Зачем Левша блоху ковал

Содержание. Введение. стр. 3 Анализ произведения, или зачем Левша блоху ковал. стр. 4 Заключение. стр. 16 Список литературы. Введение. Колоритный характер даровитого русского человека, «драмокомедия» его жизни оказываются в центре внимания Лескова в его произведении — сказе о косом Левше (1882), общепризнанном ныне шедевре писателя.

Сознавая, известную родственность этой повести «Очарованному страннику», Лесков намеревался впоследствии опубликовать оба произведения под общим названием «Молодцы». Однако, если в «Очарованном страннике» главный герой выступал как «типический богатырь», который самоуправно вершит свою судьбу, то Левша — лицо страдательное. Это талантливый русский человек, вынужденный постоянно испытывать жесткое давление обстоятельств.

В «Левше» акцентируются уже не столько могучие потенциальные возможности героя, воплощающего силы своего народа, сколько его трагическая судьба, влекущая за собой тяжкие для судеб страны исторические последствия. 1. Анализ произведения, или зачем Левша блоху ковал. В немногочисленных исследованиях, посвященных знаменитому сказу Лескова, обычно выделяется круг вопросов, которые, как правило, являются предметом живейшего обсуждения.

По мнению известного исследователя лесковского творчества Л. А. Аннинского, "проклятые" вопросы по поводу главного героя сказа выглядят следующим образом: "Так он у вас хорош или плох? Так вы над ним смеетесь или восхищаетесь? Так это правда или вымысел? Так англичане дураки или умные? Так вы - за народ или против народа? Вы его восславить хотите или обидеть кровно?"

Все дело в том, что все эти вопросы правомерны, хотя они кажутся взаимоисключающими. Левша, как образ на рифленой картинке, меняет выражение своего лица в зависимости от того, под каким углом зрения на него смотреть. Интересна и многозначна история создания лесковского сказа. 1881 г. печально знаменит убийством народовольцами императора Александра II. После взрыва в царской столовой Лесков писал в газетах "о трусости" общества

и призывал всех, кто пугается террористов, поверить в "успех действий власти, поступившей в руки лица, внушающего всем честным лицам большое доверие и уважение к его способностям". Но, когда 1 марта царя все-таки взорвали, Лесков был в отчаянии. В январе 1881 г. знаменитый славянофил Иван Аксаков открывает в Москве газету "Русь" и просит у Лескова для своей газеты что-нибудь беллетристическое, причем

предупреждает: "Я не очень жалую глумления. Выругать серьезно, разгромить подлость и мерзость - это не имеет того растлевающего душу действия, как хихиканье. "Понял отвечает Лесков но я не совсем с вами согласен насчет хихиканья. Хихикал Гоголь и то же совершал несчастный Чернышевский. Почему так гадка и вредна в Ваших глазах тихая, но язвительная шутка, в которой "хихиканье"

не является бесшабашным, а бережет идеал?" Еще до этой просьбы Аксакова Лесков готовил в юбилейный сборник детской писательницы Елизаветы Николаевны Ахматовой, с которой он был очень дружен, три маленьких очерка под одним общим заглавием - "Исторические характеры в баснословных сказаниях нового сложения" - картины народного творчества об императорах: Николае I, Александре I,

Александре II (хозяйственном). 12 мая Лесков пишет Аксакову: "Начал ей (Ахматовой) писать на всем произволе маленькую штучку в два листа и вдруг облюбовал это и порешил скрасть это у нее и отдать Вам ". "Один из очерков - это "Левша". Начал писать "штучку", а написал "штучку" же, но такую, что сам "что-то почувствовал", не так ли?

Даже "перерешил": забрал в лучшее место. Жалко стало. Словно засветилось в "маленьком очерке" чудо, превышающее первоначальный замысел, и не определишь, что там, а что-то есть превыше определений. Лесков так и не определит, какой же "секрет" заключила в маленькую побаску его своевольная рука, хотя определять будет так и этак" пишет

Л.А. Аннинский в книге "Три еретика". Какой "секрет" заключает в себе эта маленькая побаска? На определенную мысль наводит нас случайное, а может, неслучайное совпадение: весна 1881 г убийство царя и создание легенды, которую он уже в мае везет в Москву к Аксакову. Разве это не наводит на мысль, что проблема царской власти – одна из главных в сказе, то, что уже в начале 1-ой главы дан образ императора

Александра Павловича, причем дан с явно иронической интонацией: "Когда император Александр Павлович окончил венский совет, то он захотел по Европе проездиться и в разных государствах чудес посмотреть". Обращает на себя внимание какая-то легкомысленная начинка в слове "проездиться" - прокатиться что ли или прогуляться. Далее ирония в адрес императора

Александра Павловича как бы сгущается: "Объездил он все страны и везде через свою ласковость всегда имел междоусобные разговоры со всякими людьми, и все его чем-нибудь удивляли и на свою сторону преклонять хотели, но при нем был донской казак Платов, которой этого склонения не любил…". В этом противопоставлении заявлена еще одна, пожалуй, не менее главная, проблема: проблема, вытекающая из "вечного" спора между славянофилами и западниками, проблема взаимодействия своего русского,

национального начала в русской культуре со всеми иностранными, особенно западными влияниями. Легенда о Левше написана в жанре сказа, почему и центральной фигурой в ней является рассказчик. Всю информацию о рассказчике нетрудно собрать уже в первом предложении: возраст его равен возрасту века, если в 1881 г. он вспоминает начало 10-го столетия. Начитан, скорее всего, а еще больше наслышан, так как знает такие слова, как "междоусобные"

, хотя образованием явно не блещет, соединяя в единое словосочетание "междоусобные" и "разговоры". К императору относится явно иронически. Почему? Да потому, что перед иностранными "чудесами" склонялся и неумеренно восхищался: "Государь взглянул на пистолю и наглядеться не может. Взахался ужасно". Рассказчик явно выходец из народной среды, а сам рассказ построен в виде непритязательной,

непреднамеренной беседы в небольшом, задушевном кругу не обязательно друзей, когда при состоянии общей душевной теплоты некуда и не хочется никуда спешить и вспоминаются смешные истории, грустные и смешные, жуткие и веселые. На протяжении всего повествования рассказчик не появляется ни разу, как не представлен он и в самом начале. Сказ как жанровая форма отличается от рассказа тем, что представляет собой тип повествования, ориентированный на монологическую речь рассказчика, представителя какой-либо экзотической

среды - национальной либо народной; и речь его, как правило, изобилует диалектизмами, просторечными оборотами. Сказ существует в двух формах: в одном случае рассказчик предъявлен читателю, во втором случае не предъявлен. "Левша" не сразу существовал в той форме, в какой дошел до нас. Дело в том, что в первом варианте он был предварен предисловием, в котором был предъявлен рассказчик: "Я написал эту легенду в Сестрорецке по тамошнему сказу от оружейника, тульского выходца, переселившегося

на Сестру-реку еще в царствование императора Александра Первого. Рассказчик два года тому назад был еще в добрых силах и свежей памяти; он охотно вспоминал старину, очень чествовал государя Николая Павловича, жил "по старой вере", читал божественные книги и разводил канареек". Оказывается, мы точно определили и возраст, и уровень образования, и социальную принадлежность рассказчика, основываясь только на речевой характеристике.

Но, пожалуй, самое главное в образе рассказчика то, что он в наметившемся противопоставлении императора Александра Павловича и донского казака Платова явно на стороне последнего. Это подчеркнуто резко меняющейся интонацией и словотворчеством: "Государь оглядывается на Платова: очень ли он удивлен и на что смотрит; а тот идет глаза опустивши, как будто ничего не видит, – только из усов кольца вьет"; "

Государь на все это радуется, все кажется ему очень хорошо, а Платов держит свою ажидацию, что для него все нечего не значит". А "Аболон Полведерский?" Разве не очевидна в этом ирония? На чем же основано ироническое отношение рассказчика к государю? Совершенно очевидно, что на его преклонении перед всем иностранным.

Поэтому так и радует ошеломительная победа Платова в эпизоде с "пистолей неизвестного, неподражаемого мастерства": "А Платов на эти слова в ту же минуту опустил правую руку в свои большие шаровары и тащит оттуда ружейную отвертку. Англичане говорят: "Это не отворяется", а он, внимания не обращая, ну замок ковырять. Повернул раз, повернул два - замок и вывернулся. Платов показывает государю собачку, а там на самом

сугибе сделана русская надпись: "Иван Москвин во граде Туле". Строя рассказ на событийной основе, как и предполагает жанр устного народного рассказа, рассказчик так умело ведет слушателя (читателя) за собой, что мы вместе с Платовым готовы лечь на "досадную укушетку" от обиды за своего государя, который, растрогавшись от чудесной безделицы - аглицкой блохи, "дансе" танцующей, говорит англичанам: "

Вы есть первые мастера на всем свете, и мои люди супротив вас сделать ничего не могут". Только и утешения Платову, что свою хозяйственную рачительность удовлетворил: "…а Платов ничего против государя произнести не мог. Только взял мелкоскоп да, ничего не говоря, себе в карман спустил, потому что "он сюда же, говорит принадлежит, а денег вы и без того много взяли". Наметившееся противостояние Платова и государя к концу 3-ей главы переходит в "развод":

"Дорогой у них с Платовым очень мало приятного было, потому что они совсем разных мыслей сделались: государь так соображал, что англичанам нет равных в искусстве, а Платов доводил, что и наши на что взглянут - все могут сделать, но только им полезного ученья нет". В четвертой главе появляется следующий российский император - Николай Павлович. Интонация рассказчика меняется сразу, причем почтительно-уважительное отношение его

к государю Николаю Павловичу мы чувствуем именно в словах, которые произносит сам император, обращаясь к Платову: "Что тебе, мужественный старик, от меня надобно?" В этом вопросе заложено то, что можно назвать традиционными русскими отношениями между сказочно-былинным мудрым батюшкой-царем и верным народом. Почему же ироническое отношение к Александру I переходит в эпически-спокойное, уважительное к

Николаю I? Да потому, что "Государь Николай Павлович в своих русских людях был очень уверенный и никакому иностранцу уступать не любил", а когда отправил Платова к тулякам, то наказал ему: "Скажи им от меня, что брат мой этой вещи удивлялся и чужих людей, которые делали нимфозорию, больше всех хвалил, а я на своих надеюсь, что они никого не хуже. Они моего слова не проронят и что-нибудь сделают".

Итак, можно сделать вывод о том, что первые главы сказа посвящены проблеме взаимоотношения царской власти с народом. В данном случае народ представлен образами Платова и рассказчика. Как же народ относится к своей верховной власти? По-разному. Как того заслуживают те, кто являет эту власть. Вот теперь самое время вернуться в март 1881 года.

Народовольцами убит царь. Почему? За что? Начал царствование в 1855 г. Подготовил и провел реформу об отмене крепостного права. В народе прозвали "хозяйственным", был интеллигентным, доброжелательным человеком, не оставил за собой "крови", как говорится. За что же был убит теми, кто претендовал на выражение воли народа. Да очень просто. Был убит, потому что царь.

А уж коли народовольцы избирают террористический путь к светлому будущему, то прежде всего надо убить царя, потому что он олицетворяет царское самодержавие России. А народ у Лескова (рассказчик, Платов) относится к царям по-разному, в их отношении нет политики, они основываются на естественном, по-человечески разумном подходе. Не скрыт ли здесь упрек в адрес народовольцев, которые при таком рассмотрении не имеют права выступать

от лица народа? Недаром Лесков их в газете так и назвал - террористами. И вот, наконец, начинается чудесная история с "аглицкой" блохой. Выражая традиционный взгляд на историю с "блохой", Б. Дыханова пишет: " при всем внешнем простодушии повествования и этот рассказ Лескова имеет "двойное дно": лесковская "тайнопись" позволяет отчетливо услышать

и авторский голос. И голос этот поведает, что властители отчуждены от народа, небрегут своим долгом перед ним, что правители эти привыкли к власти, которую не надо оправдывать наличием собственных достоинств, что не верховная власть озабочена честью и судьбой нации, а простые тульские мужики. Они-то берегут честь и славу России и составляют ее надежду. Однако автор не скроет, что тульские мастера, сумевшие подковать английскую блоху, в сущности, испортили

механическую игрушку, потому что "в науках не зашлись", что они, "лишенные возможности делать историю, творили анекдоты" по выражению Горького". В таком взгляде на Левшу и туляков, а, значит, и на весь русский народ, от лица которого они выступают, сквозит не столько восхищение, сколько сожаление, жалость, сочувствие. Но этот взгляд может появиться только при таком прочтении: "блоху" сломали нечаянно, потому

что "в науках не зашлись". Но ведь это только взгляд читателя, взгляд под определенным углом зрения. Лесковская "тайнопись" нам ничего точного, конкретного не говорит. Автор оставляет нам свободу выбора. Из текста следует только то, что туляки "сразу же имели такой замысел, по которому не надеялись даже, чтобы и Платов им поверил, а хотели прямо свое смелое воображение исполнить, да и тогда отдать". И хотя "спрашивал он их так и иначе и на все манеры с ним хитро

по-донски разговаривал, но туляки ему в хитрости нимало не уступили". А когда Платов передал им государевы слова, они на это ответили, что "аглицкая нация тоже не глупая, а довольно даже хитрая, и искусство в ней с большим смыслом. Против нее говорят надо взяться подумавши и с божьим благословлением". Несколько раз Лесков обратит внимание читателя на слово "хитрость", подчеркнет, "что

замысел возник сразу, замысел смелый, направленный "против" "алицкой нации". В этот смелый замысел как-то не очень укладывается безобидная подкова. Кстати, в толковом словаре Даля слово "подковать" дано в двух значениях: подковать - набить подковы и подковать - надуть, обмануть. Вот второе значение как-то больше подходит к лукавому, хитрому замыслу туляков. Так что вполне возможно, подбирая синонимический ряд глаголов, к "надуть"

, "обмануть" добавить и глагол "навредить", ведь "против надо взяться подумавши". Значит, можно и под другим углом зрения посмотреть на "подкованную блоху": "подковали", чтоб не плясала больше, навредили слегка, да и прикинулись дурачками - мол, что с неграмотных взять. Какие же еще в тексте есть убедительные доказательства такого прочтения? Прежде всего то, что имея не очень много времени на работу, туляки большую часть этого времени потратили

на поездку в далекий Мценск к древней "камнесеченной" иконе св. Николая. "Икона эта вида "грозного и престрашного" - святитель Мир-Ликийских изображен на ней "в рост", весь одеян сребропозлащенной одеждой, и лицом темен и на одной руке держит храм, а в другой меч - "военное одоление". Вот в этом "одолении" и заключается смысл вещи.

Не поехали туляки ни в ближайшую Москву, ни даже в Киев, а вот именно в Мценск ради этой иконы. "Одолеть" - значит "победить". Какой-то слышится в этом намек, и не только на победу в мастерстве тончайшей работы. Любопытна реакция левши на упрек англичан, что "лучше бы, если б вы из арифметики по крайности хоть четыре правила сложения знали, то бы вам было гораздо пользительнее,

чем весь Полусонник. Тогда бы вы могли сообразить, что в каждой машине расчет силы есть Левша согласился". Не заинтересовался как мастер, которому открыли глаза на секрет мастерства. Не удивился, ответил только как бы заученно: "Об этом говорит спору нет, что мы в науках не зашлись, но только своему отечеству верно преданные". А ведь как долго вокруг ружей ходил, когда увидел, что англичане их не кирпичом чистят!

Да и реакция на "подкованную блоху" императора Николая Павловича не менее любопытна: "Глядите, пожалуйста: ведь они, шельмы, аглицкую блоху на подковы подковали!" Вот такой народ, с лукавинкой с хитрецой, с "хихиканьем", способный "подковать" не только блоху, а если потребуется, то подковать кого-то и по большому счету такой народ вызывает уже не сочувствие, а действительно восхищение.

Но Лесков не просто восхищается туляками и левшой. Ведь "хихиканье" для него "бережет идеал Писатель как бы проверяет всех своих героев "приверженностью" Родине. Туляки свое отношение к России определили одним словом - "тоже": "…аглицкая нация тоже не глупая". А Левша это испытание проходит в

Англии: "Подали ему ихнего приготовления горячий студинг в огне он говорит: "Это я не знаю, чтобы такое можно есть", и вкушать не стал; они ему переменили и другого кушанья поставили. Также и водки их пить не стал, потому что она зеленая - вроде как будто купоросом заправлена, а выбрал, что всего натуральнее". Предлагают Левше в Англии остаться: "Оставайтесь у нас, мы вам большую образованность передадим, и из вас

удивительный мастер выйдет" Но на это левша не согласился: "У меня говорит дома родители есть". Святая уверенность левши в том, что свое, русское, не в пример лучше иностранных диковинок, более всего проявляется в эпизоде, когда англичане объясняют ему, что вера и евангелие у англичан и у русских одинаковы: " наша русская вера самая правильная, и как верили наши праотцы, также точно должны верить и потомцы Евангелие отвечает левша действительно у всех одно,

а только наши книги супротив ваших толще, и вера у нас полнее". В наивной уверенности левши в превосходстве нашей веры отнюдь не примитивизм, просто он думает и чувствует естественно, просто, может быть как ребенок, у которого спросят, чья мама лучше. Левше немыслимо остаться в Англии, потому как он не допускает возможность жениться на англичанке: « мне с англичанкой, хоть и повенчавшись в законе, жить конфузно будет».

Английская девушка не понятна левше, потому что она не такая, как русская, не натуральная - "обезьяна-сапажу - плисовая тальма". Левша отвергает все, что выходит из круга его представлений. Россия для него не просто родина в традиционно патриотическом представлении. Для него это то место, в которое он врос корнями, это то, что его питает, это его аура, его дом, в котором левша счастлив. Когда "Левшу" впервые напечатали, то на

Лескова обрушился поток вопросов и упреков: "Прекрасная легенда, но зачем автор поспешил ею воспользоваться?" - пишется в "Новом времени" 1882 г.; Господин Лесков смотрит на народ отнюдь не так оптимистически …Гениальный левша преображается в забитого, безличного, чувствующего свое ничтожество рабочего …Выходит, что за границей левше было бы лучше, нежели дома". (Редактор газеты Алексей Суворин); другая столичная газета "

Голос" - "Это старая легенда тульских и сестрорецких оружейников, пересказанная языком, каким говорят наши рабочие". Кроме недоумения по поводу того, как Лесков изобразил народ, улавливается и сомнение по поводу авторства "Левши". Дело в том, что лесковское предисловие поняли буквально, не уловили лесковской коварной манеры, веселой мистификации. С этим Лесков разобрался быстро.

Он немедленно пишет известное литературное объяснение, в котором объявляет, что никакой легенды не было в природе, а легенду эту он, Николай Лесков, сочинил в мае прошлого года. Впоследствии Лесков убрал Предисловие как составную часть сказа совсем. А вот с упреком по поводу "забитого, чувствующего свое ничтожество левши" разобраться сложнее. Единственный путь - читать без предвзятости, вслушиваться, вдумываться в текст.

Вот мы видим левшу за границей. Чувствует ли он себя забитым, ничтожным, например, тогда, когда отказывается от заморских блюд? "…выбрал, что всего натуральнее, и ждет курьера в прохладе за баклажечкой". Предложенную чарку первым пить не стал: "…думает, может быть отравить с досады хотите". Рассказывая о том, как наукам в России обучают, слегка прикидывается дурачком, либо простачком: "Наша наука простая: по Псалтырю да по Полусоннику, а арифметики мы нимало не знаем".

Может быть, и прикидывается затем, чтоб простили испорченную блоху? Но какую твердость левша проявляет в ответ на приглашение остаться! Нет, не абитым и ничтожным, а, напротив, уверенным в себе и в России чувствует себя левша, проявляя при этом рачительную заботу о своем отечестве: "Не столь его занимало, как новые ружья делают, сколь то, как старые в каком виде состоят.

Все обойдет и хвалит, и говори! "Это и мы так можем" А как до старого ружья дойдет засунет палец в дуло, поводит по стенкам и вздохнет: "Это, говорит против нашего не в пример превосходнейше". Даже домой срочно засобирался, чтобы донести этот полезный опыт до своих, на Родину. Опять-таки поражает в левше естественный взгляд на вещи: "свое" лучше, но почему бы

не использовать полезный опыт? В своем стремлении донести полезный опыт до своих левша, затасканный и избитый по "кривопуткам" без "тугамента", гибнет, успев только произнести: "Скажите государю, что у англичан ружья кирпичом не чистят: пусть чтобы и у нас не чистили, а то, храни бог войны, они стрелять не годятся". В чем смысл гибели левши? Зачем Лескову понадобилось выходить за границы лукавого и даже в чем-то веселого повествования?

Весь трагизм гибели левши еще и в том, что сама по себе смерть его осталась незамеченной. О нем даже и государю не дошли. Не прозрение и не предостережение ли это? Ведь если предположить, что левша олицетворяет русский народ, а значит, и Россию, то не Россию ли ждет гибель, если, с одной стороны, те, кто должен радеть о ее силе и могуществе, на пустяки обращают внимание, а серьезными вопросами не интересуются (блоха и ружья), а с другой стороны,

те, кто сваливает все беды на монархию, увлеченные "идольской литургией" мужику, одновременно за борьбой идей этого-то мужика из виду и теряют. Кто же является носителем авторского самосознания в этой легенде? Рассказчик или левша? Скорее всего, левша. Во-первых у него нет имени. Левша в легенде - имя не собственное, а нарицательное. В этом явно скрывается обобщение. Левша - собирательный образ.

Во-вторых, в облике левши есть то, что отличает от всех: левша, да еще и косой. В традициях русской и западно-европейской литературы было вкладывать истину в уста убогих (У БОГА, УГОДНЫЙ БОГУ). Значит, образом левши Лесков пытается донести до нас какую-то истину, донести свой идеал через "хихиканье". Почему левша гибнет? Потому что он насильственно (Платов "схватил своими куцапыми пальцами за шивороток косого левшу,

так что у того все крючочки от казакина отлетели, и кинул его к себе в коляску в ноги") вырван из родной почвы. Недаром из всех течений и направлений политической и философской мысли более всего Лескову было близко почвенничество. Предупреждение по поводу ружей не дошло до государя, а "доведи они левшины слова в свое время до государя в Крыму на войне с неприятелем совсем бы другой оборот был". Сказ о левше сам Лесков в послесловии (20 гл.) назовет эпосом с "очень человеческой душою"

, потому что "человечкина душа" - это и есть естественный человеческой природе взгляд на вещи. Туляки "подковали" блоху, а Лесков "подковал" и славянофилов и западников с их надуманной, чисто интеллигентской проблемой (в народе нет такой проблемы - что лучше - свое или чужое), и всех революционеров-народников с установкой на революцию как на единственно возможный путь прогресса. Заключение. В основе сказа лежит характерный для народного эпоса мотив состязания, соперничества, борьбы,

затрагивающей интересы всей нации. Формально об этом соперничестве английских и русских мастеров в повести Лескова рассказывает человек той же народной среды, к которой принадлежат Левша и его товарищи, тульские ремесленники. «Это их эпос» — скажет в эпилоге Лесков, отделяя себя от «слагателей» легенды. В действительности в сказе имеет место сложная система авторских оценок, существенно отличных от тех, к которым склоняется благодушно настроенный повествователь.

В художественной трактовке Лескова это эпос, который не просто хранит красоту народного характера былых времен, но и активно защищает ее от разрушительных веяний нового «железного века». Легендарная личность замечательного тульского мастера обрисована в нем с глубоким сочувствием, «с гордостью и любовью». Заканчивая свой рассказ о его судьбе, повествователь замечает, что если последние слова Левши были бы доведены в свое время до государя, то «в

Крыму на войне с неприятелем совсем бы другой оборот был». В этих словах, конечно, сказывается «младенческая наивность» народных представлений, о которой Лесков прямо говорит в предисловии к следующей «легенде нового сложения» — «Леон, дворецкий сын». И в то же время в этом простодушном высказывании находит свое воплощение вера народа неизбывные силы простых людей, на преданности которых своему отечеству и покоится благо

России. Эту веру разделяет и сам Лесков, бережно воссоздающий в сказе склад народного самосознания. Левша дорог ему не только как герой его собственного произведения, но и как эпический характер, воплощающий собой этический идеал народа. В великом богатстве духовных и творческих возможностей народа, сохраняющего жизнестойкость и человечность, вопреки всем стесняющим его обстоятельствам, Лесков и черпал свою веру в будущее, которою проникнут его сказ о

Левше. Список литературы. 1. Видуэцкая И. П. Николай Семенович Лесков. М.: «Знание», 1979. 2. Другов Б. М. Н. С. Лесков. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1957. 3. Капитанова Л. А. Н. С. Лесков в жизни и творчестве: Учебное пособие для школ, гимназий, лицеев, колледжей. –

М.: «ООО «Русское слово – учебная книга», 2002. 4. Столярова И. В. В поисках идеала (Творчество Н. С. Лескова). – Л.: Издательство ленинградского университета, 1978. 5. Хомич Э. П Шелковникова Л. Ф. Николай Лесков – мыслитель и художник. Учебное пособие. Барнаул: издательство АКИПКРО, 2002.