Две разновидности интертекста в романе В Орлова Альтист Данилов

Две разновидности интертекста в романе В. Орлова "Альтист Данилов"

И. А. Суханова

Часть 1

В нашей предыдущей работе [1] мы рассматривали семантические преобразования, которым подверглись в тексте романа Владимира Орлова "Альтист Данилов" прямые отсылки к поэме М.Ю. Лермонтова "Демон". Кроме измененных цитат и перифразов, которые главным образом и рассматривались в нашей статье, в романе содержится значительное количество отсылок к первоисточнику в виде аллюзий и включений отдельных слов. Такого рода перекличек мы коснулись только вскользь, остановившись подробно лишь на ключевом для романа слове демон.

Если отсылки в виде прямых цитат - точных или измененных - представляются бесспорными, то перифразы уже не так очевидны, отсылки же в виде аллюзий и отдельных слов оказываются наименее бесспорными. Однако в контексте романа, изобилующего нарочито эксплицированными отсылками к определенному источнику, вполне вероятны и менее отчетливо выраженные, а то и вовсе завуалированные переклички с тем же источником.

Само установление факта прямого заимствования не является основной целью нашей работы. Известно, что часто и сами авторы художественных произведений не могут сказать точно, было ли с их стороны сознательное обращение к первоисточнику или же сходство оказалось случайным (см. примеры, приведенные в книге А.К. Жолковского "Блуждающие сны" [2]). Уместно в этой связи сослаться на высказывание самого Вл. Орлова: "<...> начинаешь объяснять, откуда что берется, все неправда в этой расшифровке. <...> И я ничего не зашифровываю, все получается импровизированно. Что-то в тебе возникает непроизвольно, и дальше идет импровизация" [3]. Гораздо более значимыми представляются для нас сами факты сходства текстов, нежели причины этого сходства. Сравнительный анализ текстов в таком случае позволяет наиболее ярко высветить индивидуальные особенности авторской манеры, черты эпохи, литературного направления, то есть то, что, собственно, и отличает тексты друг от друга, делает их индивидуальными.

В указанной работе [1] мы говорили о том, что в романе Орлова обнаруживаются переклички не только с хрестоматийной восьмой редакцией "Демона", но и с шестью сохранившимися черновыми редакциями поэмы, а также с двумя ранними поэмами Лермонтова, тематически близкими "Демону": "Азраил" и "Ангел смерти". Этот круг источников выполняет по отношению к роману роль своеобразного свода правил "игры в демонов". Отсылки к данному кругу источников часто контаминируются с другими источниками, наиболее постоянными из которых представляются произведения, относящиеся к немецкой "фаустовской" традиции. "Столкновение" отсылок к произведениям этих двух групп часто придает смыслу цитаты неожиданный поворот.

Так, например, в промежуточной природе героя ("Данилов был демоном лишь по отцовской линии. По материнской же он происходил из людей" [4], с.23) откликаются, видимо, следующие фрагменты источников:

Полуземной, полунебесный <...> (Азраил, [5], c. 125).

Так ангел смерти съединился

Со всем, чем только жизнь мила <...> (С. 140)

(В дальнейшем этот персонаж - ангел, вселившийся в тело умершей Ады, т.е. существо двойной природы - назван "ангел-дева" - с.142, "Ангел смерти".)

А также:

Но две души живут во мне,

И обе не в ладах друг с другом.

Одна, как страсть любви, пылка

И жадно льнет к земле всецело,

Другая вся за облака

Так и рванулась бы из тела. (Гете. Фауст. Перевод Б.Л. Пастернака [6].)

"Я стою между двух миров, ни в одном не чувствуя себя дома, и потому мне приходится круто" (Т.Манн. Тонио Крегер. Перевод Наталии Ман [7].)

Ситуации и некоторые сюжетные ходы поэмы Лермонтова "Демон" находят отражение в романе. Но при этом происходит забавная смена функций персонажей. Так, демон Данилов оказывается на редкость добродетельным. Вместо того, чтобы губить людей, учить их греху, сеять зло, он помогает людям и исправляет их. (Здесь, возможно, отзываются фрагменты источников, говорящие о другом аспекте "промежуточности" персонажа: "Дева. <....> кто ты? Откуда? Ангел? Демон?

Азраил. Ни то, ни другое" - "Азраил", с. 127;

То не был ангел небожитель,

Ее божественный хранитель <...>

То не был ада дух ужасный,

Порочный мученик - о нет!

Он был похож на вечер ясный:

Ни день, ни ночь, - ни мрак, ни свет!.. "Демон", с. 517)

Вместо того, чтобы искушать людей, Данилов сам постоянно подвергается искушениям, причем не только со стороны своего демонического начальства, но и людей: Земского, хлопобудов, Клавдии Петровны и т.д. Демон Данилов осуждает и порицает людей-искусителей: скрипача Земского, сознательно толкнувшего к гибели своего коллегу Коренева; авантюриста Ростовцева, морочащего хлопобудов и Клавдию.

Можно привести и другие, более частные примеры сходства сюжета со сменой ролей.

Так, Демон впервые является Тамаре в тот момент, когда она оплакивает гибель своего жениха, и утешает ее, видимо, уже намереваясь ее погубить. Знакомство Данилова с Наташей происходит почти одновременно с гибелью Коренева, которого она когда-то любила. Данилов в этой ситуации отказывается ее утешать, так как боится ее погубить или причинить ей зло.

Демон искушает "властителя Синодала", который под его влиянием забывает помолиться в пути, так как

Он в мыслях, под ночною тьмою,

Уста невесты целовал (C.512),

и это приводит князя к гибели. Данилов - наяву - целуясь с Наташей в ночном подъезде, теряет бдительность, и у него в этот момент похищают альт; то есть пародийно Данилов выполняет роль "властителя Синодала".

Треугольник "Данилов - Наташа - Кармадон" может напоминать треугольник "Ангел - Тамара - Демон", но при этом Данилов оказывается соответствующим именно Ангелу, хотя в отличие от него не уступает Наташу сопернику.

На уровне языковых единиц в романе можно найти отсылки, просто констатирующие связь с первоисточником:

"И когда умер звук, Данилов, словно бы не желая расставаться с ним, долго еще держал смычок у струн ..." (C.42);

Слова умолкли в отдаленье,

Вослед за звуком умер звук. (C.516)

Но это случай практически единичный. Большинство же отсылок подвергается смысловым преобразованиям, и если в случае с цитатами и перифразами контекст работает в основном на снижение, то в аллюзиях и при включении отдельных слов на первое место, как и на уровне сюжета, выходит смена функций персонажей, снижение при этом продолжает играть довольно значительную роль. Сопутствующие "Демону" источники представлены шире именно в виде аллюзий и включений отдельных слов, нежели в виде измененных цитат и перифразов.

Рассмотрим конкретные случаи.

Включение отдельных слов из первоисточника в новый контекст.

Отсылки к "Демону" "требуют", чтобы в романе присутствовало имя Тамара. Оно действительно есть в произведении, но так зовут не возлюбленную героя, а жену его приятеля Муравлева, которая "смотрит на него [Данилова] душевным материнским взором" (C.7), угощает его обедами; упоминаются (в сцене дуэли с Кармадоном) "варежки Данилова, связанные ему к прошлой зиме Муравлевой" (C.152). Таким образом, и здесь имеет место игра со сменой ролей, сопровождаемая деромантизацией, снижением в обыденность, в уютный земной быт.

В поэме Лермонтова дважды встречается слово херувим. В первом случае сообщается, что прежде, до падения, в свои лучшие дни Демон сам был херувимом:

Тех дней, когда в жилище света

Блистал он, чистый херувим <...> (C.504).

Во втором случае херувимом назван Ангел, слетевший к Тамаре:

Посланник рая, херувим <...> (C.523).

Демон для него враг:

И от врага с улыбкой ясной

Приосенил ее крылом <...> (C.523).

В свою очередь Демон чувствует к Ангелу старинную ненависть:

И вновь в душе его проснулся

Старинной ненависти яд. (C.524).

В романе ситуация перевернута: Данилов изначально демон, поэтому падением для него является дисквалификация в херувимы "Это было опасно! Этак его могли дисквалифицировать в херувимы! А что уж хуже и позорнее этого!" (C.25). То есть противопоставление, старинная ненависть остается, и если уж падший ангел становится демоном, то падшему демону ничего не останется, как стать херувимом. Добавлена снижающая деталь: перевод в херувимы неприятен еще и потому, что "ходить босым Данилов не любил" (C.25). Снижению же способствует канцеляризм дисквалифицировать.

В поэме Лермонтова ангел и Демон имеют крылья /крыла/, на которых перемещаются в эфире [8].

Его крыло не шевелится! (C.522);

Приосенил ее крылом <...> (C.523);

И медленно, взмахнув крылами,

В эфире неба потонул. (C.524);

И в страхе я, взмахнув крылами,

Помчался <...> (C.527);

В пространстве синего эфира

Один из ангелов святых

Летел на крыльях золотых <...> (C.537).

В романе Орлова о герое сообщается: "Никаких крыльев у него, естественно, не было" (C.20), потому что "мода на них давно прошла" (C.20) и их "никто в эфире уже не носил" (C.20). Романтический атрибут превращен в бытовую деталь, к тому же совершенно лишнюю: "и не были нужны ни ему, ни его знакомым ни крылья, ни двигатели ..." (C.21), - которая может войти в моду и выйти из моды; крылья можно пошить: "<...> Данилов одним из первых пошил себе крылья <...> Крыльев он пошил восемь <...>" (C.20-21). Выйдя из моды, крылья могут "валяться в кладовке" и выжимать слезу у чувствительного героя, так как "старые вещи трогают иногда до слез его чувствительную душу" (C.21). Демонские крыла в соответствии с модой заменяются крыльями от самолетов [9]: "и от "боингов", и от допотопных "фарманов", по четыре каждый, и даже от не существовавших тогда "конкордов" <...> Нет, Данилов тогда не суетился, он скромно достал крылья от ИЛ-18, ими и был доволен" (C.21). Идея доводится до абсурда - герой даже оборудует для себя посадочную полосу, на которую "садился как самолет. С ревом, с ветром, выпуская из-под мышек шасси" (C.21). О такой зависимости от моды герою "стыдно вспоминать" (C.21). Тем не менее о нем говорится: "Данилов произвел посадку" (C.21). Крылья упомянуты в ряду других атрибутов со сходной функцией - элементов сменявшейся в эфире моды: руль и ветрила, крылья, дизельные двигатели, резиновые груши-клаксоны, мотоциклетные очки, ветровые гнутые стекла, скафандры, капсулы (C.21). По своей ненужности крылья, как и другие модные среди демонов предметы, названы "побрякушками", "стекляшками для папуасов" (C.21).

В поэме "Демон" неоднократно встречается слово познанье:

Познанья жадный <...> (C.504);

Я царь познанья и свободы <...> (C.525);

Пучину гордого познанья

Взамен открою я тебе. (C.532).

В романе Орлова познанье настолько обязательно для демонов, что неспособным "все знать, все чувствовать, все видеть" "выдают специальный аппарат познания средних возможностей (ПСВ-20)" (C.125). Демоническим образованием в Девяти Слоях ведает Канцелярия от познаний. Данилов познаньем не обременен, но другие демоны мучаются от познанья и считают, что оно их обессиливает: "А может это все от познанья?" (C.122) - объясняет Кармадон свои неудачи. (Отметим, что использован тот же словообразовательный вариант с суффиксом -j-, что и в поэме.) Среди различных категорий демонов-ветеранов, находящихся на покое, упомянуты обессиленные познаньем (C.260). Тема обессиленных познаньем восходит уже не к "Демону", а к немецким источникам [10].

Герой романа - демон и музыкант. В окончательной редакции поэмы Лермонтова связь героя с музыкой можно при желании усмотреть только в строчках

Всечасно дивною игрою

Твой слух лелеять буду я <...> (C.533).

В романе музыкальный талант Данилова представлен чисто человеческим, тем не менее, сообщается, что до своего изгнания на Землю, в люди, он в Девяти Слоях играл на лютне: "Было время, он служил в Седьмом Слое, устраивал там фейерверки, играл на лютне чувственные пьесы, танцевал на балах" (C.261); "вот здесь он играл на лютне" (C.263); "Он работал, играл на лютне и в ус не дул" (C.25). В окончательной редакции "Демона" слова лютня нет, но оно неоднократно встречается в черновых редакциях:

Вот тихий и прекрасный звук,

Подобный звуку лютни, внемлет ...

(Первая редакция, с.548; Вторая редакция, с. 551; Пятая редакция, с.592.);

С испанской лютнею она <...> (Третья редакция, с.552);

Давно знакомой лютни звон <...> (Третья редакция, с.574);

По струнам лютни ударяя <...> (Пятая редакция, с.593).

В окончательной редакции "Демона" лютня заменена чингуром, звуки которого, доносящиеся из кельи Тамары, наводят на мысль о присутствии Ангела:

Не ангел ли с забытым другом

Вновь повидаться захотел,

Сюда украдкою слетел

И о былом ему пропел,

Чтоб усладить его мученье?.. (C.522).

Под действием этой музыки у Демона

<...> из померкших глаз

Слеза тяжелая катится ... (C.522).

Возможно, в романе Орлова именно этот эпизод пародируется в сцене в погребке. Погребок, естественно, ассоциируется с погребком Ауэрбаха [11], но сама сцена с лютней напоминает именно "Демона":

"- Данилов, - сказал Кармадон. - Сыграй мне.

- Что? - удивился Данилов.

- Сыграй мне что-нибудь печальное. <...>

Он быстро подошел к бочкам и увидел лютню. Лютня была знакомая" (C.274).

Сравним: "Давно знакомой лютни звон". Далее в романе: "Данилов вспомнил былое, искренне желал своей музыкой облегчить участь давнего знакомца, застывшего рядом, жалел его и себя жалел ..." (C.274). Сравним:

И о былом ему пропел,

Чтоб усладить его мученье (C.522);

"застывшего рядом" может ассоциироваться с

Он хочет в страхе удалиться ...

Его крыло не шевелится! (C.522).

Заметим, что в этой сцене с лютней Кармадон, как и Демон, плачет, но не под влиянием игры, а перед тем, как попросил Данилова сыграть, как будто слезы демона вызывают недостающий необходимый компонент - звуки струнного инструмента.

"- Данилов, - положил вдруг Кармадон руку Данилову на плечо. - Данилов ...

И заплакал" (C.273). Отметим также часто встречающееся в этой сцене, как и в соответствующем эпизоде "Демона", многоточие.

К лермонтовским текстам (но не только к ним [12]) восходит, очевидно, и слово пещера. У Данилова есть пещера в Андах - "место успокоения" (C.19). Пещера имеется и у старого демона, отца Данилова, на желтой планете: "Данилов увидел черную щель ... Пещера ... Стало быть, вот он, приют вольного поселенца ... Влетели в пещеру" (C.304). Разочарованные демоны скучают "в сырых пещерах, где глухо капало со сталактитов" (C.260). В окончательном тексте "Демона" слово пещера встречается, но в другом контексте:

Пещеры, где палящим днем

Таятся робкие олени <...> (C.506);

И мыслит он: "То горный дух

Прикованный в пещере стонет!" (C.520).

Пещера же как место успокоения, приют фигурирует в черновых редакциях "Демона" и в поэме "Ангел Смерти":

Он на хребет далеких гор

В ледяный грот переселился <...>

(Вторая редакция, с.555; Третья редакция, с.572);

И на хребет пустынных гор

Переселился с этих пор.

Там над жемчужным водопадом

Себе пещеру отыскал <...>

(Пятая редакция, с.595);

На нем [холме] пещера есть одна <...>

Давным-давно в ней жил изгнанник,

Пришелец, юный Зораим. (Ангел Смерти, с.135-136).

Слова изгнанник и пришелец могут характеризовать героя романа Орлова: Данилов изгнан из Девяти Слоев на Землю; хлопобуды принимают его за пришельца из космоса: "Вы меня пришельцем, что ли, считаете?" (C.196).

Во второй части нашей работы мы обратимся к аллюзиям.

Примечания

Лексико-семантический анализ интертекста (на материале романа Владимира Орлова "Альтист Данилов"). Ярославский педагогический вестник, 2001. № 2. С.52-57.

Жолковский А.К. Блуждающие сны и другие работы. М.: Наука, 1994. С.14-17.

"Вари борщ, который нравится тебе самому" [Беседа с В.Орловым] // АиФ. 1993. № 21. С.6.

В работе использовано издание: Орлов В.В. Альтист Данилов. М.: ИПО "Полигран", 1993.

Тексты М.Ю.Лермонтова цитируется по изданию: Лермонтов М.Ю. Собрание сочинений в 4-х томах. Т.2. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1959.

Гете И.-В. Фауст. Перевод с немецкого Б.Пастернака. М.: Худ.лит., 1969. С.69.

Манн Т. Избранное. М.: Дет.лит., 1975. С.73.

О слове эфир см. в нашей работе, указанной в примечании 1.

Ср.: Все в мире изменил прогресс.

Как быть? Меняется и бес.

Арктический фантом не в моде,

Когтей ты не найдешь в заводе,

Рога исчезли, хвост исчез. (И.-В. Гете. Фауст. Перев. Б.Пастернака. Указ.изд., с.121).

Ср., например: "... жить свободным от проклятия познания и творческих мук, любить и радоваться блаженной обыденности..." (Т. Манн. Тонио Крегер. Перев. Наталии Ман. Указ. изд., с.63), "... видел самого себя, снедаемого иронией и духом, изнуренного и обессиленного познанием ..." (Там же, с.72.)

Л.Карасев находит реминисценцию на сцену в погребке из "Фауста" Гете в другом эпизоде романа. См.: Карасев Л. О "демонах на договоре" (Искусство в зеркале самосознания) // Вопросы литературы. 1988. № 10. С.10-11.

Так, герой "Фауста" Гете имеет пещеру для размышлений - см. сцену "Лесная пещера", указ. изд., с.153-157.