и к современным тоталитарным государствам, которые зиждились на беззастенчивом нарушении основополагающих прав человека.

Одновременно правозаконность предполагает равное отно­шение государства ко всем без исключения гражданам государ­ства. «Всякий, кто обладает политической властью,— писал Л.Дюги,— будет ли это отдельный человек, класс или числен­ное большинство страны, обладает ею фактически, а не по пра­ву, и действия, которые он производит, приказы, которые он формулирует, законны и обязательны, для повиновения толь­ко в том случае, если они соответствуют верховной норме пра­ва, обязательной для всех управляющих и управляемых». Пра­возаконность предусматривает также, что государство может принять, регулировать, модифицировать и исправлять законы не самочинно, а лишь в известных, установленных правом ограни­ченных пределах. Т.Гоббс одним из первых сформулировал эту мысль так: «Никакие решения предыдущих судей, какие когда-либо были, не могут стать законом, если они противоречат ес­тественному праву, и никакие судебные прецеденты не могут делать законным неразумное решение или освободить данного судью от заботы найти то, что справедливо (в подлежащем его решению случае), исходя из принципов собственного естествен­ного разума».

Но история Нового и Новейшего времени знает немало при­меров, когда этот принцип явно или неявно нарушался. Даже в ус­ловиях демократии большинство может действовать законно и вместе с тем нарушая принципы правозаконности и справед­ливости. Поэтому ряд исследователей совершенно справедливо указывали на то, что демократия способна привести к установ­лению самой жесткой диктатуры. Об этом убедительно свидетель­ствуют перипетии прихода к власти А. Гитлера в 1933 г.

В тоталитарном государстве действия аппарата насилия, как правило, не ограничиваются какими бы то ни было заранее ус­тановленными правовыми и законодательными нормами и пра­вилами. В условиях персонификации политических режимов, отож­дествления государства с личностями конкретных вождей или фюреров, как в СССР и нацистской Германии, право и закон слу­жили режиму, а не наоборот. Поставленные на обслуживание пар­тийно-политических и идеологических целей руководителей КПСС и НСДАП, они слишком часто приносились в жертву по­литической, идеологической, революционной или какой-либо иной целесообразности. Следует отметить, что эти моменты мо­гут быть фиксированы в законе, указе или постановлении пра­вительства или какого-либо другого государственного органа, но от этого их действия отнюдь не станут правозаконными. В принци­пе можно узаконить любой орган, любой режим, но при этом они не будут правозаконными.

Как выше отмечалось, гражданское общество и правовое го­сударство возникли и развивались как реакция против идеала средневековой теократии. Одна из основных их характерис­тик — это светское начало, которое столь же существенно, как и правовое начало. Здесь упраздняется гомогенное единство по­литики и религии, политики и идеологии, утверждается раздво­ение общественного и частного, общества и государства, права и морали, политической идеологии и науки, религиозного и свет­ского и т.д. Религия, мораль, наука, искусство и другие духов­ные феномены начинают существовать в полном своем объеме и ис­тинно своем качестве с их отказом от политического характера. Это можно наглядно продемонстрировать на примере религии. Как подчеркивал К. Маркс, «так называемое христианское го­сударство нуждается в христианской религии, чтобы восполнить себя как государство. Демократическое же государство, действительное государство, не нуждается в религии для сво­его политического восполнения. Напротив, оно может абстра­гироваться от религии, ибо в нем осуществлена мирским спо­собом человеческая основа религии».

Аналогичную метаморфозу претерпевают также наука, литера­тура, искусство — все, что составляет социокультурную и духов­ную сферы, весь комплекс институтов и организаций, призван­ных осуществить социокультурное и духовное воспроизводство общественной жизни, обеспечить социализацию, воспитание и обучение подрастающего поколения. При всей необходимости государственной поддержки и помощи это та сфера, где требу­ется наивозможно большая степень самостоятельности, иници­ативы, самовыражения, поскольку именно здесь человеческое на­чало проявляется в наиболее концентрированном виде. Это та сфера, где недопустимы какой бы то ни было классовый подход, идеологизация, политизация, государственное вмешательство и тем более огосударствление.

При всем том необходимо исходить из признания того фак­та, что не бывало и не бывает идеальной власти и идеального го­сударства. Человечество еще не придумало некую совершенную форму государственного устройства, которая была бы эффек­тивна, жизнеспособна, справедлива, иными словами, одинаково нравилась бы всем и в одинаковой мере выражала бы интересы и волю всех без исключения групп, слоев, сословий, классов, од­новременно соответствовала бы принципам защиты прав чело­века и свобод личности. В известном изречении древних римлян «Gubernatorum vituperatio populo placet»— народу нравится критиковать правителей — отражена суть вопроса.

Это относится ко всем без исключения формам власти, в том числе и к демократии. Известно, что все сторонники аристократи­ческой формы правления, начиная с Гераклита и Платона, не го­воря уж о приверженцах различных форм единоличной диктатор­ской и тиранической власти, всячески порицали ее и предавали анафеме. Другие же ученые и политики, будучи не всегда прин­ципиальными противниками демократии, предупреждали о ее не­достатках и таящихся в ней угрозах. Достаточно отметить, что опыт XX в. в целом подтвердил правоту А. де Токвиля, преду­преждавшего о таящихся в демократии опасностях для свободы, возможностях «тирании большинства», которая может быть не менее, если не более жестокой, чем тирания немногих или од­ного. При всех достоинствах и преимуществах демократии оче­видны относительность и ограниченность таких ее атрибутов, как парламентаризм, система представительства, всеобщего изби­рательного права и др. Они не способны раз и навсегда разрешить все стоящие перед обществом проблемы. Решение одних проблем чревато возникновением новых, порой еще более серьезных про­блем.

Необходимо затронуть еще один аспект. В последние годы ме­сто и роль государства как главного субъекта власти и носителя суверенитета, его перспективы подвергаются переоценке в связи с теми процессами и сдвигами, которые происходят на уровне меж­дународно-политической системы. Особенность нынешней ситу­ации состоит в увеличении числа реальных акторов мировой по­литики вследствие интенсификации в последние десятилетия процессов интернационализации, универсализации и глобализа­ции. Наиболее зримо эти процессы проявляются в постоянно растущей тенденции к экономической и политической интегра­ции, регионализации и образовании множества международных, межгосударственных и неправительственных организаций, при­обретающих все более возрастающую роль в качестве активных действующих сил мировой политики и субъектов международно-политической системы. Все большее влияние на конфигурацию, характер и функционирование международно-политической си­стемы оказывют транснациональные и многонациональные кор­порации. Они созданы в угоду частным интересам, которые фор­мулируют и реализуют свои цели самостоятельно, пересекая национально-государственные границы. В политическом плане они порождают целый ряд проблем, которые, несомненно, оказыва­ют влияние на роль государства в международно-политической системе.

Эти сдвиги и перемены не могут не сказываться на роли и функ­циях отдельно взятых государств. Их результатом является, в частности, то, что благосостояние простых граждан более не за­висит исключительно от действий, предпринимаемых прави­тельствами их стран. Во все более растущей степени они оказы­ваются в зависимости от действий и решений, например, по таким вопросам, как валютная политика, установление процентных ста­вок, инвестиционная политика, принимаемых далеко за преде­лами их собственных стран, другими правительствами или меж­дународными организациями. Благодаря прогрессирующему размыванию границ между национальными экономиками проблемы, ранее считавшиеся исключительно внутриполитически­ми, приобретают международно-политический характер. Имеет место беспрецедентное взаимопроникновение внутренней и внеш­ней политики. Растет значимость внутриполитических послед­ствий внешней политики и внешнеполитических последствий вну­тренней политики. Все меньше остается сфер, в которых правительство отдельного государства могло бы принять чисто внутристрановые решения, не оказав в той или иной степени вли­яния на внутреннюю политику других стран. Темпы технологи­ческих изменений, особенно в сфере информатики и телекомму­никаций, способствуют ускорению этого процесса.

Из всего изложенного выше можно сделать вывод, что на про­тяжении второй половины XX в. международно-политическая си­стема, в которой в качестве осевой составляющей выступало су­веренное национальное государство, претерпела существенные изменения. Международные отношения, осуществляемые прави­тельствами отдельно взятых государств, дополняются отношени­ями между частными лицами, группами, организациями, кор­порациями, что не может не иметь далеко идущие последствия для положения вещей в мире. Возникает сакраментальный во­прос: не стало ли суверенное национальное государство в каче­стве главного актора международной политики достоянием ис­тории?

И действительно, многими исследователями и наблюдателя­ми ставится под сомнение роль суверенного национального го­сударства как центрального субъекта международных отношений. Приобрела популярность идея о том, что так называемая «дер­жавная» концепция международных отношений безнадежно ус­тарела, что взгляд на государства как главные субъекты между­народных отношений не соответствует реальностям мирового развития. Постепенно утверждается мнение о том, что националь­ное государство превращается в пережиток прошлого. Как утверж­дал, например, В.Вайденфельд, в контексте обозначенных сдви­гов «традиционное понятие национального суверенитета во всевозрастающей степени представляется идиллически-наив­ным, взятым из архива».

Однако сознавая значимость всех этих реальностей, было бы преждевременно списать национальные суверенные государ­ства в архив истории. Поднимая новые и по-новому ставя тра­диционные проблемы, весь комплекс обозначенных выше изме­нений и сдвигов способствует значительному осложнению международной политики, при этом отнюдь не изменяя ее осно­вополагающие принципы. Хотя и происходит определенная мо­дификация параметров национального суверенитета, говорить о ка­кой бы то ни было отмене роли силы ни внутри отдельно взятых стран, ни на международной арене пока нельзя. При этом базо­вая власть, наделенная монополией на легитимное насилие, ос­тается в руках государства. За редким исключением междуна­родные организации не обладают собственными источниками финансирования. Они лишены территориальной основы и поэто­му не в состоянии осуществлять самостоятельный контроль над природными и иными ресурсами планеты.

Что особенно важно, международные организации не впра­ве создавать и содержать собственные вооруженные силы или иные легитимные инструменты насилия. Монополия на легитимное на­силие сохраняется за государствами, кроме, естественно, тех случаев, когда государства по взаимному согласию могут деле­гировать такую власть для выполнения специальных, строго оговоренных операций той или иной международной организа­ции, например ООН. При таком положении единственной инстан­цией, к которой может обратиться рядовой гражданин, остает­ся национальное государство. Центральная роль государств в международной политической системе подтверждается хотя бы тем фактом, что в чрезвычайных ситуациях негосударственные акторы часто прибегают к их помощи. Особенно отчетливо это обнаружилось, например, в период энергетического кризиса се­редины 70-х годов, когда именно действия великих держав сы­грали решающую роль в разрешении создавшейся взрывоопас­ной ситуации. А в 80-х годах в условиях обострения кризиса с внешними долгами многонациональные банки один за другим обращались к своим правительствам за помощью в возвращении странами-должниками кредитов и займов.

Вовлечение государств в международные организации от­нюдь не означает, что они отказываются от своего суверенитета в пользу этих организаций. Государства, приспосабливаясь к но­вым реальностям, ищут новые пути и средства реализации сво­их национальных интересов. Международные организации созда­ются суверенными государствами для решения определенного комплекса специфических проблем, которые не под силу ре­шать отдельно взятому государству в одиночку. Это — обеспе­чение международной безопасности, регулирование междуна­родной торговли, помощь развивающимся странам, координация экономической политики индустриально развитых стран и др. Именно с этой целью были созданы и функционируют ООН, Международный валютный фонд (МВФ), Международный банк реконструкции и развития (МБРР), Организация экономическо­го сотрудничества и развития (ОЭСР), Всемирная торговая орга­низация (ВТО) и др. Все они построены на государственно-цен­тристском принципе, предусматривающем суверенное равенство всех входящих в нее государств. С этой точки зрения ООН кор­ректнее было бы назвать организацией объединенных госу­дарств.

Очевидно, что роль, которую международные организации иг­рают в современном мире, производна от роли входящих в них государств. Они создаются и существуют по воле государств и способны более или менее эффективно функционировать, по­скольку этого хотят сами создавшие их государства. Как прави­ло, в подавляющем большинстве случаев решения международ­ных организаций принимаются на основе принципа единогласия. Принцип равного суверенитета ООН резервирует за каждым го­сударством как равноправным членом международного сообще­ства право не признавать любые решения, которые они не под­держивают. Нельзя забывать, что ООН создана на инфраструктуре системы государств, и она сколько-нибудь радикально не изме­нила ключевые характеристики этой системы.

Со всех рассмотренных точек зрения международные органи­зации нельзя считать самостоятельными действующими лицами или субъектами мировой политики, способными автономно без участия или без учета мнения составляющих их государств при­нимать и осуществлять сколько-нибудь масштабные решения. Фун­даментальными составляющими международно-политической системы остаются суверенные национальные государства, каж­дое из которых ревниво защищает свою независимость в конку­рентной борьбе с другими государствами и стремится сохранить свободу действий на международной арене.

Нельзя упускать из виду, что оборотной стороной интерна­ционализации и роста взаимозависимости стран и народов явля­ется усиление конкуренции и трений между ними в экономиче­ской и иных сферах. Возникла и приобретает все большую значимость регионального и общемирового масштаба проблема обострения противоречия между возрастающей экономической и политической взаимозависимостью стран и народов, с одной стороны, и сохранением за национальным государством сувере­нитета и соответственно роли главного субъекта международных отношений — с другой.

Вряд ли следует ожидать, что в обозримой перспективе че­ловечество пойдет по пути создания единой всеохватывающей мо­дели миропорядка. Это потребовало бы преодоления сложив­шихся в течение многих поколений, а то и веков многообразных национальных стереотипов, предрассудков, предубеждений, мо­рально-этических ценностей и выработки некого транснациональ­ного сознания, изменения структуры человеческих потребностей, если угодно, самого типа человеческой личности. Потребова­лось бы вместо множества существующих идейно-политических течений, которые зачастую несовместимы и находятся в состо­янии резкого противоборства друг с другом, сформулировать новую единую трансгосударственную идеологию, способную пре­одолеть антагонистические противоречия и конфликты, религи­озный или иной фанатизм, национализм, идеологию, которая име­ла бы всеобщую притягательность. Мировое правительство может быть лишь воплощением единой мировой воли или единой во­ли всего мирового сообщества, формирующегося в процессе све­дения интересов, ценностей, норм всех стран и народов к неко­му единому знаменателю. Все это, в свою очередь, предполагает не только своего рода идейную и социокультурную реформацию, но и радикальное изменение самой природы человека.

Поэтому, как представляется, нет никаких серьезных осно­ваний утверждать, что народы и государства уступят свою неза­висимость и право самим решать свои проблемы какой-то абст­рактной наднациональной, надгосударственной бюрократии. «Всемирное правительство с единой мировой столицей,— пи­сал М.Линд,— чисто технически было, вероятно, возможно со времен Чингисхана — и вне всякого сомнения, со времен Напо­леона. Провал всех попыток достижения мирового господства коренится вовсе не в уровне развития технологии — он выте­кает из упорного нежелания народов жить под игом каких бы то ни было завоевателей. Это верно и по отношению к новей­шим стремлениям к всемирному владычеству».

Фактом является то, что государство, наряду с семьей, язы­ком, культурой, является одним из неискоренимых фундамен­тальных институтов, составляющих инфраструктуру жизнедея­тельности человека как общественного существа. Не случайно Б.Н. Чичерин считал государство главным двигателем и творцом истории. В этом смысле государство, особенно современное, действительно заслуживающее это название, ни в коей мере не яв­ляется просто политическим выражением голого экономическо­го интереса. Если бы это было так, то оно могло бы иметь в луч­шем случае лишь форму своего рода олигархической республики. Однако на деле экономическое господство собственников ужива­ется с разнообразными политическими формами — как с дик­татурой, так и с демократией. Имущие классы, конечно, стре­мятся превратить институты власти в орудие своего господства. Однако принципы политической самоорганизации человечес­ких сообществ, заложенные в основу государственного устрой­ства, обеспечивают значительную степень его независимости от тех или иных экономических и, соответственно, социально-классовых интересов.

Государство не может быть также арифметической суммой от­дельно взятых социальных, культурных, языковых и подобных им других аспектов жизнеустройства людей. Государство пред­ставляет собой результат органического синтеза всех этих аспек­тов, пронизанного неким единым этосом, выражающимся в един­стве идеала, всеобщей воли и интереса, нерасторжимо объединяющих их независимо от всех неизбежных разногласий, противоречий, конфликтов. Как писал Гегель, «государственное устройство народа образует единую субстанцию, единый дух с его религией, с его искусством, и философией или, по крайней мере, с его представлениями и мыслями, с его культурою вооб­ще (не говоря о дальнейших внешних факторах, о климате, со­седях, положении в мире). Государство есть индивидуальное це­лое, из которого нельзя взять одну отдельную, хотя и в высшей степени важную сторону, а именно государственное устройст во само по себе».

Существование государства, права и закона обусловлено са­мой природой человека. Как справедливо подчеркивал русский правовед С.А.Котляревский, «если государство не есть земное божество Гегеля, то оно и не холодное чудовище, каким его уви­дел Ницше; оно — отражение всей человеческой природы — и в ее темных низах, и в обращенных к вечному свету ее вер­шинах». Иначе говоря, не следует ни обожествлять, ни инфернализировать государство, ни упразднять его, ни наделять бес­смертием.

Как показывает исторический опыт, приверженность государ­ству, стране зачастую оказывается сильнее привержености иде­ологии и даже религии. Наглядный пример обоснованности это­го тезиса дают социал-демократы Германии и Великобритании, которые накануне и во время Первой мировой войны, опроки­нув все марксистские догмы о солидарности и братстве пролета­риев всего мира, поддержали правительства своих стран в их во­енных усилиях. По сути дела, марксисты-интернационалисты сломали свои зубы именно о патриотизм пролетариев разных стран, которые в двух всемирных плясках смерти XX в. вступили, не­важно как, во взаимное противоборство не на жизнь, а на смерть. Еще один пример — Пакистан, народы которого, несмотря на при­надлежность к единой исламской вере, отдали предпочтение идеям национального самоопределения и добились его раздела на два самостоятельных государства — собственно Пакистан и Бангладеш.

Всемирная история стала тем, чем она является, благодаря народам, которые создали свои государства. Более того, история сохранила память прежде всего об этих народах именно потому, что они стали творцами и субъектами государств, создавших те материальные и духовные атрибуты, которые оказались способ­ны донести до нас свидетельства об их жизни и деяниях. В этом смысле нельзя не согласиться с мнением, согласно которому предметом истории является не прошлое как таковое, а прошлое, о котором мы располагаем историческими свидетельствами. Нет сомнений в том, что залогом бессмертия древнеегипетского мира стали памятники его народа, воплотившего свой дух в величе­ственном государственном строительстве. Гордо возвышающие­ся над безмолвной пустыней пирамиды и сфинксы, устремившие свой загадочный взгляд за горизонт, преодолев время, напоминают нам и будут напоминать нашим потомкам о жизни, вели­ких деяниях своих творцов. Не было бы государства фараонов, не было бы и этих памятников, не было бы и изумительной кра­соты древнеегипетской письменности, а мы вряд ли знали бы что-нибудь о бессмертных Осирисе и Изиде, о неподвластной време­ни красоте Нефертити.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Контрольные вопросы
1. Почему государство является осевым элементом мира политиче­ского?

2. Дайте характеристику государства как формы политической са­моорганизации общества.

3. В чем сущность государства как территориального коллектива?

4. В каких формах выступает государство?

5. Что понимается под легитимностью?

6. Что понимается под суверенитетом?

7. Как соотносятся между собой нация и государство?

8. Дайте основные сущностные характеристики правового государ­ства.

9. В чем отличие правового государства от других форм политиче­ской самоорганизации общества?
Глава 6 ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИСТЕМА
Прежде чем приступить к анализу политической системы, необходи­мо принять во внимание, что одним из важнейших методических инстру­ментов анализа в западной политической науке начиная с 50-х годов стал системный анализ. Однако с легкой руки зачинателей этого подхода — аме­риканских политологов Д.Истона, К.Дойча, Г.Алмонда понятия «политиче­ская система» и «системный подход» на Западе фактически стали исполь­зовать как синонимы.

К сожалению, многие наши авторы, не разобравшись в сути вопроса, воспроизводят давно отвергнутые схемы, смешивающие два указанных выше понятия. Поэтому следует еще раз отметить, что системный подход пред­ставляет собой одно из методологических направлений в политологиче­ских исследованиях и его никак нельзя путать с политической системой, представляющей собой реальное институциональное образование.
Системный подход или политическая система?
Большинство западных политологов подразумевает под поли­тической системой совокупность политических взаимодействий, ролей и функций, существующих в каждом сообществе. Как счи­тал, например, Д.Истон, «мы можем характеризовать полити­ческую систему как… комплекс взаимодействий, с помощью ко­торых достигаются и осуществляются властное размещение ресурсов в обществе».

Модель политической системы Истона построена по аналогии с кибернетической системой, функционирующей в замкнутой це­пи. Для него отправной точкой служит разрыв с традиционным подходом, построенным на изучении прежде всего структуры си­стемы и используемых в ней механизмов принятия решений. Ис-тон рассматривал систему как некий «черный ящик», мало ин­тересуясь при этом происходящим внутри него.

Он анализировал главным образом отношения системы со сво­ей средой, которая в свою очередь состоит из комплекса других систем, входящих в глобальную социальную систему: экономи­ческой, культурной, религиозной, экологической, биологической, психологической, международной и др. Отношения между политической системой и ее средой определяются двоякого рода эле­ментами: интересами, требованиями и поддержкой граждан, дающими системе импульс для действия и называемыми входом, и решениями, принимаемыми системой в качестве реакции на эти интересы, требования и поддержку, называемыми, выходом. Или, говоря иначе, вход идет со стороны среды и дает импульс системе, а выход является реакцией системы на импульс среды. Таким образом осуществляется обратная связь между входом и вы­ходом. Выход вызывает обратную реакцию среды, которая по­рождает новый вход, на который система реагирует новым вы­ходом и т.д. до бесконечности по принципу действия замкнутой кибернетической цепи. В схематическом виде модель Д.Истона представлена на рис. 2.

/>

Рис. 2

Справедливости ради следует отметить, что в принципе сто­ронники системного анализа, например в лице Г.Алмонда, при­знают необходимость выделения при анализе политической сис­темы структур, выполняющих политические функции. Но при этом Алмонд считал, что единицей политической системы является роль. По его мнению, преимущество концепции роли по сравнению с та­кими понятиями, как «институты», «организации» или «груп­пы», состоит в том, что она более широкая и более открытая. Она может включить формальные и неформальные учреждения, се­мьи, электорат, толпу, временные и постоянные группы и т.д., поскольку они имеют касательство к политической системе. Исходя из этого Алмонд определяет политическую систему «как комплекс взаимодействующих ролей или как структуру ро­лей, если понимать под структурой систематизацию взаимо­действий».

Очевидно, что при таком подходе вопрос об институциональ­ной структуре, «анатомии» политической системы как бы теря­ет актуальность. К тому же Истон, Алмонд и другие привержен­цы данного подхода исходили из того, что понимаемую так по­литическую систему можно обнаружить во всех коллективах, осу­ществляющих функции адаптации и интеграции.

Как считал, например, М.Дюверже, имеется столько вариа­ций политической системы, сколько существует разновидностей коллективов или человеческих сообществ. Можно конструиро­вать и анализировать политические системы отдельной партии, объединения партий в одной стране, однотипных партий в не­скольких странах. Можно говорить также о политических сис­темах профсоюзов, ассоциаций, администраций, общин, регио­нов, церквей, армий.

Очевидно, что такой подход в значительной мере обесцени­вает саму идею вычленения политической системы как самосто­ятельного феномена, обладающего собственными, только ему одному присущими характеристиками. В нем внимание кон­центрируется на ролях, функциях и взаимодействиях в ущерб изучению самой политической системы с ее институтами, струк­турами и их взаимоотношениями, которые как бы выносились за скобки. В результате получалось, что сторонники такого под­хода, делая ударение на действии, отодвигали на задний план или вовсе игнорировали субъекты этих действий в лице политичес­ких институтов. Взаимодействия политической системы со сре­дой, обратные связи входов и выходов, разумеется, важны, но они составляют лишь один из множества аспектов проблемы.

Центральное место в исследовании должны занимать сама по­литическая система, ее структурные элементы, конфигурация и т.д. Как представляется, в рассматриваемом контексте главная зада­ча исследователя состоит в том, чтобы определить и проанализи­ровать то, что находится и происходит внутри черного ящика.

Политическая система предполагает наличие не только систе­мы отношений, но и в первую очередь структур, институциональ­ной инфраструктуры, на основе которых могут развертываться эти отношения. Как подчеркивал Т.Парсонс, структура состав­ляет «анатомию» социальной системы, а функции — ее «физи­ологию». Этот постулат не в меньшей мере верен и применитель­но к политической системе. Говоря о политической системе, мы подразумеваем политическое устройство, политическую само­организацию общества, которые невозможно представить себе без институциональной структуры. При анализе политических от­ношений и взаимодействий прежде всего необходимо определить их субъекты. Возьмем, например, нормы и правила политичес­кой игры. Можно ли изучать их, взятые сами по себе, без того основополагающего документа — конституции, в которой эти нор­мы и правила законодательно зафиксированы. В этом случае во­прос, кем и с помощью каких механизмов и инструментов уп­равляется та или иная страна, не менее важен, чем вопрос, как управляется страна. Если поставить эти вопросы или один из них перед россиянином, то, по-видимому, получим ответ: «Президен­том в тесном сотрудничестве и взаимодействии с Государствен­ной Думой и Советом Федерации, а также судебной властью, в со­ответствии с федеральной конституцией». Если задать эти вопросы американцу, то ответ, очевидно, будет аналогичным: «Пре­зидентом страны в тесном сотрудничестве и взаимодействии с Конгрессом и Верховным судом». Другой возможный ответ, вы­текающий из системного подхода: «В процессе взаимодействия ролей в сфере политики» — не отражал бы во всей полноте ре­альное положение вещей.

Разные политические системы отличаются друг от друга преж­де всего наличием или отсутствием тех или иных институтов, ха­рактером их конфигурации, структурных взаимоотношений, вы­полняемых ими функций и т.д. Политические режимы составляют устойчивые и хорошо скоординированные комплексы институтов, элементы которых трудно отделить друг от друга. Существует так­же тесная взаимозависимость между политическим режимом и экономическими структурами, идеологиями, системами ценно­стей и господствующим в обществе мировоззрением.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Основные характеристики политической системы
Не вызывает сомнений тот факт, что системные или органи­зационные характеристики приобретает все то, что подпадает под понятие политического. Основные его компоненты, тяготея к цен­тру. формируются в систему. Этот факт определяется уже в силу существования между различными компонентами политического более или менее тесных взаимоотношений. В зарубежной и оте­чественной литературе все еще не затихают дискуссии относитель­но содержания и сущности политической системы. На мой взгляд, любая система или организация предполагает прежде всего струк­туры, институциональную инфраструктуру, на основе которых мо­гут развертываться взаимодействие и взаимоотношения различ­ных составляющих. Политическое устройство, политическую са­моорганизацию общества невозможно представить себе без инсти­туциональной инфраструктуры. Разные политические системы отличаются друг от друга прежде всего наличием или отсутстви­ем тех или иных институтов, характером их конфигурации, струк­турных взаимоотношений, выполняемых ими функций и т.д.

Система состоит из структуры и взаимодействующих друг с дру­гом частей. Структура представляет собой основополагающий элемент, который и позволяет говорить о системе как неком едином целом. Она служит в качестве объединяющего все компоненты системы элемента. Более того, структуру условно можно опре­делить как постоянную величину, а составляющих систему ак­торов как переменные величины.

Можно говорить о политической системе двух уровней — странового и международного, т.е. политической системе как госу­дарственной самоорганизации того или иного общества и меж­дународно-политической системе, охватывающей все мировое сообщество. В первом случае она представляет собой комплекс институтов и организаций, в совокупности составляющих полити­ческую самоорганизацию общества. Это прежде всего институ­ты и органы управления, руководства и координации политиче­ской жизни страны. Выделение понятия «политическая система» на этом уровне диктуется тем, что оно свободно от правоведческих и законоведческих значений, ассоциируемых с понятием «го­сударство». Его концептуальное значение шире и позволяет включать феномены и процессы, не всегда отождествляемые с собственно государством. Но тем не менее без государства нет политической системы, и, естественно, оно, будучи концентри­рованным воплощением идеи политического, выступает в каче­стве центрального, осевого элемента политической системы, во­круг которого группируются остальные институты.

Немаловажное место в политической системе занимают пар­тии и связанные с ними организации, объединения, союзы, ко­митеты политического действия, институты и механизмы реали­зации политического процесса, принятия политических решений. Они во многом определяют жизнеспособность и функционирова­ние политической системы. Более того, современные политиче­ские системы немыслимы без партий и связанных с ними инсти­тутов.

Особо важное значение имеют партии. Как будет показано ни­же, их главная функция состоит в том, чтобы множество частных интересов отдельных граждан, социальных слоев, групп пре­вратить в совокупный политический интерес.

Подводя итог изложенному выше, можно сказать, что полити­ческая система охватывает институционально-организационный аспект подсистемы политического с его основополагающими це­лями, субъектами, отношениями, процедурами, механизмами и функциями. Она характеризуется интегрированностью, что, в свою очередь, предполагает вертикальную и горизонтальную согласованность ее структурных элементов. Жизнеспособность по­литической системы определяется тем, насколько в ней преоб­ладают согласие и сотрудничество между отдельными элемента­ми. Политическая система самодостаточна в том смысле, что в силу своей внутренней организации и ресурсов, а также ее доступно­сти к необходимым ресурсам в окружающей среде она обладает способностью функционировать автономно, реализуя свои цен­ности, нормы и коллективные цели, приспосабливаясь к усло­виям среды. Политическая система любой страны открыта вли­янию окружающей среды, с которой она вовлечена в процессы взаимообмена и из которой получает важнейшие стимулы для сво­ей деятельности. Открытость уже сама по себе предполагает, что политическая система является частью или подсистемой другой, более всеохватывающей системы, а именно, мирового сообщест­ва, воплощенного в свою очередь в международно-политической системе.

В рамках политических систем конструируются политичес­кие режимы, которые строятся в соответствии с принципами ор­ганизации ветвей и конкретных институтов власти, формами и ме­тодами осуществления власти. Именно в политических режимах национально-страновая специфика политической самооргани­зации общества проявляется в наиболее очерченном виде.

Мировое сообщество представляет собой совокупность элементов, между которыми существуют устойчивые связи, зависимости, от­ношения. Это единая система со своими особыми системообра-зующими характеристиками, структурными составляющими и функциями. Но здесь неизбежно возникает вопрос об инсти­туциональной инфраструктуре или просто структуре. Если на уров­не внутриполитической системы структура группируется вокруг государства, выступающего в качестве ее осевого элемента, то в международно-политичесой системе данная проблема ока­зывается, на первый взгляд, неразрешимой в силу отсутствия еди­ного осевого элемента. Структура предполагает организацию, упо­рядочение, систематизацию, стуктурирование составных эле­ментов. В международно-политической системе эти начала обес­печиваются в силу утверждения ифраструктуры взаимодействия главных субъектов международной политики в лице независи­мых, самоопределяющихся акторов конкретной исторической эпо­хи: городов-государств, империй или национальных государств.

Необходимо учесть, что структура — это абстракция, кото­рая основана на некоей ранжировке институтов и отношений. Но ос­тается вопрос о принципах и формах самой ранжировки. Во вну­триполитической системе она устанавливается в соответствии с действующими писаными или неписаными конституциями. Ее составные элементы располагаются в порядке иерархического со­подчинения низших уровней высшим. Одни — вышестоящие уров­ни — призваны командовать или управлять, а другие — ниже­стоящие — подчиняться. Национальное правительство не только вправе принимать законы, обязательные для всех граждан госу­дарства, но, как правило, также обладает достаточными ресур­сами и средствами контролировать действия всех граждан, на­ходящихся под его юрисдикцией.

Поэтому внутриполитическая система характеризуется как ие­рархическая, вертикальная, централизованная, гомогенная, уп­равляемая. Интернациональная сфера — горизонтальная, де­централизованная, гетерогенная, неуправляемая, ее составные элементы взаимно адаптируются друг к другу. В централизован­ной системе решения принимаются на самом верху, а в сфере меж­дународной политики — на самом низу, т.е. на уровне конкрет­ных государств. Формально все они равны между собой. Ни одно из них не вправе командовать другими и не обязано подчинять­ся другим. Здесь нет единого правительства, полномочного кон­тролировать или регулировать политическую деятельность всех акторов. Поэтому современную международно-политическую си­стему называют децентрализованной, анархической.

На национально-государственном уровне сила государства осуществляется именем права и справедливости. Противники су­ществующего режима бросают вызов его претензиям на власть, они ставят под сомнение его право на правление. На междуна­родном уровне сила государства используется во имя собствен­ной защиты и пользы. Конфликты и войны между государства­ми не могут — во всяком случае не всегда могут — решать вопросы власти и права, они могут лишь фиксировать масштабы потерь и приобретений вовлеченных сторон. На национальном уровне устанавливаются иерархические отношения власти, на между­народном уровне — отношения сравнительной мощи. На наци­ональном уровне частная сила, использованная против правительст­ва, представляет угрозу политической системе. На международном уровне сила, использованная конкретным государством против другого государства, не представляет угрозу системе международ­ной политики, хотя она и составляет угрозу отдельным членам мирового сообщества.

Дело в том, что организационные принципы внутриполити­ческой и международно-политической систем существенно отлича­ются друг от друга. Внутриполитические структуры имеют правительственные институты и учреждения, наделенные пол­номочиями управлять и командовать. Международно-политиче­ские структуры такими институтами не располагает. В данном случае формально все государства равны по отношению друг к дру­гу и ни одно государство не вправе командовать другими. Отсут­ствуют отношения иерархии и соподчиненности, а также какой-либо наднациональный орган, правомочный принять решения, обязательные для всех членов международного сообщества. Ко­нечно, существуют международные организации. Но они не правомочны принять решения или законы, обязательные для всех членов международного сообщества.

Очевидно, что без соответствующего выяснения вопроса об ана­томии и институциональных субъектах политической системы не может быть и серьезного разговора о ее целях и функциях, об условиях и принципах распределения и реализации полити­ческой власти и о многих других ключевых проблемах политологии. С этой точки зрения политическая система представляет собой комплекс институтов и организаций, в совокупности составля­ющих политическую самоорганизацию общества. Это прежде всего институты и органы управления, руководства и координа­ции политической жизни. Нередко имеет место фактическое отождествление политической системы и государства, что со строго научной точки зрения не совсем правомерно. Выделение понятия «политическая система» диктуется прежде всего тем, что оно свободно от правоведческих и законоведческих значений, ас­социируемых с понятием «государство». Его концептуальное значение шире и позволяет включать феномены и процессы, не все­гда отождествляемые с собственно государством, но тем не ме­нее без государства нет политической системы, и, естественно, оно должно стоять в центре внимания политологического иссле­дования. Борьба между различными социально-политическими силами разворачивается прежде всего за завоевание государст­венной власти и рычагов государственного управления. Государ­ство по своему существу призвано обеспечить целостность и един­ство разнообразных институтов и агентств, выполняющих разнообразные функции управления.

Например, политические партии, избирательная система, система представительства, немыслимы вне их связи с государ­ством. Если партии и другие институты представляют интересы и позиции тех или иных категорий и группировок граждан в политической системе, то государство выражает всеобщий ин­терес, оно есть главный инструмент реализации власти, главный субъект суверенитета. Это, собственно говоря, основная форма по­литической интеграции общества на строго ограниченной геогра­фической территории, подчиненной определенному виду поли­тического господства.

В самом государстве центральное место занимают парла­мент, правительство ивсе исполнительные органы власти, адми­нистративный аппарат, институты, занимающиеся отправлени­ем правосудия. Высшие органы государственной власти в лице главы государства и его аппарата, правительства, парламента и су­дебных органов в совокупности играют роль управляющей под­системы, составные компоненты которой связаны между собой сложными функциональными отношениями. Каждый из высших органов государственной власти обладает реальной структурно-функциональной определенностью, установленной конституцией, известной самостоятельностью по отношению друг к другу. Это вытекает из самого принципа разделения властей на три са­мостоятельных ветви: законодательную, исполнительную и су­дебную. В этом качестве каждая из них выступает как самостоятельная субсистема по отношению к общей управляющей системе.

Как уже отмечалось, немаловажное место в политической си­стеме занимают партии и связанные с ними организации, объ­единения, союзы, иные механизмы реализации политического про­цесса. Подчеркивая значимость партий, германский политолог К. фон Байме называл современные западноевропейские поли­тические системы «партийными демократиями». Нередко пар­тии, партийные и избирательные системы рассматриваются как самостоятельная сфера, существующая отдельно от политичес­кой системы. Более обоснованной в этом вопросе представляется позиция Г.Алмонда. Он, в частности, проводил различие между двумя уровнями политических структур: институцио­нальным и ассоциативным. При этом государство и его инсти­туты составляют первый, а партии — второй уровень. Однако пар­тии играют существенную роль как в определении структуры политической системы, так и в ее функционировании.

Показательно, что ряд исследователей оценивают партии в качестве структурообразующих элементов политических режи­мов в рамках той или иной политической системы. Они во мно­гом определяют жизнеспособность и функционирование полити­ческой системы. Более того, в тоталитарной системе единственная господствующая партия органически и неразрывно сливается с го­сударством, так что выделить институциональный и ассоциатив­ный уровни здесь невозможно.

Современные политические системы немыслимы без партий и связанных с ними институтов. Не случайно, например, в кон­ституции ФРГ зафиксирован юридический и политический ста­тус партий, они признаются главными политическими органи­зациями государства.

Помимо названных базовых структурных элементов полити­ческая система включает различные общественно-политические организации, комитеты политического действия, институты и механизмы принятия решений, такие, например, как инсти­туты корпоративизма (об этом см. в последующих главах). В це­лом политическая система охватывает институционально-орга­низационный аспект подсистемы политического с его основополагающими целями, субъектами, отношениями, процедурами, механизмами, функциями.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Опыт типологизации политических систем
Функционирование политической системы, как уже отмеча­лось, предполагает определенные правила игры. Различаются правила, призванные регулировать пути, способы и методы воз­действия членов общества на политическую власть, и правила, оп­ределяющие способы реализации политической власти. Первые охватывают отношения подчинения и участия, а вторые — уп­равления и регулирования. Поэтому естественно, что важная структурно-функциональная составляющая мира политического — это политические отношения. Если речь идет об отношениях, то пред­полагается существование и субъектов этих отношений. К.Маркс считал субъектами политики и политических отношений клас­сы, А.Парето и Г.Моска — элиты, А.Бентли, Д.Трумен и др.— за­интересованные группы. Однако очевидно, что политические от­ношения могут реализоваться как между различными политическими институтами, так и различными социально-поли­тическими силами — классами, этносами, массами, электоратом в целом, мафией, партией, университетом, церковью, военно-промышленным комплексом и т.д. Иначе говоря, и те и другие могут выступать в качестве субъектов политических отношений.

С рассматриваемой точки зрения одним из основных для всех теорий политического является вопрос, поставленный не­когда Платоном: кто должен господствовать? или, другими сло­вами, чья воля может и должна доминировать в обществе? На этот вопрос существует множество разных ответов: воля все­вышнего, воля истории, воля государства, воля народа, воля боль­шинства, воля класса, партии, вождя и т.д. Вопрос может быть поставлен и несколько иначе: кому следует править? почему? как? в чьих интересах? и т.д. В зависимости от ответов на эти и по­добные им вопросы формулируются и конструируются основопо­лагающие параметры политической системы. Поэтому естествен­но, что классификация или типологизация политических систем составляет одну из важнейших задач политологии.

Значительный интерес представляют существующие типоло-гизации, истоки которых можно обнаружить в античной обще­ственно-политической мысли. Еще Платон разделил древнегре­ческие города-государства на следующие типы: 1) монархия — правление одного хорошего человека и ее искаженная форма — тирания; 2) аристократия — правление нескольких хороших лю­дей и ее искаженная форма — олигархия; 3) демократия — прав­ление многих или всего народа. Показательно, что Платон не приводит искаженную форму демократии, считая, что сама де­мократия — наихудшая форма правления. Продолжая традицию Платона, Аристотель выделял два основных критерия для раз­личения государства или «конституции»: «природа цели, ради которой государство существует, и различные формы власти, ко­торой люди и их ассоциации подчиняются». В соответствии с первым критерием Аристотель проводил различие между си­стемами, в которых правители управляют «в общих интересах», т.е. для достижения «хорошей жизни» не просто лично для се­бя, а для всех членов системы, и системами, в которых правители преследуют скорее собственный корыстный интерес, неже­ли общий.

Правильными Аристотель считал те формы власти, которые независимо от числа властвующих управляются, «руководству­ясь общественной пользой», а те которые имеют в виду собствен­ную выгоду, только благо правящих — все ошибочны и представ­ляют собой отклонения от правильных: они основаны на началах господства, а государство есть общение свободных людей. В со­ответствии же со вторым критерием Аристотель различал фор­мы правления по количеству властвующих. «Государственное ус­тройство,— писал он,— означает то же, что и порядок государственного управления, последнее же олицетворяется верховной властью в государстве, и верховная власть непремен­но находится в руках либо одного, либо немногих, либо большин­ства». По Аристотелю правление одного — это монархия, или царская власть, правление немногих — аристократия и боль­шинства — полития. Их отклонения составляют соответственно, тиранию, имеющую в виду выгоды одного правителя, олигархию — выгоды состоятельных граждан, и демократию — выгоды неиму­щих. Схематически типологизация Аристотеля выглядит следу­ющим образом:
Сколько властвует

Чьи интересы выражает

Всех

Свои

Один

Немногие

Многие

Монархия Аристократия

Полития

Тирания

Олигархия Демократия
В Новое время наиболее известные типологизации систем прав­ления принадлежит Т.Гоббсу и Ш.Л.Монтескье. Т.Гоббс разли­чал три формы государства в зависимости от числа людей, в ру­ках которых сосредоточена власть: правление одного — монархия, части граждан — аристократия, всего народа или большинства народа — демократия. Что касается тирании и олигархии, гово­рил Гоббс, то это лишь «различные названия монархии и арис­тократии». А те, «кому причинено огорчение при демократии на­зывают ее анархией». Сам Гоббс отдавал предпочтение безоговорочно монархической форме правления.

Ш.Л.Монтескье, продолжая традицию Аристотеля, в пер­вых 13 книгах своего главного труда «О духе законов» (1748) раз­работал типологизацию, в которой различаются три главные формы правления — республика, монархия, деспотия. «Респуб­ликанское правление,— писал он,— это то, при котором верхов­ная власть находится в руках или всего народа или части его; монархическое, при котором управляет один человек, но посред­ством установленных неизменных законов; между тем, как в де­спотическом все вне законов и правил движется волей и произ­волом одного человека».

В принципе, характеризуя так же, как Аристотель, эти две си­стемы по количеству властителей, Монтескье вместе с тем внес в их трактовку существенные корректировки. Например, рассматривая монархию и деспотию как системы, в которых властвует один, Мон­тескье делал важную оговорку: монархия — это система, в кото­рой властвует один, однако строго придерживаясь установленных законов, а деспотия — система, при которой правит один, не при­знавая каких бы то ни было фиксированных законов, на основе произвола. Если для Аристотеля демократия и аристократия со­ставляли совершенно разные типы правления, то Монтескье рас­сматривал их как две формы одного и того же — республиканско­го правления. При первой правит весь народ, при второй — часть его. Причем, по его мнению, каждая форма правления базирует­ся на неком этосе или принципе, без которого невозможны ее ста­бильность и жизнеспособность. Это — добродетель при республи­ке, честь при монархии и страх при деспотизме.

Далее Монтескье подверг сомнению универсальность аристо­телевской типологизации, ее пригодность для всех исторических эпох и обществ. Она основывалась на греческом полисе, который Аристотель считал универсальной формой самоорганизации об­щества. Монтескье, наоборот, исходил из того, что каждый из выделенных им типов правления появляется в конкретных об­щественно-исторических условиях. Например, если республикан­ская форма правления была характерна для античных полисов, то монархия — для современной ему Европы, а деспотия — для азиатских империй. Как считал Монтескье, каждый из трех ти­пов правления соответствует определенным размерам территории, занимаемой данным политическим сообществом: республика — небольшой территории; монархия — территории средней вели­чины, а деспотизм — обширным размерам империи.

Большой популярностью пользуется типологизация систем легитимизации и правления, предложенная М.Вебером (см. гл. 5). Напомним, что Вебер выделял три власти: традиционную, «ха-ризматическую» и правовую.

Существует целый ряд других типологизаций. Они в целом развивают и конкретизируют только что приведенные и в то же время повторяют, дополняют и перекрывают друг друга. Назо­вем некоторые из них. Так, Г.Алмонд различал следующие ти­пы политической системы: англо-американский; континентально-европейский, исключая страны Скандинавии и Бенилюкса, которые в свою очередь включают признаки обоих названных типов; доиндустриальный или полуиндустриальный тип, распространен­ный за пределами евроамериканского региона, и тоталитарный. М.Дюверже выделил следующие типы: либерально-демократи­ческий, социалистический, консервативно-диктаторский, тради­ционную монархию и др. Д.Эптер писал о диктаторской, олигар­хической, косвенно-представительной и прямой представительной системах.

Интерес представляет классификация С.Н.Айзенштадта, включающая примитивные (или первобытные) системы, патри­мониальные империи, кочевые или завоевательные империи, го­рода-государства, феодальные системы, централизованные бюро­кратические империи и современные системы, которые в свою очередь подразделяются на демократические, автократические, тоталитарные и слаборазвитые категории.

Каждая из перечисленных типологизаций имеет свои досто­инства и недостатки. С учетом всех достижений мировой и отече­ственной политической науки ниже автором предлагается собст­венная типологизация политических систем. В античной Греции типологизацию строили на одной и той же модели политической организации — полисе. В наши дни в большинстве случаев ис­пользуется однолинейная схема типологизаций: либо по верти­кали — разграничение и сравнение «низших» и «высших» форм правления (рабовладельческие — феодальные — капиталистиче­ские; патриархальные — традиционалистские — рационалисти­ческие), либо по горизонтали (коллективистские — индивидуа­листические; диктаторские — либеральные; тоталитарные — демократические и т.д.). Поэтому часто вне поля зрения иссле­дователей оставалась проблема соотношения разных уровней типологизаций, например соотношение между собой демократии — унитаризма; тоталитаризма — федерализма; демократии — фе­дерализма и т.д.

Предлагаемая здесь типологизация строится на основе выде­ления системообразующих характеристик, наличия или отсут­ствия тех или иных институтов, их конфигурации и взаимоот­ношений как друг с другом, так и с гражданским обществом, прин­ципов функционирования, приверженности нормам права и ос­новным ценностям прав и свобод человека. В соответствии с эти­ми признаками различаются либерально-демократический и диктаторский типы политической системы, в рамках которых, в свою очередь, обнаруживаются довольно существенные наци­ональные и типологические различия. С политическими систе­мами теснейшим образом связаны политические режимы, кото­рые отличаются друг от друга по принципам и характеру организации и функционирования властных институтов. Здесь также нельзя обойтись без выявления и анализа форм террито­риально-административного устройства государства. С этой точ­ки зрения выделяются такие типы государства, как унитарное, федерация и конфедерация, каждый из которых в конкретных национально-страновых условиях имеет свою специфику. Кон­туры политической системы в самой общей форме уже были очер­чены. Сущностные характеристики конкретных блоков и типов политических систем будут рассмотрены в гл. 7 и 11. Здесь внимание будет сконцентрировано на третьем аспекте типологи­заций, но прежде вкратце рассмотрим, что понимается под по­литическим режимом.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Политические режимы
Наряду с термином «политическая система» часто использу­ется понятие «политический режим». Как же соотносятся эти два понятия? Пожалуй, это еще один запутаннейший вопрос в совре­менной политической науке. Не случайно между ними нередко вообще не делается каких бы то ни было различий. Например, американский политолог М.Хагопян использует понятия «полития», «политическая система» и «режим» как синонимы. По его словам, эти термины в широком смысле обозначают «фундамен­тальную организацию политической жизни». Они выражают общие структурные характеристики политического порядка. М.Дюверже, приложивший немало усилий для раскрытия этой проблемы, использовал понятия «политическая система» и «поли­тический режим» как синонимы. В нашей литературе нередко с одинаковым значением также используются понятия «прези­дентский режим» — «президентская система», «парламентская система» — «парламентский режим», «демократический режим» — «демократическая система», «тоталитарный режим» — «тоталитарная система» и др.

Существуют ли различия между этими парами понятий и, ес­ли существуют, то в чем они состоят? Главные отличия полити­ческого режима намечаются в рамках самих политических си­стем по принципам организации ветвей и конкретных институтов власти, формам и методам осуществления политической власти. Некоторые политологи рассматривают партии и партийные си­стемы в качестве стрежневых элементов политических режимов.

По словам, например, М.Дюверже, «базой для фундамен­тальной классификации современных режимов становится раз­ница между однопартийными, двухпартийными и многопартий­ными системами». В принципе такой подход не противоречит только что высказанному тезису, поскольку, как будет показано в гл. 6, конфигурация партийных систем в значительной мере зависит от характера соответствующего режима. В либерально-демокра­тической системе определяющее значение для классификации по­литических режимов имеет характер разделения властей, кото­рое оказывает существенное влияние на конфигурацию, соотношение, прерогативы и функции основных властных инсти­тутов. Здесь прежде всего необходимо различать режимы по ро­ли, которую играют глава государства и глава правительства. С этой точки зрения различаются режимы: конституционная монархия, парламентская республика, президентская республика и смешанная президентско-парламентская республика. При этом необходимо отметить, что конституционная монархия, за исключением про­цедуры избрания главы государства, по базовым параметрам совпадает с парламентским режимом. Схематически эту типологизацию можно изобразить в следующем виде (рис. 3).

/>

Рис. 3

В диктатуре или политической системе диктаторского типа разделение властей отсутствует. Поэтому в качестве главного критерия можно принять формы организации и функционирования унитарной иерархической власти. По этому критерию в совре­менной диктаторской политической системе различаются авто­ритарные и тоталитарные режимы. Внутри этих последних су­ществует целая гамма особенностей, нюансов, модификаций. Так, в рамках тоталитаризма различаются большевистский, на­цистский и фашистский режимы. В рамках авторитаризма так­же выделяется несколько типов режимов — традиционно-монар­хический, гражданский, военный, авторитаризм модернизации. Поэтому схематически типологизация режимов политической си­стемы диктаторского типа приобретает более сложную конфигу­рацию (рис. 4).

/>

Рис. 4

Необходимо учесть, что как в авторитаризме, так и в тота­литаризме (об этом будет сказано ниже) существуют смешанные типы, сочетающие в себе разные элементы.
Территориально-политическая организация государственно-политической системы
Политическая организация современного мира базируется прежде всего и главным образом на разделении стран и народов по территориальному принципу. Само государство теснейшим об­разом связано территориальным интересом. Политическая власть, как правило, всюду ограничена определенной территорией. Хо­рошо охраняемые национальные границы указывают на преде­лы распространения территориального контроля и принудитель­ной системы. В рамках самого национального государства внутригосударственные территориальные границы определяют пре­делы административного контроля, которым наделены те или иные субнациональные уровни или органы управления. Масштабы территориальной и функциональной дисперсии центральной власти и автономии территориальных или функциональных подразделений варьируются от страны к стране, а нередко и в рамках одной и той же страны.

Как писал А.Дучесик, люди оказываются рационально и под­сознательно привержены территории своего проживания, обра­зу жизни, ее институтам, культуре в ходе сложного процесса, ко­торый можно назвать территориальной социализацией. В данном случае имеют в виду географический аспект общего процесса по­литической социализации. С малых лет люди узнают о ценнос­тях и целях, политической власти и политической культуре, на­родной культуре, существовании системы наград и наказаний, так же как и о существовании географических границ между их собственной территорией и внешним миром. Школьные карты, на которых мир разделен на разноцветные фрагменты, наглядно демонстрирует то, что именуют политической социализацией.

Существует множество территориальных символов — флаги, цветы, деревья, птицы, эмблемы, лозунги, гимны и т.д., способ­ные воспитывать гордость и чувство принадлежности к данной территории, будь то государство, провинция, город. Особую зна­чимость этой проблеме придает тот факт, что во всяком государ­стве существует распределение властных функций и полномочий между различными органами власти как по горизонтали, так и по вертикали. Выделяются функциональное и территориальное распределения этих полномочий. Под первым имеется в виду на­деление специализированными ролями конкретных лиц и инсти­тутов в соответствии с их профессиональными или иными каче­ствами.

Примерами таких специализированных агентств или агентов в самом широком смысле являются администраторы, менедже­ры, законодатели, судьи и т.д. Функциональные институты раз­дробляются на все более узко специализирующиеся подразделе­ния. Такое функциональное раздробление существует во всех ветвях власти: законодательной, судебной и исполнительной.

Когда говорят о территориальном или территориально-адми­нистративном разделении, то имеют в виду принципы и меха­низмы взаимоотношений между центральными и местными ор­ганами государственной власти. В реальной жизни эти принципы и механизмы выражаются в унитаризме, федерализме и конфедерализме. Как же эти последние соотносятся с различными ти­пами политических систем и режимов? Анализ реального поло­жения не дает оснований для установления каких бы то ни было устоявшихся однозначных корреляций между тремя уров­нями типологизации. Так, для США и ФРГ, где господствует ли­берально-демократическая система, характерен федеративный прин­цип государственного устройства, но такой же принцип был характерен для тоталитарного Советского Союза и Бразилии, ког­да там господствовала авторитарная система.

В то же время унитарное устройство было реализовано в на­цистской Германии и фашистской Италии, унитарными являются большинство современных либерально-демократических госу­дарств. Либерально-демократическая Швейцария считается конфе­дерацией кантонов, но рабовладельческие штаты, отделившиеся от северных штатов США во время Гражданской войны, также отдали предпочтение конфедеративному устройству государства. Федерализм встречается как в многонациональных странах (Ин­дия, Россия), где сочетаются территориально-политический и тер­риториально-национальный принципы, так и в преимущественно однонациональных странах (ФРГ) с их территориально-полити­ческим принципом государственного устройства.

Предельно упрощенно различия между тремя типами поли­тической системы или государства в рассматриваемом контекс­те изобразил Д.Найс (рис. 5).

/>

Рис. 5

Унитарный тип является одной из самых распространенных форм территориально-политической организации как в современном мире, так и в прежние периоды истории человечества. Боль­шинство национальных государств сформировались как уни­тарные. Таковыми были все абсолютистские монархии Европы, все восточные деспотии. В отличие от федерального государст­ва, в котором три уровня управления — федеральный, субъек­тов федерации и местный, в унитарном существуют лишь два уров­ня — общенациональный и местный. В унитарном государстве полномочия делегируются центральными властями территори­альным органам самоуправления, а в федеральном государстве унитаризм существует в рамках субнациональных единиц: шта­тов, земель, провинций, областей. Унитарное государство, неза­висимо от того, централизованное оно или децентрализованное, демократическое или авторитарное, характеризуется господством единой системы органов власти и правосудия, руководствующих­ся едиными правовыми и конституционными нормами.

Здесь все управленческие образования сверху донизу подчи­нены правительству и являются административными подразде­лениями. Руководители местных органов власти избираются на выборах, но их прерогативы существенно ограничены, а деятель­ность контролируется центральным правительством. Разумеет­ся, масштабы централизованное™ и такого контроля варьиру­ются в разных странах. Но вместе с тем необходимо отметить, что унитарное устройство не обязательно предполагает жест­кую административную централизацию. Такая централизация, как правило, характерна для авторитарных и тоталитарных го­сударств, независимо от их территориально-государственного устройства. Например, хотя СССР формально считался федера­тивным государством, на деле для него были характерны жест­кий унитаризм, централизация и регламентация.

В современных высокоразвитых индустриальных обществах централизация, сыгравшая положительную роль на определен­ном этапе исторического развития (например, в периоды обра­зования национальных государств, индустриализации, восстанов­ления народного хозяйства после Первой и Второй мировых войн и т.д.), утрачивает характерные для нее преимущества.

В последние десятилетия во многих унитарных государст­вах, таких как Италия, Франция, Великобритания, более четко проявляется тенденция к децентрализации, передаче местным ор­ганам большего круга властных прерогатив и функций. Напри­мер, в Италии имеются различия между областями с обычным статусом и теми, которые сохраняют особый статус на основе спе­цифических культурных, этнических или исторических особен­ностей. Это — Сицилия, Сардиния, Валле-д'Аоста, Трентино-Альто Адидже. Большей самостоятельности в решении местных проблем добиваются Шотландия, Уэльс и другие области Вели­кобритании. Это даст им возможность оперативно реагировать на изменяющиеся условия жизни на местах, гибко и эффективно ру­ководить социальными и политическими процессами. Но при этом в силе остается основополагающий принцип, по которому всю конституитивную структуру сверху донизу определяют централь­ные органы государства. Децентрализованные образования не вправе производить какие бы то ни было изменения по собствен­ному усмотрению без согласия на то центральных властей.

С этой точки зрения в ряде стран в самое последнее время про­исходят существенные изменения. Так, с принятием конститу­ции 1978 г. в Испании, по сути дела, наметилась тенденция к фе­дерализации. Сначала Страна Басков и Каталония, а затем Галисия и Андалусия получили автономию при сохранении сильного центра. Другие провинции Испании также имеют соб­ственные правительства, обладающие гарантированными консти­туцией властными полномочиями. В результате эта страна заня­ла как бы промежуточное положение между унитаризмом и федерацией.

В процессе реформирования государственно-административ­ной системы в течение трех десятилетий (1962—1993 гг.) Бель­гия из унитарного государства превратилась в федерацию: две эт­нолингвистические общности, из которой состоит эта страна, — франкоязычная Валлония и фламандскоязычная Фландрия — ста­ли равноправными субъектами федерации.

Во многих странах современного мира утвердился федератив­ный тип государственно-территориального устройства. К их числу относятся Австралия, Австрия, Аргентина, Бразилия, Индия, Канада, Малайзия, Мексика, Нигерия, США, ФРГ. Фе­деративный путь государственного обустройства избрала и новая Россия.

Те или иные элементы федерализма существовали еще в усло­виях античной Греции, в современном смысле он связан с возник­новением буржуазного общества и капиталистического государст­ва. Одной из первых федераций была Нидерландская республика, состоящая из семи соединенных провинций и основанная в 1579 г. по Утрехтской унии. В силу целого ряда причин она вскоре рас­палась. Наиболее старой из всех существующих федераций являются США, основанные конституцией 1787 г. Зачинателем теории федерализма считается Иоханнес Альтузиус (1562-1638), который разработал так называемую федеральную теорию народного суве­ренитета. Согласно этой теории государство характеризовалось как союз общностей, иерархически возвышающийся над меньшими по размерам общностями или союзами, связанными между собой прямо или косвенно особым соглашением. Особенно большую по­пулярность идеи федерализма получили во второй половине XIX—XX в., когда интенсифицировались процессы образования со­временных национальных государств. Прудон даже предсказывал, что XX век откроет эру федераций. Как бы подтверждая право­ту Прудона, известный французский социолог Р.Арон рассматри­вал федерализм как единственное пригодное для наших дней средство, способное вывести из тупика и наладить порядок. Фе­дерализм, утверждал Арон, «для середины XX века играет ту же роль, какую играл либерализм в XVIII веке, марксизм в середи­не XIX века, т.е. он соответствует идеям нашего времени, позво­ляя использовать их в теории и на практике».

Федерация представляет собой союзное государство, состоя­щее из множества (как в случае с Россией и США) или несколь­ких (Канада) государственных образований, обладающих опре­деленной степенью самостоятельности в тех или иных сферах общественной жизни. Федеративное устройство призвано обес­печить хозяйственное и политическое единство страны с большой территорией и разобщенными районами. Оно успешно сочетает в себе преимущества государственного единства и централизован­ной власти со сбалансированной самостоятельностью членов в том, что называется «общая воля». Последняя служит некой невидимой осью государства и вырабатывается как бы из двой­ного источника — волеизъявления всех его граждан, с одной сто­роны, и субъектов федерации — с другой. Федеративное устрой­ство государства существенным образом отражается на структуре высшего законодательного органа, который состоит из двух в принципе равноправных палат, например сената и палаты представителей конгресса США. Существование двух палат поз­воляет сочетать представительство населения страны в целом с тер­риториальным представительством от земель, штатов или иных административно-территориальных образований. Две палаты отличаются друг от друга по своим функциям, властным преро­гативам, а во многих случаях и по способу избрания депутатов. Если нижние палаты, как правило, формируются посредством пря­мых выборов, то верхние палаты в разных странах комплекту­ются по-разному.

При всей разработанности федеративное устройство остается одной из дискуссионных проблем со множеством неясностей, дву­смысленностей и недоразумений. Американский политолог Д.Элазар считает, что причины этого заключается в том, что: 1) фе­дерализм относится одновременно и к структуре и к функцио­нированию государственной власти; 2) обеспечивает синтез един­ства и разнообразия; 3) выступает одновременно как политическое и социальное явление; 4) предусматривает определенные цели и сред­ства их достижения, причем эти цели могут быть по своему ха­рактеру ограниченными и глобальными; 5) допускает существо­вание нескольких моделей политической организации федералистского характера.

Пожалуй, самая сложная и запутанная из всех проблем, связанных с федерализмом, — это проблема суверенитета. Вы­ше уже затрагивался вопрос о суверенитете как одном из важ­нейших сущностных признаков государства. В данной связи го­ворилось и о некоторой модификации в сторону смягчения чрезмерно жесткой трактовки суверенитета, характерной для мно­гих исследователей XIX в. В значительной мере такая модифи­кация была вызвана необходимостью соотнесения суверенитета с принципами федеративного устройства государства.

Споры о государственном суверенитете при федерации развер­нулись еще в XIX в. между сторонниками трех конфликтующих позиций. Так, Г.Еллинек, П.Лабанд, В.Уиллоуби считали, что су­веренитетом обладает лишь федеративное государство в целом. Ди­аметрально противоположную точку зрения высказывали М.Зейдель и Дж.Кэлхун, по мнению которых суверенитет принадлежит составным частям федерации, обладающим правом свободного вы­хода из нее. Компромиссный подход выдвинули А. де Токвиль и Г.Вайду, утверждавшие, что суверенитет делится между феде­рацией и субъектами федерации в соответствии с закрепленной в конституции долей разделения властных полномочий по вер­тикали. Эти споры и дискуссии не затихают и в наши дни. Они получили новый мощный стимул в результате развала коммуни­стических систем в Восточной Европе и СССР, образования но­вой российской государственности на принципах федерализма.

В нашей литературе по данному вопросу высказываются две полярно противоположные, по сути дела, исключающие друг дру­га точки зрения. Одни считают, что в федеративном государстве субъекты федерации не могут обладать суверенитетом, посколь­ку не может быть государства в государстве, суверенитета в суве­ренитете. По мнению других, в федеративном государстве каждый субъект федерации сохраняет политико-правовое качество суверен­ной государственности, хотя его суверенитет и ограничивается рам­ками переданных федеративным органам компетенции.

В то же время суверенитет федерации также ограничен компетенциями ее субъектов. Эти споры и дискуссии убедительно по­казывают всю сложность соотнесения принципа государственно­го суверенитета с принципами федерализма. Л.Дюги не без оснований подчеркивал, что с точки зрения понятия суверени­тета «нельзя создать юридически удовлетворительную конст­рукцию федерального государства». И действительно, федерация предполагает государственность на двух уровнях.

В принципе федерация как единое неделимое государство не­мыслима без его безусловного суверенитета на всей занимаемой им территории. Вместе с тем федерация — это объединение го­сударств или государственных образований. Поскольку о госу­дарстве можно говорить тогда и только тогда, когда оно облада­ет той или иной долей суверенитета, то можно сказать, что федерация делит суверенитет со своими субъектами. Но здесь воз­никает вопрос о качестве и объеме суверенитета на двух государ­ственно-властных уровнях. Иначе говоря, речь идет о делимос­ти суверенитета между федеральным уровнем и субъектами федерации. Здесь два источника и уровня власти: центральное или федеративное правительство и правительства отдельных штатов (как в США) или земель (как в ФРГ). Последние часть своих властных полномочий делегируют федеральному правитель­ству. В принципе в ведение последнего передаются основопола­гающие для любого государства проблемы обороны, внешней по­литики, денежного обращения и финансового регулирования, политика в области труда и трудовых отношений, социальной за­щиты населения и др. Полномочия по всем вопросам, не пере­данным федеральному правительству, остаются за субъектами фе­дерации. При разграничении прерогатив и компетенции между двумя уровнями обеспечивается верховенство федеральной кон­ституции и законов, соответствие им конституций и законов субъ­ектов федерации.

Одним из важнейших принципов федерализма можно счи­тать субсидиарностъ. Его суть состоит в распределении полно­мочий между различными уровнями власти таким образом, что в ведении верхних эшелонов власти остаются только те функции, которые они могут выполнять лучше, чем нижние эше­лоны. Соединяя политические и экономические идеи федерализ­ма, субсидиарность является практическим воплощением прин­ципов децентрализации и плюрализма в территориальных терминах. Проиллюстрируем, как это осуществляется в ФРГ. Со­гласно Основному закону этой страны в исключительное веде­ние федерального центра входят следующие сферы: внешняя по­литика и оборона; координация деятельности по защите конституции и основ конституционного строя, внешнеполити­ческих и внешнеэкономических интересов страны; гражданст­во; денежная система; таможня и охрана границ; почта и эле­ктросвязь; железные дороги и авиация; авторское и издательское право; координация взаимодействия земель в борьбе с уголов­ной преступностью.

Что касается прерогатив земель, то каталог так называемо­го конкурирующего законодательства, т.е. законов, которые мо­гут принимать и земли и федерация, включает около 25 сфер ре­гулирования. В ведении земель культурная, полицейская и коммунальная сферы, вопросы гражданского и уголовного права, судоустройства и судопроизводства, хозяйственного пра­ва, национализации, судоходства и др. Федерация и земли само­стоятельно решают бюджетные проблемы, хотя при этом долж­ны учитывать требования национальной экономической стратегии и долгосрочного финансового планирования.

Из принципа субсидиарности вытекает принцип автономно­сти, самоуправляемости субъектов федерации. Субъекты феде­рации, а именно земли в Австрии и Германии, штаты в США, провинции в Канаде имеют право принимать собственные кон­ституции и законы, обладают значительной степенью самостоя­тельности в решении достаточно широкого круга проблем. Они регулируют свои отношения с центральным правительством на договорной основе при соблюдении равноправия всех субъектов федерации. Проблемы, как правило, решаются на том уровне, на ко­тором они возникают. Иначе говоря, власть осуществляется множеством правительственных органов, каждый из которых об­ладает своими властными прерогативами и компетенциями. Имеет место определенное разделение властей по вертикали, призванное сдерживать и уравновешивать вес и влияние различ­ных органов управления. Федерализм подразумевает многообра­зие реализации властных функций в рамках упорядоченной структуры связей. Здесь мы имеем не слияние, а единство в мно­гообразии.

Различаются договорные и конституционно-договорные фе­дерации. В первом случае федерация — это объединение государств, которые на основе договора делегировали ряд своих прав и пре­рогатив общему для всех центральному правительству. При этом каждый член федерации сохраняет за собой суверенитет в при­надлежащей ему юрисдикции. Центральное правительство не мо­жет внести каких-либо изменений в конституционный договор, а каждый член может при желании расторгнуть этот договор. Во вто­ром случае, т.е. в конституционно-договорной федерации, не предусмотрено право какого-либо из субъектов выйти из союза.

В истории было несколько случаев разделения федерации — в 1965 г. из федеративного государства Малайзия, образованно­го в 1963 г., вышел один из штатов — Сингапур, определивший­ся как самостоятельное суверенное государство. В 1992 г. Чехос­ловацкая федерация распалась на два самостоятельных государства — Чехию и Словакию. Попытки же силового реше­ния проблем выхода из федерации, как правило, чреваты непред­сказуемыми кровавыми последствиями. Это воочию продемон­стрировали события и перипетии, связанные с выходом из состава США одиннадцати южных штатов в начале 1860-х го­дов, развалом СССР и Югославии в наши дни.

Исторический опыт, особенно нашей страны, Югославии и Чехословакии, показал бесперспективность попыток разре­шения национального вопроса в рамках федерации путем ее на­ционально-политической организации. С этой точки зрения для нас несомненный интерес представляет то, что перед таким классически федеративными государствами как США и Герма­ния, продемонстрировавшими свою жизнеспособность, не стояла проблема решения национального вопроса. Там политико-терри­ториальное деление не привязано к национально-территориаль­ному делению, определение национальности привязано к граж­данству страны.

Конфедерация представляет собой внутренне противоречивую форму политической организации. Для нее прежде всего харак­терны юрисдикционные споры, немыслимые для федеративно­го и унитарного государств. Здесь каждое входящее в конфеде­рацию государственное образование почти в полном объеме сохраняет свои конституитивные прерогативы и власть. Поэто­му центральное правительство и спрашивает у правительств от­дельных государственных образований полномочия для выпол­нения тех или иных проблем. Последние сами решают, какие имен­но полномочия предоставить центральному правительству.

Поскольку слабое центральное правительство получает сред­ства на свою деятельность за счет более или менее добровольных взносов от нижестоящих правительств, индивидуальный граж­данин испытывает на себе влияние центрального правительства лишь косвенно и отдаленно. В целом можно утверждать, что фе­дерация предполагает наличие центра, который вправе прини­мать властные решения, затрагивающие всех субъектов федера­ции, конфедерация же, будучи союзом независимых государств, таким центром не располагает.

В качестве примеров конфедерации можно привести США со времени завоевания независимости 1776 г. до принятия конститу­ции континентальным конгрессом в 1787 г. (точнее до ее введе­ния в действие в 1789 г.). Германский союз в 1815—1867 гг. Здесь особняком стоит Швейцария. Швейцарская конфедерация воз­никла в 1291 г. как союз трех кантонов (Швиц, Ури, Унтервальден) для защиты от Габсбургов. По-видимому, ее можно относить к конфедерациям только до середины XIX в. С тех пор в ней все более отчетливо преобладала тенденция к дрейфу в сторону фе­дерализма. Как показал исторический опыт, конфедерация яв­ляется одной из самых нежизнеспособных форм государственно­го устройства.

По-видимому, прав один из отцов-основателей Общего рын­ка Ж.Моне, который говорил, что существуют два типа конфе­дераций: те, которые трансформируются в федерации, и те, ко­торые терпят неудачу. США, которые из слабо структурированной конфедерации превратились в мощное федеральное государство, и Швейцария, которая, формально сохранив название конфеде­рации, на деле приобрела качество федерации, подтверждают обос­нованность этого тезиса. Это необходимо учесть при анализе перспектив развития новой государственности в России, перед ко­торой стоит проблема создания действительно федерального го­сударства, где приоритет отдается федеральным конституции и законам.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Контрольные вопросы
1. Что такое политическая система?

2. Чем она отличается от системного подхода?

3. Какие существуют типологизации политических систем?

4. Назовите основные типы политических систем.

5. Чем они отличаются друг от друга?

6. Что такое политический режим?

7. Каково соотношение между политической системой и политиче­ским режимом?

8. Что понимается под территориальным разделением властей?

9. Дайте общую характеристику унитарного, федеративного и кон­федеративного типов государства.
Снам 7 ДЕМОКРАТИЯ: ПРИНЦИПЫ, УСТАНОВКИ И ЦЕННОСТИ
В политической литературе, да и в публицистике, а также средствах мас­совой информации редко можно встретить какой-либо другой термин, который использовался бы столь часто, как термин «демократия». Трудно назвать также проблему, которая бы привлекала столь пристальное вни­мание исследователей, как проблема демократии. Эта проблема необъ­ятна по своим масштабам, поэтому естественно, что ее освещение в учеб­ном курсе политологии сопряжено с прямо-таки непреодолимыми трудностями. В предлагаемой главе основное внимание уделяется анали­зу основополагающих принципов демократии и ее конкретного институ­ционального воплощения в лице правового государства.
Понятие «демократия»: истоки и содержание
Основные факторы и этапы формирования и эволюции либе­рально-демократической системы правления и идей демокра­тии в целом совпадают с важнейшими вехами формирования и эво­люции гражданского общества и правового государства. Более того, все этих три компонента в совокупности составляют основу ли­берально-демократической общественно-политической системы. Она связана с утверждением и легитимизацией в процессе капи­талистического развития новой, по сравнению с средневековьем, системы миропонимания, где свободный индивид признается в качестве самостоятельной единицы социального действия. В этом контексте либерализм, особенно на начальном этапе, внес наибольший вклад в формирование и утверждение демокра­тической формы правления и правового государство, поэтому-то и принято говорить о либеральной демократии. Однако совре­менная демократия отнюдь не сводится к либерализму, в ее формирование значительный вклад — особенно в XX в.— вне­сли и другие идейно-политические течения.

Демократия имеет длительную и древнюю историю, и ее можно рассматривать как результат развития западной цивили­зации, особенно греческого и римского наследия, с одной сторо­ны, и иудео-христианской традиции — с другой. Термин проис­ходит от греческого слова«demokratia», состоящего в свою очередь из двух слов«demos» — народ и«kratos» — власть, прав­ление. Обращает на себя внимание многозначность и неопреде­ленность самого понятия «демократия». Еще Х.Кельзен утверж­дал, что в XIX и XX столетиях, став всюду господствующим лозунгом, слово «демократия» утратило четко очерченное и твер­дое содержание. В этом не расходился с Кельзеном П.И.Новгородцев, который в 1923 г. подчеркивал, что понятие демократии «принадлежит к числу наиболее многозначных и неясных поня­тий современной политической теории».

Нельзя сказать, что этот вопрос окончательно решен в наши дни, когда демократия стала как бы велением времени и весь мир как будто стал на рельсы демократизации. В настоящее время термин «демократия» используется в нескольких значениях. Во-первых, в своем первоначальном смысле он означает форму правления, при которой право принятия политических решений осуществляется прямо всеми без исключения гражданами, дей­ствующими в соответствии с правилами правления большинст­ва. Эта форма известна под названием прямой демократии, или демократии участия. Во-вторых, это форма правления, где граждане осуществляют свое право не лично, а через своих представителей, избранных ими и ответственных перед ними. Ее, как правило, называют представительной, или плюралистиче­ской. В-третьих, это форма правления, где власть большинства реализуется в рамках конституционных ограничений, имею­щих своей целью гарантировать меньшинству условия для осу­ществления определенных индивидуальных или коллективных прав, таких, например, как свобода слова, вероисповедания и др. Это либеральная, или конституционная демократия. В-четвертых, термин «демократический» часто используется для характеристики любой политической или социальной системы, которая независимо от того, является ли она действительно де­мократической или нет, ставит своей целью свести к минимуму социальные и экономические различия, в особенности те, кото­рые вызваны неравным распределением частной собственности. Данную форму называют социальной демократией, крайним выражением которой является социалистическая демократия.

Можно привести еще множество других значений понятия «де­мократия». Но и сказанного достаточно, чтобы убедиться в непра­вомерности какого бы то ни было однозначного его толкования. Прямая демократия представляет собой одну из самых очевидных форм организации политического сообщества. Ее можно обнару­жить в примитивных обществах периода родового строя. В запад­ной политической традиции возникновение идеи демократии ас­социируется с городами-государствами Древней Греции. Платон и Аристотель в своих изысканиях по созданию систематической теории политики характеризовали демократию как один из пя­ти или шести главных типов правления. Греческую историю в период ее расцвета можно рассматривать как историю борьбы между демократическими и олигархическими или аристократи­ческими государствами, наиболее ярко выраженными представи­телями которых выступали Афины и Спарта.

Древнегреческая демократия во многих своих аспектах суще­ственно отличалась от демократии наших дней. Прежде всего это была система прямого правления, при которой весь народ (точ­нее, совокупность свободных граждан) являлся как бы коллек­тивным законодателем и в которой не была известна система пред­ставительства. Такое положение стало возможным в результате ограниченных размеров древнегреческого государства, которое охватывало, как правило, город и прилегающую к нему сельскую территорию, население которых крайне редко превышало 10 тыс. граждан. В древних демократических городах-государствах каж­дый гражданин был наделен правом участвовать в принятии ре­шений, касающихся их жизни и деятельности. Значительная часть граждан в течение своей жизни хотя бы раз занимали один из множества существовавших в городе-государстве выборных по­стов. Не было разделения между законодательной и исполнитель­ной властями: обе эти ветви были сосредоточены в руках граж­дан. Политическая жизнь характеризовалась значительной активностью граждан, которые живо интересовались всеми сто­ронами и аспектами процесса управления.

Прямая демократия такого рода рассматривалась в качестве идеальной формы многими мыслителями Нового времени. Рефе­рендум и гражданская инициатива, сохранившиеся в конститу­циях ряда стран (например, Швейцарии), могут рассматривать­ся как элементы прямой демократии, унаследованные от прошлого представительной демократией.

Другое важное отличие античной демократии в сравнении с со­временной состояло в трактовке равенства. Античная демокра­тия не только была совместима с рабством, но и предполагала его в качестве условия освобождения от физической работы сво­бодных граждан, которые посвящали себя разработке и решению общественных проблем. Современные же демократии, как правило, не признают в политической сфере какие бы то ни было различия и привилегии, основанные на социальном происхож­дении, классе, расе и поле.

Различаются демократическая теория и демократические ин­ституты. И в том и в другом качестве демократия, начиная с ан­тичности, претерпела существенные изменения. В средние ве­ка отчасти в результате открытия как бы заново Аристотеля возрос интерес к вопросам, касающимся разработки принципов наи­более совершенных, по представлениям того периода, форм правления. Высказывались доводы относительно того, что со­вершенной может быть лишь та форма правления, которая служит общему благу и основана на согласии всех членов со­общества.

Но вместе с тем в средние века большинство мыслителей, оза­боченных проблемой достижения единства общества, рассматри­вали монархию, т.е. правление одного, как наилучшую форму, наиболее пригодную для обеспечения этого единства. Однако в Но­вое время в контексте формирования идей свободы личности, граж­данского общества, народного суверенитета, национального го­сударства взамен феодальных хартий вольностей возникают законодательные механизмы ограничения единоличной власти монархов. Так, в XVII в. в Великобритании в ходе борьбы меж­ду парламентом и короной были приняты «Петиция о правах» (1628), «Хабеас корпус акт» (1679), «Билль о правах» (1689), в ко­торых были зафиксированы писанные юридически-правовые га­рантии, устанавливающие более или менее точно пределы вла­сти. Эта тенденция получила дальнейшее мощное развитие в Декларации независимости и Конституции США, в Деклара­ции прав человека и гражданина и Конституции Великой фран­цузской революции конца XVIII в.

Основополагающее значение для формирования и утвержде­ния демократии имела возникшая в Новое время идея прирож­денных, неотчуждаемых прав каждого человека на жизнь, сво­боду и частную собственность. Неразрывная взаимосвязь этой триады выражается в убеждении, что частная собственность — основа индивидуальной свободы, которая, в свою очередь, рассматрива­ется в качестве необходимого условия самореализации отдельно­го индивида, выполнения главного предназначения его жизни (эта проблема более или менее подробно изложена в гл. 3). Теории демократии интегрировали в себя основной комплекс идей, отно­сящихся к этим двум феноменам. Здесь отметим лишь то, что XX век внес свои коррективы в теорию и практику демократии. Несомненно, необходимым условием демократии в любых ее формах является политическая свобода. Но она не может быть соответствующим образом реализована там, где нет реального вы­бора в социальной и экономической сферах, где велико социаль­ное неравенство.

Свобода как идеал в условиях демократии всегда соотносит­ся с принципом справедливости. При этом надо помнить, что там, где социальное неравенство способствует подрыву принципа справедливости, необходима та или иная система перераспределе­ния материальных благ. Рыночная система и свободная конку­ренция, как показывает мировой опыт, обеспечивают наилучшие условия и возможности для роста производительности и стиму­лирования индивидуальной инициативы. Но в то же время ры­ночные силы постоянно порождают социальную несправедливость, выталкивая часть граждан на обочину общественной жизни. С этой точки зрения противоречие между требованиями социаль­ной справедливости и императивами экономической эффектив­ности остается постоянно воспроизводящим себя противоречием современного индустриального общества.

Одной из попыток решения этого противоречия стала систе­ма кейнсианства, сыгравшая большую роль в преодолении Великой депрессии 30-х годов и построенная на постулате иде­ологической, политической и социально-экономической недо­статочности индивидуализма, свободной конкуренции и свобод­ного рынка. Эта система обосновала и необходимость усиления роли государства в. важнейших сферах жизни общества. За го­сударством была признана функция регулятора экономических и социальных процессов. В противовес концепции государства — «ночного сторожа» была выдвинута концепция государства бла­госостояния. Она основана на идее необходимости и возможно­сти преодоления социальных конфликтов путем обеспечения с помощью государственного вмешательства удовлетворительных условий жизни всем слоям населения.

Сторонники государства благосостояния исходят из того, что рынок сам по себе не способен обеспечить такое распределение материальных благ, которое гарантировало бы малообеспеченным слоям населения необходимый минимум благ и услуг. Более того, они рассматривают политическую власть в качестве важ­ного элемента корректировки социальных издержек рынка. Они постулируют равную значимость экономической и социальной сфер и необходимость органического соединения свободно-рыночных отношений с социальной политикой государства, сочетания ры­ночных принципов с социальными принципами, гуманизации рын­ка посредством разработки и реализации государством системы социальной политики, направленной на гарантирование мини­мального жизненного уровня всем слоям населения.

Главную цель государства благосостояния его сторонники усматривали и продолжают усматривать в том, чтобы добиться синтеза экономической свободы, социальной защищенности и справедливости. Другими словами, в государстве благососто­яния политические права дополняются социальными правами, предусматривающими предоставление всем членам общества принятого в данном обществе минимума материальных благ.

Вводится принцип социальной ответственности как частных корпораций, так и государства. Социальные программы стано­вятся неотъемлемой частью правового государства. Более того, правовое государство приобретает форму государства благососто­яния. На этой основе происходит расширение функций государ­ства, во многом дополняющих, а в ряде случаев и заменяющих функции институтов гражданского общества. Изменяющиеся границы и трактовки государства благосостояния определяются не просто решениями политических руководителей, а фундаментальными структурными изменениями современного общества. Поэтому его следует рассматривать как центральный структур­ный элемент современной демократии.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Основные принципы и установки демократии
Демократия — это одна из основных форм политической са­моорганизации общества. Комплекс институтов и организаций, структура и функционирование которых основываются на либе­рально-демократических мировоззренческих и ценностных по­стулатах, нормах, установках, составляет политическую систе­му демократии. В настоящее время существует несколько теорий демократии, основными из которых являются плюралистичес­кая, партиципаторная (или демократия участия), рыночная, плебисцитарная, консоциативная, представительная, народ­ная, социалистическая. Наиболее распространенной из них является плюралистическая. Следует отметить, что во всех этих теориях, за исключением социалистической, присутствуют основ­ные элементы плюрализма. Например, консоциативная, или со­гласительная модель демократии, в наиболее законченной фор­ме реализованная в Швейцарии, предусматривает систему прав­ления, основанную не на принципе власти большинства, а пропорционального распределения власти между политически­ми, религиозными и этническими группами. Приход к власти эли­ты (что дает основание говорить об элитарной модели демокра­тии) не обязательно устраняет различия между демократией и авторитаризмом и тоталитарными режимами. Еще Ш.Л.Мон­тескье говорил о том, что хотя все пригодны для того, чтобы вы­бирать, не каждый пригоден быть избранным.

По-видимому, были правы В.Парето, Г.Моска и другие уче­ные, которые считали, что ведущие позиции в структурах вла­сти, особенно в ее верхних эшелонах, при любом политическом режиме занимают представители элиты. И действительно, при каждом режиме имеются относительно компактные и более или менее организованные группы лидеров, из среды которых выдвигаются руководители государства, политических партий и дви­жений. В совокупности они составляют так называемый поли­тический класс. Но при этом необходимо отметить, что инсти­туциональные, социокультурные, идейно-политические и иные факторы (и особенно сам тип политической системы) оказыва­ют глубокое влияние на роль элит в различных политических ре­жимах. Правящая или политическая элита по-разному осуществ­ляет властные функции при демократических, авторитарных и тоталитарных режимах.

В целом демократическая форма правления характеризует­ся не отсутствием элит, а наличием множества элит, конкури­рующих друг с другом за голоса избирателей. Учитывая все это, при анализе основных принципов и установок демократии в качестве исходной берется плюралистическая модель. Хотя ин­ституты и формы демократии в разных странах могут варьиро­ваться, существует некоторый комплекс принципов, норм и цен­ностей, составляющих условияsine qua non, без которых любой режим нельзя расценивать как демократический в собственном смысле слова. В этом контексте интерес представляет «индекс де­мократии», составленный К.Болленом на основе шести показа­телей. Первые три из них характеризуют уровень народовластия: честные и свободные выборы; система избрания законодательной власти; система избрания исполнительной власти. Три других по­казателя относятся к политическим свободам: свобода печати; свобода деятельности оппозиционных групп и организаций; прави­тельственные санкции.

Основными институтами современной либеральной демокра­тии являются: народное представительство, осуществляемое с по­мощью свободных выборов; система разделения властей, обеспе­чивающая контроль исполнительной власти (президента, правительства) властью законодательной (парламентом); иерар­хия юридически-правовых норм, основанная на принципе за­конности, и др. Один из важнейших принципов, на которых по­коится современная демократия,— система разделения властей, которая обеспечивает сдержки и противовесы. Следует отметить, что в любой политической системе, в любом государстве в той или иной форме существует разделение труда или разделение функ­ций между различными органами и уровнями власти. Но разде­ление властей в собственном смысле слова предполагает самосто­ятельность и независимость разделенных ветвей. Сама эта теория в более или менее четко сформулированной форме возникла в конце XVII — первой половине XVIII в. Симптоматично, что Т.Гоббс в середине XVII в. категорически отвергал саму мысль о воз­можности разделения единой суверенной власти на том основа­нии, что разобщенные ветви власти просто сожрут друг друга.

Существенный вклад в разработку этой проблемы внес Дж. Локк, ставший в некотором роде идеологом «славной рево­люции» 1688 г., когда решался вопрос об ограничении властных полномочий монарха в пользу парламента. Обосновав необходи­мость четкого разграничения законодательной и исполнительной ветвей власти, Локк вместе с тем не выделял судебную власть как самостоятельную ветвь и рассматривал судопроизводство как прерогативу исполнительной власти.

Обосновывая мысль о необходимости учреждения судебной вла­сти в качестве самостоятельной ветви, Ш.Л.Монтескье писал: «Ес­ли власть законодательная и исполнительная будут соедине­ны. в одном лице или учреждении, то свободы, не будет, так как можно опасаться, что этот монарх или сенат станет созда­вать тиранические законы, для того, чтобы также тираниче­ски применять их. Не будет свободы, и в том случае, если су­дебная власть не отделена от власти законодательной и исполнительной… Все погибло бы, если бы. в одном и том же лице или учреждении… были соединены эти три власти». При этом важно подчеркнуть, что Монтескье подчеркивал не толь­ко независимость ветвей власти друг от друга, но и необходимость их взаимного дополнения и уравновешивания. У него разделен­ные власти выступают как подсистемы единой системы, как три ветви единого ствола.

Таким образом, именно Монтескье принадлежит приоритет в окончательном формулировании теории разделения верховной власти на три самостоятельные ветви — законодательную, испол­нительную и судебную. В этой теории в той форме, какую она приняла к настоящему времени, независимость различных вет­вей власти обосновывается тем, что в любом государстве суще­ствуют некие фундаментальные функции, которые в силу корен­ных различий в самой их природе можно реализовать раздельно. Поэтому государственную власть следует разделить на несколь­ко сфер или ветвей, каждая из которых обладает собственными специфическими функциями.

Глава государства, парламент, правительство, судебная власть имеют строго очерченные права и полномочия. Условием обес­печения политической свободы является установление опти­мальных взаимоотношений между различными ветвями и орга­нами власти. При этом ни одна из властей не должна быть неограниченной или преобладать над другими ветвями. Как от­мечал Ш.Л.Монтескье, «чтобы не было возможности злоупотреб­лять властью, необходим такой порядок вещей, при котором различные власти могли бы взаимно сдерживать друг друга». Судебная власть выступает главным гарантом соблюдения кон­ституции и законности двумя другими ветвями власти, арбитром при возникновении трений и споров между ними. Она обеспечи­вает бесперебойное функционирование системы сдержек и про­тивовесов. Для этого создается специальный судебный орган. Во Франции — это Конституционный совет, в функции которого входят определение правомочности действий президента и пар­ламента, соответствие принимаемых ими указов, постановле­ний и законов конституции, а также международным соглаше­ниям и договорам. В ФРГ аналогичные функции выполняет Федеральный конституционный суд, обладающий довольно ши­рокими полномочиями. Среди них наиболее важными являют­ся разрешение споров, касающихся прав и обязанностей феде­рального правительства и земель, толкование основного закона применительно к тем или иным политическим коллизиям, ре­гулирование принципиальных вопросов политической жизни и др. В США конституционный надзор осуществляет Верховный суд, а в России — Конституционный Суд.

Мерилом демократичности и правового характера современ­ного государства во второй половине XX века становится его при­верженность принципам и положениям Всеобщей декларации прав человека, принятой Генеральной Ассамблеей ООН 10 декабря 1948 г. и дополненной 19 декабря 1966 г. двумя пактами — один об эко­номических, социальных и культурных правах, другой — о граж­данских и политических правах. Без принципа неприкосновен­ности личности, без свободы слова и прессы, а также доступа к информации, касающейся общественных дел, право голоса теряет смысл. Без свободы от произвольных арестов партия, находящаяся у власти, может терроризировать своих противни­ков и серьезно ослаблять оппозицию. Для обеспечения граждан­ских, политических и других прав основополагающее значение имеет система политически независимых судов.

Одним из ключевых характеристик демократии является политическое равенство всех без исключения граждан перед за­коном с его принципом «один человек, один голос». Эта харак­теристика, чтобы не оставаться просто декларацией, предпола­гает целый ряд других элементов, которые интегрально входят в само определение демократии. Речь идет прежде всего об идее, согласно которой правительство должно действовать в соответ­ствии с четко фиксированными и общепринятыми процедурами, позволяющими без каких-либо препятствий выражать и обнародывать позиции, интересы, устремления всех заинтересованных лиц и групп. Демократия предполагает, что все лица, контроли­рующие политические властные структуры, должны периодиче­ски через строго установленные периоды переизбираться и не­сти ответственность перед своими избирателями. Избирателям должна быть предоставлена возможность организовываться в пар­тии для реализации своих целей.

Основополагающее значение для теории демократии имеют формирование и утверждение современной идеи народного пред­ставительства, в соответствии с которой представительные органы власти избираются не пожизненно, а на определенный строго фик­сированный конституцией срок. Периодическая подотчетность вы­борного представителя перед избирателями стала сущностным эле­ментом демократической теории. И это естественно, поскольку если демократия действительно означает самоуправление наро­да, то недостаточно, чтобы на государственные посты должност­ные лица только избирались народом (даже всеобщим голосова­нием), они еще должны периодически отчитываться перед народом за свои действия. Сущность принципа представительст­ва состоит в том, что в политической сфере избиратели опреде­ляют цель, а избранный ими представитель — наиболее подхо­дящее средство ее достижения.

В плюралистической модели сфера политики рассматривается как хорошо отлаженный механизм, в котором участвует множе­ство заинтересованных групп, взаимно сдерживающих и урав­новешивающих друг друга в процессе реализации своих интере­сов. Она предполагает наличие в обществе множества центров власти, вступающих в конфликты, соглашения, компромиссы, в ходе ко­торых принимаются взаимоприемлемые решения. Такой плюра­лизм гарантирует условия для борьбы различных социально-по­литических сил в случае возникновения между ними конфликтов, достижения равновесия и компромисса в обществе. Поскольку общество разделено по многим параметрам, суть демократии заключается в признании законности различных социально-политических сил, каждая из которых преследует собственные интересы.

Исключая монополию на власть со стороны какого-либо од­ного лица, социальной группы, партии и т.д., либерально-демо­кратическая модель постулирует идею самого широкого выбора во всех сферах общественной жизни. Основополагающее значе­ние с данной точки зрения имеет свобода экономического выбо­ра и соответственно наличие альтернативных источников полу­чения средств существования. Здесь в качестве само собой разумеющихся, самоочевидных постулатов принимаются идеи ча­стной собственности, свободного рынка, свободного предприни­мательства. Наиболее рьяные приверженцы этих идей рассмат­ривают индивидуализм и свободную конкуренцию в условиях свободного рынка в качестве естественных законов, не подвла­стных действиям отдельных людей и общественных институтов, политических партий и государства. Считается, что свобода, ра­венство, конкуренция и индивидуализм в условиях саморегули­рующегося рынка в рамках гражданского общества могут обес­печить социальную справедливость, а демократия призвана способствовать беспрепятственной конкуренции различных со­циально-политических сил за свою долю власти.

Именно в силу той значимости, которая придается данному принципу, на Западе большую популярность получила так на­зываемая рыночная теория демократии. Основные положения этой теории впервые сформулировал Й.Шумпетер в книге «Капитализм, коммунизм, демократия», опубликованной в 1942 г. В ней откровенно и однозначно использовалась рыночная терминоло­гия для анализа и трактовки демократии и демократического про­цесса. «Демократический метод,— писал Шумпетер,— представ­ляет собой институциональный инструмент для достижения политических решений, на основе которого отдельные индиви­дуумы получают власть: принимать решения путем соревно­вания, объектом которого являются голоса избирателей». Про­должая эту линию, Э.Доунс, Э.Шатшнайдер, А.Вильдавски и другие отождествляли политический процесс с обменом в ус­ловиях конкуренции на рынке.

Целью каждого участника в данном случае является «мак­симизация прибыли при минимизации издержек». При этом сам «торг» ведется по определенным общепринятым правилам игры. Например, голосование рассматривалось как обмен голосов за определенный политический курс, а деятельность политиков — как деятельность предпринимателей, занятых на рынке завое­ванием и укреплением позиций путем торгов и наращиванием поддержки в поисках коалиций. Если в тоталитарных и автори­тарных системах государство доминирует над обществом, то при демократии, наоборот, общество доминирует над государством или, во всяком случае, общество пользуется значительной автономи­ей в отношении государства. Важной ее особенностью является определенное дистанцирование государства от общества.

Показательно, что в индустриально развитых демократиче­ских странах средний гражданин в повседневной жизни при нормальных условиях лишь спорадически соприкасается с госу­дарством, зачастую имея весьма смутное представление о поли­тических событиях, происходящих в «коридорах власти» и «сто­лицах», за пределами своей общины, деревни, городка. Более того, для него государство нечто отдаленное, чуждое, вмешательство которого в частные дела нежелательно. Например, значительной части американцев присущи недоверие и даже неприязненное от­ношение к государству, государственным институтам и отожде­ствляемой с ними политике вообще. Общеизвестен и тот факт, что американцы отдают предпочтение правительствам штатов пе­ред федеральным правительством, органам местного правитель­ства перед правительствами штатов, семье, общине и индивиду перед обществом в целом.

Либерально-демократическая система включает принцип «со­гласия не соглашаться» с мнениями и позициями других членов или групп общества. «Недостаточно иметь охрану только от правительственной тирании,— писал Дж.С.Милль,— но необ­ходимо иметь охрану и от тирании господствующего в обще­стве мнения или чувства, от свойственного обществу тяготе­ния, хотя и не уголовными мерами, насильно навязывать свои идеи и свои правила тем индивидам, которые с ним расходят­ся в своих понятиях… Есть граница, дальше которой общест­венное мнение не может законно вмешиваться в индивидуаль­ную независимость; надо установить эту границу, надо охранять ее от нарушений — это также необходимо, как не­обходима охрана от политического деспотизма». «Все, что уничтожает индивидуальность, есть деспотизм»,— утверждал Милль. И, действительно, где нет свободы несогласия или гос­подствует принцип единогласия, там нет и не может быть демо­кратии, независимо от того, как она называется — «народной», «либеральной», «буржуазной», «социалистической».

В этом смысле демократии близки принципы критического рационализма, особенно готовность выслушивать критические ар­гументы и учиться на опыте, руководствуясь принципом: «Я мо­гу заблуждаться, прав можешь быть ты, и вместе мы, возмож­но, нападем на след истины». При таком подходе при решении сколько-нибудь значимых проблем в идеале отвергается волевое навязывание позиций одной части общества другой его части. С дан­ной точки зрения существенным признаком демократии как формы правления большинства является соблюдение интересов и прав меньшинств. Это, в частности, выражается в наличии ло­яльной и конструктивной оппозиции в качестве законного парт­нера в демократическом процессе. Терпимость в отношении эле­ментов, которые отвергают фундаментальные принципы демократии и ее право на существование, не может быть прием­лема, поскольку они представляют угрозу самому существованию демократии. Само собой предполагается соблюдение и правитель­ством и оппозицией «правил игры», суть которых состоит в об­щепринятом согласии на мирную передачу власти от одной (по­бежденной) партии другой (победившей) в ходе избирательного процесса, ротацию власти на всех уровнях и т.д. Различным не­зависимым как от государства, так и друг от друга организаци­ям, ассоциациям, иным заинтересованным группам на законных основаниях предоставляются конституционные гарантии мирной конкуренции за доступ к власти.

Особо важное значение имеет то, что в отличие от тоталитар­ной и авторитарной моделей, где сила занимает статусprima ratio, т.е. первого, или главного аргумента, призванного решать воз­никающие в обществе конфликты путем нанесения противной сто­роне поражения, в демократической модели сила отодвинута на задний план и оставлена про запас в качествеultima ratio, т.е. последнего аргумента, используемого только в случае необходи­мости, а конфликты разрешаются путем соглашений, компромис­сов, судебных разбирательств.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Недостатки и достоинства демократии
Демократия в значительной мере представляет собой меха­низм или средства решения возникающих в обществе проблем. В этом смысле главное ее предназначение состоит в создании при­емлемых для большинства людей рамок и механизмов разреше­ния конфликтов. Поэтому в процедурах демократии важное ме­сто занимает определение источников конфликта и его субъектов. Поскольку демократия — это процесс, в котором участвуют раз­нообразные силы, ее ни в коем случае нельзя свести к какому бы то ни было одному цвету, одному «изму». Самое главное со­стоит в том, чтобы при любых путях и средствах реализации ос­новополагающих принципов демократии последние были со­блюдены.

Здесь уместно привести весьма удачную аналогию П.И.Новгородцева. Дав одной из своих статей название «Демократия на распутье» (заимствовано у английского исследователя Дж. Гирн-шоу — автора одноименной книги), он объяснял суть данного по­нятия так: «Поскольку демократия есть система свободы, есть система политического релятивизма, для которого нет ниче­го абсолютного, который все готов допустить, всякую полити­ческую возможность, всякую хозяйственную систему, лишь бы это не нарушало начала свободы,— она и есть всегда распутье: ни один путь тут не заказан, ни одно направление тут не за­прещено. Над всей жизнью, над всей мыслью господствует принцип относительности, терпимости, широчайших допуще­ний и признаний». В этом сила, жизнеспособность и одновременно слабость демократии. В стремлении же избавиться от заложен­ных в ней слабостей, исправить, заменить формальную демокра­тию «сущностной», «социальной» или иными формами «истин­ной» демократии имманентно присутствует опасность тотализации путем слияния общества и государства и соответственно унич­тожения самой демократии.

Не случайно Ж.Ж.Руссо, который говорил об освобождении человека, обеспечении его безграничной свободы путем стирания границ между управляющими и управляемыми, некоторые ав­торы не без определенных оснований причисляют к духовным пред­течам тоталитаризма. «Каждый из нас,— провозглашал Руссо,— отдает свою личность и всю свою мощь под верховное руковод­ство обществами, и мы вместе принимаем каждого члена как нераздельную часть целого». При такой постановке вопроса не существует места каким бы то ни было оппозициям правящему большинству, равно как и места подчинения управляемым уп­равляющим. Властвует абстрактная общая воля, которой долж­ны подчиняться и те, и другие. «Если кто-нибудь откажется повиноваться общей воле,— утверждал Руссо,— то он будет при­нужден к повиновению всем политическим организмам; а это означает лишь то, что его силой заставят быть свободным». Однако, как справедливо отмечал германский политолог И.Изен-зее, принуждение к «истинной свободе приведет к тому, что в ра­дикальной демократии тюрьма будет называться«Libertas».

Многие мыслители прошлого, будучи не всегда противника­ми демократии, предупреждали о ее недостатках и таящихся в ней угрозах. Примечательно, что Платон считал демократию самой коррумпированной после тирании формой правления. Аристотель называл демократию самой низшей из всех законных форм правления, в наибольшей степени склонной перерождаться в ти­ранию. Продолжая эту тенденцию, И.В.Гете писал: «Ничто так не отталкивает, как большинство, ибо оно состоит из куч­ки сильных лидеров, из плутов, которые приспосабливаются, из сла­бых, которые ассимилируются, и из массы, которая движет­ся за ними, не имея ни малейшего представления о том, чего она хочет».

Подобных не совсем лестных оценок деятельности демокра­тии выдающимися мыслителями прошлого множество. Но доста­точно отметить, что опыт XX в. в целом подтвердил правоту А. де Токвиля, предупреждавшего о таящихся в демократии опасностях для свободы, возможностях «тирании большинства», которая может быть не менее, если не более жестокой, чем ти­рания немногих или одного. Здесь уместно отметить, что А. де Токвиль был одним из тех, кто рассматривал развитие государственно-политических систем по пути демократии как неизбеж­ную закономерность. Комментируя эту мысль, П.И.Новгородцев писал в 1923 г.: «В странах, испытавших эту форму (демокра­тию.— К.Г.) на практике, она давно уже перестала быть пред­метом страха, но она перестала быть и предметом поклоне­ния. Те, кто ее опровергает, видят, что в ней все же можно жить и действовать; те, кто ее ценит, знают, что, как всякое зем­ное установление, она имеет слишком много недостатков для того, чтобы ее можно было безмерно превозносить». Разумеет­ся, нет и не может быть совершенной демократии, но несмотря на все недостатки она самая лучшая и самая гуманная форма прав­ления из всех до сих пор известных. У.Черчилль как-то говорил, что «демократия — ужасная форма правления, если не считать всех остальных».

Демократическая форма правления действительно характери­зуется многими недостатками и связана с целым рядом издержек. Но при всем том человечество еще не придумало более эффектив­ную и вместе с тем более соответствующую воле большинства чле­нов общества и одновременно духу свободы личности форму правления. Достоинства демократии могут быть сомнительны, но по­роки диктатуры самоочевидным. Очевидны относительность, вре­менная и пространственная ограниченность парламентаризма, системы представительства, всеобщего избирательного права и других атрибутов демократии. Они не способны раз и навсег­да разрешить все стоящие перед обществом проблемы. Решение одних проблем чревато возникновением новых, порой еще более серьезных, но это не может служить достаточным основанием для потери веры в саму демократию. Демократия есть прежде всего фундаментальная установка, своего рода шкала ценностей, опре­деленная концепция человека и его места в обществе.

В некотором смысле демократия представляет собой также об­раз жизни, базирующийся на фундаментальном постулате о ра­венстве всех людей перед законом и праве каждого члена обще­ства на жизнь, свободу и частную собственность. Очевидно, что демократия предполагает определенные условия для своего ут­верждения и нормального функционирования. Важно, чтобы каждый человек сознавал не только пределы своих интересов и прав, но также пределы своей ответственности и обязанности к само­ограничению. А это вещи, приобретаемые в результате длитель­ного исторического опыта. «Если демократия открывает ши­рокий простор свободной игре сил, проявляющихся в обществе,— писал П.И.Новгородцев,— то необходимо, чтобы эти силы под­чиняли себя некоторому высшему обязывающему их началу. Сво­бода, отрицающая начала общей связи и солидарности всех чле­нов общения, приходит к самоуничтожению и разрушению основ государственной жизни».

Несмотря на большую по сравнению с другими моделями по­литической системы сложность демократии, ее выживаемость во многом зависит от того, насколько ее принципы и механизмы до­ступны пониманию среднего человека, от того, что избиратели подразумевают под подлинной демократией. Сущность демокра­тии в политических, социальных и экономических проявлени­ях определяется ее возможностями как морального и духовного фактора, детерминирующего общественное сознание. Демократи­ческая форма правления сохраняет жизнеспособность и эффек­тивно функционирует в силу активного участия граждан в делах общества, обеспечения высокого уровня информации о состоянии общественных дел и широко распространенного чувства граждан­ской ответственности. Что касается современных условий пар­ламентской демократии,— всеобщего голосования, плюрализма партий и политических организаций, представляющих разного рода заинтересованные группы, то очевидно, что ни одно прави­тельство не может завоевать власть без согласия и доброй воли большинства избирателей. Здесь немаловажное значение имеют состояние умов общества, социально-психологический климат, общественное мнение. В этой связи показательно, что, несмот­ря на различия — порой существенные — по широкому спект­ру идей и концепций общественного и государственно-политиче­ского устройства, большинство политически активного населения стран Запада разделяет идеи конституционализма, индивидуа­лизма, свободы вероисповедания, свободы слова и печати.

Соблюдение и реализация этих принципов создавали предпо­сылки для признания каждой из противоборствующих сторон «за­конности» существования разнообразных конфликтующих друг с другом интересов, группировок, партий. В этом контексте важно подчеркнуть, что стабильность в обществе и обеспечение такой законности имеют мало шансов, когда политические про­тиворечия совпадают с мнениями социального, религиозного, куль­турного, расового, этнонационального или иного разделения в обществе. Стабильность демократии особенно эффективно обес­печивается в том случае, если главные политические партии име­ют сторонников среди различных слоев и групп населения.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Конституционные основания демократии
Демократический характер политической системы опреде­ляется тем или иным основополагающим документом, прежде всего в форме конституции, которая фиксирует гражданские сво­боды и права человека, плюрализм, договорную систему и прин­цип представительства. Важное значение для развития демокра­тической теории имели формирование и утверждение идеи о необходимости ограничений на политическую власть, ограни­чений, требуемых для того, чтобы правительство реализовало свои основные функции обеспечения общего блага. Первоначаль­но эти ограничения носили чисто личностный и духовный ха­рактер. Правитель считался наместником самого бога и в си­лу этого не имел права делать нечто такого, что противоречило бы воле всевышнего. Этот внутренний запрет составлял могу­щественный стимул до тех пор, пока правители добровольно при­нимали моральные императивы традиций, обычного права, ве­ры, учения церкви и др. Однако постепенно стала очевидна необходимость также более или менее четко очерченных внеш­них ограничений. Средневековая идея договора между народом и правителем действовала довольно эффективно. В случае на­рушения этого договора правитель в теории переставал быть ко­ролем и превращался в тирана и тем самым народ оказывался вправе не подчиняться его власти.

Некоторые политические мыслители (например, Исидор Севильский) считали, что правитель должен быть ограничен соб­ственными законами. Принцип римского права в тот период интерпретировался как средство, с помощью которого народ ут­верждает своего правителя и устанавливает четко очерченные рам­ки, в которых правитель вправе действовать. Здесь можно обна­ружить первые зародыши идеи конституционного правления, впоследствии ставшей одной из несущих конструкций демокра­тической теории.

Принцип конституционного правления, который прошел сложный и длительный путь формирования и эволюции, стал в не­котором роде материальным воплощением идеи ограничения действий верховной власти в рамках народного согласия. Но что же такое конституционное правление и конституция? Говоря о «кон­ституции государства», Аристотель имел в виду его сущностное содержание, или структуру. В аналогичном духе говорилось о «конституции человека». В таком широком смысле любое го­сударство имеет свою «конституцию». У древних греков консти­туция(Politea) означала форму правления, следовательно, счи­талось, что все шесть форм правления, которые выделял Арис­тотель, имели конституции.

История все же отдала предпочтение иному пониманию кон­ституции и конституционализма. Здесь уместно отметить и сле­дующий момент. Великая хартия вольностей, принятая еще в 1215 г. и входящая в число действующих конституционных ак­тов Великобритании, является писаным документом. Такие пар­ламентские акты, как законы о реформах 1832, 1867 и 1884 гг., которые расширили право голоса граждан Великобритании, представляют собой писаные статусы и равнозначны по своей зна­чимости конституционным положениям.

Конституция, независимо от формы, включает принципы организации, законы, правила, нормы, регулирующие деятель­ность государства. В узком смысле, когда говорят, например, о кон­ституционном режиме, то имют в виду, что этот режим или пра­вительство подлежит определенным ограничениям и действует в соответствии с установленными правилами и нормами, а не про­извольно, по своему усмотрению. Под «конституционализмом» понимается также комплекс теорий или идей, характеризующих и обосновывающих конституционные принципы.

С самого начала конституция была призвана поставить закон выше личности властителя. Именно в силу того, что суверен во всех странах ставился выше закона, стала неизбежна революция, призванная подчинить его закону и создать законодательные со­брания, в той или иной форме и степени представляющие волю народа. Отсюда появление в ходе французской революции 1789 г. и особенно революций 1848 г. «писаных» конституций на евро­пейском континенте.

Главная идея конституции — это разделение и ограниче­ние власти для оптимального обеспечения свободы. Заслугу от­цов-основателей американской конституции лорд Дж. Эктон ви­дел в том, что им удалось решить проблему, которая веками волновала многих политических философов и мыслителей. Суть этой проблемы состояла в следующем: как наделить го­сударство достаточными властными полномочиями, чтобы оно было способно обеспечить общественный порядок и эффек­тивность управления, и в то же время ограничить эти полно­мочия, для того чтобы исключить незаконное ущемление граж­данских свобод.

Конституция определяет горизонтальное и вертикальное рас­пределение прерогатив между различными ветвями и уровнями власти, фиксируя, какие органы или ветви осуществляют соот­ветственно законодательные, исполнительные и судебные функ­ции, как они формируются, как взаимодействют друг с другом, какими правилами, нормами и процедурами в своих действиях руководствуются. Тем самым конституция четко очерчивает рамки и формы коллективной политической борьбы, смены пра­вительства, взаимодействия правительства и оппозиции, приня­тия политических решений и др.

В этом пункте вопрос о конституционализме соприкасает­ся со сферой демократии и демократических институтов. И это естественно, поскольку в наши дни конституционное правитель­ство — это по своей сути демократическое правительство. Поч­ти все писаные конституции содержат декларацию относитель­но основных органов и ветвей власти, возлагаемых на них властных прерогатив, а также относительно того, как они свя­заны друг с другом и как они сдерживают и ограничивают друг друга. В случае, когда та или иная страна не имеет писаной кон­ституции, важнейшие институты правления устанавливаются исторически, а традицией и обычаем утверждаются их преро­гативы и рамки. Знаменитое выражение Наполеона о том, что конституция должна быть «краткой и туманной», отражает ре­альности эпохи, в которой конституции являются сводами пра­вил с широкими потенциальными возможностями для злоупо­треблений.

В современных условиях жизнеспособность конституции из­меряется пределами, в которых она обеспечивает эффективное функционирование таких фундаментальных институтов влас­ти, как суды, законодательные собрания, исполнительные орга­ны, политические партии и др. Конституция обеспечивает необ­ходимый уровень и основу легитимизации государственного правового порядка.

Любая конституция, заслуживающая это название, включает в себя следующие основополагающие положения: верховенство закона, конституционные права, реализация которых обеспечи­вается механизмом разделения властей, сдержек и противовесов. Конституция должна четко очертить формы и рамки политиче­ской борьбы. Демократическая конституция выполняет три ос­новополагающие функции: выражение согласия народа, в силу которого устанавливается само государство; фиксацию определен­ной формы правления; предоставление и одновременно ограни­чение властных полномочий правительства.

Например, английская конституция (большей частью непи­саная) представляет собой по сути общую сумму властных пол­номочий, которыми, как считает палата общин, выступающая в качестве представителя народа, она владеет в рамках доктри­ны о полновластии парламента. Эта «сумма» меняется в зависи­мости от конкретного периода. Конституция же федеральной рес­публики (например, США) включает сумму определенных властных прерогатив, от которых составляющие республику штаты отказались и передали центральному правительству. Штаты также приняли собственные конституции, в соответствии с которыми они пользуются суверенитетом и всей полнотой вла­сти во всех вопросах, кроме тех, решение которых они делеги­ровали центральному правительству. Унитарные государства име­ют конституции, представляющие собой не просто перечень властных полномочий, а свод общих политических принципов, что оставляет широкое поле для маневра законодательной и ис­полнительной ветвям власти.

Конституция фиксирует фундаментальные принципы поли­тического устройства, а не постоянно меняющиеся законы. Этим принципам подчиняются все законы государства и действия правительства, которые должны согласовываться с конститу­ционными нормами. В этом смысле конституцию можно рассма­тривать как своеобразную узду на политическую власть, призван­ную не допустить неограниченного господства последней над обществом и людьми. В таком контексте конституция дополня­ет существующие в обществе противовесы власти, такие как об­щепринятые морально-этические правила и нормы, системы ценностей, промежуточные институты (семья, община, церковь, заинтересованные группы и др.).

Иначе говоря, ограничения составляют краеугольный камень конституционализма, и поэтому та или иначе система ограниче­ний занимает центральное место в любой конституции, заслужи­вающей это название. Утверждение тех или иных специфичес­ких путей и средств реализации правительственных действий уже по самому своему факту запрещает другие пути и средства. Но конституции, как правило, идут дальше и ограничивают власть, устанавливая пределы прерогатив высших органов вла­сти и фиксированные процедуры, по которым оно действует.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Либерально-демократические режимы
Разобрав основные параметры и принципы либерально-демо­кратической политической системы, перейдем теперь к анали­зу основных режимов этой системы. Выше уже говорилось о том, что классификация либерально-демократических режимов про­изводится исходя из характера разделения властей, конфигура­ции государственных институтов, их функций и др. Как отме­чалось ранее, по данному признаку различаются парламентский, президентский, смешанный президентско-парламентский режи­мы. С этой точки зрения особенно бросается в глаза роль, кото­рую играют глава государства и глава правительства.

В парламентском режиме глава государства — это, по сути дела, титулярный церемониальный руководитель страны, кото­рый символизирует суверенитет и величие государства. Он зани­мает первое место в иерархии церемониальных, почетных рангов и выполняет ряд особых задач в области внешней и внутренней политики. Он может носить официальный титул короля или ко­ролевы в конституционных монархиях, как в Швеции, Норвегии, Великобритании, Бельгии, Дании, Голландии, Испании и др., или президента в президентской или парламентской республике, как в США, Франции, Германии, Италии и т.д. Ограниченность и слабость реальных прерогатив главы государства при парламент­ской форме правления проявляется, в частности, в том, что он из­бирается в большинстве случаев не в ходе всеобщего прямого го­лосования, а специально уполномоченными органами, например парламентом. Так, президент ФРГ избирается особым собранием, одна половина которого формируется из депутатов бундестага, а дру­гая — из представителей земельных парламентов. Что касается конституционных монархий, то там глава государства — мо­нарх — получает власть по наследству.

Центральную роль в парламентском режиме играет парламент. Он занимает привилегированное положение по отношению к дру­гим органам государственной власти. Прототип парламента как органа сословного представительства возник еще в ХIII в. в Ан­глии. Но реальное значение парламент как самостоятельная ветвь государственной власти (законодательной и представи­тельной) приобрел после социально-политических революций XVII—XIX вв. Ныне парламент и парламентаризм стали неотъ­емлемыми структурными и функциональными элементами по­литической системы либерально-демократического типа.

В разных странах для обозначения законодательного и пред­ставительного органа власти применяются разные названия. «Парламент» как собственное наименование высшего представи­тельного органа власти применяется в Великобритании, Италии, Японии, Канаде, Бельгии, Индии и других странах. В США и стра­нах Латинской Америки он называется конгрессом, в Шве­ции — риксдагом, Финляндии сеймом, в России — Федеральным Собранием и др.

В государствах с федеративной формой государственного ус­тройства парламенты, как правило, строятся по двухпалатной си­стеме (США, Канада, ФРГ, Австралия, Россия и др.). Причем ниж­ние палаты в двухпалатных парламентах и однопалатные парламенты образуются путем прямых выборов. Верхние же палаты в разных странах образуются по-разному: в США, Ита­лии и некоторых других странах на основе прямых выборов, в ФРГ, Индии,— путем непрямых, многоступенчатых выборов, причем в ряде стран (Великобритания, Канада) часть их членов занима­ет места в порядке наследования или назначения.

Важное значение имеет независимость членов парламента. Первоначально парламент был создан в качестве не только проти­вовеса правительству, но и в роли инструмента представительст­ва граждан. Сам факт, что депутаты парламента избираются, на­деляет их значительной долей независимости в отношении правительства. Он не зависит от последнего как в плане выдвиже­ния кандидатов на выборах, так и в плане отзыва или увольнения, за исключением тех случаев, когда правительство вправе распус­тить парламент и назначить новые выборы. Чтобы стать депута­том и сохранить за собой эту должность, члену парламента доста­точно обеспечить себе доверие и поддержку избирателей своего избирательного округа. В этом контексте особо важное значение име­ет то, что депутаты парламента избираются прямым всеобщим го­лосованием и выступают в качестве выразителей народного суве­ренитета. Их независимость проявляется, в частности, в том, что на них распространяется парламентский иммунитет, согласно ко­торому в пределах своей деятельности они пользуются принципом неприкосновенности. В случае совершения тем или иным депута­том уголовно наказуемых преступлений для его привлечения к уго­ловной ответственности требуется специальное решение парла­мента, лишающие его иммунитета и статуса неприкосновенности.

Для организации своей деятельности парламент создает ряд органов и выбирает должностных лиц (председателя, спикера, их заместителей, секретарей и т.д.). Среди них важное место зани­мают различные комитеты и комиссии, которые, как правило, составляются из членов всех представленных в парламенте пар­тий пропорционально их численности. В функции парламента вхо­дят разработка и принятие законов, принятие государственного бюджета, ратификация международных договоров, избрание ор­ганов конституционного надзора и др. В странах, где предусмот­рена ответственность правительства перед парламентом, послед­ний формирует правительство и контролирует его деятельность. Если глава государства всего лишь церемониальный руководи­тель, то глава правительства — главный активный политичес­кий руководитель страны. В разных странах он называется по разному: премьер-министр, премьер, председатель совета мини­стров. Ему принадлежит главная роль в формировании полити­ки и руководстве правительством. Что касается самого правитель­ства, то его формирует та партия, которая обладает большинством в парламенте и несет перед ним ответственность.

Самого главу правительства тоже назначает, по крайней ме­ре формально, парламент. Главная задача парламента — форми­рование правительства. Именно в ходе парламентских выборов выясняется, какая партия или коалиция партий будет формиро­вать правительство. Типичный образец парламентского режима дает ФРГ. Здесь вся полнота законодательной власти передана законодательному собранию, или парламенту в лице бундестага. Права президента как главы государства существенно урезаны и сведены фактически к представительским функциям. Бунде­стаг не только формирует правительство, но и выбирает главу пра­вительства — канцлера. Причем фракция партии большинства играет активную роль в работе правительства, в принятии им от­ветственных решений. Само правительство формируется из чис­ла депутатов парламента, представляющих партийные фракции парламентского большинства. В состав кабинетов министров, как правило, не приглашаются беспартийные специалисты.

Сильными позициями обладает исполнительная власть в пар­ламентской форме правления в Великобритании. Здесь партия, победившая на парламентских выборах, становится правящей и фор­мирует правительство, а вторая образует «официальную оппози­цию ее величества», ожидая своей очереди для победы на сле­дующих выборах. Премьер-министр, избираемый партией большинства в парламенте, обладает довольно широкими полно­мочиями. Причем правительство вправе осуществлять далеко иду­щие изменения в обществе, такие, например, как национализа­ция ряда ведущих отраслей экономики (при правительстве лей­бористов) или денационализация и реприватизация тех или иных отраслей (при консервативном правительстве М.Тэтчер).

Нередко в парламентских республиках высший законода­тельный орган по тем или иным причинам может быть распущен досрочно. При этом назначаются внеочередные выборы. Здесь важ­но отметить и то, что при парламентском режиме правительст­во не всегда формируется партией, завоевавшей наибольшее чис­ло голосов. Так, в ФРГ, Австрии, Ирландии, Норвегии, Швеции не раз правительство возглавляла партия, занявшая по числу за­воеванных на выборах голосов второе место и вступившая при этом в коалицию с какой-либо небольшой партией. Ценой такого положения может стать нестабильность правительства, его зави­симость от колебаний позиций входящих в коалицию мелких пар­тий. Так, переход в 1972 г. из социал-либеральной правительст­венной коалиции восьми депутатов в оппозиционный лагерь создал в бундестаге ФРГ своеобразную патовую ситуацию и при­вел к необходимости его роспуска и проведения досрочных пар­ламентских выборов. В 1982 г. выход из правительственной ко­алиции небольшой фракции свободно-демократической партии обеспечил возможность создания правоцентристского блока во гла­ве с ХДС/ХСС и привел к досрочным парламентским выборам 1983 г.

При президентском режиме, типичным примером которого является форма правления США, президент является одновре­менно главой и государства и правительства. Эта форма преду­сматривает прямое избрание всеми гражданами на всеобщих выборах главы исполнительной власти. После победы на выбо­рах президент по своему усмотрению формирует правительство или кабинет министров. Правда, кандидаты на ряд ключевых по­стов должны быть утверждены законодательным собранием. Здесь правительство выполняет роль своего рода «личного шта­ба» президента.

При американской президентской форме правления некото­рыми особенностями характеризуются и выборы в конгресс. Со­гласно конституции США, конгресс состоит из двух палат: верх­ней — сената и нижней — палаты представителей. Сенаторы избираются на шесть лет от штатов в целом, а члены палаты пред­ставителей — на два года, главным образом от так называемых конгрессистских дистриктов, а в ряде случаев и от штатов в це­лом. От каждого штата независимо от численности населения избираются по два сенатора, которые рассматриваются в качестве представителей штатов как территориально-административных единиц. Палата представителей состоит из конгрессменов, изби­раемых жителями штатов, их число определяется в зависимос­ти от численности населения этих штатов. С 1912 г. общее чис­ло членов палаты представителей составляет 435 человек.

Для президентского режима, особенно американского, харак­терен так называемый феномен раздельного голосования и «раз­дельного правления». Суть первого состоит в том, что значитель­ные контингенты избирателей, голосуя за кандидата «своей» партии на пост президента страны, по списку кандидатов в законодатель­ное собрание могут поддержать представителей конкурирую­щей партии. В США кандидаты на пост президента от респуб­ликанской партии часто побеждали за счет привлечения на свою сторону сторонников демократической партии и наоборот. Имен­но этим обстоятельством объясняется феномен «раздельного правления». В США — это такое положение, когда Белый дом в Вашингтоне возглавляет представитель одной партии, в то время как в одной или обеих палатах конгресса большинство при­надлежит соперничающей партии. К примеру, с 1945 по 1976 г. в течение 14 из 30 лет контроль над исполнительным и законо­дательным органами власти был поделен между двумя партия­ми. Это, естественно, создает определенные проблемы для пре­зидента при решении тех или иных ключевых проблем внутренней и внешней политики.

О характере различий в процедурах формирования правительств победившими партиями наглядное представление можно соста­вить, сравнив эти процедуры в классически президентской сис­теме США и классически парламентской системе Великобрита­нии. При парламентской системе каждая партийная фракция в парламенте выступает как единая команда, в которой все члены придерживаются более или менее строгой дисциплины. По­скольку на выборах избиратели голосуют большей частью за партий­ный список, а не за конкретного кандидата, депутат, выступив­ший против линии партии, рискует быть исключенным из партии. Здесь партия большинства контролирует и законодатель­ную, и исполнительную власть.

Показателен пример Великобритании, где все послевоенные правительства, за исключением одного, опирались на однопар­тийное большинство в парламенте. В США правительство фор­мируется главой государства — президентом внепарламентским путем. Характер отношений президента как главы государства и одновременно главы правительства с его партией иной, чем в стра­нах с парламентарной системой.

В американской политической системе отсутствуют такие институты европейского парламентаризма, как роспуск парла­мента главой государства и ответственность правительства перед парламентом. В Великобритании, например, премьер-министр, получив мандат от электората и сосредоточив в своих руках функции руководства партией и кабинетом, правит через парла­мент. Он, равно и как возглавляемый им кабинет, ответственен перед парламентом. В случае вотума недоверия или каких-либо других чрезвычайных обстоятельств премьер-министр вправе распустить парламент и назначить новые выборы. В США же пре­зидент осуществляет реальный контроль над федеральной адми­нистрацией. Он не является лидером партии в европейском смысле слова. Фактически властные функции распределены между президентом и конгрессом, внутри конгресса,— между па­латами, а внутри палат — между десятками постоянных коми­тетов, располагающих значительной самостоятельностью.

В отличие от британского премьер-министра американский президент правит не через конгресс, а вместе с конгрессом. Хо­тя президент лишь формально считается главой партии, он не является таковым юридически. Активисты партии и поддер­жавшие ее кандидата избиратели ожидают от президента реали­зации программы, с которой он пришел к власти. Для этого пре­зидент должен создать кабинет министров, которые принимают его программу и способны провести ее в жизнь. Он должен так­же укомплектовать штат Белого дома, призванный содействовать достижению этой цели. Ключевую роль в реализации програм­мы, с которой он пришел к власти, естественно, играет сам пре­зидент. Он может придать одним ее положениям больший, а дру­гим — меньший приоритет. Он может также наложить свой долговременный отпечаток на процесс принятия решений с по­мощью назначений в разные комиссии по регулированию и дру­гие учреждения исходя из тех или иных социальных и эконо­мических проблем.

Принято считать, что президент США должен быть выше пар­тий и межпартийных конфликтов. В своей первой инаугурационной речи Т.Джефферсон произнес ставшую знаменитой фра­зу: «Любое расхождение в мнениях не есть расхождение в принципах. Различаясь по названию, мы являемся приверженцами одного и того же принципа. Все мы — республиканцы, все мы — федералисты». Но поскольку выдвижение кандидатуры на пост президента всецело зависит от партий, то кандидат той или иной партии, выдвигающий себя на пост президента, должен иметь и сохранять хорошие отношения с партийными руководи­телями, давать им обещания и апеллировать к членам партии, чтобы заручиться их голосами. После же избрания у многих пре­зидентов ослабевают интерес и внимание к партии, и они начи­нают адресоваться прямо к электорату в целом.

Некоторые авторы выделяют также ультрапрезидентскую фор­му правления, где достигнута наибольшая независимость прези­дента от высшего законодательного собрания. Следует отметить, что такой оборот событий, в сущности, коренится в самом спо­собе избрания президента всеобщим прямым голосованием, что ставит его в независимое от парламента положение, поскольку парламент в принципе лишен возможности оказывать какое бы то ни было влияние на исход выборов. Более того, в ряде стран, обладая правом вето, президент располагает возможностями контролировать его деятельность. Следует к этому добавить и то, что согласно конституции некоторых стран, например Фран­ции, ряда африканских и латиноамериканских стран, президент вправе выступать с законодательной инициативой по вопросам, затрагивающим важнейшие сферы общественной жизни. Пока­зательно, что в 70—80-х годах, в условиях неуклонного усиления реальных прерогатив в руках исполнительной власти многие ана­литики не без оснований забили тревогу относительно наметив­шихся авторитарных тенденций в ряде индустриально развитых стран. Так, известный американский историк и политолог А.М.Шлезингер мл. написал объемный труд под красноречи­вым названием — «Имперское президентство». В нем речь шла о том, что президент США по объему сосредоточившихся в его руках реальных властных полномочий далеко превзошел многих монархов и императоров прошлого. М.Дюверже, используя по­добные же аргументы, характеризовал режим, установленный Ш. де Голлем во Франции, как республиканскую монархию.

При парламентски-президентском или президентски-парла­ментском режиме исполнительной власти присущ своего рода дуализм, состоящий в том, что руководящие исполнительные функ­ции являются прерогативой и президента и кабинета министров, ответственного перед парламентом. Следовательно, глава государ­ства — президент и глава правительства — премьер-министр вы­ступают в двух лицах. Как президент, так и парламент избира­ются путем прямого всеобщего голосования. Президент оказы­вает существенное влияние на формирование правительства и назначение на ключевые посты. Правительство зависит от президента, но в то же время оно ответственно перед парламентом, который вправе его сменить. Типичным примером этого типа яв­ляется режим во Франции. Здесь президент, от которого зави­сит правительство разрабатывает стратегию социально-эконо­мического и политического развития страны. Возможен конфликт между главой государства и главой правительства. Так было, на­пример, во Франции в середине 80 — начале 90-х годов, когда Елисейский дворец занимал представитель социалистической партии, а пост премьер-министра — представитель правоцентристских сил.

Что касается России, то установленный у нас режим можно назвать смешанным президентско-парламентским. Здесь, как и во Франции, глава государства — президент и глава правитель­ства — премьер-министр выступают в двух лицах. Президент вы­ступает гарантом сохранения единства государства. Он опреде­ляет стратегические направления развития страны и наделен широкими полномочиями в реализации этих направлений. В то же время, хотя правительство ответственно перед президентом, парламент имеет определенное влияние на его формирование. В ча­стности, требуется согласие парламента на назначение председа­теля правительства. Парламент решает вопрос о доверии прави­тельству. Но оперативная деятельность последнего выведена из-под контроля Федерального Собрания.

Следует отметить, что вопрос о том, какой из трех основных режимов в наибольшей степени подходит России, отнюдь не простой и остается предметом острых споров и дискуссий. И пре­зидентский, и парламентский режимы имеют как положитель­ные, так и отрицательные стороны. Верно, что в странах, пере­живших тоталитаризм или близкие к нему режимы,— Германии, Италии, Испании, Японии — утвердились парламентские режи­мы (хотя в последних двух в форме конституционной монархии). Здесь именно парламентские институты во многом дали воз­можность изжить, преодолеть основные атрибуты, ценности и установки антидемократизма. Но в условиях России без силь­ного центра, скрепляющего все регионы страны в единое целое, парламентаризм, так сказать, в чистом виде чреват определен­ными непредсказуемыми последствиями.

Казалось бы, с учетом вековечных традиций России, тяготе­ющих к авторитаризму, державности, персонификации полити­ки, наилучшая альтернатива для нашей страны — это президент­ский режим. Тем более, как представляется, в свете происшедших в стране за последние годы трансформаций перспективы спол­зания к диктатуре в какой бы то ни было форме не столь суще­ственны, как это изображается отдельными публицистами. Для этого уже нет достаточных механизмов, структур, социаль­но-психологических, идейно-политических и иных предпосы­лок. Но тем не менее, учитывая опять же российские традиции, мы должны весьма осторожно оценивать пригодность этого ре­жима для России. Другими словами, парламентский режим в условиях переходного периода способен поощрять неустойчи­вость и тормозить стабилизационные процессы, а чисто прези­дентский режим при определенном стечении обстоятельств чреват скатыванием к той или иной форме авторитаризма. Смешанный режим, сочетая в себе институты парламентаризма и президент­ского проявления, способен обеспечить стабилизацию и консо­лидацию огромной страны вокруг центра, естественно, при уче­те интересов различных социально-политических сил, народов, регионов и республик.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Контрольные вопросы
1. Какое содержание вкладывается в понятие «демократия»?

2. Каковы сущностные, системообразующие признаки демокра­тии?

3. Назовите основные определения и модели демократии.

4. Назовите важнейшие конституционные принципы демократии.

5. Что такое конституция, каковы ее место, роль и функции в по­литической демократии?

6. Каковы конституционные принципы политического устройства?

7. Какие существуют либерально-демократические режимы? Дай­те общую характеристику каждого из них.
Глава 8 ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПАРТИИ
Важнейшими субъектами политических отношений в либеральной де­мократии являются партии и избирательные системы. Именно в них кон­кретно выражаются основополагающие принципы демократии — полити­ческий плюрализм, представительство, выборность должностных лиц. Партии и избирательная система, переводя различные формы плюра­лизма в гражданском обществе в подсистему политического, сферу вла­стных отношений, составляют единый механизм завоевания власти. Они являются главными субъектами политических отношений и в этом качест­ве без них невозможно представить себе современную демократию. Ос­новные партии в их взаимодействии, взаимоотношении, взаимных конфлик­тах и взаимной ротации у власти рассматриваются как единая партийная система, во многом определяющая жизнеспособность и функционирова­ние всей политической системы в целом. Говорить о партиях, значит под­нимать вопросы об их месте и роли в политической системе, их функци­ях, социальном составе электората, их организационной структуре, типах и формах.
Основные вехи формирования партий
Партии не всегда играли ту роль, которую они в настоящее время играют в политической системе индустриально развитых стран. Они прошли длительный путь формирования и эволюции, являются продуктом социально-экономического и обществен­но-исторического развития каждой конкретной страны. Серьез­ный отпечаток на их характер накладывают исторические тра­диции, демографические и этнокультурные процессы, особенности религии и др.

В тех или иных формах разного рода группировки, фракции, клики всегда составляли интегральную часть политической жиз­ни. Существовали олигархические и демократические «партии» в древнегреческих городах-государствах; популяры, выражавшие интересы плебса, и оптиматы, стоявшие на стороне нобилитета в Древнем Риме; гвельфы, защищавшие интересы пополанов или торгово-ремесленного люда городов, и гиббелины, выступав­шие выразителями интересов нобилей или феодалов в средневе­ковой Италии. В качестве подобных сообществ выступали также арминиане и гомаристы в Нидерландах в начале XVII в., про­свитериане и индепенденты в период английской буржуазной ре­волюции середины XVII в. и другие религиозно-политические груп­пировки. Однако это были, по сути дела, небольшие группы сподвижников, объединившихся вокруг отдельных влиятель­ных политических лидеров, государственных деятелей. Разу­меется, у них не могло быть и речи о сколько-нибудь четко струк­турированной организации, аппарате, членстве и других атрибутах партии в ее современном понимании.

Показательно, что вплоть до XIX в. термины «партия», «фракция», «интерес» и т.д. использовались как взаимозаменяе­мые. Осознание же необходимости партий в современном понима­нии как инструментов реализации политического процесса появи­лось лишь в процессе формирования капиталистических институтов и буржуазной политической системы, в процессе вычленения политического как самостоятельной подсистемы человеческого социума. Этот процесс занял много поколений и в разных странах протекал по-разному. Первоначально партии стали важным элементом политической системы ряда стран За­пада, а затем и всех тех стран, которые впоследствии встали на путь либеральной демократии. Первыми из этих стран стали Ве­ликобритания и США. Наиболее показателен с рассматриваемой точки зрения американский опыт. В Декларации независимос­ти и Конституции США, заложивших основы государственной и политической системы молодой буржуазной республики, пар­тии вовсе не упоминаются, а в «Федералисте», в котором обос­новывались основные параметры формировавшейся американской государственности, о них говорится в негативном смысле.

Многие отцы-основатели считали партии в лучшем случае не­обходимым злом. Они видели в партиях источник конфликтов, раздоров и смуты, рассматривали их как инструменты в руках неразборчивых в средствах политиков. Как пишет Н.Каннигем, «одним из парадоксов политического развития Америки бы­ло то, что создание политических партий проходило в атмосфе­ре недоверия к политическим партиям». Сама идея о двух или нескольких соперничающих друг с другом партиях как средст­вах представительства отдельных социальных групп и интересов в рамках определенной общественно-политической системы не принималась участниками политического процесса того време­ни, хотя и нельзя сказать, что отцы-основатели не осознавали фак­та наличия в обществе разнородных социальных группировок и про­тиворечивых интересов, вступающих в постоянные конфликты друг с другом. Так, Б.Франклин предупреждал против опасно­сти фракций и «бесконечных взаимных злоупотреблений партий, разрывающих на куски наилучшие из характеров».

Дж. Вашингтон был избран президентом на непартийной основе и рассматривал себя стоящим над партиями и политикой. В своем «Прощальном послании» он говорил об опасных послед­ствиях «партийного духа» и существования партий как «гото­вого оружия» для подрыва власти народа и узурпации правитель­ственной власти. В целом большинство политических деятелей периода утверждения США как самостоятельного современного государства были убеждены, что партии совершенно не пригод­ны в рамках республиканской формы правления. По мере фор­мирования каждая политическая партия лишь одну себя счита­ла законной и ставила цель ликвидировать противную сторону. Симптоматично, что фактически вплоть до 1844 г. ни одна по­литическая партия, которая потеряла президентский пост, не за­воевала его обратно.

«Антипартийный подход» отцов-основателей и их современ­ников во многом определялся их убеждением в том, что ут­верждение республиканских принципов создает условия для предотвращения конфликтов, подрывающих единство и гармо­нию в новом государстве. Исходя из этого постулата, авторы «Феде­ралиста» концентрировали внимание на обосновании необходи­мости создания прочного и дееспособного государства, способного противостоять как внешней, так и внутренней опасности. Поэто­му большое внимание в нем уделяется проблеме «сдерживания и контролирования насилия фракции». Здесь фракция рассма­тривалась как самая большая опасность для республиканской фор­мы правления.

Дж.Мэдисон особо подчеркивал экономическую борьбу меж­ду богатыми и бедными, превратившую античные демократии в «зре­лище бурных страстей и склок». По его словам, главная задача республиканской формы правления состоит в том, чтобы избе­жать «внутренних конвульсий», которые возникают, когда бо­гатые и бедные, большинство и меньшинство вступают в непри­миримый конфликт друг с другом.

Позиции отцов-основателей и их современников характери­зовались очевидным противоречием: с одной стороны, они при­нимали политические различия и идею политической свободы, а с другой стороны, отвергали политические партии. В Великобритании начало межпартийной борьбы в современных ее фор­мах восходит к периоду так называемой славной революции 1688 г. В центре этой борьбы стоял вопрос о расширении прерога­тив парламента за счет сокращения прерогатив королевской власти. Постепенно противоборствующие политические силы оформились в более или менее спаянные партийные группиров­ки, получившие название вигов и тори (а в XX в. — либералов и консерваторов).

Особенно болезненно и трудно процесс формирования партий шел в континентально-европейских странах. Но тем не менее в XIX в., охватив большинство стран Запада, этот процесс замет­но ускорился. Хотя на всем протяжении столетия дискуссии о пра­вомерности и значимости партий не прекращались, к концу столетия партии стали важнейшими составляющими современ­ных политических систем. К примеру, если в 1861 г. в Велико­британии в парламентских выборах партии вообще не участво­вали, то в 1951 г. в высшие властные структуры не был избран ни один не зависимый от партии претендент.

Наблюдается определенная хронологическая последователь­ность в возникновении партий в зависимости от идейной ориен­тации. Либерализм и либеральные партии возникли в борьбе про­тив феодальных режимов. В Европе в середине XIX в. либералы первыми создали свои организации с собственной идеологией и фрак­циями в парламенте. Такими организациями стали Прогрессив­ная партия в Германии, Бельгийская либеральная партия и др. По их примеру подобные организации создали и консерваторы, например «Клуб консерваторов» в Англии. И те и другие доволь­но долго считали себя не партиями, а объединениями единомы­шленников. Дальнейшее расширение избирательного права под­толкнуло их организационно укрепить свои партии.

Французская революция, которая стала переломным этапом в переходе от феодализма к капитализму, дала сильнейший тол­чок образованию на европейском континенте разнородных кон­сервативных группировок, именовавших себя «аристократами», «роялистами», «придворными партиями», а во второй полови­не XIX—начале XX в. сформировавшихся в консервативные партии. Они, по сути дела, возникли в качестве реакции и про­тивовеса либеральным партиям.

Рабочие партии возникли в борьбе с капиталистической си­стемой, аграрные партии — как реакция против индустриаль­ного развития, христианские партии — в борьбе против секулярных, антиклерикальных движений, коммунистические — про­тив капитализма и социал-демократии, а фашистские — против демократии во всех ее формах и коммунизма и т.д. Следует раз­личать партии, возникшие в качестве парламентских в рамках самого парламента, и внепарламентские партии. Первые возник­ли сравнительно рано и рассматривались как часть парламент­ского механизма. Затем формировавшиеся в обществе группы ста­ли принимать эти партии в качестве выразителей своих интересов. Сами партии предпринимали усилия по привлечению в свои ряды членов, а также искали массовую поддержку среди этих групп. Такой именно путь проделала, например, консервативная пар­тия Великобритании, которая сформировалась в структурах пар­ламента. Наоборот, лейбористская партия Великобритании пер­воначально сложилась как внепарламентская организация в недрах английского рабочего движения и лишь позже стала пар­ламентской партией.

В континентально-европейских странах, где традиция консти­туционной оппозиции привилась позже, большинство партий воз­никли вне парламента — первоначально из разного рода клубов, студенческих организаций, профсоюзов, крестьянских коопера­тивов и др.

Некоторыми специфическими особенностями отличался про­цесс формирования политических партий в России. В первую оче­редь следует назвать сохранение большого веса и влияния сословно-феодальных институтов, господство самодержавия, запоздалое развитие капитализма, отставание процессов становления граж­данского общества и институтов парламентаризма и правового государства и многое другое.

В конце XIX—начале XX в. современники отмечали «неутвержденность общественного состава», имея в виду недифференцированность и неопределенность интересов различных групп на­селения. Не случайно В.О.Ключевский как-то заявил, что не сочувствует «партийно-политическому делению общества при организации народного представительства». Такой подход во многом объяснялся неразвитостью инфраструктуры граждан­ского общества, что действительно могло способствовать искаже­нию реального представительства общественных интересов пар­тиями в политической сфере. Тем не менее в конце XIX—начале XX в. партии стали фактором политической жизни России — осо­бенно сильный толчок к их формированию и консолидации да­ла буржуазная революция 1905 г. Либеральные организации и партии формировались на основе сил, группировавшихся вокруг Воль­ного экономического общества. Юридического общества при Московском университете. Союза взаимопомощи русских писа­телей, комитетов грамотности в Москве, земских организаций. К концу 1905 г. оформились такие партии, как «Союз 17 октя­бря» (октябристы), конституционно-демократическая (кадеты), мирного обновления, торгово-промышленная, правового поряд­ка и др.

Сразу после манифеста 17 октября 1905 г. оппозиционные ор­ганизации и партии заняли заметное место на политической аре­не, что, в частности, проявилось в их активности на первых сво­бодных выборах в I Государственную Думу. Показательно, что в 1906 г. П.А.Столыпин предложил лидерам кадетов и октябристов войти в правительство, на что последние ответили отказом. В тот же пе­риод на авансцену вышла и та политическая партия, которая, со­вершив в 1917 г. государственный переворот и разогнав в начале 1918 г. учредительное собрание, стала могильщицей всех осталь­ных партий и организаций, самого нарождавшегося парламента­ризма и демократических институтов. Речь, разумеется, идет о Российской социал-демократической рабочей партии.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Идея и принцип представительства
Политические партии возникли и развивались одновремен­но с системой выборов и идеей представительства. Более того, идея представительства, как уже указывалось, имела ключевое значение для формирования современной теории демократии и соот­ветственно ее важнейших принципов — политического плюра­лизма, партий, избирательной системы. Понятие «представитель» используется во многих значениях. Например, говорят о конкрет­ном человеке как «типичном представителе» своей нации, про­фессии, социальной группы, о представителе такой-то страны, пред­ставителе главы государства, торговом представителе той или иной компании. В политическом лексиконе же под терминами «пред­ставитель», «представительство» подразумевается принцип де­легирования полномочий определенной группой лиц или партий конкретному человеку, организации, органу для отстаивания сво­их интересов в структурах власти.

Следует отметить, что в античности сам принцип представи­тельства был неизвестен. В тот период происходило непосредст­венное участие всех граждан в принятии решении по управлению делами полиса. Теория представительства начала формировать­ся вXVII-XVIII вв. Главная заслуга в ее разработке принадле­жит таким известным политическим мыслителям XVII—XIX вв., как Дж.Локк, А. де Токвиль, Дж.С.Милль, Б.Н.Чичерин и др. В ней в органическом синтезе переплелись две важнейшие идеи представительной демократии: с одной стороны, идеи, согласно которой ни один человек не вправе править другим человеком без согласия последнего, и, с другой стороны, мысль о том, что поскольку каждый отдельно взятый индивид не в состоянии не­посредственно участвовать в управлении государством, интере­сы различных категорий населения могут быть представлены в системе власти особыми уполномоченными, которым делегированы соответствующие прерогативы и права.

Просветительская идея равенства всех людей по своей при­роде предполагала, что ни один человек не вправе править дру­гим человеком без согласия последнего. Как отмечал Б.Н.Чиче­рин, «представительное начало в своей полноте является как бы юридическим, вымыслом, но это вымысел, вытекающий из самого существа дела, из государственного начала, из отноше­ния власти к гражданам, из господства общего блага над ча­стными целями». Предполагалось, что избранные представите­ли смогут защищать и реализовывать интересы народа лучше, чем сам народ. О том, насколько большее значение придавалось принципу представительства, свидетельствует, например, тот факт, что Дж.Мэдисон отождествлял республиканизм с предста­вительством.

С самого начала развернулись поиски оптимальных путей и ме­ханизмов реализации представительства. Как считал Ш.Л.Мон­тескье, люди, как правило, знают интересы и проблемы своего населенного пункта, города, региона лучше, чем интересы и про­блемы других регионов страны. Поэтому представителей во вла­стные органы целесообразнее избирать не от всей страны в це­лом, а от отдельных городов или местностей, организованных в избирательные округа. В Англии утвердилась так называемая теория «фактического представительства», суть которой состо­яла в том, что члены парламента представляют не просто отдель­ные слои и группы населения, а всю совокупность нации в це­лом. Поэтому не имеет значения как, из числа кого и где они избираются. Причем для вигов, которые сформулировали эту те­орию, было характерно убеждение в том, что члены парламента, будучи избраны, не должны зависеть от своих избирателей. Обосновывая такой тезис, Э.Берк в своей известной речи перед избирателями в Бристоле в 1774 г. настаивал на том, что пар­ламент должен быть не неким «конгрессом послов от различных и враждебных интересов», а форумом представителей всего ан­глийского народа, руководствующихся стремлением реализо­вать «общее благо».

В дополнение к теории фактического представительства поли­тические деятели Америки выдвинули концепцию географиче­ского представительства, в соответствии с которой члены зако­нодательного собрания избирались бы в качестве представителей определенных территорий и определенных групп населения, а не всего населения государства. Касаясь, например, палаты пред­ставителей, автор «Федералиста» № 52 (Дж.Мэдисон или А.Га­мильтон) придавал особую важность тому, что избранные пред­ставители «непосредственно зависели от народа». Причем он считал, что главная функция этих представителей должна состо­ять в обеспечении секционных интересов.

Так, Дж.Мэдисон был убежден в том, что конфликты различ­ных интересов в обществе неизбежны и они ведут к возникно­вению фракционных споров по социально-политическим пробле­мам. По его мнению, избранные представители будут действовать как делегаты особых интересов. С этими двумя формами тесно связаны теории фракционного и национального представитель­ства, возникшие первоначально во Франции.

Первая восходит к Ж.-Ж.Руссо, который считал, что сувере­нитет народа представляет собой сумму суверенитетов составных его частей, являющихся в свою очередь достоянием каждого от­дельно взятого индивида. Допустим, говорил Руссо, государст­во состоит из 10 тыс. граждан. В таком случае каждый член го­сударства обладает одной десятитысячной частью суверенной власти. Этот подход получил название теории фракционного су­веренитета. Согласно ей каждый гражданин имеет свою часть в том мандате, который избиратели предоставили своему депутату. Она предусматривает также императивный характер мандата или, иначе говоря, положение, по которому депутат связан в своих дей­ствиях волей избирателей.

В наши дни эта теория составляет важный аспект демокра­тии. Ей в полной мере отвечает принцип «один человек, один го­лос». Немаловажное место занимает также теория национально­го представительства. В период Великой французской революции

Конституционная ассамблея сформировала идею о том, что су­веренитет принадлежит не отдельно взятым гражданам, а «на­ции» в целом, т.е. всей совокупности граждан, рассматриваемой как особое единство, отличное от составляющих ее индивидов. При данном подходе каждый отдельно взятый депутат не есть представитель своих избирателей. Наоборот, совокупность всех вместе взятых депутатов представляют всю нацию в целом. Де­путаты, выражая волю нации, осуществляют мандат, предостав­ленный им нацией. Если так, то они не связаны своим манда­том с избирателями. Соответственно мандат теряет императивный характер, присущий ему в рамках теории фракционного пред­ставительства.

Значимость теории представительства помимо всего прочего со­стояла в том, что она дала возможность расширить пространствен­ные рамки демократической и республиканской форм правле­ния. Как выше говорилось, так называемая прямая демократия, которая предусматривает участие всех взрослых граждан в при­нятии сколько-нибудь важных решений, была возможна в срав­нительно небольших сообществах, таких как древнегреческие по­лисы, где численность полноправных граждан редко превышала 10 тыс. человек. Очевидно, что современному национальному го­сударству, в котором численность населения достигает десятков и сотен миллионов, такая модель решительно противопоказана.

Именно институт представительства сделал возможным фор­мирование республиканской или демократической формы прав­ления в масштабах национального государства. Более того, утвердилось мнение, согласно которому такая форма правления тесно увязывалась с национальным государством. «Чем меньше обще­ство,— писал Дж.Мэдисон,— тем меньше возможностей для появления четко очерченных партий и интересов и тем чаще большинство окажется в одной и той же партии». При расши­рении площади и увеличении населения получается «большое чис­ло партий и более значительное разнообразие интересов».

Другими словами, в большом обществе общий интерес боль­шинства фрагментируется на большее число более ограниченных интересов, масса раздробляется на относительно более мелкие груп­пы, преследующие более мелкие интересы. Именно это обстоя­тельство, утверждал Мэдисон, «делает фракционную борьбу ме­нее опасной при республике, чем при демократии». Как полагали отцы-основатели, такому пониманию республиканской формы прав­ления как нельзя лучше соответствовала федералистская структура государственно-политической системы, признающая закон­ность существования в стране наряду с центральной государст­венной властью территориальных единиц — правительств шта­тов и органов местного управления, облеченных более или менее широкими прерогативами публичной власти.

Принципы представительности и выборности представителей различных социальных групп в законодательные или иные ор­ганы власти по самой логике вещей поставили вопрос об инст­рументах и средствах политической реализации этих принципов. В качестве таких инструментов постепенно во всех ныне инду­стриально развитых странах утвердились политические партии. Важно учесть формирование не только идеи партии как инстру­мента реализации политического процесса, но и идеи партии как законной оппозиции. Другими словами, признание законности разнообразных интересов в обществе обусловливало признание законности политических инструментов в лице партий, при­званных представлять эти интересы в системе власти. Связанный с институтом представительства принцип выборности должност­ных лиц в ведущих органах власти обеспечивал избирателям воз­можность выбора между альтернативными политическими кур­сами и лидерами, призванными представлять избирателей, выступающих в поддержку той или иной альтернативы. Имен­но здесь партии и партийная конкуренция стали играть ключе­вую роль. Постепенно получила признание мысль, что в поли­тической борьбе партия приобретает дополнительную силу в результате критики со стороны другой партии и что партия толь­ко теряет, когда оппозиция слишком слаба.

Важным фактором, способствовавшим возникновению пар­тий, были организационные потребности функционирования больших политических систем, формирования определенных го­сударственно-политических структур, призванных отразить раз­нообразие интересов. Этот процесс приобрел необратимый харак­тер вследствие осознания растущим числом людей неизбежности и закономерности разделения формировавшегося гражданско­го общества на разнородные, конфликтующие между собой со­циальные силы, группы, классы со своими особыми интереса­ми. Уже Э.Берк, оценивая тенденции общественного развития, в одном из своих памфлетов (1769) писал, что «партийное раз­деление, независимо от того, действуют ли партии в целом в интересах добра или зла, вещь неотделимая от свободной си­стемы правления».

Примерно в таком же духе рассуждал несколько десятилетий спустя один из отцов-основателей США Дж.Мэдисон, который пи­сал: «У всех цивилизованных народов неизбежно появляются груп­пы землевладельцев, промышленников, торговцев, финансис­тов и многих других с меньшим значением. В результате происходит разделение общества на классы., движимые раз­личными умонастроениями. Регулирование многообразных и конфликтующих друг с другом интересов составляет глав­ную задачу современного законодательства и вносит партий­но-фракционный дух в необходимые обычные действия госу­дарства».

Как показывает исторический опыт, разнообразие интересов, ориентации, установок, ценностей, являющееся основополагаю­щей характеристикой любого сложного и жизнеспособного обще­ства, неизбежно обусловливает разное понимание роли государ­ства, взаимоотношений государства и отдельного индивида и соответственно разные социально-философские и идейно-поли­тические установки. Люди с одинаковыми интересами и воззре­ниями в конечном итоге объединяются между собой для дости­жения общих целей совокупными силами. Причем признание законности существования соперничающих между собой интере­сов и фракций неизбежно приводило к признанию законности по­литических инструментов, призванных представлять эти инте­ресы и фракции в государственно-политической системе, системе власти. Такими инструментами и оказались партии, формировав­шиеся путем приведения к общему знаменателю разнородных ин­тересов и позиций основных социально-политических сил фор­мировавшегося буржуазного общества. Большое значение имела также постепенная законодательная легализация таких демокра­тических ценностей и принципов, как свобода слова, печати, со­брания, вероисповедания, что создавало правовые возможности для оформления политической оппозиции.

При утверждении и институционализации современных по­литических, в том числе и партийных, систем важное значение имело то, что большинство (во всяком случае конституционных и парламентских) партий, предлагая свои политические курсы, не подвергали сомнению определенный комплекс политичес­ких, государственных и правовых принципов, легших в основу формировавшейся политической системы. Несмотря на различия по широкому спектру идей и концепций общественного и госу­дарственно-политического устройства, большинство политически активного населения разделяло идеи конституционализма, сво­боды вероисповедания, свободы слова и печати. Соблюдение и реализация этих принципов создавали предпосылки для при­знания каждой из противоборствующих сторон «законности» су­ществования противной стороны. Принцип представительства при­обретал особенно большую актуальность вследствие того, что по мере того, как наращивали обороты процессы социально-эконо­мического и политического развития, неуклонно расширялось во­влечение в политический процесс широких слоев населения, которые раньше как бы оставались в стороне от политических споров и конфликтов. О возросшей роли народных масс в обще­ственно-политической жизни свидетельствует хотя бы тот факт, что постепенно в большинстве стран мобилизация массовой под­держки тех или иных политических программ или же отдель­ных политических лидеров постепенно приобретала решающее значение. Более того, политические партии первоначально сфор­мировались как средство организации такой поддержки.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Роль и функции партий в политической системе
Что же такое политическая партия и каковы ее роль и функ­ции? Существует множество определений политической партии. Одно из первых таких определений дал известный английский политический деятель и философ XVIII в. Э.Берк. «Партия,— писал он,— представляет собой организацию людей, объеди­ненных с целью продвижения совместными усилиями националь­ного интереса и руководствующихся некоторым специфическим принципом, относительно которого все они пришли к согласию».

Современное понимание партий с соответствующими типоло­гическими признаками начало формироваться в XIX—начале XX в. Интерес представляет позиция немецкого исследователя В.Хасбаха, который рассматривал партию как «союз людей с одинако­выми политическими взглядами и целями, стремящихся к за­воеванию политической власти с целью использования ее для реализации собственных интересов». Наиболее приемлемое оп­ределение дал М.Вебер, который считал партии «общественны­ми организациями, опирающимися на добровольный прием чле­нов, ставящих себе целью завоевание власти для своего руководства и обеспечение активным членам соответствую­щих условий (духовных и материальных) для получения опре­деленных материальных выгод или личных привилегий, либо для того и другого одновременно». Очевидно, что во всех этих слу­чаях партия рассматривается как группа людей, объединив­шихся для участия в политической жизни и преследующих цель завоевания политической власти.

В этом качестве в большинстве случаев партии выражают ин­тересы определенных социальных сил и призваны представлять эти силы в структурах власти. В данном контексте, как уже от­мечалось, партии играют ключевую роль несущей конструкции как гражданского общества, так и политической системы. В боль­шинстве стран статус и деятельность партий регулируются специальными законами или конституционными нормами. К ним относится, например, закон о партиях, принятый в ФРГ в 1967 г. Он призван регулировать конституционно-правовой статус пар­тий, их цели и задачи, принципы внутренней организации, ме­ханизмы и процедуры участия в выборах и т.д. В Великобрита­нии, Швейцарии, Австралии, Канаде и других странах нет специальных законов о партиях, на них распространяются об­щие положения конституции или законов о союзах, в соответствии с которыми любая группа граждан вправе создавать свои партии, если их цели и задачи не противоречат конституцион­ным основам государства. Часто эти законы представляют собой довольно объемистые кодексы, детально предписывающие функ­ции партий на общенациональном и местном уровнях. Эти пред­писания, в частности, включают: процедуры и правила избрания делегатов на партийные съезды или конференции; сроки и поря­док их проведения, процедуры избрания должностных лиц пар­тийной организации; порядок внесения кандидатов партии в избирательные бюллетени и избрания делегатов на общенаци­ональный съезд; правила расходования денег партийными кан­дидатами на политические кампании; порядок и сроки проведе­ния избирательных кампаний и выборов и др.

В структурном отношении в партии можно выделить три уровня. Самый неопределенный и размытый уровень — это тот блок избирателей, которые идентифицируют себя с данной пар­тией и систематически голосуют за нее на выборах. Они состав­ляют массовую базу, которая обеспечивает кандидатов партии под­держкой у избирательных урн. Принадлежность к такой группе весьма трудно определить, поскольку она больше основывается на декларируемой приверженности, нежели на официальной вовлеченности в партийную организацию.

Второй уровень — это сама официальная партийная органи­зация. Естественно, организационная структура партии берет на­чало там, где находятся избиратели. Поэтому, как правило, она начинается на уровне самой низшей первичной ячейки избира­тельного округа. В США, например, демократическая партия име­ет 2,5 тыс., а республиканская — 2 тыс. окружных организаций. Главная их задача состоит в мобилизации на местном уровне избира­телей в поддержку кандидатов своей партии. Их совокупность составляет организации на районном, областном, земельном, штатном и т.д. (в зависимости от страны) уровне, а совокупность партийных организаций этих последних — общенациональную партию. Почти все современные политические партии имеют пар­тийный аппарат, представляющий собой особую группу людей, профессионально занимающихся организационными вопросами политической деятельности партии. Так, в США как демокра­тическая, так и республиканская партии возглавляются нацио­нальными комитетами, сформировавшимися еще в середине XIX в. Они занимаются административными вопросами, органи­зуют предвыборные кампании кандидатов партий, устанавлива­ют сроки, место и порядок проведения партийных съездов, обес­печивают соблюдение правил избрания делегатов на съезды.

Третий уровень — это партия в системе правления, состоя­щая из должностных лиц в государственном аппарате, которые получили свои посты в силу принадлежности к соответствующей партии. К ним относятся: президенты, губернаторы, члены пар­ламента, законодательных собраний областей, штатов, земель, местных органов и др. Естественно, такая иерархия во многом носит условный характер и в разных странах имеет свою наци­ональную специфику.

Например, в консервативной партии Великобритании парла­ментская фракция в организационном отношении составляет самостоятельный структурный элемент — парламентскую кон­сервативную партию. Лидер парламентской фракции является одновременно лидером партии в общенациональном масштабе, а также связующим звеном между всеми структурными подраз­делениями партии. В его руках сосредоточены значительные властные полномочия во внутрипартийных делах. По сути дела, центральные органы партии — Исполнительный совет, Испол­нительный комитет и Центральное бюро — представляют собой совещательные органы при лидере. Главная задача политичес­ких партий состоит в том, чтобы превратить множество частных интересов отдельных граждан, социальных слоев, заинтересован­ных групп в совокупный политический интерес путем сведения этих интересов к единому знаменателю.

В современных либерально-демократических системах пар­тии, как правило, выступают в качестве носителей конкуриру­ющих друг с другом политических курсов, не ставя под сомне­ние законность существующего конституционного строя, основополагающих прав и свобод граждан, утвердившиеся и об­щепринятые в данной стране правила политической игры и т.д. Соблюдение и реализация этих принципов создавали предпосыл­ки для признания каждой из противоборствующих сторон «за­конности» существования противной стороны. Поэтому естест­венно, что в сознании широких слоев населения утвердилось отношение к партиям как важнейшим структурным и функци­ональным элементам политической организации общества.

Это относится как к правящим партиям, так и к большин­ству партий, остающихся в оппозиции. Партии же, принципи­ально не приемлющие существующую систему, либо постепен­но отодвигаются на периферию политической жизни, либо вовсе исчезают с политической арены. Живучесть и успех многих ле­вых партий в индустриально развитых странах, которые перво­начально не принимали существующую систему, не в последнюю очередь определяются тем, что они в конечном итоге в той или иной форме интегрировались в эту систему. Итальянский поли­толог Х.Портелли выделяет три фазы процесса интеграции: сплочение сил и обращение к конкретным проблемам; призна­ние существующих институтов; трансформация самих партий. Становясь частью системы, партия вынуждена сдерживать свою радикальность и усваивать реальности борьбы за голоса избира­телей и за политическую власть, выдвигать более умеренные плат­формы.

В идеале цель партии состоит в реализации представитель­ства в политической системе тех слоев населения, интересы ко­торых она выражает. Осуществляя представительство различных социальных групп, слоев, сословий, интересов, партии соединя­ют общество и государство в неразрывное единое целое. Важное значение имеет то, что в современном сложном и высокоразви­том индустриальном обществе люди со своими особыми интере­сами, устремлениями, ориентациями, установками могут участ­вовать в политической жизни в качестве членов различных союзов, объединений, партий.

Необходимо отметить и то, что в такой большой организаци­онной системе, как государство, которое призвано реализовывать общее благо, слагаемое в свою очередь из множества разнород­ных, часто конфликтующих и противоборствующих интересов и име­ющее принудительную юрисдикцию, контроль со стороны наро­да или общества практически невозможен без этих союзов, объединений, партий. Партии не только выражают интересы тех или иных социальных групп, но и активно участвуют в форми­ровании этих интересов. Они выполняют функции объедине­ния интересов различных социальных групп и слоев путем све­дения их к единому знаменателю. Они помогают кристаллизовать и четко очерчивать конфликтующие интересы, скрытые разли­чия и противоречия в обществе. Они подталкивают граждан группироваться, пересекая линии, разграничивающие их по многим параметрам, и определять те приоритеты, которые делают их политическими единомышленниками и союзниками. Партии разрабатывают аргументы для перевода различий в экономиче­ской, социальной и культурной структуре в требования и кон­кретные действия. В то же время они выполняют не только представительные, но и инструментальные функции.

Партии исторически выдвинулись как институт, способный координировать и контролировать процесс принятия решений на уровне государства. Они подталкивают представителей противо­стоящих интересов и взглядов заключать соглашения, приводить в соответствие различные требования, согласовывать действия и т.д. Партии, соединяя гражданское общество с государством, способ­ствуют преодолению или смягчению конфликтов, имманентно при­сущих отношениям между ними. Именно благодаря партиям обес­печивается функционирование законодательных собраний и исполнительной власти. Можно утверждать, что именно силь­ные партии не ослабляют, а наоборот укрепляют государство, обес­печивая каналы обратной связи последнего с обществом, его контроль над политическим процессом. Соответственно слабость партий неизбежно оборачивается слабостью государства.

В целом партии призваны преобразовывать разнообразные ин­тересы в альтернативные политические курсы и реализовывать их на государственном уровне. Как отмечает Ж.Бурдо, от дру­гих массовых организаций партию отличает то, что она охваты­вает «организационными щупальцами» по вертикали и горизон­тали как можно больше секторов общества, разворачивает там информационную и организационно-пропагандистскую деятель­ность, выполняет воспитательные функции, превращающие ее в основной «инкубатор» политического персонала.

Пронизывая все политические институты, партии обеспечи­вают взимосвязь между различными уровнями и различными вет­вями государственной власти, вырабатывают компромиссные политические решения, выполняют посреднические функции между различными социальными группами, составляющими их избирательную базу. В то же время партии проводят мобилиза­цию общественного мнения в поддержку выдвигаемых ими про­блем, идейно и организационно обеспечивают избирательные кампании и выдвигают кандидатов на выборные должности на всех уровнях власти. Раз сложившись, они развивают собствен­ные внутренние структуры и формируют долговременные при­верженности своих сторонников. При этом, выступая одновре­менно и как агенты конфликта между различными интересами, и как инструмент достижения согласия между ними, партии при­обретают функции своего рода интегрирующих нервов и крове­носных сосудов между обществом и миром политического, объ­единяя их в единое неразрывное целое.

С этой точки зрения в либерально-демократической системе, с одной стороны, и авторитарной и тоталитарной системах — с дру­гой, партии выполняют свои функции по-разному. Если при тоталитаризме одна единственная партия почти полностью слита с государственными структурами, то господствующие в либераль­но-демократической системе конкурентные партии действуют на двух уровнях. Во-первых, каждая партия создает сеть каналов, пронизывающих все или большинство региональных общностей и местных общин и тем самым усиливающих в них общенаци­ональное начало. Во-вторых, сама направленность партии на конкуренцию с другими партиями способствует тому, что обще­национальная политическая система ставится над всеми конкрет­ными группировками должностных лиц независимо от их ран­га и положения. Тем самым проводится четкое различие между самой политической системой и конкретными должностными ли­цами. В однопартийной системе нет различий между этими дву­мя началами. Граждане склонны отождествлять политическую систему с политикой конкретных руководителей, а последние, как правило, пользуются утвердившейся национальной лояль­ностью, чтобы обеспечить себе как можно более широкую под­держку. В таких обществах любые нападки на тех или иных по­литических руководителей или господствующую партию могут рассматриваться как нападки на саму политическую систему. Спо­ры относительно какого-либо конкретного политического курса того или иного руководителя могут поднять фундаментальные во­просы о выживании системы. В конкурентной партийной систе­ме оппоненты правящей в данный момент партии могут обвинить последнюю в ослаблении государства или предательстве тради­ций нации, но существование самой политической системы не под­вергается опасности. Конкурентная партийная система защища­ет страну от недовольства ее граждан: жалобы и нападки отвлекаются от системы в целом и направляются на лиц, нахо­дящихся в данный момент у власти.

Учреждение постоянных каналов для выражения конфликту­ющих интересов способствовало стабилизации структуры нацио­нальных государств. Уравнивание статусов различных деномина­ции содействовало смягчению прежних конфликтов по религиозным вопросам. Расширение права голоса и свободы по­литического самовыражения также помогло утверждению легитимности национального государства. С идеей партии как закон­ной оппозиции тесно связана идея выборности, призванной обеспечить народный суверенитет и представительство всех заин­тересованных группировок и слоев населения в системе власти через партии. Роль выразителя народного суверенитета отводится лишь избирательному корпусу. Характерно не только и не столько воз­можно более полное участие масс в принятии политических ре­шений, сколько открытая конкуренция с целью завоевания тех или иных правительственных постов и контроль над деятельностью тех, кто находится у власти. С самого начала одна из главных функ­ций политических партий и избирательной системы состояла в формализации и институционализации политического участия граждан, замене спонтанных, стихийных, неорганизованных и за­частую «незаконных» (бунт, восстание и т.д.) форм политических действий «узаконенными», институционализированными форма­ми участия через партии и избирательную систему. Ввод принци­па смены политической власти в процессе конкуренции между дву­мя или несколькими партиями как бы отделял конкретных людей, сменявшихся у власти, от самой избирательной системы и партии.

В большинстве стран партийные организации в значительной степени или полностью контролируют механизм выдвижения сво­их кандидатов на выборах и сам процесс проведения выборов. На­пример, в Италии выдвигать кандидатов в Палату депутатов впра­ве только политические партии или организованные политические группы. При этом показательно, что список кандидатов, выдви­гаемых той или иной партией, не имевшей представительство в пред­шествующей легислатуре, должны подписать не менее 350 из­бирателей соответственно округа. Подобного рода требования — часто значительно более жесткие — предъявляются во многих странах. Поэтому любое лицо, стремящееся сделать политичес­кую карьеру, должно принять существующую партийную систе­му и найти общий язык с руководством партий, партийными функ­ционерами на соответствующих уровнях.

Как правило, свою карьеру будущий политик начинает, сов­мещая учебу в колледже или университете, работу по найму и т.д. с работой в молодежной организации той партии, взгляды кото­рой он разделяет. Постепенно способный молодой политик подни­мается по карьерной лестнице и в случае победы своей партии на выборах вправе рассчитывать на ту или иную должность в соста­ве возглавляемого ею правительства. Именно участвуя в предвы­борной кампании, в политических дискуссиях и баталиях, рабо­тая в тех или иных парламентских комиссиях и комитетах, политик набирается практического опыта, вырабатывает качест­ва, необходимые для профессиональной политической и государ­ственной деятельности. Так, в США начинающий политик снача­ла вступает в местный политический клуб и работает помощником «капитана» присинкта или избирательного дисткрикта. Потом он может дорасти до капитана и, возможно, руководителя дисткрик­та или председателя избирательного округа и дальше до капита­на графства или даже председателя партийной организации шта­та, а затем и члена национального комитета партии.

Раньше практически невозможно было действовать помимо этой структуры. Можно было просто купить партийную маши­ну, но это стоило много денег. Можно было «побить» машину, создав свою собственную, но чем выше политический уровень, тем труднее было создать такую машину. Некоторые корректи­вы в эту систему были внесены расширением в 70-х годах так называемых первичных выборов, открывших возможности для независимых претендентов.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Партии и заинтересованные группы
Анализ важнейших характеристик партий будет неполным, если не затронуть вопрос о разного рода группах и объединениях — тех базовых структурах, на которых основываются как са­ми партии, так и политические феномены в целом. В классиче­ской демократической теории почти ничего не говорится о груп­пах. В центре ее внимания находятся отдельный индивид и государство. Реальное же положение таково, что государство имеет дело скорее с группами, нежели с отдельно взятыми ин­дивидами. Например, член парламента, решая как ему голосо­вать, думает не столько об Иване, Петре, Сидоре, сколько о по­требностях и интересах фермеров, рабочих, учителей. С точки зрения политической значимости группы выполняют такие функции, как формулирование и оценка политических проблем, наблюдение за действиями правительства, реализация действия по проталкива­нию тех или иных интересов. Разумеется, не все группы имеют касательство к политике. Но вместе с тем очевидно, что поли­тика осуществляется преимущественно на групповой основе.

Здесь прежде всего речь идет о так называемых заинтересо­ванных группах, под которыми, как правило, понимаются раз­ного рода организации, объединения, союзы предпринимате­лей, рабочих, фермеров, учителей, адвокатов, производителей той или иной продукции и др. Эти группы являются средством по­литического действия, направленного на достижение специфи­ческих, сравнительно ограниченных целей. Для этого они исполь­зуют организованное давление на власть и политических деятелей. Поэтому их часто называют группами давления. Ес­ли главная цель партий — завоевание власти для реализации оп­ределенного политического курса, то заинтересованные груп­пы, или группы давления, как указывает само их название, преследуют цель оказать влияние на политику. Партия, как правило, включает людей с разнообразными интересами и раз­ными установками и ориентациями, в то время как заинтересо­ванные группы состоят из тех, кто преследует специфические для всех ее членов интересы и концентрирует свое внимание, глав­ным образом, на одной или нескольких проблемах. Партия фор­мулирует такие политические позиции, которые носят общий ха­рактер, и не делает ударение на какой-либо специфической проблеме. Поскольку кандидаты партии апеллируют к широко­му спектру социальных сил, они должны стремиться избегать чет­ких позиций по спорным вопросам. Если мнения избирателей рез­ко расходятся, большинство кандидатов пытаются занять среднюю позицию, чтобы не оттолкнуть ту или иную значитель­ную группу избирателей. В отличие от партий, которые, как пра­вило, вынуждены сглаживать различия по важнейшим пробле­мам с целью создания базы для объединения разнородных соци­альных слоев в широкую коалицию, способную обеспечить по­беду на выборах, заинтересованные группы могут занимать четко очерченные позиции по специфическому и ограниченно­му кругу вопросов, объединяющих всех членов этих групп.

Например, американская «Нейшнел райфл ассоушиэйшн» со­стоит только из лиц, заинтересованных в неприятии закона о контроле за продажей и ношением огнестрельного оружия. За­интересованные группы обеспечивают каналы как для эффектив­ной конкуренции, так и для массового участия в политическом процессе. Они обладают значительными ресурсами для уравно­вешивания тех или иных действий государства, задевающих их интересы. Они также предоставляют отдельному индивиду воз­можность оказывать давление на политических лидеров и тем са­мым принимать участие в политике. С этой точки зрения орга­низованные группы, которые вмешиваются в отношения между отдельным гражданином и государством, составляют предпо­сылку для демократической политики. Испытанным средством воздействия заинтересованных групп на курс государственно-по­литических институтов и политических партий является так на­зываемое лоббирование. Это прием, с помощью которого заинте­ресованные группы добиваются реализации своих целей. Лоббисты — люди высокой квалификации, во многих случаях хорошо знающие свое дело, способные доходчиво объяснить сложные и трудные вопросы — естественно, в свою пользу. В коридорах власти они добиваются финансовых выгод или на­логовых и иных льгот для своих клиентов, устанавливая связи с нужными людьми в разного рода парламентских комитетах и уч­реждениях исполнительной власти. Нередко лоббисты выполня­ют роль посредников в разного рода сделках между заинтересо­ванными группами и политическими деятелями, выступают в качестве связующего звена между заинтересованными группами и законодателями, оказывая существенное влияние на формиро­вание политического курса правительства. Особенно большим вли­янием они пользуются в США. Некоторые авторы даже называ­ют лоббизм «третьей палатой» законодательных учреждений и «интегральным элементом системы управления Америки».

В настоящее время в США существует множество ассоциаций, выступающих в качестве объединений заинтересованных групп, представляющих предпринимательские круги. Среди них наиболее крупными являются Торговая палата США (объединяет 27 тыс. штатных и местных палат, 200 тыс. компаний-членов и 13 тыс. предпринимательских ассоциаций) и Национальная ас­социация промышленников (в нее входят 75% всех промышлен­ных компаний США). Национальная ассоциация малого бизне­са (500 тыс. компаний) и Национальная федерация независимого бизнеса (400 тыс. компаний). К наиболее крупным лоббистским организациям, пользующимся большим влиянием в Вашингто­не, относятся «Нэйшнел райфл ассоушиэйшн», «Нэйшнел эдьюкейшн ассоушиэйшн», «Американская федерация фермерских бю­ро», «Американская ассоциация адвокатов», Американский нефтяной институт, «Шоссейное лобби», «Военно-промышленное лобби», «Еврейское лобби» и т.д. Как признавал журнал «Форчун», финансово-промышленные круги Америки превратились в «самое эффективное лобби страны, отстаивающее своекорыст­ные интересы».

О характере и разнообразии подобных объединений в ФРГ да­ет представление перечень их названий: Объединение немец­ких профсоюзов, Федеральное объединение союзов немецких работодателей. Федеральное объединение германской промыш­ленности, Союз налогоплательщиков, Союз демократических ученых. Немецкий спортивный союз и т.д. На региональном и фе­деральном уровнях существует множество объединений и орга­низаций ремесленников, студентов, врачей, деятелей культу­ры, потребителей товаров широкого спроса и т.д. По некоторым данным в ФРГ насчитывается от 4 до 5 тыс. таких объединений. Аналогичное положение можно констатировать и в других ин­дустриально развитых странах.

Наиболее активно к тактике лоббирования прибегают бизнес (как крупный, так средний и мелкий), их предпринимательские ассоциации и организации. Важная задача, стоящая перед ни­ми, — всемерное воздействие на формирование политической стра­тегии правительства. Особую настойчивость в этом направлении проявляют руководители корпораций, которые проникают в по­литические круги, используя личные дружеские и партийно-по­литические связи, участие в предпринимательских и професси­ональных ассоциациях, а также в различных подкомиссиях. Для реализации своего влияния в политической жизни страны бизнес создал широкую сеть различных организаций. В США это так называемые совещательные комитеты бизнеса при правитель­стве, вроде совещательного комитета по частному предпринима­тельству во внешней торговле или совещательного комитета промышленников при Министерстве обороны США. В настоящее время их насчитывается около 2 тыс.: политические организа­ции бизнеса, как, например, Комитет бизнеса за сокращение на­логов, Круглый стол бизнеса. Чрезвычайный комитет за разви­тие американской торговли и др. Эти и подобные им организации призваны отстаивать интересы бизнеса в различных государст­венно-политических институтах и учреждениях, содействовать формированию угодного бизнесу политического курса в тех или иных сферах общественно-политической жизни.

В отличие от США большинство групп давления в европей­ских странах тесно связаны с правительством. Нередко отдель­ные функции правительства делегируются им: например, уста­новление цен, реорганизация тех или иных отраслей промышленности в соответствии с определенным планом, введение квот и т.д. Часто имеет место прямая правительственная поддерж­ка, например, в таких начинаниях, как совместное владение ак­циями правительства и частных лиц или организаций, поощре­ние правительством картелей и др. Правительство и политические партии часто совместными усилиями способствуют деятельнос­ти заинтересованных групп. Нередко случается, что профсоюзы и кооперативы первоначально либо организуются партиями, ли­бо при необходимости партии оказывают им помощь. Такая практика ассоциации заинтересованных групп с правительством или партиями способствует укреплению как партийной лояль­ности, так и партийной дисциплины. Часто именно связь с заин­тересованными группами позволяет укрепить партийную дисцип­лину, поскольку руководители тех или иных заинтересованных групп одновременно занимают влиятельные позиции в партий­ной иерархии. Так, правительство христианских демократов в Италии успешно держало в узде католические профсоюзы, а ком­партия — коммунистические профсоюзы.

В последние полтора-два десятилетия сдвиги в общественно-политической жизни способствовали определенным изменениям в отношениях между заинтересованными группами и политиче­скими партиями. Так, ослабление партийной приверженности со­провождается тенденцией к повороту людей в сторону заинтере­сованных групп. Рост заинтересованных групп ускорился в такой степени, что некоторые политические наблюдатели высказыва­ют серьезные опасения, как бы они не взяли на себя отдельные важные функции партий, в недалеком будущем не пришли бы на смену партиям. Подтверждая этот тезис, наиболее влиятель­ные заинтересованные группы создали собственные комитеты по­литического действия, роль которых в политической жизни все больше возрастает. В настоящее время число таких комитетов толь­ко в США перевалило за 4 тыс.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Опыт типологизации политических партий
Политические партии отличаются друг от друга по несколь­ким параметрам. Важнейшими из них являются организацион­ные структуры и членство. В соответствии с ними различаются партии массовые и кадровые.

Массовые партии большей частью сформировались вне пар­ламента. Рекрутируя свою социальную базу в основном из низ­ших слоев населения, массовые партии приняли характер соци­альных движений, ориентированных на рабочих, крестьян и разнородные религиозные группы. Их организационная структура в значительной мере сложилась раньше завоевания ими побед на выборах и проведения кандидатов в парламенты. Считается, что массовая партия, как правило, отличается про­граммностью политических установок. В большинстве своем, осо­бенно на первоначальном этапе, партии этого типа характери­зовались левой ориентацией. В дальнейшем, следуя их примеру, многие крестьянские и религиозные партии стремились к тому, чтобы приобрести контуры массовых партий. Массовые партии отличаются также высокой степенью идеологизированности. Здесь идеология используется для массовой политической мо­билизации. Их «базовая субстанция» — это масса членов. Они существуют главным образом благодаря членским взносам. Причем члены партии не только платят взносы, но и активно участвуют в делах партии. Это, как правило, левые партии коммунистической, социалистической и социал-демократичес­кой ориентации.

Задача кадровых партий состоит в том, чтобы мобилизо­вать в конкретном избирательном округе так называемых нотаб­лей, или влиятельных лиц, способных привлечь поддержку мак­симально возможного числа избирателей из различных социальных слоев независимо от их идеологических ориентации. То, что массовыми партиями достигается количеством, у этих пар­тий обеспечивается подбором соответствующих кадров, способ­ных эффективно организовать избирательную кампанию. Этому признаку соответствуют многие европейские партии консерватив­ной ориентации.

Республиканская и демократическая партии США во многом сочетают в себе массовое и кадровое начала, и с этой точки зре­ния их можно назвать гибридными. Отдельные партии могут су­ществовать в форме некого объединения нескольких партий. Типичным пример подобного —правоцентристский Союз за фран­цузскую демократию (СФД) во главе с бывшим президентом Франции В.Жискар-д'Эстеном, представляющий собой коалицию пяти партий и группировок. Не случайно во Франции некоторые партии предпочитают называть себя не партиями, а объединени­ями, союзами, движениями, секциями и т.д.

Важное значение для классификации партий имеет членст­во. Необходимо отметить, что членство в течение длительного вре­мени оставалось неясным и аморфным. Многие партии практи­чески не делали особых различий между своими членами и теми, кто их просто поддерживает на выборах. И сейчас многие пар­тии либеральной и консервативной ориентации не могут сколь­ко-нибудь точно назвать количество своих членов.

Определенно можно сказать одно: число лиц, считающих себя членами партий, составляет лишь малую часть населения той или иной страны. В США, например, политикой всерьез ин­тересуется весьма узкая прослойка граждан — менее 10% все­го взрослого населения страны. Как правило, это преимущест­венно представители высшего и высшего среднего слоев, хорошо информированные и образованные, иногда имеющие определен­ный опыт практической политической работы. По существующим данным только 2—3% населения ФРГ обнаруживают желание всту­пить в какую-либо политическую партию, а члены многих обще­ственных организаций лишь номинально принадлежат к ним, не при­нимая участия в формировании этих организаций.

Различаются партии, организационно оформленные, члены ко­торых получают партийные билеты и платят членские взносы, и партии, организационно неоформленные, которые характери­зуются отсутствием официального членства. Во втором случае, чтобы примкнуть к той или иной партии, достаточно публично­го заявления избирателя о своей приверженности этой партии. Наиболее типичными примерами первых являются коммунисти­ческие партии, а вторых — республиканская и демократическая партии США, консервативная партия Великобритании.

Кроме того, различаются партии с прямым и косвенным членством. В первом случае в партию принимаются в индиви­дуальном порядке, а во втором — человек становится членом оп­ределенной партии просто в силу того, что входит в какую-ли­бо связанную с ней организацию. Так, в лейбористскую партию Великобритании, а также социал-демократические партии Шве­ции, Норвегии и Ирландии на коллективных началах входят проф­союзы, поэтому здесь члены профсоюзов являются коллективны­ми членами этих партий. Для коммунистических партий характерно исключительно прямое членство.

Типологизация партийных систем проводится также по чис­лу существующих в стране партий. По этому принципу разли­чают одно-, двух- и многопартийные системы. При многопар­тийной системе каждая партия представляет более или менее четко очерченные идейно-политические или идеологические позиции. Спектр этих позиций простирается от крайне правых до крайне левых. Остальные партии занимают промежуточное положение между этими двумя крайними полюсами. Как правило, в мно­гопартийных парламентах места располагаются в форме некото­рого полукруга, где, следуя традиции французской революции, представители консервативных и правых партий рассаживают­ся с правой стороны от председательствующего, левее — близ­кие им по духу партии, в центре — умеренные и дальше в са­мом конце — представители леворадикальных партий. Такая группировка по линии правые—левые, основанная на позициях и установках по социально-экономическим и политическим про­блемам, сопряжена с значительной долей упрощения реального положения в обществе. Например, в такую схему не всегда мож­но втиснуть религиозные, этнонациональные, региональные, местнические, профессиональные и иные интересы. Это, в част­ности, выражается в том, что с середины 70-х годов в полити­ческой жизни стран Европы значительное развитие получили на­ционалистические и регионалистские движения и партии, которые представлены всеми оттенками идеологического спек­тра: от крайне правого фламандского блока и реваншистской юж­нотирольской партии до ультралевой баскской «Эрри батасуна». Часто же их невозможно классифицировать по линии «пра­вые—левые», «консерваторы—либералы».

Например, центристские партии Франции, разделяя общие позиции по целому ряду социально-экономических проблем, в то же время расходятся по некоторым проблемам, касающим­ся религии, государства, революционных традиций, социально-классовых различий и т.д. Как правило, в многопартийных си­стемах ни одна партия не способна завоевать поддержку большин­ства избирателей. Страны с многопартийной системой, типичной для парламентской формы правления, как правило, имеют ко­алиционные правительства или кабинеты министров. Здесь ни одна партия не способна выступить в качестве представителя всей или почти всей нации и поэтому не может формировать прави­тельство без привлечения поддержки или представителей других партий. Нередко такая фрагментарность обрекает парламентские коалиции на неустойчивость, а правительства, основанные на них,— на постоянную нестабильность.

Двухпартийная система предполагает наличие двух круп­ных партий, каждая из которых имеет шанс завоевать на выбо­рах большинство мест в законодательном собрании или голосов избирателей на выборах исполнительной ветви власти. Двухпар­тийная система отнюдь не означает отсутствие других партий. Например, в течение XX века в Великобритании в качестве од­ной из двух главных партий лейбористы пришли на смену ли­бералам. В то же время в послевоенные десятилетия либералы сохраняли статус парламентской партии, а социал-либераль­ный альянс, образовавшийся в начале 80-х годов, иногда заво­евывал до 25% голосов избирателей. Особенно показательно с этой точки зрения положение дел в США, где господствует клас­сическая двухпартийная система в лице демократической и ре­спубликанской партий. За всю историю существования двухпар­тийной системы США более 200 кандидатов третьих партий попытались добиться избрания на пост президента страны. Од­нако лишь восемь из них сумели завоевать более миллиона го­лосов избирателей. После Гражданской войны третьи партии пять раз на президентских выборах завоевывали голоса выборщи­ков, хотя и незначительное число. В ряде случаев, особенно на уровне штатов, третьи партии становились влиятельной полити­ческой силой. Но при всем том важной особенностью двухпар­тийной системы в США стало неприятие большинством избира­телей на общенациональном уровне третьих партий. Америка — одна из немногих стран Запада, где нет социалистической или другой рабочей партии с парламентским представительством.

В типологизацию по шкале двухпартийности и многопартий­ности следует внести определенные коррективы. Здесь, как пра­вило, выделяют «совершенную» двухпартийную систему (как, например, в США и Великобритании), при которой две основные партии вместе собирают до 90% голосов, и систему двух с поло­виной партий (как, например, в ФРГ), при которой какая-либо третья партия обладает достаточной электоральной базой, что­бы внести коррективы, порой существенные, в привычную иг­ру двух основных партий, собирающих голоса 75—80% избира­телей. Что касается многопартийной системы, то в данном случае также можно выделить, условно говоря, «совершенную» много­партийность (как в большинстве индустриально развитых стран) и многопартийность с одной доминирующей партией (как в Япо­нии), которую не следует путать с однопартийной системой.

Систему, которая господствовала в Италии до 1994 г., ино­гда называли несовершенной двухпартийной системой в силу то­го, что в ней в течение почти всего послевоенного периода основ­ные позиции занимали две крупные партии — христианские демократы и коммунисты. При этом первые всегда находились у власти, а вторые — в оппозиции. Но после введения здесь ма­жоритарной избирательной системы положение радикально из­менилось — образовались два блока: левых и правых партий. При­мерно такое положение (разумеется, с соответствующими оговорками) наблюдается в Японии, где власть в послевоенный период монополизировала либерально-демократическая партия, а социалисты и коммунисты ни разу не были допущены к вла­сти. Эта традиция нарушилась только в середине 1993 г., когда либерально-демократическую партию у власти сменила коали­ция из восьми партий.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Особенности межпартийной конкуренции
Необходимость социальной базы партий, наличие в них групп и слоев с разными, порой конфликтующими интересами способ­ствуют возникновению в них различных фракций и течений. Так, например, в лейбористской партии Великобритании существует несколько фракций, стоящих на левых, центристских и правых позициях. Несколько фракций существует в ХДС Италии, а ли­берально-демократическая партия Японии представляет собой кон­гломерат фракций. Создавая проблемы для руководства пар­тий, фракции и течения вместе с тем позволяют привлечь на свою сторону избирателей из среды различных социальных слоев, учитывать многообразие социокультурных, экономических, кон­фессиональных, этнонациональных и иных ориентации и уста­новок в обществе. Борьба этих фракций и течений накладыва­ет существенный отпечаток на политику соответствующей пар­тии. Более того, ее политика формируется в ходе этой борьбы. Зачастую руководящие органы партии составляются на основе представительства от различных фракций и течений, что позво­ляет сохранить как внутреннее равновесие в партии, так и ее под­держку среди избирательного корпуса.

Такое положение дает преимущество центристским партиям. Это такие партии, которые придерживаются умеренных позиций по основному блоку проблем, стоящих перед страной, и своими действиями и поведением способны склонить чашу весов в поль­зу одной правительственной комбинации в противовес другой. Гер­манский исследователь Г.Даалдер выделяет несколько вариан­тов, в которых центристские партии выполняют разные функции и занимают разный статус. При классической двухпартийной си­стеме, каковая представлена в Великобритании, для партии центра нет необходимого поля деятельности. Здесь в лучшем слу­чае можно говорить о центре как о точке, к которой тяготеют обе конкурирующие партии. Более предпочтительно положение цен­тристской партии в двухсполовинной партийной системе. Типич­ный пример такой системы — ФРГ, где Свободная демократи­ческая партия (СвДП) прочно заняла место третьей партии и добивается вхождения в коалиционное правительство попере­менно с двумя главными конкурирующими партиями — СДПГ и ХДС/ХСС. Пример системы, в которой доминирующее поло­жение занимает одна крупная партия, дает Италия, где христи­анские демократы (ХДП) для создания правительственной коа­лиции периодически меняют своих союзников из числа более мелких партий. При двухблоковой системе, при которой основная борь­ба за власть ведется соперничающими группировками, как это имеет место в Франции и Дании, передвижение какой-либо од­ной партии из одного блока в другой может привести к измене­нию соотношения сил на политической арене. В данном случае открываются возможности для маневрирования сил, которые ус­ловно можно определить как левый и правый центры. Встреча­ются и другие менее значимые вариации. В утверждении той или иной партийной системы большую роль играют исторические, на­ционально-культурные и иные факторы.

Немаловажное значение имеет и тип утвердившегося в дан­ной стране политического режима. Например, в США и ряде других стран, последовавших их модели, власть и влияние инсти­тута президентства настолько значимы, что ни одна партия не способна достичь своих стратегических целей, не добившись контроля над президентской властью. Такой контроль, разуме­ется, требует привлечения поддержки большинства избирателей. Не существует такого понятия, как коалиционный президент. На вы­борах партия получает либо все, либо ничего. Большей частью именно из соображений завоевания президентского поста респуб­ликанцы и демократы объединяются в единые партии.

Этот момент во многом верен и для Великобритании. Речь идет о сильной и устойчивой традиции солидарности кабинета мини­стров, которая служит важным стимулом партийной спаяннос­ти. Для двух- и многопартийной систем характерно прежде все­го существование политической конкуренции. Именно отсутствие такой конкуренции при однопартийном режиме дало З.Найману основание утверждать, что одну единственную партию, гос­подствующую в обществе, нельзя считать партией в истинном смыс­ле этого слова. И действительно, поскольку партия есть «часть» политического сообщества, то ее можно понять лишь в соотне­сенности с другими частями или партиями, которые вступают в кон­курентную борьбу за свою долю власти и влияния в стране. Различают два типа межпартийного соперничества. Германский исследователь Ф.Ленер называет их гомогенной и гетерогенной конкуренциями. При втором типе конкуренции соперничаю­щие партии оспаривают друг у друга поддержку одних и тех же групп избирателей, а при первой — каждая партия опирается на свой электорат и выступает на выборах с программой, в которой в максимальной степени отражены его интересы.

Гомогенный тип в большей степени характерен для много­партийных систем, господствующих в большинстве индустри­ально развитых стран. В США же утвердился гетерогенный тип межпартийного соперничества. Две главные партии страны — республиканская и демократическая — отличаются неодно­родностью и разношерстностью социальной базы. Обе партии по своему социальному составу являются конгломератами раз­нородных и зачастую противоборствующих группировок бизне­сменов, фермеров, учителей, юристов, студентов, врачей и т.д. Другими словами, в США партии — это политические органи­зации, построенные на сочетании интересов различных, часто конфликтующих социальных слоев и групп независимо от их классовой принадлежности. Если в европейских странах раз­ного рода коалиции образуются между более или менее близ­ким по своим позициям партиями, то в США они создаются в рам­ках двух главных партий. В Европе коалиции различных групп избирателей образуются большей частью после выборов меж­ду двумя или несколькими партиями для формирования пра­вительства, в Америке же — до и в период избирательных кам­паний.

Нужно отметить, что феномен коалиционных правительств во многих европейских странах объясняется отсутствием ка­ких-либо жестких линий, разграничивающих программы и элек­торат различных партий друг от друга. Это особенно верно, ког­да речь идет о «народных» партиях или партиях «для всех». Показательно, что предвыборные платформы большинства этих партий обычно не содержат каких-либо развернутых теоретиче­ских разработок и характеризуются прагматизмом и привер­женностью всевозможным компромиссам, направленностью на решение большей частью повседневных, конъюнктурных проблем, стоящих перед обществом. Это во многом обусловлено тем, что в индустриально развитых странах, как правило, выборы выиг­рывают не экстремисты правого или левого толка, а умеренные деятели, выказывающие тяготение к центру идейно-политичес­кого спектра. Это в свою очередь способствует сглаживанию различий в программах и платформах партий, в их идейно-по­литических ориентациях. Поэтому в их предвыборных програм­мах почти нет различий по важнейшим проблемам внутренней и особенно внешней политики.

Фракционность является одной из основных характеристик современного политического процесса. Поскольку в общенаци­ональные партии входят разнообразные социальные и регио­нальные группы, преследующие часто весьма противоречивые ин­тересы, важнейшие политические решения как на местном, так и на общенациональном уровне достигаются путем разного ро­да компромиссов, соглашений и сделок. Поэтому политическим партиям крайне трудно сформулировать конкретные и последо­вательно связанные программы. Любая программа, претендую­щая на жизнеспособность, должна быть сбалансированной, т.е. учитывать интересы и требования основных блоков избирателей, на которых ориентируются кандидаты той или иной партии. На об­щенациональном уровне сбалансированность охватывает регио­нальные, социально-экономические, религиозные, социально-психологические и другие сферы.

Значение имеет и то, что большие группы избирателей на ме­стном или региональном, областном, земельном уровне могут го­лосовать за консервативного кандидата, а на национальном уров­не — за либерального или социал-демократического кандидата. Общенациональное правительство, как правило, принимает ре­шения по широким и сложнейшим проблемам внешней и внутрен­ней политики. Средний избиратель бессилен оказать какое-либо вли­яние на принятие этих решений. Он в принципе может высказаться против них, но уже после их принятия, поскольку концепция сильного национального правительства предусматривает сохране­ние процесса принятия большинства решений в секрете. В такой ситуации избиратель из большого города, который ведет борьбу за улучшение своего экономического положения, склонен поддер­живать на региональном, штатном, земельном и общенациональ­ном уровне кандидатов, выступающих за увеличение правитель­ственных расходов на реализацию программ социального планирования. Но тот же избиратель может занять иную позицию, если он посмотрит на ту часть правительственных расходов, кото­рая идет его собственному городу. Соответственно, выбирая канди­датов в городское управление, он будет ставить своей целью воз­можность контроля за расходованием средств, выделяемых городу.

Государственно-административное устройство оказывает не­маловажное влияние на организационные структуры, содержа­ние и формы функционирования партий и партийных систем. Ес­ли в унитарных государствах для них, как правило, характерна значительная степень централизации, то в федеральных государ­ствах преобладают партии с более децентрализованными органи­зационными структурами. Так, федеративный союз США состо­ит из 50 штатов и федерального округа Колумбия, имеющих свои региональные, этнические, расовые, религиозные и социально-классовые различия. Соответственно две главные общенациональ­ные партии США — республиканская и демократическая — представляют собой федерации партий штатов, которые собира­ются вместе каждые четыре года для выдвижения кандидатов на посты президента и вице-президента страны. Показательно, что некоторые авторы даже говорят о наличии в США 51 демокра­тической и 51 республиканской партии. Дело в том, что во мно­гих отношениях, например, алабамская демократическая партия по тем или иным вопросам может иметь больше общих черт с ала-бамской республиканской партией, чем, скажем, с демократи­ческой партией Массачусетса.

Партийные структуры в традиционном европейском понима­нии служат для более или менее спаянной организации сторон­ников определенного комплекса социально-философских, идей­но-политических концепций, идей, убеждений и принципов, их дисциплинирования. Однако, несмотря на существующие прави­ла партийной солидарности и дисциплины, депутаты не всегда строго придерживаются предписаний своих партий и их парла­ментских фракций. Например, в Англии большинство депутатов от консервативной партии по крайней мере один раз за время сво­его депутатского срока голосуют против правительства своей партии. Но тем не менее лейбористская и консервативная пар­тии, как правило, предписывают своим членам в палате общин голосовать в соответствии с общей линией партии.

В США члены конгресса также могут голосовать в оппозиции к собственной партии, отвергать политику президента — предста­вителя своей партии, но в то же время переизбираться на выбо­рах в своем избирательном округе, в отличие от членов палаты общин в Англии, которые имели бы мало надежд на переизбра­ние, поскольку английские партии располагают различными санкциями для дисциплинирования своих членов в случае отка­за поддержать линию партии. Отход от этой линии рассматри­вается как игнорирование предоставленного им мандата. В Аме­рике же все обстоит иначе. Национальные комитеты партий, находящиеся в Вашингтоне, имеют мало возможности управлять более или менее автономными штатными и местными партийны­ми организациями, которые контролируют большинство выдви­жений кандидатов в конгресс США, а также на штатные и местные должности.

Существует и ряд других различий в конфигурации и деятель­ности партий и партийных систем в индустриально развитых стра­нах. Естественно, всякий, кто стремится разобраться в полити­ческих процессах этих стран, не может и не вправе игнорировать эти различия.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Новейшие тенденции в эволюции партии
В настоящий момент в развитых капиталистических странах Запада социальные и политические конфликты концентрируют­ся вокруг более или менее четко очерченных основных полюсов, которые в сфере идеологии условно можно обозначить как консерватизм, либерализм, социал-демократизм. Условно, потому что каждый из этих полюсов, примыкающих в центре друг к дру­гу, имеет свой левый, правый и умеренный сегменты. В то же время существуют социально-политические силы, ориентирую­щиеся на правый и левый варианты радикализма или, иначе го­воря, выступающие в пользу выхода за пределы господствующей политической системы. Но все же было бы ошибочно представ­лять дело таким образом, будто здесь существуют четко разгра­ниченные, фронтально противостоящие друг другу социально-по­литические силы и отражающие их интересы идеологические течения, между которыми имеется непреодолимая стена.

Дело в том, что во всех главных партиях индустриально развитых стран присутствует некое сочетание социал-демокра­тических, либеральных и консервативных элементов. С этой точки зрения прав теоретик западногерманского консерватизма К.Биденкопф, утверждая, что в настоящее время политичес­кую реальность ФРГ (добавим от себя — и большинства других стран Запада) «отличает своего рода непросматриваемость, нетранспарентность — отсутствие четкой картины, когда для каждого явления находится своя ниша в общественно-политической структуре». В чем суть феномена? В течение всей истории ин­дустриально развитых стран существовала более или менее тес­ная корреляция между характером голосования различных групп избирателей и их социально-классовым положением. Как правило, неимущие и имеющие низкий доход слои населения го­лосовали за партии левой ориентации, а население с более вы­сокими доходами — за консервативные и правые партии. В США это были соответственно реформистская демократическая партия и республиканская партия консервативной ориентации. В Запад­ной Европе дело обстояло несколько сложнее, но все же рабочий класс и неимущие слои населения склонялись к социал-демокра­тическим и другим левым партиям, а представители состоя­тельных слоев — к либеральным и консервативным партиям. При­чем вплоть до конца 60-х годов слои населения с низкими доходами более положительно оценивали государственное вме­шательство в экономику и программы социальной помощи.

В последние полтора-два десятилетия заметные изменения на­блюдаются и в США, и в странах Западной Европы. Нарушает­ся корреляция между голосованием избирателей за ту или иную партию и их принадлежностью к определенной социальной груп­пе. Снижается доля рабочих в социал-демократических парти­ях. Растущее число слоев населения с низкими доходами голо­сует за партии либеральной и консервативной ориентации, а представители средних слоев — за социал-демократические и дру­гие левые партии. Это со всей очевидностью показали результа­ты выборов последних лет в ряде стран Западной Европы и США, где значительную часть электората консервативных партий со­ставили представители профсоюзов, включая и «синие воротнич­ки». У большинства партий наблюдается тенденция ориентиро­вания не просто на традиционно «свои», четко очерченные группы избирателей, а на гетерогенный по своему составу элек­торат, на который претендуют и другие партии.

В результате большинство крупных политических партий, в том числе и социал-демократических, по сути дела перестали быть сугубо классовыми и превратились, по их собственному опреде­лению, в так называемые «народные партии» или «партии для всех», претендующие на представительство всех слоев населения. В этой связи Р.Дарендорф не без оснований отмечал, что приме­нительно к таким партиям, как СДПГ, СДП, ХДС/ХСС, понятия «левая» и «правая» стали относительными. Первыми с претен­зией на статус «народной» выступили христианско-демократические партии. Первоначально эти партии возникли как реак­ция против секуляризации важнейших сторон общественной жизни и отделения церкви от государства. Но после Второй ми­ровой войны в их программах не акцентируется вопрос о веро­исповедании. Так, в программе Австрийской народной партии, принятой в 1972 г., говорится, что она не связывает себя с ка­ким бы то ни было вероисповеданием или церковным институ­том. Об этом же говорят руководители ХДС в Германии. Как от­мечал, например, канцлер от этой партии Г.Коль, народный характер ХДС подтверждается тем фактом, что в ней органиче­ски объединились христианско-социальные, консервативные и либеральные силы страны.

«Народными» провозгласили себя многие социалистические и социал-демократические партии. Одной из первых это сдела­ла социал-демократическая партия Германии. После принятия Годесбергской программы в 1959 г., в которой был зафиксиро­ван отказ от марксизма и идеи классовой борьбы, СДПГ превра­тилась из организации преимущественно рабочего класса в пар­тию рабочих и средних слоев. В настоящее время в ней особенно велика доля технической интеллигенции, представителей пред­принимательских кругов, молодежи. По-видимому, республиканская и демократическая партии США, в отличие от многих ев­ропейских партий, с самого начала действовали как партии «для всех». По своему социальному составу обе они являются кон­гломератами разнородных, зачастую противоборствующих друг с другом социально-политических группировок. Причем состав, соотношение различных компонентов в социальной базе двух пар­тий в каждый конкретный исторический период существенно ме­нялся в зависимости от социально-экономических и обществен­но-политических факторов.

Концепция «народной партии» вынуждает все партии, как левой, так и правой ориентации, формулировать свои позиции по множеству разнообразных вопросов, чтобы привлекать на свою сторону новые группы избирателей путем включения в про­грамму соответствующих требований. Это вносит дополнитель­ный элемент в наметившуюся неопределенность и неустойчивость социальной базы и итогов выборов.

Имеет место тенденция к увеличению фрагментации пар­тийных систем, расширению спектра партийно-политических аль­тернатив, возрастанию влияния новых социальных движений и эко­логических партий, которые в совокупности создают трудные проблемы для «укоренившихся» партий. Наблюдается тенденция к возрастанию колебаний идейно-политических позиций и пар­тийно-политических предпочтений значительных контингентов избирателей. Для них стали характерны довольно резкие пере­ходы от одних партий к другим, с либеральных на правоконсервативные позиции и наоборот. Это свидетельствует об увеличе­нии «автономии» избирателей по отношению к партиям.

Одним из признаков такой автономии стал неуклонный рост числа избирателей, называющих себя независимыми либо голо­сующих за кандидата не своей, а конкурирующей партии. По сло­вам А.М.Шлезингера мл., в США в XIX в. «принадлежность к той или иной партии передавалась по наследству, как религия». Со второй половины 60—70-х годов это положение стало ме­няться, что проявилось, например, в ослаблении партийной самоиндентификации значительных контингентов избирателей. Это выражается, в частности, в увеличении числа избирателей, голосующих не за «свою», а за конкурирующую партию.

По данным многочисленных опросов общественного мнения, в США на протяжении всего послевоенного периода в количест­венном отношении демократы значительно преобладали над ре­спубликанцами. Но тем не менее в течение трех последних де­сятилетий кандидаты на пост президента от демократической пар­тии оказались неспособны выиграть большинство президент­ских избирательных кампаний. Это особенно примечательно, если учесть тот факт, что с 1932 г., за исключением двух корот­ких периодов, демократам удавалось удержать контроль над конгрессом в своих руках.

В других индустриально развитых странах подобные тен­денции проявляются в оттоке избирателей, например, от соци­ал-демократов к консервативным или альтернативным партиям и движениям и наоборот. По данным ряда исследований, и здесь ослабевает приверженность избирателей крупным традиционным партиям.

Сомнения в способности партий решать стоящие перед обще­ством проблемы порождает феномен так называемого «негатив­ного голосования», т.е. голосования не за того, кому надо ока­зать поддержку, а против того, кто отвергается. Так, по мнению многих наблюдателей, важную роль с точки зрения результатов президентских выборов в США в 1980 г. сыграл «негативный фак­тор», т.е. желание избавиться от Дж.Картера. Согласно опросу общественного мнения, проведенному службой Янкеловича не­задолго до выборов, 43% избирателей заявили, что, отдавая свои голоса за Рейгана, они фактически голосуют не за Рейга­на, а против Картера. В 80-х годах этот феномен особенно отчет­ливо проявился в европейских странах, где правящие партии вы­нуждены были уступить место у власти оппозиционным партиям зачастую не в силу изменения партийно-политических предпо­чтений избирателей, а в результате негативного отношения к партиям, стоящим у кормила власти. При всем том значение этих тенденций не следует преувеличивать. Анализ реального по­ложения показывает, что политические партии пока сохраняют важное значение в качестве главных инструментов реализации политических функций, особенно в роли центрального элемен­та избирательного процесса. Хотя их власть и влияние уменьши­лись, было бы преждевременно делать вывод о драматическом развале партий, поскольку отток от них избирателей выступает пока как наметившаяся тенденция.

Следует учесть, что во второй половине 70—начале 80-х го­дов в Греции, Испании и Португалии в процессе перехода от ав­торитарных к буржуазно-парламентским режимам именно пар­тии стали одними из наиболее активных институтов, способствовавших утверждению новых политических систем.

В России же многие трудности постсоветского периода порожде­ны как раз отсутствием более или менее институционализированных дееспособных партий.
    продолжение
--PAGE_BREAK--О перспективах развития партийной системы в России
Россия переживает переходный этап, главное содержание которого состоит в преобразовании существовавшей в советский период политической системы со всеми институтами, структура­ми и отношениями в абсолютно новую политическую систему. Очевидно, что и партийная система, которая на наших глазах фор­мируется, не может не носить переходный характер. В рассма­триваемом здесь контексте проблема осложняется тем, что речь идет не просто о трансформации существовавшей многие деся­тилетия монопартийной системы в многопартийную. Дело в том, что в условиях тоталитарного советского строя коммунистичес­кая партия ни в коем случае не была нормальной политической партией в общепринятом смысле этого слова. Она в сущности не просто слилась с государственными структурами, она полно­стью поглотила и государство, и общество; государственные структуры оказались лишь бледными отражениями партийных структур. В результате образовался своеобразный гибрид «пар­тия-государство». Естественно, крах тоталитарной системы имел своим следствием исчезновение этого гибрида, и перед страной встала проблема создания новой государственности и соответст­вующей ей партийной системы.

Политические партии в истинном смысле этого слова возни­кают лить тогда, когда общество достигает соответствующего уров­ня социально-политической дифференциации, когда социаль­ные слои и группы более или менее четко осознают свои интересы. Для этого необходимы кристаллизация и институционализация интересов заинтересованных групп, объединений, блоков, дру­гих составляющих гражданского общества. Однако наше обще­ство, переживающее переходный период, лишено некого скреп­ляющего его воедино стержня или организационного начала, оно находится в аморфном, предельно атомизированном, жидком со­стоянии. Сейчас преждевременно говорить о сколько-нибудь обозначившемся структурировании интересов различных обще­ственных сил. О реальном представительстве социальных сил и ин­тересов в политической системе можно говорить лишь тогда, ког­да, по крайней мере вчерне, оформятся и утвердятся более или менее прочные основания их жизнеустройства. Гарантом стабиль­ности общества и политической системы является существова­ние широкой институционализированной прослойки средних слоев, или среднего класса, который в свою очередь служит со­циальной опорой умеренного центристского политического кур­са, равноудаленного от крайних полюсов политического курса.

Центризм в политике обеспечивает возможный в данных конкретных условиях оптимальный баланс общественных инте­ресов, проведение такого курса, который в идеале призван реа­лизовать некую среднюю линию между экономической эффек­тивностью и социальной справедливостью, экономической свободой и социальным равенством. Что касается ситуации в на­шей стране, то было бы напрасным трудом заняться разграни­чением политических сил на правых, левых и центр, либералов, консерваторов и умеренных. Такое деление возможно лишь при сформировавшейся демократии и высокой культуре гражданст­венности в обществе. В настоящее время в стране, по сути дела, отсутствует единая система политической коммуникации, сам по­литический процесс протекает как бы при отсутствии интегра­ции и взаимопонимания между его участниками. Нет необходи­мого консенсуса относительно общих целей и средств их достижения, общепринятых правил политической игры и т.д. Оже­сточенные политические дискуссии соответствующим образом не связаны с процессом принятия политических решений. В Рос­сии в лучшем случае только начинается формирование инфра­структуры гражданского общества, которое одно и способно обеспечить условия для формирования и институционализации реально заинтересованных групп, а также организаций, клубов, объединений, партий, способных представлять их интересы в структурах власти.

Весь мировой опыт показывает, что уровень развития демо­кратии самым непосредственным образом зависит от того, несколь­ко институционализировался политический плюрализм, который проявляется и выражается прежде всего в политических парти­ях. Но зрелость и жизнеспособность политического плюрализма, включая партийную систему, определяется тем, в какой степе­ни в обществе сформировались, институционализировались и за­явили о себе разнообразные центры и источники власти и вли­яния. Как раз с этой точки зрения определяющее значение имеет соответствующая инфраструктура, призванная обеспечить условия для кристаллизации групповых интересов и оформле­ния соответствующих негосударственных организаций, объеди­нений, союзов. Переход от тоталитаризма к демократии, разви­тие рыночных отношений, трансформируя социальную структуру общества, усиливая процессы социальной дифференциации, со­здают основу для воплощения в жизнь ценностей и принципов политического плюрализма. Это находит отражение в возникно­вении широкого спектра самых разнообразных новых обществен­но-политических движений, организаций и объединений.

В 1990 г. был принят Закон СССР «Об общественных объеди­нениях», в котором законодательно закреплены порядок их образования, права и принципы деятельности. В марте 1991 г. началась регистрация партий, а к концу 1991 г. уже было заре­гистрировано 26 партий и 16 общественно-политических движе­ний. В настоящее время многие из них уже исчезли с полити­ческой арены и на смену им пришло множество новых партий, объединений, союзов. Им еще предстоит доказать свою легитимность, получив поддержку у избирателей, подтвердить, что они действительно являются реальными политическими партиями, за которыми стоят социальные силы. Сейчас невозможно опре­делить, кого именно, какие слои, группы, категории населения они представляют. Для них характерны малочисленность, сла­бость организационной структуры, неопределенность и аморфность социальной базы, отсутствие сколько-нибудь внятно сформули­рованных позитивных программ и идейно-политических платформ. По этим показателям почти все они являются лишь прототипа­ми партий, а не партиями в собственном смысле этого понятия.

Опыт перехода от тоталитаризма и авторитаризма к демократии целой группы стран (сначала в ФРГ и Италии, а затем во второй половине 70 — начале 80-х годов в Греции, Испании и Португа­лии) показывает, что для формирования и институционализации полноценных и дееспособных политических партий требуется достаточно много времени. Так, в первые послевоенные годы в ФРГ на местном, земельном и общенациональном уровнях воз­никли десятки политических партий, хотя оккупационные вой­ска США, Великобритании и Франции всячески препятствовали появлению мелких партий и содействовали концентрации поли­тических сил Западной Германии в немногие крупные партии.

Процесс формирования устойчивых, жизнеспособных круп­ных партий занял несколько лет. Мелкие партии в качестве са­мостоятельных сколько-нибудь значимых политических сил отошли на задний план, а главными составляющими партийной системы ФРГ стали блок ХДС/ХСС, СДПГ и СвДП. Аналогичная ситуация наблюдалась также в Италии. Что касается Греции и осо­бенно Испании и Португалии, то первоначально в этих странах на политической авансцене появилось множество десятков пар­тий (в одной Португалии их насчитывалось около 300) и сохра­нившимся до настоящего времени партиям, чтобы показать свою жизнеспособность, пришлось много раз выдержать испы­тание выборами. Именно такой путь предстоит и России. О вы­членении и институционализации политических партий, пред­ставляющих реальные политические силы страны, можно будет, по-видимому, говорить после проведения всеобщих выборов как минимум два-три раза.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Контрольные вопросы
1. Назовите основные исторические этапы формирования политиче­ских партий.

2. Что понимается под политической партией?

3. В чем отличие партии от заинтересованных групп?

4. Назовите основные функции партии.

5. В чем состоят отличия между правящими и оппозиционными пар­тиями?

6. Каково основное предназначение института представительства?

7. Перечислите и характеризуйте основные типы партийной систе­мы.

8. Каковы перспективы формирования политических партий в Рос­сии?
Глава 9 ИЗБИРАТЕЛЬНЫЕ СИСТЕМЫ: МЕХАНИЗМЫ И ПРОЦЕДУРЫ
С принципом представительства и идеей партии как законной оппо­зиции тесно связана идея выборности, призванной обеспечить народ­ный суверенитет и представительство всех заинтересованных группиро­вок и слоев населения в системе власти через партии. Роль выразителя народного суверенитета отводится лишь избирательному корпусу. Вы­боры, по сути дела, являются одним из ведущих институтов легитимизации существующей политической системы и политического режима. Учи­тывая этот факт, в индустриально развитых странах значительное внимание уделяется подготовке подрастающего поколения к участию в политичес­ком и особенно избирательном процессах.

Большая роль в этом плане отводится системе образования, а также различным механизмам — от официальных празднований национальных дат до мероприятий патриотических и политических организаций. Изби­рательные кампании уже сами по себе обеспечивают возможности для про­паганды достоинств участия в голосовании. Мероприятия, проводимые с це­лью стимулирования участия в выборах, не только усиливают политический интерес, но и оказывают значительное влияние на установки граждан в отношении правительственного процесса. Акт участия в выборах уже сам по себе увеличивает веру граждан в законность и ответственность прави­тельства.
Избирательная кампания
Оценивая роль института всеобщих выборов, необходимо различать влияние на состав конкретного избранного прави­тельства и контроль над правительством как государственно-по­литическим институтом. Например, правила избрания членов пар­ламента делают индивидуальных депутатов уязвимыми со стороны электората, в то же время сам парламент как государ­ственный институт изолирован от влияния изменений в поведе­нии избирателей. Относительная легкость, с которой может быть заменено конкретное действующее правительство, снижа­ет остроту возможных требований об изменении самого режима и его институтов. Этим обусловливается то, что институт всеоб­щих выборов является одним из важных элементов современной политической системы. Именно роль института выборов как инструмента легитимизации и стабилизации существующей си­стемы и обусловила то, что в настоящее время в подавляющем большинстве стран действует всеобщее избирательное право. Но для его утверждения понадобилась длительная борьба демократических сил на протяжении более чем двух веков. В Нидер­ландах, например, в 1800 г. электорат включал всего 12% взрос­лого населения, к 1890 г. эта цифра поднялась до 27%, в 1900 г.— до 63%. Здесь всеобщее право голоса было введено для мужчин в 1917 г., а для женщин — в 1919 г. В США вплоть до окончания Гражданской войны цветные американцы (за ис­ключением незначительных групп в новоанглийских штатах) не уча­ствовали в избирательном процессе. В 1870 г., т.е. через семь лет после обнародования президентской прокламации об освобожде­нии рабов (1863), была принята XV поправка к конституции, пре­доставляющая право голоса чернокожим. Однако после отзыва федеральных войск с Юга в 1877 г. негры практически были ли­шены возможности участвовать в голосовании. Лишь начиная с 20-х годов они стали добиваться некоторых успехов в расширении сво­его участия в выборах. Важное значение имели законы 50— 70-х годов, снявшие ограничения на участие чернокожих аме­риканцев в избирательном процессе.

В 1971 г. конгресс США одобрил XXVI поправку к консти­туции о снижении возрастного ценза на участие в голосовании с 21 года до 18 лет. Подобные законы в конце 60-х—70-е годы бы­ли приняты и в большинстве других индустриально развитых стран. Женщины получили право голоса в США в 1918 г. (но впервые приняли участие в голосовании на выборах 1920 г.), в Нидерлан­дах в 1919 г., во Франции — в 1944 г., в Италии — в 1945 г., в Греции — в 1956 г., в Швейцарии — лишь в 1971 г. Централь­ная проблема, которой занимаются партии,— это избирательный процесс. Лишь выиграв на выборах и завоевав выборные долж­ности, партия и ее руководство в состоянии утвердить собствен­ные позиции и добиться власти для достижения своих целей.

Успех на выборах является непременным условием выжива­ния партии и мерой ее эффективности и жизнеспособности. Поэтому естественно, что конкурентную политическую партию отличает от всех других форм политической организации то, что в центре ее внимания стоит вопрос о выборах. Она не всегда мо­жет принимать решения тактического характера, а в самой тактике нередко возможны ошибки. Но в долговременной перспективе, если она стремится остаться дееспособным конку­рентом, завоевание выборных постов должно быть ключевым фак­тором в партийных решениях. В глазах избирателей мерилом положительной или отрицательной оценки деятельности партий опять же является успех последних на выборах. В современных условиях для большинства населения основной, а зачастую и единственной формой участия в политике является избиратель­ный процесс. Всеобщие выборы позволяют выявить расстанов­ку политических сил в стране в целом, в отдельной области, шта­те, земле, на муниципальном уровне, избирательном округе, определить степень доверия избирателей к той или иной партии, конкретным ее лидерам, кандидатам, программным установкам и т.д. Они позволяют избирателям делать продуманный, осознан­ный выбор в пользу той партии и программы, которые, на их взгляд, в наибольшей степени соответствуют их позициям и ин­тересам.

В свою очередь партия, претендующая на успех во время пред­выборной кампании, должна убедить как можно более широкий круг избирателей в том, что именно она лучше всех других пар­тий способна решить стоящие перед обществом проблемы, защи­тить интересы большинства населения.

Успех на выборах обеспечивает приток финансовых средств в партийную кассу и фонд избирательной кампании. Это явля­ется необходимым условием эффективного функционирования и вы­живания партий. Перечень разного рода должностей, постов, за­мещаемых с помощью выборов, довольно велик.

Выборы как механизм замещения широкого круга должно­стей охватывают все уровни государственности от центрального до местного, от президента или главы правительства страны до руководителей местного управления. В США, например, раз в 4 года проводятся общенациональные выборы, на которых из­бираются президент и вице-президент страны, члены палаты представителей и сената конгресса США, и выборы на штатном уровне, на котором избираются губернаторы, члены законодатель­ных собраний, генеральные прокуроры и другие должности ме­стных властей. Некоторые должности на всех уровнях, кроме пре­зидентского, заменяются на так называемых промежуточных выборах, которые проводятся через каждые 2 года.

В большинстве стран процесс и порядок проведения избира­тельных кампаний регламентируется установленными законода­тельными нормами. Например, отличающееся большой строго­стью избирательное право Японии запрещает делать подарки из­бирателям, привлекать их обещанием продвижения по службе, обходить дома избирателей с целью предвыборной агитации. В ФРГ запрещено публиковать результаты опросов обществен­ного мнения за две недели до выборов, а в Англии — в день вы­боров. Достаточно регламентировано использование средств мас­совой информации, особенно телевидения и радио. Так, законодательно устанавливаются общий период времени, отво­димого на СМИ для ведения избирательных кампаний, принци­пы его распределения между партиями и кандидатами, состав­ляется расписание, в соответствии с которым общее время разбивается по дням избирательной кампании.

В основе регламентации избирательных кампаний лежат три важнейших принципа. Первый — это прежде всего обеспечение равенства возможностей для всех участвующих в выборах пар­тий и кандидатов. Суть состоит в том, что всем предоставляет­ся равный максимальный лимит расходов на проведение выбо­ров. С одной стороны, ограничиваются суммы пожертвований частных лиц и организаций в фонды избирательных кампаний, с другой стороны, во многих странах государство берет на себя финансирование предвыборной кампании. В то же время всем пар­тиям и кандидатам предоставляется равное время на радио и те­левидении. Второй принцип — это так называемый принцип ло­яльности, в соответствии с которым кандидаты обязаны вести себя лояльно по отношению к своим противникам, не допускать ка­кие бы то ни было фальсификации, оскорбления противника. Тре­тий принцип — нейтралитет государственного аппарата, его не­вмешательство в ход предвыборной борьбы.

Важное место в избирательной системе занимает институт ре­гистрации, который регулируется соответствующими закона­ми. Как правило, в списки избирателей заносятся все гражда­не, имеющие право голоса. В большинстве индустриально развитых стран списки избирателей составляются местными ор­ганами власти. Они автоматически обновляют регистрацию из­бирателей и, когда эти последние меняют место жительства, регистрация также автоматически следует за ними. По-иному об­стоит дело в США. Там регистрация для участия в выборах яв­ляется сугубо личным делом самого голосующего. Она осуществ­ляется специальными уполномоченными для этой цели чиновниками городских округов и графств, а также местными избирательными комиссиями и бюро.

Одна из главных целей института личной регистрации изби­рателей состоит в том, чтобы дать руководителям избирательных участков возможность установить личность голосующего и оп­ределить, является ли он жителем данного избирательного ок­руга и обладает ли правом голосовать на предстоящих выборах. В известной мере этим объясняется введение ценза оседлости в ка­честве одного из условий допуска граждан к избирательным ур­нам. От лиц, желающих участвовать в голосовании, требуется пре­доставить удостоверение личности, подтверждающее место жительства и гражданство.

Система личной регистрации предусматривает периодическое обновление избирательных списков. Причем сами кандидаты должны также периодически возобновлять свою регистрацию. Что­бы добиться права внесения в избирательные бюллетени, канди­даты должны соответствовать требованиям, предъявляемым за­коном к претендентам на ту или иную должность. Такие требования могут включить минимальный возрастной ценз, ценз оседлости, профессиональную пригодность для искомой должно­сти и т.д. Например, согласно Конституции США президентом страны может стать американский гражданин по рождению в возрасте не менее 35 лет и проживающий в пределах США не менее 14 лет. Претенденты в члены палаты представителей должны быть жителями штата, но необязательно конгрессист-ского дистрикта, от которого они избираются. В ряде штатов кан­дидатами на такие должности, как судьи, генеральные прокуро­ры, прокуроры могут быть только практикующие юристы с определенным стажем по данной профессии. Подобные требо­вания могут предъявляться к претендентам и на другие выбор­ные должности. Для участия в выборах установлен возрастной ценз. До конца 60-х годов нынешнего века во многих странах из­бирательное право предоставлялось с 21—23 лет. Но в ходе ши­роких молодежных и студенческих движений конца 60 — нача­ла 70-х годов этот ценз во многих странах был снижен до 18 лет: в США — в 1971 г., ФРГ и Франции — в 1974 г., Италии — в 1975 г. Для кандидатов, претендующих на выборные должно­сти, в зависимости от властного уровня установлен более высо­кий возрастной ценз, скажем, 23—25 лет в нижнюю и 30—40 лет — в верхнюю палаты парламента.

Для проведения выборов в зависимости от их характера (все­общие, региональные, местные) вся территория страны области, провинции, района разбивается на избирательные округа, от ко­торых избирается соответствующее число депутатов. Размер ок­руга зависит от уровня выборов. Если для проведения местных выборов создаются небольшие округа на базе городского района, поселка, деревни, то для проведения выборов областного регио­нального или федерального уровня несколько таких округов объединяются в один. Как правило, избирательные округа созда­ются так, чтобы каждый депутат (в зависимости от властного уров­ня) избирался от равного числа жителей или избирателей.

Под избирательной кампанией в формальном значении пони­мается установленный законом период, в течение которого по­литические партии и организации, а также государственные органы, ответственные за проведение выборов, осуществляют организационную, пропагандистскую и идеолого-информапионную подготовку в соответствии с установленными правилами. Сю­да же относится комплекс организационных, пропагандистских и иных мероприятий, проводимых отдельными партиями и кан­дидатами. В таких случаях говорят об «избирательной кампании» той или иной партии, того или иного кандидата.

Организация и проведение избирательных кампаний в раз­личных странах осуществляются по-разному. В зависимости от сложившихся в стране традиций глава государства или прави­тельства, или же парламент назначают официальную дату вы­боров. С этого дня начинается избирательная кампания, в ходе которой каждая партия выдвигает своих кандидатов или список кандидатов, которые должны пройти соответствующую регистра­цию. Для проведения избирательной кампании создается специ­альный штаб, в который входят профессионалы: распорядитель, финансовый агент, пресс-секретарь, политический организатор, составитель ежедневных планов, технический секретарь, специ­альный помощник. Помимо них нанимаются консультанты со сто­роны: специалисты по опросам общественного мнения, гене­ральный консультант, консультант по средствам массовой информации, специалисты по сбору средств по почте. После официального выдвижения кандидатов их имена вносятся в спе­циальные избирательные бюллетени.

В этом плане большое значение для развития избирательной системы имело введение в конце XIX в. так называемого «авст­ралийского» бюллетеня, призванного обеспечить секретность голосования и уменьшить возможность для фальсификации ре­зультатов выборов. Примечательно, что до этого ставшего теперь общепринятым новшества каждая партия отпечатывала свои собственные бюллетени, вносила в него лишь собственных кан­дидатов на каждую должность и привлекала партийных функ­ционеров к распространению своих бюллетеней в избирательных участках. Это, во-первых, затрудняло секретность голосования, поскольку бюллетени партий различались по цвету и партийные функционеры могли легко определить, кто как голосует, а зна­чит, облегчало запугивание, подкуп избирателей. Во-вторых, поскольку в бюллетень вписывались имена кандидатов одной толь­ко партии, для избирателя весьма трудно было подать свой го­лос за кандидатов разных партий на разные должности.

Официальный австралийский бюллетень внес существенные изменения в процедуру голосования: бюллетени имеют одинаковый цвет и включают имена всех кандидатов на выборные должнос­ти. Эта реформа способствовала обеспечению секретности го­лосования и уменьшила возможности запугивания и подкупа из­бирателей. В то же время австралийский бюллетень давал избирателям возможность делать выбор на основе индивидуаль­ных, а не коллективных достоинств кандидатов, отдавать свой голос тому или иному кандидату, не голосуя за остальных кан­дидатов той же партии. Поскольку все кандидаты на одну и ту же должность вписаны в один бюллетень, избиратели более не были вынуждены выбирать сугубо партийный список.

Именно введение австралийского бюллетеня способствовало появлению феномена раздельного голосования в Америке, при ко­тором избиратель может голосовать за кандидата республикан­ской партии на пост президента и за кандидата демократов на пост члена палаты представителей или сената и наоборот. К на­стоящему времени в США специальные машины, которые нача­ли вводить в 90-х годах, почти полностью вытеснили бумажные бюллетени. Избирательные машины, на панели которых список кандидатов расположен в том же порядке, что и в астралийском бюллетене, устанавливаются в специальных зашторенных поме­щениях, что обеспечивает тайну голосования. Избиратель, удо­стоверив свою личность, входит в это помещение и нажимает на соответствующий рычаг, указывающий на список кандидатов той или иной партии, либо на рычажки, указывающие на предпочитамых им кандидатов из той и другой партии.

Избирательные машины значительно упрощают технику го­лосования, облегчают и сокращают время на подсчет голосов, так что в момент закрытия избирательных участков они выдают ре­зультаты голосования.

Существуют различные формы и пути выдвижения кандида­тов. Например, в Великобритании любой претендент на выбор­ную должность формально вправе участвовать в выборах в ка­честве кандидата, предварительно подав в соответствующий орган от своего имени заявление, подписанное кроме него само­го еще несколькими избирателями. Но все же реально кандида­ты почти исключительно выдвигаются партиями. Премьер-ми­нистр назначает дату выборов за два месяца до самих выборов. Как правило, руководители всех партий знают о дате выборов задолго до официального заявления премьер-министра и соответ­ственно заранее готовятся к решающей пробе сил. Примерно та­кая же процедура существует в большинстве стран с парламент­ским режимом.

Несколько иная технология организации и проведения пре­зидентской избирательной кампании в Соединенных Штатах. Офи­циально она начинается в феврале года выборов с праймериз в шта­те Нью-Гэмпшир и завершается в первый вторник после первого понедельника в ноябре избранием президента и других выбор­ных должностей. При этом избирательная кампания проходит два этапа.

На первом этапе — этапе первичных выборов — борьба раз­ворачивается между претендентами на номинацию внутри пар­тий. Этот этап завершается общенациональными съездами пар­тий, которые, как правило, созываются в июле-августе года всеобщих выборов. В настоящее время съезды выдвигают и ут­верждают официальных кандидатов партий на посты президен­та и вице-президента страны, а также формулируют и принима­ют их предвыборные платформы. После съезда предвыборная кампания вступает в новую фазу (второй этап) и завершается из­бранием президента, вице-президента и других выборных долж­ностных лиц в первый понедельник после первого вторника в ноябре месяце.

Следует отметить также специфику процедуры избирания пре­зидента США, которая отличается от процедуры избрания выс­ших должностных лиц в других странах. Здесь избиратели фор­мально как бы прямо не участвуют в избрании претендента на пост президента. Дело в том, что партийные организации 50 шта­тов и федерального округа Колумбия предоставляют имена кан­дидатов соответствующему должностному лицу вместе со спис­ком так называемых выборщиков президента, которые в случае их избрания отдадут свои голоса кандидату партии.

Институт коллегии выборщиков и двухэтапное голосование были установлены отцами-основателями, что явилось результа­том компромисса между сторонниками большей автономии шта­тов и теми, кто выступал за большую централизацию государ­ства и всенародные прямые выборы. Избирательная система построена по принципу: один голос от одного избирателя, но на уровне штатов. При этом победу одерживает тот, кто получает наибольшее число голосов. Тем самым учитывается федеральный принцип государственно-политического устройства. Каждому выборщику предписывалось взвесить все за и против и проголо­совать за тех кандидатов на пост президента и вице-президента, которых он считает наиболее подходящими. Конституция не связывала выборщиков обязательством проголосовать за конкрет­ного кандидата. Но постепенно по мере развития партийной си­стемы соображения квалификации были оттеснены на второй план партийной приверженностью выборщиков. Установилось прави­ло, по которому избранные выборщики обязаны были голосовать за определенного кандидата. В конечном итоге они превратились в партийных агентов, обязанных морально и политически под­держивать кандидата своей партии.

Как правило, в большинстве стран предвыборная агитация прекращается за сутки до открытия избирательных участков. Это делается для того, чтобы предоставить избирателям время и воз­можность самостоятельно обдумать и всесторонне взвесить свой выбор. Срок полномочий выборных должностных лиц ограничи­вается определенным, строго фиксированным в конституции периодом, как правило, от 2 до 6 лет в зависимости от страны и должности. Считается, что определенные конституцией срок и порядок избрания должностных лиц достаточны для того, чтобы избранное лицо могло реализовать свою программу, обес­печить стабильность и преемственность политического руковод­ства. Учитывается и то, что этот срок не настолько велик, что­бы политик мог забыть о предстоящих выборах и не помнить о своей ответственности перед избирателями.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Основные типы избирательной системы
Результаты выборов, определяющие победителей и побежден­ных, во многом зависят от типа избирательной системы. Сущест­вуют два ее основных типа: мажоритарная и пропорциональная.

При мажоритарной системе от каждого избирательного ок­руга избирается один депутат. Победителем на выборах счита­ется кандидат, набравший наибольшее число голосов. Если по одному и тому же округу баллотируются не два, а несколько кан­дидатов, победу может одержать тот, кто набрал менее 50% го­лосов. Показательно, что не раз консервативная партия Велико­британии одерживала победу, получив лишь около 40% голосов избирателей, поскольку остальной электорат делился между лейбористской партией и либерал-социал-демократическим аль­янсом. Почти во всех англоязычных странах в соответствии с господствовавшей там мажоритарной системой депутаты в за­конодательные собрания избирались от округов — по одному от каждого. Чтобы одержать победу, партия должна завоевать в ок­руге большинство голосов. Меньшинство оказывается непредставленным в законодательном собрании.

При мажоритарной системе большинство, полученное побе­дившей стороной, может быть двух видов — абсолютное и отно­сительное. В первом случае победителем считается кандидат, за­воевавший 50% + 1 голос всех участвовавших в голосовании избирателей. В том случае, когда ни один из кандидатов не по­лучает требуемого числа голосов, назначается второй тур выбо­ров, в котором принимают участие два кандидата, завоевавшие наибольшее число голосов в первом туре. Во втором туре побе­дителем выходит уже кандидат, набравший относительное боль­шинство голосов, т.е., получавший больше голосов, чем все ос­тальные кандидаты каждый в отдельности.

Мажоритарная система утвердилась в Англии, США, Фран­ции, Японии.

Многие континентально-европейские страны практикуют пропорциональную систему, в соответствии с которой от каждо­го округа избирается несколько кандидатов, число которых рас­пределяется пропорционально количеству завоеванных партия­ми голосов. Здесь создаются достаточно крупные избирательные округа, чтобы включить, скажем, пять представителей и разде­лить их между партиями пропорционально завоеванным ими го­лосам. Если, например, одна партия получает около 40% всех голосов, она соответственно получает 40% из 5 мест, т.е. 2. Ес­ли три другие партии получают от 16 до 24% голосов каждая, им предоставляется по одному месту. Однако если бы такой большой дистрикт был бы расчленен на 5 маленьких дистриктов, имеющих по одному месту, все пять мест получила бы партия, завоевавшая 40% голосов всех избирателей, т.е. большинство (при условии, что если бы ее сила распределялась примерно равномер­но по первоначальному большому дистрикту). Другими словами, пропорциональная система представительства склонна предо­ставлять сравнительно мелким партиям место в законодательном собрании.

Перспектива завоевания своей доли участия во власти, хотя и малой, поощряет партии меньшинств и способствует сохране­нию многопартийной системы. В Америке, если кандидат не за­воевывает большинство, то он не получает ничего. Американская система выборщиков построена так, что кандидат получает или все, или ничего. В каждом штате кандидат, набравший 51% го­лосов избирателей, получает все 100% голосов выборщиков. Господство мажоритарной системы предполагает, что для полу­чения голосов выборщиков третьи партии должны завоевать не просто определенное количество голосов по всей стране, а геогра­фически концентрированную в каком-либо округе поддержку боль­шинства избирателей. А это означает, что если третья партия и одер­жит победу в том или ином округе, или даже штате, она все же останется местным явлением.

В ряде стран существует смешанная мажоритарно-пропорци­ональная система. Так, в ФРГ одна половина состава бундеста­га избирается на основ мажоритарной системы в один тур, а дру­гая — на основе пропорциональной системы. В Австралии палата представителей формируется по мажоритарной системе абсо­лютного большинства, а сенат — на системе пропорционально­го представительства. При этом отмечено, что мажоритарная си­стема в один тур способствует установлению двухпартийности, пропорциональная система, наоборот, многопартийности, а ма­жоритарная в два тура — объединению партий в коалиции.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Контрольные вопросы
1. Какова роль института всеобщих выборов?

2. В чем суть избирательного процесса?

3. Что понимается под избирательной кампанией?

4. Порядок проведения избирательных кампаний.

5. В чем состоят роль и функции избирательной системы?

6. Какие существуют типы избирательной системы?

7. Перечислите основные механизмы и процедуры избирательного процесса.
Глава 10 ДЕМОКРАТИЯ В НЕЗАПАДНОМ МИРЕ
С середины 70-х годов с развертыванием революционных движений в странах Южной Европы — Греции, Испании и Португалии — против гос­подствующих там диктаторских режимов возникла своего рода волна де­мократического движения, прокатившаяся как будто через всю планету, включая и черную Африку. В 80-х годах наметилась тенденция к отступлению авто­ритарных и диктаторских режимов в различных регионах земного шара. Период конца 80-х—начала 90-х годов, совпавший с окончанием холодной войны и биполярного миропорядка, ознаменовался дальнейшей экспансией де­мократической политической системы, демократических институтов, цен­ностей, установок и норм. Впечатляющие изменения произошли в странах Латинской Америки. Поистине гигантским прорывом в этом направлении стал крах советского блока и реализация антитолитарных революций в Восточной Европе и на пространстве бывшего Советского Союза.
Феномен экспансии демократии
Обращение бывших коммунистических стран к Западу убе­дило многих в том, что на смену тоталитарным и авторитарным режимам повсюду приходит демократия, расширение и консо­лидация демократии стали господствующей и долговременной тенден­цией мирового развития. Для обозначения вновь появившихся режимов даже был изобретен специальный термин: новые демо­кратии.

На африканском континенте буквально за несколько лет по­сле 1989 г. господствовавшие там авторитарные или однопартий­ные режимы вступили в полосу глубокого кризиса и, казалось, демократия добилась внушительных успехов. В течение 1991-1992 гг. во многих африканских странах (Бенине, Буркина-Фасо, Камеруне, Капо-Верде, Конго, Кот-д'Ивуаре, Джибути, Мадагаскаре, Мавритании, Намибии, Нигере, Замбии, Гамбии, Гвинее, Кении, Сенегале) были проведены выборы на многопар­тийной основе. Хотя, надо признать, что в ряде стран, например в Мадагаскаре, Анголе и Кении, законность и честность выбо­ров были поставлены под сомнение, а в некоторых странах гос­подствовавшие ранее партии сумели сохранить власть и полити­ческий контроль. На Филиппинах, Тайване, в Южной Корее, Па­кистане и Бангладеш на смену авторитарным режимам пришли демократически избранные органы власти. Аналогичные сдви­ги произошли в арабских странах — Йемене и Иордании, а так­же в Албании, Монголии и Непале. Подытоживая эти факты, ор­ганизация «Фридом Хаус», публикующая результаты ежегодного анализа состояния свободы в мире, зафиксировала, что если в 1972 г. в мире насчитывалось 42 свободные страны, то в 1991 г. их число возросло до 75.

В свете подобных фактов уже в 1989 г. появилась нашумев­шая в тот момент статья Ф.Фукуямы, который провозгласил окон­чательную победу западной либеральной демократии во всемир­ном масштабе и объявил о «конце истории».

Так ли это? Поиск ответа не этот вопрос поднимает массу кар­динальных проблем современного мирового развития, каждая из которых требует самостоятельного исследования. В их числе затронем лишь одну: сводятся ли процессы, происходящие в эко­номических, социальных, политических и иных структурах раз­личных регионов и стран современного мира, к вестернизации или механическому перенесению сюда западных институтов, ценностей и идеалов? Являются ли эти процессы показателем пол­ной и окончательной победы Запада и западной цивилизации над остальной ойкуменой и соответственно свидетельством «конца ис­тории»? Или же мы имеем дело с более глубинными и сложны­ми вещами, а не просто с победой одного «изма» над другими?

Из изложенного выше можно убедиться в том, что в центре дискуссий и споров по данной проблематике стоит вопрос об экс­пансии демократии и перспективах ее утверждения во всемир­ном масштабе. Именно на этой теме концентрируется внимание в предлагаемых ниже рассуждениях.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Соотношение рыночной экономики и демократии
В этом аспекте вновь и вновь возникает вопрос о совмести­мости друг с другом западных и восточных культур и традиций, об их способности идти навстречу друг другу, дополнять друг дру­га. При любом угле зрения в фокусе внимания оказывается во­прос о совместимости принципов либерализма, демократии и ры­ночных отношений с основополагающими ценностями, нормами и установками восточных народов и культур. Особую актуальность этой проблеме в наших глазах придает то, что одним из существенных факторов, препятствующих демократическому переустройству политической системы страны, является отсут­ствие инфраструктуры рыночной экономики.

Поэтому неудивительно, что, рассматривая рыночную эконо­мику как необходимое условие утверждения и институционализации демократии, у нас не без определенных оснований зачас­тую проводят прямую аналогию между ними. И действительно, демократическое государство является гарантом существования и эффективного функционирования рыночных отношений и сво­бодной конкуренции, самого капитализма как социально-эконо­мической системы. Освобождая людей от внеэкономических форм принуждения, ликвидируя всякого рода сословные и но­менклатурные привилегии, демократия создает наилучшие ус­ловия для реализации экономической свободы индивидуально­го члена общества. Заключая рынок в рамки закона и порядка, делая его объектом правового регулирования, демократия при­звана обеспечить легитимность свободно-рыночных отношений. В этом смысле свобода есть функция нормально работающих ин­ститутов собственности и законности.

Во второй половине 50—60-х годов ряд исследователей на ос­нове сравнительного изучения процессов социально-политичес­кого развития в разных странах пришли к выводу, что уровень индустриализации и модернизации, совокупного общественного продукта на душу населения, грамотности населения и т.д. не­разрывно связан с политической демократизацией. Суть этого те­зиса предельно четко сформулировал С.М.Липсет: «Чем больше нация преуспевает экономически, тем больше шансов для того, чтобы эта нация стала демократической». И действительно, эко­номический рост и повышение совокупного национального до­хода на душу населения способствуют расширению круга состо­ятельных лиц и особенно среднего класса, росту образовательного уровня, появлению новых центров власти и влияния, расшире­нию возможностей для экономического выбора, возникновению более сложных взаимоотношений между гражданами страны и т.д. Показательно, что к началу 70-х годов Испания являлась единственной из 19 индустриально развитых стран с рыночной экономикой, в которой господствовал авторитарный режим.

Однако в 60—70-х годах ряд стран Латинской Америки и Вос­точной Азии с авторитарными режимами добились внушитель­ных успехов в сфере экономики, но не претерпели каких-либо значительных сдвигов в сторону политической демократии. Бо­лее того, имело место возрождение авторитаризма в ряде стран третьего мира, особенно в Латинской Америке. Это, естествен­но, поколебало тезис С.Липсета. Так, Т.Л.Карл и Ф.Шмиттер обос­новывали мысль о том, что экономический рост и более справед­ливое распределение благ следует рассматривать не как предпосылку, а, наоборот, как результат демократических пре­образований в политической сфере. Ряд авторов отстаивали мне­ние, согласно которому экономический рост лучше обеспечива­ется авторитарной властью, нежели демократической.

Но положение дел в этом плане заметно изменилось с сере­дины 70-х годов, когда, как говорилось выше, обозначился сдвиг в сторону демократизации целой группы стран в различ­ных регионах земного шара. Анализ опыта этих стран убедительно показывает, что более или менее жизнеспособные демократиче­ские режимы утвердились именно в благополучных с социаль­но-экономической точки зрения странах.

При всех возможных здесь оговорках очевидно, что эффек­тивно функционирующая демократия так или иначе связана с бо­лее или менее высоким уровнем экономического развития, оп­ределяющим такие важные параметры жизненных стандартов, как уровень урбанизации, потребление энергии, процент ВНП, идущий на здравоохранение, образование и науку, отсутствие резких социальных контрастов. Все это, как показывает опыт XX века, зависит от степени развития рыночных отношений. При этом необходимо учесть, что взятые сами по себе свободно-рыночные отношения при определенных условиях могут со­здать препятствия для эффективной реализации принципов плюралистической демократии, к подрыву или, по крайней ме­ре, ослаблению демократических норм и правил игры. Об этом не следовало бы забывать нашим политикам и представителям гуманитарных и социальных наук, особенно тем, которые пола­гают, что установление рыночных отношений автоматически при­ведет к утверждению демократических принципов в политиче­ской сфере.

Весь мировой опыт XX столетия убедительно свидетельству­ет, что нередко капитализм, хотя, возможно, и деформирован­ный, вполне совмещался с подлинно тираническими формами прав­ления. Не секрет, что при нацистском режиме в Германии, фашистском — в Италии, франкистском — в Испании диктатор­ские политические машины были созданы на капиталистической в своей основе инфраструктуре, хотя она и была подчинена все­могущему государству.

Наиболее свежий пример такой амальгамы дает пиночетовский режим в Чили. Как известно, в сентябре 1973 г. генерал А.Пиночет пришел к власти на штыках мятежной армии, недо­вольной социальными преобразованиями социалиста С.Альенде, которые в определенной степени шли вразрез с интересами де­ловых кругов страны. Пиночет и возглавляемая им военная хунта в полном объеме (насколько это было возможно в чилий­ских условиях) восстановили привилегии имущих слоев населения. Более того, привлекли в качестве архитектора экономики стра­ны одного из решительных сторонников рыночных отношений и жестких форм монетаризма М.Фридмана. Пиночетовский режим — наиболее наглядный пример, свидетельствующий о том, что капитализм и рыночные отношения необходимые, но недо­статочные условия для утверждения политической демократии. А мало ли было и сейчас еще существует режимов, в которых авторитаризм в политике органически сочетается с рыночной эко­номикой?

Признание неудачи плановой экономики и предпочтение рынку и демократии не должны привести к забвению, что зна­чение этих категорий варьируется от страны к стране. Неудача реформ Горбачева и одновременный успех экономических пре­образований в ряде азиатских стран, особенно в Китае, воочию свидетельствуют о необоснованности тезиса, согласно которому утверждение рыночной экономики предполагает в качестве сво­его предварительного условия утверждение демократии. На пер­вый взгляд, парадокс состоит в том, что в последние годы наи­более успешным переход к рыночной экономике был при авторитарных режимах. Можно со всей ответственностью утверж­дать, что рыночная экономика в принципе совместима со всеми политическими режимами.

Иначе говоря, безоговорочно отождествляя понятия «ры­нок» и «демократия», забывают о том, что рынок и демократия не всегда и не обязательно идут рука об руку. Либерализм, в том числе и экономический с его апологией свободной конку­ренции, самым тесным образом связан с демократией. Но все же демократия не сводится к либерализму. Если либерализм, взя­тый сам по себе, базируется на идеях приоритета и самоценно­сти отдельно взятой личности, ее основополагающих правах и свободах, то демократия предполагает суверенитет или верхо­венство народа, политическое равенство всех граждан, приори­тет воли большинства. С определенной долей упрощения мож­но сказать, что либерализм отдает предпочтение свободе перед равенством, а демократия — равенству перед свободой. В послед­ние десятилетия XIX—XX вв. произошло органическое слияние этих двух начал — либерализм, равно как и другие течения об­щественно-политической мысли, интегрировал в себя идеи, прин­ципы и ценности демократии. Более того, в современных усло­виях либерализм в значительной мере пронизан социальным началом и его ни в коем случае нельзя отождествлять ни с классическим либерализмом, ни с сегодняшним экономическим либерализ­мом чикагской школы. Тем более нельзя отождествлять с эти­ми последними демократию. Так что же понимается под демо­кратией?
    продолжение
--PAGE_BREAK--Демократия как народовластие
Необходимо иметь в виду следующий весьма важный, но не всегда учитываемый момент. Как известно, термин «демократия» в дословном переводе с древнегреческого языка означает «наро­довластие», или «власть народа». В этом смысле важнейшим при­знаком демократии является признание народа каждой кон­кретной страны носителем верховной власти. Причем разные народы могут по-разному трактовать содержание и формы этого народо­властия. Имеются существенные разночтения в понимании де­мократии в античном мире и на современном Западе. Почему мы должны исключить разное ее понимание в разных культурах и у раз­ных народов в наши дни? Чтобы положительно ответить на этот вопрос достаточно взглянуть на политическую карту Западной Европы и Северной Америки, где базовые демократические цен­ности и принципы получили практическое воплощение в разно­образных политических режимах, соответствующих националь­но-культурным, историческим и иным традициям стран и народов региона. Почему же нельзя допустить, что народовластие у на­родов и стран других регионов, в том числе и России, может иметь иное содержание, иные параметры и конфигурацию, чем, ска­жем, у американцев, французов, англичан и др.?

Демократия продемонстрировала способность приспосабливать­ся к самым различным национально-культурным условиям. Но при этом особо хочется подчеркнуть, что привитие и институционализация демократических форм политической самоорга­низации общества на той или иной национальной почве отнюдь не может сводиться к механической трансплантации готовых форм, принципов и институтов западной демократии. Существуют нор­мы, ценности и институты, которые в силу своей исторической и политико-культурной специфики не могут быть воспроизведе­ны в чистом виде вне их первоначального контекста. В массиве национального сознания каждого народа имеются базисные, врожденные элементы, определяющие сам дух, менталитет, ха­рактер данного народа, и они не могут не накладывать родовую печать на его политическую систему. Перспективы модерниза­ции и демократизации в значительной степени зависят от состо­яния сознания народа, степени его готовности принять и реали­зовать основные принципы и нормы рынка и политической демократии. Иначе говоря, необходимо, чтобы каждый народ со­зрел для соответствующих форм и механизмов политической са­моорганизации. А это вещи, достигаемые в результате длитель­ного исторического опыта.

Напомню в этой связи, что формирование и институционализация рыночной экономики и особенно политической демокра­тии на самом Западе заняли несколько веков. Основными пово­ротными пунктами этого длительного процесса стали Английская буржуазная революция середины XVII в., так называемая слав­ная революция 1688 г., война за независимость США 1776—1783 гг… Великая французская революция конца XVIII в. и серия буржуазных революций середины XIX в. Если в США республиканский строй с либерально-демократическими инсти­тутами сформировался в конце XVIII в., то во Франции он окон­чательно сформировался только в конце XIX в. Что касается Ита­лии и Германии, то здесь демократия окончательно утвердилась только после второй мировой войны, а в трех южноевропей­ских странах — Греции, Португалии и Испании — с середины 70-х годов. В Восточной же Европе дорогу демократизации от­крыли антитоталитарные революции конца 80-х годов и развал Советского Союза в 1991 г.

Демократия может утвердиться и институционализировать-ся на конкретной национальной почве лишь в том случае, если общепринятые демократические ценности и нормы станут пове­денческими установками большинства населения. Но чтобы стать действительным демократом в собственном смысле слова, человек должен родиться, вырасти, социализироваться в соответ­ствующей социокультурной среде. Природа человека такова, что он не может не идентифицировать себя с определенной куль­турой, традицией, с чем-то таким, что вызывает в нем гордость за собственный язык, собственную символику. Западные образ­цы государственности базируются на гражданском обществе, в основе которого лежит принцип приватности и раздельности между разнообразными, зачастую конфликтующими частными интересами. Идея демократии в ее евроцентристском понимании зиждется на постулате, согласно которому индивид важнее груп­пы. Иное дело на Востоке. Если на Западе более актуален вопрос об индивидуальных правах и свободах, то в большинстве восточ­ных стран приоритет отдается групповым правам и интересам. Но правомерно ли на этом основании утверждать, что демокра­тический путь развития противопоказан этим странам?

Правильный ответ на этот вопрос предполагает поиски отве­тов на целый ряд других вопросов. Прежде всего важно опреде­лить, что мы конкретно понимаем под демократией и совмести­ма ли она с коллективистским, солидаристским, групповым и иным началами, ассоциируемыми с Востоком, а с определен­ными оговорками и с Россией.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Совместима ли демократия с незападными культурами?
Здесь следует подчеркнуть, что в принципе некорректно рас­сматривать восточные культуры как исключительно коллекти­вистские, а западные — как исключительно индивидуалист­ские, при этом ассоциируя первое начало исключительно с пассивностью и застоем, а второе — преимущественно со спо­собностью к развитию. Как представляется, коллективистское и ин­дивидуалистическое начала, взятые сами по себе, присутствуют во всех культурах, как в восточных, так и западных, но выра­жаются и проявляются они с разной интенсивностью. В этом смыс­ле можно говорить лишь о преобладании (а не о полной моноплии или об отсутствии) в том или ином регионе или стране того или иного начала.

Но дело не только и в этом. Если вникнуть в сущность цен­ностей, норм и установок демократии, то обнаружится, что в них в принципе отсутствует какое бы то ни было противопоставление коллективизма индивидуализму, солидаризма эгоизму, государ­ственного вмешательства рыночному началу. В этом контексте немаловажный интерес для нас представляет опыт Японии и неко­торых других стран Азиатско-Тихоокеанского региона.

По сей день не затихают дискуссии относительно того, насколь­ко укоренилась демократия в Японии и можно ли назвать институционализировавшуюся там политическую систему демократией в общепринятом смысле данного слова. Это во многом объясняется характерным для японской демократии националь­ным колоритом, который действительно отличает ее от западных моделей демократии. Более того, констатируя ее историческое сво­еобразие, специалисты говорят о существовании «демократии япон­ского типа», которая представляет собой некий гибрид, воз­можно, превосходящий оригинал, т.е. западную модель, по своей жизнестойкости и продуктивности.

Анализ сущностных характеристик национального сознания народов Японии и других стран АТР свидетельствует о том, что в самой базовой ткани их менталитета присутствуют те элемен­ты, которые при соответствующих условиях готовы к восприя­тию и воспроизводству ценностей и отношений рынка и полити­ческой демократии.

Остановимся на некоторых из них. Как показывают многие исследования, в отличие от иудео-христианской и исламской традиций, которые основываются на вере в единого трансцендент­ного бога, ценностные системы в японской и китайской тради­циях характеризуются преимущественной ориентацией на посюсторонние проблемы. К тому же как конфуцианству, так и буд­дизму чужд монотеизм, что делало их в сущности открытыми ве­роисповедными системами, хотя буддизму не чужда вера в транс­цендентную божественность.

Обращает на себя внимание тот факт, что японцы всегда про­являли большую гибкость и готовность принять иноземные новшества, если эти последние рассматривались как полезные для развития страны или усиления позиций правящего класса. Как писал Т.Ишида, уже в VI в. Япония заимствовала отдельные эле­менты из китайской, индийской (буддизм через Китай и Корею) и других культур. По мнению специалистов, превращение ино­странных заимствований в нечто по сути японское уже само по себе является японской традицией. В силу этой традиции различ­ные европейские «измы» были органически интегрированы в структуру японского менталитета. Это, по-видимому, облегча­лось прежде всего отмеченным выше отсутствием здесь идеи трансцендентного бога и монотеизма, что служило фактором, в определенной степени амортизирующим возможный конфликт с автохтонной японской культурой. Христианство с его единобо­жием создало определенные проблемы культурной совместимости с японской традицией. Показательно, что даже в наше время чис­ленность христиан в Японии составляет лишь 1% всех верующих.

В культурной матрице многих восточных народов несколь­ко начал, вступающих в диалог друг с другом. Характерно, что, например, в Китае один из минских императоров издал специ­альный эдикт, согласно которому Конфуций, Лао-цзы и Будда объявлялись покровителями Поднебесной. Показательно также то, что в Индии и Китае не было религиозных войн, наподобие тех, которые время от времени возникали в Европе. Поэтому не­возможно себе представить китайский, индийский или японский аналог инквизиции.

Что касается Японии, то для нее характерна особая форма куль­турного плюрализма, отличная от западных форм. Как писал про­фессор Осакского университета Я.Масакадзу, «западный плюра­лизм с его полной интеграцией различных влившихся в него элементов можно сравнивать с легированием металлов или хи­мическим соединением. В отличие от этого в Японии элементы хотя и вступали в тесную связь друг с другом, но сохраняли все же свою самобытность, как это имеет место в ткани из смешан­ной пряжи». В западном культурном плюрализме гомогенные еди­ницы или группы базируются на едином основании, например христианстве (хотя в этом последнем и выделяются различные направления). В Японии же, напротив, обнаруживается плюра­лизм гетерогенных единиц или групп, воззрения которых бази­руются на различных основаниях. Наряду с буддизмом и синто­измом здесь видную роль играет христианство. Причем их сосуществование не приводило к каким-либо формам противо­стояния. Сущность японского плюрализма выражается в сочета­нии и сосуществовании различных вкусов, форм ментальности, обычаев, стилей жизни в одной и той же личности. Показатель­но, например, что многие японцы отправляют обряды, связан­ные с рождением ребенка или бракосочетанием, по синтоистско­му ритуалу, хоронят покойников согласно буддийским обрядам, в их повседневной жизни преобладает конфуцианская мораль, в то время как во многих японских семьях пустила корни хри­стианская этика.

В целом в японский вариант человеческого фактора экономи­ческого развития вошли такие компоненты нравственного кредо конфуцианства, как человеколюбие (жэнь), чувства долга (и), уважение к старшим (сяо), преданность (чжун), соблюдение норм общественных, внутрисемейных и групповых отношений. Хрестоматийной истиной стало признание большинством специ­алистов в качестве важной особенности японской политической культуры приверженности японцев групповым, коллективистским и иерархическим нормам и ценностям.

В Японии синкретическое соединение морально-этического уче­ния Конфуция и важнейших элементов синтоизма и буддизма составляет основу того феномена, который принято называть «япон­ским духом». По мнению некоторых исследователей, привержен­ность этим принципам позволила превратить каждого японско­го работника в «самурая XX века», действующего точно и энергично в соответствии с поставленной целью. Именно этот принцип стал одним из факторов экономического взлета Японии. Синтез японского духа с западным техническим гением по фор­муле «японский дух — западная техника» вылился в «японское чудо», выдвинувшее Страну восходящего солнца на первые ро­ли в мировой экономике.

Симптоматично, что, учитывая эти и множество других осо­бенностей, ряд авторов называет японскую экономическую сис­тему «некапиталистической рыночной экономикой Японии». Один из важнейших принципов этой системы состоит в том, что все члены фирмы связаны между собой узами взаимных обяза­тельств в своего рода «семью». Как пишет профессор Техасско­го университета Дж.Элстон, «быть членом «семьи» — значит ру­ководствоваться принципом, согласно которому «семья» предполагает взаимную ответственность всех за благополучие каж­дого». Эта ответственность распространяется не только на рабо­чего, но и на менеджера, который как «старший брат» должен заботиться о своих подчиненных. Более того, здесь группа важ­нее, чем отдельно взятый индивид. Считая, что все члены «се­мьи» в неоплатном долгу перед ней, как сыновья перед матерью, японцы стремятся укреплять гармонию внутри группы, для че­го широко практикуют систему продвижения по служб.е и опла­ту труда по старшинству. ,

В японской политике на общенациональном уровне сильны процедуры и механизмы согласования интересов и принятия ре­шений, которые весьма напоминают корпоративистские. Это способствует усилению позиций тех сил, которые способны дей­ствовать скрыто, обходя выборные органы и представителей, ис­пользуя неофициальные закулисные обсуждения и согласования, что, в свою очередь, придает японской демократии определенные параметры корпоративной демократии. Более того, некоторые ис­следователи не без оснований говорят о существовании некоей «Джапан инкорпорейтед», основанной на необычной для запад­ных стран системе тесных связей между корпорациями и госу­дарственной бюрократией.

Как показывают многочисленные исследования, подобного ро­да национально-культурные особенности, послужившие в каче­стве несущих опор модернизации, характерны и для других стран и народов Востока — как АТР, так и других регионов. Так, по существующим данным, корейцам несвойственно мыслить се­бя вне тех социальных коллективов, к которым они принадле­жат. Они, как правило, соотносят свое поведение с интересами и целями «своего» коллектива. Например, семья, в которой от­ношения более или менее жестко регулируются нормами конфу­цианской этики, представляет собой важнейшую доминанту, определяющую поведение корейца в важнейших сферах жизни. Наряду с семьей в качестве регулятора поведения корейца важ­ную роль играют землячества, родственные, клановые, школь­ные, институтские и иные связи. Зачастую обнаруживается, что споры между различными группировками в Южной Корее осно­вываются на противоречиях между различными регионами стра­ны, в частности разногласиях между элитарными группировка­ми столицы и провинций.

Очевидно, что важной особенностью политической культуры этих стран является приверженность групповым, коллективист­ским и иерархическим нормам и ценностям. В отличие от запад­ной модели демократии с ее ударением на защите индивидуума от давления общества и государства, японская модель делает ак­цент «на самоограничении личности», стремлении контролиро­вать ее порывы, встраивать их в систему общественных и госу­дарственных интересов.

Все это имеет мало общего с индивидуалистическими ценно­стями, установками и ориентациями, которые, как правило, ас­социируются с западной демократией. В целом в Японии и не­которых других странах АТР достигнут своеобразный синтез традиции и современности. Модернизация осуществлена при сохранении важнейших традиционных начал в социокультурной и политико-культурной сферах. В частности, сохраняется важ­ное значение таких ценностей как иерархия, долг, обязанность, консенсус, приверженность группе, подчинение интересов лич­ности интересам группы, приверженность принципам корпора­тивизма, коммунитаризма в отношениях между фирмой и наем­ными работниками. При решении конфликтов часто используются неформальные механизмы принятия решений в духе патернализма, сохраняются половозрастная дифференци­ация и неравенство в социальной и профессиональной иерархии.

Все сказанное позволяет сделать вывод о неправомерности отож­дествления демократии преимущественно или даже исключитель­но с индивидуальной свободой. Тем более не правомерны пост­роенные на этом постулате позиции тех авторов, которые, по сути дела, говорят о вестернизации восточных обществ путем меха­нической трансплантации сюда западных ценностей, норм, ус­тановок, прежде всего индивидуализма, рационализма и свобод­ной конкуренции.

В данной связи представляет интерес следующий факт. В 60-х годах был популярен тезис, согласно которому конфунцианская этика была объявлена главной помехой модернизации и эконо­мического развития стран Восточной Азии. В 80-х годах имен­но ее стали рассматривать в качестве чуть ли не главного фак­тора бурного экономического взлета новых индустриальных стран этого региона. Точно так же в наши дни стереотипным ос­тается утверждение, что исламская культурная традиция со­ставляет главное препятствие на пути установления демократи­ческих режимов в мусульманских странах. И это несмотря на позитивный пример Турции, Египта, Марокко, Малайзии. Здесь нельзя не отметить тот факт, что в исламе наряду со страхом пе­ред фитной — подрывом единства и подчеркиванием роли ум-мы — общины, важное место занимает постулат о бидаате — об­новлении. Но в каком смысле трактовать это обновление» — дело самого трактующего.

Культуры и цивилизации, продемонстрировавшие свою при­годность к истории, в самих себе черпают жизненные силы; в борьбе за самоидентичность и выживание любая культура или цивилизация конкурирует с другими — как с параллельными, так и с теми, которым они приходят на смену. Внутри нее так­же происходит острая конкуренция между различными компо­нентами, ценностями, нормами и т.д.

Необходимо, чтобы в самой базовой ткани общества и его менталитета присутствовали те элементы, которые готовы к вос­приятию и воспроизводству ценностей, норм, установок демокра­тии и рынка. Как показал опыт Японии и новых индустриальных стран, такие ценности, нормы и установки не обязательно пред­полагают идеи и принципы индивидуализма и личной свободы в су­губо западном их понимании. Модернизация в этих странах на­чиналась и осуществлялась не в условиях минимизации роли государства, как это было (во всяком случае в теории) на Западе, а в условиях авторитарного режима или сохранения его элемен­тов. Обнаружилось, что в ряде случаев не слабое государство (или государство — «ночной сторож»), а именно сильное централизо­ванное государство является важнейшим эффективным фактором экономической модернизации. Государство действовало в качест­ве катализатора и направляющей силы необратимых процессов ут­верждения рыночных ценностей и отношений в экономике.

С точки зрения экономической эффективности преимущест­во рынка и экономического либерализма общепризнано. Но са­ми по себе они не могут справиться с конкретными специфиче­скими социальными, демографическими, экономическими и иными проблемами, стоящими перед развивающимся миром. Экономический либерализм и рыночный механизм в качестве уни­версальных средств обнаруживают существенный изъян, когда речь идет о стимулировании экономики стран этого региона. Обос­нованность этого тезиса подтверждается опытом так называемых новых индустриальных стран, где государственное вмешатель­ство сыграло немаловажную роль в экономическом восхождении. Их успех во многом определился тем, что был найден необходимый баланс между рынком и государственным вмешательством. Мно­гие новые индустриальные страны добились экономического прогресса в значительной мере благодаря протекционистской политике государства. Я.Накасонэ и его соавторы не без основа­ний отмечали, что «если бы Япония, например, не предприняла протекционистских мер, то американские компьютерные про­мышленники правили бы миром, не допуская фирмы других стран на монополизированный рынок».

Для правильного понимания сущности демократии необходи­мо отказаться от характерного для нашей публицистики, да и трудов определенной части ученых, отождествления демо­кратии с либерализмом вообще и экономическим либерализмом в частности. Верно, что демократия невозможна без либерализ­ма. Его заслуга состоит в том, что он внес первоначальный глав­ный вклад в формулирование и реализацию основных идей, ценностей и институтов современной западной политической системы, отождествляемой с демократией: права и свободы че­ловека и гражданина, разделение властей, подчинение государ­ственной власти праву, парламентаризм и др. Если бы демокра­тия не основывалась на этих последних, то она не была бы демократией в собственном смысле слова. В этом контексте ли­берализм представляет собой необходимое условие демократии. Поэтому и говорят о «либеральной демократии», противопостав­ляя ее различным формам псевдодемократии — социалистиче­ской, народной, тоталитарной и т.д.

Однако вместе с тем нельзя забывать, что демократия не сводится исключительно к либерализму. Она не есть результат реализации принципов, установок ценностей какого-либо одно­го «изма», в том числе и либерализма, каким бы важным этот «изм» ни был. В противном случае это была бы опять же не демо­кратия, т.е. не власть народа или во всяком случае не большинст­ва его, а лишь части, придерживающейся либеральных принци­пов. Жизнеспособность и эффективность либеральной демократии в решающей степени обусловливались тем, что, интегрируя в се­бя почти все жизнеспособные и показавшие свою эффектив­ность идеи, нормы, принципы, она была открыта во всех направ­лениях — вправо, влево, в центр, в прошлое и настоящее. С этой точки зрения важный собственный вклад в формирование теории и политической системы демократии внесли и другие «измы»: консерватизм, социал-демократизм, марксизм и др. В данном кон­тексте, возможно, правомерно говорить об индивидуальных пра­вах против прав коллектива или группы, индивидуализма про­тив солидаризма применительно к каждому из этих «измов», но не к демократии в целом.

Проблема, как представляется, состоит не в том, соответст­вуют ли положения того или иного «изма», в том числе и либе­рализма, принципам того или иного типа политического устрой­ства, а в том, соответствуют ли эти положения основополагающим постулатам и критериям демократии. Поскольку народ есть не некая арифметическая сумма всего множества отдельно взя­тых, атомистически понимаемых индивидов, а органическая совокупность множества социокультурных, этнических, кон­фессиональных, соседских и иных общностей, то без них демо­кратию как власть большинства народа невозможно представить. Это совершенно очевидно, если учесть, что подавляющее боль­шинство людей, как бы они не отрекались от этого, идентифи­цируют себя с определенной группой, коллективом, сообществом.

Одной из базовых установок либерализма является призна­ние верховенства свободы личности над всеми остальными цен­ностями, свободы личности в качестве наиболее значимой мораль­ной и политической ценности. Но при этом в работах большинства авторов практически без ответа остаются вопросы, касающиеся сущности свободы и условий ее обеспечения. Очевидно, что в рамках правового государства свобода без законопослушания и без ответственности отдельного человека за свои действия под­падает под понятие не свободы, а правонарушения. Золотое пра­вило правового государства: «моя свобода кончается там, где на­чинается свобода другого человека». При таком понимании группа не всегда и не обязательно может служить фактором, пре­пятствующим реализации личных прав и свобод человека.

В рамках концепции прав человека представляются весьма трудными постановка и решение специфических проблем наци­онального самоопределения или обеспечения прав тех или иных национальных меньшинств или так называемых нетитульных на­родов, проблем их автономии или равного представительства в ор­ганах власти. Группа, коллектив, этнос, государство могут иг­рать и играют незаменимую роль при создании условий для реализации прав и свобод отдельного человека. Более того, не­которые другие организационные формы социальной и экономи­ческой власти могут оказаться в значительно большей степени губительны для свободы личности, нежели группа, коллектив, государство. Что касается нерегулируемых социальных отно­шений, то они могут обернуться для свободы большей катастро­фой, чем даже самая тираническая власть.

На микроуровне в общинных, коммунитарных, традиционалистских структурах, по сути дела, действует внутренняя демо­кратия, в них существуют довольно эффективные коллекти­вистские формы и методы принятия решений. К тому же склонность подчинять личные интересы интересам коллектива может благоприятствовать достижению консенсуса, служить своеобразным гарантом законопослушания граждан. При таком понимании гетерогенность общества, выражающаяся в сущест­вовании множества этнических, конфессиональных, родовых, клиентелистских и иных группировок, общностей и связей, не обя­зательно может стать фактором, препятствующим принятию и утверждению демократических принципов. Их особенности вполне могут быть интегрированы в систему политических ценнос­тей, ориентации и норм, единую модель политической культуры, имеющей, естественно, свои особые субкультуры. В этой свя­зи интересной представляется позиция тех авторов, по мнению которых «Япония — это открытое общество весьма закрытых групп». Иначе говоря, политическая макроструктура в виде парламент­ской демократии, конституционализма, правового государства, многопартийности и других атрибутов классической демократии создана при сохранении групповых, коллективистских, солидаристских начал.
    продолжение
--PAGE_BREAK--О выживаемости и управляемости демократии в незападном мире
Изложенное со всей очевидностью показывает, что западные образцы государственности по-настоящему, так сказать, в пер­возданном евроцентристском варианте не могут институционализироваться в странах, где господствуют так называемые орга­нические социокультурные, политико-культурные, религиозные и другие традиции и формы менгальности. В то же время эти по­следние не могут служить непреодолимым препятствием на пу­ти экономической и политической модернизации Востока, утверж­дения здесь институтов, ценностей и норм рынка и политической демократии. Поэтому в свете происходящих там процессов мож­но утверждать, что Восток не просто пассивный объект вестер-низации/модернизации, а активный субъект экономических, социокультурных и политических процессов всемирного масшта­ба. И было бы явным упрощением и преувеличением говорить о замене характерологических установок японской или южноко­рейской социокультурной общности характерологическими ус­тановками евроценгристской техногенной цивилизации. Имен­но сохранение (в той или иной модифицированной форме) традиционных ценностей и ориентации позволило Японии, Юж­ной Корее и другим странам АТР освоить достижения техноген­ной цивилизации, модернизироваться экономически, сохранив многие черты своей традиционной культуры, идти не просто по пути вестернизации, а модернизироваться, сохраняя свою иден­тичность.

И нет никаких данных, говорящих о том, что множество дру­гих незападных стран и народов не могут пойти и не пойдут при­мерно по такому же пути. Но вместе с тем при оценке перспек­тивы демократии нельзя не учитывать следующее обстоятельство.

По справедливому замечанию бразильского политолога Ф.Веффорта, «новые демократии» представляют собой смешанные ре­жимы, хотя смещение или совмещение институтов и норм впол­не обычное явление, поскольку многие режимы, в том числе и традиционно демократические, носят смешанный характер. Так, некоторые современные представительные демократии включа­ют элементы прямой демократии и корпоративизма, представ­ляя собой некий институциональный гибрид. «Новые демокра­тии» же — это в сущности особые разновидности гибридизации, основанные на сочетании в переходный период демократических институтов, норм и ценностей с элементами авторитаризма. Но при всех возможных здесь оговорках нельзя не согласиться с тем же Веффортом, который считает, что «гибридные режимы можно считать победой демократии в сравнении с той тоталитар­ной диктатурой, которую они сменили».

Все это в свою очередь дает основание для вывода, что про­цесс демократизации в странах третьего мира нельзя восприни­мать как сам собой разумеющийся и однозначно обреченный на успех. Переходный характер «новых демократий» обусловлива­ет их нестабильность, порождающую непредвиденные обстоятель­ства и непредсказуемые результаты. Парадоксом «новых демо­кратий» является то, что демократические преобразования осуществляются под руководством лиц, не являющихся, по выра­жению Ф.Веффорта, демократами «по рождению». Подавляющее большинство тех, кто возглавил преобразования переходного периода, были «инсайдерами» в прежних режимах и обращены в демократическую веру самим переходным периодом. Это — Р.Альфонсин и К.Менем в Аргентине, П.Эйлвин и Р.Лагос в Чили, Х.Сарней и Ф.Комор в Бразилии, Б.Ельцин и В.Черномырдин в Рос­сии и др.

Поэтому очевидно, что многие из «новых демократий» не за­страхованы от опасности того, что первоначальные восторги по поводу обретенной свободы могут обернуться разочарованием и неприятием демократии широкими слоями населения. Нема­ловажен с данной точки зрения вопрос о выживаемости и управ­ляемости демократии, ее способности укорениться в том или ином обществе. По-видимому, правы те исследователи, которые пре­дупреждают о возможности возникновения в переходные пери­оды тупиковых ситуаций и опасности возврата к прошлому. Так, например, в Турции, после проведения первых свободных выборов в 1946 г. демократический процесс три раза (в 1960-1961, 1970-1973 и 1980-1983 гг.) был прерван перио­дами правления авторитарных режимов. Что касается большин­ства латиноамериканских стран, то для них такое положение ста­ло почти правилом.

Целый ряд стран и народов продемонстрировали свою него­товность к принятию демократии и ее ценностей во всех их формах и проявлениях. Об этом свидетельствует опыт некоторых стран третьего мира, где механическое заимствование западных образцов государственности оборачивалось неудачей и приво­дило к непредсказуемым негативным последствиям. Зримым проявлением негативных последствий попыток ускоренной мо­дернизации на западный лад является дуга нестабильности, протягивающаяся на огромные пространства мусульманского мира от Инда до Средиземноморья и стран Магриба. Объясняет­ся это прежде всего тем, что заимствование и насаждение эле­ментарных административных и управленческих механизмов проводилось без их органической интегрирации в национальные традиционные структуры. Первый такой опыт, который проводил­ся в Иране, где шахский режим под патронажем Соединенных Штатов пытался постепенно пересадить на иранскую почву за­падные политические институты и экономические отношения, про­валился.

Очевидно, что на поставленный в начале этой статьи вопрос о том, двигается ли весь мир в сторону демократии, ответ будет неодно­значным: «да», если речь идет об определенной группе стран, каж­дая из которых исходит из собственного понимания демократии, но с учетом западного опыта; «нет», если имеется в виду однознач­ная вестернизация или модернизация на западный лад всех неза­падных стран и народов. Крах и поражение чего-либо одного не всегда приводит к победе и утверждению чего-либо другого.

Вопреки наивным ожиданиям, возникшим после окончания холодной войны, крах тоталитарных и авторитарных режимов не всегда приводил к утверждению демократии. Целый ряд стран — Эфиопия, Сомали, Таджикистан, Грузия и др.— очутились в пучине глубочайшего кризиса, хаоса и дезинтеграции. Многие страны стали ареной реполитизации и ренационализации этни­ческих групп, что сопровождается оспариванием существовавших до того государственных границ. Начало 90-х годов ознаменова­лось резким изменением ситуации после почти двадцатилетне­го периода прогресса демократии в Латинской Америке: пала хруп­кая демократия в Гаити в результате военного переворота и смещения законно избранного президента Аристида; демо­кратия в Венесуэле, считавшаяся традиционной и крепкой, в ре­зультате двух попыток государственного переворота в феврале и но­ябре 1992 г. оказалась в кризисе; в том же году нечто вроде переворота совершил президент Перу Фудзимора; в результате острой внутриполитической борьбы со своих постов были смеще­ны президенты Бразилии и Венесуэлы.

Не лучше обстоит дело в исламском мире. Об этом свидетель­ствует развитие событий в Алжире, где были объявлены не име­ющими силы результаты всеобщих выборов и введено чрезвычай­ное положение. В итоге активизировалась деятельность исламских фундаменталистов и резко дестабилизировалась обстановка в стране. Из-за роста фундаментализма к репрессивным мерам вынуждены были прибегнуть власти Туниса и Египта. В Афри­ке весьма хрупкие демократии, установленные в 1991—1992 гг. не выдержали груза экономических и политических неурядиц. В то же время во многих африканских странах вопросы, связан­ные с переходом к демократии, отходят на второй план под давлением более радикальных вопросов, связанных с искусствен­ным характером государственных границ и трудностями совме­стного существования различных этнических групп. Взрывы насилия в Сомали, Эфиопии, Анголе, Руанде, Либерии и т.д. сви­детельствуют о том, с какими острыми проблемами сталкивают­ся африканские народы.

При оценке перспектив демократий нельзя забывать тот не­маловажный факт, что бедность и социально-экономическое от­ставание стран Африки и Латинской Америки определяются комплексом факторов социокультурного и политико-культур­ного характера, в том числе неспособностью их населения вос­принимать перемены, идущие извне, конкурировать или играть по правилам, диктуемым мировым сообществом. Демократия и ры­нок дают шанс, но не готовые рецепты решения стоящих перед той или иной страной проблем и не гарантии такого решения.

При оценке перспектив демократий в ряде регионов нельзя забывать то, что в некоторых странах Африки и Латинской Америки сравнительно легкой победе так называемых демокра­тических оппозиций над авторитарными или однопартийными режимами способствовало изменение внешних условий. С исчез­новением социалистического лагеря и распадом Советского Со­юза левые авторитарные режимы лишились мощной материаль­ной, идеологической и моральной поддержки. Это в свою очередь освободило Запад от необходимости однозначной поддержки правых авторитарных режимов, которые раньше использова­лись в качестве заслона на пути проникновения советского вли­яния. Более того, можно сказать, что некоторые страны встали на путь перехода к демократии, по сути дела, под давлением запад­ных стран-доноров экономической помощи. Сразу после оконча­ния холодной войны правительства этих стран начали открыто обусловливать предоставление помощи принятием развивающи­мися странами демократических политических режимов и нео­либеральной политики экономического развития.

К тому же с исчезновением Советского Союза исчез и альтер­нативный источник получения помощи. Нужно учитывать и то, что в глазах политиков развивающихся стран развал Советско­го Союза стал отождествляться с поражением самой системы социализма, а Запад выглядел победителем в холодной войне.

Важно также отказаться от соблазна оценивать демократию в развивающихся странах по западным меркам. Даже в тех из этих стран, где более или менее устойчивые демократические ре­жимы формировались одновременно с завоеванием независимо­сти (Индия, Малайзия, Шри-Ланка и др.), демократические структуры обладают большой спецификой по сравнению с клас­сическими евроамериканскими образцами. Для них характерны политическкая нестабильность, этнический и профессиональ­ный корпоративизм, высокая степень персонализации в полити­ке, установки на авторитаризм и клиентелизм, значительная роль традиционных ценностей в политической культуре. Нужно учесть и то, что во многих этих странах демократические режи­мы, как правило, основываются на доминантной партии, кото­рая неизменно находится у власти, постоянно обеспечивая себе превосходство на выборах.

Все это свидетельствует, во-первых, о том, что для большин­ства развитых стран и стран, обладающих потенциальными воз­можностями для вхождения в их число, рыночная экономика и по­литическая демократия являются или становятся главной формой самоорганизации общества. Но это отнюдь не есть признак ка­кой-то унификации или упрощения жизнеустройства в масшта­бах континентов, регионов или всего земного шара. Дело в том, каждая страна, каждый народ выбирает и реализует собствен­ный национальный тип демократии, учитывающий собствен­ные национально-исторические традиции, обычаи, политико-культурные корни и т.д.

Какова бы ни была судьба процесса демократизации, оказы­вается, что несравнимо легче импортировать институциональные формы либеральной демократии, чем импортировать культурные и эпистомологические значения либерализма и демократии. По-видимому, ряд стран, в том числе обладающих большим весом и влиянием на международной арене, во всяком случае в обозри­мой перспективе сохранят полудемократические или даже откро­венно авторитарные формы политического устройства. Этот мо­мент нельзя не учитывать, если иметь в виду перспективу ужесточения правовых и репрессивных мер перед лицом роста терроризма, наркобизнеса, других форм преступности. Поэтому интернационализация и глобализация важнейших сфер общест­венной жизни, при всех возможных здесь оговорках, не может означать политическую унификацию в масштабах всего мирово­го сообщества на основе рыночной экономики и политической де­мократии.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Контрольные вопросы
1. Что вы понимаете под экспансией демократии?

2. Как соотносится демократия с капитализмом и рыночной эконо­микой?

3. Дайте характеристику демократии как форме народовластия.

4. Существуют ли в незапядных культурах элементы, совместимые с демократией?

5. Можно ли считать распространение демократии на Востоке про­стым перенесением западных институтов в чистом виде?

6. Каковы, на ваш взгляд, перспективы выживаемости демократии в незападном мире?
Глава 11 ПОЛИТИЧЕСКИЕ СИСТЕМЫ ДИКТАТОРСКОГО ТИПА
Суть политической системы диктаторского типа выражается уже са­мим термином «диктатура», который происходит от латинского слова«dictatur», означающего «неограниченная власть». Под ней понимается фор­ма правления, при которой власть сконцентрирована в руках одного человека, группы лиц, клики или партии, монополизирующих ее, и отсут­ствует всякий контроль со стороны управляемых. Диктатура — это монократия, которая в важнейших аспектах политической самоорганизации общества является антиподом демократии. Диктаторские режимы при всех существующих между ними различиях едины в неприятии конститу­ционных и плюралистических принципов демократии. Не допуская или существенно ограничивая оппозицию, они отвергают честные выборы, основанные на принципе конкуренции различных политических сил, либо заменяют их выборами плебисцитарного характера с одним безальтерна­тивным кандидатом, где результаты заранее известны. Для них характер­но отсутствие гарантий политических свобод, разделения властей, ре­альных правовых начал.
Типологизация диктаторские систем
Диктатура, равно как и демократия, воплощается в жизнь в раз­личных формах, ее можно обнаружить во всех цивилизациях и ис­торических эпохах. Уже в древнейшие периоды истории как на Востоке, так и на Западе существовало множество форм тирании, деспотии, олигархии, которые являлись различными формами диктатуры.

В наши дни политические системы диктаторского типа суще­ствуют в двух формах: авторитаризма и тоталитаризма. Под по­следним, как правило, подразумеваются те политические ре­жимы, которые существовали до конца Второй мировой войны в гитлеровской Германии и Италии, а также вплоть до послед­него времени в СССР и странах Восточной Европы, Китае и ря­де других стран третьего мира. Что касается авторитарных ре­жимов, то диапазон их распространения весьма широк, а число их в настоящее время, особенно в третьем мире, весьма велико.

Обладая важнейшими характеристиками диктатуры, авторитаризм и тоталитаризм в ряде аспектов существенно отличают­ся друг от друга. Так, для тоталитаризма, как будет показано ни­же, характерны полное слияние в единое целое общества и го­сударства; общества, государства и партии; их вместе и единой идеологии; экономики, политики и идеологии и т.д.

Авторитаризму также присущи доминирование государства над обществом; примат исполнительной власти над законодатель­ной и судебной ветвями. Но здесь такое доминирование не при­обретает ту жесткость и всеохватность, которые характерны для тоталитаризма. Авторитаризм использует слабость и неразвитость гражданского общества, но в отличие от тоталитаризма не унич­тожает его. Экономика сохраняет значительную степень самосто­ятельности. Сохраняется плюрализм социальных сил. Автори­таризм может уживаться и сочетаться как с государственной, так и с рыночной экономикой. Допускается разграничение между свет­ской и религиозной, личной и публичной сферами жизни. В ряде случаев формально функционируют парламент и политические партии, но их деятельность ограничена. Допускается «дозированное инакомыслие». Сохраняются классовые, сословные, клановые, племенные различия. Если средоточием власти при тоталитариз­ме является партия, поглощающая государство, то в авторита-ризме таким средоточием является государство. Поэтому пере­ход от авторитаризма к демократии нередко означает смену политического режима без радикального переустройства эконо­мического строя. Переход же от тоталитаризма на рельсы демо­кратизации предполагает коренное изменение всей общественной системы.

Существует множество типов авторитарных режимов. В ос­новном эти режимы распространены в развивающихся странах Азии, Африки и Латинской Америке и реже в капиталистичес­ких странах (Испания, Португалия, Греция до антидиктаторских революций середины 70-х годов), но отстающих в своем разви­тии от главных индустриальных стран. Здесь, как правило, вы­деляют традиционные авторитарные режимы олигархического ти­па и гегемонистский авторитаризм новой олигархии. В первом случае власть сосредоточена в руках нескольких богатейших семейств, которые контролируют экономическую и политичес­кую жизнь страны. Смена лидеров обычно происходит в резуль­тате переворотов, закулисных договоренностей или манипуляций с выборами. Такие режимы характерны прежде всего для Латин­ской Америки, где господствующая олигархия тесно связана с католической церковью и военной верхушкой. Авторитаризм новой олигархии вырастает в результате выдвижения на господ­ствующие позиции национальной компрадорской буржуазии, которая устанавливает тесные связи с военными. Типичными при­мерами этого типа являются режимы Камеруна, Туниса. Алжи­ра и др. В развивающихся странах большое распространение получил режим военной диктатуры, который, как правило, за­хватывает власть путем военных переворотов. В большинстве слу­чаев армия служит главной опорой государства. Этот тип пред­ставлен военной диктатурой А.Пиночета в Чили, установленной в сентябре 1971 г., и режимом «черных полковников» в Греции в середине 60-х годов, существовавшим до 70-х годов.

В современном мире существуют также режимы, которые яв­ляются монархическими по форме, но авторитарными по содер­жанию. Они основаны на принципе наследования власти. Но в от­личие от европейских монархий, которые, по сути дела, превратились в демократические парламентские режимы, восточ­ные монархии в большинстве своем придерживаются основных принципов авторитаризма. Различаются монархии теократиче­ские, такие как Саудовская Аравия, где король является одно­временно светским и религиозным главой государства, и светские монархии типа хашимитского королевства Иордания, где фор­мально глава государства не ведает вопросами веры.

В авторитаризме можно отличать также режимы с большей или меньшей жесткостью или «либеральностью» в организа­ции властной вертикали. Например, военно-политическая дик­татура А.Пиночета в Чили отличалась от авторитарного режи­ма Чон ду Хвана в Южной Корее более откровенной опорой на репрессивный аппарат, большей интенсивностью террора и по­давления и др.

Следует отметить также то, что во многих странах развива­ющегося мира политическая организация не достигла системной целостности и поэтому не имеет четко выраженной дифференци­ации между различными режимами. Преобладают смешанные или промежуточные режимы, вроде тех, которые В.Г.Хорос и М.А.Чешков называют демократическим авторитаризмом или авторитарной демократией.

В данном случае речь идет прежде всего о так называемом «ав­торитаризме развития» в странах Азии, Африки и Латинской Аме­рики, где процесс разграничения гражданского общества и под­системы политического отнюдь нельзя считать завершенным. Политическая модернизация с уклоном на профессионализа­цию. демократизацию, разделение властей и т.д. идет очень медленно и с большими трудностями. Здесь «авторитаризм раз­вития», который проявляется как закономерное национальное и региональное явление, постепенно эволюционирует в сторону демократии. Для него характерны тенденция к диктатуре и ис­пользование силовых методов и другие особенности политичес­кого авторитаризма. Вместе с тем, как отмечают В.Г.Хорос и М.А.Чешков, «он поддерживает институт частной собст­венности, опирается на определенные слои, нуждается в их под­держке и поэтому в известной степени готов их «выслушивать»». Таким образом, «авторитаризм развития» совместим с элемен­тами либерализма: политическими партиями, правовыми норма­ми и даже относительно «вольной прессой». В то же время «эко­номическая политика, ориентированная на развитие, создает предпосылки для расширения этих тенденций: развиваются ры­ночные отношения, предпринимательские структуры, элемен­ты гражданского общества и др.». Иначе говоря, «авторитаризм развития» содержит в себе потенции демократии, которые полу­чают все более заметный импульс по мере экономической модер­низации.

Выделяются также некие гибридные режимы, в которых ор­ганически сочетаются элементы как тоталитаризма, так и авто­ритаризма. К ним, как правило, относят франкистский режим в Ис­пании и салазаровский в Португалии, просуществовавшие с 30-х годов до демократических революций середины 70-х годов.

Португальский режим, хотя не принимал парламентаризма, но тем не менее претендовал на обеспечение независимости раз­личных групп общества, их представительство иными, нежели парламенскими, методами. Провозглашалось, что, не допуская соперничества партий за власть, правительство вместе с тем действует в рамках закона, нравственности и религии. Более то­го, этот режим стремился (во всяком случае на словах) избежать отождествления общества с государством. Здесь отсутствовала го­сударственная партия. Признавались различия на уровне се­мей, профессиональных групп, регионов и т.д. Единство обеспе­чивалось сильным, но не безграничным в своих прерогативах государством.

Франкистский режим занимает промежуточное положение меж­ду португальским и чисто фашистским режимом в Германии и Ита­лии. Подобно первому он опирался на традиционалистскую фи­лософию и поддержку церкви. В то же время ему присущи некоторые элементы фашизма, такие, например, как фалангистское движение, сходное с фашистским движением в Италии. Помимо фаланги режим Франко подчинил себе такие организа­ционные группы, как церковь, армию, профсоюзы. Но ни одна из них не рассматривалась в качестве исключительной опоры го­сударства. Поэтому М.Дюверже совершенно справедливо назы­вал португальский и испанский режимы псевдофашистскими.

Все это убедительно свидетельствует о том, что в XX в. важ­нейшие признаки политической системы диктаторского типа проявились в чисто тоталитарных режимах. Учитывая это, ни­же анализируются важнейшие компоненты и сущностные харак­теристики политической системы тоталитаризма.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Тоталитарные режимы
Термин «тоталитаризм» происходит от позднелатинского слова«totalitas», означающего «цельность», «полнота». Он воз­ник и получил распространение в 20—30-е годы и использовал­ся для обозначения политических систем в фашистской Италии, нацистской Германии и большевистском СССР. Одним из первых этот термин использовал итальянский автор левой ориентации Дж.Амендола, который в своей речи 20 марта 1924 г. заявил, что фашизм, как и коммунизм, представляет собой «тоталитарную реакцию на либерализм и демократию». А в либеральном жур­нале «Ринашита либерале» от 5 января 1925 г. выборы, состо­явшиеся в Италии в апреле 1924 г., были охарактеризованы как «totalitare e liberticide» (тоталитарные и губительные для свобо­ды). Чуть позже в том же году официальный фашистский тео­ретик Дж.Джентиле говорил о фашизме как о «тотальной кон­цепции жизни». Часто использовал этот термин Б.Муссолини, который называл свой режим не иначе как«lo stato totalitario» (тоталитарное государство). Что касается А.Гитлера и его при­спешников, то они, во всяком случае первоначально, при харак­теристике своего режима предпочитали использовать термин «авторитарный».

Тем не менее в «Энциклопедии социальных наук» (1933) этого термина нет. Дополнительный том «Оксфордского слова­ря английского языка» (1933) впервые использует слово «тота­литарный» из апрельского номера журнала «Контемпорари ревью» (1928), где, в частности, говорилось: «фашизм отрицает, что он выполняет свои функции как тоталитарный режим и вступа­ет в избирательную сферу на равных со своими противниками». Постепенно в демократических странах Запада этот термин по­лучает все более широкое применение для обозначения сначала фашистских режимов в Италии и Германии, а затем и больше­вистского режима в Советском Союзе.

Впервые этот термин был применен в отношении к СССР, по-видимому, в ноябре 1929 г. английской газетой «Тайме», кото­рая в одной из своих передовых статей писала о «реакции про­тив парламентаризма в пользу «тоталитарного» или унитарного государства как фашистского, так и коммунистического». Напа­дение же гитлеровской Германии на СССР и вступление послед­него во Вторую мировую войну заставили западных авторов не­сколько смягчить свои оценки советского режима и направить острие своей критики главным образом против фашизма и на­цизма. Во время войны «тоталитаризм» служил для них в ка­честве обобщающего понятия для характеристики фашистского и национал-социалистического режимов и их разграничения от советского социализма. После войны, особенно с началом холод­ной войны на Западе коммунизм снова стали рассматривать как разновидность тотальной идеологии, а советское государство — как тоталитарный режим.

Ныне в серьезной научной литературе большинство авторов придерживается тезиса, согласно которому в политической си­стеме тоталитарного типа выделяются фашистский и национал-социалистический режимы в Италии и Германии на правом фланге идейно-политического спектра и большевистский в СССР — на его левом фланге. При этом необходимо отметить, что тоталитаризм отнюдь не является неким монолитом, меж­ду его отдельными режимами имелись существенные различия.

Такие различия прослеживаются как между большевизмом и фашизмом, так и внутри последнего. Так, фашистский режим в Италии руководствовался теорией верховенства государства, а на­ционал-социалистический — теорией верховенства нации или на­ции-государства. Итальянский режим отличался стремлением со­хранить традиционные структуры, показателем чего служат, например, так называемые Латеранские соглашения (1929), за­ключенные между Б.Муссолини и Ватиканом и регулировавшие отношения между католической церковью и фашистским режи­мом. Для режима Муссолини были характерны меньшая концен­трация и абсолютизация власти. Наряду с фашистской партией значительным влиянием в стране продолжали пользоваться во­енные, аристократия, церковь, государственная бюрократия. Продолжал функционировать, правда, чисто формально сенат. Парадокс состоит в том, что Италия оставалась монархией. Мус­солини время от времени направлял отчеты королю Виктору Эм­мануилу III. Итальянский фашизм отличался также меньшей, чем в Германии, интенсивностью террора и репрессий.

Учитывая эти факторы, можно утверждать, что сущностные характеристики правой разновидности тоталитаризма в наибо­лее завершенной форме воплотились в германском национал-соци­ализме. Для нас, россиян, более актуален и в то же время болез­нен вопрос о соотношении большевизма и национал-социализма. Но тем не менее этот вопрос существует, и его нельзя игнориро­вать, ибо историю своей родины со всеми ее достижениями, не­удачами и зигзагами нужно знать, чтобы извлечь из нее соответ­ствующие уроки.

Многие авторы уже в 20—30-е годы отмечали определенные черты сходства в методах политической борьбы, захвата и реа­лизации власти фашистов и большевиков. При всей сложности и спорности этой проблемы приходится констатировать, что фа­шизм и большевизм имеют точки как соприкосновения кон­цептуального и типологического характера, так и расхождения.

При традиционной типологизации фашизм и марксизм-лени­низм располагаются по двум крайним полюсам идейно-полити­ческого спектра. Не случайно они вели между собой борьбу не на жизнь, а на смерть. В этом контексте бросается в глаза из­начальная несовместимость их идеологий. И здесь достаточно упо­мянуть такие дихотомические пары, как интернационализм-на­ционализм, теория классовой борьбы — национально-расовая идея, материализм-идеализм, с помощью которых определяется про­тивостояние марксизма-ленинизма и фашизма. Если в марк­сизме-ленинизме в качестве главного теоретического и аналити­ческого инструмента трактовки мировой истории брался класс, то в фашизме в качестве такового служила нация. Первый от­давал моральный и теоретический приоритет концепции клас­са, а второй — концепции нации и даже расы. В результате ме­сто марксистских понятий «прибавочная стоимость» и «классовая борьба» в национал-социализме заняли понятия «кровь» и «раса». Если марксизм-ленинизм придерживался материалистической (а за­частую экономико-детерминистской) интерпретации истории, то для фашизма с этой точки зрения характерны антиматериа­лизм, иррационализм, мистицизм и убеждение в том, что духов­ные начала, честь, слава и престиж составляют могущественные цели и мотивы человеческого поведения.

Фашисты и национал-социалисты, как в теории, так и на прак­тике, придавая решающую роль политике и идеологии, сохра­нили частную собственность на средства производства и рыноч­ные механизмы функционирования экономики. Большевики же, которые в теории определяющую роль отводили базису или экономике, пошли по пути полного обобществления средств про­изводства. Если большевики уничтожили рынок, то национал-социалисты его оседлали, приручили. Если Гитлер считал более важным социализировать прежде всего человека, то большеви­ки пошли по пути социализации сначала экономики, а потом уже человека.

Если национал-социализм начисто отвергал саму идею демо­кратии и либерализма, советский режим декларировал намере­ние воплотить в жизнь истинно демократические принципы (разумеется, по-своему понимаемые), устранив партийное сопер­ничество. Не случайно, его руководители и приверженцы опериро­вали понятиями «демократический централизм», «социалисти­ческая демократия», «народная демократия», «демократические принципы» и т.д.

Марксизм-ленинизм в теории руководствовался благород­нейшими из устремлений человечества — коммунистическим иде­алом построения совершенного и справедливого общественного строя. С этой точки зрения советский режим вдохновлялся воз­вышенной гуманистической целью, составляющей вековую меч­ту многих поколений людей. Нельзя забывать и то, что в тече­ние определенного, хотя по историческим меркам краткого периода коммунистический идеал стал руководством к жизни для почти 40% современного человечества. Однако немаловажная про­блема состоит в том, что для реализации поставленной цели на вооружение были взяты безжалостные, антигуманные средства. В этом контексте смертный грех большевиков состоит в том, что они дискредитировали великий коммунистический идеал.

При всем том неоспорим факт близости и определенного род­ства фашизма и большевизма по целому ряду параметров. Преж­де всего не может не обратить на себя внимание почти полная синхронность их появления на исторической арене. Своими ис­токами они восходят к самому началу нынешнего столетия, а в полный голос заявили о себе во втором и начале третьего десятилетия, т.е. в период так называемой великой трансформа­ции капитализма из свободно-предпринимательского в корпора­тивный (или, как его у нас до недавнего времени именовали, го­сударственно-монополистический) капитализм. Не вдаваясь в подробности, отметим, что большевизм и фашизм выступили в качестве соответственно левой и правой альтернатив цент­ристскому реформаторскому пути развития капитализма в соци­ально-экономической сфере и либеральной демократии в поли­тической сфере. Причем за короткий период из незначительных групп они превратились во влиятельные общественно-политиче­ские движения, которые сумели подчинить своему господству сот­ни миллионов людей многих стран и народов.

Важным объединяющим эти альтернативы началом было то, что они постулировали цель реализации социалистических прин­ципов, разумеется, в собственном понимании: интернациональ­ного и националистического. Особенно в начальный период представители фашизма и большевизма склонны были открыто признавать эту близость. Так, Н.Бухарин на XII съезде РКП(б) в 1923 г. отмечал: «… характерным для методов фашистской борь­бы является то, что они больше, чем какая бы то ни было дру­гая партия, усвоили и применяют на практике опыт русской революции. Если их рассматривать с формальной точки зрения, то есть с точки зрения техники их политических приемов, то это полное применение большевистской практики и специального русского большевизма: в смысле быстрого собирания сил, энер­гичного действия определенной системы бросания своих сил, «учраспредов», мобилизации и т.д. и беспощадного уничтожения про­тивника, когда это нужно и когда это вызывается обстоятельствами».

А. Гитлер же в беседах с Г.Раушнингом настойчиво подчер­кивал, что он научился методам политической борьбы у марк­сизма и марксистов. Более того, он утверждал: «национал-соци­ализм — это то, чем мог бы стать марксизм, если бы освободился от своей абсурдной искусственной связи с демокра­тическим устройством».

И действительно, фашизм и большевизм имели ряд близких друг другу или общих по своему функциональному системооб-разующему, методологическому назначению элементов. Это, в частности, единая всеохватывающая цель (хотя у каждого из них она существенно различается по своему содержанию); гос­подство одной единственной революционной партии нового ти­па; моноидеология, отвергающая другие идеологии; сходные средства и методы достижения идеальных целей; слияние в еди­ное целое партии, государства и общества; политизация всех без исключения сфер жизни; физический и моральный террор и т.д. Именно эти характеристики, которые более или менее подроб­но будут проанализированы ниже, позволяют оценивать фа­шизм в разных его вариантах и марксизм-ленинизм в его боль­шевистской интерпретации как два противоположных проявления или два альтернативных (правый и левый) варианта особого об­щественно-исторического феномена — тоталитаризма.

При этом необходимо подчеркнуть, что выделяемые ниже признаки и характеристики тоталитаризма надо понимать в иде­ально-типическом смысле, а не как точное отражение реальной си­туации в обществе, поскольку в общем и целом как в гитлеровской Германии, так и в сталинском Советском Союзе даже в самом апогее тоталитаризма вряд ли можно говорить о всеобщей тотализации сознания. В реальной жизни все было значительно сложнее.

Естественно, если люди поставлены перед выбором — свобо­да или хлеб, что по сути зачастую означает выбор между свобо­дой и голодной смертью, то большинство из них выберут хлеб. Но это при жестком, императивном выборе. Однако все же, как сказано в Святом Писании, «не хлебом единым жив человек». Если бы это было не так, то человек до сих пор не вышел бы из пещер каменного века или же царство самого Великого инкви­зитора было бы вечным. Спору нет, хлеб нужен человеку как воз­дух, и он приговорен к тому, чтобы в поте лица зарабатывать свой хлеб насущный. Но тем не менее опыт нашей страны убедитель­но показывает, что зло само по себе, в каких бы обличиях оно не выступало, неспособно окончательно ликвидировать божест­венного образа в человеке, возвратить его в тварное состояние, что неистребимо его стремление к свободе и утверждению истин­но человеческого начала. Поэтому неудивительно, что в самые мрачные времена тоталитаризма при всех искажениях сознания, приоритетов, миропонимания и т.д. были миллионы и десятки миллионов людей, которые честно и зачастую самоотверженно тянули свою лямку, служили своей родине, людей, значимость которых всегда остается величиной постоянной, инвариантной. Поэтому было бы неправильно и непредусмотрительно вынести огульный приговор всей семидесятилетней истории страны и всем тем, кому выпала незавидная доля быть героями, персонажами и просто участниками этой истории.

К тому же нельзя забывать, что сами тоталитарные режимы были подвержены определенным изменениям. В Советском Со­юзе о более или менее чисто тоталитарном режиме, по-видимо­му, корректно говорить применительно к сталинскому периоду, охватывающему конец 20-х—первую половину 50-х годов. В по­следующие же годы имела место постепенная «либерализация» режима в плане отказа от наиболее одиозных форм контроля над умами людей и террора.

Перейдем теперь к анализу важнейших элементов и харак­теристик тоталитаризма.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Аннигиляция традиции
Существует популярное мнение, согласно которому больше­вистский режим в СССР и нацистский рейх в Германии корени­лись в национально-исторических традициях двух стран и в сущ­ности представляли собой продолжение их истории в новых условиях. Такое мнение, верное в принципе, нуждается в суще­ственных оговорках. Разумеется, объективно ни один народ не может убежать от своей истории, и в этом смысле на обоих ре­жимах лежала родовая печать национально-исторических тра­диций немецкого и российского народов, их культуры, самосо­знания, религии и т.д. К тому же у руководителей и идеологов обоих вариантов тоталитаризма не было недостатка в заверени­ях о своей приверженности историческому началу. Более того, именно себя они выдавали за истинных наследников и продол­жателей дела наиболее достойных, на их взгляд, предков и ра­детелей национальной культуры, величия и традиций. Гитлер и его приспешники любили выставлять свои идеи и планы как возврат к истории, как восстановление прерванной цепи времен. Так, рас­сматривая в качестве исходного рубежа период, когда германцы оттеснили славян к Востоку, Гитлер утверждал: «Таким образом, мы, национал-социалисты… начинаем там, где закончили бит­ву шесть веков назад. Мы приостановили бесконечную мигра­цию немцев на юг и запад и обратили наш взор на земли, рас­положенные на востоке». Что касается руководителей большевизма, то они претендовали на реализацию всего лучше­го и прогрессивного в историческом наследии не только народов России, но и всего человечества.

При всем том общеизвестно, что оба варианта тоталитариз­ма, во всяком случае в идеологии и пропаганде, отстаивали пре­тензии на разрушение старого мира «до основания» и построе­ние на его обломках нового мира в соответствии со своими, по сути искусственно сконструированными моделями.

Сущностной характеристикой тоталитарной системы являет­ся ориентация на слитность, тотальное единство всех без исклю­чения сфер жизни в обществе. Это, в частности, проявилось в отрицании тоталитаризмом важнейшего, можно сказать, цен­трального элемента современной западной цивилизации — граж­данского общества и его институтов, составляющих фундамен­тальные аспекты человеческого бытия. Как выше говорилось, гражданское общество является средоточением множества раз­нообразных конкурирующих друг с другом центров и источни­ков власти и влияния, обеспечивающих свободу реализации возможностей каждого отдельно взятого индивида, прежде все­го свободу экономического выбора. Как показал исторический опыт демократических и тоталитарных систем, не может быть личной свободы там, где нет разнообразия источников жизнеобеспечения и свободы экономического выбора.

Очевидно, что контроль над важнейшими ресурсами общества, как материальными, так и нематериальными, будет находиться у тех, в чьих руках сосретоточен контроль над экономической вла­стью. Как подчеркивал Ф. фон Хайек, «идея централизованного планирования заключается в том, что не человек, но общество решает экономические проблемы, и, следовательно, общество (точнее, его представители) судит об относительной ценности тех или иных целей». Там, где нет свободы экономического вы­бора, а единственный работодатель — государство (или в случае с национал-социализмом — всецело преданные режиму или пол­ностью контролируемые им частные предприятия), не может быть и речи о свободном политическом, интеллектуальном я ка­ком-либо ином волеизъявлении людей. Собственность, принадле­жащая государству или жестко им контролируемая, неизбежно по-литизирустся, поскольку она порождает монополию власти, подчиняющей себе все рычаги политики и экономики, сливающих­ся в единое целое. Что касается самой собственности, тоона ста­новится обезличенной, надындивидуальной, отчужденной. Более того, и собственность, и экономика оказываются не просто политизированными, а политизированными при существенной мили­таризации их важнейших компонентов и характеристик.

Человек — это абстракция, некая умственная конструкция, если пренебречь такими характеристиками, как раса, полу возраст, нация, культура, вера и т.д. Не случайно идеологи и вож­ди тоталитаризма поставили своей целью трансформацию эко­номических, социальных, социокультурных, духовных отноше­ний, убеждений, ценностей, установок людей. Больше того, ставилась задача сознательной и целенаправленной переделки са­мого человеческого бытия. С этой точки зрения тоталитаризм в от­личие от всех форм традиционного деспотизма, абсолютизма и авторитаризма является феноменом XX столетия. Для по­следних при всех их различиях было характерно господство традиции, обычая, предания и т.д., власть занимала подчинен­ное по отношению к ним положение, она основывалась на тради­ции. Единство в традиционном обществе зиждилось на укоренен­ности в общественных структурах — семье, общине, родственных связях, племени, этнонациональном сообществе, церкви и т.д. Люди, порой занимая чуть ли не рабское положение по отноше­нию к власть имущим, все же находили опору в этих структу­рах.

Традиция представляет собой механизм воспроизводства со­циальных институтов и норм, при котором поддержание по­следних обосновывается, узаконивается самим фактом их суще­ствования в прошлом. Поэтому не приходится удивляться тому, что тоталитаризм ставит аннигиляцию традиций в качестве од­ной из своих главных целей. Эта установка выражалась в пере­именовании древних названий городов, улиц, проспектов, музе­ев и т.д., в ограничении доступа к определенным видам исторической и критической литературы, в отказе от некоторых «устаревших» традиций в области архитектуры, живописи, скульптуры, театра, от отдельных празднеств, обычаев народной жизни, которые будто бы противоречили новым культурным тра­дициям, мешали им нормально складываться и развиваться. С этой точки зрения тоталитаризм отличает своеобразная амне­зия исторической памяти, своебразный манкуртизм.

Одной из важнейших предпосылок и условий тоталитарной системы является размывание, а то и элиминация традиционной социальной стратификации, достижение культурной, социальной, нравственной даже этнонациональной (в теории) однородности путем уничтожения всех объединений, организаций, которые мог­ли служить для человека референтными группами, таких как на­ция, соседская родственная община, церковь, реальные, а не офи­циальные организации, союзы, ассоциации, сословия, классы и др. Такая однородность строится на подрубании всех органических корней, связывающих отдельного человека с обществом, на пре­дельной унификации всех связей человека, выставлении на все­общее обозрение самых неприкосновенных сторон и аспектов ча­стной жизни. Единственной референтной группой для отдельного человека остается государство. Здесь, пожалуй, в наиболее на­глядной форме и во вселенском масштабе был реализован прин­цип «разделяй и властвуй». «Религия и национализм,— писал Э.Фромм,— кок и любые обычаи, любые предрассудки — даже самые нелепые и унизительные, — спасают человека, если свя­зывают его с другими людьми, от самого страшного — изоля­ции». Идеологи и вожди тоталитаризма, сознавая это, сделали все для того, чтобы фрагментировать и атомизировать общест­во, лишить человека унаследованных от прошлого социальных и иных связей и тем самым изолировать людей друг от друга. В результате каждый отдельно взятый индивид остается один на один с огромным всесильным аппаратом принуждения.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Тоталитарные перевоплощения интернационализма и национализма
Как известно, одной из важнейших традиционных опор, на которых базируется личность, тем зеркалом, через которое ин­дивид сознает себя членом общества и приобретает чувство са­мости, является нация. Симптоматично, что правый и левый ва­рианты тоталитаризма, подойдя к этой проблеме, казалось бы, с прямо противоположных позиций, сумели использовать ее каждый по-своему для утверждения тотального господства госу­дарства.

С определенными оговорками можно сказать, что марксизм является ровесником национальной идеи и понимаемого широко (а не только сугубо негативно) национализма. В этом контексте он представляет собой не только вызов классической политиче­ской экономии и критику капиталистических производственных отношений, но и критику национализма и религии. Будучи про­граммой освобождения людей от промежуточных образований, мешающих превращению отдельного индивида во «всемирную историческую личность», марксизм постулировал образование про­летариата в качестве силы, трансцендирующей национальные при­верженности и действующей на наднациональном уровне. Что­бы подчинить людей выполнению этой цели, ставилась задача подорвать национально-культурные традиции и ценности, ото­рвать их от национальных корней. Поэтому естественно, что с са­мого начала марксизм рассматривал национализм, равно как и ре­лигию, в качестве противника и врага, с которыми необходимо вести решительную и бескомпромиссную борьбу.

Оценивая национальный вопрос всецело с точки зрения целей классовой борьбы пролетариата, основоположники марксизма ис­ходили из постулата, согласно которому любое общество строит­ся на горизонтальных классовых различиях, пересекающих на­циональные границы и приверженности, и поэтому классовые различия играют более фундаментальную роль по сравнению со всеми другими различиями, в том числе и национально-этичес­кими. Была сформулирована идея, согласно которой национализм представляет собой продукт капиталистического развития и ему суждено исчезнуть с исчезновением капитализма. К.Маркс и Ф.Энгельс утверждали, что освобождение пролетариата от ка­питалистического ига приведет к ускоренному исчезновению национальных различий и антагонизмов. Предполагалось, что с ус­тановлением господства пролетариата и по мере утверждения прин­ципов социализма разделение людей по национальному принци­пу потеряет всякий смысл и оно будет полностью заменено классовым разделением. При этом особо подчеркивалась мысль о том, что только пролетариат способен стать той силой, кото­рая может выполнить историческую задачу объединения наро­дов в единое целое.

Следует отметить, что марксисты, в том числе и русские, ве­ли ожесточенные споры о будущем нации и национальных от­ношений в условиях перехода к социализму и в ходе социалис­тического строительства. Но при всех спорах о федерализме, автономизации, реализации права наций на самоопределение вплоть до полного отделения В.И.Лении и его сподвижники в целом сохра­няли убежденность в том, что в процессе социалистического строительства социально-экономические и национально-куль­турные различия между регионами, национально-государствен­ными образованиями постепенно будут сглажены и в конечном счете преодолены, что создаст условия для победы интернацио­нального начала над национальным началом.

Марксизм-ленинизм по самой своей сути не мог принять на­циональную идею, национальное начало, тем более национа­лизм, поскольку они рассматривались (собственно и были тако­выми) как важнейшее препятствие на пути интернационального единения народов на принципах классовой солидарности и клас­совой борьбы. Поэтому неудивительно, что предложенная ком­мунистами программа имела своей целью, по сути дела, созна­тельную, принудительную систематическую переделку самой природы этноса, этнонационального. Такая цель вытекала, соб­ственно говоря, из самой установки на большевизм и советиза­цию всех аспектов жизни огромной многоликой империи, ее го­сударственно-административной системы, культуры, социальной сферы, даже реалий быта. Как известно, правители Российской империи довольно терпимо относились (либо смотрели на это сквозь пальцы) к сохранению во многих этнонациональных образова­ниях традиционных форм и органов управления, вероисповеда­ния. Большевизация и советизация предполагали уничтожение всего этого и жесткую унификацию и стандартизацию всего и вся по меркам, составленным в центре.

С этой точки зрения все нации и народности оказались дей­ствительно равны. Как бы игнорируя законы общественно-исто­рического развития, предписывающие каждому народу свой соб­ственный путь и собственное место в обществе, называемом человеческим, была поставлена задача осчастливить многие на­роды, оставшиеся при феодализме, путем перенесения их в со­циализм, минуя капитализм, а те народы, которые «застряли» в родоплеменных отношениях, приобщить к благам социализма, минуя и феодализм, и капитализм. Широкомасштабные репрес­сии и выселение наиболее трудолюбивой прослойки населения из деревни под лозунгом ликвидации кулачества как класса, вынуж­денное переселение людей из деревни в город или отдаленные ре­гионы страны вели к подрыву питательных корней, вековых ус­тоев национального образа жизни, ослаблению приверженности к труду, родному очагу, национальной истории. В итоге совет­ские люди были объявлены членами совершенно невероятного и парадоксального образования — интернационального народа, безнапиональной нации — «новой исторической общности» в ли­це советского народа.

Еще более пародоксальным представлялось то, что идеология интернационализма приобрела уже в своеобразно перевернутой форме функции идеологии национализма. Этому в значительной степени способствовали интересы и потребности сохранения Рос­сии как единого государства в условиях возрождения сепаратист­ских устремлений отдельных национальных регионов внутри стра­ны и постоянной угрозы внешней интервенции, создавшей атмосферу осажденной крепости. Идеология интернационализ­ма, по сути дела, оказалась поставленной на службу государст­венных интересов и стала выполнять функции, аналогичные тем, которые национализм играл в идеологии германского нациз­ма. Не случайно, понятия «антикоммунизм» и «антисоветизм» стали в некотором роде синонимами, а ключевым элементом про­летарского национализма считалась поддержка политики Совет­ского Союза.

В идеологии фашизма произошло органическое слияние соци­ализма и национализма, что в итоге и дало основание Гитлеру и его сподвижникам говорить о национал-социализме. С этой точки зре­ния интерес представляет определение социалиста, которое Гит­лер дал в одном из выступлений в 1922 г.: «Тот, кто готов рас­сматривать цели нации как свои собственные в той мере, когда для него нет более высокого идеала, чем благосостояние нации; тот, кто понимает наш государственный гимн «Германия пре­выше всего» в том смысле, что для него нет в мире ничего вы­ше его Германии, народа и земли, тот является социалистом».

Очевидно, что в рассматриваемом аспекте марксизм-ленинизм и фашизм придерживались диаметрально противоположных по­зиций. Воинствующий расизм и национализм последнего обще­известны. Здесь укажем лишь, что в методическом плане утверж­дения тоталитарных структур и ментальности они сыграли роль, аналогичную той, которую сыграли теория классовой борьбы и идея интернационализма в марксизме-ленинизме. Подобным же об­разом расизм и национализм были превращены в универсальные системообразующие установки, определяющие весь строй дейст­вий и мыслей всех членов общества. С самого начала фашизм рас­сматривал нацию как некий синтез всех без исключения мате­риальных и духовных ценностей, приоритет перед отдельным индивидом, группами, слоями, классами. Как утверждал Гитлер в своем выступлении перед промышленниками в 1932 г., опре­деляющее значение имеет «осуществление волеизъявления на­ции, ибо только это волеизъявление может быть исходной точ­кой для политических выступлений». Еще более определенно и недвусмысленно он говорил об этом на Нюренбергском конгрес­се НСДАП в 1938 г. По его утверждению, чтобы закрепить «чу­до германского воскресения», начатое в 20-х годах, партия должна объявить безжалостную войну классовым и сословным предрассудкам. Она должна позаботиться о том, чтобы незави­симо от рождения и происхождения сильный волей и талантли­вый немец мог бы найти доступ к высшим степеням социальной лестницы.

Стало быть, важное место в фашистской идеологии отводи­лось уничтожению всех классов, но в отличие от марксизма-лени­низма, предполагавшего осуществить это на путях пролетарско­го интернационализма, приверженцы фашизма предусматривали достичь эту цель путем подчинения всего и вся сугубо националь­ному началу. В отличие от «буржуазного и марксистско-еврейского мировоззрения», откровенничал Гитлер, идея национал-со­циалистического «народного государства» оценивает «значение человечества в его базовых расовых терминах». Поэтому, по мне­нию Гитлера, эта идея отвергает равноправие рас и, признавая существование высших и низших рас, считает необходимым со­действовать торжеству первых. Она не может признать право на существование каких-либо этических идей, если эти идеи пред­ставляют угрозу расовому существованию носителей более высо­кой этики. Поэтому естественно, что краеугольным камнем ты­сячелетнего Третьего рейха была провозглашена идея сохранения чистоты арийской расы, а «нового порядка» для остального ми­ра — идея господства арийской расы. Деятельность основопола­гающих общественных институтов всецело подчинялась этой универсальной задаче.

Как считал Гитлер, «семья не является самоцелью, а служит более высокой задаче: увеличению и сохранению человеческого рода и расы. Именно в этом состоит смысл семьи и ее задача». О каком «человеческом роде» и о какой «расе» шла речь, здесь вряд ли есть смысл напоминать.

Важной характеристикой фашистской идейно-политической конструкции стало отожествление, органическое слияние поня­тий нации и национального государства, в силу которого госу­дарство рассматривалось как юридическое воплощение нации, на­деленное ответственностью за определение природы, целей и интересов нации в каждый конкретный исторический период. Государство, утверждал Гитлер, не имеет ничего общего с эко­номикой, поскольку оно есть не экономическая, а расовая орга­низация. В результате, по справедливому замечанию Р.Фарначчи, фашизм «отожествлял общество с нацией, нацию с государством, экономическую деятельность — с политичес­кой деятельностью».

Таким образом, отправившись, казалось бы, с прямо проти­воположных позиций, Гитлер и его сподвижники, по сути дела, пришли к выводу, по своему функциональному значению близ­кому позиции большевиков. Только если у последних в качест­ве субъектов смертельной схватки выступали классы, то у наци­стов демаркационная линия проходила между немцами и немемецким народом, с одной стороны, и остальным миром, с другой. Как верно подметил В.Н.Ильин, «языческий национа­лизм, красный интернационализм», при всех необходимых здесь оговорках, оказались поставленными на службу идентичных друг другу целей — обоснованию и идеологическому обслужи­ванию фашистского и большевистского режимов.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Политический и идеологический монизм
Как отмечалось выше, в тоталитарной политической систе­ме практически исчезает разделение между государством и граж­данским обществом. Государство доминирует над обществом. Более того, имеет место поглощение и общества и государства един­ственной господствующей партией. При монопартийной систе­ме первоначально происходит совмещение или фактическое сли­яние высших органов власти партии и высших органов государственной власти. Логическим завершением этого про­цесса является превращение партии в осевой институт государ­ственной структуры. И здесь фашизм и большевизм, отправив­шись с противоположных полюсов идейно-политического спектра, пришли к одному и тому же результату. Так, если первые с са­мого начала высшей ценностью считали государство, то привер­женцы второго отстаивали неизбежность исчезновения (во вся­ком случае в теории) государства.

Фашистские теоретики исходили из того, что любая форма организованной, автономно ассоциированной жизни воодушев­ляется государством. Формальным элементом в нем является его суверенная политическая и юридическая власть. Фашистские те­оретики, такие, например, как С.Нунцио, признавали, что ор­ганизованные ассоциации в рамках государства могут формули­ровать правила регулирования взаимоотношений между своими членами, но эти правила будут эффективны лишь в том случае, если они санкционированы государством. Все ассоциации и ор­ганизации в государстве пользуются автономией, поскольку они способны управлять своими внутренними делами. Но тем не менее государство является единственным и конечным источни­ком власти, так как оно обладает исключительным правом ис­пользования насилия. Тем самым фашисты, по сути дела, отвер­гали какие бы то ни было ограничения на политический и юри­дический суверенитет государства. Государство по своей сущности интегрально и тотально, в его рамках нет места частному в от­рыве от публичного. Эта идея нашла доктринальное выражение в следующем афоризме Муссолини: «Все внутри государства, ни­чего вне государства и ничего против государства».

С этой точки зрения интерес представляют меры, предпри­нятые Гитлером уже в первом году своего пребывания у власти. Так, 4 апреля 1933 г. введен запрет на свободный выезд граж­дан из страны, а также выездные визы; 11 апреля — день 1 мая объявлен «праздником национального труда»; 14 апреля — из­гнаны 15% профессоров из университетов и других учебных за­ведений; 7 мая — проведена «чистка» среди писателей и худож­ников и опубликованы «черные» списки «не (истинно) немецких писателей»; 22 сентября — издан закон об имперских культур­ных гильдиях писателей, художников, музыкантов, который предусматривал фактический запрет на издание, исполнение, вы­ставки всех тех, кто не является членом гильдии; 1 декабря — издан закон об обеспечении единства партии и государства и т.д.

Нечто подобное было целенаправленно осуществлено и у нас в стране с приходом к власти в 1917 г. большевистской партии. Уже в начале 1918 г. было разогнано Учредительное собрание. Этот акт положил начало уничтожению или подчинению большевика­ми всех независимых институтов и небольшевистских партий. Го­ды «военного коммунизма» стали периодом установления поли­тической диктатуры. Постепенно сворачивалась издательская деятельность, запрещались все небольшевистские издания, под­вергались аресту руководители оппозиционных партий, которые затем объявлялись вне закона. Все большую власть приобретал репрессивный аппарат в лице ВЧК и ее преемниц, под полный контроль большевистской партии были поставлены профсоюзы. Процесс закрепления и ужесточения диктатуры принял особен­но широкий размах с приходом к власти И.В.Сталина.

В итоге для обоих вариантов тоталитаризма стали характер­ны полное доминирование государства над обществом, элимина­ция различий между государством и обществом. Более того, и общество, и государство были фактически поглощены одной гос­подствующей партией. При монопартийной системе первона­чально происходит совмещение или фактическое слияние высших органов партии и высших органов государственной власти. Логическим завершением этой тенденции является превращение партии фактически в решающий стержневой элемент государст­венной структуры. Показательно, что, отвергая саму возможность примирения с существованием каких бы то ни было «марксистско-демократических центровых» или иных партий, Гитлер и другие руководители Третьего рейха исходили из того, что имен­но партии со своими особыми, конфликтующими друг с другом программами и стратегиями повинны в развале Германии и, ес­тественно, не могут стать фактором ее возрождения. Отсюда Гитлер делал вывод: «пока будет существовать национал-социалистическое государство, будет существовать национал-соци­алистическая партия. Пока будет существовать национал-со­циалистическая партия, не может быть ничего иного в Германии, кроме национал-социалистического государства». Симптоматично, что провозгласив «вечность» своей партии, Гит­лер декларировал в 1935 г.: «Партия есть моя частица, а я — часть партии».

«Мы. говорим Ленин, подразумеваем — партия, мы говорим партия, подразумеваем — Ленин». Всем нам знакомы эти сло­ва. Но вслед за известным поэтом мы могли бы с равным осно­ванием сказать: «мы. говорим партия, подразумеваем — государ­ство, мы говорим государство, подразумеваем — партия». Не случайно ведь в шестой статье конституции СССР было за­фиксировано положение, согласно которому КПСС является яд­ром политической системы СССР. Нельзя не отметить, что как фашизм (предельно откровенно), так и большевизм (в более за­вуалированной форме) в дополнение и осуществление партийно-государственной диктатуры проповедали и широко практикова­ли авторитарную власть фюрера — вождя. Этот принцип в качестве руководства для себя недвусмысленно сформулировал Гитлер в «Майн кампф»: «… власть начальника над подчинен­ным и подчинение нижестоящих вышестоящим».

На Х съезде ВКП(б) В.И.Ленин проводил мысль о том, что диктатура пролетариата слишком серьезная вещь, чтобы ее мож­но было доверить самому пролетариату. Он часто говорил, что «диктатура пролетариата невозможна иначе, как через комму­нистическую партию большевиков». Более того, Ленин шел зна­чительно дальше этой констатации, обронив как-то фразу, в пре­дельно сжатой форме отражающую суть большевистской системы власти: «Советский социалистический демократизм осуществля­ется единолично и диктатуре нисколько не противоречит… во­лю класса иногда осуществляет диктатор, который иногда один более сделает и часто более необходим». З.Бзежинский и К.Фриндрих называют тоталитарную диктатуру «автократией, осно­ванной на современной технологии и массовой легитимизации».

Партийному монизму соответствует монизм идеологический, который пронизывает всю иерархию властных отношений свер­ху до низу — от главы государства и партии вплоть до самых низ­ших звеньев власти и ячеек общества. Так, в сталинском вари­анте тоталитаризма марксизм-ленинизм стал идеологической основой партийно-государственного режима. Обосновывался те­зис, согласно которому большевистская партия, возглавившая клас­совую борьбу трудящихся и угнетенных, начала и совершила про­летарскую революцию и встала на рельсы социалистического строительства, тем самым проложив путь к светлому будущему — коммунизму. Следовательно, именно ей должна принадлежать вся полнота государственной власти. В данном вопросе мало чем отличалась позиция руководителей и идеологов фашизма, ко­торые считали, что только исключительно НСДАП вправе быть единственным носителем власти и вершителем судеб Германии.

В этих двух главных разновидностях тоталитаризма все без исключения ресурсы, будь то материальные, человеческие или интеллектуальные, были направлены на достижение одной уни­версальной цели: тысячелетнего рейха в одном случае и светло­го коммунистического царства всеобщего счастья — в другом. Еди­ная универсальная цель обусловливает единую моноидеологию в лице государственной идеологии и сконструированные на ее ос­нове политические ориентации, установки, принципы, которые с помощью разветвленной сети средств массовой информации и про­паганды, семьи, школы, церкви и т.д. должны были настойчиво внедряться в сознание широких масс, обосновывать и объяснять действительность в терминах этой цели, преодолевать препятст­вия, стоящие на пути достижения этой цели. Все, что не согла­суется с единомыслием в отношении данной цели, предается ана­феме и ликвидируется. В результате все разногласия в обществе расцениваются как зло, которое следует вырывать с корнями.

В силу своей органической связи с политической борьбой спо­ры марксизма-ленинизма и национал-социализма с другими фи­лософскими школами, идейными течениями и обществоведчес­кими направлениями неизменно приобретали политическое содержание. Это определяло нетерпимость приверженцев тоталитаризма к позициям и аргументам оппонентов — представи­телей других течений и направлений, фанатичность в отстаива­нии собственных позиций и принципов. Отсюда принцип: «Кто не с нами — тот против нас» или «если враг не сдается, его уничтожают». В подобном же духе в одном из своих выступ­лений в 1925 г. Гитлер говорил: «В нашей борьбе возможен только один исход: либо враг пройдет по нашим трупам, либо мы пройдем по его».

Тоталитарное государство использовало всю свою мощь для утверждения мифологической версии своей идеологии в качест­ве единственно возможного мировоззрения. Она была превраще­на, по сути дела, в своего рода государственную религию сосво­ими догматами, со священными книгами, святыми, апостолами, со своими богочеловеками (в лице вождей, фюреров, дуче и т.д.), литургией и т.д. Здесь государство представляет собой чуть ли не систему теократического правления, где верховный жрец-иде­олог одновременно является и верховным правителем. Это, по удачному выражению Н.Бердяева, «обратная теократия».

Поэтому не случайно, что марксизм, рассматриваемый как за­вершение всей мировой философии, был выведен из-под крити­ки, а его положения сделаны критериями оценки всех осталь­ных философских систем. Уже Ф.Энгельс и тем более наиболее преданные последователи основоположников марксизма заложи­ли прочный фундамент позиции, ставящей К.Маркса вне кри­тики и тем самым превращающей его в неприкосновенного про­рока нового учения. «Маркс,— писал, например, Ф.Энгельс,— настолько превосходит всех нас своей гениальностью, своей чуть ли не чрезмерной научной добросовестностью и своей баснослов­ной ученостью, что если бы кто-либо попытался критико­вать его открытия, он только обжегся бы при этом. Это воз­можно будет только для людей более развитой эпохи». Таким образом, произведения Маркса приобретали статус священного писания, не подпадающего под общепринятые правила и нормы рационального критического анализа. Что касается марксизма-ленинизма советского периода, то он приобрел атрибуты фунда-ментализма с его фанатизмом, буквализмом и эсхатологизмом.

Статус религиозной веры с существенными элементами ми­стицизма и даже спиритуализма приобрела фашистская идеоло­гия, особенно в ее нацистской ипостаси. Ее священными книга­ми стали работа Х.С.Чемберлена «Основы девятнадцатого века», которую гитлеровская газета «Фелькишер беобахтер» в 1925 г. назвала «евангелием нацистского движения», «Миф двадцато­го века» А.Розенберга и др. Разумеется, над всеми ними стояла «Майн кампф» А.Гитлера, предлагавшаяся в качестве идейно-политической платформы тысячелетнего рейха. Показательно, что почти во всех немецких семьях она выставлялась на почет­ное место в доме, считалось почти обязательным дарить ее же­ниху и невесте к свадьбе и школьнику после окончания учебы. Касаясь отношения широких масс к самому Гитлеру, газета «Франкфуртер цайтунг» писала в 1934 г.: «Из масс поднимает­ся почти не воспринимаемый, но весьма влиятельный коллек­тивный флюид. Это есть тот поток, который производит «германское чудо». Этот поток встречается с невидимыми вол­нами, которые исходят от самого Гитлера. Эта игра обмена душевными силами заменила в Германии партийный парламент… Не в голосованиях, а в живых, определяемых чувством связях между вождями и последователями, укрепляемых такими встречами с народом, находится политический центр тяжес­ти нового государства».

Тоталитарные варианты политической философии постули­руют идентичность индивидуальных и коллективных целей, обещая, что нормальные цели индивидуальных людей будут выполнены по мере реализации целей народа, нации, страны, го­сударства и т.д. «Совершенному обществу,— писал Н.Новгород-цев,— приписывается значение высшей нравственной основы, которая дает человеку и полноту бытия и смысл существова­ния. Общественное начало получает абсолютный характер. Пре­данность обществу заменяет религиозные стремления, обе­тование земного рая ставится на место религиозных чаяний».

Отсюда следует, что совершенствование людей непрерывно свя­зано с совершенствованием общества. Поскольку как индивиду­альные, так и коллективные цели носят телеологический харак­тер, моральность состоит в выполнении целей, которые коренятся в природе самого субъекта, определенной соответствующей иде­ологией.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Террор как сущностная характеристика тоталитаризма
Неизменным атрибутом тоталитаризма является тесная вза­имосвязь между истиной и силой: здесь сила определяет исти­ну. «Учение Маркса всесильно потому, что оно верно»,— говорил В.И.Ленин. В аналогичном духе рассуждали о своем учении и идеологи нацизма. В действительности же идеологии и марк­сизма-ленинизма, и нацизма были верны, потому что они всесиль­ны, поскольку они опирались на фундамент карательной терро­ристической машины, мощного пропагандистского аппарата и все аксессуары тоталитарно-диктаторского государства. Нацист­ские лагеря смерти и советский ГУЛАГ составляют сущностную характеристику тоталитаризма. В качестве особых политических конструкций они уникальны в своей способности комбинировать жестокость с рационализмом, ненормальное с нормальным, злое начало с банальным.

Отличительная особенность тоталитарного режима состоит в том, что террор и страх при этом режиме используются не только как инструменты уничтожения и запугивания действительных или воображаемых врагов и противников, но и как нормальные по­вседневные инструменты управления массами. С этой целью по­стоянно культивируется и воспроизводится атмосфера граждан­ской войны. Террор развязывается без какой-либо видимой причины и предварительной провокации. Так обстояло дело в нацистской Германии, где террор был развязан против евреев, т.е. людей, объединенных определенными общими расово-этническими характеристиками, независимо от их поведения. В Со­ветском Союзе же, в отличие от нацистской Германии, руковод­ство никогда не признавало, что оно может использовать террор против безвинных людей. Но тем не менее и здесь террор слу­жил инструментом уничтожения так называемых классовых врагов или врагов народа.

Тоталитарность данного режима, так сказать, в чистом виде состоит не только в том, что партия, какая-либо клика или фю­рер-вождь устанавливают всеохватывающий контроль над все­ми сферами общественной жизни и государством, как бы полно­стью поглощая их, но и в том, что подавляющая масса населения чуть ли не свято верит в основные цели, установки, ориентации, постулируемые партийным руководством или фюрером-вождем: обе стороны по сути слиты в единое целое для достижения уни­версальной цели. С этой точки зрения чисто тоталитарными можно считать сталинский режим в нашей стране и национал-социалистический в Германии.

В тотальной системе нередко логика абсурда одерживает верх над логикой здравого смысла. Фиктивная, иллюзорная, ис­кусственно сконструированная действительность ставится на место реальной действительности. Это достигается либо произ­вольной трактовкой фактов в угоду политической и идеологиче­ской конъюнктуре, либо их игнорированием. Тоталитарное го­сударство и его руководство нуждается в постоянном обосновании своей легитимности и даже непогрешимости. Отсюда — потреб­ность в постоянном перекраивании как прошлого, так и насто­ящего в зависимости от поворотов политического курса руково­дителей партии и государства.

Важнейшим показателем проникновения этих начал во все сфе­ры повседневной жизни является так называемый новояз, кото­рый, как говорил Дж.Оруэлл, представляет собой «лингвистиче­ский эквивалент основной идеи официальной идеологии». Хотя новояз — литературное изобретение Дж.Оруэлла, он является ре­альностью. Суть этого феномена состоит в почти полной замене реального мира неким подобием сюрреалистического, абсурдно­го видения мира, в котором все перевернуто с ног на голову, где поистине дважды два равно пяти. В повседневной жизни нужно приспосабливаться к иррационализму языка, который скорее скрывает, чем объясняет реальное положение вещей.

Это порождает своеобразный двойной стандарт в жизнедея­тельности и поведении тоталитарного человека. Он как бы раз­дваивается, приобретает двойное дно. В отношении разного ро­да политических и иных решений и постановлений, принимаемых высшими государственными и партийными инстанциями, у лю­дей вырабатывается нечто вроде устойчивого иммунитета: выра­жая «горячее» и «единодушное» одобрение на словах, они про­являют в отношении этих решений и постановлений холодное безразличие или даже резкое их неприятие на деле. Появляет­ся, становится массовидным феномен, названный Дж.Оруэллом «двоемыслием» и «мыслепреступлением». Это в сущности озна­чает уже начало конца тоталитаризма в его «чистом» классиче­ском виде.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Тоталитарный человек и государство
Антропологический компонент тоталитаризма состоит в стрем­лении к полной переделке и трансформации человека в соответст­вии со своими идеологическими установками. Важное место в комплексе идей и механизмов, направленных на изменение че­ловеческой онтологии, занимает жесткий контроль над сознанием человека, его мыслями, помыслами, внутренним миром. «То­талитаризм,— писал Дж.Оруэлл в 1941 г.,— посягнул на сво­боду мысли так, как никогда прежде не могли и вообразить». Причем «контроль над мыслью преследует цели не только за­претительные, но и конструктивные. Не просто возбраняет­ся выражать — даже допускать — определенные мысли, но дик­туется, что именно надлежит думать, создается идеология, которая должна быть принята личностью, норовят управ­лять ее эмоциями и навязывают ей образ мысли и поведения. Она изолируется, насколько возможно, от внешнего мира, что­бы замкнуться в искусственной среде, лишив возможности со­поставлений». Более того, ставится задача полной трансформа­ции человека, конструирования нового типа личности — некого homo totalitaricus с особым политическим складом, особой мен-тальностью, мыслительными и поведенческими характеристика­ми — путем стандартизации, унификации индивидуального на­чала, его растворения в массе, сведения всех индивидов к некому среднестатистическому знаменателю, стерилизации или во вся­ком случае подавлению индивидуального, личностного начала в че­ловеке.

Пожалуй, предельно ясно позицию марксизма-ленинизма по этому вопросу сформулировал В.Маяковский в поэме «Владимир Ильич Ленин»: «Единица, кому она нужна? Голос единицы тоньше писка. Кто ее. услышит? Разве жена… Единица — вздор, единица ноль». На смену индивидуальности, предполага­ющей разнообразие, оригинальность отдельной личности, при­ходит тип, предполагающий однообразие, однозначность, стира­ние индивидуальных особенностей.

Следует особо подчеркнуть, что тоталитаризм как особый общественно-политический феномен невозможен без массовой ба­зы, массовости как таковой, растворении отдельного индивида в массе, толпе. Он никогда не мирится с управлением только с по­мощью внешних средств, а именно государства и механизма физического насилия. В отличие от всех остальных движений и об­щественных феноменов тоталитаризм предполагает полную и бе­зусловную лояльность индивидуального человека общества режи­му, партии или вождю. Тоталитаризм открыл для себя средства господства и терроризирования людей изнутри. Здесь вождь-фю­рер и массы слиты в неразрывном единстве: вождь-фюрер зави­сит от масс в такой же степени, в какой они зависят от него, без не­го они останутся аморфной толпой, лишенной внешнего представительства, в свою очередь сам вождь-фюрер без масс — ничто.

Масса — это особое образование. Она не обязательно предпо­лагает некоторое сборище множества людей на площади, улице, стадионе или ином открытом пространстве. С точки зрения па­раметров сознания, приверженности определенным стереоти­пам поведения и реакции человек может принадлежать к тол­пе, массе, не выходя из собственной квартиры. Далее, масса, как отмечал Х.Ортега-и-Гассет, не то же самое, что, скажем, рабо­чие, пролетариат. Сущностная ее константа — это средний и за­урядный человек. В этом смысле масса как скопление множест­ва людей приобретает качественные параметры социально типического. Заурядность, среднестатистичность становятся об­щими социальными признаками человека без индивидуальнос­ти. Важнейшая характеристика этого типа человека — его убеж­дение, уверенность в своем совершенстве. Личность, человек как индивидуальность или, скажем иначе, элитарный человек («элитарный» в смысле высокого интеллектуального полета или глубины проникновения в сущность вещей, что возможно и на обыденном, рассудочном уровне, уровне простого человека) не убеж­ден ни в своем совершенстве, ни в совершенстве мира. Этот тип человека не мыслит себе жизнь без служения чему-то высшему — обществу, людям вообще, благородному в его понимании делу и т.д. Его жизнь подчинена самодисциплине, что предполагает требо­вательность прежде всего к самому себе, ответственность за свои действия.

Совершенно иное дело «человек массы». Назвав синдика­лизм и фашизм «странным явлением», Х.Ортега-и-Гассет усма­тривал их «странность» не в том, что они новы, а в тех формах, какие они принимают, в стиле поведения и действия их привер­женцев. Под их маркой, писал Ортега-и-Гассет, «в Европе впер­вые появился тип человека, который не считает нужным оп­равдывать свои претензии и поступки ни перед другими, ни даже перед самим собой». Добиваясь во что бы то ни стало, любой ценой своих целей, он присваивает себе «право действо­вать безо всяких на то прав». В таком поведении раскрывается природа нового человека массы, неспособного к идейному творчеству, но желающего иметь собственные «идеи» и «мнения».

Названные характеристики человека массы поощряют тенден­цию к своеобразному социальному нарциссизму, самовлюблен­ности и уверенности людей и общества в целом в своей непогрешимости. Они буквально перестают видеть в реальном воплоще­нии окружающий себя мир и смотрят на него через черно-белые очки. Более того, для обозрения внешнего мира они, вместо того чтобы смотреть в окно, предпочитают смотреть в зеркало. Человек склонен к самообману, нежеланию знать всю правду о се­бе и своем окружении, о сущностных характеристиках и возмож­ностях собственного бытия. Зачастую убегая от правды, люди мо­гут предаваться всякого рода иллюзиям, внешней мишуре, тем самым оправдывая и облегчая свою жизнь, ища легкие пути и спо­собы самореализации и счастья.

Следует отметить, что ареал распространения такого типа во­все не ограничивается низшими и даже средними этажами со­циальной иерархии. Более того, тоталитарная система создает оп­тимальные условия для восхождения торжествующей посредственности до самых вершин власти и авторитета. Господ­ство посредственности, человека массы не только не ослабляет, а наоборот, до гипертрофированных масштабов поощряет и сти­мулирует стремление людей к постам, чинам, должностям, про­движению вверх по служебной лестнице. Чинопочитание и вож­деление чинов и наград стали, по сути дела, интегральной доминантой тоталитарного сознания.

Как установлено социально-психологическими исследовани­ями, процесс идентификации, утверждения конформизма и одно­мерного взгляда на вещи облегчается, как правило, у лиц, не уверенных в себе, испытывающих определенный комплекс не­полноценности, не чувствующих под собой твердой опоры. Ото­жествление себя с сильным, авторитетным человеком, группой, организацией придает им необходимую уверенность. Оторванность от корней, глубины, отсутствие или нехватка ощущения твердо­сти бытия делают легкими все движения и повороты в поведе­нии и действиях людей. Когда человек чувствует себя неуверен­но в своей профессии, им можно управлять, помыкать, заставлять его смотреть в рот своему начальству, проявлять ретивость и прыткость в исполнении его указаний, особенно не утруждать себя щепетильностью в отношении морально-этических норм и т.д. В то же время он обладает «среднеобразовательным» уров­нем, что позволяет использовать его на любых участках работы.

В целом тоталитарный тип — это государственный человек, преданный государству и всецело зависящий от него. Если боль­шевистскими идеологами этот тезис на словах отрицался, то фа­шистские идеологи его разрабатывали и отстаивали с особой тща­тельностью. Так, министр юстиции в фашистском правительст­ве Италии в 1925 г. Г.А.Рокко характеризовал социальное и по­литическое мировоззрение фашизма как «интегральную доктри­ну социальности». Рокко, в частности, утверждал, что фашизм ставит на место «старой атомистической и механической те­ории, которая лежала в основе либеральных и демократических доктрин, органическую и историческую концепцию». При этом, подчеркивал он, общество вовсе не рассматривается как организм в смысле традиционных «органических теорий государства». По предлагаемой им модели остальные группы получают жизнь и пространство, трансцендирующие жизнь и пространство отдель­но взятых индивидов. Поэтому здесь вместо либерально-демокра­тической формулы «общество для индивида» предлагается фор­мула «индивид для общества».

Главный просчет тоталитаристов, вознамерившихся создать нового человека, состоял в том, что их проект был основан на от­рицании тайны и таинства жизни, включающих в себя наряду с устремленностью ввысь, в сферу сверхличностного, божествен­ного также мистерию греха, греховного начала, отрицания то­го, что мироздание, а соответственно и жизнь как интегральная часть полны роковых противоречий, что падшая жизнь, горечь и тленность мира такие же законные характеристики человече­ского бытия, как и высшее блаженство, высший полет интеллек­та и духа.

Игнорируя эти реальности, тоталитаризм ставит своей целью добиться единства человека и общества, государства, партии, слит­ности всех структур общественного бытия. Поскольку не госу­дарство существует для людей, а, наоборот, люди существуют для государства, то отдельный человек приносится в жертву граж­данину, а гражданин в свою очередь — в жертву подданному. Каж­дый отдельный индивид остается один на один с огромным все­сильным аппаратом принуждения. Это, естественно, препятствует свободному проявлению общественных сил. Побеждает конфор­мизм, народ превращается в массу, население приобретает атри­буты толпы. Это своеобразное, как говорил Ратенау, «верти­кальное вторжение варваров». Чрезмерная опека своих граждан со стороны государства наносит непоправимый вред энергии, де­ятельности и моральному характеру людей. Тот, кем постоянно и настоятельно руководят, в конечном счете отказывается от той доли самостоятельности и ответственности, которой он облада­ет. В условиях тотального запретительства и опыта тотального поражения людей в лучших своих устремлениях сформировалась личность, страдающая социальной апатией, характеризующая­ся иронически-скептическим отношением к миру, чувством от­чуждения и т.д. Тоталитарность существенно снижает или же во­все устраняет способность к критическому анализу реалий современного мира, места своей страны в мире, своей социаль­ной или референтной группы, самого себя в реальном социаль­ном окружении.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Редукционизм и апофеоз конфронтационности
Для тоталитарного сознания вполне естественны крайние схематизм и редукционизм, сводящие все и вся к одной единствен­ной идее — истине. Ее можно назвать политическим мессианством, внушающим предопределенный гармонический и совершенный порядок вещей, основанный на единственной идее — истине, где наука и искусство, экономика и политика, философия и промы­шленность, мораль и отношения между полами и многое другое направляется одной ключевой идеей. Здесь достигается некая слит­ность различных структур — экономических, политических, научных и т.д. Цементирующим началом выступает идеология. Биология и генетика, к примеру, перестают быть самостоятель­ными научно-исследовательскими дисциплинами. Наоборот, они объявляются средствами в руках буржуазии для порабощения про­летариата и подрыва исторического материализма (у большеви­ков) или же орудием мирового еврейства и коммунизма для подрыва Третьего рейха (у нацистов). Поэтому не удивительно, что в тоталитарном государстве речь идет не просто о науке, а о «не­мецкой», «арийской», «социалистической», «марксистско-ленинской» и иных разновидностях идеологической «науки». На­иболее наглядным проявлением такого подхода к науке стал в Советском Союзе «лысенкоизм». Идеологию, основанную на по­стулате о существовании истинного ключа к прошлому, насто­ящему и будущему, Т.Лысенко и его сторонники использовали для установления своей монополии в биологии и уничтожения не только неугодных научных теорий, но и многих ботаников, морфологов, приверженцев принципов эволюционной теории и т.д.

В соответствии с такой установкой тоталитаризм оставляет одну-единственную дверь в будущее. Возникает некая завороженность тоталитаризмом, заставляющая превратно толковать и объ­яснять все общественные феномены и процессы. Вырабатывает­ся одномерный подход к объяснению окружающего мира по формуле «абсолютно верное против абсолютно ложного», «доб­ро против зла», «свет против тьмы». Середина отсутствует. На­зывая такой подход почему-то «революционным фарисейством» и считая основным его свойством «оптимизм и отрицание пер­вородного греха», В.Н.Ильин писал: «Вина за все преступления и за все зло переносится на какого-либо «козла отпущения» — «вредителя». Этот «козел» торжественно изгоняется сначала в мечтах, теоретически, а потом, в случае осуществления мечты, и на деле».

Обращает на себя внимание такая характерная как для пра­вого, так и левого варианта тоталитаризма деталь — тщатель­но разработанный образ врага, чужака как какого-то недочело­века, ущербного по своей сущности, некого ненастоящего, которого не жалко оскорблять, унижать и даже физически унич­тожать. По-видимому, определенное пленение сознания людей подобными образами как бы снимало с них моральную ответст­венность за свои позиции и деяния.

Связывая воедино все без исключения политические и иные проблемы, такой подход рано или поздно перерождается в кон­цепцию крестового похода и манихейский мессианизм, основы­вающийся на резком и бескомпромиссном разделении мира на сферы божественного и дьявольского, проводящий непреодоли­мую грань между добром и злом, стимулирует склонность впа­дать в неумеренный морализм и крайности, что в свою очередь порождает неизбежный конфликт между целями и возможнос­тями их осуществления. Носители тоталитарного мышления склонны быть моральными абсолютистами, разделяющими мир только на белое и черное (у большевиков красное и белое, а у на­цистов — коричневое и красное или белое) и требующими на все вопросы немедленного и окончательного ответа.

Соответственно все участники «драмы истории» делятся на силы добра, ассоциируемые с тоталитарным режимом, и дьяволь­ские силы зла, ассоциируемые со всеми теми, кто безоговороч­но и на все 100% не стоит на страже этого режима. Здесь неукос­нительно действует принцип — «кто не с нами, тот против нас». В глазах такого фанатика любой несогласный или, что еще ху­же, противник оказывается агентом сатанинских сил, которые будто замышляют грандиозный заговор для уничтожения сил добра. Теория заговора исключает возможность реалистической оцен­ки социальных, исторических или политических факторов. Тот, кто посвящен в заговор, заранее знает весь ход событий, он за­нимается лишь конкретизацией деталей и этапов прохождения предустановленного течения истории.

Исключая возможность какого бы то было компромисса, тео­рия заговора не оставляет места для сил, занимающих нейт­ральную позицию. Идти на согласие с теми, кто выступает против вождя и его политического курса, — значит порвать с верой и при­соединиться к участникам заговора. За неимением подходящего выра­жения американский историк Р.Хофстедтер назвал такой подход «параноидным стилем», означающим «предельное преувеличение, подозрительность и фантазии о заговоре». Отличительной особен­ностью такого «параноидального стиля» является не просто то, что его приверженцы рассматривают «обширный» или «гигантский» заговор в качестве движущей силы исторических явлений. В их гла­зах сама история является заговором, организованным мощными демоническими силами. Параноидальный тип склонен рассматри­вать историю как результат действий отдельных личностей. Он счи­тает, что враг располагает особо важными источниками и рычага­ми власти. Например, он контролирует прессу, направляет общественное мнение с помощью «управляемых новостей», он об­ладает неограниченными ресурсами, секретами «промывания моз­гов» или же держит в своих руках власть над системой образования и др. Это такой тип сознания, который доводит подозрительность и ненависть до уровня мировоззренческого кредо. Будучи совершен­но нормальным человеком в отдельных сферах жизни, например в семье, на работе, такой тип способен впадать в крайности и дей­ствовать экстремистскими методами в других сферах, например в по­литике, религии и т.д.

Большевики, поставившие перед собой цель свержения суще­ствующей системы, с самого начала вынуждены были действо­вать как конспиративная партия. Но проблема состояла в том, что сущностной характеристикой большевистской партии оста­вались конспиративность, своего рода эзотеричность, интеллек­туальная, идеологическая и политическая закрытость и после за­воевания власти. Всю ее деятельность как во внешне- так и во внутриполитической сфере пронизывали секретность и подо­зрительность.

В тотальной ментальности, сознательно и целенаправленно вос­производимой и культивируемой мощным идеолого-пропагандистским аппаратом государства, эти особенности приобретают само-давлеющую значимость. Все это в совокупности создает условия для формированияhomo totalitaricus как весьма странной и па­радоксальной амальгамы таких характеристик, как чуть ли не обожествление рекордов и средней производительности; револю­ционной (понимаемой в самом широком смысле) героики, герое почитания; слепой веры и крайнего цинизма; вождизма, конфор­мизма и человека-функции.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Контрольные вопросы
1. Что понимается под политическими системами тоталитарного типа?

2. Каковы основные признаки авторитаризма?

3. Назовите основные авторитарные режимы.

4. Почему говорят, что тоталитаризм — феномен XX века?

5. В чем состоит сущность тоталитаризма?

6. Назовите основные типы и разновидности тоталитаризма.

7. Какие перевоплощения претерпели в тоталитаризме идеи ин­тернационализма и национализма?

8. Объясните, что такое тотальность в тоталитарном государстве?

9. Объясните, в чем состоит дихотомичность и конфронтационность тоталитарного сознания.

10. Почему тоталитарное общество называют закрытым?

11. Что означает идеологический и политический монизм?

12. Почему террор рассматривается как сущностный признак тота­литаризма?
Глава 12 ПОЛИТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА
Несмотря на очевидную значимость политической культуры для пони­мания мира политического, в нашей обществоведческой литературе эта тема еще не получила должного освещения. В настоящее время сущест­вует самый широкий спектр мнений и позиций в трактовке понятия «поли­тическая культура». Нередко ее отождествляют с образовательным и куль­турным уровнем человека, его способностью соответствующим образом вести себя на публике, умением четко и ясно излагать свои политические позиции. Иногда можно услышать, что у такого-то нет политической куль­туры, у другого высокий или низкий уровень политической культуры. Не­которые полагают, что политическая культура может быть только у обра­зованных людей. Ее часто путают с политической системой и политическим поведением.

В научной литературе отражено несколько десятков определений по­литической культуры. Это объяснимо, если учесть сложность и многова­риантность проблемы, невозможность сведения ее к какому-либо четко очер­ченному, раз и навсегда установившемуся феномену. Что же такое политическая культура? Попытаемся ответить на этот вопрос.
Возникновение конвенции политической культуры
Первая попытка сформулировать концепцию политической культуры была предпринята известным американским полито­логом Г.Алмондом в статье «Сравнительные политическое систе­мы», опубликованной в 1956 г.(Almond G. Comparative Politi­cal Systems //The Journal of politics. 1956.Vol. 18.No. 3). Дальнейшую разработку эта концепция получила в книге Г.Алмонда и С.Вербы «Гражданская культура».

Важным этапом в формировании и утверждении концепции политической культуры стало появление в 1965 г. книги «По­литическая культура и политическое развитие», в которой бы­ла предпринята попытка определения и сравнения политических культур 13 стран.

Во второй половине 60-х—70-е годы концепцию политической культуры взяли на вооружение такие известные американские социологи и политологи, как В.Ки, Р.Маркридис, В.Нойман, Д.Марвик и др. Первоначально возникнув в США, в последующем эта концепция получила большую популярность и в других странах, а затем стала одним из важнейших инструментов исследования политических процессов и явлений. К настоящему времени по­явилось множество работ, посвященных различным аспектам по­литической культуры отдельных стран и регионов.

Оценивая значение разработки рассматриваемого подхода, де­ло нельзя представлять таким образом, что в политологических исследованиях предшествующего периода начисто игнорирова­лись те аспекты, приемы, идеи, которые легли в основу концепции политической культуры. Более того, у английского политолога Д. Кэвенега, по-видимому, были законные основания утверждать, что политическая культура — это новый термин для старой идеи. И действительно, в политических исследованиях осознан­но или неосознанно использовались элементы культуры и духа, умонастроения, ценности и т.д., оказывающие влияние на фор­мирование поведения людей в политической сфере. Например, уже Аристотель говорил о «состоянии умов», которое могло по­влиять на стабильность общества или его изменение. А. де Токвиль подчеркивал значение политических ценностей и настрое­ний в обеспечении стабильности или изменения общества, а М.Вебер придавал важное значение религии и ценностям в фор­мировании и функционировании политических структур.

Заслуга сторонников политико-культурного подхода состоя­ла в том, что они предприняли попытку поставить в центр по­литологических исследований человека с его заботами, интере­сами, эмоциями, стереотипами, мифами. При этом они исходили из того, что выявление средств и механизмов достижения поли­тической стабильности и общественно-политического развития помимо изучения различных форм правления и конституцион­но-правовых систем и норм должно включать анализ глубинных эмоциональных и социально-психологических связей между членами политических общностей и формами правления, а так­же выявлению связей, содействующих или, наоборот, препятст­вующих национальному развитию и достижению общественной стабильности. Предпосылки для массового изучения этих связей были созданы так называемой «бихевиористской революцией», развернувшейся в политической науке США в 50-е годы. Если традиционная политическая наука ограничивалась изучением фор­мальной институциональной структуры государства, то введение бихевиористских методов в политическую науку открыло возмож­ности для исследования более широкого спектра общественных отношений и их связей с государством. В политическую науку были внесены заимствованные из естественных наук модели и методы исследований. Заслуга бихевиористов состояла в том, что они пытались не только использовать эти модели и методы для выявления количественных параметров социальных и поли­тических феноменов, но и смотреть на эти феномены с точки зре­ния индивидуального избирателя или участника политического процесса. Бихевиоризм имплицитно включал в себя постулат о том, что если раскрыть мотивы, намерения отдельных индивидов в политическом процессе, то можно правильно понять и поли­тическую систему в целом, в которой они действуют.

Для выполнения этой задачи были установлены тесные меж­дисциплинарные связи политической науки с другими общест­венными науками (культурной антропологией, психологии, со­циологией, историей и т.д.). Политическая наука оказалась на перекрестке «междисциплинарного» движения, охватившего почти все общественные науки. Она получила благоприятные воз­можности для более всестороннего исследования массовых дви­жений и широких социальных процессов, которые традицион­ной политологией либо отодвигались на задний план, либо вовсе игнорировались.

Важное значение в возникновении политико-культурного подхода имело проникновение в политическую науку после вто­рой мировой войны различных концепций культуры и культур­ной антропологии. В данном отношении предшественниками концепции «политической культуры» можно считать извест­ных антропологов и культурологов К.Клакхона, А.Кребера, Б.Малиновского и др. Все чаще стали предприниматься попыт­ки рассматривать политические феномены в культурных, социокультурных и социально-психологических терминах.

В целом политико-культурный подход представляет собой по­пытку преодолеть формально-юридический подход к политике. Как считали Г.Алмонд и другие политологи, традиционный подход к политике в терминах исследования государственно-пра­вовых институтов не в состоянии определить, почему одинако­вые по своей форме социально-политические институты дейст­вуют по-разному в разных странах или же почему те или иные институты оказываются дееспособными в одних странах и совер­шенно неприемлемы для других стран. Они ставили своей целью разработать комплексный подход, базирующийся на органиче­ском соединении эмпирического и теоретического, микро- и макроуровневого аспектов исследования. С этой точки зрения по­литико-культурный подход представляет собой попытку интег­рировать социологию, культурную антропологию, социальную пси­хологию в единую политологическую дисциплину. Он призван соединить исследование формальных и неформальных компонен­тов политических систем с анализом национальной политичес­кой психологии, политической идеологии и др.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Что такое политическое сознание?
При любой попытке вычленения политической культуры, ис­следования ее основных параметров и составляющих, определе­ния места и роли в подсистеме политического неизменно вста­ет вопрос о ее соотношении с общественным сознанием вообще и политическим сознанием в частности. Без надлежащего выяс­нения этого вопроса адекватный анализ политической культуры как самостоятельного феномена, играющего свою роль в обще­стве, представляется, пожалуй, невозможным. Дело в том, что при всем обилии литературы по данной теме вопрос о полити­ческом сознании остается одним из наименее выясненных. Ча­сто говорят о политическом сознании, но имеют в виду общест­венное сознание вообще, либо политическую идеологию, либо то или иное идейно-политическое течение. Нередко говорят о по­литической культуре, но имеют в виду то, что традиционно рас­сматривается как политическое сознание. Поэтому прежде чем приступить к анализу собственно политической культуры, необ­ходимо разобраться в вопросе о том, как она соотносится с тра­диционными в нашей литературе понятиями «общественное со­знание» и «политическое сознание».

Не вдаваясь в детали данной проблемы, отметим, что поли­тическое сознание обычно рассматривается как одна из множе­ства форм общественного сознания. Если согласиться с такой по­становкой вопроса, то нельзя не признать, что основной костяк, так сказать, его сердцевину составляют установки, ориента­ции, ценности, стереотипы, относящиеся к политической сис­теме, к системе власти и властных отношений, государственно­му управлению, политическим институтам, к таким категориям, как свобода, справедливость, равенство, демократические прин­ципы, авторитаризм, тоталитаризм, социализм, права челове­ка и др.

Содержание и смысл общественного сознания раскрываются через деятельность людей, в их отношении к окружающему ми­ру. При этом обнаруживается, что такие устойчивые образова­ния, как мотивы, оценки, потребности, интересы, социальные ожи­дания и притязания, относятся прежде всего к социокультурной и политико-культурной сферам. Их можно отнести и к полити­ческому сознанию, разумеется, если возникнет необходимость его вычленения как самостоятельного образования. Но все же необ­ходимо учесть, что субъективный мир политического помимо ус­тановок, ориентации, ценностей и др., относящихся к миру по­литики и включаемых, как правило, в политическое сознание, охватывает и такие компоненты, как нормы и «правила игры», поведенческие стереотипы, вербальные реакции, политическую символику и знаковую систему, выражаемые не только словес-но, но и иными средствами и формами. Политико-культурный подход как раз призван учитывать эти моменты.

Показательно, что зачастую у нас понятия «духовная жизнь общества» и «общественное сознание» использовались как сино­нимы. Так, в «Философской энциклопедии», в частности, гово­рится: «При социологическом подходе сознание рассматривает­ся прежде всего как духовная жизнь общества в совокупности всех ее форм (наука, философия, искусство, нравственность, ре­лигия. правосознание, социальная психология)». Однако в дей­ствительности духовная жизнь общества значительно шире об­щественного сознания.

Показывая методологическую несостоятельность сведения духовной жизни к функционирующему общественному сознанию, А.К.Уледов с полным основанием писал: «Духовная жизнь (как и политическая, семейно-бытовая и т.п.) — это жизнь людей, свя­занная с удовлетворением их духовных потребностей, с произ­водством сознания, являющимся одним из важнейших видов об­щественного производства, с духовным общением и т.д., т.е. она отнюдь не сводится к функционирующему общественному со­знанию. Идеи, взгляды, представления и другие духовные обра­зования, взятые в их движении, изменении и развитии, со­ставляют лишь одну из сторон духовной жизни».

Что именно в живописи, музыке, танцевальном искусстве и т.п. относится к сознанию, а что к духовной жизни, духовному про­изводству или духовной культуре? Было бы напрасным трудом искать ответ на этот вопрос в работах, посвященных искусству как форме общественного сознания. В них можно найти лишь пространные рассуждения о гносеологических факторах воз­никновения и в лучшем случае исторический обзор эволюции ис­кусства как особого общественного феномена, составляющего один из компонентов духовной культуры. Как бы мы ни изощ­рялись в формулировках касательно того, что искусство представ­ляет собой и форму общественного сознания, и способ духовно-практического освоения мира, мы не вправе игнорировать, что оно в обоих своих качествах прежде всего органическая состав­ляющая духовной культуры. Что касается сознания, то оно, равно как и язык, символика, музыкальные или иные формы, представляет собой средство воспроизводства, творения, позна­ния и трансмиссии искусства.

Или же возьмем мораль, моральное или нравственное. В це­лом это, с одной стороны, сфера духовного и волевого вообще, противостоящая телесно-материальному, физическому, а с дру­гой — сфера человеческого поведения, нравов, обычаев и т.п. Как представляется, мораль включает всю совокупность нравствен­ных отношений, нравственную деятельность, регулирующие их нравственные нормы, традиции, обычаи. Нормы же — это исто­рически сложившиеся в данной социокультурной среде стандар­ты деятельности и поведения людей, посредством которых они подчиняются определенному социальному целому.

Тесно связанный с нравственными нормами обычай как древ­нейшая форма хранения и трансмиссии социокультурного опы­та от поколения к поколению играет немаловажную роль в жиз­недеятельности людей. В отличие от предметной стороны социальной культуры — орудий труда, продуктов материально­го и духовного производства — обычай представляет собой эле­мент деятельной ее стороны, которая включает нормы общест­венно-политической жизни, нормы взаимоотношений между людьми, общепризнанные нормы поведения людей, легитимизировавшиеся силой массовой привычки, традиции и обществен­ного мнения.

Из сказанного можно сделать вывод, что все названные и дру­гие основополагающие феномены и категории адекватно можно понять лишь в том случае, если рассматривать их как компоненты не только и не столько общественного сознания, сколько общей для данной нации или другой социально-исторической общнос­ти культуры. Сознание, в том числе и общественное в различных его проявлениях, представляет собой одновременно и процесс и ре­зультат познания и освоения действительности. Что же в таком случае представляет собой культура? Вопрос, скажем, не из са­мых простых. Хотя бы потому, что известные культурантропологи К.Клакхон и А.Кребер еще в 1952 г. выявили и проанали­зировали 167 определений культуры. С тех пор эта цифра еще более увеличилась.

В различных определениях в разных сочетаниях можно встретить выражения вроде: «жизненные установки», «типы или формы поведения», «типы ориентации» и т.п. Говорят так­же, что культура детерминирует, определяет, обусловливает, регулирует, оказывает влияние и др. Для нас в принципе важ­но понять, что культура представляет собой основополагающую инфраструктуру, социально-историческую среду обитания, жиз­недеятельности и вопроизводства человека. В ней человек ищет свое отражение, в ней он идентифицирует себя с себе подобны­ми и, собственно говоря, узнает себя.

Будучи формой бытия человека, культура в равной мере от­носится и к сущности, и к существованию человека. Можно сказать, что культура — это базис суверенного бытия людей. «Мир культуры,— пишет А.Я.Гуревич,— образует в данном общест­ве в данную историческую эпоху некую глобальность, — это как бы тот воздух, которым дышат все члены общества, та неви­димая всеобъемлющая среда, в которую они погружены». В дан­ном контексте национальная культура составляет для ее носи­телей объективную реальность. Но эта объективность имеет субъективное происхождение, поскольку, хотя культура и пред­шествует человеку, человек есть и всегда остается актуальным началом культуры. Будучи выражением коллективного «я» оп­ределенного сообщества людей, культура включает в себя образ жизни народа, структуру и уровень материальных и духовных интересов и потребностей людей, уровень образования и состо­яние просвещения, системы нравственных норм поведения и др.

При таком понимании очевидно, что общественное сознание является интегрирующим компонентом социокультурной систе­мы, что оно составляет своего рода субстрат духовной культуры, обеспечивающий ее воспроизводство и трансмиссию от поколе­ния к поколению. По аналогии можно сказать, что политичес­кое сознание, если выделить его в качестве самостоятельной категории, функционирует и самовоспроизводится в определен­ной политико-культурной среде. Вместе с тем оно есть и усло­вие, и одновременно средство воспроизводства политической культуры.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Политическая социализация
Человек как член конкретного общества проходит процесс со­циализации не только в соответствующей социокультурной, но и политико-культурной среде. Еще в 430 г. до н.э. Перикл ут­верждал: «Лишь немногие могут творить политику, но судить о ней могут все». Судить о политике действительно могут все (неваж­но как), потому что мир политического в тех или иных форме и сте­пени затрагивает всех и каждого члена общества. Поэтому люди должны иметь хотя бы самые общие представления о мире поли­тического и механизмах его функционирования, о том, в чьих ру­ках находятся бразды правления страной, регионом, городом, кто принимает решения, кто несет ответственность за их выполнение и т.п. Осваивая господствующую в данном обществе политичес­кую культуру, отдельный человек включается в многогранный и ди­намичный процесс властных отношений, совершает акт воспро­изводства себя как политико-культурного существа.

В этом смысле можно говорить о политической социализации людей. В целом под политической социализацией понимается про­цесс интегрирования и освоения отдельным человеком как чле­ном определенного общества и гражданином государства основ­ных элементов соответствующей политической культуры. В этом процессе в той или иной форме принимают участие семья, шко­ла, вузы, общины, добровольные организации, трудовые коллек­тивы, средства массовой информации, политические партии, государственные учреждения.

Можно говорить об узком и широком понимании политиче­ской социализации. В узком смысле — это сознательное и целе­направленное внедрение политических ценностей, убеждений, на­выков и т.п. Эту задачу выполняют в основном официальные и полуофициальные учреждения, институты, организации. Они имеют своей целью создание благоприятных условий для при­нятия людьми господствующего социального порядка и его цен­ностей; общей картины мира, адаптации к ее экономическим, по­литическим и военным потребностям; неприятие альтернативных социальных порядков. Школы и другие учебные заведения суще­ствуют в качестве агентов господствующих социальных, экономи­ческих и политических сил. Они отражают институты и соци­альные отношения общества, выполняя функции воспроизводства и усиления социальных отношений, включая производство и по­требление, их передачу от поколения к поколению.

В широком смысле политическая социализация — это вся си­стема политического обучения, как формального, так и нефор­мального, целенаправленного и непредусмотренного — на всех этапах жизненного цикла, включая не только сугубо политиче­ское, но и неполитическое обучение, которое сказывается на политическом поведении и политических установках.

Среди политологов превалирует мнение, что знания о мире политического у людей начинают формироваться уже в детском возрасте. Вместе с тем необходимо учесть позицию известного швей­царского детского психолога Ж.Пиаже, который считал, что дети до одиннадцатилетнего возраста не обладают концептуаль­ными навыками (или способностью к логическим, абстрактным рассуждениям) каким-то образом связывать свое положение с политическими феноменами, что они вообще не думают о поли­тике. В этом плане для детей характерен эгоцентризм, а их рас­суждения не выходят за пределы непосредственного, конкретного, личного. И действительно, касательно политических реальнос­тей, государства и властных отношений у детей младшего школь­ного возраста прослеживаются весьма смутные и путаные пред­ставления об основах политической власти и путях ее завоевания взрослыми, о механизмах формирования политики правитель­ства, участниках политического процесса и др.

Но тем не менее, по данным многих исследований, уже в этом возрасте дети получают определенные знания о полити­ческих реальностях и по-своему осваивают их с помощью пер­сонификации этих реальностей. В частности, они узнают о су­ществовании, например, властных отношений, сталкиваясь с местным полицейским, получая информацию из СМИ и разго­воров окружающих и родителей о короле, президенте, премьер-министре, губернаторе и т.п. Результаты исследований свидетель­ствуют, что, например, в Великобритании и США к двенадцати годам две трети детей имеют более или менее четко высказыва­емые установки, симпатии, антипатии в отношении отдельных политических деятелей и партий. Но они еще носят поверхно­стный характер и во многом являются отражением позиций ро­дителей, родственников, соседей. При этом «выбор» детьми политической партии редко сказывается на базовых приверженностях стране, политической системе, законопослушности, национальным символам и ритуалам. Дети еще не имеют пред­ставления о том, чем партии отличаются друг от друга. Для них партии практически не имеют идеологического значения; как пра­вило, они отождествляются с известными кандидатами, полити­ческими и государственными деятелями. Но уже в возрасте 8—9 лет дети высказывают растущую тенденцию приписывать боль­шие достоинства «своей» партии и ее деятелям.

Как показывает Б.Стейси, в глазах детей выборы — весьма важное событие. По мере взросления они начинают рассматри­вать голосование как центральную характеристику системы уп­равления. Можно сказать, что ранние партийные симпатии де­тей кристаллизуются в периоды избирательных кампаний, в атмосфере их широкого освещения в средствах массовой инфор­мации, политических дискуссий у себя дома, среди соседей, сверстников и т.п. Поэтому не удивительно, что большинство де­тей, как правило, проявляют чувства патриотизма и лояльнос­ти к правительству и политическим деятелям страны, что созда­ет предпосылки для формирования лояльности в зрелом возрасте в отношении существующей системы.

В целом каждый член общества в процессе социализации и взрос­ления формируется как социально-культурное существо, и в этом качестве он усваивает политическую культуру или отдельные ее компоненты. С этой точки зрения каждый отдельно взятый че­ловек является носителем политической культуры в той мере, в какой он социализируется в условиях данной конкретной со­циальной общности, и в этом контексте политическая культура составляет интегральную часть социокультурной системы.

Следует отметить, что политическая социализация отнюдь не завершается по достижении человеком зрелого возраста. Это, по сути дела, бесконечный процесс, продолжающийся в течение всей его жизни. Особенно глубоким и далеко идущим изменениям по­литическая культура подвергается в периоды войн и кризисов, экстремальных и аномальных явлений в жизни стран и народов.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Составные элементы политической культуры
Политическая культура — это система отношений и одновре­менно процесс производства и воспроизводства составляющих его элементов в ряде сменяющих друг друга поколений. Это явле­ние динамическое, развивающееся, постоянно обогащающееся ис­торией в своем содержании и формах, явление, чутко реагиру­ющее на изменения в реалиях окружающего мира, будь то промышленная, научно-техническая, компьютерная, информа­ционная или иная революция.

Особенность политической культуры состоит в том, что она неразрывно связана с человеческой субъективностью и пред­ставляет собой своего рода «субъективный объект». В узком по­нимании она составляет не политику или политический процесс в их реальном воплощении, а комплекс представлений той или иной национальной или социально-политической общности о ми­ре политики, государства и власти, законах и правилах их функ­ционирования. Как правило, в политической сфере значимость приобретают не только реальные действия и меры правительст­ва или государства, тех или иных общественно-политических об­разований, но и то, как они оцениваются и воспринимаются, в ка­ком контексте подаются. Формы их реализации, принятие или неприятие подавляющим большинством населения во многом обус­ловливаются основными характеристиками политической куль­туры.

Политическая культура включает в себя те элементы и фе­номены общественного сознания, а в более широком плане ду­ховной культуры той или иной страны, которые связаны с об­щественно-политическими институтами и политическими процессами и оказывают значительное влияние на формы, функ­ционирование и развитие государственных и политических ин­ститутов, придают значимость и направление политическому процессу в целом и политическому поведению значительных масс населения в частности. Политическая культура составля­ет в некотором роде этос или дух, который одушевляет формаль­ные политические институты. Вслед за Г.Алмондом и С.Вербой вполне обоснованно можно сказать, что мы говорим о политиче­ской культуре точно так же, как об экономической или религи­озной культуре.

Подобно тому, как культура определяет и предписывает те или иные формы и правила поведения в различных сферах жизни и жиз­ненных ситуациях, политическая культура определяет и предпи­сывает нормы поведения и «правила игры» в политической сфере. Политическая культура дает отдельному человеку руко­водящие принципы политического поведения, а коллективу — систематическую структуру ценностей и рациональных дово­дов. Она предоставляет руководящие принципы политического поведения, политические нормы и идеалы, обеспечивающие единство и взаимодействие институтов и организаций, придавая целостность и интегрированность политической сфере, подобно тому, как общенациональная культура придает целостность и интегрированность общественной жизни в целом. Основопола­гающие ценности политической культуры имеют первостепенное значение для жизнеспособности и сохранения преемственности любой общественно-политической системы, поскольку их зада­ча состоит в формировании приверженностей данной системе, а ее нормы служат цели интегрирования социальных систем. Они вклю­чают в себя не только ценностные компоненты, но и особые фор­мы ориентации людей в определенных функциональных и ситу­ационных условиях.

Политическую культуру можно правильно понять лишь в том случае, если рассматривать ее как неразрывную часть более ши­рокой культурной общности — национальной, региональной, по­лиэтнической и др. Соглашаясь с К.Гиртцем в том, что культу­ра — это некая структура определенной совокупности значений, с помощью которых люди формируют свой опыт, и исходя из то­го, что политика представляет собой одну из главных публичных сфер, в которых раскрываются эти значения, можно вычленить те из них, которые имеют отношение к миру политики. Эти значения, составляющие политическую культуру, тесным образом связаны с данной культурой в целом, социокультурными, истори­ческими, религиозными, национально-психологическими тради­циями, обычаями, стереотипами, мифами, установками и т.д. Фундаментальные компоненты конкретной культурной общности оказывают большое влияние на формирование системы политиче­ских убеждений и политической культуры в целом.

В качестве составных элементов политическая культура включает в себя сформировавшиеся в течение многих десятиле­тий и поколений политические традиции, действующие нормы политической практики, идеи, концепции и убеждения о взаи­моотношениях между различными общественно-политически­ми институтами. Она включает определенные ориентации и ус­тановки людей в отношении существующей системы в целом, составляющих ее институтов и важнейших «правил игры», принципов взаимоотношений отдельного человека, общества и государства. Эти компоненты, обусловленные социально-эко­номическими, общественно-историческими и другими долговре­менными факторами, характеризуются относительной устойчи­востью, живучестью и постоянством, медленно поддаются изменениям в процессе глубоких сдвигов в общественном бытии.

Политическую культуру можно характеризовать как ценно­стно-нормативную систему, которая разделяется большинством населения в качестве субъекта политического сообщества. Она включает базовые убеждения, установки, ориентации, символы, обращенные на политическую систему. Как отмечает американ­ский политолог Д.Дивайн, политическая культура — это «исто­рическая система широко распространенных, фундаментальных поведенческих политических ценностей», которых придержива­ются члены данной общественно-политической системы. Она охватывает наряду с политическими идеями, ценностями, уста­новками действующие нормы политической практики и предпо­лагает изучение таких категорий, как политическая идеология, легитимность, суверенитет, правление закона и т.п. Политичес­кая культура в определенном смысле предоставляет некие рамки, в которых члены общества принимают законность существующей формы правления, чувствуют себя политически дееспособны­ми, выражают согласие с действующими «правилами игры». Рам­ки, в которых убеждения, эмоции, нормы и ценности проявля­ются в политических процессах и политическом поведении, сами по себе составляют важнейший компонент политической куль­туры.

Цементирующим элементом политической культуры следу­ет считать политическое мировоззрение, составляющее часть общего мирвоззрения отдельного человека, отдельной группы или иной социальной общности. Большое влияние на характер по­литических ориентации, симпатий и антипатий людей оказыва­ют господствующая в обществе система мировоззренческих по­зиций и ценностно-нормативных установок, фундаментальные взгляды на человека, общество и мир в целом.

Как соотносятся политическая культура и другие компонен­ты мира политического, прежде всего политическая система? При поисках правильного ответа на этот вопрос необходимо исходить из того, что политические институты, будучи творениями куль­туры того или иного народа, в свою очередь оказывают значи­тельное влияние на содержание и проявления культуры. Тесная связь существует между политическими поведением и полити­ческой культурой. Более того, политическая культура реализу­ется через политическое поведение.

Хотя политическая система и политическая культура со­ставляют самостоятельные подсистемы мира политического, тем не менее провести между ними четко очерченную линию разгра­ничения весьма трудно.Они взаимно влияют друг на друга, взаимопереплетаются и не могут существовать друг без друга. На­пример, либерально-демократическая система характеризуется существованием в обществе множества социальных групп и сло­ев, организации, объединений, заинтересованных групп, рели­гиозных, профессиональных, молодежных и иных ассоциаций, клубов, отстаивающих свои интересы во взаимных конфликтах, столкновениях и сотрудничестве друг с другом. Такое положе­ние получило название «социальный плюрализм». В политиче­ской сфере плюрализм проявляется в наличии множества пар­тий и институтов, в существовании разных идейно-политических ориентации, установок, идеологических течений и направле­ний. В этом случае мы имеем «политический плюрализм». При­чем социальный плюрализм поддерживает и стимулирует поли­тический плюрализм и наоборот.

Правильно понять эти проблемы можно лишь в том случае, если рассматривать политическую культуру не как основной детерминирующий фактор партийно-политических отношений и про­цессов, а как определенное опосредующее звено между социаль­но-экономическими интересами, базовыми потребностями, соци­альным статусом, морально-этическими нормами отдельного человека, социальных групп, классов, вовлеченных в политиче­ский процесс, с одной стороны, и их политическим поведением — с другой. Воздействие на практические дела не означает их де­терминацию. Иначе говоря, политическая культура способству­ет формированию определенных типов политического поведения, она придает ему определенную направленность, но не является детерминирующим фактором в последней инстанции. Дело в том, что решение избирателей голосовать за ту или иную партию или конкретного кандидата определяется целым комплексом факторов, среди которых социальная структура и политическая система, состояние экономики, просто конъюнктурные факторы, сиюми­нутные внутри- и внешнеэкономические и внешнеполитичес­кие условия и др. Часто общность быта и уклада жизни, непо­средственность впечатлений сами по себе могут служить фактором стандартизации сознания, формирования разного рода иллю­зий, типологически родственных представлений.

Одним из важнейших факторов утверждения и жизнеспособ­ности политической культуры является легитимность существу­ющей системы и действующего в каждый данный период поли­тического режима. Более того, в системе ценностей, ориентации, установок, стереотипов, составляющих политическую культуру, центральное место занимают элементы, способствующие формированию и сохранению политической системы. Количество раз­деляемых всеми членами общества «позитивных» ценностей оп­ределяет степень консенсуса между его отдельными компонен­тами, его стабильность и жизнеспособность.

Вместе с тем было бы неправомерно рассматривать политичес­кую культуру как систему только широко разделяемых в общест­ве ценностей, убеждений и символов, ограничивать ее лишь «позитивными» установками в отношении существующей поли­тической системы, как это делает ряд политологов. Концентрирация внимания исключительно на разделяемых всеми убежде­ниях и установках и ценностях чревата игнорированием тех из них, которые присущи отдельным социальным группам, высту­пающим за изменение существующего положения. Часто сам факт, что они не разделяются большинством членов общества, может служить важным показателем сущности и тенденций развития той или иной политической культуры и политической системы в це­лом. Поэтому значение имеет также выделение расхождений в политических убеждениях различных групп в рамках каждой политической системы. В противном случае, к примеру, совершен­но невозможно было бы объяснить такие важнейшие явления в ис­тории капиталистических стран, как левый и правый варианты радикализма, которые выступали и в наши дни продолжают вы­ступать за изменение существующего там положения.

Человеческая деятельность, требующая совместных коллек­тивных усилий, предполагает соответствующую организацию и координацию этих усилий как на индивидуальном уровне, так и в масштабах всего общества. Как показали Г.Алмонд и С.Вер­ба, межличностное доверие является необходимым условием формирования вторичных ассоциаций, которые в свою очередь имеют большое значение для эффективного политического уча­стия в любой демократической системе. Чувство доверия необ­ходимо и для функционирования демократических правил иг­ры. Например, важно оценивать оппозицию как лояльную, которая в случае прихода к власти не будет преследовать своих противников и способна управлять страной, оставаясь в рамках закона. Устойчивость и жизнеспособность любой политической системы зависит от степени соотношения и соответствия ее цен­ностей ценностям политической культуры. Количество разделя­емых всеми членами общества «позитивных» ценностей опреде­ляет степень консенсуса между его отдельными компонентами, его стабильность и жизнеспособность.

Лорд Брайс как-то говорил, что даже Римская империя ос­новывалась не столько на силе, сколько на согласии и доброй во­ле ее подданных. В правовом государстве жизнеспособность юридическо-правовой системы и подчинение ей подавляющего большинства населения зависит в значительной степени от ува­жения к закону, а не от страха применения санкций. Раз такое уважение потеряно, презумпции справедливости закона брошен вызов. Легитимизация, т.е. обеспечение легитимности,— это форма обоснования, которая призвана интегрировать разроз­ненные институты, отношения, процессы, подсистемы и т.д., тем самым придавая смысл всему социальному порядку.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Политическая символика
Неотъемлемой частью формирования, фиксации и воспроизвод­ства идентичности любой нации и государства как социокультурной и политической общности являются национально-государствен­ные символы и идеалы. Они выступают своеобразными связую­щими элементами политической культуры. Символ представля­ет собой концентрированное зримое выражение основной идеи явления или понятия, основанное на их структурном сходстве. Одной из форм символа является эмблема. Выдающийся россий­ский философ А.Ф.Лосев относил к эмблемам и государственную символику. Частным видом эмблемы является герб, флаг и дру­гие атрибуты, воплощающие прежде всего идею национально-го­сударственного единства и величия. Для того чтобы постичь за­ложенную в символе идею, требуется активная работа ума воспринимающего субъекта. Символ одновременно является спе­цифическим средством общения между людьми, помогает им уз­нать их принадлежность к конкретной социальной общности, ус­воить пронизывающую эту общность центральную идею.

Символы можно изображать условно-графически (христиан­ский крест, серп и молот, нацистская свастика и т.д.), челове­ческими или иными фигурами: Джон Булль в Англии, дядя Сэм в США, медведь в России, страус в Австралии и т.п. Такие сим­волы, как, например, флаг страны или сигнальный свет, име­ют значение не сами по себе, а лишь в качестве средства выра­жения связи с обществом или действиями людей. Комплексные системы типа речи, письма или математических знаков — это тоже символы, поскольку и звуки и знаки обладают значимостью только для тех, кто умеет их «читать», расшифровывать смысл.

На поведение людей часто гораздо более сильное влияние мо­гут оказать не столько сами действия правительства, политиче­ских партий и деятелей, сколько господствующая в обществе си­стема символики, ориентирующая людей на конкретный тип социальных отношений. Сами по себе символы, не связанные с ре­альной действительностью, с центральной идеей, господствую­щей в общественном сознании, не могут правильно объяснить под­линные механизмы и мотивы, которые определяют и регулируют поведение отдельных индивидов и социально-политических груп­пировок. Много разного рода символов создается искусственно, на основе неполной, предвзятой трактовки тех или иных соци­альных и общественно-политических процессов и явлений. И тем не менее общий язык символики свидетельствует о единстве политической культуры данного общества.

Как отмечал О.Шпенглер, единство всякой культуры зиждет­ся на общем языке ее символики. Каждый народ создает и по­читает собственные символы. Они строятся на длительной тра­диции, в которой важное место занимают разного рода знамена, флаги, гербы, другие символы и атрибуты государственно-поли­тической самоидентификации. Одна часть символов формирует­ся спонтанно в процессе жизнедеятельности всех или большин­ства членов культурного, политического сообщества, а другая — создается и целенаправленно внедряется элитами. Со времени воз­никновения национального государства политические лидеры со­здавали и использовали национальные символы для обоснования проводимого ими политического курса. Министр иностранных дел Франции Ламартин говорил в 1848 г.: «Если вы отнимете у меня трехцветный флаг… то отнимете у меня половину мо­щи Франции как здесь в стране, так и за границей». То же са­мое можно сказать применительно к большинству государств со­временного мира.

Одно из центральных мест среди символов занимают наци­ональные гимны, которые представляют собой официальные па­триотические символы или, как пишет К.Серулоу, «музыкаль­ный эквивалент девиза, герба или флага страны». Гимны, подобно другим национальным символам, становятся чем-то вроде «визитной карточки» нации. Они — современные тотемы — знаки, с помощью которых народы отличают себя друг от дру­га или подтверждают границы своей «идентичности».

Каждая страна имеет свой государственный или националь­ный флаг, олицетворяющий ее независимость, суверенитет и ме­сто в мировом сообществе. Показательно, что главы государств (президенты, монархи), вступая в должность, произносят клят­ву верности при обязательном присутствии государственного флага. Какое бы то ни было оскорбление флага в большинстве стран рассматривается как уголовно наказуемое преступление. флаг в сочетании с гимном и другими атрибутами государственно­сти во многих странах превратился в эмоциональное воплоще­ние нации. Не случайно, что, когда граждане одной страны хотят выразить свое недовольство и протест действиями друго­го государства, они прибегают к публичному сожжению флага этого государства. Как правило, ни одна официальная церемо­ния не обходится без государственного флага. Он водружается на зданиях резиденции главы государства и правительства. В дни официальных праздников государственный флаг вывешивается на общественных зданиях. Государственные флаги являются неизменным атрибутом при двух- или многосторонних перегово­рах между различными странами. Флаги перед зданием ООН сим­волизируют страны, входящие в эту международную организа­цию.

Государственный флаг каждой отдельно взятой страны име­ет собственную историю. Так, современный российский флаг в его нынешних цветах восходит к военно-морскому флагу, ко­торый впервые появился в 60-х годах XVII в. В конце того же века он стал общепринятым. Его поднимали на ботике Петра I в 1688 г., на судах в Белом море в 1693 г., на кораблях Азов­ского флота в 1697-1700 гг. В начале XVIII в. этот военно-мор­ской флаг описывали так: «Флаг Его Царского Величества мос­ковского разделен натрое. Верхняя полоса белая, средняя синяя, нижняя красная. На синей полосе золотой с царской короною вен­чан двуглавый орел, имеющий в середине красное клеймо с се­ребряным св. Георгием без змия». При выборе цветов немаловаж­ную роль сыграла русская национальная традиция. У русских с незапамятных времен белый цвет воспринимался как символ свободы и величия, отсюда фольклорный «белый царь». Голубой считался цветом Богоматери. Как полагают исследователи, го­лубые балдахины патриархов во время крестных ходов указы­вали на их причастность к служению Богоматери. И, наконец, третий из цветов объясняется пристрастием русских к красно­му цвету.

В этой связи обращает на себя внимание то, что царские гра­моты скреплялись печатью красного воска, под красным балда­хином появлялись цари перед народом. Постепенно бело-сине-красный флаг, переданный Петром I в 1705 г. торговому флоту, стал государственным. Позже в XIX в. белой, синей и красной полосам придали значение единства Белой, Малой и Великой Ру­си. Причем собственно Россия — Великая Русь — получила в этом толковании красный цвет.

Следует отметить, что в триколоре цвета неоднократно меня­лись. Но все же в народном сознании утвердилось сочетание бе­лого, синего и красного цветов. Интересно, что они украшали ле­дяные горки на масленицу и балаганы на ярмарках, появлялись при праздновании юбилеев Петра I. Именно бело-сине-красные флаги поднимались при открытии памятника Пушкину в 1880 г. в Москве, а также на Всероссийских художественно-промышлен­ных выставках. Показательно, что царь Александр III перед своей коронацией 7 мая 1883 г. дозволил украшать здания бе­ло-сине-красным флагом. В вопросе о сочетании цветов россий­ского государственного флага последняя точка была поставлена в 1896 г. В том году особое совещание при Министерстве юсти­ции накануне коронации Николая II определило, что государст­венным будет «окончательно считаться бело-сине-красный цвет и никакой другой».

Национальный бело-сине-красный флаг снова стал достояни­ем российского народа в 1989 г., когда он появился на несанк­ционированных митингах и демонстрациях в Москве и ряде других городов. В рамках решения правительства РСФСР от 5 ноября 1990 г. о создании новой российской символики 21 ав­густа 1991 г. Чрезвычайная комиссия Верховного совета РСФСР постановила «считать исторический флаг России — полотнище из равновеликих горизонтальных белой, лазоревой и алой полос официальным Национальным флагом Российской Федерации». 31 октября 1991 г. этот флаг был утвержден съездом Народных депутатов. При всех трудностях, переживаемых нашей стра­ной, трехцветному флагу суждено стать символом объединения всех россиян.

Наряду с флагом та или иная страна в представлениях как ее граждан, так и иностранцев, отождествляется с ее гербом. Ча­сто в качестве центрального элемента гербов выступают изобра­жения растений и деревьев (например, у Ливана — кедр, Кана­ды — кленовый лист и т.п.), животные (лев у Великобритании), птицы (орел у США, Германии, России и т.п.). В последних двух случаях напрашивается аналогия с положением дел в мире жи­вотных и птиц: подобно тому, как среди зверей царствовал лев, а среди птиц — орел, в мире людей на вершине власти стоят ко­роль, император, царь.

Двуглавый орел — один из древнейших символов власти, вер­ховенства и мудрости. Орлы в таком качестве встречаются уже в Древнем Египте. В VII в. до н.э. двуглавый орел символизи­ровал объединение Мидийского царства с Ассирией. Изображе­ния орла встречаются на цилиндрических печатях Халдеи, да­тирующихся VI веком до н.э. В средние века золотой орел на красном поле стал одним из атрибутов Византийской империи. В XV в. черный орел на золотом фоне был гербом Священной Римской (Германской) империи.

Центральное место занимает изображение орла и в государ­ственном гербе России. По данным ряда исследований, в России стремление представлять высшую власть над людьми приняло геральдическую форму в XV в. В тот период изображение визан­тийского золотого орла на красном фоне было заимствовано Ру­сью после женитьбы Великого Московского князя Ивана III на племяннице последнего византийского императора Софии Палеолог. С тех пор российский герб постоянно подвергался измене­ниям. В последний раз он был изменен в 1856 г. по специально принятому по этому поводу закону.

Центральное место в нем занимал двуглавый орел, изображен­ный на фоне геральдического щита, который держали ангелы и ар­хангелы Михаил и Гавриил с мечом и крестом. Каждая из го­лов орла несла по короне, над которыми на некотором расстоянии возвышалась третья, значительно большая корона. Как указы­валось в описании герба в законе 1856 г. на груди орла изобра­жен «герб московский: в червленом и золотыми краями щите святой великомученик и победоносец Георгий в серебряном во­оружении и лазурной приволоке на серебряном, покрытом баг­ряной тканью с золотою бахромою коне, поражающий золото­го с зелеными крыльями дракона золотым осьмиконечным наверху копьем».

В свою очередь сам геральдический щит, увенчанный импе­раторской короной, был изображен на фоне «сени» или мантии, соединенной с шлемом Александра Невского. Над ним возвыша­лась еще одна корона, а над нею хоругвь с полным повторени­ем всех названных выше изображений. Венчал хоругвь символ православия — восьмиконечный крест. Идею государства пере­давала надпись: «С нами бог». Причем этот девиз повторялся на шлеме Александра Невского и хоругви. Далее на гербе воспро­изводился целый ряд других эмблем и символов, призванных пе­редать все атрибуты и нюансы титулатуры российского царя и под­черкнуть его власть над 50 различными по политическому статусу и размерам, а также экономическому, культурному, конфессиональному положению землями Российской империи.

Как известно, эта эмблема перестала быть государственным гербом сразу после октябрьского переворота 1917 г. и установ­ления советского режима. Только в 1993 г. был утвержден но­вый герб Российской Федерации, в котором воспроизведены ос­новные атрибуты традиционного государственного герба Российской империи. В соответствующих документах этот герб описывается следующим образом: «Государственный герб Россий­ской Федерации представляет собой золотого двуглавого орла, по­мещенного на красном поле. Над орлом три исторические коро­ны Петра Великого (две малые — над головами и над ним — одна большого размера). В лапах орла — скипетр и держава. На гру­ди орла на красном щите изображение всадника, поражающего копьем дракона». Здесь корона — символ не монархии, как это было раньше, а суверенитета. Две головы орла символизируют то, что Россия лежит одновременно в Европе и Азии, она всегда обращена одновременно и на Запад, и на Восток. Шарообразность державы призвана говорить о единстве государства, скипетр же символизирует власть. Всадник, поражающий дракона,— древ­ний символ противоборства добра, побеждающего зло.

Национально-государственные символы и идеалы более или менее тесно связаны между собой, они взаимодополняют и под­держивают друг друга. Идеал не существует сам по себе, а вы­ражается с помощью какого-либо документа, произведения ис­кусства, изречения и др. Первым и, пожалуй, фундаментальным символом американской нации и государственности является Дек­ларация независимости, принятая Континентальным конгрессом 4 июля 1776 г. и объявившая о разрыве традиционных связей тринадцати колоний с Британской империей и создании незави­симого государства — Соединенных Штатов Америки.

Декларация независимости, в которой нашли отражение ос­новополагающие идеалы и чаяния американского народа — сво­бода, равенство и национальный суверенитет, по сути дела, яви­лась первым в истории официальным документом, в котором был провозглашен принцип народного суверенитета в качестве осно­вы государственного устройства.

Важнейшим символом национальной идентичности американ­цев стала конституция страны. Большинство американцев рас­сматривают конституцию как своего рода священный документ. Некоторые политологи проводят аналогию между ней и Библи­ей, называя их «теологическими документами», поскольку в гла­зах американцев конституция, как и Библия, священна.

Самым завершенным и концентрированным воплощением идеалов свободы и прав человека в США стала статуя Свободы, возвышающаяся в нью-йоркской гавани и как бы приветствующая всех прибывающих в Америку. Для многих поколений американ­цев, да и не только американцев, она была символом «американ­ской мечты», успеха, страны неограниченных возможностей, принимающей в свои объятия обездоленных и угнетенных со всех концов земного шара. По данным исследований феномена соци­ализации подрастающего поколения, дети всех начальных школ США называют статую Свободы и национальный звездно-поло­сатый флаг, который был принят Континентальным конгрессом 14 июня 1777 г., лучшими выразителями духа Америки. Флаг и гимн в сочетании с другими патриотическими песнями и мар­шами превратились в эмоциональное воплощение нации.

Выразителями национального духа, факторами, способству­ющими формированию национального самосознания и в то же время являющимися воплощением лица страны, могут выступать те или иные города. Если возвращаться к примеру США, то в ка­честве города-символа следует, естественно, назвать столицу страны Вашингтон. В глазах как самих американцев, так и ос­тального мира Вашингтон ассоциируется с политическим цент­ром Америки, представляется как символ американской нации и государственности. И это вполне объяснимо, если учесть, что Вашингтон — это прежде всего конгресс, президент, закон, Ка­питолий, Белый дом и здание Верховного суда, Пентагон и Гос­департамент. Здесь в здании Национального архива хранятся важ­нейшие атрибуты американской нации и государственности, в Вашингтоне расположены памятники и мемориалы отцов-ос­нователей и других выдающихся политических, общественных и государственных деятелей США. Не случайно, когда речь идет о вопросах и проблемах политического характера, под Вашинг­тоном, как правило, подразумевают Америку вообще или же пра­вительство США, подобно тому как при упоминании Москвы, Лондона, Парижа имеют в виду соответственно Россию, Велико­британию, Францию.

Вряд ли есть необходимость пояснять, что та или иная сово­купность национально-государственных и политических симво­лов характерна для большинства стран и соответствующих по­литических культур.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Религиозный аспект политической культуры
Немаловажную роль в формировании и функционировании политических культур играет религия. Более того, многие идеи, ценности, установки, связанные с религией, составной частью вклю­чаются в политическую культуру той или иной нации, страны, народа. Это объясняется тем, что религия, будучи частью наци­ональной и исторической традиции данного народа, пронизыва­ет его культурное наследие и соответственно не может не отра­жаться и на характере его политической культуры.

Показательно, что нередко формирование той или иной на­ции, ее вступление на общественно-историческую арену обосно­вывается ссылками на некое божественное провидение. В поис­ках аргументов часто обращаются к Библии, особенно к тем ее положениям, где говорится, что бог не только правит миром, но и из­бирает из среды всех народов только один, наделяя его своей бла­годатью. Крайние формы этого мифа отводят другим народам и стра­нам лишь роль фона, на котором разворачивается история того или иного богоизбранного народа. История дает много примеров, свидетельствующих о том, что идея величия и богоизбранности была присуща чуть ли не каждому великому народу, особенно в период его восхождения.

Покажем это на примере русского и американского народов. Так, автор «Сказания о князьях Владимирских», поведав о пре­емственности мировых монархий древнейших царств до римской империи, выводил основы современной ему власти от римского императора Августа. Согласно этому сказанию, Русь является за­конной наследницей всех древних мировых монархий. Естествен­но, Рюрик, положивший начало династии Рюриков, правив­ших Русью до восхождения на престол династии Романовых, ведет свой род от самих римских императоров. Постепенно сформиро­валась идея Москвы как третьего Рима — наследницы Рима и Кон­стантинополя, столицы Восточной Римской империи.

Показательно, что наряду с символами самодержавия и на­родности в формировании и укреплении русского государства и за­воевании им новых земель, стран и народов важную роль сыг­рала православная церковь. Она давала русским духовную опору, чтобы противостоять мусульманскому Востоку и католическому Западу, которые на тех или иных исторических этапах представ­ляли угрозу их религиозному и государственному существованию. В целом, хотя принципы веры и не преобладали в ущерб поли­тическим, религия часто использовалась для обоснования влас­ти и притязаний сначала русских князей, а затем и московских царей.

Пропагандируя грандиозную концепцию, рассматривавшую Москву как «новый Вечный город, наследницу Рима и Кон­стантинополя», церковная иерархия постоянно предупреждала царей об их священном долге превратить Московию в «Новую хри­стианскую империю», при этом сколько-нибудь четко не обозна­чая ее границы. Следует отметить, что эта доктрина сыграла не­маловажную роль в экспансии и утверждении многонациональной Российской империи на бескрайних просторах евразийского континента. Поэтому можно утверждать, что в формировании идей величия России, ее масштабности, патриотизме и преданности отечеству — Руси-матушке, особом пути России немаловажную роль сыграла и православная вера. Не случайно многие атрибу­ты и символы православной церкви стали одновременно и сим­волами российской государственности, например храм Василия Блаженного, возвышающийся на главной площади страны ря­дом с Кремлем, да и храмы в самом Кремле, храм Христа Спа­сителя, Исаакиевский собор и др. Симптоматично, что церковь возводила в ранг святых выдающихся деятелей, которые в стро­гом смысле не являлись ее служителями. Речь идет, например, о равноапостольных Кирилле и Мефодии, св. Владимире, Алек­сандре Невском и др.

Идея богоизбранности собственного народа не чужда и аме­риканцам. С самого начала формирования американского наци­онального сознания важнейшим его компонентом было убежде­ние об особом пути развития Америки и ее роли в мировой истории. Характерно, что обосновывая исключительное место Аме­рики в мировой истории, автор Декларации независимости США, третий президент Америки Т.Джефферсон в 1785 г. пред­лагал изобразить на государственном гербе страны взятый из Биб­лии образ сынов Израиля, идущих за лучом солнца. Почти все отцы-основатели Америки были глубоко убеждены в том, что ей уготована особая судьба, особая божественная миссия.

Приверженность американцев этой идее стала основой аме­риканской «имперской» идеологии. Уже в середине XIX в. по­пытки обосновать и практически реализовать идею о превосход­стве и избранности Америки, о ее миссии руководить миром были предприняты в так называемой доктрине «предопределения судьбы» или «явного предначертания». В эту доктрину вошли популярные среди многих поколений американцев мифы о пре­восходстве и богоизбранности Америки. Суть ее состоит в утверж­дении, будто судьба американского народа с самого начала пре­допределена самим богом и Америке суждено стать образцом для всех остальных народов земного шара. Следует отметить, что важ­нейшие положения этой доктрины на различных этапах истории использовались правящими кругами США для обоснования сво­ей внешнеполитической стратегии.

Многие исследователи прямо связывают с религией респуб­ликанские и демократические институты Америки. Как утверж­дал известный французский общественный деятель и историк А. де Токвиль, истинной школой республиканских добродетелей в Америке была церковь. По его словам, религия представляла собой первый из американских политических институтов. Она была республиканской и демократической религией, которая не только включала республиканские ценности, но и давала первые уроки относительно того, как участвовать в обществен­ной жизни. По словам Токвиля, нравы в большей степени, чем законы или физические обстоятельства, способствовали успеху американской демократии, нравы же коренятся в религии.

Следует сказать, что в той или иной форме «божественная идея» прошла через историю почти всех существующих на земле на­родов, способствуя их консолидации в самые трудные для них времена.

Обращает на себя внимание тот факт, что религиозный и со-циокультурный традиционализм часто идет рука об руку с со­циально-философским и идейно-политическим консерватизмом. Религия всегда служила источником традиционных ценностей. В конце концов религия тесно связана с культурной традицией как частью образа жизни в целом. Когда этот образ жизни под­вергается опасности, его религиозные и моральные компоненты оказываются опорными пунктами защиты существующей систе­мы привычного образа жизни. Поэтому вполне объяснима наблю­дающаяся у отдельных категорий населения склонность сетовать в определенных ситуациях на упадок таких традиционных цен­ностей, как закон и порядок, дисциплина, сдержанность, кон­сенсус, патриотизм и т.д.

Конфессиональный фактор часто перевешивал в прошлом, а в не­которых странах продолжает перевешивать и в настоящее вре­мя социально-классовые приверженности. Именно влияние кле­рикализма и конфессионализма на общественное сознание и соответственно на политическую культуру обусловило воз­никновение во многих странах Западной Европы клерикальных партий разных ориентации, роль и значение которых нельзя оце­нить однозначно. Были и есть консервативные и даже реакци­онные конфессиональные партии и организации, но были и есть такие, которые выступали с позиций социального реформизма (например, социальное христианство). В наши дни христианская окраска помогла ХДС в ФРГ, ХДП в Италии и аналогичным пар­тиям в других странах привлечь на свою сторону многих веру­ющих трудящихся. В этих партиях наряду с консервативными есть и центристские и либеральные фракции, выступающие за реформы (например, так называемые «социальные комитеты» в ХДС).

Зачастую религиозные ценности и понятия, особенно в усло­виях эрозии или догматизации осевой идеи или осевого идеала, лежащего в основе той или иной цивилизации, оказывают на зна­чительные категории людей облагораживающее воздействие. Они удерживает их от отчаяния и безысходности, оставляя при­верженцами таких немеркнущих общечеловеческих ценностей, как «не убий», «не укради», «возлюби ближнего своего» и т.д. Чувство приверженности чему-то более совершенному и благо­родному, чем сам отдельно взятый человек, поднимает его в соб­ственных глазах, воспитывает в нем уважение к своему соседу, согражданину, соплеменнику, представителям других народов.

В периоды социально-политических неурядиц и потрясений, в смутные времена, когда люди волею исторических судеб вы­талкиваются из привычной, устоявшейся колеи жизни, оказы­ваются отчужденными от существующей системы, многие из них находят утешение и убежище в религии. Наглядный пример — наша страна, где в настоящее время наблюдаются всплеск инте­реса к религиозной вере и рост религиозного сознания, откры­ваются так называемые воскресные церковные школы и др. По­этому игнорирование при изучении политической культуры религиозного начала как важного фактора политической соци­ализации было бы явным упрощением.

Подводя итог всему изложенному, можно сказать, что поли­тическая культура — весьма сложный и многослойный феномен. Она характеризуется разнообразием и изменчивостью состав­ных элементов. Более того, в рамках одной и той же политиче­ской культуры могут быть существенные различия в установках, ориентациях, политических симпатиях и антипатиях граждан одного и того же государства. Этим во многом объясняется су­ществование множества конфликтующих друг с другом идеоло­гических и идейно-политических течений.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Типологизация политической культуры
Простая констатация факта существования того или иного ком­плекса элементов, которые можно было бы объединить в кате­горию политической культуры, сама по себе не снимает вопрос о том, как эти элементы реализуются в конкретном политичес­ком процессе, поведении различных групп и слоев населения. Де­ло в том, что одни и те же политические установки, ценностно-нормативные ориентации и идейно-политические принципы у разных людей и социальных групп в конкретном политичес­ком поведении проявляются по-разному. Поэтому в каждой по­литической культуре можно выделить совокупность тех или иных черт и характеристик, которые придают ей определен­ный колорит, некоторую специфику. Это в свою очередь позво­ляет выделить в рамках единой политической культуры отдель­ные субкультуры, в которых в той или иной концентрации могут преобладать конфессиональные, этнические, региональные или иные начала.

Сказанное особенно важно учитывать при оценке и характе­ристике политической культуры разных стран и народов. Необ­ходимо исходить из факта существования многих региональных и национальных вариаций политической культуры. Скажем, нельзя говорить о единой модели политической культуры для Ев­ропы и Ближнего Востока, западного полушария и дальневосточ­ного региона и т.п.

Каждой политической системе соответствует особая, собствен­ная базисная модель (или модели) политической культуры, ко­торая в каждой конкретной стране проявляется в национальноспецифических формах. Как правило, важнейшие элементы каждой базовой модели характеризуются универсальностью и оп­ределяются общемировоззренческими установками и ориентаци-ями людей независимо от их национально-государственной при­надлежности. В этом качестве в обобщенной, абстрагированной форме они составляют системообразующие компоненты полити­ческой культуры и разделяются большинством населения соот­ветствующих стран.

Вместе с тем универсалистские компоненты в каждой отдель­ной стране проявляются в специфически национальных формах. Это естественно, поскольку в формировании национального са­мосознания, самой национальной идентичности участвуют как универсалистские, так и сугубо национально-культурные элемен­ты. Так, общественно-исторические, национально-культурные, ге­ографические, религиозные и иные особенности формирования и эволюции каждой нации и национального самосознания нало­жили свой глубокий отпечаток на содержание и форму ее поли­тической культуры.

Все это предполагает необходимость выделения соответству­ющих моделей политической культуры. Уже первые авторы, об­ратившиеся к данной проблематике, предложили собственные ти-пологизации политических культур. Так, Г.Алмонд выделил гомогенный, фрагментированный, смешанный и тоталитарный ти­пы. По его мнению, в англосаксонских странах (США, Велико­британии, ряде стран Британского содружества) господствует се-кулярная гомогенная политическая культура. Для нее характерны сосуществование множества конкурирующих, но до­полняющих друг друга ценностей, установок, ориентации, раци­ональный расчет при принятии решений и разрешении споров и кон­фликтов, индивидуализм, экспериментаторство и т.д. В то же время она гомогенна в том смысле, что подавляющее большинство субъ­ектов политического процесса разделяют основопологающие принципы устройства существующей политической системы, об­щепринятые нормы и правила игры, ценности. Ролевые струк­туры, такие как политические партии, заинтересованные груп­пы, средства массовой информации, пользуются значительной долей самостоятельности. Отдельные индивиды принадлежат одновре­менно к множеству взаимно пересекающихся групп. В итоге признается законность всех интересов и позиций, между ними пре­валирует взаимная терпимость, что создает условия для прочно­го консенсуса и прогматического политического курса.

Политическая культура континентально-европейских стран также секулярна, но в то же время, как подчеркивал Алмонд, она фрагментирована. Во фрагментированной политической культуре среди различных группировок нет необходимого согла­сия относительно основополагающих правил политической иг­ры. Общество разделено, или фрагментировано, на множество суб­культур со своими ценностями, поведенческими нормами и стереотипами, часто несовместимыми друг с другом. В каче­стве наиболее характерного примера Алмонд приводит Францию в период Третьей и Четвертой республик и Италию, политичес­кая культура которых была фрагментирована на противоборст­вующие субкультуры, укорененные в разных институтах. Груп­повые лояльности усиливали друг друга. Например, католики голосовали за партии католической ориентации, входили в като­лические профсоюзы, читали католические газеты и даже выбира­ли близких друзей среди католиков. Подобным же образом орга­низовывали и ограничивали свои связи коммунисты. Способность заинтересованных групп, партий и средств массовой информации переводить потребности и требования в приемлемые политиче­ские альтернативы была, таким образом, сильно ограничена. В то же время взаимное усиление социальных, религиозных и поли­тических лояльностей стимулирует противоречия между различ­ными субкультурами. В результате для стран с этим типом по­литической культуры характерна политическая нестабильность.

Следующий тип Алмонд назвал доиндустриальной смешан­ной политической культурой, характеризующейся сосущест­вованием традиционных и вестернизированных институтов, цен­ностей, норм и ориентации. Речь идет о таких атрибутах западной политической системы, как парламент, избирательная система, бюрократия и др., которые в той или иной степени модифици­рованной форме наложены на традиционалистские реалии соот­ветствующих стран. Как результат такого наложения возника­ет особый тип, который, используя терминологию М.Вебера, Алмонд назвал харизматической политической культурой.

Последняя часто формируется в условиях эрозии традицион­ных норм, нарушения считавшихся священными обычаев и свя­зей, роста чувства неустойчивости и неопределенности. В резуль­тате в поисках защиты и устойчивости люди обращают свой взор к харизматическому лидеру. Такое смещение создает сложней­шие проблемы с точки зрения коммуникации и координации в об­ществе. Здесь различные группы часто имеют совершенно раз­ное видение стоящих перед обществом политических проблем. В итоге нестабильность и непредсказуемость являются не откло­нением от нормы, а неизбежным результатом такой политичес­кой культуры. Она господствует в модернизирующихся развива­ющихся странах.

От всех названных типов, по Алмонду, радикально отлича­ется тоталитарная политическая культура. Внешне она по сво­ей гомогенности напоминает первый тип. Но здесь эта гомоген­ность искусственная, синтетическая. Поэтому отсутствуют добровольные организации и ассоциации, а система политичес­кой коммуникации контролируется из центра. Невозможно сколько-нибудь приблизительно определить степень привержен­ности населения господствующей системе.

Развивая типологию Алмонда, У.Розенбуам выделяет фрагментированные и интегрированные типы политической культуры, меж­ду которыми находятся различные модели и промежуточные ти­пы. Фрагментированный тип характеризуется отсутствием консенсуса относительно принципов политического устройства общества. Этот тип господствует в большинстве африканских и латиноамериканских стран, отчасти в Северной Ирландии и Ка­наде. В его основе лежит заметная социальная, социокультурная, конфессиональная, национально-этническая и иная фрагментация общества. Это создает благоприятные условия для идеологической непримиримости и бескомпромиссности между конфликтующими группами, препятствует выработке неких общепринятых правил политической игры. Интегрированный тип отличается наличи­ем сравнительно высокой степени консенсуса по основополагаю­щим вопросам политического устройства, преобладанием граждан­ских процедур в улаживании споров и конфликтов, низким уровнем политического насилия, высокой степенью различных форм плюрализма (который нужно отличать от фрагментированности).

Согласно типологизации, предложенной Д.Элейзаром, суще­ствуют три основных типа политической культуры: моралистическая, индивидуалистическая и традиционная. Другой американ­ский политолог У.Блюм обосновывал необходимость выделения только либеральной и коллективистской политических культур.

Очевидно, что рассмотренные типологизации обладают це­лым рядом достоинств, поскольку в них предприняты попытки вычленить модели политической культуры, исходя из факта су­ществования у различных народов и стран специфических на­циональных социокультурных, конфессиональных, традиционно-исторических и иных особенностей. Но вместе с тем сущест­вует целый ряд соображений, говорящих в пользу определенной корректировки этих типологизаций. Например, лишь с доволь­но серьезными оговорками можно принять схему Г.Алмонда и его коллег, которые пытались определить различия между гомоген­ной и фрагментированной политическими культурами по их спо­собности обеспечить стабильность политической системы. Попы­таемся разобраться в этом тезисе на конкретных примерах.

В качестве типичного образца фрагментированной политиче­ской культуры, как правило, приводилась итальянская. И дей­ствительно, результаты многих исследований показывают нали­чие в этой стране высокого уровня социального отчуждения и недоверия. Итальянцы скептически оценивают свои возмож­ности повлиять на политические институты и процессы, на при­нятие политических решений. Партийная система также фрагментирована на разного рода левые, центристские и правые партии, часть из которых находится в оппозиции к существую­щему социальному, экономическому и политическому порядку. О фрагментированности политической культуры свидетельству­ет, в частности, характерная для политической жизни Италии частая смена правительств.

Вместе с тем существует целый ряд стран с фрагментированными, по типологии Алмонда, политическими культурами, но характеризующимися довольно высокой степенью политиче­ской стабильности. К примеру, так называемые консоциативные демократии в Австрии, Нидерландах, Швейцарии и Бельгии являются по своему характеру фрагментированными в том смыс­ле, что они состоят, казалось бы, из нескольких конфликтующих друг с другом субкультур. Так, в Нидерландах католики, каль­винисты и неверующие настолько конфликтовали друг с другом, что некоторые исследователи считали возможным говорить о су­ществовании здесь трех самостоятельных субкультур или даже народов. А Швейцария — это единое сообщество, составленное из трех национальных субкультур. Невозможно не согласиться с утверждением, что в этих странах в течение всех послевоенных десятилетий степень политической стабильности, определенно­сти и предсказуемости отнюдь были не ниже, если не выше, чем в странах с гомогенной или интегрированной политической культурой.

В то же время преимущественно англосаксонская Канада, ко­торая, по схеме Алмонда, должна принадлежать к гомогенному типу, время от времени сотрясается конфликтами на нацио­нально-культурной почве, конфликтами, которые в последние два-три десятилетия не раз грозили самой государственной целост­ности этой страны. Что касается США, которые действительно отличаются высокой степенью политической стабильности, то не составляет секрета, что серьезные исследователи выделяют там целый ряд субкультур расово-этнического, национально-культур­ного, конфессионального и регионального характера.

Теперь рассмотрим такую характеристику, как привержен­ность харизматическому лидеру,— признак, который Алмонд счита­ет достоянием доиндустриальной или смешанной политической культуры. Не требуется особых усилий, чтобы продемонстриро­вать, что харизматичность в различных ее новых формах и мо­дификациях приобретает особую актуальность в наиболее разви­тых странах современного мира. Более того, харизматические лидеры и харизма как фактор, определяющий симпатии и/или антипа­тии избирателей и соответственно их выбор стали важнейшими элементами политической культуры всех типов в эпоху инфор­мационной революции и электронных средств массовой инфор­мации. Что касается тоталитарного типа политической культу­ры, то харизма в крайних формах поклонения вождю — фюреру также является ее неотъемлемой составной частью.

Можно было бы привести немало других нестыковок, кото­рые в определенной степени снижают убедительность рассмот­ренных типологизаций. Но и высказанные аргументы достаточ­но наглядно показывают необходимость нахождения более приемлемых критериев типологизапий политических культур со­временного мира. При этом главным условием является учет ос­новных типов или моделей политических систем, в рамках ко­торых формируются и функционируют соответствующие типы политических культур. Нельзя сказать, что Г.Алмонд и его кол­леги полностью игнорировали этот момент. Но здесь, как было показано ранее, проблема состоит в неприемлемости самого оп­ределения политической системы, которое ими предлагается.

С учетом вышеприведенной типологизаций политических систем можно выделить следующие крупные типы или модели политической культуры: органическую, либерально-демократи­ческую и смешанную.

В рамках органического типа можно вычленить различные варианты авторитарной, тоталитарной, традиционной политиче­ских культур и субкультур. При всех расхождениях общим для всех них является господство коллективистских, групповых, общинных ценностей, приоритета публичного над частным, прав и свобод группы, коллектива над индивидуальными правами и со­ответственно подчинение личности коллективу. Для носителей данного типа политической культуры характерны повышенные ожидания от государства, преувеличение его роли в жизни об­щества, часто доходящее до его мифологизации и даже обоже­ствления.

Государство рассматривается как единый организм, в кото­ром различные институты организации, группы, отдельно взя­тые люди играют лишь подчиненную роль. В сфере взаимоотно­шений индивида и государства, правителей и управляемых здесь преобладают, как правило, отношения «патрон-клиент», государ­ство и его руководители оцениваются массой населения по их спо­собности проявлять и реализовывать «отцовскую» заботу о сво­их подданных. Имеет место та или иная степень персонализации политики и самого государства, когда последнее отождествляет­ся с личностями конкретных государственных деятелей, вождей, фюреров, «отцов нации» и др. Важное место (с существенными оговорками применительно к тоталитарной политической куль­туре) занимают традиция, обычай, норма. В наиболее наглядной и однозначной форме некоторые важнейшие элементы данного типа проявились при тоталитарной системе с ее жестким подчи­нением всех сфер жизни всемогущему государству.

В большей степени рассматриваемый тип распространен в развивающейся зоне современного мира — Азии, Африке и Латинской Америке. Однако авторитарные и тоталитарные его варианты в разные периоды утверждались во многих европейских странах — СССР, Германии, Италии, Испании, Португалии, Греции и др.

Либерально-демократический тип характеризуется плюра­лизмом в социальной, экономической, духовной, политической и других сферах жизни. Важнейшим его компонентом стала идея индивидуальной свободы, самоценности отдельной лично­сти, прирожденных, неотчуждаемых прав каждого человека на жизнь, свободу и частную собственность. Центральное место здесь занимает убеждение в том, что частная собственность — осно­ва индивидуальной свободы, а она в свою очередь рассматривает­ся в качестве необходимого условия самореализации отдельного индивида. Особенно важны в данном случае идея идеологичес­кого и политического плюрализма и связанные с ним принци­пы представительства и выборности должностных лиц в государ­стве.

В глазах приверженцев либерально-демократической модели политической культуры право, правовая система является гаран­том индивидуальной свободы выбора по собственному усмотре­нию морально-этических ценностей, сферы и рода деятельности. Они считают, что закон призван гарантировать свободу лично­сти, неприкосновенность собственности, жилища, частной жиз­ни, духовную свободу. В обществе должен господствовать закон, а не люди, и функции государства состоят в регулировании от­ношений между гражданами на основе закона. Для них самооче­видными истинами являются право участия каждого члена об­щества в политическом процессе, соблюдение определенных «правил игры» между политическими партиями, разного рода заинтересованными группами и др., смена власти в результате всеобщих выборов на всех уровнях власти, другие нормы и прин­ципы парламентаризма и плюралистической демократии.

Эти и другие сущностные характеристики либерально-демо­кратического типа политической культуры, который характерен прежде всего для индустриально развитых стран Запада, в раз­ных национально-культурных условиях проявляются по разно­му. Именно в этом контексте следует выделить гомогенный, фрагментированный, интегрированный, консенсусный, кон­фликтный и другие варианты политической культуры в рамках единого либерально-демократического типа.

Между этими двумя типами располагается целый спектр всевозможных национальных, региональных или иных вариан­тов и разновидностей политической культуры. Что касается предлагаемых Алмондом и его коллегами критериев, таких как харизма, фрагментарность, коллективизм, традиционность, ин­дивидуализм, гомогенность, конфликт, консенсус и т.п., то они в тех или иных сочетаниях могут быть обнаружены почти во всех типах политической культуры. Их сочетание, интенсивность и значимость варьируются от модели к модели и от одной наци­ональной разновидности к другой. С этой точки зрения в совре­менном мире, особенно с окончанием холодной войны и крахом тоталитарных систем, во многих случаях мы имеем дело со сме­шанными типами политической культуры.

Например, если о сколько-нибудь чистом тоталитарном ти­пе можно было говорить применительно к фашистской Италии и нацистской Германии 30-х годов, а также СССР примерно до 60-х годов, то в настоящее время речь может идти лишь о его остаточных элементах и явлениях. Существенные авторитар­ные и традиционалистические пласты можно обнаружить в Рос­сии, Китае, Японии, Испании и т.д.

Поэтому предлагаемые читателю модели политической куль­туры нужно понимать в смысле веберовских идеальных типов. В определенном смысле — это теоретические конструкции, в ко­торых присутствует значительный элемент абстракции, допуще­ния и редукции. Реальное положение значительно сложнее. От­сюда то разнообразие, сложность и многослойность, которые в рамках одной и той же модели обнаруживаются в конкретных национально-страновых реальностях.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Контрольные вопросы
1. Что такое политическая культура?

2. Как она соотносится с политическим сознанием?

3. Какое место она занимает в общенациональной культуре?

4. Как политическая культура соотносится с политической систе­мой?

5. Назовите важнейшие составные элементы политической культу­ры.

6. Какое место в ней занимают религиозное, символическое, мифо­логическое и иные начала?

7. Какие существуют типы политической культуры?
Глава 13 ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭТИКА
Как указывалось выше, политическая философия охватывает не толь­ко мир сущего, но и мир должного, мир политического в том виде, в каком он есть, и в том, каким он должен быть. «Политические вещи» по самой сво­ей природе не могут быть нейтральны, поскольку сопряжены с выбором, принятием решений, приверженностью, оценкой. Они тесно связаны с та­кими ключевыми категориями человеческой жизни, как добро и зло, сущее и должное, достойное и недостойное, справедливое и несправедливое и др. Как отмечал германский политолог Х.Кун, «государство живет челове­ком: человек основывает, формирует и руководит им и одновременно жи­вет в нем и благодаря этому постигает его как свою судьбу».

В сфере, где человек занимает центральное место, нельзя игнориро­вать то, что можно обозначить понятием «человеческое измерение». По­литика — это результат сознательных волевых усилий людей, которые ставят перед собой определенные цели, руководствуясь при этом сложив­шимися у них мировоззренческими установками, нормами поведения, пониманием важнейших аспектов взаимоотношений человека с своей со­циальной средой. Там, где речь идет о понимании и толковании человека, человеческих целей, непременно присутствует ценностное начало.
Морально-нравственный аспект мира политического
Уже по своему определению политическая философия прони­зана морально-этическим началом, ее изучение не может не иметь морально-нравственного или ценностного измерения. Без обращения к сфере целей и идеалов невозможно говорить об адекватном изучении мира политического в целом.

Нравственные начала, ценности и нормы, имеющие касатель­ство к миру политического, к его институтам, отношениям, по­литическому мировоззрению и поведению членов того или ино­го сообщества, в совокупности составляют политическую этику. Политическая этика — это, по сути дела, нормативная теория политической деятельности, затрагивающая такие основопола­гающие проблемы, как справедливое социальное устройство, взаимные права и обязанности руководителей и граждан, фун­даментальные права человека и гражданина, разумное соотно­шение свободы, равенства и справедливости и др. Она играет ключевую роль в легитимизации как политической власти вообще, так и различных форм правления.

Легитимность современного государства основывается прежде всего на правовом фундаменте, на признании в качест­ве приоритетных целей обеспечения прав и свобод человека. Жиз­неспособная и прочная политическая система — это власть плюс законность и эффективность, т.е. способность удовлетворить основные функции управления.

Однако как законность, так и эффективность во многом оп­ределяются тем, насколько государственные институты и сама политическая система в целом соответствуют господствующим в об­ществе идеалам и ценностям, где морально-этическому началу принадлежит отнюдь не последнее место. Иначе говоря, еще одной важной несущей конструкцией легитимности является мо­рально-нравственная составляющая политической самоорганиза­ции общества. Действительно, как учил Конфуций, «народ мож­но заставить повиноваться, но нельзя заставить понимать почему». Есть некое рациональное зерно в утверждении, что opus justitiae pax — мир есть продукт справедливости.

Особенность всех этических проблем политики обусловлива­ется тем, что сама политика теснейшим образом связана с наси­лием. К тому же нередко политику отождествляют с корыстным интересом, а нравственность — с бескорыстием. «Кто ищет спасения своей души и других душ,— писал М.Вебер,— тот ищет его не на пути политики, которая имеет совершенно иные за­дачи — такие, которые можно разрешить только при помощи насилия. Гений или демон политики живет во внутреннем на­пряжении с богом любви, в том числе и христианским богом в его церковном проявлении,— напряжении, которое в любой момент может разразиться непримиримым конфликтом». Отсюда воз­никают отнюдь не праздные вопросы: можно ли вообще говорить о политической этике как таковой? правомерно ли применение к сфере политики категории этики и морально-этических цен­ностей? если нет, то можно ли говорить о человеческом измере­нии в политике? и т.д.

Следует отметить, что в истории политической мысли на эти вопрсы давались весьма неоднозначные ответы. Это вполне естественно, поскольку, например, Н. Макиавелли, допускающий любой произвол со стороны государя в интересах государства, Ж.-Ж. Руссо, озабоченный мыслью об обеспечении всеобщего бла­га, совершенно по-разному трактовали термин «политика». В то же время, если не впадать в застывший платонизм, который при­знавал лишь вечные вневременные ценности, то конкретное со­держание и трактовка морально-этических ценностей общества во многом зависят от реальностей каждого конкретного истори­ческого периода. В силу того, что морально-нравственные кате­гории и критерии служат важнейшим средством легитимизации существующего политического режима или конкретной полити­ческой стратегии, почти все крупные мыслители, занимавшиеся проблемами политики, государства и права, начиная от Конфу­ция, Платона, Аристотеля и кончая современными исследовате­лями, так или иначе затрагивали эти понятия.

О том значении, которое античные мыслители придавали нравственому началу, свидетельствует высказывание, напри­мер, Сократа: «Лучше терпеть несправедливость, нежели причи­нить ее». Верность данному принципу Сократ продемонстриро­вал, отказавшись от побега из Афин после вынесения ему смертного приговора и показав тем самым пример личной нрав­ственности. Определяя в качестве главной цели политики обес­печение «высшего блага» граждан полиса и предписывая ей нравственно-воспитательную роль, Аристотель, в частности, ут­верждал: «Государственным благом является справедливость, то есть то, что служит общей пользе». Природа дала челове­ку оружие — «умственную и нравственную силу», которую мож­но использовать как для добрых, так и злых деяний. «Человек, живущий вне закона и права, наихудший из всех… Понятие спра­ведливости связано с представлением о государстве, так как право, служащее мерилом справедливости, является регулиру­ющей нормой политического общения». Здесь возникает другой вопрос: какое именно содержание Аристотель вкладывал в само понятие справедливость?

Показательна с данной точки зрения позиция Блаженного Ав­густина, который утверждал: «Что не было справедливым, не мо­жет быть и законом»(Non videtur esse lex quae juste non fuerit»). «Государства без справедливости — что это, как не большие бан­ды разбойников?»,— так ставил вопрос Блаженный Августин. (О граде Божием, IV, 4). В русле этой традиции Лейбниц, исходя из своей идеи всеохватывающей гармонии, однозначно смеши­вал сферы права и морали. Во главу юридических предписаний он ставил истину, понимаемую как бескорыстную и беспристра­стную любовь. Требуя привести политику в соответствие с тре­бованиями высшего миропорядка и божественного закона, он высказывался за включение в правовые нормы требования об обес­печении блага всех граждан государства.

Несомненный интерес представляет позиция И. Канта, ока­завшая значительное влияние на последующую этическую мысль, в том числе на политическую этику. Она следовала из основопо­лагающей мировоззренческой установки философа. Согласно Канту, нет какой бы то ни было действительности, независимой от разума. Наше познание представляет собой не отражение ре­ально существующей действительности, поскольку сама эта дей­ствительность является построением нашего разума. Конечно, за этим построением существуют реальные объекты, но они не доступ­ны разуму, ибо существуют сами по себе, в качестве вещи в се­бе(an sich). Мы можем сравнивать между собой различные представления об объективно существующем мире, связывать и со­гласовывать множество частных, отрывочных восприятии, объ­единяя их в единую цепь. При этом, хотя вещь в себе и не по­знаваема, она освещается светом разума и в силу этого становится нам близкой.

Таким образом, тогда, когда одни философы утверждали, что истина устанавливается путем согласования человеческого разу­ма с реальностями внешнего мира. Кант пришел к выводу, что ис­точник и мерило истины находятся в самом разуме. Соответствен­но критерии морали и нравственности выводятся из собственной природы разума. Поскольку центром нравственного сознания яв­ляется должное, это последнее также не имеет никакого отноше­ния к реально существующему миру, а выводится из самой при­роды человека, оно потенциально заложено в его природе. Коль скоро политика — это одна из важнейших сфер человеческой де­ятельности, то она по своему определению не может быть тесней­шим образом связана с морально-нравственным началом.

Значительное место проблемам этики в сфере государствен­ной жизни отводил Г.В.Ф. Гегель. Гегель разделил нравственную жизнь на три сферы — семью, гражданское общество и государ­ство, определив их как «моменты» или «элементы» этической си­стемы, регулирующие жизнь каждого отдельно взятого индиви­да. Этические нормы в действиях и отношениях людей у Гегеля актуализируются по-разному в зависимости от того, в какой сфере они действуют. Что касается государства, то его Гегель рас­сматривал как «действительность нравственной идеи».

По-своему, но в духе христианской идеи братства трактовал морально-нравственный аспект политики K.-А.Сен-Симон. Он счи­тал, что идея справедливости должна быть совершенно устране­на из жизни общества и заменена идеей братства и любви. Ха­рактерно, что евангельская заповедь «любите друг друга и по­могайте друг другу» послужила эпиграфом к его работе « Индустриальная система ».

Примерно такой же трактовки придерживались русские фи­лософы и правоведы (например,B.C. Соловьев, Л.И. Петражицкий, П.И. Новгородцев и др.), которые решительно выступали про­тив противопоставления права и нравственности, лишения права морального измерения. Эта позиция, в частности, выразилась в из­вестной идее равнозначности правды-истины и правды-справед­ливости. Но в целом, если традиция, идущая от Платона и Ари­стотеля, рассматривает мораль и политику как единое целое, призванное реализовать принципы справедливости, то христи­анская традиция разводит понятия «этика» и «политика», во­площенные в «богово» и «кесарево». Еще Томазий и С. Пуфендорф стремились отделить юриспруденцию и богословие, право и нравственность.

К наиболее радикальным выводам в данном вопросе пришел Н.Макиавелли, который первый в четко сформулированной и резко очерченной форме поставил проблему соотношения эти­ки и политики. Он разработал особое политическое искусство со­здания твердой государственной власти любыми средствами, не считаясь с какими бы то ни было моральными принципами. Один из важнейших постулатов макиавеллизма — «цель оправ­дывает средства». Для пользы и в интересах государства, утверж­дал он, правитель должен органически сочетать в себе хитрость и силу, т.е. быть одновременно лисой и львом в одном лице. Он вправе не хранить верность своему слову, прибегать к лукавст­ву и вероломству, одним словом, использовать все средства, ко­торые служат делу укрепления государства. «Благоразумный пра­витель,— писал Н. Макиавелли,— не может и не должен быть верен обещанию, если это оборачивается против него и исчез­ли причины, побудившие его дать слово. Если бы. все люди бы­ли добры, это был бы дурной совет, но так как они наклонны. ко злу и не будут верны тебе, ты не обязан быть верен им». Как утверждал Макиавелли, человек, стремящийся делать од­но только добро, обречен на гибель среди множества людей, чуждых добру. Для него высшая ценность — это государство, пе­ред которым ценность отдельно взятой личности или какие ли­бо иные ценности должны отступить на задний план или же полностью игнорироваться. Изгнав этику из сферы политики, Ма­киавелли заменил ее ценностно-нейтральным подходом. Более то­го, эти аргументы были использованы им для обоснования тези­са о том, что в политике цель оправдывает средства.

К аналогичному выводу, хотя и прямо с противоположных исходных позиций, пришел и марксизм, особенно в его ленинистской версии. В период своего возникновения социалистические и коммунистичесие идеи представляли собой выражения идеаль­ных и нравственных устремлений людей своей эпохи. Сущест­вуют некие внутренние механизмы и особенности зарождения, достижения зрелости и постепенного самоисчерпания мобилиза­ционных и интеграционных возможностей разного рода идей и кон­цепций. Провозгласив целью социализма «грядущее избавление от рабства и нищеты», К.Маркс и Ф.Энгельс выступили против «фантастических сентиментальных бредней», которые, по их мнению, могли оказать лишь «деморализующее влияние на ра­бочих» Они высказывались за свободное самостоятельное твор­чество «нового мира, покоящегося на чисто человеческих, нрав­ственных жизненных отношениях».

Однако в дальнейшем, когда был выдвинут тезис о приори­тете социально-экономических факторов и реальных жизненных интересов, эти соображения фактически оказались отодвинуты­ми на задний план. Более того, уже в «Коммунистическом ма­нифесте» провозглашалась идея о том, что коммунистическая ре­волюция «самым решительным образом порывает с идеями, унаследованными от прошлого», в том числе и с моралью. При всех необходимых в данном случае оговорках, нельзя не при­знать, что в марксистской этике центральное место занимает про­тивопоставление «классовой морали» универсальным гуманис­тическим ценностям. Энгельс, например, писал: «… мы поэтому отвергаем всякую попытку навязать нам какую бы то ни бы­ло моральную догматику в качестве вечного, окончательного, отныне неизменного нравственного закона… Мораль, стоящая выше классовых противоположностей и всяких воспоминаний о них, действительно человеческая мораль станет возможной лишь на такой ступени развития общества, когда противопо­ложность классов будет не только преодолена, но и забыта в жиз­ненной практике». Наиболее далеко идущие выводы из такой постановки вопроса сделали В.И.Ленин и его сподвижники и по­следователи. «Наша нравственность,— писал Ленин,— подчи­нена вполне интересам классовой борьбы пролетариата. Наша нравственность выводится из интересов классовой борьбы про­летариата». Здесь мораль, по сути дела, всецело поставлена на службу политическим целям, доведена до уровня элемента иде­ологии.

Если марксизм-ленинизм пришел к снижению роли мораль­но-этического начала в политике, подчинив его всецело так на­зываемой классовой морали, то идеологи фашизма и нацизма по­шли еще дальше, поставив во главу угла своей идеологии национальную мораль, противопоставленную как классовой, так и общечеловеческой морали. Как утверждал, например, А. Розенберг, идея национальной морали стоит выше всякой любви к ближнему. Именно этот постулат послужил в качестве одного из краеугольных камней нацистской политической иде­ологии, которая возвела профессионализм в массовом истребле­нии людей в ранг высшей добродетели.

Тенденция к уменьшению внимания к нравственным аспек­там политики усиливалась с постепенным преобладанием в XIX столетии в науке о праве и государстве историзма и по­зитивизма. Руководствуясь рационалистической традицией, вос­ходящей к Р. Декарту, Т. Гоббсу и другим мыслителям Нового времени, позитивисты стремились свести политику всецело к на­уке с целью создания механизма разрешения или смягчения по­литических конфликтов. Как утверждал, например, один из ос­нователей позитивизма О. Конт, нет свободы совести в математике и астрономии, ее не должно быть и в социологии. Позже эту ус­тановку усвоили и представители других социальных и гумани­тарных дисциплин, в том числе и политической науки. Счита­лось, что политическая наука, раскрывая причинно-следственные закономерности и связи в конкретных сферах, дает возмож­ность определить те величины, действуя на которые можно до­стичь желаемых результатов. Наиболее далеко идущие выводы из такой постановки вопроса сделали сторонники утилитаризма. Его основатель И. Бентам, отказавшись от постулата просвети­телей о том, что общее благо достигается в случае, если люди руко­водствуются установками естественного права и вечных законов природы, искал мерило их должного поведения в практической личной выгоде.

Постепенно торжество рационализма, сциентизма и науч­ных методов исследования политических феноменов привело к отделению фактов от ценностей, к объективизации, ценност­ной нейтрализации позитивистской политологии. Несовместимость фактов и ценностей постулировалась на том основании, что суж­дения о последних не содержат объективных знаний, а состав­ляют не более чем эмоциональную реакцию, истинность которой не поддается научной верификации. Провозглашенная позити­вистами нейтральность, или беспристрастность политической науки, привела к тому, что нравственные аспекты политики были объявлены «личным делом» участников политического процесса, не имеющим никакого отношения к политическому ана­лизу. Исходя из этих и подобных им установок представители правового позитивизма (например, Г.Кельзен) решительно отвер­гали какую бы то ни было теорию справедливости. Следуя дан­ному принципу, позитивисты выступали за то, чтобы юриспру­денция занималась разработкой исключительно позитивного права —jus qua jussum, отбрасывая проблему справедливого за­кона —jus qua justum. Эту позицию наиболее четко выразил, пожалуй, известный французский писатель А.Франс, который ут­верждал: «Из всех пороков, опасных для государственного дея­теля, самый пагубный — добродетель, она толкает на преступ­ление».

Следуя этой традиции, ряд современных авторов также счи­тают необходимым отделить политику от морали. Так, по мне­нию польского политолога С. Запасника, после обретения неза­висимости экономикой очередь наступила за полным отделением политики от морали. «Такое отделение стало в настоящее вре­мя необходимостью самого общественного развития». Он ут­верждал, что в области политики оправдан только прагматизм, «лишенный даже тех последних связей с моралью, какие пыта­лись сохранить Локк и Милль». Отвергая всякие попытки на­вязать политикам какие-либо моральные ограничения, Запасник подчеркивал: «политик… является «вежливым человеком, ко­торый должен лгать в интересах своего государства», он не мо­жет быть человеком с «чистыми руками», поскольку послед­нее совершенно несовместимо с его профессией».

Нельзя в данной связи не отметить также позицию О. Шпен-глера, который считал, что мораль подобно пластике, музыке и жи­вописи представляет собой замкнутый в себе мир образов, кото­рый выражает жизнеощущение того или иного народа. Исходя из такой постановки вопроса и по сути отрицая существование каких бы то ни было общечеловеческих морально-этических норм, Шпенглер писал: «… моралей столько же, сколько и куль­тур… Человек в отдельности может поступать нравственно или безнравственно делать «добро» или «зло» в области искон­ных чувствований своей культуры, но форма его действий есть нечто заранее данное. У каждой культуры свой собствен­ный этический масштаб, значение которого ограничено его пределами. Общечеловеческой этики не существует». Очевид­но, что такой подход выбивает всякую почву из-под самой мыс­ли о возможности каких-либо объективных критериев определе­ния морально-нравственных или этических начал. Этот подход достиг своего логического завершения в постмодернизме, сторон­ники которого считают неправомерным вынесение моральных суж­дений относительно тех или иных действий, в том числе и в сфе­ре политики, поскольку не существует ни правого, ни неправого, ни добра, ни зла, а последствия всех феноменов равновелики по своей значимости и незначимости.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Политика между профессионализмом и моралью
Постулат, согласно которому мораль предписывает выбор достойных средств для достижения разумно поставленных целей, лежит в самом основании политики. Доводы относительно того, что политика должна основываться исключительно на прагма­тизме, что «чистые руки», т.е. мораль, несовместимы с полити­кой, не во всем сообразуются с сущностью политики как резуль­тата и поля деятельности человека в качестве морально-этического по своей природе существа. В этом контексте неправомерна са­ма постановка вопроса в форме противопоставления морали и политики. В реальной действительности, как отмечал К.Г.Бал-лестрем, «политическое действие развертывается в поле напря­жения между властью и моралью». Задача политика состоит в том, чтобы найти оптимальную линию для адекватного отображения мира политического и соответственно поиска оптимальных для всего общества решений. Необходимо различать практическую целесообразность и нравственную справедливость допустимого. Как отмечал А.А. Гусейнов, «… надо отличать необходимое и до­пустимое от нравственно достойного и желательного. Смерт­ная казнь допустима, на данном этапе развития общества да­же практически необходима, но она не может быть оправдана с позиций высших этических ценностей. Несовершенны обще­ства, которые практикуют смертную казнь, но трижды несо­вершенны те из них, которые гордятся этим».

Функционирование современного государственного аппарата и механизма политического управления невозможно представить без рационально разработанных, твердо установленных и обяза­тельных формальных правил, без строгой профессионализации политики и механизма управления. Инструментом и одновремен­но результатом такой профессионализации, в частности, стала бю­рократия, которая основывается на принципах профессиональ­ной компетентности, иерархии и специализации функций. В данном контексте,' естественно, возникает вопрос о соотноше­нии профессионализма и нравственности. М.Вебер проводил раз­личие между чиновником и политиком: «… подлинной професси­ей настоящего чиновника… не должна быть политика. Он должен «управлять» прежде всего беспристрастно… по меньшей мере официально, коль скоро под вопрос не поставлены «государ­ственные интересы», то есть жизненные интересы господст­вующего порядка.Sine ira et studio— без гнева и пристрастия должен он вершить дела. Итак, политический чиновник не должен делать именно того, что всегда и необходимым образом должен желать политик — как вождь, так и его свита — бо­роться. Ибо принятие какой-либо стороны, борьба, страсть — ira et studium —суть стихия политика, и прежде всего поли­тического вождя». Деятельность политика и деятельность чинов­ника подчиняются отличным друг от друга принципам ответст­венности. Чиновник обязан точно и добросовестно выполнять приказ вышестоящего начальника (если даже он ошибочный). Без та­кой нравственной дисциплины невозможно функционирование любого аппарата. Политический же руководитель или государ­ственный деятель несет личную ответственность за все свои дей­ствия. А такая ответственность со всей очевидностью предпола­гает наличие у ее субъекта определенных морально-этических позиций и убеждений. С данной точки зрения профессионализм и эффективность чиновника и есть показатель его нравственно­сти, верности своему профессиональному призванию и долгу.

Высокая эффективность теснейшим образом связана с профес­сионализмом, а этот последний, в свою очередь,— с нравствен­ностью, поскольку сопряжен с результатами, представляющими общественную ценность. Поэтому в политике неукоснительно дол­жен действовать принцип, который еще Конфуций назвал золо­тым правилом любой эффективной и справедливой формы прав­ления. «Лунь Юй» свидетельствовует: «Цзин-гун спросил учителя об управлении государством. Кун-цзы ответил: «Государь должен быть государем, сановник — сановником, отец — отцом, сын — сыном». Цзнн-гун сказал: „Правильно! В самом деле, если госу­дарь не будет государем, сановник — сановником, отец — отцом и сын — сыном, то, даже если у меня и будет зерно, хватит ли его мне?“. Другими словами, каждый должен делать свое дело, иначе в государстве наступит хаос. И действительно, трудно ожидать эффективности и справедливости в государстве, когда артисты, кинематографисты, журналисты берутся за его управ­ление, вчерашние химики сегодня становятся политологами, лица, не получившие высшего образования,— «академиками» и т.п.

Речь идет о том, что зачастую профессионализм и бесприст­растность при решении политических вопросов уже сами по се­бе могут быть признаками приверженности политика принципам справедливости. Но нельзя не учитывать и то, что беспристаст-ное выполнение профессиональных навыков может служить как правому, так и нейравому делу. Когда мы затрагивам деятель­ность государства в связи с теми или иными принципами, то не­изменно возникает вопрос о правомерности или законности ис­пользования государственной власти для реализации таких основополагающих материй, как равенство, справедливость, сво­бода, защита прав человека. Поскольку принципы могут нахо­диться в состоянии постоянного конфликта между собой, фило­софские аргументы о политике могут оборачиваться оправданием использования принудительной власти государства для реализа­ции политики, вытекающей из этих принципов. Конечно, не все вопросы связаны с принципами принуждения. Человек, высту­пающий за более либеральное общество со свободно-рыночной эко­номикой, требует, чтобы государство как можно реже прибега­ло к использованию принудительной власти. Но сам этот подход представляет собой философский аргумент относительно незакон­ности использования, силы.

Что касается справедливости в собственном смысле слова, то о ней можно говорить лишь в том случае, если сами цели, установки и правила реализации профессионализма являются справедли­выми. Нужно учесть и то, что справедливость, как и право, предполагает беспристрастность, исключение личных симпатий или антипатий при ее осуществлении. Как писал О. Хеффе, «… справедливость подразумевает такое строгое требование беспристрастности, которое не позволяет использовать собст­венные предпочтения, идеалы и ценностные представления в качестве критерия». Если этого нет, то сам принцип справедливости оказывается под угрозой. Очевидно, что в методологи­ческом плане справедливость не противоречит правовому прин­ципу, который всецело построен на признании непредвзятости и равного отношения ко всем людям при условии, что при этом не нарушаются права других людей.

Но тем не менее необходимо провести линию разграничения между правом и нравственностью. Здесь особо важное значение имеет соблюдение принципа так называемого золотого правила, которое, хотя, возможно, и не в вполне осознанной форме дей­ствовало уже в доисторические времена и в более или менее чет­кой форме сформулировано мыслителями древности. Суть его вы­ражается в следующей максиме: «не делай другим то, что ты не хотел бы, чтобы другие делали тебе». С всей очевидностью золотое правило предусматривает признание каждым челове­ком наряду с собственными правами и интересами также прав и интересов остальных своих сограждан. В политике при реали­зации данной максимы особенно важно не допустить перегиба в ка­кую-либо одну сторону: профессионализма в ущерб нравственно­сти и, наоборот, нравственного начала в ущерб профессионализму, или же подчинения императивов права императивам нравст­венности и наоборот.

Подчинение права нравственности означало бы стремление к на­сильственному насаждению справедливости и добра и могло бы привести к всевластию государства. Об обоснованности этого те­зиса со всей очевидностью свидетельствует опыт тоталитаризма, где политика всецело была подчинена идеологии, претендовав­шей на принудительное осчастливление всех людей. Здесь бы­ла предпринята попытка соединить, как сказал Н. Бердяев, правду-истину с правдой-справедливостью, причем со своеоб­разно понимаемой правдой-справедливостью — распределитель­но-уравнительной. В результате истина оказалась принесенной в жертву соблазну великого инквизитора, требующего отказа от нее во имя народного блага.

Подлинная любовь к народу не может основываться на игно­рировании истины, какой бы горькой и неприятной она ни бы­ла. Однако вычленение и определение истины в сфере полити­ческого — задача особенно трудная. В данном случае не всегда продуктивен и выбор некоей средней линии, если она построена на замалчивании «неприятных» или «неприемлемых» фактов жиз­ни. Любой политик так или иначе сталкивается с вечной и в сущ­ности неразрешимой антиномией между справедливостью и эф­фективностью, свободой и равенством. Весь мировой опыт дает достаточно примеров, показывающих, что эффективное функци­онирование любых сфер жизнедеятельности и в первую очередь социально-экономической требует конкуренции, которая порой не знает пощады к людским судьбам, а порой и к самой челове­ческой жизни. Но такова жизнь! Без конкуренции, без соперни­чества она чахнет и рано или поздно прекращается. Как пред­ставляется, с точки зрения императивов свободы противоречие между требованиями социальной справедливости и потребностя­ми экономической эффективности в современном индустриаль­ном обществе остается неразрешимым.

Вместе с тем любая общественно-политическая система, лю­бой режим не могут сколько-нибудь длительное время сущест­вовать без легимитизации, которая в свою очередь не может су­ществовать хотя бы без видимости соблюдения элементарных норм справедливости. Более того, справедливость — это один из кра­еугольных камней любой теории легитимности. Поэтому правы те авторы, которые говорят, что фундамент капиталистической системы рушится, если нельзя доказать, что она основывается на принципах справедливости. Не случайно, даже самые тира­нические режимы неизменно декларируют свою привержен­ность принципам справедливости. Истинная же справедливость требует относиться ко всем людям как к равным, но в то же вре­мя не приемлет стремления принуждать их стать равными, по­скольку это требовало бы административного уравнения не рав­ных по своим способностям людей, что в свою очередь означало бы неравное и, следовательно, несправедливое отношение к ним.

В трактовке этого вопроса существует самый широкий спектр мнений. Если левые решительно выступают за так называемую перераспредилительную справедливость, то консерваторы усма­тривают в ней ущемление свободы тех, кто облагается налога­ми для обеспечения фондов распределения. Как считал, напри­мер, видный представитель консерватизма Ф. фон Хайек, справедливость предполагает распределение или перераспреде­ление материальных благ, а это со своей стороны предполагает распределителя, который осуществляет этот акт в соответствии со своим субъективным пониманием добра и зла, справедливо­сти. В свободном обществе и при рыночной экономике вообще нель­зя вести речь о социальной справедливости, поскольку в этом слу­чае нет и не должно быть распределения или перераспределения. Все действия совершаются естественным путем, и каждый участвующий в этом механизме получает свое. Речь может идти о по­мощи людям при несчастном случае, стихийных бедствиях, бо­лезни, катастрофе, но не об исправлении социальной справедли­вости и восстановлении справедливости.

По мнению части либералов, близких к консерваторам, спра­ведливость — это прежде всего политическая или формальная справедливость, имеющая в виду прежде всего гарантии реали­зации прав и свобод каждого члена общества. Главную ошибку сторонников социальной справедливости либералы усматривают в том, что они якобы неправомерно смешивают фундаменталь­ные права, вытекающие из самой природы человека, с социаль­ными правами, которые по отношению к первым носят вторич­ный характер. Если государство обеспечивает равенство всех граждан перед законом, равные права на участие в политичес­кой жизни и равенство возможностей в социально-экономичес­кой сфере, то отпадает сам вопрос о социальной справедливос­ти, поскольку в демократическом плюралистическом обществе каждый человек сам способен обеспечить свое материальное благосостояние.

Иной точки зрения придерживается большинство либера­лов, позиции которых в наиболее четкой форме сформулировал Дж. Роулс. Предложенная им теория в последние два-три деся­тилетия пользуется наибольшей популярностью. «При отсутст­вии определенной меры соглашения о том, что есть справедли­вое и несправедливое,— писал Роулс,— гораздо сложнее людям результативно координировать свои планы для достижения ус­тойчивого и взаимовыгодного сотрудничества. И поскольку концепция справедливости определяет права и обязанности, а так­же распределительные отношения в обществе, то ее действен­ными способами можно решить проблемы продуктивности, координации и устойчивости общества. Из всего этого следу­ет широкий контекст справедливости: предпочтительнее та теория, результаты которой более желательны людям».

Как считал Роулс, подобно тому, как истина составляет глав­ную добродетель науки, справедливость есть главная добродетель общества. Независимо от своей стройности и привлекательнос­ти любая теория подлежит замене, если обнаруживается ее не­соответствие фактам. То же самое и в отношении общественных институтов и законов, если они продемонстрировали свою неспра­ведливость. В силу того, что любой индивид пользуется правом неприкосновенности своей личности, ни одно общество, претен­дующее на приверженность принципам справедливости, не впра­ве нарушить это право под каким бы то ни было предлогом. По­добно тому, как единственным оправданием применения ошибоч­ной теории является отсутствие лучшей, так и «несправедливость становится терпимой, если необходимо избежать еще большей не­справедливости».

Долг общества — обеспечить своим членам условия для до­стойной жизни. У общества не может быть целей, отличных от целей своих членов. Поэтому гражданство представляет собой не только юридически-правовой статус, но и социальное состояние. Равенство перед законом и связанные с этим гражданские пра­ва в правовом государстве — это лишь один из аспектов жизни, который необходимо дополнить социально-экономическими пра­вами. Очевидно, что обеспечение подлинной свободы в общест­ве предполагает, чтобы каждый человек стал гражданином не толь­ко в юридическом и политическом, но также и в социальном плане. Политическое равенство — это не самоцель, а исходное состоя­ние, которое создает равные для всех условия выбора. Оно слу­жит фундаментом, на котором процветает свобода. Свобода ос­тается недостижимой мечтой, пока каждому члену общества не будет обеспечен равный доступ ко всему разнообразию жизнен­ных шансов.

Это предполагает создание защитных мер, дабы никто не мог пасть ниже общего исходного статуса. Одной из важнейших функций гражданского общества и правового государства явля­ется обеспечение минимально необходимых средств существова­ния для всех своих членов, прежде всего тех, которые в силу раз­ных причин не в состоянии это делать сами (инвалиды, больные, престарелые, дети-сироты и др.). Первоначально эту задачу вы­полняли главным образом разного рода институты гражданско­го общества, такие как кровно-родственные, сельские, сосед­ские общины, церковные организации, благотворительные организации и фонды, профессиональные общества, профсоюзы. Однако в силу различных причин в XX в. значительную, все бо­лее растущую часть ответственности за обеспечение необходимо­го уровня жизни людей взяло на себя государство. Более того, в индустриально развитых странах, где неуклонно расширяют­ся социальные программы, осуществляемые государством, утвер­дилось так называемое государство благосостояния, часть деятель­ности которого составляет реализация широкого комплекса программ, призванных обеспечить приемлемый уровень жизни экономически и социально незащищенным слоям населения — старикам, инвалидам, всем категориям нетрудоспособных членов общества. В качестве одной из главных целей государства бла­госостояния его приверженцы выдвинули «расширение» демо­кратии, предоставление всем членам общества не только юридических и политических, но также социальных прав путем справедливого с их точки зрения перераспределения доходов. Со­циал-демократы и либеральные реформаторы рассматривают го­сударство благосостояния как гарант обеспечения социальной справедливости. В настоящее время выполнение социальных программ стало неотъемлемой частью деятельности правового государства, одним из главных показателей его превращения в государство благосостояния.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Антиномия между равенством и свободой
При решении проблемы справедливости перед любым поли­тиком так или иначе встает вопрос о свободе и равенстве, пра­вах и обязанностях человека и гражданина. Ключевое место здесь занимает идея личной свободы. Она выступает как источник и права, и нравственности. Сам факт утверждения граждан­ского начала тесно связан с упрочением идеи свободы личности. Максимум гражданской свободы обеспечивает максимум нрав­ственной свободы. Вместе с тем, как подчеркивал Ф.М.Достоев­ский, если исповедовать свободу без внутреннего самоограниче­ния, она ведет к распущенности. Свобода личности имеет смысл лишь в соотнесенности с чем-то другим, о ней как о ценности мож­но говорить лишь в отношениях между людьми. С этой точки зрения свобода составляет важную, но не единственную сущностную характеристику человека. Будучи разумно-нравственным суще­ством, человек, живя и действуя, не только преследует собствен­ные эгоистические цели и интересы, но сознательно руководст­вуется сверхличными, стоящими над ним началами и законами. Сверхличными, потому что отдельно взятый индивид немыслим вне общества и общественных связей. Человек, взятый сам по се­бе, не может быть мерой всех вещей. Он может выступать лишь как существо нравственно-разумное, руководствующееся осново­полагающими морально-этическими нормами и установками, составляющими некую невидимую ось, обеспечивающую сущностное единство общества.

В данном контексте, как отмечал А. Камю, «абсолютная сво­бода — это насмешка над справедливостью. Абсолютная справед­ливость — это отрицание свободы. Животворность обоих поня­тий зависит от их взаимного самоограничения. Никто не сочтет свой удел свободным, если он в то же время несправедлив, и справедливым — если он не свободен». Самый что ни на есть совершенный и справедливый политический порядок содержит предписания и запреты, призванные так или иначе ограничивать противоречащие установленным правовым нормам действия граждан путем применения или угрозы применения насилия, т.е. ограничения свободы. В то же время социальная справедли­вость, построенная на уравнении всех и вся, при одновременном игнорировании свободы волеизъявления личности может приве­сти прямо к противоположному. Достаточно вспомнить, что именем справедливости, равенства и иных благородных ценно­стей было совершено немало преступлений, в том числе и в на­шей стране. Ради достижения иллюзорной справедливости тота­литаризм, например, на деле узаконил самую вопиющую несправедливость. Суля людям чудеса социально-экономическо­го, политического и нравственного прогресса, он вынудил людей смириться с чудовищными преступлениями.

С точки зрения ранжировки и определения приоритетности целей и средств их достижения актуальна проблема соотноше­ния идеального и реального в политике. Выше указывалось, что этика, в том числе и политическая, включает в себя элемент идеала и соответственно идею о конечных целях общества. Ес­тественно, что в точке пересечения этики и политики особую ак­тивность приобретает вопрос об общественном идеале, а также о соотношении целей и средств. «Что всегда превращало государ­ство в ад на земле, так это попытки сделать его земным раем»,— писал Ф.Гельдерлин. Попытка определить конечную цель поли­тического действия, тем более реализацию идеала совершенно­го общества, в сущности не согласуется с основными принципа­ми как моральной философии, так и самой природы человека. В истории не было и не могло быть прямолинейного движения к добру, совершенству, справедливости, счастью. Ибо сам чело­век является средоточием как светлых, так и темных, как «бо­жественных», так и «дьявольских» начал, начал добра и зла.

Мораль и морально-этические императивы следует рассмат­ривать в качестве идеалов, которые в реально существующем ми­ре большей частью недостижимы. Более того, сама постановка вопроса об «окончательном решении», полной реализации той или иной идеальной политической модели или конечной цели чре­вата огромными опасностями для самой человеческой свободы и соответственно опасностью аннигиляции самой морали и нрав­ственности. Часто приходится выбирать не между абсолютным и добром и злом, а между меньшим и большим злом. В данной связи интерес представляет постановка вопроса М. Вебером, ко­торый проводил различие между этикой ответственности(verantwortungsethik) и этикой убеждений(gesinnungsethik).

Этика ответственности вырабатывается из понимания слож­ности моральной ситуации в сфере действия политики. Дело в 'том, что политика нередко сопряжена с принуждением и насилием, моральные последствия которых заранее невозможно предвидеть. Невзирая на то, что с моральной точки зрения принуждение все­гда оценивается отрицательно, политик все равно прибегает к нему, чтобы обеспечить себе поддержку у людей, используя их стремление к признанию, власти, привилегиям. Что касает­ся этики убеждений, то она строится на принципе сохранения моральной чистоты ценой принесения ей в жертву всех реаль­ностей, противоречащих доктрине, отказа от малых дел, способных как-то улучшить положение людей и т.п. Суть этой пози­ции в политике состоит в концептуализации борьбы между абсолютными добром и злом, что оправдывает использование любых средств для достижения конечных целей. Здесь приверженость «этике абсолютных целей» противостоит «этике ответст­венности».

Тот, кто верит в возможность окончательного решения всех проблем человечества путем создания совершенной обществен­но-политической системы, будет готов заплатить за это любую цену, в том числе, как это продемонстрировали тоталитарные ре­жимы, миллионы, десятки миллионов человеческих жизней. По самой логике вещей он готов подавлять и уничтожать своих оппонентов, если они не разделяют его целей, искоренять все ере­тические, по его мнению, взгляды. Поскольку путь к цели да­лек и долог, то необходимо постоянно принимать меры, призван­ные обеспечивать ее общественное признание путем подавления всякой критики, ликвидации оппозиции, насаждения убеждения в мудрости и всемогуществе предводителя в движении к наме­ченной цели. Один из важнейших принципов такого утопизма состоит в том, что каждое поколение будет приноситься в жерт­ву тем, которые придут после него, и так до бесконечности.

Очевидно, что проблему соотношения политических целей и средств невозможно разрешить, основываясь, как это пытал­ся делать Ф.В.Ферстер, на постулате «из добра может следовать добро, из зла лишь зло». Как показывает исторический опыт, в сфе­ре властных отношений наидостойнейшего из людей подстере­гает множество соблазнов. Как говорили древние греки, власть выявляет истинную суть человека. Приходится констатировать, что последняя слагается из множества константных и перемен­ных величин, где, так сказать, божественное перемежается с са­танинским, благородство с низменным, истинно человеческое с жи­вотным, устремленность ввысь с дьявольской одержимостью и т.д.

Очевидно, что не всегда человек выдерживает испытание властью и нередко низменное начало одерживает в нем верх. По­истине, как говорил один из героев Честертона отец Браун, «можно удержаться на одном уровне добра, но никому еще не удавалось удержаться на одном уровне зла». К сожалению, за примерами, свидетельствующими о верности этого сужде­ния, нам вовсе не нужно обращаться к отдаленным временам или странам — в нашей сегодняшней жизни их предостаточно. К то­му же не всегда человек или идея вступает на общественно-по­литическую авансцену в своем истинном обличий. Бывает, что великие идеи приходят в мир в обнимку со злом, а быват и так, что, как говорил еще Ф.М.Достоевский, зло приходит в мир в ма­ске добра. Нужно ли здесь напоминать, сколько раз в истории разного рода лжепророки, претендовавшие на осчастливливание всех людей, на деле оказывались сущими антихристами и бес­совестными злодеями, принесшими неисчислимые бедствия сво­им, да и чужеземным народам. Эти примеры воочию демонстри­руют верность слов лорда Эктона, который говорил, что «любая власть развращает, а большая власть развращает абсолютно».

Выдвигая хорошие, а то и прекрасные идеи, мы не вправе забы­вать о реальностях, тем более подгонять под них эти реальности. В этом контексте интерес представляет проводившееся П.Соро­киным разграничение в подходах к этике между неокантианст­вом и социологизмом. Первое говорит словами С. Лотце: «Я все еще убежден, что иду правильным путем, когда ищу в том, что должно быть, основание того, что есть». Второй же, наоборот, утверждает: «В том, что есть, мы ищем то, что должно быть». Однако, как представляется, здесь нельзя допустить проведения непреодолимой линии разграничения между миром сущего и миром должного. Если нет резко очерченной грани между ними, то нет резко обозначенной границы между вопросами власти и вопро­сами морали.

Идеальная цель, как бы далека и возвышена она ни была, долж­на принадлежать реальному миру. Важное место в нашей жиз­ни занимает выбор между возможностями, предоставляемыми ре­альными условиями и обстоятельствами. Разумеется, можно пассивно наблюдать, плыть в водовороте политических событий и процессов. Но все же политика немыслима без решений, а вся­кое решение сопряжено с выбором из двух и более вариантов. На при­нятие решения непосредственное влияние оказывает то, как принимающий его человек оценивает мир, свое место в нем и происходящие события. Оценки, на основе которых принима­ются решения, могут быть сознательными или бессознательны­ми, простыми или сложными, тщательно продуманными или по­спешными, основанными на солидной или поверхностной информации.

Все многообразие результатов и предметов человеческой де­ятельности, а также сами отношения между людьми оцениваются в категориях добра и зла, истинного и ложного, справедливого и несправедливого, прекрасного и безобразного и т.п. Способы и критерии такой оценки, выраженные в форме норма­тивных представлений, закрепляются в общественном сознании как «субъективные ценности» — установки, оценки, ориентации, императивы и запреты. В системе ценностей зафиксированы те критерии социально признанного в данном обществе или соци­альной группе, на основании которых формируются более кон­кретные системы нормативного контроля и целенаправленные дей­ствия людей.

Как выше говорилось, гражданское общество представляет собой сферу сотрудничества и столкновения множества частных интересов. Возникает немаловажный вопрос: как достичь совме­стимости разнородных и противоречивых интересов всех членов общества, их общей воли и морально-этических воззрений? Способ­ность обеспечивать такую совместимость и делает политику «искус­ством возможного». В жизни, особенно политической, нередки слу­чаи, когда буквалистская, бескомпромиссная приверженность принципу, диктующему всегда и всюду придерживаться его без учета возможных последствий, может привести к непредсказуе­мым и непоправимым последствиям. Для опытного политика из любого правила или принципа должны быть исключения. Напри­мер, во все времена властители, да и политические мыслители от­стаивали допустимость лжи во имя укрепления существующей си­стемы, считая ложь во благо вполне допустимым средством поли­тики. Канцлер Германии О.Бисмарк как-то заметил: «политик может со спокойной совестью лгать в трех случаях — перед выборами, во время войны и после охоты». Было бы чистейшей воды лукавстовом утверждение, что такой-то вполне респектабельный круп­ный политик или государственный деятель (скажем, У.Черчилль, Ф.Рузвельт, Ш. де Голль) никогда не прибегал к обману, передергиванию или искажению фактов, когда это диктовалось высшим интересам нации и государства.

Любые более или менее дееспособные политические програм­мы в процессе своей разработки и осуществления должны при­спосабливаться к изменяющимся реальностям, от чего-то отка­зываться, что-то заимствовать из программ других политических сил и т.д. Здесь как нельзя лучше подходит максима критиче­ского рационализма: «Кардинальная необходимость для поли­тического деятеля — это представить самого себя на месте другого. Кто этого не может и не хочет делать, тот не под­ходит для мирной внешней политики, как и для демократиче­ской внутренней политики. Кто не желает всерьез принимать цели и интересы другого, тот не годится для компромисса. Кто не годен для компромисса, тот не в состоянии сохранить мир». Иначе говоря, «искусство возможного» требует от всех сто­рон, вовлеченных в политику, способности и готовности идти на компромиссы. Поэтому политику можно было бы характеризо­вать также как «искусство компромисса». Достижение прием­лемого для всех сторон решения требует интуиции, воображения, дисциплины, опыта, умения.

Однако в морально-этическом контексте компромисс зачас­тую может рассматриваться как признак отступления от прин­ципов. Исторический опыт показывает, что людям, как прави­ло, импонируют не те государственные и политические деятели, которые славились своим умением достигать согласия, а те, кто твердо и бескомпромиссно реализовывали свои идеи и замыслы. «Искусство возможного» означает не отказ от морально-этичес­кого ценностного начала, а то, что сама политическая этика долж­на быть реалистичной в смысле учета реальных общественных и структурных предпосылок политической деятельности и воз­можностей реализации того или иного политического курса. Учет этих предпосылок предполагает то, что К.Г.Баллестрем называет «моральным компромиссом». Такой компромисс отнюдь «не означает отказ от собственных убеждений или их дискре­дитацию, он означает признание приоритетов того, что в кон­кретной ситуации является наиболее приемлемым для большин­ства; он оставляет право использования собственных убеждений для завоевания этого общества». Все то, что согла­суется с такой концепцией справедливости и готовности к ком­промиссу, представляет собой отрицание возможности определе­ния истинности моральных убеждений, навязывание собственных суждений, стремление устранить, по выражению К.Г.Баллестрема, «скандальный плюрализм при помощи диктата добродетели и воспитания».

Здесь мораль как одно из сущностных проявлений человече­ского измерения и абстрактное морализирование совершенно разные вещи. Зачастую нельзя верить на слово тем политикам, которые строят свои карьеры, выдавая себя носителями высшей морали и нравственности, высказывая моралистические сужде­ния и выражая негодование относительно других суждений. Нельзя верить тому, кто, уверенный в своей непогрешимости, пре­тендует на исправление морали других. В большинстве случаев проповедуемая ими мораль — ложная. Важно отличать практи­ческую целесообразность, необходимость или неизбежность того или иного действия и его моральную оправданность и обоснован­ность. То, что химические исследования и разработки чреваты для людей и общества опасными последствиями, не значит, что они должны быть прекращены. Но действительно опасен тот химик, который не сознает опасности. То же самое и с политиком.

Разумеется, идеальным является такой политик, который стре­мится к достижению наибольшего блага для наибольшего чис­ла людей. Но ни один политик не может гарантировать этого, тем более предвидеть все возможные результаты своих действий. «Ни одна этика в мире,— писал М.Вебер в данной связи,— не обходит тот факт, что достижение «хороших» целей во мно­жестве случаев связано с необходимостью смириться и с исполь­зованием нравственно сомнительных или по меньшей мере опасных средств, и с возможностью или даже вероятностью сквер­ных побочных следствий: и ни одна этика в мире не может ска­зать, когда и в каком объеме этически положительная цель «ос­вящает» этически опасные средства и побочные следствия». Политик часто оказывается перед дилеммой: либо принимать не­популярные и жесткие меры, которые не выдерживают крити­ки с гуманистической и моральной точек зрения, либо, отказав­шись от их принятия, оказаться перед перспективой еще более усугубить ситуацию.

Особенно отчетливо этот момент проявляется в сфере между­народных отношений. Люди в большинстве своем, как правило, отрицательно или с презрением относятся к неспровоцированно­му убийству и насилию. Также они относятся и к войне. Одна­ко во внешнеполитической сфере забота о собственной безопас­ности является определяющим мотивирующим фактором для всех членов международно-политической системы. Главными функ­циями каждого актора международной политики стали ликви­дация или блокирование опасности и стремление обезопасить се­бя от угроз, исходящих от других акторов. Центральное место в их усилиях занимает защита национально-государственных ин­тересов, поэтому в определенных ситуациях использование си­лы для этой цели становится неизбежным и желательным. При таком положении соблюдение норм морали становится весь­ма трудным делом. Поэтому не случайно, что многие исследова­тели характеризуют международную политику как аморальную или имморальную. Эта аморальность питается тем, что при анархии внимание каждого актора концентрируется на реализа­ции собственных корыстных целей и интересов, а также осозна­нием того, что не все акторы играют, соблюдая одни и те же пра­вила игры. Правительства, призванные защищать интересы своих граждан от любой внешней угрозы, не тождественны от­дельно взятым гражданам отдельно взятого государства. Поэто­му моральные нормы, которыми руководствуются отдельные индивиды, не могут служить руководящими для государства.

На международной арене главным приоритетом для госу­дарства как актора международной политики является защита своих граждан. Эта цель перевешивает любые требования отно­сительно корректного поведения в отношении других акторов. Ситуация еще больше осложняется тем, что разные акторы ру­ководствуются разными культурными и моральными системами. Например, пацифизм, приверженцы которого ставят под сомне­ние правомерность с нравственной точки зрения использования силы в решении как внутриполитических, так и внешнеполити­ческих проблем, как нельзя лучше отвечает общепринятым мо­рально-этическим императивам. Одним из важнейших принци­пов пацифизма является приверженность делу разоружения. И действительно, если убийство, насилие и соответственно война, которая ассоциируется с ними, аморальны, то, казалось бы, любой человек, приверженный принципам морали, должен был бы выступить против накопления орудий войны, за разоружение. Но на практике дело обстоит значительно сложнее. Привержен­цы пацифизма, по сути дела, в должной мере не учитывают тот факт, что одной из главных целей правительства любого государ­ства является обеспечение безопасности своих граждан от внеш­ней угрозы. Более того, действия правительства в направлении одностороннего ограничения вооружений или разоружения в ми­ре, напичканном самыми современными вооружениями, имен­но с моральной точки зрения были бы весьма сомнительными. Как справедливо отмечал А.Уольферс, «моральные увещевания не подчиняться императивам выживания… означали бы посо­ветовать совершить самоубийство». В сфере международной политической системы сила играет центральную роль, посколь­ку позволяет стране защищать и реализовывать свои интересы. Разумеется, и здесь при решении межгосударственных споров все больше используются невоенные и несиловые средства и мето­ды. Однако, когда последние оказываются неэффективными, государство готово прибегнуть к силе. Иногда государство демон­стрирует свою слабость в вооружении и неготовность дать достой­ный отпор возможному противнику, провоцируя тем самым по­следнего перейти Рубикон и начать войну.

Именно отсутствие такой воли у правительств Великобрита­нии и Франции во второй половине 30-х годов, сделавших став­ку на политику умиротворения Гитлера в условиях широкомас­штабного наращивания Германией, Италией и Японией вооружения (при политике изоляционизма руководства США), во многом послужили для последних стимулом к развязыванию Второй мировой войны. В данном конкретном случае амораль­ными можно считать позиции тех, которые именем морали и нравственности призывали к разоружению и миру, а не тех, кто перед лицом неумолимо надвигавшейся войны требовал на­ращивать вооружения, чтобы остановить Гитлера и его при­спешников. Как говорил Н.Макиавелли, чтобы попасть в рай, нуж­но тщательно изучить дорогу в ад. В данной связи нельзя не отметить, что после 1945 г. мир не стал ареной очередной все­мирной бойни именно потому, что каждая из главных противо­борствующих сторон выказывала готовность дать отпор возмож­ной агрессии противной стороны и неуклонно наращивала для этого материальную базу сдерживания.

Иными словами, взаимное сдерживание, примерный баланс сил способствовали сохранению мира в течение всего послевоен­ного периода. Причем необходимо подчеркнуть, что на первом этапе (в 50—60-е годы) этот баланс, давший возможность обеим сторонам осуществить политику гарантированного сдержива­ния, был достигнут в результате не разоружения, а наращива­ния вооружений. В результате каждая из сторон была уверена, что после возможного первого удара противника у нее останет­ся достаточно средств для нанесения ему ответного удара. Таким образом, очевидно, что гонка вооружений не всегда и не обяза­тельно является фактором дестабилизации международных от­ношений и причиной развязывания войны. Именно гонка воору­жений в течение нескольких послевоенных десятилетий привела к стабилизации международных отношений, во всяком случае от­ношений между великими державами, прежде всего СССР и США. В данном случае в тех конкретных обстоятельствах со­кращение вооружений или разоружение можно было бы оценить как аморальную позицию, поскольку при отсутствии должного уровня доверия между заинтересованными сторонами они мог­ли подвигнуть одну из сторон перейти роковую черту. Очевид­но, что требования разоружения и защиту мира нельзя всегда ав­томатически отождествлять с приверженностью принципам морали. Поэтому, выдвигая сколько-нибудь ответственные мо­ральные оценки и суждения, нельзя не учитывать их контекст и возможные последствия.

Очевидно, что, с одной стороны, максима «политика есть ис­кусство возможного» ставит определенные пределы морализа­ции политики, а с другой стороны, этика определяет возможные пределы, за которые политик не может выйти без риска оказать­ся политическим трупом. С учетом изложенного, перефразируя известное высказывание классиков марксизма, можно сказать: «политики должны ставить себе всегда только такие задачи, ко­торые они могут разрешить, соблюдая при этом общепризнан­ные в обществе морально-этические нормы». Но в любом слу­чае действия настоящего политика должны проверять известное высказывание поэта П.Валери, который говорил: «Полити­ка — это искусство не давать людям заниматься тем, что для них является главным». Политика, оцениваемая в мо­рально-этическом измерении, как раз и должна обеспечивать ус­ловия, позволяющие людям заниматься тем, что для них явля­ется главным.

Противоречие между преходящим и вечным, идеальными ос­нованиями и земным несовершенством, идеальным и реальным составляет неискоренимый закон человеческого существования. Но суть проблемы в рассматриваемом плане заключается в том, что нельзя допускать метафизического противопоставления ми­ра сущего и мира должного, проводить резко обозначенные гра­ницы между ними, между сферой морали и сферой политики. Нель­зя не согласиться с теми авторами, которые не без оснований утверждают, что принципы справедливости имманентно прису­щи любой правовой системе. Поэтому совершенно неправомер­но проводить некую непроницаемую линию разграничения меж­ду понятиями «право», «государство», «политика», с одной стороны, и понятиями «нравственность» и «справедливость» — с другой. Необходимо стремиться к достижению высшего син­теза между этими двумя началами, который мог бы послужить онтологической основой мира политического в целом.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Контрольные вопросы
1. Какое содержание вкладывается в понятие «политическая эти­ка»?

2. Каково соотношение профессионализма и морали в политике?

3. Чему в политике следует отдавать предпочтение — праву или нрав­ственности?

4. Какова в политике взаимосвязь между справедливостью, правом и нравственностью?

5. Как решается в политике вопрос о соотношении целей и средств?

6. Что вы понимаете под моральным компромиссом и какое содер­жание вкладываете в известную формулу «политика есть искусство возможного»?
Глава 14 ПОЛИТИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ: СУЩНОСТЬ И ОСНОВНЫЕ ПАРАМЕТРЫ
В античности и средневековье политическое было непосредственно слито с другими сферами общественной жизни, говоря языком немецкой классической философии, пребывало в состоянии в-себе-бытия и коре­нилось в контексте господствующей социально-исторической парадигмы. Вычленмвшись из целостного социума, оно породило потребность в раз­работке особых социально-философских и мировоззренческих оснований, призванных обеспечить собственную легитимизацию и в то же время предложить собственную интерпретацию мира, трансформировать се­бя, так сказать, из состояния в-себе-бытия в состояние для-себя-бытия. Обнаружилось, что политическое может использовать свое видение ми­ра в качестве орудия собственного производства и воспроизводства, при­дания себе фундаментальной значимости.

Политическая философия является историческим феноменом и уже толь­ко в силу одного этого ее формирование и эволюция представляют собой процесс не только постоянного противоборства и смены различных кон­фликтующих воззрений, концепций, трактовок мира политического, раз­личных теорий и методологических позиций, но и изменения самого спо­соба познания и осмысления политической сферы.

Мир политического имеет много измерений — социально-экономиче­ское, социокультурное, конфессиональное, историческое, структурное, функ­циональное, концептуальное и др. В качестве объединяющего их начала выступает мировоззренческое измерение мира политического. Централь­ный элемент здесь – политическая философия. По мнению Гегеля, абсо­лютная идея как «единственный предмет и содержание философии» име­ет разные формообразования. Причем их философское постижение составляет «задачу отдельных философских наук». Таковыми являются философия истории, философия религии, философия права. Такой же «отдельной философской наукой» является и политическая философия.

Хотя данной проблеме посвящено множество работ, ряд ее важнейших аспектов в должной мере не исследован и требует дальнейшей разработ­ки. Дискуссионными остаются такие важные вопросы, как: когда и в силу каких факторов возникла политическая философия? кого можно считать ее основателями и разработчиками? какие этапы она прошла в своем развитии? и др. Остается еще много неясного относительно сущностных характеристик и основных составных элементов политической философии, хронологии ее возникновения, соотношения с другими социальными и гу­манитарными науками, с теорией и идеологией, ее места в мире полити­ческого. По сути дела, еще нет более или менее ясного ответа на осново­полагающий вопрос: «Что есть политическая философия?»

Поэтому естественно, что не совсем ясным остается ответ на вопрос о том, кого именно считать отцами-основателями и современными адеп­тами политической философии. В качестве таковых, например, в фунда­ментальный труд «История политической философии» включены Фукидид и Платон, Ксенофонт и Аристотель, св. Августин и Аль-Фараби, Фома Аквинский и Н.Макиавелли, М.Лютер и Г.Гроций, Р.Декарт и Дж.Локк, А.Смит и Г.В.Ф.Гегель, К. Маркс и Ф.Ницше, Э.Гуссерль и М.Хайдеггер и др. Нетрудно заметить, что среди них имеются как философы, так и юри­сты, как политэкономы, так и историки. Зачастую имеет место смешение политической философии и политической теории, нередко эти понятия ис­пользуются в качестве синонимов. В свою очередь они оба смешиваются с понятием «политическая идеология».

Очевидно, что это сложный и многоаспектный вопрос, имеющий важ­ное значение для правильного понимания как структурных элементов ми­ра политического, так и его понятийно-категориального аппарата. Разуме­ется, все эти вопросы не могут быть в должной мере раскрыты в одной главе. Поэтому основное внимание здесь концентрируется на наиболее важных, на взгляд автора, сущностных характеристиках политической философии.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Политическая теория
Прежде всего необходимо провести линию разграничения между политической философией и политической теорией или, проще говоря, между теми или иными политическими идеями. Политические феномены, их функционирование невозможно понять в отрыве от политической мысли, поскольку мысль и действие пронизывают друг друга. Политическая мысль может принимать различные формы, но свое реальное воплощение она получает в политической идее и теории. Как отмечал Гегель, все, что нами мыслится, является продуктом мышления. Однако, го­ворил он, «мысль есть еще нечто формальное; понятие есть уже более определенная мысль; наконец, идея есть мысль в ее цело­стности и ее в себе и для себя сущем определении».

Как известно, понятие «идея» занимало ключевое место в ряде философских систем античности. В частности, Платон рас­сматривал эфемерный и изменчивый мир явлений как своего ро­да эманацию невидимого и неизменного мира идей. Постепенно понятие «идея» потеряло свой первоначальный платоновский смысл, приняв общее значение представления, мысли, постулата. В на­ше время под политической идеей подразумевается любое поли­тически значимое мнение, утверждение, убеждение, тезис и т.д. Политическая философия же, хотя и включает в себя идеи, не сводится к ним. Главная ее задача состоит в выявлении он­тологических оснований политики, ее сущности и предназначе­ния. Политическая идея — это не более как развитие или за­щита каких-либо твердо утвердившихся убеждений или мобилизующих мифов.

С определенными оговорками можно сказать, что комплекс нескольких идей составляет политическую теорию. По мне­нию специалистов, само слово «теория» впервые было введено в древнегреческой философии орфиками и означало «страстное и сочувственное созерцание». Первоначально оно понималось как сконцентрированный мысленный взгляд на вещи. В этом значе­нии понятие «теория» покрывало бытие (онтологию), равно как и объяснение причинно-следственных связей в их религиозном или философском выражении, отображающих эмпирическую или логическую мысленную конструкцию. В современном смыс­ле под теорией понимается комплекс представлений, идей и воз­зрений, имеющих своей целью истолкование и объяснение тех или иных политических явлений и процессов. Это понятие ис­пользуют и в более строгом смысле, подразумевая под ним раз­витую форму организации научного знания, призванную дать це­лостное представление о мире политического.

Итак, теория представляет собой целостную систему знания, различные компоненты которого находятся в логической зави­симости друг от друга и выводятся из определенной совокупно­сти понятий, пропозиций, утверждений. Теория как особая фор­ма освоения и истолкования мира всегда связана с определенными философско-мировоззренческими установками. Это нередко слу­жит фактором, затрудняющим проведение сколько-нибудь чет­кой линии разграничения между политической философией и политической теорией. Как писал Дж.Тернер, теоретизирование можно отнести к числу средств, с помощью которых мыслитель­ная деятельность, известная как «наука», может реализовы­вать три свои основные цели: 1) классифицировать и организо­вывать происходящие в мире события таким образом, чтобы их можно было представить в перспективе; 2) объяснять причины происшедших событий и предсказывать, когда, где и как будут происходить события будущие; 3) предлагать интуитивно при­влекательное здравое «понимание» того, почему и как должны происходить события.

Поэтому очевидно, что описания или систематизация эмпи­рических фактов, взятые сами по себе, не составляют теорию. Теория в обязательном порядке предполагает не только описание, но и объяснение. Объяснение в свою очередь включает раскры­тие закономерностей и причинно-следственных связей в тех процессах и феноменах, которые данной теорией покрываются. Политическая теория концентрирует внимание на конкретных проявлениях мира политического, таких, например, как струк­тура и функции, институты и субъекты, их поведение, роли и вза­имоотношения, формы и типы политических систем.

Как считал Т.Парсонс, теории представляют собой аналити­ческие конструкции, используемые для исследования «внешне­го мира так называемой эмпирической реальности». При этом, «по крайней мере некоторые из общих концепций науки не яв­ляются фикциями, а адекватно «схватывают» аспекты объективного внешнего мира». Парсонс, как и большинство ученых начиная с М.Вебера, принимает идею, что концептуальные схе­мы составляют необходимые аспекты восприятия, будь то в на­уке или повседневной жизни. В качестве четко сформулирован­ных научных конструкций они обеспечивают объективную и систематическую ориентацию на данные, которые помогают в от­крытии и исследовании фактов. Парсонс подчеркивал, что тео­рии должны быть в конечном счете системами пропозиций о фактах. Сам он ставил своей задачей формулирование «всеоб­щей теории социальных наук», призванной выполнять три глав­ные функции: кодификацию существующего конкретного знания; проведение исследований; обеспечение рамок интерпретации ис­следуемых реальностей. Отсюда теории: структурно-функциональ­ного анализа, типологизации политических и партийных систем, теории демократии, тоталитаризма и авторитаризма и т.д.

Что касается политической философии, то она рассматрива­ет исследуемые материи в их целостности, стремится постичь ле­жащий в их основе универсальный принцип, понять саму идею политического вообще, идею государства и власти вообще, абст­рагируясь от их конкретных воплощений.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Политическая идеология
Мир политического невозможно представить себе без идеоло­гии. С самого своего возникновения власть и связанные с ней фор­мы правления, а также проводимый ими политический курс нуж­дались в обосновании, оправдании, легитимизации. Идеология, не важно как она называлась в разные исторические эпохи, и была призвана выполнять эту задачу. Поэтому естественно, что немаловажное место и в политической науке, и политической фи­лософии занимает вопрос о соотношении политики и идеологии. О его значимости свидетельствует хотя бы тот факт, что XX сто­летие называют веком идеологии, поскольку он прошел под знаком не просто бескомпромиссной борьбы, а войны различных идеологических систем.

Оставляя в стороне вопрос о причинах, условиях появления и эволюции этого феномена, отметим лишь то, что возникнове­ние и институционализация идеологии в собственном смысле сло­ва теснейшим образом связаны с процессами автономизации гражданского общества и мира политического, усложнения и плюрализации социального состава общества, разложения универсального средневекового мышления, появления полити­ко-философской мысли и ее диверсификации на различные на­правления и течения, отделения мировоззрения от государства, частным случаем которого первоначально стало отделение церк­ви от государства.

Идеология теснейшим образом связана также с формирова­нием и институционализацией идей нации и национального го­сударства. Более того, в течение последних двух-трех столетий идеология и национализм дополняли и стимулировали друг дру­га. Не случайно они возникли почти одновременно в качестве выра­зителей интересов поднимавшегося третьего сословия, или бур­жуазии. Другое дело, что в XX в. оба феномена приобрели универсальный характер и стали использоваться для обозначе­ния широкого спектра явлений. Появившиеся в нашем столетии понятия «буржуазный национализм», «либеральный национализм», «мелкобуржуазный национализм», «национал-шовинизм», «на­цизм» к т.д. использовались в качестве идеологических конст­рукций для оправдания и обоснования политико-партийных и идеологических программ соответствующих социально-поли­тических сил.

Во многом различные идеологические течения явились, по су­ти дела, результатом приспособления основных направлений политико-философской мысли к непосредственным потребностям практической политики различных конфликтующих сил в обще­стве. Но в отличие от политической философии, идеология ори­ентирована на непосредственные политические реалии и дейст­вия, на политический процесс и руководствуется соображениями привлечения поддержки со стороны населения тех или иных по­литических программ. Поэтому, естественно, она носит более яр­ко выраженный тенденциозный характер. Все идеологии, неза­висимо от их содержания, касаются проблем авторитета, власти, властных отношений. Они основываются на признании опреде­ленной модели общества и политической системы, путей и средств практической реализации этой модели.

Именно в идеологии в наиболее обнаженной форме находит свое практическое воплощение, оправдание и обоснование кон­фликтное начало мира политического. Для консолидации идео­логии внешний враг имеет, пожалуй, не менее, если не более, важ­ное значение, чем единство интересов ее носителей. Здесь внешний враг служит мощным катализатором кристаллизации этих интересов. Если врага нет, то его искусственно изобретают. Особенно отчетливо этот принцип проявляется в радикальных иде­ологиях, которые вообще не могут обходиться без внутренних и внеш­них врагов. Более того, сама суть этих идеологий выражается с по­мощью образа или образов врагов. Как отмечал германский исследователь О.Ламберг, эффективность идеологии в данном ас­пекте наиболее отчетливо проявляется в тех случаях, когда ос­тальной окружающий мир видится как враждебная сила, про­воцируя тем самым инстинкты обороны, страха, агрессивности у членов соответствующей группы. Каждая идеологическая кон­струкция содержит в себе развернутое представление об антипо­де или противнике. От образа противника во многом зависит сте­пень интегрированности группы.

Следует отметить, что выделение любого течения из общей системы политико-философской или идейно-политической мыс­ли, равно как и любая типологизация составляющих данную мысль течений, предполагает ту или иную степень абстракции, которая в свою очередь теснейшим образом связана с редукцией, т.е. све­дением множества противоречивых элементов к какому-либо одному или нескольким базовым элементам. Характерна она и для политико-философских течений. Но в идеологии редукции принадлежит значительно большая роль, чем в политической фи­лософии. Именно с ее помощью достигаются большая компакт­ность идеологии, ее простота и доступность для среднего чело­века определенной ориентации.

Но степень такой редукции варьируется в зависимости от сте­пени открытости или закрытости конкретной идеологической си­стемы: от минимальной в умеренных и центристских до край­них в радикальных и революционных. Существует своего рода закономерность, в соответствии с которой степень радикально­сти той или иной идеологической конструкции прямо пропорци­ональна степени редукции основных ее элементов. Известно, что любая идея, как бы совершенна она ни была, доведенная до абсолюта, превращается в свою противоположность или, иначе говоря, в настоящий абсурд. И естественно, попытки ее практи­ческой реализации не могут не обернуться далеко идущими не­гативными последствиями. Это подтверждается на примере то­талитарных идеологий, которые строились на предельном упрощении и сведении всей сложности, многообразия и полноты реальной жизни к одному единственному «изму» путем отсече­ния от него и по сути дела ликвидации всех неугодных инсти­тутов, организаций, ценностей, политико-философских и идей­но-политических течений, религии, классов, сословий и т.д.

Принцип редукции, как правило, обусловливает некоторые специфические особенности идеологии. В методологическом пла­не она призвана играть в сфере политики ту же роль, что сис­тема догматов в сфере религии. И там и здесь вера — в первом случае секулярная, а во втором религиозная — играет централь­ную роль. «Рим — владыка, если богов чтит: от них начало, в них и конец найдем»,— писал древнеримский поэт Гораций, имея на то более чем достаточно оснований. Падение с пьедесталов или смерть богов часто знаменует собой упадок и смерть старой и восхождение новой цивилизации. Как правило, народы недол­го переживают исчезновения своих богов. Глубоко был прав Г.Лебон, когда писал: «Нет ничего более разрушительного, чем прах умерших богов». Банально звучит утверждение, что идеи и люди, их воплощающие, руководят миром. Причем зачастую не имеет значения истинны они или ложны.

И действительно, в истории слишком часто бывало так, что, казалось бы, совершенно нелепые идеи вызывали сильнейшие по­трясения, подрывавшие устои казавшихся вечными империй, ес­ли люди верили этим идеям. В значительной мере это объясня­ется тем, что реальной материальной силой, разрушающей устои цивилизации, как правило, выступала масса. А массу можно при­влечь не какими-либо сложными рациональными конструкция­ми, требующими специального аппарата доказательств и обосно­ваний, а простыми, понятными, привлекательными, способными мобилизовать и стимулировать лозунгами, стереотипами, мифа­ми, символами и т.д. Именно среди масс может получить живой отклик, например, призыв какого-нибудь доселе мало кому из­вестного Петра Пустынника устремиться на Восток к гробу Гос­подню или фюрера в лице Гитлера создать тысячелетний рейх, или вождя В. Ленина покончить с вековечной системой эксплу­атации человека человеком и создать совершенное бесклассовое общество рабочих и крестьян. Здесь как нельзя к месту мысль Г. Лебона, который говорил: «Гениальные изобретатели уско­ряют ход цивилизации. Фанатики и страдающие галлюцинаци­ями творят историю».

С определенными оговорками можно сказать, что в идеоло­гии присутствуют два взаимосвязанных друг с другом компонен­та, один из которых в доведенной до логического конца и край­ней форме предполагает разрушение существующей системы, а второй — позитивную модель предполагаемого общественно­го или государственного устройства. Речь идет прежде всего о радикальных идеологиях левого и правого толка, наиболее ти­пичными примерами которых могут служить большевизм и на­ционал-социализм. Большинство же идеологических течений колеблется между этими полюсами, предлагая свои проекты или программы в качестве альтернатив политическому курсу дру­гих политических сил в рамках существующей системы. Есте­ственно, всегда в выигрышном положении находятся те, кто про­тивопоставляет будущее гипотетическое совершенное общество существующей системе со всеми ее недостатками и проблемами.

Для правильного понимания сущности идеологии необходимо иметь в виду еще один момент. Часто — в данном случае не яв­ляются исключением и вполне респектабельные идеологические конструкции — идеология привилегированных или господствую­щих групп, слоев, классов основывается на их глубоком убежде­нии в законности и абсолютной легитимности своего привилеги­рованного или же господствующего положения, потому они просто не в состоянии трезвыми глазами смотреть на реальное положе­ние вещей, в том числе и на глубокие изменения, возможно, про­исшедшие в собственной стране и окружающем мире. Соответст­венно они готовы отстаивать свои позиции любыми, даже насильственными средствами.

В свою очередь те группы, сословия, классы, которые недо­вольны существующим положением и выступают за его измене­ние, склонны впадать в другую крайность. Разумеется, степень такого недовольства может быть различной у разных категорий граждан и диапазон их программ может варьироваться от тре­бований перестройки тех или иных аспектов социально-эконо­мической и политической жизни до радикального слома суще­ствующей системы. Сторонники радикальной или революцион­ной идеологии могут быть настолько одержимы сознанием своей правоты и законности предъявляемых ими требований, что воль­но или невольно подгоняют многообразие жизненных ситуаций и процессов к собственному видению мира и тем самым также теряют способность трезво оценивать реальное положение. В ре­зультате, особенно в тех случаях, когда власть имущие не хотят и не могут идти на какие бы то ни было серьезные уступки, ре­волюция, радикальный переворот нередко могут рассматривать­ся в качестве универсального ключа к решению всех проблем. Все это свидетельствует о правоте К. Манхейма, по мнению ко­торого «в слове «идеология» имплицитно содержится понима­ние того, что в определенных ситуациях коллективное бессоз­нательное определенных групп скрывает действительное состояние общества как от себя, так и от других и тем са­мым стабилизирует его».

Все сказанное позволяет сделать вывод, что политика пред­ставляет собой арену столкновения различных идеологических систем, идеологических течений и направлений. Однако конста­тация этого факта сама по себе еще мало что объясняет. Дело в том, что при всей его верности знаменитая формула «политика есть искусство возможного» сохраняет правомерность и в современ­ных условиях. С одной стороны, «искусство возможного» ставит определенные пределы идеологизации политики, с другой сто­роны, идеология, в свою очередь, определяет возможные преде­лы, за которые та или иная политическая партия или правитель­ство при проведении своего политического курса может выйти без ущерба основополагающим принципам своего политическо­го кредо.

Поэтому высказываемые у нас часто доводы и рассуждения относительно необходимости отказа от идеологии в пользу деидеологизации как непременного условия строительства демо­кратического государства лишены каких бы то ни было серьез­ных оснований, поскольку в современном мире политика как арена столкновения различных конфликтующих интересов немысли­ма без идеологии. Речь в данном случае должна идти, как пред­ставляется, не о деидеологизации, а об утверждении плюрализ­ма идейно-политических течений, подходов, методологических принципов, их сосуществования, терпимости друг к другу и открытости в отношении друг друга. А это в свою очередь предпо­лагает, что, хотя научный подход и отвергает идеологию в ка­честве инструмента или исходной посылки исследования, необ­ходимость изучения самой идеологии как неотъемлемого элемента мира политического не отпадает.

Еще Ф.Ницше предупреждал, что XX в. станет веком борь­бы различных сил за мировое господство, осуществляемой име­нем философских принципов. Предупреждение Ницше оказалось пророческим с той лишь разницей, что все многообразие и слож­ность мировоззренческого начала были заменены идеологическим измерением, идеологические принципы взяли верх над философ­скими, в том числе политико-философскими. Это проявилось, в част­ности, в выдвижении множества проектов, идей, программ, учений, предлагавшихся в качестве руководства к поискам пере­устройства существующей и создания новой, более совершенной общественно-политической системы. При этом сама политико-фи­лософская мысль оказалась политизированной и идеологизиро­ванной, подчиненной императивам системного конфликта, кото­рая стала родимым признаком большей части XX в.

Разделительная линия в этом конфликте была проложена еще в начале века в процессе формирования и более или менее чет­кого разграничения двух магистральных направлений полити­ко-философской мысли: реформистского в лице либерализма, кон­серватизма и социал-демократизма и революционного в лице ленинизма и фашизма, каждое из которых имело свои националь­ные, региональные и системные разновидности.

Ряд ведущих стран, таких как США, Великобритания, Фран­ция, Швеция, Дания, Голландия и др., избрали путь постепенных социально-экономических и политических преобразований капи­тализма. Причем при всех существовавших между ними разногла­сиях приверженцами реформистского пути преобразования обще­ства выступили все главные социально-политические силы, признававшие основополагающие принципы рыночной экономи­ки и политической демократии. Всех их объединяло осознание не­обходимости в создавшихся в тот период условиях расширения ро­ли государства во всех сферах жизни общества, особенно в социальной и экономической, для предотвращения и преодоле­ния негативных последствий рыночной экономики. В целом речь идет о тех силах, которые в основу своих социально политических программ положили установки и принципы идейно-политичес­ких течений либерализма, консерватизма и социал-демократизма.

Революционно-тоталитарный путь избрали Россия, Италия, Германия и целый ряд других стран Европы и Азии, для которых были характерны слабость, неразвитость или полное отсутствие институтов, ценностей, норм гражданского общества, правово­го государства, конституционализма, парламентаризма и других атрибутов либеральной демократии. Как по своим целям (ради­кальная замена существующей общественно-политической сис­темы совершенно новой системой), так и по использованным при этом методам (революционный переворот, насильственное свер­жение существующей власти) оба главных течения тоталитариз­ма представляли собой революционные движения, поскольку пред­лагали радикальное изменение существующей системы путем насильственного переворота. Разница заключалась в том, что осу­ществленная в России социалистическая революция, во всяком случае в теории носила «прогрессивный» характер, так как ру­ководствовалась идеалами всеобщего равенства, социальной справедливости, интернационального единства всех народов и др. Что касается фашистских переворотов, совершенных в Италии, Германии, Испании и некоторых других странах, то они носили «консервативный» характер, ибо в их основе ле­жали праворадикальные идеи национализма, расизма, имперской великодержавности, апология насилия.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Что есть политическая философия?
Для раскрытия сущности и содержания понятия политиче­ской философии в качестве отправной точки, по-видимому, сле­дует взять основные сущностные характеристики самой филосо­фии. Главное предназначение последней, как известно, искание или постижение истины о сущности и смысле самого бытия. При­ступая к написанию своего фундаментального трехтомного тру­да «Лекции по истории философии», Гегель отмечал, что в са­мом этом понятии есть противоречие. Цель философии — познать истину, т.е. неизменное, вечное, сущее само по себе. История же занимается вещами преходящими, тем, что некогда существова­ло, а в другое время уже исчезло, стало достоянием минувших времен. Если философия «имеет историю, то так как история есть лишь изображение ряда минувших образов познания, в ней нельзя найти истину, ибо истина не есть минувшее».

Не в меньшей степени соображения Гегеля верны примени­тельно к политической философии. Дело в том, что для мира политического характерна высочайшая степень динамизма. А это означает, что здесь многие феномены, события, процессы настоль­ко эфемерны и быстротечны, что часто исследователь не в состо­янии поспеть за ними, тем более установить в этом калейдоско­пическом водовороте не то что истину, даже элементарные причинно-следственные связи. В действительности, как справед­ливо подчеркивал Гегель, в понятии «история философии» про­тиворечия нет, поскольку каждая наука, в том числе и филосо­фия, помимо своей внутренней истории имеет внешнюю историю — «историю своего возникновения, распространения, расцвета, упадка, возрождения».

Нет противоречия и в понятии «политическая философия», которая также имеет как внутренний, так и внешний аспекты. Поэтому, говоря, что политическая философия занимает некую точку пересечения между политической наукой и философией, имеют в виду всю сложность и многоаспектность мира полити­ческого. Задача политической философии состоит в том, чтобы высветить скрытый принцип всего мира политического в его явленности. Она концентрирует внимание на сущностных аспек­тах, на самой природе политических феноменов. Внешний аспект — это конкретные проявления, формы и факты, так сказать, фе­номенальная сторона политического.

В центре внимания политической философии стоят вопросы о сущности государства и власти, их предназначении и целях, отношении к природе человека и др. Она призвана анализиро­вать, например, государство и власть прежде всего как социаль­ные феномены, как институты политической организации обще­ства, имеющей главной своей целью реализацию всеобщего интереса.

Однако любой политический феномен, например власть са­му по себе, невозможно сколько-нибудь четко фиксировать в по­нятиях, взятых изолированно от других феноменов. Чтобы вы­явить ее сущность, необходимо определить содержание понятия «государство», а его в свою очередь нельзя выяснить, не выявив то, какое именно содержание мы вкладываем в понятие «поли­тическое» и т.д. Власть, взятая в ее конкретной явленности, в чи­сто практическом воплощении или в сциентистском, эмпирико-фактографическом аспекте, лишается многих своих важных сторон, редуцируется и упрощается. Поэтому при анализе вла­сти применяется множество подходов, каждый из которых име­ет свое понимание момента истины, но при этом остается как бы за скобками вопрос о природе власти как человеческого, соци­ального феномена вообще. Политическая наука призвана раскры­вать с помощью разных методологических подходов и методов исследования место, роль и функции власти и властных отноше­ний в мире политического, их взаимосвязи с другими сферами человеческой деятельности и т.д.

Что касается политической философии, то она, подчеркиваю, призвана в данном контексте определить природу и предназна­чение власти. Когда говорят о внутренней стороне, то имеют в ви­ду сущность феномена власти, которая характеризуется в иде­альных, абстрактных категориях. «Все дело в том,— писал Гегель в данной связи,— чтобы в видимости временного и пре­ходящего познать субстанцию, которая имманентна, и вечное, которое присутствует в настоящем. Ибо, выступая в своей дей­ствительности одновременно и во внешнее существование, ра­зумное, синоним идеи, выступает в бесконечном богатстве форм, явлений и образований».

Прав был Б.Кроче, который не без оснований отмечал, что история содержит философию внутри самой себя в виде предме­тов ее суждений. Во многом и политика как важнейшая сфера жизнедеятельности человека содержит в себе собственную филосо­фию. В этом контексте политическая философия является составной частью политической действительности. Мир политического имеет наличное, объективное бытие и бытие абстрактно-идеаль­ное. Последнее, как сказал бы Э.Гуссерль, есть «латентный ра­зум» мира политического. Оно существует в форме идеи — по­нятия в себе и для себя. В этом качестве политическое бытие, возможно, составляет в явной или неявной форме интегральную часть любого человеческого общества. Иное дело, что вплоть до Нового времени, когда началось расчленение гражданского об­щества и мира политического на самостоятельные сферы чело­веческого социума, оно было как бы неразрывно слито с други­ми аспектами человеческого существования.

Так или иначе задача политической философии состоит в постижении идей, теорий, принципов, постулатов, мыслей, ле­жащих в основе мира политического. Они в свою очередь раскры­ваются в понятиях. «В философии,— писал Т.Гоббс,— определе­ния предшествуют определяемым именам. При обучении философии начинают именно с определений и весь дальнейший процесс приобретения знания сложных вещей осуществляется посредством синтеза, путем сложения понятий». Поэтому важная функция политической философии состоит в разработ­ке понятийно-категориального аппарата и языка политической науки.

Понятия, обозначая те или иные явления, призваны выделять те особенности мира, которые в настоящий момент считаются важ­ными. Например, атомы, протоны, нейтроны в физике. Понятия должны обладать единообразным содержанием и указывать ис­следователям на одни и те же явления. Понятийный хаос в фи­лософии недопустим, поскольку в таком случае понятия не мо­гут служить делу накопления, интерпретации и трансмиссии философско-теоретического знания. При этом следует подчерк­нуть, что в политической философии, равно как и в других со­циальных и гуманитарных науках, существенную роль играет аб­стракция. Особенно отчетливо она проявляется в понятиях, которые, отражая явления, не связанные с определенным кон­текстом, конкретными местом и временем, характеризуются различной степенью абстрактности. В философии именно абст­рактные понятия играют решающую роль, поскольку, пересту­пая границы конкретных событий и ситуаций, они указывают на общие свойства сходных событий и ситуаций. Но теория не может обойтись без понятий, относящихся к переменным свой­ствам явлений, отражаемых абстрактными понятиями.

В то же время очевидно, что осмыслить, объяснить и пред­сказать события можно, только определив отношения между раз­личными понятиями. Идеи, теории, постулаты, принципы, со­ставляющие ткань политической философии, возможны лишь как результат группирования понятий в суждения или утверждения. Сами теоретические суждения могут в той или иной степени от­личаться друг от друга по форме. Существует множество аргу­ментов как за, так и против различных форм. Это вполне есте­ственно, если учесть, что для поисков правильных ответов на поставленные вопросы необходимы соответствующие параметры и критерии их оценок. Поэтому в задачу политической филосо­фии входит осмысление содержания конкретных политических понятий.

С данной точки зрения немаловажное значение приобретает правильная трактовка основополагающих понятий политической философии, соответствующая национально-культурным и об­щественно-историческим реальностям. Возьмем, например, по­нятие «демократия», которое в дословном переводе с древнегре­ческого языка означает «народовластие» или «власть народа».

В соответствии с таким пониманием важнейшим признаком де­мократии является признание народа каждой конкретной стра­ны носителем верховной власти. Однако мы знаем, что имеют­ся существенные разночтения в понимании демократии в античном мире и в современную эпоху. Более того, в само по­нятие «народ» в различные эпохи вкладывался разный смысл. Так, в эпоху античности под это понятие подпадали только сво­бодные граждане, которые не всегда составляли большинство на­селения того или иного полиса. В Римской империи народом счи­тались только исконно римские граждане. Громадное число людей, проживавших на обширных пространствах империи, не будучи рабами и даже зависимыми, не могли претендовать на этот статус в силу того, что они не принадлежали кPopulus ro-тапае (римскому народу).

Если проанализировать базовые признаки античной и со­временных форм демократии, то между ними обнаруживаются качественные различия. По-разному трактуется понятие демократии и в современном мире. Так, на самом Западе базовые демокра­тические ценности и принципы получили практическое вопло­щение в разнообразных политических режимах, соответствую­щих национально-культурным, историческим и иным традициям стран и народов региона. Естественно, что восточные народы с ор­ганическими национально-культурными традициями также име­ют собственное, во многом отличное от западных народов пони­мание демократии.

Нельзя не затронуть и такой вопрос. Существует мнение, что демократия может быть тоталитарной или авторитарной. Но это явное недоразумение, основывающееся на подмене понятий. Если рассматривать с точки зрения форм власти, то очевидно, что при всей внешней схожести отдельных атрибутов (например, принцип избрания путем всеобщего голосования, который в то­талитарной системе был формальным и чисто ритуальным про­цессом и результаты которого заранее были предопределены) то­талитаризм (или авторитаризм) и демократия по подавляющему большинству системообразующих принципов представляли со­бой прямо противоположные формы организации и реализации власти.

Все сказанное выше верно применительно к большинству понятий политической философии, таким как либерализм, кон­серватизм, радикализм и др., содержание которых в соответст­вии с изменившимися социальными и политическими реальностями в процессе исторического развития подвергалось сущест­венным трансформациям.

Теоретические суждения должны быть систематически орга­низованы в соответствии с избранным теоретиком углом зрения и понятийным аппаратом. Задача абстракции состоит в том, чтобы упростить реальность, но при этом не искажая сути этой реальности. Если в большинстве социальных и гуманитарных на­ук абстракция возможнаa posteriori, то в политической фило­софии она допускаетсяa priori. Политический философ не про­сто описывает факты, олицетворяемые теми или иными событиями политической жизни, а выявляет сущности, в которых достигается единство внутренней и внешней сторон феноменов, проявлениями которых и являются эти факты. Иначе говоря, по­литическую философию интересует не столько эмпирическая, фак­тографическая сторона мира политического, сколько значимость и смысл последнего в целом. Если философия, как таковая, призвана постичь природу вещей вообще, то цель политической философии — понимание природы политических вещей.

Говоря словами Гегеля, философия есть постижение на­личного и действительного. С этой точки зрения политическая философия концентрирует внимание на сущем, т.е. мире поли­тического таком, каков он есть на самом деле. Она призвана по­стигать сущность политического, определять, так сказать, в по­следней инстанции природу политических вещей в самом широком и глубинном понимании этих слов. Объясняя суть сво­ей книги «Философия права», Гегель писал: «Данная работа, поскольку в ней содержится наука о государстве, будет по­пыткой постичь и изобразить государство как нечто разум­ное в себе. В качестве философского сочинения она должна быть дальше всего от того, чтобы конструировать государство та­ким, каким оно должно быть; содержащееся в нем поучение не может быть направлено на то, чтобы поучать государст­во, каким ему следует быть: его цель лишь показать, как го­сударство, этот нравственный универсум, должно быть по­знано».

В целом, соглашаясь здесь с Гегелем, следует отметить, что этот тезис, совершенно верный применительно к философским проблемам права, нуждается в определенных оговорках, когда речь идет о политической философии. Особо следует подчеркнуть, что сущность политического отнюдь не исчерпывается конкрет­но существующими реальностями. Политическая философия имеет своей задачей выяснение природы политических вещей со всеми их атрибутами, такими как добро и зло, реальное и иде­альное, сущее и должное, совершенное и несовершенное, спра­ведливое и несправедливое, подлежащее сохранению или изме­нению, одобрению или осуждению.

Как отмечал Л.Страусс, политическая философия представ­ляет собой попытку заменить мнение о природе политических ве­щей знанием о ней. Это знание включает в себя различные ин­терпретации, трактовки, субъективные оценки. Последние в свою очередь по самой своей природе предполагают принятие или непринятие, выбор или отклонение, одобрение или осуждение этих вещей. Поэтому все они не могут быть нейтральны. Их невозмож­но правильно понять, если они не рассматриваются в терминах добра и зла, справедливости и несправедливости, сущего и долж­ного и т.д.

Показательно, что в античной философии в качестве одной из центральных выступала проблема добродетели, рассматрива­емой прежде всего как идеал, т.е. должное. По большому счету сущее, т.е. наличные политические реальности, соизмерялись с иде­алом. Более того, Л.Страусс усматривал главную причину кри­зиса современной политической философии в разрыве с класси­ческой политико-философской традицией, главным объектом внимания которой, по его словам, было должное. Здесь неваж­но, прав Страусе или нет. Суть вопроса состоит в том, что поли­тическая философия не может не касаться вопроса о критериях и качествах, дающих отдельному человеку, группе, классу пра­во управлять другими людьми, партией, государством. Подни­мая этот вопрос, политический философ не может не коснуться основополагающих морально-этических норм и правил челове­ческого общежития, составляющих сердцевину системы легити-мизации большинства существующих форм правления.

Политическая философия, включающая комплекс теорий, кон­цепций, идей, имеет одной из своих целей легитимизацию или делегитимизацию определенного политического порядка. Она призвана выявить истинность или ложность общепризнанных по­литических норм и ценностей, поэтому всегда ставит под сомне­ние господствующие концепции политического порядка. При этом политическая философия призвана определить некую магистраль­ную линию политического развития. С этой точки зрения, пожа­луй, прав был Э.Берк, который утверждал, что дело теоретика-философа — указать истинные цели государства; дело же политика-практика — найти соответствующие средства для до­стижения этих целей и успешно пользоваться ими.

Необходимо отметить, что составным компонентом полити­ческой мысли и, несомненно, политической философии являют­ся разного рода политические утопии, предлагающие более со­вершенные, на взгляд их авторов, альтернативные существующим формы государственно-политического устройства. Более того, один из величайших философов всех времен и народов Платон создал модель утопического государства, а его труд «Государст­во», в котором изложена эта модель, рассматривается как поли­тико-философское произведение.

К тому же политическая философия имеет дело не только с су­щим, но и должным, она оперирует также гипотетико-дедуктивными категориями по формуле «что было бы, если бы». Она от­дает предпочтение той или иной политической системе, например демократии перед тоталитаризмом, или, наоборот, может пред­лагать свои модели политического развития в качестве наиболее совершенной альтернативы. Все изложенное говорит о том, что мир политического и политическая философия как неотъемле­мая его часть пронизаны морально-этическим началом. Из это­го следует, что политическая философия не может не затраги­вать аксиологический аспект мира политического. Более того, можно говорить о политической аксиологии как самостоятельном под­разделе политической философии.

Смысл жизни коренится не только в рациональных, научных, поддающихся исчислению и строго научному анализу феноменах, но и в иррациональном, традиционном, волевом, эмоциональном, характерологическом и т.д., которые не всегда и не обязатель­но поддаются такому анализу. Человек не мыслим без мифа, са­ми табу и табуизация, сыгравшие столь большую роль в восхож­дении человека из стадного состояния, теснейшим образом связаны с мифическим началом. Можно сказать, что в опреде­ленном смысле даже сама история человечества пронизана ми­фологическим началом, поскольку жизнь не только простых, но и ве­ликих людей, а также деятелей, творивших эту историю, в большинстве случаев окутана как бы непроницаемой оболоч­кой мифического. Я имею в виду не только божественных и по­лубожественных, легендарных и полулегендарных героев и пер­сонажей вроде Зороастра, Конфуция, Будды, Иисуса Христа, Мухаммеда, но и реальные личности — древнеегипетских фара­онов, Дария, Александра Македонского, римских императоров, халифов, средневековых королей и т.д., которые якобы получа­ли свою власть прямо от Бога.

В истории часто случалось так, что роль, которую какой-ли­бо политический или государственный деятель играл на той или иной авансцене, постепенно приобретала самостоятельное и до­минирующее значение, полностью отодвигая на задний план или вовсе элиминируя ее первоначального носителя. Совершен­но бездарный обладатель королевского или иного титула, восшедший на трон, унаследовав его от своих великих предков, в гла­зах народа становился помазанником божьим просто в силу того, что он играл предоставленную ему роль. Бывало и так, что роль вообще может обойтись без своего исполнителя.

Таким образом, миф — интегральная, неотделимая часть че­ловеческой истории, и человек не имеет будущего без мифа, без ми­фологии, без веры. Мобилизующие мифы, символы, иллюзии яв­лялись одним из могущественных факторов истории. Именно им во многом обязаны своим появлением колоссальные пирамиды и сфинксы в Египте и гигантские христианские соборы в Евро­пе. С ним связано создание и уничтожение громадных и могу­щественных империй. Все они воплощаются в политической мифологии, понимаемой в самом широком смысле слова.

При этом необходимо учесть следующий момент. Зачастую миф отождествляют с чем-то примитивным, первобытным, чуждым мышлению современного цивилизованного человека, и поэтому подлежащим преодолению. Исходя из этого многие авторы все­рьез пытались обосновать мысль, что миф либо сам собой, либо усилиями рационалистической науки исчезнет как сколько-ни­будь значимый фактор общественной и политической жизни. Раз­ве миф, говорил, например, Э.Кассирер, не обречен на исчезно­вение «перед лицом подлинной, научной истины, перед лицом понятия природы и предметности, созданным в рамках чистого познания? Миф с его миром мечты и волшебства представляет­ся раз и навсегда канувшим в небытие с первыми лучами науч­ного видения мира».

Однако мифическое продолжает жить и даже процветать в современном мире, несмотря на беспрецедентные успехи науч­ного знания. Иначе и быть не может, поскольку, как справед­ливо подчеркивал Гете, миф, как и поэзия, отражает то, «на чем держится глубинное единство мира», и поэтому он способен по­стигать высшую истину. Живучесть мифа объясняется прежде всего тем, что он питается из вневременных глубин истории и традиций. История полна свидетельств того, что любые попытки развен­чания одних мифов неизбежно сопровождались возрождением ста­рых или же появлением новых, не менее привлекательных и действенных. Каждая эпоха, отвергая или в модифицирован­ном виде сохраняя старые, непременно создавала и собственные мифы, в том числе и политические. С соответствующими оговор­ками можно согласиться с Р.Петтацони, который утверждал, что от повторения мифа зависит «сохранение и умножение жизни» и даже «всего мира… который не может существовать без мифа», ибо истина мифа есть «истина жизни».

Классический миф, как правило, не сочинялся каким-либо конкретным автором, он формировался как бы спонтанно, обка­тываясь и выкристаллизовываясь в народном сознании многих поколений людей. Современный же миф специально конструи­руется и внедряется в массы. Но и он невозможен без сущест­вования стадного сознания, основанного на слепом повиновении господствующим предрассудкам и не способного критически ос­мыслить происходящие в обществе события и процессы. Имен­но живучесть и, более того, расширенное воспроизводство тако­го массового или корпоративного сознания в современном мире объясняет тот факт, что в условиях господства научного знания люди часто руководствуются примитивными, фантастическими и даже бредовыми идеями. Большей частью миф — это инстру­мент иллюзорного преодоления, снятия противоречий, образ, да­ющий философскую значимость фактам повседневной жизни. В этом качестве миф представляет собой одну из реальностей истории. Миф и связанные с ним символ, иррациональный образ способ­ны оказывать решительное влияние на политическое поведение и действия людей, играть роль цементирующего элемента, вокруг которого могут сплотиться огромные массы людей.

Учитывая сказанное, Б.Рассел отводил философии проме­жуточное место между теологией и наукой. Подобно теологии, говорил он, задача философии состоит «в спекуляциях по поводу предметов, относительно которых точное знание оказывалось до сих пор недостижимым». Но в то же время «подобно науке, она взывает скорее к человеческому разуму, чем к авторите­ту, будь то авторитет традиции или откровения». Все кон­кретные знания принадлежат науке, а догмы, выходящие за пре­делы конкретных знаний,— теологии. «Между теологией и наукой,— продолжал Рассел,— имеется Ничейная Земля, открытая для атак с обеих сторон; эта Ничейная Земля и есть философия. Почти все вопросы, которые больше всего ин­тересуют спекулятивные умы, таковы, что наука на них не может ответить, а самоуверенные ответы теологов более не кажутся столь же убедительными».

Важной составной частью политической философии являет­ся методология, представляющая собой определенный способ видения и организации исследования. Концептуальный и идей­ный арсенал методологии, в совокупности составляющий общий подход к решению стоящих перед политической наукой проблем, базируется на мировоззренческих постулатах, разрабатываемых в политической философии. Методология включает в себя так­же различные методы и приемы исследования и анализа, а так­же проверки и оценки их результатов.

В целом можно сказать, что в задачу политической филосо­фии входят поиски ответов на следующие и подобные им кар­динальные вопросы: в силу каких причин возможна политиче­ская самоорганизация общества? каковы факторы, определяющие политическую самоорганизацию общества? как создаются, сохра­няются, изменяются и распадаются различные политические системы? что естьraison d'etre государства? в какой мере поли­тическую реальность можно изобразить в соответствующих по­нятиях и терминах? насколько содержание этих последних зна­чимо для субъектов политики? что именно лежит в основе права: божественный закон, разум, естественное право, право сильно­го, насилие и др.? как совместить права и свободы отдельного индивида с его ответственностью перед обществом или с права­ми коллектива? и т.п. На все эти вопросы адекватные ответы мож­но найти на путях выявления взаимосвязей и соотношений це­лого и частного, общего и индивидуального, теории и практики, свободы, справедливости и равенства в мире политического.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Онтология мира политического
Для политической философии мир политического служит источником философской рефлексии о принципах порядка, сво­боды, равенства, справедливости и др. Она избегает вопросов ти­па: где, когда, как, кто или категорий: здесь и теперь. Ее инте­ресует прежде всего сократовский вопрос: «что есть...?» В центре внимания политической философии — не конкретная политиче­ская ситуация, не конкретные формы и проявления политической деятельности, а природа мира политического, политичес­кой жизни вообще, например: не конкретное государство, не кон­кретная властная структура, а природа государства и власти во­обще, не конкретная война, а природа войны вообще, ее место и роль в жизни человеческих сообществ и др.

Можно сказать, что политическая философия — это дисцип­лина о принципах политической самоорганизации общества. Одна из важнейших характеристик данных принципов в их фи­лософском толковании — способность к универсализации, суть которой состоит в том, что в равных условиях он будет действо­вать одинаково. Например, для утверждения и эффективного функ­ционирования политической демократии и ее институтов необ­ходим определенный минимум условий, без которых они просто невозможны. Так, нельзя выявить сущность политической сис­темы без выяснения сущности соответствующего общества. На­пример, правовое государство немыслимо без некоторых базовых характеристик общества, на которых оно и опирается. В каче­стве основополагающего условия существования как гражданско­го общества, так и правового государства выступает свободная лич­ность, наделенная врожденными неотъемлемыми правами. Общество может быть названо гражданским лишь с того момен­та, когда за человеком как личностью признаются неотъемлемые права на жизнь, свободу и реализацию своих способностей, ког­да эти права становятся основными опорами общественного зда­ния. Все это проявляется в том, что гражданское общество и правовое государство не могут существовать друг без друга.

Гражданское общество и правовое государство в свою очередь предполагают определенный тип экономики. Экономическая и политическая свобода производив от свободы личности. В то же время без экономической свободы, без свободы выбора источ­ников получения средств существования не может быть и сво­боды политической: первая представляет собой необходимое ус­ловие для достижения второй. Существует взаимообусловленная связь между демократией, частной собственностью и свободно-рыночной экономикой.

Понятия и категории «власть», «государство», «политика» и им подобные всегда выступают в конкретных формах и обличиях в за­висимости от национально-культурного, общественно-историче­ского, парадигмально-мировоззренческого и иных контекстов. Их конкретные типы и содержание зависят от исторических, наци­онально-культурных традиций, типа политической культуры и миропонимания данного народа. Их нельзя представлять как вечные, вневременные ценности, как некие неизменные сущно­сти, одинаково верные для всех времен и народов.

С данной точки зрения показателен тот факт, что влияние од­них и тех же идей в разных исторических условиях могут про­являться совершенно по-разному. Например, ряд установок, ко­торые традиционно оценивались как факторы, отрицательно влияющие на развитие восточных обществ в направлении модер­низации, в современных реальностях приобретают позитивную значимость. Так, в научной литературе 60-х — первой полови­ны 70-х годов господство конфуцианской идеологии рассматри­валось в качестве главного препятствия для восточно-азиатских стран на пути их перехода к рыночной экономике и политиче­ской демократии. Но такая оценка коренным образом измени­лась в 80-х годах, когда целый ряд стран региона осуществили стремительный рывок в своем экономическом и технологическом развитии и за беспрецедентно короткий период как бы перепрыгну­ли из аграрно-индустриального общества в информационное общество, тем самым создав предпосылки для трансформации ав­торитарных политических режимов в либерально-демократиче­ские.

Касаясь ложного, метафизического толкования идеи антич­ной свободы европейскими мыслителями своего времени, Т.Гоббс утверждал: «ничто никогда не было куплено такой дорогой це­ной, как изучение западными странами греческого и латинско­го языков». Здесь философ имел в виду попытки некритическо­го перенесения идеалов и ценностей одной исторической эпохи, т.е. античности, на другие исторические эпохи, в частности на реалии Нового времени.

Ценности и идеалы, воплощенные в социальных и гумани­тарных науках, зависят от основных характеристик общества, которому эти науки принадлежат, поскольку они носят истори­ческий характер. Например, как отмечал Р.Коллингвуд, ««Госу­дарство» Платона — изображение не неизменного идеала поли­тической жизни, а всего лишь греческого идеала политики, воспринятого и переработанного Платоном. «Этика» Аристо­теля описывает не греческую мораль, а мораль грека, принад­лежащего к высшим слоям общества. «Левиафан» Гоббса изла­гает политические идеи абсолютизма семнадцатого столетия в их английской форме. Этическая теория Канта выражает мо­ральные убеждения немецкого пиетизма; его «Критика чистого разума» анализирует теории и принципы ньютоновской на­уки в их отношении к философским проблемам его времени».

Но тем не менее политическая философия, будучи дисципли­ной, призванной исследовать природу политических вещей, за­трагивает целый комплекс основополагающих аспектов, которые в рамках человеческой истории имеют как бы вневременной характер. В этом контексте был прав Л.Страусс, который счи­тал, что политическая философия занимается поисками транси­сторических истин о политике. Она определяет границы поли­тического, политической жизни и деятельности как таковых, различные формы их государственного воплощения.

Однако мы знаем, что современные общества характеризуют­ся самыми различными формами плюрализма, обусловленными, в свою очередь, существованием множества слоев, сословий, классов, представителей различных этносов или наций, конфес­сий, культур, профессий, имеющих свои особые интересы, час­то не совпадающие и, более того, конфликтующие друг с другом. Можно сказать, что конфликт — это неотъемлемая сущностная характеристика любого человеческого сообщества.

Коль скоро политика теснейшим образом связана с конфлик­том, то одна из главных задач политической философии состо­ит в выявлении природы и социальных основ конфликтов. По­этому политическая философия не может игнорировать тип общества, формой политической самоорганизации которого вы­ступает государство или политическая система.

Сам процесс формирования и консолидации человеческих со­обществ был связан с их взаимным противопоставлением друг другу. Конфликты имели место если не внутри отдельных пер­воначальных родов, племен, этносов, то между ними. Противо­поставление мы—они, наши—чужие составляло неотъемлемый и определяющий элемент этого процесса. Показательно, что са­моназвания многих этносов в переводе на современный язык оз­начают «люди» (или «человек» во множественном числе), про­тивопоставляемые «нелюдям» (или «нечеловекам»), т.е. всем остальным «чужим» племенам и этносам.

Без всякого преувеличения можно сказать, что государствен­ное, властное начало, политика имеют место там, где существу­ют конфликты. Средством полного развития человеческих сил природа избирает противоборство этих сил в обществе. Проти­востояние — тоже форма общения и общежития, хотя и «анти­общественная». И действительно, человеку по своей природе присуща склонность делать все по-своему. Естественно, что в этом отношении он встречает противодействие со стороны дру­гих индивидов, которые также стремятся делать все по-своему. Другой факт самым непосредственным образом проявляется в борьбе за свою долю власти между различными социальными силами.

Показательно, что факт конфликтного происхождения вла­стных отношений, политики, государства осознали уже мысли­тели древности. Еще в «Государстве» устами Полемарха Платон говорил о том, что политическая деятельность должна осуществ­ляться в интересах части общества или одной партии («дру­зей») в борьбе с ее политическими противниками («врагами»). Искусство справедливой политики — «это искусство приносить друзьям пользу, а врагам причинять вред». Выступая с позиций сущего или реального положения вещей, платоновский Фраси-мах ратовал за то, чтобы в отношениях между властвующими и под­властными приоритет никогда и ни при каких условиях не от­давался подвластным. Как считал Фрасимах, не существует людей, которые бы, находясь у власти, могли отдать предпочте­ние интересам других в ущерб своим собственным. Примечатель­но, что, считая все существующие системы правления несправед­ливыми, Сократ не оспаривал фактическую правомерность фрасимаховского конфликтного принципа, выведенного из реаль­ного жизненного опыта.

Эта традиция, идущая через Н.Макиавелли и Т.Гоббса, на­шла свою дальнейшую разработку у К.Шмитта. Рассматривая по­литику в категориях «друг—враг», Шмитт полагал, что социаль­ные отношения уплотняются, превращаются в политические при необыкновенной интенсивности общественных противоречий. По сути, Шмитт рассматривал дихотомию «друг—враг» в каче­стве главного конституирующего признака политических отно­шений, самого смысла существования политического как само­стоятельной сущности. В своих построениях Шмитт ставил во главу угла именно эту дихотомию, которой у него соответствовали противостояния «добро—зло» в морали, «прекрасное—безобраз­ное» в эстетике, «выгодное—невыгодное» в экономике. При­чем, согласно Шмитту, политические категории самодостаточны и независимы от моральных, экономических и иных катего­рий, политический враг необязательно плох с моральной точки зрения или безобразен с эстетической точки зрения. Дело в том, что он другой, чужой.

Эта линия в разработке и трактовке политического в разных вариациях, с различной степенью ударения на универсальность и интенсивность конфликта нашла отражение в большинстве по­литико-философских систем от левого радикализма до правого консерватизма. Свое наиболее законченное выражение она нашла в тоталитарных политико-философских конструкциях в лице марк­сизма-ленинизма и национал-социализма. В них идея неприми­римой классовой борьбы и теория бескомпромиссной борьбы высших и низших рас и народов были возведены до статуса уни­версального принципа, лежащего в основе всех без исключения общественно-исторических и социально-политических феноменов и процессов.

Тем самым дихотомия «друг—враг» была перенесена на все сферы и принципы жизни. Политический враг не может быть со­юзником или другом в экономической, социокультурной, эсте­тической или иных сферах. Элиминируется само понятие нейт­ралитета. В либеральной системе мировоззрения нейтралитет в отношении существующей формы правления подразумевает мол­чаливое соглашение с ним. В марксизме-ленинизме и национал-социализме нейтралитет воспринимается как неприятие господ­ствующей политической системы. Действует принцип — если ты не с нами, то против нас, и ты соответственно причисляешься к ла­герю врагов. Если враг не сдается — его уничтожают.

Практически единодушное признание конфликтности как важнейшей сущностной характеристики мира политического служит весомым доказательством ее универсальности. Это впол­не естественно, если учесть, что любое человеческое сообщество, особенно высокоорганизованное, сочетает в себе интересы самых разнообразных социальных и политических сил, организаций, групп, институтов и т.д. А это предполагает столкновения, про­тиворечия, конфликты между ними, дополняющиеся противо­речиями между частными и государственными интересами.

В данной связи особо следует отметить, что политика подра­зумевает участие людей во властных отношениях или стремле­ние оказать влияние на распределение власти. Как отмечал М.Вебер, «кто занимается политикой, тот стремится к вла­сти как средству, подчиненному другим целям (идеальными или эгоистическими), либо к власти «ради нее самой», чтобы наслаж­даться чувством престижа, которое она дает».

Более того, политика имеет своей целью не только обоснова­ние и защиту позиций той или иной конкретной социально-по­литической группы, сословия, класса, партии, государства, но и дискредитацию, подрыв позиции противника. «В полити­ческом конфликте, который с самого начала является рацио­нализированной формой борьбы за социальное господство,— подчеркивал К.Манхейм,— удар направляется против социаль­ного статуса оппонента, его общественного престижа и уве­ренности в себе».

Поэтому мир политического можно рассматривать как арену конкурентной борьбы представителей различных социально-поли­тических сил за власть, за монопольное право говорить и дейст­вовать от имени этих сил. Поскольку в политике речь прежде все­го идет о власти, а власть является одним из главных ресурсов, которым располагает общество, одним из главных источников авторитета и влияния, то конфликт часто приобретает самодовле­ющий характер, нередко выливаясь в ожесточенные схватки про­тивоборствующих сторон вплоть до гражданской войны. Конста­тируя этот аспект, К.Манхейм отмечал, что политика «все более идет к тому, чтобы стать борьбой не на жизнь, а на смерть. Чем ожесточеннее становилась эта борьба, тем более она захва­тывала те эмоциональные глубинные пласты, которые прежде оказывали неосознанное, хотя весьма интенсивное, воздейст­вие, и насильственно вовлекали их в сферу осознанного».

Однако очевидно, что люди, живущие вместе, могут пресле­довать разные цели и поступать по-разному, но очевидно также и то, что они не могут жить вместе, если расходятся по всем без исключения вопросам. Как показывает исторический опыт, про­тиворечия и борьба перестали бы выполнять функцию двигате­ля общественно-исторического прогресса, если бы они оставались безысходным и непримиримым антагонизмом между людьми. Лю­ди объединяются в сообщества в силу общего стремления к сов­местной жизни. Так, предназначение гражданского общества в том и состоит, чтобы обеспечить достижение какого-то единст­ва, илиmodus vivendi, между различными социально-политиче­скими, социокультурными или иными силами и интересами. Оно в самом себе имманентно содержит некие нормы, императи­вы и пределы, способные блокировать разрушительные потенции борьбы различных сил и направить ее в созидательное русло.

Или, становясь на позицию И.Канта, можно сказать, что граж­данское общество само, независимо от государства, располагает средствами и санкциями, с помощью которых оно может заста­вить отдельного индивида соблюдать общепринятые нормы.

Именно институты гражданского общества — семья, школа, церковь, соседские или иные общины, разного рода доброволь­ные организации и союзы — способны играть такую роль. Эта функция, в сущности, чужда государству, и оно прибегает к ее выполнению лишь в том случае, если институты гражданского общества демонстрируют свою неспособность решить данную задачу. Здесь основополагающее значение имеет встроенный ме­ханизм достижения гражданского согласия.

Конфликт и консенсус — две важнейшие характеристики лю­бой сферы человеческой деятельности, в том числе и мира поли­тического. Политика связана как с разрушением, так и с сози­данием, в ней и грязь и чистота, и добро и зло. Она связана как с миром, так и с кровью и насилием. Речь идет прежде всего о фак­торах, способствующих, с одной стороны, сохранению и жизне­способности политической системы, а с другой стороны, ее под­рыву и соответственно изменению как отдельных институтов, так и всей системы в целом. Поэтому вполне объяснимо, что фено­мен политического колеблется между двумя крайними интерпре­тациями, одна из которых трактует политику всецело как резуль­тат и поле столкновения конфликтующих интересов, а вторая — как систему обеспечения правления, порядка и справедливости в интересах всех членов общества. Но все же определяющим яв­ляется то, что своей целью политическое ставит всеобщую вза­имосвязь социальных групп, институтов, частных и публичных сфер деятельности людей.

Из сказанного выше можно сделать вывод, что политика призвана находить пути и средства разрешения возникающих в че­ловеческом сообществе конфликтов, примирения и совмещения различных интересов всех членов общества. В этом смысле был прав С.Л.Франк, который писал: «Политика есть лечение (ги­гиеническое, терапевтическое, в безвыходных случаях — хирур­гическое) общества или его воспитание, создание условий и от­ношений. наиболее приемлемых для развития его внутренних творческих сил». Если гражданское общество представляет со­бой арену столкновения и взаимодействия множества частных противоречащих друг другу и конфликтующих интересов, то мир политического заключает в себе объединяющее всех членов об­щества начало. Государство, выступающее как наиболее закон­ченное воплощение идеи политического и выражающее всеобщую волю, преследует цель воспрепятствовать разрастанию конфлик­тов различных интересов, обеспечить условия для достижения консенсуса по основополагающим вопросам общественно-поли­тического устройства. При этом оно вправе использовать для до­стижения этой цели не только внутренне присущие любому че­ловеческому сообществу пути, средства и механизмы, но и целый комплекс искусственных, внешних механизмов и институтов в лице государства, права, законов, власти и др., призванных в слу­чае необходимости применять принудительные меры (см. гл. 4).

С этой точки зрения для характеристики феномена политиче­ского определяющее значение имеет принцип всеобъемлемости или всеобщей обязательности решений и велений государства, ис­пользующего для общезначимого регулирования общественных отношений все арсеналы закона, права и аппарата насилия. Важно учесть, что не существует и не может существовать ка­кого бы то ни было аполитического общества, поскольку все сфе­ры и формы общественной жизни и деятельности в той или иной форме и степени пронизаны политическим началом. Глав­ная функция политического состоит в том, чтобы обеспечить един­ство общества, разделенного на разнородные группы, слои, клас­сы. В сущности, общество едино в качестве политического сообщества. Политическое играет интегративную или интегри­рующую роль.

Поэтому, когда мы выделяем гражданское общество и мир по­литического в качестве самостоятельных подсистем человечес­кого социума, то имеем в виду их разграничение лишь в смыс­ле веберовских идеальных типов. Это некие абстрактные конструкции, которые не всегда совпадают с реальной жизнен­ной практикой. Стихийность и спонтанность свободы находят вы­ражение в гражданском обществе, а начала порядка и упорядо­ченности — в государстве. Частное начало или исключительная приверженность принципу приватности разделяет, разобщает людей в соответствии с их особыми интересами, а организаци­онное начало, воплощающееся в государстве, их объединяет. Это обеспечивается, в частности, господством единой для всех го­сударственной власти, возвышающейся над другими началами. Иными словами, гражданское общество и правовое государство предполагают и обусловливают друг друга, или, как говорил Ге­гель, они составляют две стороны одной и той же медали.

Таким образом, конфликт и политика самым теснейшим об­разом связаны между собой. Поэтому центральное место в поли­тической философии занимает вопрос о том, как совместить друг с другом конфликт, порождаемый неизбежной конкуренцией различных интересов за ресурсы, с требованиями порядка и со­гласия, без которых невозможно представить себе жизнеспособ­ность любого человеческого сообщества. Существуют разные ис­точники и причины возникновения конфликтов, а также разные пути и средства их разрешения. Это находит выражение в фак­те существования различных форм правления и политической си­стемы, власти и государства.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Контрольные вопросы
1. Каковы основные предпосылки и необходимые условия возник­новения политической философии?

2. Что понимается под политической философией? Назовите ее сущностные характеристики.

3. Каковы различия и сходства между политической философией и политической теорией?

4. Каково соотношение политической философии с собственно фи­лософией и политической наукой?

5. Дайте общую характеристику политической онтологии.

6. Какие подразделения политической философии вы можете назвать?
Глава 15 ОСНОВНЫЕ ТЕЧЕНИЯ ИДЕЙНО-ПОЛИТИЧЕСКОЙ МЫСЛИ
Философские, мировоззренческие аспекты мира политического вопло­щаются в идеологических или идейно-политических установках, ориентациях, принципах соответствующих политических сил. Поскольку инфраст­руктуру современного мира составляют гражданское общество, правовое государство, социальный, политический, конфессиональный и другие фор­мы плюрализма, то естественно, что происходит более или менее глубо­кое размежевание социально-политических сил по их интересам, потреб­ностям, симпатиям, приоритетам и т.д. Такое размежевание, как правило, выражается в существовании целого ряда идейно-политических течений и на­правлений, отличающихся друг от друга по трактовке роли в политическом процессе отдельного человека, групп, партий, социальных сил, классов, их подходу к решению важнейших экономических и социальных проблем, по тому, какое место и роль отводятся ими основным социально-экономи­ческим и общественно-политическим институтам (частной собственности, свободному рынку, государству, партиям), предлагаемым ими программам и средствам решения стоящих перед обществом проблем и др.

Среди них особенно выделяются либерализм, консерватизм, социал-демократизм, марксизм, различные формы тоталитаризма и авторитаризма. Эти идейно-политические течения представляют собой сложные и мно­гоплановые явления, проявляющиеся в различных вариациях, как внутри отдельных стран, так и особенно на межстрановом уровне. Каждое из них составляет комплекс идей, принципов и установок, которые могут лежать в основе программ политических партий и политической стратегии тех или иных социально-политических сил, того или иного правительства или правительственной коалиции. Вместе с тем они представляют собой нечто боль­шее, а именно типы и формы освоения и понимания социально-политиче­ского мира, системы воззрений, установок, ориентации, теорий, доктрин.

В силу необъятности проблемы и невозможности втиснуть в рамки од­ной главы все нюансы и оттенки, разновидности и переходные ступени ос­новных течений идейно-политической мысли основное внимание здесь кон­центрируется на ключевых или осевых для каждого из этих течений аспектах.
Либерализм
Либерализм ассоциируется с такими привычными для совре­менного общественно-политического лексикона понятиями и ка­тегориями, как идея самоценности отдельно взятой личности и ее ответственности за свои действия; идея частной собственности, как необходимого условия индивидуальной свободы; принципы свободного рынка, свободной конкуренции и свободного предпри­нимательства; принцип равенства возможностей; система разде­ления властей, сдержек и противовесов; идея правого государ­ства с принципами равенства всех граждан перед законом; гарантия основных прав и свобод личности (свободы совести, сло­ва, собраний, создания ассоциаций и партий); всеобщее избира­тельное право и т.д.

Либерализм — это весьма гибкое и динамичное идейно-поли­тическое течение, открытое влиянию со стороны других течений, чутко реагирующее на изменения в общественной жизни. Либе­рализм формировался и развивался в различных социально-ис­торических и национально-культурных условиях. При близком рассмотрении в либерализме обнаруживается весьма причудли­вое разнообразие оттенков, переходных ступеней, противоре­чий. В разные периоды он выступал в различных формах. Учи­тывая этот факт, говорят о существовании многих либерализмов. Так, свою книгу, посвященную данной теме, английский иссле­дователь Дж. Грей озаглавил следующим образом: «Либерализмы: очерки по политической философии».

Но при всей своей многовариантности либерализм имеет об­щие истоки и определенный комплекс концепций, идей, прин­ципов и идеалов, в совокупности делающих его особым типом об­щественно-политической мысли. Своими корнями либеральное мировоззрение восходит к Ренессансу, Реформации, ньютонов­ской научной революции. У его истоков стояли такие личности, как Дж. Локк, Ш.-Л. Монтескье, И. Кант, А. Смит, В.Гум­больдт, Т.Джефферсон, Дж. Медисон, Б.Констан, А. де Токвиль и др. На протяжении всего XIX в. эти идеи были продолжены и дальше развиты И.Бентамом, Дж. С. Миллем, Т.Х.Грином, Л.Хобхаузом, Б.Бозанкетом и другими представителями западной об­щественно-политической мысли. Существенный вклад в фор­мирование либерального мировоззрения внесли представители европейского и американского Просвещения, французские физиократы, приверженцы английской манчестерской школы, представители немецкой классической философии, классической политэкономии.

При всех различиях общее между этими разными мыслите­лями, идейными направлениями и движениями состояло в том, что каждый из них по-своему, в соответствии с реальностями вре­мени высказывался за пересмотр устаревших ценностей и под­ходов к решению важнейших социально-экономических и поли­тических проблем, за перестройку потерявших эффективность об­щественно-политических и государственных институтов, за ревизию и модернизацию основных положений, доктрин и концепций в связи с изменившимся положением в обществе. Участники английской буржуазной революции середины XVII в., славной революции 1688 г., войны за независимость США руковод­ствовались многими из тех идеалов и принципов, которые позже стали составной частью либерального мировоззрения. «Мы счи­таем,— заявили на весь мир авторы Декларации независимос­ти,— самоочевидными истины: что все люди созданы равными и наделены Творцом определенными неотъемлемыми правами, среди которых — право на жизнь, на свободу и на стремление к счастью».

Поворотным пунктом в формировании либерализма, да и в размежевании основных течений западной общественно-политической мысли Нового и Новейшего времени следует счи­тать Великую французскую буржуазную революцию конца XVIII в. В частности, один из ее главных политико-идеологиче­ских документов — «Декларация прав человека и гражданина» 1789 г.— в емкой и строго отчеканенной форме провозгласила те идеи, ценности и установки, которые стали важнейшими системообразующими элеменами классического либерализма: «Це­лью всякого политического объединения является сохранение ес­тественных неотъемлемых прав человека. Эти права суть свобода, собственность, безопасность и сопротивление угне­тению».

Как правило, выделяют две исторически сложившиеся либераль­ные традиции: англосаксонскую и континентально-европейскую. Наиболее выпукло либеральный идеал складывался в англосак­сонских странах, особенно в США. Здесь индивидуалистическо­му идеалу придавалась самодовлеющая значимость. Он рассма­тривался не просто как один из многих элементов системы ценностей и принципов буржуазного общества, а как главная цель всякого разумного общества вообще. В своих крайних формах эта тенденция трансформировалась в различные варианты анархиз­ма, либертаризма и другие разновидности индивидуалистическо­го радикализма. Что касается континентально-европейской традиции, то в ней больший акцент делался на процессы наци­ональной консолидации и отказ от всех форм авторитаризма. В силу большого разнообразия исторических условий в каждой стра­не либерализм обрел собственную окраску.

Собственный существенный вклад в разработку либеральных идей внесли представители русской общественно-политичес­кой мысли. Своими корнями эти идеи восходят, по-видимому, ко временам правления Екатерины II, которая вынашивала пла­ны реформ системы государственного правления, призванные расширить личную свободу дворян, усилить роль органов уп­равления отдельных сословий, ввести элементы разделения властей на уровне местного самоуправления и др. В оценке ос­новополагающих идей прав и свобод человека, взаимоотноше­ний отдельно взятой личности, общества и государства, разви­тия социальной и экономической сфер российский либерализм формировался и развивался в одном направлении с западным. Однако нельзя не отметить тот факт, что в силу экономической отсталости, сохранения крепостного права и других пережит­ков феодализма, господства самодержавия и целого комплек­са других причин либеральное мировоззрение в России харак­теризовалось некоторыми специфическими особенностями и окончательно укоренилось лишь во второй половине XIX— начале XX в. Особенно большая заслуга в этом отношении принадлежит Т. Грановскому, Б. Чичерину, П. Струве, П. Ми­люкову, П. Новгородцеву и др., попытавшимся развить и при­менить принципы либерализма к российским реальностям. В частности, именно ими были заложены основы русского кон­ституционализма, идеи правового государства и гражданского общества применительно к российским реальностям. Их заслу­га состояла также в практической постановке проблем прав и сво­бод личности, подчинения государственной власти праву, вер­ховенства закона.

В целом либеральное мировоззрение с самого начала тяготе­ло к признанию идеала индивидуальной свободы в качестве универсальной цели. Более того, гносеологической предпосыл­кой либерального мировоззрения является вычленение челове­ческой индивидуальности, осознание ответственности отдельно­го человека за свои действия как перед самим собой, так и перед обществом, утверждение представления о равенстве всех людей в своем врожденном, естественном праве на самореализацию. Ес­ли для Аристотеля полис есть самодостаточная ценность, а для консерватора Э. Берка «люди проходят, как тени, но вечно об­щее благо», то у одного из столпов либерализма Дж. Локка от­дельный индивид, противопоставляемый обществу и государст­ву,— «хозяин своей собственной персоны». Дж. С. Милль сфор­мулировал эту мысль в форме следующей аксиомы: «Человек сам лучше любого правительства знает, что ему нужно».

На основании такого подхода классический либерализм объ­явил потерявшими силу все формы наследственной власти и со­словных привилегий, поставив на первое место свободу и есте­ственные способности отдельного индивида как самостоятельного разумного существа, независимой единицы социального дейст­вия. Именно индивидуализм лежит в основе идеи права каждо­го человека на жизнь, свободу и частную собственность. Имен­но из экономической свободы выводилась политическая и гражданская свобода. С формированием и утверждением идеи индивидуальной свободы все более отчетливо вычленялась пробле­ма отношений государства и отдельного человека и соответственно проблема пределов вмешательства государства в дела индивида. На основе этих постулатов были сформулированы политэкономические, юридически правовые и государственно-политические концепции, в которых право было превращено в инструмент га­рантирования отдельному индивиду свободы выбора морально-этических ценностей, форм деятельности и создания условий для претворения в жизнь этого выбора.

Такой индивидуалистический идеал сулил быстрое продви­жение вверх по социальной лестнице, успех в борьбе за место под солнцем, стимулировал предприимчивость, настойчивость в по­исках новых путей достижения успеха, трудолюбие, новаторст­во и другие ценности и ориентации, которые в совокупности сде­лали капитализм столь динамической системой. Очевидно, что свобода понималась приверженцами либерализма в негативном смысле, т.е. в смысле свободы от политического, церковного и соци­ального контроля со стороны феодального государства. Борьба за свободу для них означала уничтожение внешних ограничений, накладываемых на экономическую, физическую и интеллекту­альную свободу человека. Эту позицию А.Берлин сформулиро­вал следующим образом: «Я свободен настолько, насколько в мою жизнь не вмешиваются другие».

Такой подход предполагал для всех членов общества равные возможности самореализации и равные права в достижении сво­их целей и интересов. Отсюда принципlaissez faire, laissez passer, свободного рынка и свободной конкуренции в социаль­ной и экономической сферах. Важным компонентом либерализма стал принцип плюрализма во всех сферах общественной жиз­ни: в социальной— различных классов, слоев, заинтересованных групп и т.д., в культурной — разнообразных этнических, реги­ональных или иных культур, культурных типов и течений, средств массовой информации, различных конфессий, церковных деноминации, вероисповеданий, в политической — политичес­ких сил, партий, организаций, группировок, клубов.

Изложенные постулаты либерализма выражались в законо­дательно закрепленном принципе равенства всех перед законом, в идеях государства—» ночного сторожа» и правового государст­ва, демократии и парламентаризма. Суть идеи государства-«ноч­ного сторожа» состояла в оправдании так называемого минималь­ного государства, наделенного ограниченным комплексом самых необходимых функций по охране порядка и защите страны от внеш­ней опасности. Здесь приоритет отдавался гражданскому обще­ству перед государством, которое рассматривалось как необходимое зло. Из воззрений Дж. Локка, например, можно сделать следу­ющий вывод: верховный государственный орган можно сравни­вать не с головой, увенчивающей общество, а с шляпой, которую можно безболезненно сменить. Иначе говоря, общество — посто­янная величина, а государство — производное от него.

При всем сказанном либерализм ни в коем случае нельзя отож­дествлять с апологией неограниченной, анархически понимаемой свободы индивида — делать все, что ему заблагорассудится, иг­норируя при этом общепринятые в данном обществе нормы и правила игры. Неотъемлемая составная часть либеральной идеи свободы индивида — ответственность последнего перед об­ществом за свои действия. Представители либерализма, особен­но умеренного крыла, не отвергали позитивные функции госу­дарства в тех случаях, когда это считалось необходимым для обеспечения общего блага.

В либерально-демократической системе правовая государст­венность соединена с институтами открытого общества. В этом контексте либерализм внес значительный вклад в формулирова­ние принципов конституционализма, парламентаризма и право­вого государства — несущих конструкций политической демо­кратии. Либералам принадлежит приоритет в разработке основополагающих принципов и ценностей демократии, из-за че­го последнюю, часто не без оснований, называют либеральной, хотя, как будет показано ниже, отождествление этих двух фе­номенов не совсем правомерно.

В целом либерализм представляет собой определенный образ мысли, противоположный догматизму, схематизму, одномерно­сти и нетерпимости. Здесь нет однозначных, раз и навсегда ус­тановленных норм и правил. Можно сказать, что гносеологиче­ские и социально-философские корни либерализма лежат в стремлении людей приспосабливаться к изменяющимся усло­виям жизни, модифицировать, пересматривать изжившие себя, устаревшие социальные и политические институты, нормы, цен­ности. Учитывая такую особенность либерализм с определен­ными оговорками можно назвать формой секулярного протестан­тизма. Если в сфере религии протестантизм явился реакцией на католический универсализм, то либерализм первоначально послу­жил делу политико-философского и идейно-политического обос­нования освобождения людей от оков внеэкономического принуж­дения. С этой точки зрения лица, твердолобо и догматически отстаивающие тот или иной принцип либерализма, взятый изо­лированно, вне конкретного общественно-исторического контек­ста, по-видимому, должны рассматриваться как антилибералы.

Анализ работ ведущих представителей либерализма на про­тяжении XIX и XX вв. показывает, что большинство из них бы­ло устремлено на поиск путей приспособления классического на­следия к постоянно изменяющимся условиям. Поэтому неудивительно, что вся история либерализма связана с его по­стоянными изменениями и перевоплощениями. Так, период кон­ца XIX—начала XX в. стал, по сути дела, новым рубежом в судь­бе либерализма. В тот период, в условиях перерастания капитализма в качественно новый этап своего развития более чет­ко обнаружились как сильные, так и слабые его стороны. В ча­стности, важнейшие положения классического либерализма (приверженность свободному рынку и свободной конкуренции) стали использоваться для защиты интересов привилегированных слоев населения. Поэтому не удивительно, что выдвинулась це­лая плеяда политэкономов, социологов, политологов и полити­ческих деятелей (Дж. Гобсон, Т.Грин, Л.Хобхауз, протестантский священник и публицист Ф.Науман, а за ним экономисты В.Репке, В.Ойкен в Германии, Б.Кроче в Италии, Л.Уорд, Дж. Кроули, Ч.Бирд, Дж. Дьюи и другие в США), выступивших с пред­ложениями о пересмотре важнейших положений классического либерализма и осуществлении реформ, призванных ограничить произвол корпораций и облегчить положение наиболее обездо­ленных слоев населения.

Их заслуга состоит в разработке комплекса новых идей, ус­тановок и принципов, которые в совокупности получили назва­ние новый либерализм, или социальный либерализм. Прежде все­го подверглись ревизии идеи свободного рынока и свободной конкуренции. Под влиянием марксизма и восходящей социал-демократии изначально присущий либерализму индивидуализм был в значительной степени модифицирован и уравновешен признанием значимости коллективного начала и позитивной роли государства в жизни общества. Водоразделом, четко и бес­поворотно утвердившим новый или социальный либерализм в качестве одного из важнейших реформистских течений, стал великий экономический кризис 30-х годов нашего века. Осново­полагающее значение имело завоевавшее в тот период широкую популярность кейнсианство, построенное на признании необхо­димости дополнения традиционных для либерализма принципов индивидуализма, свободной конкуренции и свободного рынка прин­ципами государственного регулирования экономической и соци­альной сфер.

Реальным воплощением переоценки и переформулирования важнейших постулатов отцов-основателей либерализма стали институционализация в последующие десятилетия системы и ме­ханизмов государственного регулирования экономики и самого государства благосостояния с его широкомасштабными соци­альными программами. Получив первоначально сильнейший импульс в США, где президент-реформатор Ф.Д.Рузвельт провоз­гласил и начал реализовывать программу «нового курса», этот процесс в тех или иных формах и масштабах охватил почти все индустриально развитые страны.

Важные изменения в либеральном мировоззрении произош­ли после Второй мировой войны. Необходимо отметить, что на протяжении XIX и первые десятилетия XX в. были достигнуты впечатляющие успехи в реализации основополагающих либераль­ных идеалов, идей и концепций. Утверждение и институциона­лизация демократических норм и принципов в большинстве пе­редовых стран питали убеждение в некой исчерпанности повестки дня либералов, а сами они были склонны усматривать свою за­дачу не в достижении чего-либо нового, а в сохранении уже до­стигнутого. К тому времени существенно изменился обществен­но-политический ландшафт Запада. Консервативные партии де-факто приняли нововведения в государственно-политической системе, реализованные большей частью по инициативе либера­лов. На авансцену выступили социал-демократические партии, которые взяли на себя функцию по дальнейшему развитию на­чинаний, реализованных либералами. Другими словами, ряд важнейших принципов либерализма был буквально «растас­кан» консерваторами справа и социал-демократами слева. Об этом свидетельствует, в частности, так называемое либерально-консер­вативное согласие (консенсус), которое в 50—60-е годы установи­лось между умеренным крылом консервативного лагеря и различными реформистскими силами, в том числе либералами.

При таком положении получили популярность рассуждения о кризисе и даже смерти либерализма. Однако в условиях харак­терной для послевоенных десятилетий интенсификации динами­ки общественно-исторических процессов либерализм не мог про­сто сойти со сцены. Более того, в 70-80-х годах заговорили уже о возрождении либерализма. Так, возражая тем, кто говорил о кра­хе и возможном исчезновении либерализма, английский иссле­дователь И.Бредли писал: «Либеральное пламя в настоящее вре­мя горит в нашей стране более ярко, чем когда бы то ни было за многие годы». О том, что во Франции в «моду вошел либера­лизм», который притягивает к себе все возрастающее число сто­ронников из самых разных социальных слоев, писал в 1984 г. бывший премьер-министр этой страны Р. Барр.

Большинство приверженцев либерализма предприняли доволь­но энергичные усилия по переосмыслению своих позиций в важ­нейших вопросах, касающихся характера взаимоотношений об­щества, государственно-политической системы и отдельного индивида, капитализма и демократии, свободы и равенства, со­циального равенства и справедливости. Эти усилия породили це­лую гамму новейших его модификаций и вариантов, что в зна­чительной степени затрудняет поиски общих знаменателей и вычленение либерализма как окончательно оформившегося ти­па или течения общественно-политической мысли. Все же, как представляется, в этой мозаике можно выделить два более или менее четко очерченных блока, каждому из которых присущ ком­плекс некоторых общих идей, принципов и подходов к важней­шим проблемам, стоящим перед обществом.

В первом случае речь идет об идейно-политической конструк­ции, которая в крайних своих проявлениях тяготеет к либертаризму с его негативной трактовкой свободы, концепцией мини­мального государства, приверженностью принципамlaisser faire, свободного рынка и т.д. Это течение, называемое иногда в западноевропейских странах неолиберализмом, в США соответствует так называемой чикагской школе. Его приверженцы, по сути де­ла»— экономические консерваторы, повторяющие с определен­ными модификациями отдельные основные положения класси­ческого либерализма. Во втором случае речь идет о течении, занимающем некое среднее положение между социал-демокра­тией и консерватизмом. Его представители выступают за доволь­но далеко идущие реформы в социальной и экономической сфе­рах. Именно это течение берется в качестве основного компонента современного либерализма. Во избежание терминологической путаницы в отношении ее можно использовать название «соци­альный либерализм».

В чем же все-таки состоит суть «возрождения» или «обнов­ления» либерализма и что из себя представляет либерализм на исходе XX столетия? На эти вопросы можно ответить, лишь вы­яснив позиции либерализма по таким ключевым проблемам об­щественной жизни, как роль государства, отношение к власти и демократии, трактовка свободы, равенства, справедливости и т.д. В вопросе о взаимоотношениях отдельного индивида, государст­ва и общества одно из центральных мест в либерализме отводит­ся переосмыслению роли государства в экономической и соци­альной сферах, сохраняется приверженность ряду важнейших постулатов либерализма послевоенных десятилетий, в частнос­ти программам социальной помощи малоимущим слоям населе­ния, вмешательству государства в социальную и экономическую сферы и т.д.

Вместе с тем, осознав факт возрастания негативных послед­ствий чрезмерно разросшейся бюрократии и государственной регламентации в экономической и социальных сферах, либералы выступают за стимулирование рыночных механизмов при одно­временном сокращении регулирующей роли государства. Вполне в духе классического либерализма К. Полен, например, считал, что экономические законы, основанные на стремлении к инди­видуальной выгоде и прибыли, ведут к наибольшему счастью для наибольшего числа людей. Поэтому, по его словам, необходимо предоставить всем дееспособным членам общества максимум возможностей для самореализации и оптимум условий для сво­бодной игры рыночных сил. Признавая неизбежность и даже необ­ходимость государственного вмешательства, либералы постоян­но озабочены тем, как ограничить пределы этого вмешательства. При всем том большинство либералов сознает пределы возмож­ного ограничения роли государства. Они отнюдь не забыли, что именно введение государственного регулирования способство­вало смягчению экономических кризисов и их последствии.

В целом в течение своего более чем двухсотлетнего сущест­вования либерализм эволюционировал от позиции безусловной защиты идеи негативной свободы к позиции отстаивания идеи позитивной свободы. Сторонники позитивной трактовки свобо­ды в либерализме пытаются найти дилемме соотношения свобо­ды и государства весьма своеобразное решение путем разграни­чения экономического и политического либерализма. В данной связи французский политолог Л. Рутье приводит следующее об­разное сравнение: «Либерализм настоящий не позволяет исполь­зовать свободу для того, чтобы ее уничтожить. Манчестерский либерализм… можно сравнить с таким режимом на дорогах, ко­торый позволяет автомобилям ездить без правил. Пробки и задержки движения в подобных случаях были бы бесчислен­ными». «Либеральное государство — это то,— продолжает Ру­тье,— где автомобилисты свободны ехать, куда им заблагорас­судится, но уважая при этом правила дорожного движения».

В тесной взаимосвязи с проблемами равенства и свободы встает вопрос о справедливости общественно-политической сис­темы. Либералы убеждены в том, что любая законная и эффек­тивная форма правления должна основываться на принципах спра­ведливости. Однако, по их мнению, справедливость — это прежде всего «политическая справедливость» или «формальная справед­ливость», определяющая общепринятые законы и принципы, обес­печивающие свободы и права всех граждан. Что касается соци­альных прав, то их реализация призвана обеспечить необходимый уровень благосостояния для каждого гражданина в современном обществе. К ним либералы относят права на образование, труд, пособие по старости, а также определяемые кодексом социаль­ного страхования. Это «долги», превращенные в права зако­ном, но не подлинные права, равные по своему значению фун­даментальным правам, вытекающим из самой человеческой природы.

Исходя из такой постановки вопроса большинство либералов отдает предпочтение равенству возможностей перед социаль­ным равенством. По их мнению, государство гарантирует равен­ство всем без исключения гражданам перед законом, равные пра­ва участия в политической жизни и равенство возможностей в социально-экономической сфере, что собственно и обеспечит реализацию принципов справедливости. Это, пожалуй, самое уяз­вимое место в позициях либералов. Ни одному из них, в сущно­сти, не удалось разрешить извечную антиномию между равенст­вом и свободой, между равенством, свободой и справедливостью. Да вряд ли есть смысл упрекать их в этом. Ведь это одна из кар­динальных проблем самого человеческого существования. А кар­динальные проблемы не могут иметь окончательных решений.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Консерватизм
Консерватизм вобрал в себя различные, порой противоречи­вые идеи, концепции, доктрины, традиции. Характерно, что в четырехтомной антологии «Мудрость консерватизма» среди при­верженцев консервативной традиции перечислены такие раз­ные по своим социально-философским и идейно-политическим позициям мыслители, как Платон, Аристотель, Цицерон, Н. Ма­киавелли, Г. Болингброк, Э. Берк, Ж. де Мэстр, Л. де Бональд, А. де Токвиль, Ф. Ницше, А. Гамильтон, Дж. Адамс, Ф. фон Хайек и др. Этот факт свидетельствует о неоднозначном толковании консерватизма, разнообразии его идейных корней, а также его сложности и многовариантности.

По общепринятому мнению, писаная история современного консерватизма начинается со времен Великой французской ре­волюции конца XVIII в., а именно с опубликования в 1790 г. эс­се «Размышления о революции во Франции» английского поли­тического деятеля и политического философа Э. Берка. Примерно с того времени берут начало две классические традиции консер­ватизма: первая — восходящая к французским мыслителям Ж. де Мэстру и Л. де Бональду; вторая — к Э. Берку. Серьезный вклад в развитие консервативной традиции внесли русские философы, социологи и политические мыслители, такие как К. Леонтьев, Н. Данилевский, В. С. Соловьев, И. Ильин и др.

Отцы-основатели консерватизма противопоставили выдви­нутым европейским Просвещением и Великой французской ре­волюцией идеям индивидуализма, прогресса, рационализма взгляд на общество как органическую и целостную систему. Объясняя власть и общество волей божьей, Л. де Бональд рас­сматривал власть как «живое существо», воля которого «назы­вается законом, а его действия — правительством». Общество так­же живое существо, имеющее свое детство, юность, зрелость. Возражая Руссо и Канту, которые считали, что общество созда­но человеком и для человека, де Бональд утверждал: «Человек существует только для общества; общество создается только для самого себя». Критикуя индивидуализм, де Бональд, в отличие от философов Нового времени, которые создали философию «я», говорил, что «я хотел создать философию социального челове­ка, философию мы». Исходя из этого он рассматривал государ­ство как «большую семью», которой и телом, и душой принад­лежат все составляющие ее «обездоленные индивидуумы». В конструкциях отцов-основателей консерватизма естественным и законным считалось лишь общество, основанное на иерархи­ческой структуре, отдельные части которой обеспечивают жиз­неспособность и целостность общественного организма, подобно тому, как отдельные органы человеческого тела — жизнеспособ­ность и целостность всего его организма.

Исходя из подобных установок, Ж. де Мэстр, в частности, от­вергал саму мысль о писаной конституции в качестве основы го­сударственного устройства. Во-первых, говорил он, фундаменталь­ные принципы политических конституций существовали до всякого писаного закона; во-вторых, конституционный закон есть и должен быть развитием или санкционированием существу­ющего вечно неписаного права; в-третьих, сущностно конститу­ционный, истинно фундаментальный закон никогда не подлежит и не может подлежать писанию, поскольку при этом подверга­ется опасности существование самого государства; в-четвертых, слабость и неустойчивость конституции прямо пропорциональ­ны количеству зафиксированных в ней в письменной форме статей. История все же отдала предпочтение иному пониманию конституции и конституционализма.

Отправным пунктом философии консерватизма является убеждение в греховной сущности человека. Для нее зло и стра­дания неотделимы от самого человеческого существования, и му­дрость правителей состоит в том, чтобы свести к минимуму их последствия. На этом основании классический консерватизм от­вергал абстрактные идеи индивидуальной свободы, прав челове­ка и общественного договора, а также утилитаризм и веру в про­гресс. Как утверждал, например, Э.Берк, над человеком довлеет проклятие первородного греха. В силу злой и греховной сущно­сти своей природы он не ведает, что для него лучше и что ху­же. Человек не только не способен переустроить общество, но и не должен стремиться к этому, поскольку такое стремление явилось бы насилием над естественными законами развития об­щества.

Свобода, о которой говорят идеологи Просвещения и Вели­кой французской революции, утверждал Берк, не имеет ничего общего с истинной свободой, дарованной английскому народу обы­чаем и традицией. Цель общества не в придумывании мнимых свобод, которые могут обернуться всеобщей анархией, а в сохра­нении и защите существующих свобод, основывающихся на тра­диции. Поэтому существующим институтам, по мнению консер­ваторов, следует отдать предпочтение перед любой теоретической схемой, какой бы совершенной она ни показалась с рациональ­ной точки зрения.

Очевидно, что консерватизм представляет собой нечто боль­шее, чем просто защиту интересов тех или иных слоев населе­ния. «Консервативное» включает в себя утвердившийся и обще­принятый в обществе набор ценностей, детерминирующих поведение и образ мысли значительных категорий людей, а так­же формы приспособления к традиционным социальным нормам и институтам. Важное место в нем занимают глубинные традиционалистские и ностальгические тенденции, характерные для психологии массовых слоев населения. Большое значение име­ет и то, что консерватизм выдвигается в контексте религиозной социальной философии.

Гносеологической предпосылкой консерватизма является то, что общественно-политический процесс имеет двойственную природу. Это, с одной стороны, эволюция, развитие и отрицание старого, разрыв с прошлым и творение нового. С другой стороны, он сохраняет и переносит из прошлого в настоящее и будущее все жизнеспособное, непреходящее, общечеловеческое. Любая об­щественно-политическая система может трансформироваться во многих своих аспектах, в то же время сохраняя преемственность в других аспектах. Форсирование процесса разрушения старого мира во имя построения на его развалинах нового мира, как по­казал исторический опыт, в лучшем случае занятие бесполезное, а в худшем — чревато трагическими последствиями. Можно ска­зать, что лишь при наличии взаимодействия и тесного перепле­тения двух начал: развития и творения нового, с одной стороны, и сохранения преемственности с прошлым — с другой, можно говорить об истории и общественно-историческом процессе.

Консерватор рассматривает существующий мир как наилуч­ший из всех возможных. Конечно, любая страна, любая нация нуждается в категории людей, партий и организаций, а также в обосновывающей их интересы идеологии, призванных сохра­нять, защищать и передавать будущим поколениям то, что до­стигнуто к каждому конкретному историческому периоду, ибо на­род без памяти о прошлом — это народ без будущего. Нельзя не сказать и о том, что любому обществу в целом есть что отстаи­вать, сохранять и передавать будущим поколениям.

Вместе с тем истинный консерватизм, призванный защи­тить статус-кво, обосновать необходимость его сохранения, дол­жен учитывать изменяющиеся реальности и приспосабливаться к ним. Поскольку мир динамичен и подвержен постоянным из­менениям, консерватизм не может отвергать все без исключения изменения. Показательно, что начиная со второй половины XIX в. и особенно в XX в. (в ряде случаев после Второй миро­вой войны), приспосабливаясь к социально-экономическим и общественно-политическим изменениям, консерваторы приняли мно­гие важнейшие идеи и принципы, которые ими раньше отвергались — например, свободно-рыночные отношения, кон­ституционализм, систему представительства и выборности орга­нов власти, парламентаризм, политический и идеологический плю­рализм и ряд других. Приняли они также отдельные кейнсианские идеи государственного регулирования экономики, социальных реформ, государства благосостояния.

В этом аспекте консерватизм претерпел далеко идущую транс­формацию в 70—80-х годах. Особенность данного периода состо­яла в кризисе левых — от коммунистических до социал-демокра­тических и кейнсианских моделей общественного развития. Консерватизм и правизна, по сути дела, заполнили тот вакуум, который образовался с утратой левыми интеллектуальной опо­ры, их ослаблением, дефицитом дееспособных идей и концепций на левом фланге. Приход к власти в 1980 г. в США Р.Рейгана и его победа вторично в 1984 г., победа консервативной партии во главе с М.Тэтчер в Англии три раза подряд, результаты пар­ламентских и местных выборов в ФРГ, Италии, Франции пока­зали, что идеи и принципы, выдвигавшиеся этими силами, ока­зались созвучными настроениям довольно широких слоев населения.

При близком рассмотрении между отдельными национальны­ми вариантами консерватизма, да и внутри последних, обнару­живается весьма причудливое разнообразие оттенков, переход­ных ступеней, расхождений и т.д. Все же в целом можно выделить неоконсерваторов, новых правых, традиционалистских или патерналистских консерваторов. Отдельные группиров­ки новых правых и часть неоконсерваторов в ряде стран по комплексу вопросов, связанных с социально-экономической сфе­рой и ролью государства в ней, идут настолько далеко, что их, как правило, объединяют в так называемое «радикалистское» те­чение консерватизма. Под последним подразумевались прежде всего рейганизм в США и тэтчеризм в Англии, установки кото­рых в том или ином сочетании были заимствованы неоправыми и неоконсервативными группировками Западной Европы. В целом они являются правыми радикалами, поскольку ратуют за изме­нение основ современного капитализма и восстановление прин­ципов индивидуализма, свободно-рыночных отношений, свобод­ной конкуренции в их чистом виде. В крайних своих проявлениях либертаризм выступает за анархо-капитализм, т.е. свободно-ры­ночное общество, вообще не признающее государство.

Большинство консервативных политических сил, учитывая изменения, происшедшие за последние десятилетия в структу­ре капитализма, сознает невозможность демонтажа механизмов государственного регулирования и возврата к системе, основан­ной всецело на принципах свободного рынка и неограниченной конкуренции. При всех рассуждениях о необходимости возврата к свободному рынку консерваторы и неоправые не выдвигали, да и не могли выдвигать, задачу демонтажа института государ­ственного вмешательства. По их мнению, чрезмерно разросши­еся программы социальной помощи государства благосостояния разрушают сам принцип опоры каждого человека на собствен­ные силы и воспитывают в людях иждивенческие настроения. Но вместе с тем большинство консерваторов выступают за сохра­нение с теми или иными модификациями государства благосо­стояния.

В чем же состоит новизна новых вариантов консерватизма? Как правило, в качестве одного из важнейших элементов кон­серватизма рассматривается неприятие идеологий, идей, тео­рий и др. Но при этом нельзя забывать, что сам консерватизм не что иное, как комплекс идей, концепций, принципов. В дей­ствительности, когда говорят об «антиидеологичности» и «анти­теоретичности» консерваторов, по сути дела, имеют в виду не от­сутствие у них вообще идей и теорий, а то, что они отдают предпочтение прагматизму, оппортунизму, компромиссу перед абстрактными схемами. Они против абсолютизации каких бы то ни было идей и теорий, тем более против их реализации в чис­том виде на практике. И в этом, как представляется, они совершен­но правы. Ведь история дает множество примеров, когда попыт­ки реализации самых, казалось бы, прекрасных и совершенных идей, доведенных до логического конца, заканчивались абсурдом оруэлловского толка, инквизицией, «ночами длинных ножей», бухенвальдами, гулагами. Консерваторы имеют идеи, концепции и теории, но они не интересуются открытием фундаментальных принципов политики и формулированием широких концепций. Они ищут ключи к решению проблем в практике и конкретных делах.

Идеологичность консерватизма воочию обнаружилась во вто­рой половине 70-80-х годах, когда была поставлена задача его идеологического перевооружения. Устами одного из лидеров американского неоконсерватизма И. Кристола консерваторы за­явили, что «неидеологическая политика — это безоружная по­литика». Идеологизация или реидеологизация данного вариан­та консерватизма выражается в защите его представителями принципов свободно-рыночных отношений, индивидуализма, свободной конкуренции, в критике государственного вмеша­тельства, государства благосостояния, социальных реформ и т.д.

Традиционно консерватизм отождествлялся с защитой статус-кво существующих в каждый конкретный исторический период институтов, социальных структур, ценностей. В действительнос­ти же консерватор не мог игнорировать все без исключения изменения. Борковскому стандарту государственного деятеля отвечали «предрасположенность к сохранению и способность к улучшению, взятые вместе». Даже у Ж. де Мэстра, о котором у нас сложилось представление, как о решительном и бескомпро­миссном защитнике феодальных и абсолютистских порядков, монар­хические и клерикальные взгляды уживались с определенной до­лей терпимости в сфере религии и признанием необходимости перемен. Он считал изменение «непременным признаком жиз­ни». Более того, де Мэстр признавал факт эрозии старого поряд­ка и неизбежность Великой французской революции. Однако при всем том де Мэстр был убежден, что изменениям подвержены лишь формы вещей, а сущность их, будучи отражением божественной мысли, неизменна.

Нельзя не упомянуть, что у истоков социальных реформ сто­яли Б.Дизраэли, О. Бисмарк и другие, внесшие заметный вклад в развитие современного консерватизма. П. Вирек рассматривал реформы как неизбежное зло, которое, по его словам, необходи­мо провести постепенно без «антиисторической спешки» сверху, а не «методами толпы» снизу. В целом консерватизм выступает за медленные и постепенные изменения, имеющие своей целью сохранение всего хорошего и исправление дурного. С изменени­ем наличных социально-политических реальностей изменяется и содержание консерватизма.

Самое, казалось бы, парадоксальное в нынешнем консерва­тивном ренессансе состоит в том, что консерваторы выступают инициаторами перемен. В этом плане неоправые и неоконсерва­торы проявили изрядную степень гибкости и прагматизма, уме­ние приспосабливаться к создавшимся условиям. Они четко уловили настроение широких масс населения, требующих при­нятия мер против застоя в экономике, безработицы, стреми­тельно растущей инфляции, расточительства государственных средств, негативных явлений в социальной жизни. В значи­тельной степени разгадка успеха представителей консервативных сил сначала в Англии и США, а затем в ФРГ, Франции и дру­гих странах кроется в том, что они предложили перемены в мо­мент, когда их желало большинство избирателей. Показательно, что лейтмотивом предвыборных платформ большинства консер­вативных партий стало обещание перемен. На выборах 1979 г. М.Тэтчер, например, претендовала на полное изменение полити­ки господства государства во всех сферах жизни людей, на свер­тывание такого господства. В программе, предложенной на вы­борах 1980 г., Р.Рейган подчеркивал необходимость положить «новое начало Америки». Словарь германских консерваторов изобилу­ет такими понятиями, как поворот, перемена, переоценка, но­вая ориентация, обновление и пр.

Неоправые идут еще дальше. Так, представитель американ­ских «новых правых» П. Уэйрич заявил: «Мы не консерваторы, мы радикалы, стремящиеся к свержению истеблишмента». Один из руководителей французских новых правых А.Бенуа утверж­дал, что «любой консерватизм революционен».

Особенность консерваторов 70—80-х годов состоит также в том, что из противников научно-технического прогресса они пре­вратились в убежденных его сторонников. Тесно связывая с ним изменения в различных сферах общественной жизни, француз­ские неоправые претендовали на то, чтобы «подготовить почву для революции XXI в., которая соединила бы древнейшее духов­ное наследие с самой передовой технологией» [25]. Выть консер­вативным означает «маршировать во главе прогресса», — заяв­лял Ф.Й. Штраус в 1973 г. на съезде ХСС. По словам видного де­ятеля ХДС Р.Вайцзеккера, консерваторы — за прогресс, ибо «тот, кто закрывает дорогу прогрессу, становится реакционером». От­казавшись от антитехницизма, неоконсерваторы прошли своеоб­разную метаморфозу и превратились в приверженцев техничес­кого прогресса и экономического роста. В то же время по-своему толкуемый антисциентизм стал лозунгом отдельных левых и ли­беральных группировок, выступающих за преобразование суще­ствующей системы на основе принципа «меньше — это лучше», постматериальных ценностей и т.д. Другими словами, в оценке научно-технического прогресса и сциентизма консерватизм и ли­берализм, а также левые как бы поменялись местами.

Для всех течений современного консерватизма, особенно для новых правых и традиционалистов, характерна приверженность социокультурному и религиозному традиционализму. Отказ от традиционных ценностей рассматривается ими как главная при­чина всех негативных явлений в современном обществе. Как ут­верждал, например, Р.Уивер, отрицание всего трансцендентно­го привело к релятивизму, рассматривавшему человека как «меру всех вещей», к отказу от доктрины первородного греха, которую заменили идеей о доброй природе человека. Поскольку лишь физический, чувственный мир стал считаться единственно реальным, начался упадок религии и восхождение рационализ­ма и материализма. Эта сторона у консерваторов проявляется в от­кровенной ностальгии по более простому, более организованно­му и гомогенному миру, который, по их мысли, существовал вXVIII-XIX вв. в период свободно-предпринимательского капи­тализма. Они настойчиво приводят доводы и аргументы в пользу восстановления традиционных ценностей и идеалов, ассоцииру­емых с семьей, общиной, церковью и другими промежуточны­ми институтами.

В данном вопросе европейские неоправые зашли настолько далеко, что возврат к прошлому мыслится ими как отказ от са­мой иудеохристианской традиции, возрождение ценностей язы­ческой Европы на базе синтеза начал Аполлона и Диониса. «Песнь мира — языческая, таково послание революции гряду­щего века» — утверждают французские новые правые. Христи­анство не устраивает их тем, что оно своим монотеизмом урав­нивает всех верующих, вносит в «европейское сознание революционную антропологию, основанную на идеях эгалитаризма и тоталитаризма». Что касается древней индоевропейской тра­диции или, проще говоря, язычества, то оно привлекаетих сво­им политеизмом, служащим как бы современным вариантом политико-культурного и мировоззренческого плюрализма. Тезис о «глубоких различиях» между расами, порожденных специфи­ческими различиями в природно-климатических и историко-культурных условиях их жизни и эволюции, ссылки на этноплюрализм, этническое и культурное разнообразие дают новым правым возможность использовать антиколониалистские лозун­ги левых для обоснования «генетической предрасположенности» каждой расы к раз и навсегда установившейся социокультурной модели. По их мнению, за любым универсализмом скрывается тот или иной этноцентризм, навязывающий другим народам свои ценности и понятия.

Значительное место в конструкциях современных консерва­торов занимают проблемы свободы, равенства, власти, государ­ства, демократии и т.д. Следует отметить, что в трактовке дан­ного круга проблем большинство консерваторов считают себя решительными защитниками прав человека и основополагающих принципов демократии. В целом для них характерно амбивалент­ное отношение к государству и связанным с ним институтам. «Че­ловек рожден свободным, но он всюду в цепях»,— говорил Ж.-Ж. Руссо. «В цепях он и должен быть»,— отвечает на это кон­серватор, защищающий «необходимые цепи традиции и истори­ческой преемственности», на которых, по его мнению, основы­ваются гражданские свободы. С одной стороны, в глазах консерваторов государство — это источник и защитник закона и морали. Без сильного государства общество может оказаться во власти анархии. Для них характерно позитивное, зачастую ав­торитарное отношение к государству, что в свою очередь пред­полагает или порождает антииндивидуализм. С другой стороны, сильное государство может оказаться инструментом подавле­ния индивидуальной свободы. Поэтому теоретики консерватиз­ма постоянно подчеркивают «важность ассоциаций людей, мень­ших по размеру, чем государство».

При необходимости выбора между индивидом и обществом значи­тельная часть консерваторов ставит на первое место общество. Далеко идущие выводы в этом вопросе делают представители ев­ропейского традиционалистского консерватизма, представленно­го патерналистским крылом в английском торизме, голлизмом во Франции, правыми консерваторами и частью представителей социал-консерватизма в ФРГ. Как отмечал, например, П. Уорстхорн, «социальная дисциплина… представляет собой значитель­но более плодотворную… тему для современного консерватизма, чем индивидуальная свобода».

В качестве важного шага в направлении преодоления наме­тившегося во второй половине 70—начале 80-х годов «кризиса доверия» традиционалистские консерваторы предлагают восста­новление авторитета и престижа власти и государства. Настаи­вая на том, что власть — предпосылка всех свобод, они прида­ют первостепенное значение закону и порядку, авторитету и дисциплине. Подлинный порядок в обществе зиждется, по их мнению, на образовании, дисциплине и институтах, а свободу мо­жет обеспечить только сильное государство. Говоря словами Г.К. Кальтенбруннера, они рассматривают власть как «не под­дающийся устранению факт мировой истории». Здесь приходит­ся признать правоту консерваторов, поскольку, где нет дисцип­лины, закона и порядка, там нельзя говорить об эффективности и дееспособности государственно-политических институтов, об их полной легитимности в глазах основных категорий населения.

В целом идеи и концепции традиционного консерватизма, ко­торые в тех или иных пропорциях интегрировали в себя и осталь­ные варианты консерватизма, сводятся к следующему: вера в естественный закон, независимый от воли людей; убеждение в том, что человеческое общество представляет собой своего рода «ду­ховную корпорацию», такую как церковь; тезис, согласно которому порядок, справедливость и свобода являются продуктами очень длительного периода человеческой истории; вера в много­образие, сложность и непознаваемость установившихся социальных институтов и форм жизни; убеждение в том, что част­ная собственность — продукт человеческого разнообразия, без нее свобода невозможна, а общество обречено на гибель и т.д.

Современный консерватизм, прошедший длительный путь ис­торического развития, представляет собой весьма сложное и мно­гослойное образование, в котором уживаются самые разнообраз­ные, порой конфликтующие между собой идеи, концепции, установки и принципы. С одной стороны, они ратуют за восста­новление принципов свободной конкуренции и свободно-рыноч­ных отношений, с другой стороны, всячески подчеркивают свою приверженность традиционным ценностям и идеалам с их уда­рением на семью, общину, церковь и другие промежуточные ин­ституты, которые, как выше говорилось, подрываются в процессе реализации принципов свободно-рыночной экономики. Вме­сте с тем традиционалистское и патерналистское течения консер­ватизма выступают в защиту сильной власти и государства, ви­дя в них средство обеспечения закона и порядка, сохранения традиций и национального начала.

Здесь, пожалуй, в наиболее отчетливой форме высвечивают­ся противоречивость, амбивалентность позиций консерваторов в трак­товке проблем свободы, равенства, прав человека и соотношения последних с традицией, государством. Такая позиция вполне объ­яснима, если учесть, что проблемы слишком сложны и деликат­ны и их невозможно объяснить с помощью простых и одно­значных формул, доводов и аргументов. Особенно бережно и осторожно к трактовке этих проблем следует подходить в пе­риоды крупных социально-экономических сдвигов, когда людям свойственно впадать в крайности, которые почти всегда чрева­ты непредсказуемыми негативными последствиями. В условиях масштабных и глубоких перемен, которые в настоящее время пе­реживает наша страна, умеренность, взвешенность, здравый смысл, характерные для консерватизма, способны послужить про­тивовесом таким крайностям.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Социал-демократизм
Под социал-демократией, как правило, подразумевают теорию и практику всех партий, входящих в Социалистический интер­национал. Социал-демократию можно обозначить и как социаль­но-политическое движение, и как идейно-политическое тече­ние. Причем внутри нее существует целый ряд национальных и региональных вариантов, социально-философских, идеологи­ческих и политических течений. Например, применительно к со­циалистическим партиям Франции, Италии, Испании, Греции, Португалии используются понятия «социализм», «латинский социализм» или «средиземноморской социализм». Существуют «скандинавская» или «шведская» модель, «интегральный соци­ализм», основывающийся на австромарксизме. Выделяют «фа­бианский социализм», «гильдейский социализм» и т.д.

Но тем не менее все названные разновидности социал-демо­кратии с теми ли иными оговорками, как правило, объединяют­ся общим понятием «демократический социализм». Своими идейными корнями социал-демократия восходит к Великой французской революции и идеям социалистов-утопистов. Но она вобрала в себя также множество идей из других политических течений. Особо следует отметить, что первоначально социал-де­мократия вызревала отчасти в рамках марксизма, под его силь­ным влиянием. При этом главным стимулом утверждения и институционализации социал-демократии стали формирование и неуклонное возрастание в последней трети XIX—начале XX в. роли и влияния рабочего движения в зоне капиталистического развития. Более того, почти все социал-демократические партии возникли как внепарламентские, призванные отстаивать в поли­тической сфере интересы рабочего класса.

Социал-демократия появилась в качестве альтернативы ка­питализму. В этом качестве первоначально она в принципе раз­деляла важнейшие установки марксизма на началах обобществ­ления средств производства, всеобщего равенства, социальной справедливости и т.д. Отдельными ее отрядами признавался также предлагавшийся марксистами революционный путь лик­видации капитализма и перехода к социализму. Но в реальной жизни получилось так, что социал-демократия в общем и целом отвергла эти установки, признала существующие общественно-политические институты и общепринятые правила игры. С этой точки зрения всю последующую историю социал-демократии можно рассматривать, как историю постепенного отхода от марк­сизма. Важную роль в эволюции социал-демократии сыграла сама жизненная практика, которая заставляла ее учитывать общественно-исторические реальности, позволяла убедиться в бесперспек­тивности революционного перехода от старой к новой общественной системе, в необходимости трансформировать, усовершенство­вать ее, интегрировавшись в ее структуры и приняв многие из ее ценностей, норм, принципов.

С самого начала для большинства социал-демократических пар­тий было характерно совмещение революционных лозунгов с оп­портунистической, прагматической политической практикой. Постепенно в их программах брали верх оппортунизм, прагма­тизм, реформизм. Особенно ускоренными темпами этот процесс пошел после большевистской революции в России 1917 г., которая перед всем миром воочию продемонстрировала драматизм революционного пути перестройки общества.

Следует подчеркнуть, что именно по основополагающим принципам марксизма, касающимся революции, непримири­мой классовой борьбы, диктатуры пролетариата в первые два десятилетия XX в., обозначилась великая схизма, или раскол, в ра­бочем движении и социал-демократии. Не будь этой схизмы, по-иному могла сложиться магистральная линия исторического развития современного мира. Но большевистская революция и созданный вслед за ней III Коммунистический интернационал институционализировали этот раскол. Социал-демократия и ком­мунизм, выросшие практически из одной и той же социальной базы и одних и тех же идейных источников, по важнейшим во­просам мироустройства оказались по разные стороны баррикад.

Как бы предвидя возможность появления авторитарного со­циализма (согласно марксистской идее диктатуры пролетариа­та), руководители реформистского крыла социал-демократии провозгласили своей целью построение демократического соци­ализма. Само понятие «демократический социализм» вошло в научный и политический лексикон в конце XIX в. и включа­ло в себя идею политической, экономической и культурной ин­теграции рабочего движения в существующую систему. Для пред­ставителей данной традиции с самого начала было характерно признание правового государства как позитивного фактора в де­ле постепенного реформирования и трансформации капиталис­тического общества.

Немаловажный вклад в разработку идей демократического со­циализма внесли представители английского фабианского и гиль­дейского социализма, поссибилизма и других реформистских те­чений во французском социализме, австромарксизме и особенно его идейные руководители О.Бауэр, М.Адлер, К.Реннер и др. Осо­бенна велика была роль Э.Бернштейна. Главная его заслуга со­стояла в отказе от тех установок марксизма, реализация кото­рых в России и ряде других стран привела к установлению диктаторских режимов. Здесь имеют в виду прежде всего уста­новку на разрушение старого мира, диктатуру пролетариата, непримиримую классовую борьбу, социальную революцию и т.д. Отвергая идею диктатуры пролетариата, Э.Бернштейн обосновал необходимость перехода социал-демократии «на почву парламент­ской деятельности, числового народного представительства и на­родного законодательства, которые противоречат идее диктату­ры». Он считал, что «социализм не только по времени, но и по внутреннему своему содержанию» является «законным наследи­ем» либерализма. Речь идет о таких принципиальных для обо­их течений вопросах, как свобода личности, хозяйственная са­мостоятельность отдельного индивида, его ответственность перед обществом за свои действия и т.д. «Свобода, сопряженная с от­ветственностью,— говорил Бернштейн,— возможна лишь при на­личии соответствующей организации и в этом смысле социализм можно было бы даже назвать организаторским либерализмом».

В такой социалистической интерпретации либеральных прин­ципов Бернштейн выделял три основные идеи: свободу, равен­ство, солидарность. Причем на первое место он ставил солидар­ность рабочих, считая, что без нее свобода и равенство при капитализме для большинства трудящихся останутся лишь бла­гими пожеланиями. Здесь перед социал-демократией вставал сакраментальный вопрос: как добиться того, чтобы социалисти­ческое общество стало обществом наибольшей экономической эф­фективности и наибольшей свободы, одновременно не отказыва­ясь от равенства всех членов общества? Главную задачу социал-демократии Бернштейн видел в том, чтобы разрешить эту антиномию.

Вся последующая история социал-демократии, по сути дела, есть история поисков путей разрешения этой антиномии. Были и такие национальные социал-демократические движения, ко­торые с самого начала развивались на сугубо реформистских на­чалах и испытывали на себе лишь незначительное влияние марксизма. К ним относятся, в частности, английский лейборизм и скандинавская социал-демократия, которые, отвергая револю­ционный путь замены капитализма социализмом, вместе с тем декларировали цель построения справедливого общества. При этом они исходили из тезиса о том, что, ликвидировав экс­плуатацию человека человеком, необходимо оставить в неприкос­новенности основные либерально-демократические институты и свободы.

Существенной вехой в становлении современной социал-де­мократии стала действительная «национализация» различных ее национальных отрядов. Уже Э. Бернштейн подверг сомнению правомерность тезиса «Коммунистического манифеста», согласно ко­торому «у пролетария нет отечества». Он твердо высказывался за то, чтобы германские рабочие в случае необходимости вста­ли на защиту национальных интересов Германии. Голосование немецких социал-демократов 4 августа 1914 г. в Рейхстаге за при­нятие закона о военных кредитах представляло собой признание ими общей национальной задачи, открытую манифестацию под­чинения классовых приоритетов национальным приоритетам. Фак­тически это означало признание германской социал-демократией существующего национального государства как положитель­ного факта истории.

Война внесла свои коррективы в позиции лейбористов Вели­кобритании. Был, в частности, поколеблен их пацифистский интернационализм. В 1915 г. представители лейбористской пар­тии вошли в состав коалиционного правительства Асквита. Оче­видно, что, включившись в механизм управления страной, со­циал-демократы приобрели новый статус, продемонстрировали, что превратились в вполне лояльные политические силы, доби­вающиеся своих целей в двуедином процессе взаимного сопер­ничества и сотрудничества рабочего класса и буржуазии в рам­ках национального государства. По этому же пути пошли социал-демократические партии других стран индустриально развитой зоны мира.

По-видимому, определенный потенциал развития по рефор­мистскому пути был заложен и в российской социал-демократии, в той ее части, которая была представлена меньшевиками, в осо­бенности В.Г. Плехановым и его сподвижниками. Но победу в ней, как мы знаем, одержало революционное крыло во главе с В.И. Лениным.

После Второй мировой войны наступил новый этап в судьбах демократического социализма. В свете опыта фашизма в Герма­нии и большевизма в СССР европейская социал-демократия в реальной политике пошла на разрыв с марксизмом и на призна­ние непреходящей ценности правового государства — демокра­тического плюрализма, самого демократического социализма. В 1951 г. Социалистический интернационал принял свою про­грамму принципов — Франкфуртскую декларацию, в которой были сформулированы основные ценности демократического социализ­ма. Она содержала также положение о возможности плюралис­тического обоснования социал-демократами социалистической це­ли. Последняя точка в этом вопросе была поставлена сначала в Венской программе Социалистической партии Австрии (1958) и Годесбергской программе СДПГ (1959), которые решительно от­вергли основополагающие постулаты о диктатуре пролетариата, классовой борьбе, уничтожении частной собственности и обобще­ствлении средств производства. В последующем по этому же пути — одни раньше, другие позже (некоторые в 80-х годах) — пошли остальные национальные отряды социал-демократии.

В чем суть послевоенного социал-демократизма вообще и де­мократического социализма в частности? Пожалуй, наиболее емко и лаконично эта суть выражена в Годесбергской програм­ме, в которой в качестве «основных целей социалистического стрем­ления» провозглашены свобода, справедливость и солидарность. Эти три пункта в различных модификациях с дополнением цен­ностей «равенство», «демократия» и т.д. в той или иной форме присутствуют в программах большинства социал-демократиче­ских партий. Центральное место в построениях демократическо­го социализма занимает свобода, означающая самоопределение каждого человека. Равенство дает смысл свободе. Справедливость, которая не учитывает равенство прав всех людей, неизбежно пре­вращается в уравниловку, которая подминает под себя действи­тельную справедливость. Иначе говоря, свобода и равенство обусловливают друг друга. Выражением этой обусловленности яв­ляется справедливость. Справедливость есть не что иное, как рав­ная для всех свобода. Но свобода отдельного индивида может ре­ализовываться только в свободном обществе и, наоборот, не может быть свободного общества без свободы отдельного индивида, ко­торый в свою очередь должен нести ответственность перед обще­ством за свои действия. Очевидно, что в демократическом соци­ализме преобладает позитивное толкование свободы — свобода не от чего, а для чего. В личной сфере это означает свободное раз­витие личности, а в политической — участие в принятии реше­ний в обществе и государстве.

Следует отметить, что, оказавшись в ряде стран у руля прав­ления или превратившись в серьезную парламентскую силу, со­циал-демократические партии и поддерживающие их профсою­зы стали инициаторами многих реформ (национализация ряда отраслей экономики, беспрецедентное расширение социальных программ государства, сокращение рабочего времени и др.), со­ставивших тот фундамент, который обеспечил бурное экономи­ческое развитие индустриальных стран. Им же принадлежит боль­шая заслуга в создании и институционализации государства благосостояния, без которого немыслима общественно-политиче­ская система современного индустриально развитого мира. По­зитивным фактором мирового развития стал Социалистический интернационал, объединивший 42 социалистические и социал-демократические партии европейских и неевропейских стран. Ев­ропейская социал-демократия сыграла немаловажную роль в до­стижении разрядки напряженности между Востоком и Западом, в развертывании Хельсинкского процесса, других важных про­цессов, способствовавших оздоровлению международного климата последних десятилетий. Неоценимую роль во всех этих аспек­тах сыграли такие выдающиеся деятели социал-демократии XX в., как В.Брандт, У.Пальме, Б.Крайский, Ф.Миттеран и др.

В последние полтора-два десятилетия в общем контексте дальнейшего освобождения от остатков марксистского насле­дия в социал-демократии наблюдалась тенденция к усилению ак­цента на пересмотр позитивной роли государства, на индивиду­альную свободу, частную собственность, рыночные отношения и другие, связанные с ними ценности и установки. В 70—80-х го­дах большинство из них приняли новые программные докумен­ты. Все они ставят в основу своих программ и платформ ряд ба­зовых установок, такие как политический плюрализм, частно-капиталистические рыночные принципы экономики, го­сударственное регулирование экономики на основе кейнсианских рекомендаций, социальная помощь неимущим слоям населе­ния, обеспечение максимального уровня занятости и др. В тот период в социал-демократии росли настроения в пользу отказа от лозунгов национализации, обобществления или социализации и других традиционных установок демократического социализ­ма. Это, в частности, выразилось в том, что во многих аспектах эти партии осуществляли, по сути дела, неоконсервативную эко­номическую политику денационализации, разгосударствления, децентрализации.

В целом для демократического социализма идеалом являет­ся постепенность, конкретность мер, осуществляемых в процес­се выполнения повседневной рутинной работы, реализации так называемых «малых дел», которые в совокупности и составля­ют движение к социализму. В этом смысле движению отдается приоритет перед отдаленной абстрактной целью. Такой подход в сущности стал стратегической установкой политических про­грамм большинства партий демократического социализма. Так, исходя из постулата о том, что не может быть абсолютной, окончательной истины, авторы Годесбергской программы подчерки­вали, что в реальной действительности не может быть абсолют­ной свободы, абсолютной справедливости и абсолютной солидарности. Поэтому речь должна идти не о стремлении к ним как к абсолютным ценностям, а о стремлении к большим, чем на самом деле есть, свободе, справедливости и солидарности.

Сейчас, в начале XXI столетия, весьма трудно выявить сколь­ко-нибудь четко очерченные различия между социал-демократи­ческими партиями и партиями других идейно-политических ориентации. Дело в том, что многие принципы, установки, цен­ности, нормы, политической демократии, которые раньше были полем ожесточенной борьбы между ними, стали, как указыва­лось выше, их общим достоянием. Но все же дискуссионным, спор­ным остается вопрос о пределах демократии. Консерваторы и ли­бералы склонны настаивать на том, что демократия представляет собой сугубо политический феномен и поэтому не должна рас­пространяться на другие сферы, в частности экономическую. Со­циал-демократы же, наоборот, придерживаются той позиции, что демократия, свобода, равенство — величины субстанциональные, и поэтому не должны быть ограничены политической сферой. Речь, таким образом, в обоих случаях идет не о самой демократии, а о сфе­рах и пределах ее распространения.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Марксизм
Марксизм — одно из крупных течений идейно-политической и социально-философской мысли, включающее в себя комплекс воззрений по широкому спектру общественно-исторических, экономических, социальных, политических, идеологических и мно­жеству других проблем. Основные его положения были разрабо­таны в XIX в. К.Марксом и Ф.Энгельсом. Их идеи были дальше развиты многочисленными последователями — Э.Бернштейном, Г.В.Плехановым, В.И.Лениным, К.Каутским и многими други­ми. Поскольку эта проблема в достаточной степени изучена в ми­ровой и отечественной научной литературе, то здесь будут рассмо­трены лишь те ее аспекты, которые относятся к политической науке.

Марксизм возник и развивался в общем русле европейской политико-философской мысли, и в этом отношении он являлся детищем Просвещения и рационалистической традиции. Его родовая близость, например, к либерализму выражается, в ча­стности, в наличии в нем целого ряда положений, которые ли­бералы могут принять без особых оговорок. Например, такие как: «свободное развитие каждого является условием свободного развития всех; свобода состоит в том, чтобы превратить го­сударство из органа, стоящего над обществом, в орган, этому обществу всецело подчиненный; нет прав без обязанностей, нет обязанностей без прав» и др.

В то же время в марксизме содержались элементы, которые стали основой для радикального пересмотра и отрицания важнейших положений породившей его капиталистической парадиг­мы. Маркс исходил из тезиса о том, что для правильного пони­мания современного ему общества необходимо прежде всего вы­явить и проанализировать закономерности и механизмы функционирования и развития экономической системы. Совокуп­ность производительных сил и производственных отношений, писал К. Маркс, составляет экономическую структуру общества, ре­альный базис, на котором возвышается политико-идеологическая надстройка. В нее входят юридически-правовые и политические институты, государство, социокультурная и духовная сферы, идеология, весь строй сознания. Главное внимание уделялось обос­нованию мысли о том, что экономический базис определяет структуру и характер политической и идеологической надстрой­ки. Именно противоречие между производительными силами и про­изводственными отношениями служит движущим фактором об­щественно-исторических изменений. «Способ производства материальной жизни,— писал он,— обусловливает социаль­ный, политический и духовный процессы, жизни вообще. Не со­знание людей определяет их бытие, а, наоборот, их обществен­ное бытие определяет их сознание… С изменением экономической основы более или менее быстро происходит переворот во всей громадной надстройке». Иначе говоря, в рамках каждой обще­ственно-политической системы производительные силы могут раз­виваться до определенного предела. Наступает эпоха социальной революции, в результате которой создаются новые экономичес­кие и политические отношения, соответствующие уже более развитым производительным силам. Исходя из такой установки, Маркс выделял азиатский, рабовладельческий, феодальный и ка­питалистический способы производства, названные им социаль­но-экономическими формациями.

Выходя далеко за пределы экономической теории, марксизм претендовал на всеохватывающее толкование смысла истории и са­мого человеческого существования. Не случайно, что свою социальную теорию Маркс назвал историческим материализмом. Центральное место в нем занимала теория классов и классовой борьбы как движущей силы обществено-исторического прогрес­са. По схеме Маркса, в каждой из следовавших друг за другом формаций производительные силы контролировались незначи­тельным меньшинством власть имущих, которые использовали свою экономическую власть для эксплуатации подавляющего боль­шинства народа, присваивая себе производимый им прибавочный продукт. Поэтому, утверждали Маркс и Энгельс, в каждой фор­мации существовали класс эксплуататоров и класс эксплуатируе­мых. При рабовладельческой формации это были рабовладельцы и рабы, при феодальной — феодалы и крестьяне, капиталисти­ческой — буржуазия и рабочий класс. Эта конфликтная ситуа­ция порождает классовую борьбу, которая разворачивается во­круг вопроса о собственности и контроле над средствами производства.

На протяжении всей истории именно эта борьба определяла характер и направления общественного развития. Все политиче­ские институты, духовные ценности, нормы, установки форми­руются на основе господствующих экономических отношений пра­вящим классом, в руках которого сосредоточена экономическая власть. Для обоснования и оправдания своего господствующего положения правящий класс разрабатывает особый комплекс идей, концепций, установок, которую Маркс и Энгельс назвали идеологией.

В гл. 3 уже рассматривалась позиция марксизма в отноше­нии гражданского общества. Во многом отходя от позиций Геге­ля, Маркс утверждал, что в гражданском обществе в «своей ближайшей действительности» человек — мирское существо, име­ющее и для себя и для других значение действительного инди­вида. В государстве же, где человек признается родовым суще­ством, он лишен своей действительной индивидуальности. Отсюда, говорил он, вытекает «различие между религиозным че­ловеком и гражданином государства, между поденщиком и граж­данином государства, землевладельцем и гражданином государ­ства, между живым индивидом и гражданином государства». Маркс подчеркивал, что социальные структуры гражданского об­щества не есть самостоятельные образования, порождающие буржуазное общество, а скорее представляют собой формы, в ко­торых возникло буржуазное общество. Последнее, в свою очередь, имеет преходящий характер, поскольку порождает пролетари­ат — могильщика буржуазного общества.

Однако в работах классиков марксизма мы не найдем сколь­ко-нибудь подробной характеристики конкретных социально-эко­номических и политических параметров социалистического и коммунистического обществ, весьма слабо разработана теория государства. По сути дела здесь мы имеем не столько теорию, сколь­ко критику существующего буржуазного государства. Независи­мо от формы государственно-политического устройства, будь то античные демократии, древнеримская империя, восточные дес­потии, абсолютизм средневековой Европы или парламентские представительные демократии XIX в., утверждали основоположни­ки марксизма, содержание и смысл господства в так называемом эксплуататорском обществе остаются одинаковыми — это дик­татура эксплуататорского меньшинства над эксплуатируемым боль­шинством. Что касается буржуазного государства, то Маркс на­зывал его «комитетом, управляющим общими делами всего класса буржуазии».

Соответственно буржуазная демократия рассматривалась в марксизме лишь как политико-правовая оболочка классового господства капитала над наемным трудом, буржуазии над тру­дящимися массами. Таким же образом характеризовались все важ­нейшие политические институты. Например, Энгельс оценивал республиканскую и демократическую партии, составляющие двухпартийную систему США, как «две большие банды полити­ческих спекулянтов, которые попеременно забирают в свои руки государственную власть и эксплуатируют ее при помо­щи самых грязных средств и для самых грязных целей».

Поскольку любое государство представляет собой орудие гос­подства одного класса над другими классами, то с исчезновени­ем классовых различий и сосредоточением всех средств произ­водства в руках рабочего класса сама потребность в «публичной власти», т.е. государстве, потеряет всякий смысл. Политическая власть, по Марксу, это «организованное насилие одного класса для подавления другого». Когда победивший над буржуазией про­летариат сам превращается в господствующий класс и упразд­няет старые производственные отношения, то вместе с этим «он уничтожает условия существования классовой противополож­ности, уничтожает классы вообще, а тем самым и свое собст­венное господство как класса». На смену старому буржуазному обществу «приходит ассоциация, в которой свободное разви­тие каждого является условием свободного развития всех».

Поэтому вполне объяснимо, что в глазах основоположников марксизма применительно в будущему вопрос об отношениях меж­ду государством и гражданским обществом терял всякий смысл. Основоположники марксизма были убеждены, что в коммунис­тическом обществе благодаря «всестороннему развитию индиви­дов исчезает порабощающее человека подчинение его разделению труда». Считалось, что в «коммунистическом обществе, где никто не ограничен исключительным кругом деятельности, а каж­дый может совершенствоваться в любой отрасли, общество ре­гулирует все производство и именно поэтому создает для ме­ня возможность делать сегодня одно, а завтра другое, утром охотиться, после полудня ловить рыбу, вечером заниматься ско­товодством, после ужина предаваться критике,— как моей ду­ше угодно,— не делая меня, в силу этого, охотником, рыбаком, пастухом или критиком».

Однако исторический опыт XX в. убедительно продемонстри­ровал жизнеспособность и, более того, необходимость государст­ва в деле решения важнейших проблем, стоящих перед общест­вом. Противоречия и конфликты не могут исчезнуть из жизни людей. Результатом исчезновения или ликвидации государства, призванного разрешить эти конфликты и противоречия, стали бы хаос и анархия, которые по своим разрушительным возмож­ностям могут стать хуже любой диктатуры и деспотизма. Тем бо­лее, тот же опыт XX в. показал, что результатом социальных ре­волюций, в том числе и социалистической, как это произошло в России и Китае, становится не уничтожение государства, а многократное его усиление и расширение.

С определенными оговорками можно сказать, что марксизм является ровесником национальной идеи и понимаемого широ­ко (а не только сугубо негативно) национализма. В этом контек­сте он представляет собой не только вызов классической поли­тической экономии, не только критику капиталистических производственных отношений, но и критику национализма и ре­лигии. Будучи программой освобождения людей от промежуточных образований, мешающих превращению отдельного индивида во «всемирную историческую личность», марксизм постулировал об­разование пролетариата в качестве силы, трансцендирующей национальные приверженности и действующей на наднацио­нальном уровне.

Соответственно национализм, равно как и религия, рассма­тривался как противник и враг, с которым необходимо вести ре­шительную и бескомпромиссную борьбу. При этом марксисты счи­тали, что классовые различия играют более фундаментальную роль, по сравнению со всеми другими различиями, в том числе и на­ционально-этническими. Была сформулирована идея, согласно которой национализм представляет собой продукт капиталисти­ческого развития и ему суждено исчезнуть с исчезновением ка­питализма. Предполагалась, что с установлением господства пролетариата и по мере утверждения принципов социализма разделение людей по национальному принципу потеряет всякий смысл. При этом особо подчеркивалась мысль, что только про­летариат способен стать той силой, которая способна выпол­нить историческую задачу объединения народов в единое целое.

Таким образом, суть социальной теории марксизма можно све­сти к следующим основным положениям: экономический базис общества определяет его политико-идеологическую надстройку; противоречие между производительными силами и производст­венными отношениями и классовая борьба определяют основные направления общественно-исторического развития; капитализм в силу своей классовой эксплуататорской сущности носит пре­ходящий характер; капитализм порождает своего могильщика в лице рабочего класса, который в ходе социальной революции свергает власть буржуазии и устанавливает диктатуру пролета­риата как переходный этап к коммунизму.

Не раз предпринимались попытки пересмотра и ревизии со­циально-философских, экономических и политических идей и установок, разработанных Марксом и Энгельсом. Поэтому не­удивительно, что при всем своем внешнем единстве марксизм яв­ляется многоплановым и сложным течением политико-фило­софской мысли. В его рамках можно обнаружить множество как национальных, так и идеологических различий и оттен­ков. Первоначально марксизм лег в основу программ и платформ социал-демократических партий, возникших в конце XIX в. Однако, как выше говорилось, начиная с конца того века и осо­бенно на протяжении всего XX в. социал-демократия постепен­но подвергла ревизии важнейшие положения марксизма справа, т.е. на путях отказа от его революционных лозунгов и разработ­ки собственного реформистского пути преобразования общества. Этот путь привел подавляющее большинство социал-демократов к полному отказу во второй половине XX в. от основных поло­жений и установок марксизма.

Марксизм подвергся существенной ревизии также слева в на­правлении конкретизации и ужесточения заложенных в нем революционных принципов. На этом пути отдельные его поло­жения были использованы для разработки в самом конце XIX — начале XX в. политической доктрины левого революционного ра­дикализма в лице ленинизма и родственных ему течений. Ини­циатива в этом деле принадлежала русской левой социал-демо­кратии во главе с В.И.Лениным. Поэтому-то это новое течение и получило название марксизма-ленинизма или просто лениниз­ма, которое в свою очередь легло в основу левоэгалитарной боль­шевистской теории общества и государства.

Основные его политико-философские установки более по­дробно будут рассмотрены в следующем параграфе. Здесь целе­сообразно отметить следующие соображения, которые не всегда учитываются при анализе преемственности марксизма с воз­никшими в конце XIX—начале XX в. леворадикальными тече­ниями, в том числе и с ленинизмом. Если Маркс и Энгельс ут­верждали, что социалистическая революция произойдет первоначально в экономически наиболее развитых странах, то Ленин пришел к выводу о возможности ее победы в относи­тельно отсталых индустриально-аграрных странах, к числу ко­торых относилась Россия. Не менее важно и то, что в отличие от Маркса и Энгельса, по мнению которых социалистическая ре­волюция достигнет успеха лишь в том случае, если она произой­дет одновременно в группе наиболее развитых стран Европы, Ле­нин обосновывал мысль о возможности ее победы в одной, отдельно взятой стране.

Но дело не только и не столько в этом. Ленин и его сподвиж­ники пересмотрели и в такой степени дополнили учение своих предшественников, что, оценивая ленинизм, правомерно говорить о новом политико-философском или идейно-политическом тече­нии, во многом по своим базовым установкам существенно от­личающемся от классического марксизма.

История предоставляет нам множество примеров того, что од­ни и те же идеи в разных исторических условиях могли исполь­зоваться для обоснования совершенно различных интересов и це­лей. Более того, на основе одного и того же набора данных можно построить разные, часто несовместимые друг с другом фи­лософские и идейно-политические конструкции. Как правило, боль­шее значение приобретает не просто какая-либо идея, взятая са­ма по себе, а то, как она интерпретируется, в чьих интересах используется.

Во-первых, из самого марксизма, наряду с ленинизмом и дру­гими течениями левой политической мысли (сталинизмом, титоизмом, маоизмом, троцкизмом и т.д.), вышли также социал-демо­кратизм, австромарксизм, неомарксизм, еврокоммунизм, отдававшие приоритет реформистскому пути преобразования общества. В данной связи нельзя не обратить внимание на тот факт, что примерно такое положение наблюдается примени­тельно к другим важнейшим течениям политико-философской мысли. Например, из лона классического либерализма вышли не только социальный или реформистский либерализм XX в., но так­же разного рода радикальные течения индивидуалистического анар­хизма, либертаризма, твердого индивидуализма и т.д.

Напомним в данной связи и тот неоспоримый факт, что сам марксизм во многом являлся детищем либерализма. В этом пла­не интерес представляет то, что под определенным углом зрения не­которые идеи Ж.-Ж. Руссо можно интерпретировать в тоталитар­ном духе. Так, Руссо, как известно, ратовал за учреждение особой государственной религии, цель которой состояла бы в том, чтобы воспитать доброго гражданина и верного подданно­го. За государством признавалось право изгнать из страны граж­данина, не признающего догматов государственной религии. Бо­лее того, предусматривалось, что если тот или иной гражданин, публично признав догматы государственной религии, будет действовать вопреки им, то он заслуживает смертной казни. Насколь­ко мне известно, Маркс и Энгельс никогда не высказывали по­добного рода суждений. Приходится признать и то, что теория общественного договора Руссо содержала потенциальную возможность трактовки взаимоотношений отдельного человека, общества и го­сударства в тоталитарном духе. Известно и то, что нацистские идеологи причисляли к своим духовным предшественникам Ге­геля, Ницше и других выдающихся философов прошлого. Таких примеров можно привести множество.

Во-вторых, прав был В.И. Ленин, который говорил о трех из­вестных источниках марксизма. Точно так же сам ленинизм по­мимо марксизма, который, как уже говорилось, был подвергнут существенной ревизии, черпал идеи из целого ряда других ис­точников. На дух ленинизма, по-видимому, существенный отпе­чаток наложили якобинство периода Великой французской ре­волюции, бланкизм с его теорией заговора и конспирации, нечаевщина с ее террором, некоторые идеи русских революци­онных демократов. Следует особо отметить также то, что поми­мо тех упомянутых выше коррективов, которые были внесены в первоначальные установки марксизма, В.И.Ленин как незауряд­ный политический деятель и идеолог творчески переосмыслил все эти идеи, строго ориентировав их на цели захвата и удержа­ния государственной власти. С этой точки зрения его вклад со­стоял в предельной политизации и идеологизации марксизма, выхолащивании его научного содержания и потенциала, сведении к нескольким догмам, служащим всецело обоснованию и продви­жению революции. Он разработал пути и средства, стратегию и так­тику захвата и удержания государственной власти. Речь идет о ре­волюционной партии нового типа, теории социалистической ре­волюции, теории и практике диктатуры пролетариата, демократического централизма и социалистического государст­ва, создании нового типа изоляции противников режима в виде концентрационных лагерей, а также машины широкомасштаб­ного государственного террора. Все эти компоненты и сделали ле­нинизм одним из вариантов модели переустройства общества.

Наряду с ленинизмом тоталитарные альтернативы переуст­ройства капиталистического общества сформировались и на пра­вом фланге. Речь идет прежде всего о фашизме и национал-со­циализме. С ними тесно связано еще одно течение, называемое авторитаризмом. В монографии «Политическая философия» я подроб­но изложил различия между этими, на первый взгляд, разны­ми течениями, а также их схожесть. Тоталитарные течения, рав­но как и любые диктаторские идейно-политические течения, при всех существующих между ними различиях едины в неприятии конституционных и плюралистических принципов демократии.

Не допуская или существенно ограничивая оппозицию, они отвергают честные выборы, основанные на принципе конкурен­ции различных политических сил, либо заменяют их выборами плебисцитарного характера с одним безальтернативным канди­датом, где результаты заранее известны. Для них характерно от­сутствие гарантий политических свобод, разделения властей, реальных правовых начал и др.

Не углубляясь далеко в историю, отметим лишь, что теория абсолютизма, элементы которой присутствуют в диктаторской фор­ме власти, возникла в XVI в. в связи с попытками европейских народов создать самостоятельные национальные государства, независимые от Римского папы и Священной римской (герман­ской) империи. С ней связаны юридически-правовые идеи государственного суверенитета, разработанные легистами короля Франции Филиппа Красивого. В основу проекта абсолютной мо­нархии легли также рассмотренные выше идеи Ж.Бодена, Ж.Боссюэ, Т.Гоббса и др.

Их идеи легли в основу теории абсолютной монархии, кото­рая пришла на смену ограниченной монархии. Наиболее типич­ными примерами абсолютной монархии стали Франция Людо­вика XIV, Пруссия Фридриха II, Австрия Иосифа II, Россия Екатерины II в XVIII в. В дальнейшем термин «абсолютизм», который не имеет точного смысла, стал применяться для обозна­чения всех систем правления без представительных институтов или конституционных ограничений. Хотя он нередко использу­ется в качестве синонима тирании или деспотизма термином «аб­солютизм» обозначают государственные режимы начала нового времени. Его аналогами стали понятия «бонапартизм» в XIX в. и «тоталитаризм» и «авторитаризм» в XX в.

Что касается авторитарных режимов, то диапазон их распро­странения весьма широк, а число их в настоящее время, особен­но в третьем мире, весьма велико. Разделяя важнейшие харак­теристики диктатуры, авторитаризм и тоталитаризм в ряде аспектов существенно отличаются друг от друга. Так, для тота­литаризма, как будет показано ниже, характерны полное слия­ние в единое целое общества и государства; общества, государ­ства и партии; экономики, политики и идеологии и т.д.

Для авторитаризма также присущи доминирование государ­ства над обществом, примат исполнительной власти над законо­дательной и судебной ветвями. Но здесь такое доминирование не приобретает ту жесткость и всеохватность, которые характерны для тоталитаризма. Авторитаризм использует слабость и нераз­витость гражданского общества, но в отличие от тоталитаризма не уничтожает его. Здесь экономика сохраняет значительную сте­пень самостоятельности. Сохраняется плюрализм социальных сил. Авторитаризм может уживаться и сочетаться как с государствен­ной, так и с рыночной экономикой. Допускается разграничение между светской и религиозной, личной и публичной сферами жизни. В ряде случаев формально функционируют парламент и полити­ческие партии, но их деятельность ограничена. Допускается «дозированное инакомыслие». Сохраняются классовые, сослов­ные, клановые, племенные различия. Если средоточием власти в тоталитаризме является партия, поглощающая государство, то в ав-торитаризме таким средоточием является государство. Поэтому переход от авторитаризма к демократии нередко означает смену политического режима без радикального переустройства эконо­мического строя. Переход же от тоталитаризма на рельсы демо­кратизации предполагает коренное изменение всей общественной системы.

Существует множество типов авторитарных режимов. В ос­новном эти режимы распространены в развивающихся странах Азии, Африки и Латинской Америке и редко в капиталистиче­ских странах (Испании, Португалии, Греции до антидиктатор­ских революций середины 70-х годов), но отстающих в своем раз­витии от главных индустриальных стран.

Что касается тоталитаризма, то сам этот термин происходит от позднелатинского слова«totalitas», означающего цельность, полнота. Он возник и получил распространение в 20-30-е годы и использовался для обозначения политических систем в фашистской Италии, нацистской Германии и большевистском СССР, а так­же так называемых народно-демократических режимов, установ­ленных после Второй мировой войны в ряде стран Восточной Ев­ропы и Азии. Объединяя эти режимы и их политико-философские установки в единый феномен, следует отметить, что как между фашизмом и большевизмом, так и внутри них самих прослежива­ются довольно существенные различия. Сущностные характери­стики правой разновидности тоталитаризма в наиболее завершен­ной форме воплотились в германском национал-социализме, а левой — в советском большевизме.

При всей сложности и спорности этой проблемы приходит­ся констатировать, что фашизм и большевизм имеют точки как соприкосновения концептуального и типологического характе­ра, так и расхождения.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Контрольные вопросы
1. В чем заключается сущность идейно-политической мысли в от­личие от других форм общественного сознания?

2. Перечислите сущностные характеристики либерализма.

3. Каковы факторы формирования и основные вехи эволюции ли­берализма?

4. Что такое классический либерализм и новый либерализм?

5. Как трактуют либералы проблемы государства, власти и лично­сти?

6. Назовите основные сущностные характеристики консерватизма.

7. В чем вы видите новизну неоконсерватизма и неоправых?

8. Каковы позиции консерваторов в трактовке проблем свободы, де­мократии, государства?

9. Какое место занимает социал-демократия в идейно-политическом спектре?

10. Каков вклад социал-демократии в формирование государства бла­госостояния?

11. В чем сущность политической доктрины марксизма?

12. Какого рода ревизии подвергся марксизм в ленинизме?

13. Назовите основные варианты тоталитаризма и авторитаризма.
Глава 16 СРЕДСТВА МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ В ПОЛИТИКЕ
Средства массовой информации (СМИ) — один из важнейших инсти­тутов современного общества, выполняющий многообразные функции, та­кие как информирование населения о событиях, происходящих в стране и в мире; образование и социализация; реклама в различных ее ипоста­сях; развлечения и искусство и т.д. СМИ оказывают влияние почти на все сферы и институты общества, включая политику, здравоохранение, обра­зование, религию. Массовая культура в различных ее вариантах форми­руется, распространяется и сохраняется с помощью СМИ. Огромна их роль в формировании, функционировании и эволюции общественного сознания в целом. Более того, восприятие и интерпретация важнейших яв­лений и событий, происходящих в стране и в мире, осуществляются через и с помощью СМИ. Эти обстоятельства приобретают особую актуаль­ность и значение на фоне все большего проникновения СМИ в политиче­скую сферу, превращения их в один из важнейших инструментов реали­зации политического процесса.
Место и роль СМИ в политике
Уже первые шаги телевидения на политической арене в 50—начале 60-х годов вызвали среди специалистов эйфорию по поводу всемогущего нового средства массовой информации. Сенсационная победа на президентских выборах 1960 г. в США ма­лоизвестного тогда сенатора Дж.Кеннеди над вице-президентом страны Р.Никсоном была тут же зачислена в актив телевидения, транслировавшего серию дебатов между кандидатами. Учитывая этот и подобные ему факты, западные исследователи пришли к вы­воду, что активизация деятельности СМИ способствовала эрозии организационной структуры политических партий, размыва­нию их социальной базы, ослаблению партийной приверженно­сти все большего числа избирателей в индустриально развитых странах. Это нашло отражение в формировании и широком рас­пространении тезиса о том, что СМИ заменяют политические пар­тии, становясь основным механизмом регулирования и реализа­ции политического и особенно избирательного процесса. Утверждается, что журналисты, репортеры, специалисты по рекламе и другие представители СМИ пришли на смену тради­ционным политикам в качестве привратников политического процесса. Не лишены основания наблюдения и тех специалис­тов, которые изображают журналистов как новых творцов поли­тических идей и мифов, взявших на себя функцию, которую рань­ше выполняли интеллектуалы. Знаменательно, что в современной политологии СМИ характеризуют такими пышными титулами, как «великий арбитр», «четвертая ветвь власти» наряду с зако­нодательной, исполнительной и судебной.

Вера во всемогущество телевидения настолько велика, что иные политические деятели считают, что тот, кто контролирует телевидение, контролирует всю страну. Говорят, что в 1966 г. по­сле того, как известный по всей стране телекомментатор У.Крон-кайт посетил Вьетнам и заявил, что война зашла в тупик, прези­дент США Л.Джонсон сказал своим помощникам: «Если мы потеряли Кронкайта, то мы потеряли среднюю Америку». По сви­детельству одного журналиста, президент Франции Ш.де Голль спра­шивал Дж.Кеннеди о том, как он умудряется править Америкой, не имея контроля над телевидением. Касаясь влияния испан­ских СМИ, президент издательского концерна ПРИСА Х.де Поланко как-то не без хвастовства заявил: «Две наиболее важные вла­сти в Испании — это правительство и ПРИСА, а правительство назначаем мы, и оно будет править столько, сколько мы захотим».

Разумеется, во всех этих рассуждениях присутствует эле­мент преувеличения. Но фактом является то, что современную политику невозможно себе представить без прессы, радио и те­левидения. Можно уверенно утверждать, что в тех грандиозных переменах, которые в настоящее время переживает наша стра­на, не последнюю роль играют СМИ. Более того, можно даже ут­верждать, что в условиях отсутствия оппозиционных партий, сколь­ко-нибудь значимых организаций и союзов, способных бросить реальный вызов тоталитарной системе, СМИ сыграли роль свое­го рода организатора и мощного стимулятора тех сил, которые в конечном счете способствовали политическому поражению этой системы. Еще в начале 60-х годов канадский социолог М.Маклюэн не без некоторого преувеличения утверждал, что сред­ство передачи само по себе более важно, чем передаваемая им информация. С этой точки зрения каждая система массовой ком­муникации имеет свои специфические особенности.

Но все СМИ объединяет способность к прямой связи с обще­ственностью, как бы минуя традиционные институты связи, такие как церковь, школа, семья, политические партии и органи­зации и т.д. Как раз эта способность и используется рекламным агентом, пытающимся убедить публику купить тот или иной то­вар; политическим деятелем и политической партией для моби­лизации массовой поддержки своей программы и т.п. В течение длительного периода для широкой публики главным источником информации служила пресса — газеты и журналы. Первоначаль­но многие из них возникли в качестве органов тех или иных по­литических партий либо в той или иной форме были вовлечены в политический процесс.

Во всяком случае газеты с самого начала не скрывали, что не собираются быть политически нейтральными. Значение име­ло и то, что они предлагали не только политическую и экономи­ческую информацию. Предоставляя также материалы развлека­тельного характера и местные новости, они приучали простых людей рассматривать себя в качестве части более широкого ми­ра, реагирующей на происходящие в нем события. Радио и те­левидение значительно расширили возможности эксплуатации массовых коммуникационных процессов в политических целях.

Изобретение радио в конце XIX в. радикальным образом и навсегда изменило механизм распространения информации, сде­лав возможным передавать ее через государственные границы и на дальние расстояния. К началу и в период Второй мировой вой­ны радио стало одним из главных средств политической моби­лизации общества и важнейшим инструментом пропаганды. Еще более возросла его роль в послевоенный период, когда оно пришло практически во все уголки развитых стран. По своей зна­чимости радио постепенно стало уступать только стремительно набиравшему силу телевидению. Для телевидения период от его возникновения до превращения в важный инструмент полити­ки оказался еще короче, что объясняется главным образом бур­ными темпами его развития и распространения.

Началом «эры телевидения» в политике считается 1952 г., ког­да оно было впервые использовано для широкого освещения президентской избирательной кампании в США. В 70—80-х го­дах телевидение, которое приобретало все больший вес в поли­тическом процессе, стало доминирующим средством массовой ин­формации. В качестве примера влияния телевидения на характер политического поведения и особенно голосования американских избирателей, в США часто приводят телевизионные дебаты меж­ду Дж.Кеннеди и Р.Никсоном в 1960 г. Э.Роупер, который в тот период проводил опрос среди избирателей, пришел к выводу, что именно эти теледебаты в значительной степени способствовали победе Кеннеди.

В 1980 г., по существующим данным, теледебаты дали воз­можность Р.Рейгану не только ликвидировать 4% -ный разрыв с Дж.Картером, но и на 5% опередить его. Немаловажную роль сыграли теледебаты между главными претендентами в последу­ющих избирательных кампаниях: между Р.Рейганом и У.Мондейлом в 1984 г., Дж. Бушем и Дюкакисом — в 1988 г., Дж. Бу­шем и У.Клинтоном в 1992 г. Постепенно теледебаты между конкурирующими кандидатами на высшие выборные должнос­ти как инструмент предвыборной борьбы получают все большее признание и организуются во всех индустриально развитых странах, в том числе и у нас в России. Очевидно, что хотя ут­верждение М.Маклюэна, будто «электронная деревня» стала ре­альностью, является преувеличением, тем не менее телевидение в индустриально развитых странах в наши дни обладает огром­ными возможностями для воздействия на общественное мнение. В зависимости от того, в чьих руках оно находится, его можно использовать как для объективного оперативного информирова­ния людей о реальных событиях в мире, их просвещения и вос­питания, так и манипулирования в интересах тех или иных групп людей.

Роль СМИ в политике нельзя оценивать однозначно. Они пред­ставляют собой сложный и многогранный институт, состоящий из множества органов и элементов, предназначенных реализовы­вать многообразные задачи информирования населения о проис­ходящих в каждой конкретной стране и во всем мире событиях и явлениях.

Еще Г.Ласуэлл выделил следующие четыре основные функ­ции СМИ: наблюдение за миром (сбор и распространение инфор­мации); редактирование (отбор и комментирование информа­ции); формирование общественного мнения; распространение культуры. Другими словами, СМИ обеспечивают расширенную форму человеческой коммуникации. Ко всему этому нужно до­бавить еще одну важнейшую их функцию по политизации обще­ства и политическому просвещению широких слоев населения. Пресса, радио, телевидение претендуют на выполнение функций «сторожевой собаки общественных интересов», на то, чтобы быть «глазами и ушами общества», предупреждая, например, о спа­де в экономике, росте наркомании и преступности, коррупции в коридорах власти и др. Для оправдания такого имиджа или та­кой претензии СМИ должны выглядеть независимыми как с эко­номической, так и политической точки зрения. В большинстве индустриально развитых стран СМИ представляют собой част­но-предпринимательский институт, отрасль экономики, в кото­рой заняты десятки, а то и сотни тысяч человек. Их экономи­ческая деятельность основывается на сборе, производстве, хранении и «продаже» информации.

В этом качестве функционирование СМИ подчиняется зако­нам рыночной экономики. Они пронизаны противоречиями об­щества и воспроизводят их в своих публикациях и программах. Они затрагивают интересы различных слоев и групп. По мере уве­личения экономической мощи и социокультурного влияния СМИ приобретают относительную свободу от контроля со сторо­ны государства и крупнейших корпораций — рекламодателей. Естественно, реклама, будучи одним из важнейших источников финансирования и прибылей СМИ, служила и продолжает слу­жить существенным препятствием для их моральной и полити­ческой независимости. Однако дело нельзя представлять таким образом, что рекламодатели прямо диктуют главному редакто­ру той или иной газеты или журнала свою волю. Тем более крупнейшие конгломераты СМИ на Западе сами превратились в самостоятельную, исключительно прибыльную отрасль бизне­са со своими особыми интересами, которые не всегда совпадают и даже зачастую вступают в конфликт с интересами тех или иных влиятельных сил в обществе или политического руководства страны. Коммерческое начало, которое лежит в основе боль­шинства органов и организаций СМИ, в принципе индиффе­рентно к содержанию, оно предполагает рыночное использова­ние информации для продажи как можно более широкой публике.

Примечательно, что в феврале 1988 г. впервые за все семь лет пребывания у власти тогдашнего президента США Р.Рейгана три ведущие телекомпании США отклонили просьбу Белого дома предоставить ему возможность выступить по их каналам. Официаль­ные представители этих компаний в один голос заявили, что коль скоро в президентской речи не будет содержаться ничего ново­го, коммерческие интересы компаний не позволяют им тратить эфирное время впустую. СМИ в своих публикациях, репортажах и комментариях могут пролить свет на скрытые пружины поли­тики правящих кругов, обратить внимание общественности на наиболее одиозные стороны их деятельности. В качестве приме­ров можно назвать публикацию газетой «Нью-Йорк таймс» ча­сти так называемых «документов Пентагона», разоблачение га­зетой «Вашингтон пост» Уотергейтского скандала, трансляцию ведущими телекорпорациями разоблачительных слушаний это­го дела в конгрессе, мобилизацию общественного мнения веду­щими органами СМИ западных стран против грязной войны США во Вьетнаме и многое другое. Можно упомянуть и то, что отдельные органы СМИ США сыграли свою роль в уходе с по­литической арены президентов Л.Джонсона и Р.Никсона.

Другими словами, общественное мнение, в той или иной форме выраженное через СМИ, играет немаловажную роль в ог­раничении власти и конкретных действий правящих кругов, в разоблачении отдельных наиболее вопиющих нарушений закон­ности с их стороны. Следует отметить и то, что многие журна­лы и газеты, а также радиовещательные и радиотелевизионные станции, такие, например, как «Шпигель», «Штерн», «Тайм», «Ньюсуик», «Камбио-16», «Панорама», «Эуропео», «Вашингтон пост», «Лос-Анджелес таймс», «Монд», «Фигаро», «Матэн», держатся на плаву и даже процветают на вскрытии скандалов, разоблачении махинаций, выискивании секретов, выставляя их на всеобщее обозрение. Разоблачительная или «исследовательская» журналистика стала девизом многих изданий.

В этом плане не являются исключением и российские СМИ, зачастую падкие до сенсации, стремящиеся «взорвать бомбы», раскрывая одновременно коррупцию, должностные злоупотреб­ления, обман избирателей и падение политической морали в ко­ридорах власти. Многие из них задают тон в публичных дискус­сиях и спорах, доводят наиболее актуальные проблемы и темы, скандалы и аферы до общественности.

Именно с подачи этих и подобных им «элитных» изданий стал достоянием гласности Уотергейтский скандал, приведший впер­вые в американской истории к отставке президента Р.Никсона в 1974 г. Парижский еженедельник «Канар аншене» в опреде­ленной степени способствовал поражению президента В.Жискар д'Эстена на выборах 1981 г., раздув «дело о бриллиантах», ко­торые ему якобы преподносил в подарок президент Центрально-африканской Республики Бокасса. Западногерманский журнал «Шпигель» опубликовал 22 февраля 1977 г. статью под заголов­ком «Телефонное покушение на гражданина Т.», в которой по­дробно описывал скандал, связанный с тайным проникновени­ем сотрудников ведомства по охране конституции в дом инженера К.Траубе и установкой на его телефонах подслушивающих уст­ройств. Вскоре после этого разоблачения министр внутренних дел ФРГ В.Майхофер, ответственный за эти действия, был вынуж­ден подать в отставку. Значительную лепту «Шпигель» и дру­гие респектабельные журналы внесли в раскрытие «аферы Фли­ка» — крупнейшего за всю послевоенную историю скандала, связанного с подкупом политических деятелей. Таких примеров можно привести множество.

Необходимо отметить и то, что, апеллируя к таким чувствен­ным, иррациональным, эмоционально-волевым компонентам об­щественного сознания, как чувство любви к родине, национали­стические и патриотические настроения, СМИ способны мобилизовать значительные слои населения в поддержку тех или иных акций правящих кругов либо отдельных заинтересованных групп. Как правило, в подобных случаях изменения в массовом сознании носят кратковременный характер и по завершении пропагандистской кампании по данному конкретному поводу все, как говорится, возвращается на круги своя. Эта особен­ность функционирования СМИ, как будет показано ниже, осо­бенно отчетливо проявляется во время избирательных кампаний.

Примером умелого и широкомасштабного использования ир­рациональных импульсов является нагнетание в США в начале 80-х годов средствами массовой информации «патриотизма» и откровенно националистических настроений в отношении Со­ветского Союза. Завидную способность апеллировать к эмоцио­нально-волевым, иррационалистическим импульсам продемон­стрировали английские СМИ во время англо-аргентинской, или фолклендской войны в 1982 г. Нагнетая в стране, казалось бы, уже канувшие в Лету имперские амбиции и притязания, а так­же антиаргентинские настроения, английская пресса, радио, телевидение убедили весь мир в том, что средний англичанин, несмотря на радикальное изменение положения Великобритании. на мировой арене, остается восприимчив к заклинаниям духов «отцов» и душеприказчиков колониальной империи.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Тенденции воздействия СМИ на общественное мнение
Как показывают результаты многих социологических и со­циально-психологических исследований, постоянные сообще­ния СМИ об отклоняющихся от общепринятых в обществе норм явлениях и событиях, подаваемые, как правило, сенсационно, порождают у читателей, слушателей, зрителей беспокойство и страх перед нарушением привычного миропорядка, привычно­го течения жизни, страх за свое место в обществе, за свое буду­щее. В то же время факты свидетельствуют о том, что у людей, уделяющим СМИ слишком много внимания, легко вырабатыва­ются негативные установки относительно окружающего мира. Так, дети, которые часто и много смотрят передачи, напичканные на­силием, убеждаются в том, что в мире, в котором они живут, мно­го насилия, беспорядка, торжествуют права сильного и др. Они склонны с большей готовностью примириться с этими негатив­ными явлениями, рассматривать их не как отклонение от нор­мы или результат дисфункций общественной системы, а как ее неотъемлемую, интегральную часть. Причем разные категории населения могут реагировать на эти явления по-разному. Посто­янные сообщения о преступности, наркомании, терроризме, бес­порядках наводят часть читателей, слушателей, телезрителей на мысль о необходимости «твердой руки», сильной личности, ко­торая сможет положить конец анархии, обеспечить закон и по­рядок. Именно среди этой части нашли живейший отклик Р.Рей­ган, М.Тэтчер и другие руководители правых и консервативных сил, которые как раз выступали с подобными лозунгами. Для дру­гой части людей в качестве компенсаторного механизма служат уход в частную жизнь, приватизация, а еще для части людей — присоединение к разного рода общинам, коммунам, религиозным сектам.

Пожалуй, с рассматриваемой точки зрения о характере и мас­штабах воздействия СМИ на эмоционально-волевой и иррацио­нальный уровень общественного сознания наглядно представле­ние можно получить на примере сдвигов в массовом религиозном сознании ряда индустриально развитых стран, сдвигов, которые в совокупности получили; название «новое религиозное сознание». Оно проявляется во многих формах: в неуклонном росте консер­вативных церквей, неожиданном всплеске различных вариаций фундаментализма, росте в отдельных странах числа прихожан церквей, появлении множества традиционных и нетрадиционных сект и др.

Об этом же свидетельствует беспрецедентное расширение масштабов так называемых «электронных церквей», в которых используют радио и телевидение в качестве своеобразного амво­на для проповеди своих взглядов. Передачи религиозного характера или же затрагивающие темы религиозной веры стали обыч­ным делом в ведущих радиотелевизионных сетях индустриаль­но развитых стран. Растет число радиотелевизионных станций, всецело специализирующихся исключительно на религиозной те­матике. Используя новейшие достижения научно-технического прогресса, привлекая первоклассных специалистов по аудиови­зуальной и компьютерной технике, консультантов по созданию наиболее привлекательных имиджей и аранжировке передач, эти «электронные церкви» стали мощным средством воздействия на общественное сознание.

Апеллируя к многомиллионным аудиториям и выколачивая из них зачастую значительные денежные средства, они превра­тились в обыкновенные деловые корпорации с оборотами в десят­ки и даже сотни миллионов долларов. Более того, ряд наиболее известных «электронных священников», или «телепроповедни­ков», особенно в США (например, Дж.Фолуэлл, Б.Грехэм и др.), приобрели настолько большое влияние на общественность, что с их мнением вынуждены считаться высшие государственные дея­тели. Показательно, что телепроповедник П.Робертсон на президент­ских праймериз 1992 г. был одним из претендентов на выдви­жение кандидатом на пост президента США от республиканской партии.

СМИ, сами являясь частью современной действительности со всеми ее противоречиями, конфликтами, неурядицами, в той или иной форме воспроизводят их. Поэтому потоки информации со­стоят из множества противоречивых, часто несовместимых друг с другом сообщений и материалов. Одному человеку или от­дельной группе людей невозможно ни голосовать за все партии или за всех кандидатов, ни покупать все рекламные товары, ни со­глашаться со всеми предлагаемыми мнениями. Зачастую эти сообщения и материалы нейтрализуют друг друга.

Несомненно, что совокупность программ и материалов СМИ оказывает влияние на формирование общественного мнения, но они не штампуют его. Общественность не является однород­ной массой, а представляет собой совокупность различных соци­альных групп, слоев, прослоек, включенных в семейные, произ­водственные и иные отношения со своими привычками, установками, ориентациями, ценностями и вкусами. Не сущест­вует среднего телезрителя или читателя, телевидение или газе­та являются лишь одними из многих каналов, связывающих от­дельного индивида с обществом, и влияние СМИ осуществляется в значительной степени опосредовано через эти своеобраз­ные фильтры. В частности, решение избирателей голосовать за ту или иную партию или конкретного кандидата определяется целым комплексом факторов, среди которых социальная струк­тура и форма политической системы; политическая культура и си­стема ценностных ориентации; состояние общественного мнения, а также конъюнктурные факторы, определяющие внутри- и внеш­неполитические условия, состояние экономики и др. Воздейст­вие СМИ модифицируется влиянием семьи, школы, церкви, об­щины и других институтов.

Но здесь нельзя не учитывать и то, что сами эти институты также испытывают на себе воздействие СМИ. Как бы то ни бы­ло, изучение данного феномена необходимо дополнить анализом межличностного общения, межличностных отношений, взятых во всем их объеме. При таком анализе обнаруживается, что СМИ не дают и не могут дать зеркальное отражение действитель­ности. Взятые сами по себе они не всегда и не обязательно яв­ляются инициаторами или субъектом изменений в сознании от­дельных людей или социальных групп. Сами по себе они не являются ни инструментом разрушения, ни инструментом созидания и про­гресса. Их позитивная или негативная роль определяется тем, какими именно социальными силами и с какой целью они ис­пользуются. Здесь уместно напомнить высказывание известно­го английского историка Дж.М.Тревеляна о том, что политика — результат, а не причина социальных изменений. Подобным же образом то, что СМИ послужили инструментом изменений в том или ином направлении, определяется в конечном счете теми задачами и потребностями, которые выдвигаются каждой кон­кретной общественно-исторической ситуацией. С этой точки зре­ния СМИ являются лишь одним из инструментов, дополнитель­ным фактором, способствующим изменениям. Здесь характер и масштабы их влияния не следует оценивать по схеме: стимул— реакция, непосредственные причины—результаты.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Что такое «теледемократия»?
Важной особенностью развернувшейся в настоящее время информационной или телекоммуникационной революции стала замена однолинейной связи между отправителем и получателем информации многофункциональной и диалоговой связью, создающей новые возможности для участия в информационном об­мене. Важность этого явления для политических процессов ста­ла особенно очевидна с внедрением кабельного телевидения «двусторонней связи», которое завоевывает все более прочные по­зиции во всех развитых капиталистических странах. Предска­зывая это, Ж.-Л.Серван-Шрейбер еще в 1972 г. отмечал, что по­явление на свет кассет и кабельного телевидения вызовет, хотя бы в силу их технических особенностей, далеко идущие послед­ствия социального и частного порядка. Кабельные телеприемни­ки оснащены коммутационными панелями и микропроцессора­ми и подключаются к центральному компьютеру кабельной компании.

При помощи технологии двусторонней связи потребитель может читать газету, получать почту, делать покупки, читать ви­деокниги из библиотеки, улаживать свои финансовые дела. Си­стема может быть также использована для предупреждения о пожаре или попытке взлома. Более того, по системе двусторон­ней связи зрители имеют возможность выражать свое мнение по принципу «да—нет», «больше—меньше», нажимая соответству­ющие клавиши панелей, установленных в их телеприемниках. Эти новые технические средства и приемы в политическом про­цессе могут быть использованы для проведения опросов общест­венного мнения с «моментальным» подведением их результатов в политических дискуссиях, на референдумах и др.

Такие приемы получают настолько большую популярность, что в западной политологии их характеризуют как средства все­общей демократизации общества. Например, О.Тоффлер счита­ет, что по мере роста числа персональных компьютеров и «ком­пьютерной вооруженности» населения будут созданы условия для прямого информационного контакта людей, сократятся возмож­ности для установления над ними централизованного контроля со стороны государства и тем самым уменьшится угроза личным свободам. Данная технология открывает дорогу плюрализму, обеспечивает широкие возможности для выражения местных интересов, для замены представительной демократии «демокра­тией участия», не нанося ущерба ни одному демократическому институту.

Для обозначения указанного феномена изобретено даже спе­циальное понятие «теледемократия». «Демократия участия» — это такая система политической организации общества, где граждане прямо, без посреднической помощи избираемых пред­ставителей смогут решать все интересующие их социальные и политические вопросы. По мнению сторонников концепции де­мократии участия, если раньше демократия, осуществляемая че­рез средства массовой информации, была технически неосуще­ствима, то теперь это может стать реальностью. Разумеется, в подобных рассуждениях много здравого смысла.

Действительно, при определенных условиях, особенно на ме­стном уровне, при решении конкретных проблем, имеющих зна­чение для того или иного региона или страны в целом, эффек­тивно могут быть использованы отдельные элементы «теледемократии», приемы «электронного голосования на дому». Однако было бы опрометчиво однозначно оценивать значение и роль новейших средств телекоммуникации, поскольку, как выше го­ворилось, они сами по себе нейтральны. Результаты, последст­вия их использования во многом определяются тем, как и в ка­ких целях они применяются. В самом начале внедрения «электронного голосования» подвергалась сомнению объектив­ность его результатов. Это можно продемонстрировать на следу­ющем примере. 28 октября 1980 г. телекомпания Эй-би-си по­сле телевизионных дебатов между Р.Рейганом и Дж. Картером, транслировавшихся на все штаты США, предложила телезрите­лям позвонить по определенному телефону и высказать мнение о том, кто выиграет на предстоящих президентских выбора. После подсчета около 727 тыс. звонков оказалось, что Рейган по популярности почти в два раза превосходит Картера. Оспаривая в данном случае соответствие результатов опроса телезрителей действительным позициям электората по стране в целом, совет­ники Картера указывали на ряд факторов, которые, по их мне­нию, повлияли на эти результаты: во-первых, теледебаты транс­лировались во время, более удобное для зрителей западных штатов, где Рейган пользовался большей популярностью; во-вто­рых, из городов труднее звонить на студию из-за пробок на АТС, чем из сельской местности (в городах было больше сторон­ников Картера); в-третьих, не исключалась возможность не­скольких звонков одного человека; в-четвертых, стоимость од­ного телефонного звонка составляла 50 центов, что снижало желание наиболее бедных слоев населения, традиционно голо­совавших за демократов, участвовать в опросе. К тому же тех­нология двусторонней политической коммуникации позволяла организаторам опросов легко оперировать полученными данны­ми, сами ответы были предопределены составителями кабельных программ, так как зрителю предоставлялось право выбора из ог­раниченного числа альтернатив, например: «А», «Б» или «В».

Следует учесть также и то, что «теледемократия участия» с по­мощью кабельного телевидения может означать и усиление то­талитарных тенденций. Приобретая форму своеобразного плебис­цита, она, по сути дела, перешагивает стадию обсуждения тех или иных проблем, по которым принимаются решения, оставляет из­бирателя наедине с центральной ЭВМ, лишь регистрирующей его мнение. Политики приобретают дополнительный канал доступа к общественному мнению. При таком положении увеличивает­ся возможность навязать публике решение, основанное не на ра­зуме, а на эмоциях. Таким образом, активизация и расширение поля деятельности СМИ, широкое использование опросов обще­ственного мнения, политических консультантов и специалистов, занимающихся организацией и проведением избирательных кампаний, «продажей* избирателям специально «сконструиро­ванных» имиджей кандидатов способствуют, с одной стороны, луч­шему освещению и доведению до широких слоев населения про­блем, стоящих перед обществом, позиций и альтернатив, предлагаемых различными партиями и кандидатами, а с другой стороны, ведут к беспрецедентному увеличению возможностей для манипулирования настроениями и ориентациями людей. В дан­ной связи нельзя не затронуть еще один аспект, влияющий как на сам политический процесс, так и на его освещение средства­ми массовой информации.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Взаимоотношения СМИ и властных структур
Характер взаимоотношений правительства и средств массо­вой информации варьируется от страны к стране в зависимости от того, о каких органах СМИ идет речь, какое конкретное пра­вительство стоит в данный период времени у власти, какие про­блемы стоят в центре внимания, какова ситуация в мире и мно­гое другое. Немаловажное значение имеет то, в какой степени журналисты, репортеры, обозреватели, редакторы и издатели разде­ляют те или иные ценности, идеалы, идейно-политические ориен­тации, установки. Хотя отдельные газеты и журналы ассоциируют­ся с конкретными политическими партиями или организациями и даже выступают официальными органами последних (в каче­стве типичного примера можно привести газету «Форверст» и журнал «Нойе Гезельшафт» — официальные органы СДПГ), большинство органов СМИ в индустриально развитых странах пред­почитают подчеркивать свою независимость от государства, го­сударственно-политических институтов, прежде всего от прави­тельства.

Примечательно, что, например, в Испании партийные газе­ты и журналы имеют очень незначительные тиражи, не соответ­ствующие числу членов партии, и оказывают сравнительно не­большое влияние на общественное мнение. В целом применительно к большинству индустриально развитых стран, как представляется, следует говорить не о партийной привержен­ности тех или иных органов СМИ, а об их тенденции ориенти­роваться на центр, левую или правую половину идейно-полити­ческого аспекта. Так, во Франции, например, за исключением «Юманите» и «Матэн», трудно говорить о близости какой-либо газеты к определенной партии. Более подходящим для характе­ристики французской печати остается деление на «правую» и «левую». Левый фланг традиционно занимают «Юманите» (орган ФКП), «Матэн» — близкая к еоцпартии, «Монд», «Либерасьон» и др. Правый фланг — это в основном пресса газетно­го магната Эрсана во главе с «Фигаро» и «Фигаро магазэн», «Франссуар». Газетная сеть Эрсана, как писала «Матэн», превратилась в главное оружие правых сил. Однако картина не всегда не та­кая уж простая и прямолинейная. Как писала газета «Революсьон», Эрсан способен иметь одну газету консервативную, а дру­гую — скорее либеральную.

В Великобритании также мало органов СМИ, которые откры­то ассоциируют себя с какой-либо конкретной политической партией. Вместе с тем можно сказать, что газета «Дейли теле­граф» связана с крупным бизнесом, «Гардиан» выражает пози­ции реформистских сил, «Дейли миррор» поддерживает лейбо­ристов, а «Файнэншл таймс» отражает интересы финансовых кругов Лондона. В целом, как отмечал один агент по рекламе, «Таймс» читают те, кто управляет страной «Файнэншл таймс», те, кто ею владеет, а «Гардиан» — те, кто хочет управлять страной. Такая неоднозначность позиций СМИ обуславливает то, что взаимоот­ношения между ними и правительствами, в зависимости от то­го, какая партия стоит у власти, складываются либо по конфликт­ной, либо консенсусной, либо консенсусно-конфликтной модели. Наиболее крайний пример конфликтной модели дают Испания, Португалия и Греция в период их перехода от диктатуры к режиму буржуазной демократии. Ситуации конфликта между СМИ и правительством нередко характерны для США.

В этой связи можно вспомнить, например, резкую критику ведущими органами СМИ войны во Вьетнаме, особенно на завер­шающем этапе, их позиции в Уотергейтском скандале, смакова­ние прессой во вред картеровской администрации нашумевше­го дела об употреблении одним из его сотрудников наркотиков, слухов об интимных связях, якобы существовавших между Кар­тером и его секретаршей С.Клау, так называемое дело Янга и др. Весьма напряженные отношения между СМИ и правитель­ством сложились во время американского вторжения на Грена­ду, когда рейгановская администрация по сути дела отстрани­ла от освещения событий на острове представителей многих органов прессы, радио и телевидения.

В открытый конфликт вылились трения между правитель­ством Тэтчер и английскими СМИ во время фольклендской войны, когда журналистам был закрыт доступ в районы боевых действий — передача корреспонденции всячески задержива­лась, а в Лондоне только одним министерством обороны осуще­ствлялась двойная цензура. Министерство сознательно дезори­ентировало журналистов, широко использовало практику дезинформации. Это в свою очередь заставило СМИ обращать­ся к иностранным источникам информации, что также вызыва­ло серьезные нарекания со стороны правительства. Вместе с тем необходимо отметить, что для получения информации по важней­шим вопросам государственной политики СМИ заинтересованы в доступе к ведущим государственным и политическим деяте­лям, особенно руководителям партий, государств и прави­тельств, являющихся источником информации «из первых рук». Неудивительно, что подавляющая часть журналистов, корреспондентов, репортеров сосредоточена в столицах развитых капиталистических стран. Так, например, в настоящее время в Ва­шингтоне аккредитованы более 16 000 корреспондентов. Около 60 из них вместе с обслуживающими их операторами и техни­ческими специалистами по звуку ежедневно работают в Белом доме. Они представляют главным образом телеграфные агент­ства «Ассошиэйтед Пресс» и «Юнайтед Пресс интернэшнл», а также вашингтонские бюро крупных газет, журналов и радио­сетей. В дополнение к этому различные синдикаты новостей пре­доставляют информацию более мелким органам СМИ, которые не могут содержать собственные бюро и корреспондентов. Обе палаты Конгресса имеют «галерки» для средств массовой инфор­мации, особенно радио.

Связи власть имущих и СМИ осуществляются по многим ка­налам. Важную роль во взаимоотношениях между политически­ми деятелями и представителями СМИ играет институт пресс-конференций. И здесь пальма первенства принадлежит США. Президент Т.Рузвельт (1901-1908) первым начал проводить пресс-конференции и отвел в Белом доме специальное помеще­ние для корреспондентов. Вильсон «институционализировал» взаимоотношения прессы и президента, превратив пресс-конфе­ренции, которые стали проводиться регулярно, в официальный канал политической информации для прессы и общественного мнения. В свою очередь, вашингтонские журналисты учредили Ассоциацию корреспондентов в Белом доме. Пресс-конференция значительно содействовала «политической конвергенции» пра­вительства и прессы. Для президента это был новый и удобный механизм более широкой, чем прежде, мобилизации общест­венного мнения в поддержку своего политического курса, для прессы — новый источник политической информации.

Но в целом, как признают сами американские журналисты, «президентские пресс-конференции, особенно телевизионные — с гораздо большей долей вероятности можно назвать инстру­ментом, с помощью которого президенты обращают новости себе на пользу, чем инструментом, при помощи которого репор­теры добиваются от последних информации, которую общест­венность не могла бы получить другим путем».

Пресс-конференции, хотя и в меньших масштабах, стали об­щепризнанной формой политической коммуникации и в европей­ских странах. Хотя, как правило, «паблисити» глав государств и правительств формируются во многих департаментах и офисах, ключевая роль в этом отношении принадлежит пресс-секретарям и их штатам. В США именно пресс-секретарь «продает» средствам массовой информации и через них широкой публике политику и политический «имидж» президента. Наиболее ценную инфор­мацию о президенте обозреватели и журналисты, аккредито­ванные при Белом доме, могут получить не на публичных вы­ступлениях или пресс-конференциях, а от людей из близкого окружения президента в частных беседах. Это дает администра­ции широчайшие возможности для манипулирования обществен­ным мнением: как правило, раскрывается лишь та информация, которая в выгодном свете представляет президента и администрацию. Методом «утечек» эта информация попадает в прессу, которая создает благоприятный климат для восприятия общест­венностью и реализации того или иного решения.

В Англии правительство также имеет специальную службу по связям с общественностью и прессой, а при премьер-минис­тре состоит пресс-секретарь, который является главным постав­щиком ежедневных сообщений о политике правительства. Глав­ная их задача состоит в том, чтобы при освещении СМИ политики правительства, способствовать тому, чтобы не наносился ущерб престижу последнего. Следует учесть также то, что государство в развитых капиталистических странах является крупнейшим производителем информации. Так, правительство США входит в число 20 крупнейших рекламных агентств страны, соперничая по расходам с такими гигантскими корпорациями как Кока-Кола. Годовые расходы правительства на рекламу составляют 200 млн долл. Не зря Вашингтон называют «Голливуд на Потомаке». Правительственные агентства тратят примерно 600 млн долл. на производство фильмов и аудивизуальных программ. В 1986 г. стоимость печатной продукции правительства состави­ла около 1,3 млрд долл. Деятельность службы «Паблик ри-лейшнз», т.е. службы по связям с общественностью, обходится государству в 400 млн долл. в год. В настоящее время службы «Паблик рилейшнз» имеются практически во всех важнейших государственных ведомствах. Например, штат служащих — спе­циалистов по вопросам информации и связи с общественностью Пентагона состоит из 1227 человек. Мощный аппарат «Паблик рилейшнз» создан при конгрессе. Капитолий издает свои собст­венные бюллетени (например, «Конгрэшнл рекорд»), имеет свою собственную радиотелевизионную студию.

Первой издательской группой Франции по количеству назва­ний является государство. Каталог официальных публикаций, безусловно, самый обширный из всех публикуемых каким-либо западным государством. В перечне наиболее плодовитых по ко­личеству изданий министерств пальма первенства, бесспорно, при­надлежит министерству обороны Франции. Имея 38 изданий, вы­ходящих ежегодно тиражом 35 млн экземпляров, оно опережает даже службы премьер-министра (34 названия, тираж 4,8 млн экз.). Объяснение политики правительства стоит казне все дороже — в 1980 г. оно обошлось правительству в более чем 100 млн фран­ков. Помимо законов, регулирующих деятельность СМИ, госу­дарство само непосредственно участвует в распространении ин­формации через агентство Франс Пресс и крупное рекламное агент­ство ГАВАС. Важным инструментом осуществления влияния правительства на СМИ является предоставление им государствен­ных субсидий. Из 14 тыс. выходящих во Франции изданий бо­лее 10 тыс. получают субсидии от государства на основании то­го, что их содержание «представляет всеобщий интерес».
    продолжение
--PAGE_BREAK--СМИ в качестве инструмента «политического маркетинга»
С распространением телевидения некоторые исследователи ста­ли связывать надежды на сокращение стоимости и масштабов из­бирательных кампаний, рост информированности и политичес­кой активности электората, усиление общественного контроля над политическим процессом. Однако всему этому не было суждено сбыться. Особенно наглядно это можно продемонстрировать на примере США. Начиная с президентских выборов в 1964 г. обо­значился спад в политической активности избирателей. Вопре­ки ожиданиям неуклонно возрастали продолжительность и сто­имость избирательных кампаний. Дорогостоящая реклама стала важной составной частью любой избирательной кампании на сколь­ко-нибудь высокие государственные посты. Характерно, что значительная часть расходов на проведение избирательных кампа­ний кандидатов ныне приходится на СМИ.

В обстановке усиливающейся политической конкуренции фактор времени приобретает неуклонно возрастающее значе­ние. Поэтому еще до начала избирательной кампании органы СМИ пользуются особым вниманием со стороны всех претендентов и кан­дидатов. Политический деятель, решивший баллотироваться на ту или иную высокую выборную должность, стремится как мож­но раньше обратить на себя снимание органов СМИ и через них — общественности и деловых кругов.

Не случайно, в период первичных выборов руководители из­бирательной кампании видят прямую связь между отношением к ним со стороны прессы и их способностью собирать денежные средства. Стремление завоевать симпатии прессы облекается в неформальный, даже дружественный стиль общения претен­дентов с журналистами: широко практикуются частные встре­чи, совместные поездки, званые обеды с приглашением наибо­лее влиятельных журналистов и т.п. История президентских выборов в США дает немало примеров того, как именно благодаря своей активности на этом этапе претендент получал необходимые шансы на номинацию от своей партии. Так было с Дж.Кеннеди в 1960 г., в то время малоизвестным сенатором от Массачусетса, выиграв­шим номинацию у именитого Г.Хэмфри, или с Дж.Картером, ко­торый своими бесчисленными визитами в офисы различных ре­дакций и телестудий задолго до начала первичных выборов привлек к себе внимание СМИ.

Поэтому неудивительно, что от выборов к выборам в США на­блюдается тенденция к перенесению фактического начала пред­выборной кампании на все более ранние сроки по сравнению с их официальным началом. Например, баталии за кресло в Белом до­ме в Вашингтоне разворачиваются за год и более до самих вы­боров в ноябре, а не в феврале того же года с первичных выбо­ров в штате Нью-Гэмпшир.

По мере все более широкого проникновения стиля и методов коммерческой рекламы в сферу политики политические кампании в средствах массовой информации все больше приобретают харак­тер рекламных. Предсказывая такое развитие событий еще в на­чале 50-х годов, председатель демократической партии штата Мичиган Н.Стейблер предупреждал, что «выборы во всевозрастающей степени станут спорами не между кандидатами, а между круп­ными рекламными фирмами». И действительно, в области СМИ утвердился своего рода новый вид профессиональной деятельно­сти — «политический маркетинг». При обосновании значимости политического маркетинга порой дело доходит до того, что ряд ав­торов проводит аналогию между рекламой товаров в бизнесе и кандидатов в политике. Так, основываясь на концепции «эко­номического человека», А.Лепаж считал, что поведение индиви­дуума в кабине для голосования принципиально не отличается от его поведения в универмаге. Как и любой другой товар, имеющий свои отличительные свойства — цвет, форму, упаковку, кандидат на выборные должности тоже должен предлагать избирателям оп­ределенные физические качества. Некоторые авторы не утружда­ют себя подобными тонкостями и говорят о тождестве коммерции и политики, маркетинга коммерческого и политического.

Суть политического маркетинга состоит в следующем. Каж­дый кандидат на выборный пост занимается, хочет он того или нет, исследованием конъюнктуры «рынка», изучает «свой» ок­руг, оценивает сложность проблем и соотношение различных со­циальных интересов для определения предвыборной тактики. Са­мо же «искусство и способ» выиграть на выборах превращаются в вид профессиональной деятельности, которым занимаются профессиональные советники.

Политический маркетинг включает три этапа: первый — со­циальный, экономический, политический, психологический ана­лиз места действия; второй — выбор стратегии, определение целей для обработки среди различных групп избирателей, выбор темы кампании, тактики использования местных и националь­ных СМИ; третий — продвижение кандидатов, или на профес­сиональном жаргоне, который уже успел утвердиться,— «това­ра». Одно из главных мест здесь занимают СМИ, тем более что специалисты по коммуникации являются решительными сторон­никами применения тактических и технических приемов ком­мерческой рекламы к политической.

Наиболее законченную форму политический маркетинг при­обрел в США, где детально разрабатываются механизмы и ме­тоды его реализации в избирательном процессе. Ключевое мес­то среди них занимают опросы общественного мнения, политические консультанты по организации и проведению вы­боров, техника создания и «продажи» имиджей кандидатов. В настоящее время в США возникло множество фирм и компа­ний, которые играют растущую роль в организации и проведе­нии различных политических кампаний.

Американские консультанты разворачивают свою деятельность и за пределами страны. В последние годы их услугами, особен­но в избирательных кампаниях, пользуются по крайней мере в 30 странах — Австралии, Великобритании, Канаде, Франции, Испании, Японии, Швеции, Италии и др.

Рекламные агентства играют все большую роль в избиратель­ном процессе европейских стран. Характерно в этом отношении положение дел во Франции. Здесь начало профессиональному политическому маркетингу было положено в 1965 г., когда орга­низацию избирателей кампании центриста Ж.Леканюэ взял в свои руки дипломированный специалист по рекламе М.Бонгран. На следующий год он создал компанию «Услуги и методы», которая впоследствии была переименована в «Мишель Бонгран А.О.», предлагающую свои услуги как предприятиям, так и го­сударственным учреждениям и политическим партиям. В 70— 80-х годах использование коммерческой технологии в политике шло по нарастающей. Перед выборами 1978 г. кандидатам от всех партий предлагался уже полный набор рекламных услуг. Евро­пейские выборы 1979 г., по мнению специалистов, дали сильный импульс развитию политического маркетинга в Западной Евро­пе. В итоге президентские выборы 1981 г. стали самыми «ком­мерческими» за всю историю Франции. Свидетельством расту­щего веса политического маркетинга стало появление большого числа работ, посвященных этой теме. Он стал популярным пред­метом во многих высших учебных заведениях.

Предпринимаются попытки координацией деятельности поли­тических консультантов на международном уровне. Уже функ­ционирует международная ассоциация политических консультан­тов, основанная в 1968 г. итальянским специалистом по рекламе Дж.Наполитано и М.Бонграном. В ее руководство входят пред­ставители США, Франции, Испании, Португалии и Дании. В Сорбонском университете разработана и действует программа подготовки докторов по политическим коммуникациям.

Ныне специалисты и консультанты занимают одно из цент­ральных мест в аппарате претендентов на политические посты во всех сколько-нибудь крупных партиях развитых стран. Каж­дая из них имеет собственных экспертов по вопросам опроса об­щественного мнения, консультантов по вопросам радио и теле­видения. Помимо них партии в соответствии со своими возможностями прибегают к услугам специалистов по самому ши­рокому кругу вопросов — от организации поездок кандидата по стране до распространения рекламной литературы.

С начала 60-х годов телевизионные сети США также ис­пользуют штат специалистов, занимающихся изучением проблем, связанных с избирательным процессом. В течение всего года они проводят опросы общественного мнения, собирают информацию о предстоящих выборах, изучают ошибки в прогнозах, допущен­ные на прошлых выборах, и разрабатывают методы совершен­ствования своей аналитической работы. Значительный шаг в де­ле развития системы сбора политической информации был сделан в 1964 г. созданием «Службы избирательных новостей» — кон­сорциума трех радиотелевизионных сетей, «Ассошиэйтед пресс» и «Юнайтед пресс интернэшнл». Она разработала сравнительно точную и быструю технику подсчета голосов.

Наиболее точное определение функций политических консуль­тантов, которых нанимают, как правило, из числа наиболее опытных журналистов-комментаторов, сотрудников рекламных и консультативных фирм,— режиссура избирательных кампаний. Располагая широкими личными контактами, знанием истории различных кампаний, опытом деятельности в сфере СМИ, эти де­ятели, чьи собственные политические взгляды перекрывают весь существующий спектр — от крайне левых до крайне пра­вых, действуют тем не менее в пределах четко обозначенных гра­ниц поставленной перед ними задачи. Они организуют благопри­ятное освещение программы и облика своего клиента в органах массовой информации, определяют темы и антураж передач и телефильмов о нем, продумывают содержание, форму и внеш­ние аксессуары его публичных выступлений.

Широко используется организация «предвыборных псевдосо­бытий» с их последующим освещением в органах СМИ — лоте­рей для избирателей, «походов» и «поездок» претендента по стране, его «рабочих дней» и т.п. При том, что демонстрация та­ких «безобидных» сюжетов по телевидению в виде так называ­емых коммерческих фильмов, т.е. фильмов, снятых по заказу пре­тендента и показываемых в оплаченное им телевизионное время, — дело чрезвычайно дорогостоящее, в глазах претенден­тов этот способ распространения информации о себе обладает не­сравненными преимуществами перед «бесплатным» освещением по инициативе СМИ: в первом случае и содержание фильма, и фор­ма информации целиком находится под контролем заказчика. Кро­ме того, политикам, не обладающим необходимой популярнос­тью, вообще трудно рассчитывать на внимание со стороны прессы, и в этом случае телереклама остается для него наиболее надежным способом получения паблисити.

Задача политических консультантов — не просто привлечь внимание общественности к претенденту, но создать его определен­ный имидж или образ. Специалисты по общественному мнению, привлекая известных кинорежиссеров и актеров, используя тех­нические приемы и методы, первоначально применявшиеся в коммерческой рекламе, разработали «технологию» создания и «про­дажи» имиджей политических деятелей. Эти имиджи должны максимально соответствовать целям избирательной кампании, пред­ставлениям общественности о наиболее желательном типе поли­тического лидера, ожиданиям партийных заправил, расчетам де­ловых кругов. При этом специалисты исходят из тезиса, высказанного еще в 1956 г. председателем национального коми­тета республиканской партии США Л.Холлом, согласно которо­му «вы продаете своих кандидатов и свои программы так же, как бизнес продает свои товары».

В настоящее время существует целая теория «идеального кандидата», на основе которой конструируются имиджи реальных претендентов. К примеру, такой кандидат должен обладать чертами характера, которые максимально соответствуют конкрет­ной политической ситуации в стране. Так, в периоды социаль­но-политических кризисов наибольшими шансами обладают «откровенные» и «честные» политики, способные на макси­мально «открытый» разговор с обществом. Отправляясь от этих и множества других обобщенных характеристик «идеального претендента», консультанты мобилизуют все наличные пропаган­дистские средства, чтобы подчеркнуть наиболее выигрышные чер­ты своего клиента и замаскировать неблагоприятные или не со­ответствующие ожиданиям избирателей.

Важнейшим инструментом реализации политического мар­кетинга в политическом процессе стали опросы общественного мнения. В условиях парламентской демократии, всеобщего го­лосования, плюрализма партий и политических организаций общественное мнение приобрело беспрецедентное значение и вли­яние. Более того, при парламентском режиме в современных ус­ловиях как ценность правительственных программ, так достоин­ства политических деятелей, как правило, измеряются их популярностью.
    продолжение
--PAGE_BREAK--СМИ и опросы общественного мнения
Важнейшим инструментом выявления состояния обществен­ного мнения стали опросы. Об их значимости свидетельствует, например, такой факт: М.Тэтчер не объявляла дату проведения досрочных парламентских выборов 1987 г. до тех пор, пока в течение нескольких месяцев опросы не стали показывать их благоприятный исход для консерваторов. Свидетельством повы­шения значения опросов общественного мнения в политическом процессе являются возрастающее внимание и интерес к ним со стороны правительственных и частных организаций, кандидатов, баллотирующихся на различные посты, разного рода фондов, ас­сигнующих средства на разработку политических проблем, по­явление огромного количества работ по этим проблемам. Об этом же свидетельствует неуклонный рост расходов политических партий на проведение опросов, особенно в периоды избиратель­ных кампаний. Пальма первенства в этом отношении, несо­мненно, принадлежит США. В настоящее время в Америке дей­ствует более 200 специализированных фирм, которые довели методику зондажа позиций общественности по тем или иным про­блемам до высокого уровня. Наиболее авторитетны опросы, про­водимые институтом Гэллапа.

Как правило, этот институт строит свои выводы на опросе 1500 человек, представляющих различные избирательные уча­стки по всей стране. Этот прием обеспечивает более или менее сквозной срез электората, содержащий в соответствующей про­порции фермеров, горожан, белых, негров, чиканос, бедных, бо­гатых, южан, северян и др. На первый взгляд, количество оп­рошенных незначительно, но, как показывает опыт, результаты опросов получаются такими же, как если бы были опрошены 3, 10 или даже 20 тыс. человек. Последний перед президентски­ми выборами опрос общественного мнения, проводимый ин­ститутом Гэллапа, определяет победителя со средней ошибкой всего 1,5%.

Правда, за исключением этого последнего опроса, ни один из опросов, проводимых в ходе предвыборной борьбы, не в состоя­нии предсказать ее конечный результат, но каждый из них, во-первых, довольно точно фиксирует положение дел — соотноше­ние сил между конкурирующими кандидатами, отношение общественности к правительству, мнения различных групп элек­тората по узловым национальным проблемам — на момент про­ведения; во-вторых, в связи с другими и ранее проведенными оп­росами показывает развитие общих тенденций избирательной кампании, с учетом которых корректируются стратегия и так­тика соперников. Опросы крупнейших фирм — Гэллапа, Харриса, Роупера, Янкеловича и других — обычно публикуются в пе­чати, но кандидаты все чаще прибегают к услугам таких фирм, которые по условиям контракта работают только на них и не публикуют полученных сведений в печати.

В последние годы опросам общественного мнения большое вни­мание уделяется и в других странах. Хотя надо отметить, что не во всех странах они приобрели такой размах, такую разработан­ность и точность, как в США. Но тем не менее опросы общест­венного мнения все настойчивее утверждаются в странах Запад­ной Европы в качестве важнейшего инструмента выявления общественных умонастроений. И здесь США сыграли роль сво­его рода экспортера. Примечательно, что институт Дж.Гэллапа имеет филиалы на всех континентах. Фирмы Л.Харриса, Д.Янкеловича, Д.Стреча также имеют филиалы в Западной Европе, Японии, Австралии, Канаде.

Во Франции насчитывается около 150 специализированных организаций, занятых исследованиями общественного мнения, где работают примерно 10 тыс. человек. Оборотный капитал различного рода институтов по изучению общественного мнения превышает ежегодно почти 1 млрд франков. В последние годы во Франции в среднем каждые два дня проводится опрос обще­ственного мнения по политическим вопросам. Ритм проведения таких опросов заметно ускорился с 1987 г.

Опросы общественного мнения являются средством полити­ческой разведки, выявления позиций населения по самым раз­личным проблемам политического характера. Они призваны оп­ределить, какого мнения избиратели придерживаются относительного того или иного политического дела, какие кон­кретные проблемы их волнуют, действенность тех или иных внутри- и внешнеполитических акций правительства и др. Здесь широко применяются методы и технические приемы выявления спроса и эффективности рекламы, используемые в бизнесе, осо­бенно в торговле. Вместе с тем опросы общественного мнения пре­вратились из средства выявления настроений избирателей в ин­струмент придания определенной направленности этим настроениям. Опросы выявляют, организуют и обнародуют мне­ния, не требуя каких-либо действий со стороны носителей этих мнений. Разумеется, проявление мнения через опросы отнюдь не исключает его проявления и в поведении. Но тем не менее оп­росы дают заинтересованным лицам или партиям возможность оценивать состояние общественных умонастроений до того, как они проявятся в поведении тех или иных групп населения. С точки зрения заинтересованных лиц достоинство опросов со­стоит в том, что они позволяют выявить установки обществен­ности до их материализации в нежелательных, разрушительных политических действиях.

Выявляя индивидуальные позиции опрашиваемых, опросы закрепляют их в рамках коллективных представлений. Демон­стрируя как бы усредненные позиции в усредненных цифрах, СМИ заставляют большинство читателей, слушателей или зрителей, особенно неискушенных, молчаливо, не задумываясь, восприни­мать их как позиции большинства населения или избирателей. Выступая в качестве инструмента пропаганды и одновременно выпол­няя вспомогательную роль по отношению к средствам массовой информации, опросы общественного мнения позволяют проверить эффективность пропагандистского обеспечения определенного политического курса. Одновременно опросы создают видимость участия масс, впечатление их вовлеченности в политический про­цесс.

Опросы в конечном счете способствуют также трансформации общественного мнения в менее опасный для существующего ре­жима феномен. Во многих отношениях опросы общественного мне­ния содержат значительный элемент запрограммированности и могут быть использованы с целью манипулирования общест­венным мнением. О манипулятивных возможностях опросов свидетельствует, например, тот факт, что малейшая модифика­ция вопросов, задаваемых опрашиваемым, может привести к со­вершенно разным результатам. Например, по данным одного оп­роса, 50% американцев доверяет «господствующей религии», но лишь 35% доверяет «организованной религии». Около 63% из них питают очень большое доверие к армии, военно-морско­му флоту и военно-воздушным силам, но эта цифра составляет лишь 48%, когда речь идет о «военных» и 21% — о «военных руководителях». В то время как 21% американцев питает боль­шое доверие к «организованному рабочему движению», лишь 7% настроены так в отношении «большого профсоюза».

Поэтому к данным опросов общественного мнения, ставящих своей целью выявление идеологических и идейно-политичес­ких позиций различных групп населения, оценками программ политических партий и отдельных политических деятелей сле­дует относиться осторожно. Результаты опросов, широко освеща­емые СМИ, оказывают самое непосредственное влияние на ха­рактер и содержание избирательной кампании, заставляя кандидатов вносить соответствующие коррективы в свои пози­ции, определяя их ориентацию на те или иные социальные группировки, в то же время увеличивая или уменьшая их попу­лярность среди электората.

В этом плане большое значение имеет так называемый «эф­фект фургона с оркестром»(band-wagon effect) или, проще гово­ря, «эффект успеха», суть которого состоит в том, что люди склонны принять те мнения, которые разделяются (или, по-ви­димому, разделяются) большим числом людей. Прослеживается тенденция к переходу избирателей на сторону опережающего кандидата. Претендент, добивающийся преимущества над свои­ми противниками, вдруг начинает пользоваться растущей попу­лярностью среди населения. СМИ сосредотачивают на нем значи­тельно больше внимания, чем на других кандидатах, и он приобретает большую известность. В итоге успех рождает успех. Опросы общественного мнения, фиксируя лидеров и отстающих, в значительной степени закрепляют складывающееся соотноше­ние сил и усиливают едва только намечающиеся тенденции.

При оценке «эффекта фургона с оркестром» следует учесть также и то, что телевизионные персоналии в совокупности со­ставляют «телевизионную культуру». Как пишет американский политолог Р.Сноу, то, что они представляют, защищают или кри­тикуют, часто воспринимается как истина или правильный путь решения проблем. В течение всей истории телевидения такие лич­ности, как М.Берл, Э.Салливен, Б.Уолтерс, Ф.Донахью и др., ста­ли героями культуры. Огромное влияние, которым они облада­ют, дает им возможность «продавать» лицо, становиться экспертами по вопросам политики и воспитания детей, утверж­дать тенденции в моде. Признание телевидением, радио и прес­сой служит в некотором роде показателем значимости именно дан­ного конкретного индивида, выделенного из всей массы остальных людей.
    продолжение
--PAGE_BREAK--«Театрализация» политического процесса
Развитие СМИ, особенно телевидения, усилило тенденцию к сти­ранию линии разграничения между программами новостей и раз­влекательными программами. И там, где важность информации определяется и оценивается ее рекламными качествами, неизбеж­но растет разрыв между реальным миром и миром, предлагае­мым СМИ. Составители информационных программ, озабочен­ные соображениями развлекательности, предпринимают все возможное для превращения реальности, в нечто развлекатель­ное. Они могут выдумать материал, исказить факты, отбросить или изменить «скучные» факты, людей, события, соответству­ющим образом подправив и «упаковав» их, опустить ключевую информацию. И это естественно, поскольку главная задача те­левизионной программы состоит в том, чтобы завоевать и сохра­нить аудиторию.

В последнее время резко возросло значение «символической политики», «политики театра», основанной на образах или «имиджах» политических деятелей, специально сконструирован­ных на потребу господствующим умонастроениям и вкусам. Под воздействием как объективных изменений в политическом процессе, так и специфики современных СМИ избирательные кам­пании выливаются в своего рода популярные спектакли или даже спортивные репортажи со своими победителями и проиг­равшими. Кандидат, который хочет добиться успеха, должен быть актером, уметь вести себя перед телекамерами, играть свою роль в спектакле. В настоящее время существует множество статей и книг с детальными рекомендациями, как демонстриро­вать себя на телеэкране, какие использовать жесты, как говорить и т.п. В одной из своих статей журнал «Камбио-16», например, давал испанским политическим деятелем следующие рекомен­дации: «выступая по телевидению, кандидат должен говорить не так, как он это делает на публичном митинге, т.е. офици­ально. требовательно, высокопарно, а, наоборот, мягким, заду­шевным голосом, без категорических утверждений, почти умо­ляюще, избегая триумфалистских фраз и глаголов в инфинитиве и императиве, которые являются свидетельством жесткости и прагматизма».

Для исправления дефектов и ошибок в речи кандидатов ис­пользуется электронная техника, например логометр, исправля­ющий невнятное произношение, плохую дикцию, быструю речь. Особенно гипертрофированные формы при создании имиджа приобретает «конструирование» физических, внешних характе­ристик кандидатов. В этом плане к настоящему времени утвер­дилась целая галерея героев, жестов, мимических упражнений. Это — знаменитая «молодежная» прическа и «спортивная» внешность Дж. Кеннеди, «простецкие» манеры и жесты Дж. Кар­тера, не менее знаменитая, почти «детская» улыбка Р.Рейгана, которая, несмотря на возраст последнего, превратилась в его «то­варный знак», и т.д. Примечательно, что изменение прически то­го или иного кандидата зачастую преподносится СМИ чуть ли не как сенсация.

Неудивительно, что в избирательных кампаниях элемент ре­гулирования и манипулирования приобрел столь важное значение. Манипуляторский характер деятельности специалиста по созда­нию и «продаже» имиджей особенно откровенно сформулировал один из помощников Р.Никсона Р.Прайс: «Мы должны иметь полную ясность в одном: избиратель реагирует на образ, а не на человека. Значение имеет не то, что есть, а то, что проеци­руется и… не столько то, что проецируется, сколько то, что избиратель воспринимает. Поэтому мы должны, менять не че­ловека, а производимое впечатление». В избирательных кампаниях все действия кандидата тщательно режиссируются в соот­ветствии с подобными установками. Менеджеры избирательной кампании, специалисты по средствам массовой информации и опросам общественного мнения внимательно контролируют, что говорит и делает их кандидат, куда и как он идет, что могут вы­явить в его поведении телекамеры.

Одержимость внешними показателями и театральностью на­шла наиболее законченное выражение в Р.Рейгане. Как утверж­дал один из сотрудников штата по проведению избирательной кампа­нии Рейгана в 1976 г., эта кампания напоминала «голливудскую картину». Рейган, продолжал этот деятель, «проводит кампанию подобно оперной звезде в концертном турне. Он играет свою роль так долго, что это К.Г.> кажется ему ре­альным. Его выступления отличаются тщательной инсценированностью. У него всегда открытое улыбающееся лицо. Он легко па­рирует вопросы репортеров и корреспондентов. Одним словом, он «стопроцентный американец», открытый, простой человек, «хо­рошей парень».

Эти особенности СМИ, достигшие своей наиболее завершен­ной формы в США, во все более широких масштабах перенима­ются партиями и политическими деятелями европейских стран. Здесь постепенно также внедряются американские стандарты по­литического маркетинга. В данной связи ведущие органы СМИ обратили внимание на роскошную постановку церемонии посе­щения Ф.Миттераном после своего избрания на пост президен­та усыпальницы выдающихся деятелей — Пантеона. Совершен­но сознательно этому зрелищу был придан характер какого-то священнодействия на глазах у всей Франции. Под звуки «Гим­на радости», который исполнял под дождем Парижский хор, те­лезрители увидели президента, в одиночестве шествующего сре­ди холодного мрамора надгробий. Словно по мановению волшебной палочки у него в руках возникала одна роза за дру­гой, которые он возлагал на надгробия Жана Жореса, Жана Мулена и других. Покоренный зритель, как отмечает Б.Ридо, за­бывал о хорошо поставленном освещении, о подозрительной толкотне операторов с телекамерами, все было направлено на то, чтобы показать самою душу Миттерана, как бы приобщить каж­дого к интимной сущности президента в момент его молитвы.

Очевидно, что уходят в прошлое выступления политичес­ких деятелей с импровизированных трибун и напыщенные хо­дульные речи, а также «ораторский стиль» ведения кампаний.

Вместо них политику избирательной кампании формируют спе­циалисты по опросам общественного мнения и исследователи по­литической конъюнктуры. Все это способствует тому, что СМИ концентрируют внимание на наиболее драматических событиях и действиях, значительно обедняя и упрощая действительное по­ложение в стране и в мире. Так, освещение избирательных кам­паний зачастую ограничивается сообщениями о том, где канди­дат находится и перед кем он выступает. Характер повседневного проведения кампании заставляет кандидатов иметь заранее под­готовленную речь, которая с незначительными модификациями повторяется на следующих друг за другом выступлениях. Для ре­портеров эти речи дают мало нового материала. Обвинения и контробвинения между кандидатами носят более драматичес­кий характер, и они более привлекательны для передачи через средства массовой информации, в результате для реальных и сложных общественных проблем остается мало места.

Это особенно верно в отношении телевидения, где потребность в эффектных, бросающихся в глаза визуальных эффектах ото­двигает на задний план действительно актуальные социально-экономические и политические проблемы. Внимание концентриру­ется на второстепенных вопросах и малозначащих противоречиях между партиями, а то и отдельными политическими деятелями, на хорошо известных или импозантных личностях, на всем том, что выглядит драматически, зрелищно, отвлекая внимание об­щественности от главных проблем, стоящих перед обществом.

Чрезмерное значение придается фактам, не имеющим сколь­ко-нибудь заметного влияния на общественную жизнь. Как ут­верждал французский обозреватель журнала теленовостей П.Саба, телепередача должна быть прежде всего зрелищной, ее конструкция зависит в большей степени от материалов, имею­щихся у редакции, нежели от «реальной иерархии событий дня». Схематизируя события или решения, прибегая к реклам­ному стилю политических заявлений (например, «французский народ — особый народ», «французские трудящиеся— лучшие в Европе»,— говорил Жискар д'Эстен), «политизированным» формам рекламных объявлений, СМИ превращают политическую информацию в «товар» с хорошими рыночными возможностями.

В итоге наблюдается тенденция к преобладанию студийных передач над прямыми. По-существу телевидение, как и пресса, прибегает к реконструкции события в студийных условиях и не демонстрирует их в процессе совершения. Все меньше и меньше следуя за реальной действительностью, телевидение прояв­ляет тенденцию привлекать ее в телестудию в час выпуска новостей. За счет свертывания традиционных информационных пе­редач растущее значение приобретает тенденция к организации событий в самой студии. Это более надежно, это проще снимать, это непосредственно транслируют в эфир, создавая иллюзию подлинности. В итоге логика телевидения берет верх над логи­кой жизни.

Усиливается жажда быстрых результатов, что значительно умень­шает вероятность принятия политическими деятелями долговре­менных решений в отношении важных проблем, способствует кон­центрации внимания кандидатов во время избирательной кампании главным образом на текущих конъюнктурных вопро­сах. При многочисленности кандидатов расхождения междуни­ми по существу основных общенациональных проблем, как пра­вило, незначительны. Поэтому как в публичных действиях самих претендентов, так и в их освещении органами СМИ акцент часто делается не на анализе общественной проблематики, не на политической платформе кандидатов, а на их личности, на их «способности» управлять страной. Разумеется, проблемные мо­менты сохраняют свою значимость, особенно в периоды кризи­сов и социально-политической напряженности в обществе, но в очень общей, символической форме.

При таком положении может создаться ситуация, когда по­беду на выборах одерживает не тот, кто действительно осознает реальные проблемы, стоящие перед страной, и предлагает наи­более оптимальные пути их решения, а тот, кто способен обес­печить себе наибольшую популярность в глазах общественного мнения и, умело используя средства массовой информации, «продать» себя и свою предвыборную программу как можно большему числу избирателей.

Другими словами, телевидение обладает большей способно­стью подать личность, нежели идею или программу. В резуль­тате политики максимально персонифицируются. Политичес­кая жизнь превращается в аренду столкновения личностей, которых можно заснять на пленку. Их можно пригласить в сту­дию, побеседовать с ними. Комментарий к их словам заменяет комментарий к событиям реальной жизни. Вопросы многочис­ленных журналистов, прямые опросы зрителей, их телефонные звонки в студию — все это свидетельствует о том, что в полити­ке, которой посвящена передача, оцениваются прежде всего че­ловек, его способность судить о делах, убеждать людей, его пси­хология и характер, способность владеть собой, но уж никак не его политика.

Зная это, политический деятель часто стремится не к тому, чтобы его высказывания передавали суть проблемы, а к тому, что­бы они производили впечатление. В США этот момент приобрел прямо-таки гигантские масштабы на партийных съездах, кото­рые, по сути дела, представляют собой тщательно подготовлен­ные рекламные спектакли. В 1980 г. три основных телесети США израсходовали на освещение партийных съездов 40 млн долл. Примечательно, что в освещении съезда республиканской пар­тии принимало участие в общей сложности 12 тыс. человек, т.е. в 6 раз больше людей, чем число его делегатов. И это естествен­но, поскольку, как отмечает Э.Костикян, «электронная политичес­кая система» вознаграждает «исполнителя», актера, «электрон­ную личность», людей, лучше проявивших себя в «электронной политике», основанной на манипулировании настроениями и по­ведением избирателей.

Все это в совокупности создает возможность для выдвижения на политическую арену малокомпетентных деятелей. Амери­канскую политологию, например, не перестает интриговать фе­номен «кандидата от СМИ» Дж. Картера. О Картере—обществен­ном деятеле до предвыборной кампании знали не более 1% американцев. Картер—претендент на президентское кресло до­стиг в ходе избирательной борьбы перевеса над всеми соперни­ками. Картер—президент даже по словам симпатизировавших ему наблюдателей, на редкость быстро обнаружил неспособность ру­ководить простейшими государственными делами. Результатом телевизионного обмана, подмены содержания формой во время предвыборных кампаний явилось последующее неизбежное ра­зочарование в политике правительства, лидер которого, казав­шийся таким обаятельным с экранов телевизоров, не сумел ре­ализовать большинство своих предвыборных обещаний.

Но это лишь одна сторона деятельности СМИ. Если же взять все доводы и аргументы в совокупности, то можно сделать вы­вод, что СМИ превратились в одну из важнейших конструкций в инфраструктуре подсистемы политического, взяв на себя суще­ственную роль соединения последнего с гражданским обществом.
    продолжение
--PAGE_BREAK--Контрольные вопросы
1. Дайте общую характеристику СМИ как общественно-политиче­ского института.

2. Перечислите важнейшие функции СМИ.

3. Что имеется в виду, когда СМИ называют четвертой ветвью вла­сти?

4. Каковы взаимоотношения СМИ с властными структурами?

5. Каковы функции СМИ как инструмента политического процес­са?

6. Что такое политический маркетинг?

7. Какова роль политических консультантов в политическом мар­кетинге?

8. Что вы понимаете под «театрализацией» политического процес­са?
Приложение ПРОГРАММА КУРСА «ПОЛИТОЛОГИЯ»
Политология как самостоятельная научная и образователь­ная дисциплина призвана изучать мир политического в его це­лостности и в то же время в конкретных проявлениях. Одна из важнейших задач политологического образования состоит в том, чтобы дать студенту необходимый минимум знаний об основных проблемах, институтах, отношениях, ценностях мира политиче­ского, политических реальностях, явлениях и процессах как на страновом, так и на международном уровне. Это, в свою очередь, предполагает, что в вводном учебном курсе главное внимание долж­но быть сконцентрировано на ключевых темах и вопросах, позволяющих определить место и роль мира политического и его конкретных составляющих в целостном человеческом социуме, сущностные характеристики политики и ее функции в общест­ве. Речь идет прежде всего об основополагающих феноменах и категориях: власть и властные отношения, гражданское обще­ство и государство, политические системы и режимы, партийные и избирательные системы, их типологизация, мировоззренчес­кое измерение политики и основные идейно-политические тече­ния, политическая этика и политическая культура. Что касается таких тем и проблем, как политическое лидерство, политичес­кие технологии, политический менеджмент, то они являются про­изводными от основополагающих материй мира политического (например, типа политической системы или режима) и должны рассматриваться либо в соответствующих разделах политической науки (например, прикладной политологии, политической соци­ологии), либо при более полном раскрытии таких сквозных тем, как сущность власти и государства, демократии и диктатуры и т.д.

С учетом этого составлен и структурирован настоящий учеб­ник и предлагаемая ниже программа курса политологии.

ТемаI.Политология как самостоятельная научная дисциплина: этапы формирования, предмет, цели и задачи

Основные этапы формирования и эволюции политологии. По­нятие «политическая традиция», важнейшие факторы и истори­ческие этапы формирования и эволюции политологии. Общая характеристика состояния изучения политических феноменов в ан­тичности и средневековье. Основные причины и факторы вычле­нения политологии в Новое время. Появление первых кафедр по­литической науки, национальных ассоциаций политических наук, специальных политологических журналов в конце XIX— начале XX в., закладка в тот период фундамента политической науки, начало выделения ее важнейших национальных школ и на­правлений, методологических принципов, методов и инстру­ментария исследования, понятийно-категориального аппарата. Две тенденции в развитии политической науки.

Особенности развития и функционирования политической на­уки в США, странах Европы в период между двумя мировыми вой­нами. Перемещение центра общественных наук, в том числе и политологии, в США. Триумф позитивизма в политологии. Вос­становление европейской политологической традиции после Второй мировой войны. Особенности развития политических наук в после­военные десятилетия. Возникновение новых разделов политичес­кой науки, разработка новых теорий, концепций, методологичес­ких принципов и методов исследования. Конец холодной войны, перспективы восстановления прерванной политологической тради­ции в России и ее воссоединение с мировой политологией.

Объект и предмет исследования политологии. Что такое политология и каковы ее основные цели и задачи? Ее место сре­ди других социальных и гуманитарных наук. Содержание поня­тий «политика», «политическое», «мир политического», «поли­тическая сфера». Проблема определения мира политического как проблема выявления границ между гражданским обществом, миром политического и производственно-хозяйственной сферой как тремя основными сферами человеческого социума и его зна­чение для политологии. Важнейшие составные элементы мира политического. Три главных комплекса проблем, составляю­щих в совокупности предмет исследования политологии.

Место политологии в системе социальных и гуманитарных наук. Соотношение политологии с другими социальными и гу­манитарными дисциплинами. Различия и точки схождения между политологией и историей, политологией, социологией и политической социологией. Политическая социология, срав­нительная политология, политическая психология, политичес­кая антропология — важнейшие разделы политической науки. Методология и основные методы политического исследования, ка­тегории и понятия политической науки.

Тема П.Социологические основания политики

Гражданское общество как основополагающая инфраструк­тура политической системы. Исторические предпосылки фор­мирования гражданского общества и важнейшие этапы его эво­люции. Составные элементы, основные инструменты ценности гражданского общества. Гражданское общество как целостная си­стема жизнеобеспечения социальной, социокультурной и духов­ной сфер, их воспроизводства и передачи от поколения к поко­лению. Основные составляющие гражданского общества. Соотношение гражданского общества и правового государства: пра­ва человека и права гражданина; экономический, социальный, культурный, политический, идеологический и иные виды плю­рализма. Условия механизмы реализации плюрализма в граж­данском обществе, политической сфере.

Место и роль экономики в политической системе. Разгра­ничение между экономической и политической сферами, собст­венностью и властью как необходимое условие существования граж­данского общества и правового государства. Частная собственность — личная свобода — политическая свобода. Зна­чение и роль частной собственности и свободы экономического выбора в качестве необходимого базиса всех форм свободы. Гражданское общество как сообщество частных собственников. Многообразие источников власти и его воплощение в политиче­ском плюрализме. Социальные классы, слои, группировки и за­интересованные группы, их основные характеристики и состав­ляющие, а также формы и механизмы отражения интересов их и позиций в политическом процессе. Профсоюзы и разного ро­да объединения предпринимателей как наиболее влиятельные за­интересованные груипы в современном индустриальном общест­ве и их роль в политической жизни.

Социокулътурное измерение мира политического. Политика как функция конкретных людей — членов гражданского обще­ства. Человеческий фактор в детерминации важнейших сущностных характеристик политического вообще и политических институтов, процессов и явлений в частности. Разъединение го­сударства и религии, государства и идеологии, раздвоение обще­ственного и частного, общества, государства и идеологии, пра­ва и морали, политической науки и идеологии, религиозного и светского и т.д.

ТемаIII.Власть и государство

Сущностные характеристики власти. Исторические исто­ки власти. Многозначность понятия «власть», формы и типы влас­ти, особенности собственно политической власти. Соотношение политической власти с политическим влиянием и политическим авторитетом, их сходство и различие. Власть как система господст­ва и подчинения, насилия и принуждения, наказаний и поощ­рений, контроля и управления, соперничества и сотрудничества. Важнейшие подсистемы власти: правовая, административно-уп­равленческая, военная, воспитательно-образовательная, пени­тенциарная и т.д. Легитимность власти, определяющая условия, формы и рамки существования и функционирования государства и политической системы. Проблемы политического господства и со­трудничества, формирования власти и политической иерархии, механизмов правления в рамках различных политических сис­тем; отношений людей с инструментами власти, механизмов обеспечения единства, жизнеспособности и бесперебойного функ­ционирования общества; политической социализации, полити­ческой коммуникации и др.

Сущностные характеристики государства. Государство как основная форма самоорганизации общества. Государство — глав­ный институт реализации власти и стержневой элемент полити­ческой системы. Основные институты государства, их роль и функции. Его базовые признаки: территориальный императив, суверенитет, монополия на легитимное насилие, абстрактность, безличность, всеобщность права и закона. Основные факторы и ис­торические вехи формирования и эволюции современных наци­ональных государств. Базовые характеристики национального го­сударства. Правовое государство, его основные институты, принципы и ценности.

ТемаIV.Политические системы и политические режимы

Политическая система как форма самоорганизации обще­ства. Основополагающие параметры политической системы в контексте вопросов: «кому следует править?», «почему?», «как?», «в чьих интересах?» Государственно-административ­ный аппарат. Бюрократия, ее место и роль в властных структу­рах и в системе управления. Феномен бюрократизма. Общая характеристика политических отношений. Субъекты политиче­ских отношений: социальные, институциональные, функцио­нальные. Конфликт и консенсус как основополагающие параме­тры политических отношений. Разнообразие путей и средств разрешения конфликтов и достижения консенсуса и их отраже­ние в многообразии форм правления, режимов, правительств, по­литических партий и организаций.

Проблема классификации или типологизации политичес­ких систем. Важнейшие типологизации политических систем от Платона до настоящего времени. Типологизация политических систем на основе системообразующих характеристик. Их особен­ности и различия. Формы территориально-политического или госу­дарственно-административного устройства: унитаризм, федера­лизм, конфедерализм. Соотношение демократии, авторитаризма и тоталитаризма с унитаризмом, федерализмом и конфедерализ-мом в различных странах. Основные характеристики всех назван­ных типов с точки зрения вертикального и горизонтального распределений властных структур и полномочий, централизма и децентрализма, центральных и местных органов власти и т.д.

Политические режимы. Базовые характеристики политиче­ского режима. Соотношение политической системы и политиче­ского режима. Критерии определения политического режима. Ти­пологизация политических режимов. Особенности выделения политических режимов в демократической и диктаторской по­литических системах. Основные режимы демократического и диктаторского типа. Их базовые характеристики и различия.

ТемаV.Демократии: принципы, установки и ценности

Демократия как одна из важнейших форм политической са­моорганизации общества. Исторические типы демократии и ос­новные исторические вехи формирования современной демокра­тии. Основные институты, принципы и ценности демократии, представительство, конституционализм, парламентаризм. Систе­ма разделения властей, сдержек и противовесов, институты за­конодательной, исполнительной и судебной власти, принципы их взаимодействия и функционирования, выборность важнейших ор­ганов власти. Место, структура, прерогативы, роли и функции каждой из главных ветвей власти. Политический и идеологиче­ский плюрализм, отделение идеологии и религии от государст­ва. Основные режимы политической демократии. Взаимоотноше­ние парламента и правительства, центральных и местных органов правления, различных ветвей власти при президентской респуб­лике (США), парламентской республике (ФРГ, Италия), совре­менной конституциональной монархии (Великобритания) и сме­шанной президентско-парламентской республике (Россия, Франция). Общая характеристика современных форм демокра­тии: представительной, плебисцитарной и «демократии учас­тия». Особенности перехода от тоталитаризма к демократии в России.

Демократия в незападном, мире. Экспансия демократии в со­временном мире. Соотношение рыночной экономики и полити­ческой демократии. Его значение для стран незападного мира. Демократия как народовластие в контексте ее совместимости с неза­падными национальными культурами. Различия между западной и восточной культурами с точки зрения утверждения демокра­тических институтов и ценностей. Феномен новых демократий, их сущностные характеристики и особенности. Вестернизация или особый путь политической модернизации. Синтез западного и восточного начал. Гибридный характер новых демократий. Про­блема выживаемости демократии в незападном мире.

ТемаVI.Политические партии и избирательные системы

Сущность, место и роль политических партий в политиче­ской системе. Политические партии как инструмент реализации политического представительства. Исторические вехи форми­рования и эволюции идеи политического представительства. История формирования и утверждения политических партий. Оп­ределение и сущностные характеристики партии. Составные элементы и структура партий. Основные функции партий, нормы и правила их деятельности, современные типы и формы поли­тических партий, иных партийных систем. Роль партий в обес­печении взаимосвязей между различными уровнями и различны­ми секторами политической сферы. Роль партий в утверждении и стабилизации общенациональной политической системы. Со­став и членство партий. Типологизация политических партий. Общая характеристика основных типов политических партий. Осо­бенности эволюции партийных систем в современном мире. По­нятие функционального правительства и его роль в «увязке» груп­повых и общегосударственных интересов. Политические клубы, ассоциации, гражданские объединения, общественные организа­ции, комитеты политического действия как средства обеспече­ния функционального представительства. Особенности формиро­вания политических партий в России.

Избирательные системы. Место и роль избирательных сис­тем в политической системе. Понятие электората или избиратель­ного корпуса. Активное и пассивное участие в избирательном про­цессе. Роль и значение выборов в реализации «законных» норм ротации власти. Типологизация избирательных систем. Общая характеристика каждого из основных типов. Их преимущества и недостатки.

ТемаVII.Политические системы диктаторского типа

Тоталитаризм и авторитаризм как современные формы демо­кратии. Определение и общая характеристика диктатуры как формы государственно-политической системы и ее отличие от де­мократии. Причины возникновения и исторические судьбы дик­татуры. Различия и точки схождения тоталитаризма и авторитаризма. Их основные институты, принципы и ценности. Особенности авторитаризма в современном мире. Типологизация авторитаризма и тоталитаризма. Современные типы и формы авторитаризма. Тоталитаризм как феномен XX века. Основные формы и типы то­талитаризма. Правый и левый варианты тоталитаризма в лице на­цистского режима 30-40-х годов в Германии (и его нынешние идей­но-политические разновидности в форме неонацизма и неофашизма) и большевистской системы в СССР. Их сходство и различия. Про­межуточные или гибридные формы тоталитаризма. От авторита­ризма к тоталитаризму и обратно. Факторы, формы и этапы пе­рехода от авторитаризма и тоталитаризма к демократии.

ТемаVIII.Политическая культура

Основные характеристики политической культуры. Поли­тическая культура как система отношений и одновременно про­цесс производства составляющих ее элементов в ряде сменяющих друг друга поколений. Соотношение политического сознания и политической культуры. Политическая культура как состав­ная часть общенациональной культуры и социокультурной си­стемы. Политико-культурная среда как важный фактор полити­ческой социализации подрастающего поколения. Соотношение политической культуры и политической системы. Основные концепции политической культуры.

Политическая культура как комплекс представлений оми­ре политического, нормах и правилах политического поведе­ния. Политические традиции, действующие нормы политичес­кой практики, идеи, концепции и убеждения о взаимоотношениях между различными общественно-политическими институтами, ори­ентации и установки в отношении существующей системы и ее институтов как составные компоненты политической культуры. Политическая культура как ценностно-нормативная система, социологические основы политической культуры, социокультурные, общественно-исторические, этнонациональные, религиозные и иные факторы ее детерминации, ее роль в формировании раз­ных типов политического поведения. Основные принципы и кри­терии типологизации политической культуры. Важнейшие ти­пы политической культуры, их сущностные характеристики и различия.

ТемаIX.Политическая этика

Место и роль морально-этического начала в мире политиче­ского. Политическая этика. Основные подходы к оценке ценно­стного начала в политике и их эволюция. Проблема соотноше­ния факта и ценности. Политическая ассоциация как вопрос о «ранжировке» человеческих ценностей и поиске наилучших средств их реализации. Антиномия между свободой и равенством, эффек­тивностью и справедливостью. Проблема разграничения мира су­щего от мира должного, профессионального начала от нравствен­ного, права от нравственности и т.д. Допустимые пределы компромисса в политике. Принцип «политика есть искусство воз­можного» в морально-этическом контексте.

Тема X.Политическая философия

Определение и общая характеристика политической фило­софии. Ее соотношение с философией как гуманитарной дисцип­линой и политологией. Политическая философия как часть политологии, ее сущностные характеристики и составные элементы. Основные вехи формирования и эволюции политической фило­софии от античности до наших дней. Гносеологический и эпистемологический аспекты политической философии. Онтология, аксиология и логика мира политического и методология его изучения как составные элементы политической философии.

Сущее и должное, власть и властные отношения, государство и прав­ление закона, свобода и равенство, эффективность и справедли­вость как основополагающие объекты политико-философского ана­лиза.

Политическая теория и политическая идеология. Понятия «политическое учение» и «политическая теория», их содержа­ние и составные элементы, соотношение с политической фило­софией. Предмет и метод истории политических и правовых учений. Соотношение идеологии и политики. Сущностные харак­теристики политической идеологии, ее составные элементы и структура. Основные задачи, цели и предназначение идеоло­гии. Проблема отделения идеологии от государства и плюрализм идеологических и идейно-политических течений. Политика как арена столкновений различных конфликтующих между собой иде­ологических систем и идейно-политических течений и направ­лений.

ТемаXI.Основные течения идейно-политической мысли

Понятие идейно-политического течения, его содержание и па­раметры. Принципы и критерии, типологизация идейно-полити­ческих течений современности. Либерализм, консерватизм, со­циал-демократизм, марксизм и основные разновидности тоталитаризма. Их основополагающие принципы, установки и подходы к трактовке самого феномена политического, его важнейших институтов, проблемам взаимоотношения личности, общества и государства, гражданского общества и правового го­сударства, свободы, равенства, справедливости, прав человека, различных форм государственного устройства. Общая характе­ристика их системообразующих элементов и исторических пу­тей эволюции.

ТемаXII.Средства массовой информации в политике

Место, роль и важнейшие функции средств массовой инфор­мации в политической жизни. Основные виды СМИ. СМИ как «сторожевая собака общественных интересов». СМИ в качестве «четвертой власти». Роль СМИ в эволюции политических про­цессов вообще и функций политических партий в частности. На­чало «эры телевидения» и особенности функционирования эле­ктронных СМИ. Формы и методы воздействия СМИ на общественное мнение. Значение информационной и телекоммуникационной революции для расширения роли СМИ в полити­ческой жизни. Сущностные характеристики и параметры фено­мена «теледемократии». Характер и основные направления взаимоотношений СМИ и властных структур. Роль и значение института «паблик рилейшнз». СМИ в качестве инструмента «по­литического маркетинга». Сущность политического маркетинга. Роль политических консультантов и имиджмейкеров в создании и «продаже» образов политических деятелей. Технология созда­ния имиджей кандидатов. Роль СМИ в организации проведения опросов общественного мнения. «Театрализация» политическо­го процесса.
ЛИТЕРАТУРА
Алмонд Г., Верба С. Гражданская культура и стабильность демо­кратии // Политические исследования. 1992. № 4.

Арато А. Концепция гражданского общества: восхождение, упадок и воссоздание // Политические исследования. 1995. № 3.

Арон Р. Демократия и тоталитаризм. М., 1993.

Баллестрем К.Г. Власть и мораль (основная проблема политичес­кой этики // Философские науки. 1991. № 8.

Бертран Р. Власть. Социальный анализ // Антология мировой по­литической мысли. Т. 2. Зарубежная политическая мысль.XX в. М., 1997.

Боттомор Т.Б. Политическая социология // Антология мировой по­литической мысли. Т. 2. Зарубежная политическая мысль.XX в. М., 1997.

Вебер М. Политика как призвание и профессия // М.Вебер. Избран­ные произведения. М., 1990.

Гаджиев К.С. Геополитика. М., 1997.

Гегель Г.В.Ф. Философия права. М., 1990.

Даль Р.А. Введение в экономическую демократию. М., 1991.

Демократия в Японии: опыт и уроки. М., 1991.

Дюверже М. Политические институты и конституционное право // Антология мировой политической мысли. Т. 2. Зарубежная политиче­ская мысль. XX в. М., 1997.

Истон Д. Категории системного анализа политики // Антология ми­ровой политической мысли. Т. 2. Зарубежная политическая мысль. XX в. М… 1997.

Каменская Г.В., Родионов А.Н. Политические системы современ­ности. М., 1994

Липсет С.М. Политическая социология // Американская социоло­гия сегодня: перспективы, проблемы, методы. М., 1972.

Лысенко В.И. Выборы и представительные органы в новой Европе: политический опыт и тенденции 80-90-х годов. М., 1994.

Мерриам Ч.Э. Новые аспекты // Антология мировой политической мысли. Т. 2. Зарубежная политическая мысль.XX в. М., 1997.

Михельс Р. Социология политической партии // Антология миро­вой политической мысли. Т. 2. Зарубежная политической мысли. XX в. М.,1997.

Моска Г. Правящий класс // Антология мировой политической мысли. Т. 2. Зарубежная политическая мысль.XX в. М., 1997.

Оукшотт М. Массы в представительной демократии // Антология ми­ровой политической мысли. Т. 2. Зарубежная политическая мысль. М., 1997.

Политическая культура: теория и национальные модели. М., 1994.

Салмин А.М. О некоторых проблемах самоопределения и взаимо­действия исполнительной и законодательной властей в Российской Фе­дерации // Политические исследования. 1996. № 1.

Хабермас Ю. Философский спор вокруг идеи демократии // Анто­логия мировой политической мысли. Т. 2. Зарубежная политическая мысль. XX в. М., 1997.

Хорос В.Г., Чешков М.А. Авторитаризм и демократия в Третьемми­ре // Мировая экономика и международные отношения. 1995. № 7.

Шапиро И. Демократия и гражданское общество // Политические исследования. 1992. № 4.

Шмитт К. Понятие политического // Вопросы социологии. 1992. № 1.

Элейзер Д.Дж. Сравнительный федерализм // Политические иссле­дования. 1995. № 5.Учебное издание

Гаджиев Камалудин Серажудинович

политология

Учебник

Редактор Е.В. Комарова Переплет Е. Молчанова, С. Носова Компьютерная верстка П.Ю. Аборина Корректор Т. Г. Тертышная

Издательская лицензия ИД № 01670 от 24.04.2000

Подписано в печать 23.10.2000. Гарнитура Школьная Формат 60х90/16. Бумага офсетная. Печать офсетная Печ. л. 30,5. Тираж 5000 экз. Заказ 2448

Издательско-книготорговый дом «Логос» 105318, Москва, Измайловское ш., 4

Отпечатано с готовых диапозитивов в ГУП ИПК «Ульяновский Дом печати» 432601, г. Ульяновск, ул. Гончарова, 14