Период "политической весны" в Алжире

Реферат:
Период «политической весны» в Алжире

Политико–идеологический
кризис, переживаемый Алжиром в последнее десятилетие, чрезвычайно показателен и
поучителен. Он имеет не только экономические и социальные корни, но также
исторические, психологические и другие причины, в том числе
этнолингвистического и вообще цивилизационного характера. При этом речь идет не
о "конфликте цивилизаций" по С. Хантингтону, а скорее о борьбе
элементов разных цивилизаций внутри одного общества и
внутри сущностно единой национальной социокультуры. Это обстоятельство, на наш
взгляд, может представить интерес для исследователей, изучающих странные, на
первый взгляд, метаморфозы и беспрецедентные коллизии в политической эволюции
значительного количества незападных стран, в основном некоторых восточных,
большинства латиноамериканских и части восточноевропейских, включая Россию.
Общей базовой характеристикой этих стран является многоукладность экономики,
этнонациональная (или этноконфессиональная) пестрота, во многом определяемый ими
исторически сложившийся цивилизационный синкретизм национальной социокультуры.
К числу подобных государств, по нашему мнению, относится и Алжир.

Это – уникальная страна
Средиземноморья, древнейшего в мировой истории и удивительного перекрестка
цивилизаций, где постоянно встречаются и спорят друг с другом Восток и Запад,
Африка и Европа, религии и этносы, легко пересекавшие всегда и продолжающие
пересекать средиземноморские просторы. Алжир дольше других стран Магриба –
примерно 132 года – и более интенсивно (благодаря расселившимся здесь в
колониальную эпоху европейцам, в ранее время составлявшим 7–11% населения
страны) подвергался воздействию Франции, ее экономики, культуры, политики,
духовной жизни¹. Помимо продолжающих проживать в стране десятков
тысяч французов (30 тыс. в 1983 г.), испанцев (16 тыс.) итальянцев (40
тыс.), мальтийцев (2 тыс.) католиками являются и несколько тысяч коренных
жителей – берберов. Французских язык до сих пор широко распространен, являясь
по сути основным средством общения большинства интеллигенции, служащих,
чиновников, а также вторым языком предпринимателей, учащихся, квалифицированных
рабочих и инженеров, либо побывавших на заработках во Франции (Бельгии,
Швейцарии), либо получивших образование на французском языке. В 70–е годы на
нем говорили примерно 6 миллионов (т.е. 50%) алжирцев, а около 1.5 млн. человек
умели читать и писать по–французски².

Наряду с этим (и во
многом – благодаря этому) Алжир, пожалуй, наиболее резко среди своих
магрибинских собратьев подчеркивает принадлежность к арабо–исламскому миру.
Долгая борьба с колониализмом, завершившаяся освободительной войной 1954–62
гг., еще более обострила национальные чувства алжирцев, усилила их стремления
как бы "вернуться" в арабо–исламский мир, избавившись от навязанной в
колониальные времена вестернизации (бытовой, идеологической, духовной).
Последняя определяла своеобразную полуассимиляцию большинства образованных
алжирцев, ставших людьми как бы двойной культуры.

В качестве наиболее
сильного средства борьбы с этой двойственностью всегда выступал ислам, уже
более 1300 лет являющийся здесь не только религией, но также философией,
общественным мировоззрением, регулятором социальных отношений и быта, т.е.
фактически – образом жизни. В этом качестве ислам всегда был постоянным
компонентом алжирского национализма, ибо позволял противопоставлять всех
мусульман немусульманам, ставить барьер на пути чуждых влияний и, как говорят в
Алжире, "импортных идеологий". Не случайно поэтому уже в годы
независимого развития Алжира ислам старались использовать в своих целях и
правящие круги, и их противники. Пока был высок авторитет правящей партии Фронт
национального освобождения (ФНО), национализм в Алжире был сильнее исламизма. К
тому же, все видные вожди алжирских мусульман до 1962 года были одновременно и
заметными фигурами националистического движения, например, "отец
алжирского возрождения" Абд аль–Хамид Бен Бадис – глава алжирских
улемов–реформаторов ислама в 1925–1940 гг., его преемник Башир аль–Ибрахими в
1940–1965 гг. Характерно, что оба сына аль–Ибрахими, Ахмед Талеб и Абдаллах,
занимали в 1965–1988 гг. видное положение в руководстве ФНО и
правительстве, как бы символизируя единение националистов с умеренными
исламистами.

Ситуация стала меняться
по мере разочарования алжирцев в политике ФНО, по мере роста коррумпированности
бюрократического госаппарата и обострения социальных проблем вследствие
демографического взрыва, роста урбанизации населения, падения доходов от нефти,
роста внешней задолженности и сокращения расходов на занятость, жилье, импорт
продовольствия. Население Алжира росло гигантскими темпами: 17 млн. человек в
1975 г., 21,6 млн. – в 1985 г., около 24 млн. – в 1988 г., 25 млн. – в 1990 г.
В то же время производство зерна снизилось с 1435 тыс. тонн в 1975 г. до 980
тыс. в. 1982 г. и 614 тыс. в 1988 г. Страна могла обеспечить себя
продовольствием на 70% в 1969 году и всего на 30% в 1980 г. Это вынуждало
государство тратиться все больше и больше на импорт продовольствия, урезая
расходы на строительство, здравоохранение и просвещение, ранее, в 60–70–е гг.,
довольно высокие. С середины 60–х годов пришлось сокращать и закупки
продовольствия в связи с ростом внешней задолженности (4,6 млрд. долларов в
1975 г., 20 млрд. – в 1985 г., 26,7 млрд. – в 1987 г.). Только обслуживание внешнего
долга и выплата процентов по нему стали поглощать до 70% поступлений от
экспорта. К несчастью для Алжира, сроки погашения долгов совпали с начавшимся
снижением цен на нефть на мировом рынке, вследствие которого только в
1985–1986 гг. доходы страны от экспорта нефти упали почти в 3 раза – с 3
млрд. до 1,2 млрд. долларов³.

Общее снижение жизненного
уровня и ухудшение положения населения было воспринято алжирцами особенно
болезненно после относительного процветания 1975–85 гг., когда производство на
душу населения выросло с 850 до 2564 долларов, когда уже в 1980 г. более 52%
его проживало в городах и, следовательно, больше нуждалось в социальных
гарантиях и больше зависело от социальной политики властей. Увеличение доли
рабочих (до 1/3 самодеятельного населения), рост грамотности и образованности
алжирцев (в 1982 г. школу посещали 78% детей до 13 лет, в высшей школе было 79
тыс. студентов, по удельному весу которых Алжир догонял многие страны юга
Европы) сочетались в дальнейшем с резким сужением возможности получить работу
(безработица охватывала к 1988 г. до 22% трудоспособных алжирцев) и
образование: из 700 тысяч, ежегодно поступавших в школу, 400 тыс. не могли ее
закончить⁴.

Молодежью, составляющей
большинство населения страны (до 58%), все больше овладевало стремление к
освобождению от авторитарного режима, тем более, что 80% безработных были
моложе 30 лет⁵. К тому же находившийся у власти с января 1979 г.
президент Шадли Бенджадид не имел ни харизмы, ни характера, ни образованности
своего грозного предшественника – Хуари Бумедьена, к которому алжирцы
относились по–разному, но, пожалуй, все признавали в нем незаурядную личность и
талант государственного деятеля. Многочисленные обвинения, которыми осыпали
Бумедьена лидеры оппозиции, эмигрировавшие за пределы страны, цели не
достигали. Наиболее видный из этих лидеров – свергнутый в 1965 г. первый
президент независимого Алжира Ахмед Бен Белла – находился в заключении, двое
других – Мухаммед Хидер и Белькасем Крим – погибли в Испании и ФРГ при
загадочных обстоятельствах, еще двое – Хосин Айт Ахмед и Мухаммед Будиаф – были
популярны в основном среди берберской бедноты.

Созданный Бумедьеном (в
основном из военных, ветеранов революции и специалистов, учившихся во Франции,
Египте и СССР) госаппарат в целом отличался квалифицированностью,
компетентностью и дисциплинированностью, хотя и не избежал бюрократизации и
разложения в связи с злоупотреблением властью (в частности – пытками
политзаключенных) и использованием своего положения в корыстных целях.
Сверхвысокая норма накопления (до 50%) при жесткой централизации ключевых сфер
экономики, директивном планировании и фактическом всевластии "технократии
или государственной буржуазии" часто приводила не к росту капиталовложений
в производство (хотя при Бумедьене это, в основном, соблюдалось), а к росту
затрат на содержание бюрократической элиты. Высшие бюрократы имели, помимо
высоких окладов, постоянные премии (до 70% оклада), виллы, машины, различные
привилегии, а также возможность незаконного обогащения за счет взяток, казнокрадства
и фактического рэкета частных предприятий.

Большинство владельцев
всех этих фабрик, ателье, магазинов, даже гаражей выплачивали огромные суммы
высшим сановникам или просто влиятельным в верхах полковникам, майорам и
генералам, формально числившимся "консультантами",
"акционерами" или "почетными председателями"
административных советов фирм самого разного калибра. Сам Шадли, даже став
президентом, не стеснялся быть хозяином крупнейшего в Оране отеля и ресторана,
крупным землевладельцем и собственником кирпичного завода. За неизменное
взимание с иностранных предпринимателей 10% стоимости любой сделки с
государством элитных госчиновников в Алжире называли "месье диз"
("господин десять"). Как отмечали П.Бальта и К. Рюлло, в Алжире
водораздел "проходит... не между владельцами средств производства и всеми
остальными, а между теми, кто решал, и теми, кто не имел такой
возможности"⁶. Бюрократия и технократия, а особенно –
составлявшее ее основу офицерство (включая отставников), всегда были сильнее
частнопредпринимательской буржуазии, обирая и притесняя ее так же, как и всех
прочих.

После смерти Бумедьена
все эти пороки бюрократии расцвели пышным цветом, тем более, что Шадли закрывал
глаза на подобные недостатки верных ему людей. При нем ускорились процессы
нормирования бюрократической буржуазии из среды высшего чиновничества,
связанного с иностранным и национальным капиталом, а также – разрастания
бюрократии за счет присоединения к воспитанной Бумедьеном экономической
технократии и военно-административному аппарату партократии ФНО, усиленно
пестовавшейся Шадли из офицерства и близких к нему лиц.

Отсутствие
демократических свобод и легальной деятельности оппозиционных партий направили
все более усиливавшееся недовольство режимом в привычные рамки религиозного
протеста. Все более бедневшие люди, прежде всего – низы городского общества
(безработные, пауперы и люмпены), разраставшиеся по мере притока разоренных
крестьян в города, искали утешения в религии, считая первопричиной своих бед
отступления властей от Корана и шариата, наличие в правительстве
"плохих" мусульман и т.п. Они стали прислушиваться к сторонникам
исламского фундаментализма, которые осуждали привлечение женщин на производство
(по их указке фанатики нападали, например, на девушек–работниц завода электронной
аппаратуры в Сиди–Бель–Аббесе), отказывались повиноваться женщинам–полицейским,
призывали молодежь к "опрощению" и к образу жизни первых мусульман
(т.е. жить в палатках в пустыне, носить традиционный кафтан–джеллябу и тюрбан,
отпускать бороду, питаться только молоком и финиками). Все эти
"братья–мусульмане", к тому же, постоянно устраивали драки с
оппонентами, и стычки с полицией, а "сестры–мусульманки" ревностно
следили за строгим исполнением женщинами обрядов ислама, соблюдением ими
мусульманских традиции в одежде, поведении, воспитании детей. На всю эту волну
"исламского бума", особенно высоко поднявшуюся в Алжире к 1980 г.,
власти ответили усилением официальной пропаганды в пользу ислама, исламизацией
высшего образования (все занятия в вузах стали открываться традиционной
молитвой), строительством новых мечетей (количество их возросло с 800 в 1962 г.
до 5 тыс. в 1982 г.), все более частым обращением к исламу в документах
правительства и речах президента⁷.

Однако обойти исламистов
"справа" не удалось. Исламизм был формой протеста против политики
ФНО, которая оставалась по сути своей той же. Поэтому исламисты, пользуясь
недовольством народа, выдвигали против ФНО все новые аргументы. В какой–то мере
им посодействовал и экс–президент Бен Белла. Освобожденный из заключения в 1980
г., он в 1981 г. эмигрировал из Алжира и, вопреки тому, что он говорил и делал,
когда был у власти в 1962–1965 гг., развернул критику "однопартийного
режима" Шадли, призывая его "переходить к плюрализму" и
"учиться демократии". Вместе с тем лейтмотивом обвинений Бен Беллы в
адрес правительства стала оценка руководителей ФНО как "плохих
мусульман", что совпадало и с точкой зрения исламистов. Созданное Бен
Беллой в 1964 г. среди алжирских эмигрантов в Европе Движение за демократию в
Алжире (ДДА) стало одной из групп сопротивления политике ФНО⁸.

Другой силой этого
сопротивления явилось движение берберистов. Официально в Алжире берберов (т.е.
говорящих по–берберски и не знающих арабского) – около 18%. На деле, вместе с
двуязычными (т.е. знающими и арабский, и берберский) их гораздо больше, по
некоторым данным – до 30%. Часть их (горцы шавийя в области Аурес, сектанты
мзабиты из северной Сахары) застыли во многом на уровне патриархальной
клановости и полусредневековых традиционно–конфессиональных структур. Но
наиболее значительная группа берберов – кабилы – занимают видное место среди
буржуазии, интеллигенции и бюрократии, среди лиц, получивших образование во
Франции (или на французском языке в Алжире, Тунисе, Марокко, Бельгии, Канаде,
Швейцарии), а также – составляют большинство среди постоянно проживающих в
Европе алжирцев, нередко – женатых на европейских женщинах и испытавших сильное
влияние всего европейского. Именно кабилы всегда, еще до 1962 года,
сопротивлялись внедрению в идеологию алжирского национализма исламского
фанатизма, предпочитая либо светские формы французского либерализма, либо
алжирский (а не арабский) революционный национализм, либо марксизм. Исламисты
считали все это "импортными идеологиями" и нередко третировали свободомыслящих
кабилов, как "берберо–материалистов"⁹.

Лидеры берберов, в том
числе – вожди ФНО, всегда выступали против панарабизма и насильственной
арабизации. Даже не отрицая своей принадлежности к арабо–исламской цивилизации,
они все же соглашались признать себя алжирцами, но не арабами. За это их и при
Бен Белле, и при Бумедьене, и при Шадли обвиняли в "кабильском
регионализме" и "берберитюде". Поэтому когда Шадли начал
усиленно проповедовать арабизацию культурной и политической жизни Алжира (за
которой скрывалось стремление заменить старых чиновников с французскими
дипломами, главным образом кабилов, послушными президенту молодыми обладателями
арабских дипломов, главным образом – провинциалами из арабской
"глубинки"), это вызвало резкое противодействие берберов,
демонстрации протеста, забастовки и митинги, эмиграцию наиболее видных берберов
(например, известного писателя Мулуда Маммери, ранее возглавлявшего закрытую в
Алжирском университете кафедру берберского языка и культуры). В свою очередь
исламисты и наиболее ретивые сторонники арабизации обвиняли берберистов в
"атеизме" и предательстве, что, по их мнению, выразилось в
отстаивании берберами позиций французского языка в Алжире, где он играет роль
языка–посредника (подобно английскому в Индии). В центре Кабилии Тизи–Узу в
апреле 1980 г. на этой почве даже произошли беспорядки, сопровождавшиеся
вооруженными столкновениями и созданием Комитета защиты прав культуры¹⁰.

Политика сталкивания
берберистов и исламистов проводилась Шадли в течение всех 80–x годов, но в
конце концов себя не оправдала. На ней грели руки лишь региональные группы
буржуазии Тизи–Узу и Орана¹¹. Экономические, социальные и
психологические причины дискредитации режима так и не были поняты ни Шадли, ни
его окружением. Именно эти причины (а вовсе не агитация исламистов, берберистов
или еще кого–нибудь, каковая была следствием, а не причиной) наиболее ярко
проявились во время событий 4–5 октября 1988 года, когда трудовой конфликт на
одном из предприятий в пригороде столицы вылился в массовые беспорядки в
главных городах. Безработные и учащаяся молодежь (гораздо меньше – молодые
рабочие) крушили все, что им попадалось под руку, но в первую очередь –
магазины и официальные учреждения. Ответ армии и полиции был крайне жесток, при
подавлении мятежных выступлении было убито до 1 тыс. человек¹².

Однако власти, в том
числе господствовавшая в стране элита армии, извлекли из октябрьских событий
уроки, тем более, что в стране резко усилилось влияние действовавшей с 1966 г.
в подполье марксистской Партии социалистического авангарда (ПСА). Массовые
аресты ее актива в октябре 1988 года лишь подлили масла в огонь. И власти не
могли оставлять без внимания требования " демократического решения" и
"политического плюрализма", содержавшиеся в тысячах листовок ПСА,
распространенных 9–10 октября по всему Алжиру. Оживились и сторонники реформ в
руководстве ФНО, которых поддержал сам Шадли, выступивший за
"либерализацию" режима и фактическую отмену однопартийного строя уже
в ноябре 1988 года (на 6–м съезде ФНО). Так началась "алжирская
политическая весна", во многом напоминавшая перестройку в СССР¹³.

Новая конституция,
всенародно утвержденная в марте 1989 г., открыла путь к демократизации
политической жизни. Этим воспользовались все оппозиционные силы, в том числе
берберисты, создавшие Объединение за культуру и демократию (ОКД) занявшее, по
их словам, место "левее исламистов, и правее ПСА". Но во многом ОКД
ориентировалось вначале на Фронт социалистических сил (ФСС), возникший еще в
1963 г. и с тех пор действовавший в подполье под руководством Хосина Айт
Ахмеда. В целом в Алжире примерно за год возникло или легализировалось около
трех десятков партии, включая четыре исламистские, наиболее мощной из которых
стал образованный 10 марта 1989 г. в мечети Бен Бадиса (г. Алжир) Исламский
фронт спасения (ИФС) во главе с профессором психологии Аббаси Мадани и
проповедником Али Бенхаджем.

Быстрому росту
популярности ИФС способствовала колоритная фигура шейха Мадани, узника
французских тюрем 1955–1962 гг., получившего классическое мусульманское
образование в Алжире и светское философское – в Англии, знатока не только
Корана, шариата и сочинений Бен Бадиса, но и Адама Смита, Гегеля, Декарта,
Прудона, Маркса и Макса Вебера. "Мы хотим, – говорил он – создания в
Алжире исламского государства, далекого от коммунистического Востока и
капиталистического Запада". Справедливости ради надо отметить, что ИФС,
как и Лига исламского призыва (ЛИП) шейха Сахнуна, а также возникшее позже
Движение исламского общества (сокращенно Хамас, от арабского названия
"харакат муджтамаа исламийя") Махфуда Нахнаха, другие исламские
партии – "Умма" (Община), "Рабита" (Связь), имели
возможность, по наблюдению французского исламоведа Оливье Руа, использовать
"люмпенизацию интеллигенции", т.е. окончание вузов (не говоря уже об
отсеявшихся в ходе учебы или не сумевших поступить) "новой категорией
воспитанников, плохо знавших и язык (арабский – P.Л.), и другие предметы, но
противостоявших офранцуженной элите. Исламизация стала таким образом
"почти автоматическим способом выдвижения арабизированных элит"¹⁴.

Таким образом, ИФС
(гораздо меньше – прочие исламисты) смог использовать то, что пытался, но
непоследовательно и нерешительно, делать Шадли (сам, кстати, плохо знавший
арабский литературный язык и вообще бывший малообразованным человеком). Язык и
религия стали в Алжире орудиями и в социокультурной, и в политической борьбе,
особенно если противостояли друг другу молодежь и старики, арабы и берберы,
бедные и богатые. Все эти противоречия и коллизии, остававшиеся скрытыми или
малозаметными под прессом унитарной идеологии однопартийного режима, ярко
вспыхнули в условиях многоцветья и многоголосья "политической весны".

Все партии вели кампанию
в свою пользу, однако ИФС преуспел больше других, ибо искусно использовал
агитацию в мечетях (имамы мечетей составляли примерно половину руководства ИФС)¹⁵.
К тому же противники ИФС были разъединены и больше боролись не с ним, а между
собой, хотя при соединении их сил они могли бы ему противостоять. Например,
манифестация ИФС в столице собрала в апреле 1990 г. 60 тыс. чел., а
контрманифестация ОКД и еще трех левых партий – 200 тыс. чел. В мае 15–тысячный
митинг ФСС, выступив "за подлинно демократическую альтернативу", в то
же время провозгласил: "Нет политизации ислама! Долой ФНО!" Подобная
практика приводила к дезориентации народа, особенно тех, кто, разочаровавшись в
режиме и ФНО, не склонялся к берберизму и в то же время имел самое смутное
представление о "демократической альтернативе" и вообще о демократии.
Коран, шариат и солидарность мусульман были понятнее.

В результате ИФС одержал
победу на муниципальных выборах 12 июня 1990 г. набрав 55,42 % голосов и
большинство мест в 32 вилайях (областях) из 48. ФНО, единолично правивший
страной почти 80 лет, набрал менее 32% голосов, ОКД – 6%, ФСС – выборы
бойкотировал (в районах его влияния голосовала всего 1/5 избирателей). Повсюду
ИФС стал навязывать свои порядки и "исламскую" мораль¹⁶.
Борьба за власть в стране обострилась, при этом ИФС все время набирал очки за
счет распадавшегося ФНО, а также – за счет роста в Алжире антизападных
настроений вследствие развития конфликта в Персидском заливе, антипалестинских
и антиливийских акций США. В мае–июне 1991 г. ИФС при поддержке
"добровольцев" из Туниса и Судана организовал беспорядки, забастовки
и манифестации в столице, окончившиеся боями на баррикадах, в которых были
убиты и ранены 400 чел. "Если армия выйдет из казарм, – сказал Аббаси
Мадани, – мы призовем три миллиона наших сторонников в народную армию ислама,
которая не оставит камня на камне от режима ФНО". Тем не менее, мятеж был
подавлен, а его вожди – арестованы¹⁷.

Несмотря на поражение,
ИФС продолжал быть наиболее влиятельной партией в стране, что объяснялось
объективно складывающейся обстановкой: экономические и социальные проблемы не
решались, недовольство режимом сохранялось, политические партии раскалывались и
размножались, ожесточенно критикуя и дискредитируя друг друга. Например,
вернувшийся в Алжир с триумфом в сентябре 1990 г. экс–президент Бен Белла,
пытаясь играть роль "алжирского де Голля", всячески заигрывал с
исламистами и осуждал Шадли и других деятелей режима, к тому времени уже
покинувших ФНО: "Я не верю, что люди, в течение 15–20 лет правившие
страной известным образом, вдруг станут демократами и великими реформаторами".
Именно Бен Белла ездил в феврале 1991 года в Ирак и говорил о "высоком
моральном духе" иракцев, что прибавило популярности не столько ему,
сколько ИФС, который все время призывал "арабов и мусульман"
выступить против США и других стран Запада ради "отражения иностранного
посягательства на священную землю ислама"¹⁸,

ФНО продолжал
разваливаться, теряя былую популярность и сторонников. В то же время ИФС достиг
понимания с другими исламскими партиями, создал свои профсоюзы и отряды
боевиков. Неудивительно поэтому, что в декабре 1991 г. в первом туре выборов в
Национальное народное собрание Алжира (в выборах участвовали 49 партий, но
всего 58% избирателей) ИФС завоевал 47,27% голосов и 188 из 420 мест, ФСС –
7,4% голосов и 25 мест, ФНО – 23,38% голосов и 16 мест, ОКД – ни одного места,
получив всего 2,9 % голосов. Никто не сомневался, что во втором туре ИФС
одержит полную победу и даже получит 2/3 мест, что дало бы ему право во
изменение конституции провозгласить Алжир "исламским государством" со
всеми вытекающими из этого последствиями для законодательства, в частности,
правового положения женщин и иноверцев, бытовых предписаний, идеологической и
культурной ориентации, свободы совести и других гражданских свобод.

Предвидя такой вариант,
противники исламистов решили не допустить его. За пять дней до второго тура
выборов, т.е. 11 января 1992 г., президент Шадли Бенджадид внезапно ушел в
отставку. По слухам, он и часть верхушки ФНО пытались договориться с
исламистами. Совет национальной безопасности (премьер, начальник генштаба, ряд
министров) отменил выборы и ввел войска в столицу. С протестами выступили ИФС,
заявивший, что он "не позволит исказить народный выбор", ФНО и ФСС,
причем лидер ФСС Айт Ахмед осудил "переворот, направленный на прекращение
демократического процесса". Резко осудили происходящее Пакистан, Египет,
Судан, Ливия, Иран. Однако взявший власть в Алжире Высший государственный совет
(ВГС), получивший полномочия до конца 1993 г., ввел 9 февраля 1992 г.
чрезвычайное положение в стране. Еще раньше начались аресты исламистов: 22
января был задержан Абд аль–Кадир Хашани, председатель временного
исполнительного бюро ИФС, 29 января – шейх Рабах Кебир, глава комиссии ИФС по
внешним сношениям. Всего были заключены под стражу 8 лидеров ИФС (не считая
арестованных еще 30 июня Мадани и Бенхаджа) и сотни рядовых активистов, многие
из них – преданы суду за хранение оружия, склады которого были обнаружены
полицией. На запрещение политической агитации в мечетях, выбивавшее основною
козырь ИФС, его боевики ответили террором: только 7–9 февраля 1992 г. в столице
и городе Батна были убиты 40 и ранены около 300 чел. Тогда ВГС провел через суд
решение о запрещении ИФС за подстрекательство к мятежу и распустил ряд
контролируемых исламистами муниципалитетов. Свыше 20 тыс. чел. (включая многих
депутатов от ИФС) были арестованы и депортированы в Сахару¹⁹.

Но это еще был не конец
алжирской "политической весны", а всего лишь кризис этого
неоднозначного процесса, во многом напоминавшего перестройку в СССР, которая
тоже сопровождалась острыми конфликтах и силовыми действиями в регионах.
Конечно, шансов выжить у "политической весны" в Алжире после января
1992 г. было не больше, чем у СССР после августа 1991 г. Но все же они были,
несмотря на крайнее обострение социально–политической напряженности и крайней
поляризации двух социокультурных блоков. Кто поддержал ИФС? В первую очередь,
городская и сельская беднота, не выдерживавшая снижения жизненного уровня в
последние годы, рабочие и служащие, возмущенные паразитизмом и казнокрадством
бюрократов, фактической отменой или урезанием социальных гарантий, обогащением
спекулянтов и взяточников, мелкая буржуазия, разорявшаяся в условиях роста цен
и падения производства, чиновничьего произвола и фаворитизма, наконец –
миллионы тех, кто регулярно ходит в мечеть и не приемлет аморальности и цинизма
разложившейся элиты. А кто выступил против ИФС, за которым на рубеже 1991–1992
гг., безусловно, шло большинство алжирцев (хотя свыше 40 % избирателей и
устранились от участия в декабрьских выборах 1991 г.)? Прежде всего армия,
привыкшая с 1962 г. играть главную роль в политической жизни страны, а также –
тесно связанная с армией политико–административная госбюрократия, которую
исламисты обязательно бы перетасовали или заменили в случае своего прихода к
власти. Такова же была позиция технократии госсектора, в основном учившейся на
Западе или в бывших соцстранах, преобладающей части интеллигенции, особенно
франкоязычной, буржуазии, в большинстве своем заинтересованной в займах,
кредитах, товарах и технологии Запада, еще в 1990 г. начавшего беспокоиться по
поводу успехов ИФС и даже делавшего соответствующие представления властям
Алжира. Все эти группы, вместе взятые, представляли меньшинство алжирцев, но в
их руках было управление страной, ее экономикой и культурой, следовательно –
решающее влияние не только на противников исламистов, но и на нейтральных и
колеблющихся.

Очень важна была позиция
берберов. В основном они, как уже говорилось, всегда были против
исламо–экстремизма, что не исключало наличия берберов среди исламских
фундаменталистов и вообще не ставило под сомнение их приверженность исламу. Но
исключительная сила родственных, клановых и земляческих связей у берберов
определяет прочное взаимодействие и взаимовыручку в их среде, вследствие
которой бедные крестьяне Кабилии не раз вступались, начиная с 1963 г., за
кабильскую буржуазию в городах, за студентов и интеллигенцию, требовавших
уважения берберской культуры. Отсутствие поддержки со стороны
берберов–крестьян, населяющих горные районы, лишало исламистов шанса развернуть
в горах партизанское движение. А городское подполье без взаимодействия с таким
движением, как показала вся история Алжира, обычно малоэффективно и
недолговечно.

Весьма интересна была
фигура председателя ВГС 72–летнего Мухаммеда Будиафа, выходца из обедневшей
семьи берберских аристократов, ветерана антиколониального движения 40–60–х
годов, одного из основателей ФНО, координатора действии революционных отрядов в
1954–1956 гг. и узника французских тюрем в 1956–1962 гг. Будиаф был авторитетом
и для ветеранов ФНО, и для осуждавшей ФНО молодежи, ибо он – практически
единственный из девяти "исторических вождей" алжирской революции,
который порвал с ФНО еще в 1962 г. Отсидев полгода в тюрьмах уже независимого
Алжира, Будиаф эмигрировал и продолжал свою деятельность во Франции и Марокко,
оставаясь непричастным ко всем недочетам, ошибкам и преступлениям ФНО 1963–1991
гг. Будучи врагом диктатуры, он был близок большинству демократов. Всегда
осуждая милитаризм, он поначалу нашел, судя по всему, общий язык с военными на
основе борьбы с исламо–экстремизмом, который также отвергал. Как бербер, он,
естественно, пользовался доверием своих собратьев. И, что особенно важно,
Будиаф, всегда уделявший внимание социальным проблемам, верно уловил именно в
их нерешенности причины кризиса. В разработанном под его руководством в марте
1992 г. "Плане восстановления" была подчеркнута необходимость
наведения порядка в управлении и вывода страны из экономического кризиса,
улучшения положения молодежи и борьбы с безработицей, создания новых импульсов
для производства и удовлетворения потребностей граждан, а также – "более
справедливых условий жизни для всех". Из других задач указывались борьба с
расточительством национальных ресурсов и восстановление "морального авторитета
государства". В одном из интервью Будиаф сказал, что выборы президента и
парламента состоятся "в течение двух лет"²⁰.

Краткий период правления
Будиафа весьма примечателен прежде всего стремлением сохранить даже в условиях
чрезвычайного положения основные завоевание алжирской "политической
весны". Старый революционер и подпольщик, неподкупный, непримиримый и
неустрашимый, Будиаф был своего рода "Робеспьером алжирской
революции", железной рукой проводившим в жизнь ее принципы, не поступаясь
ими ни при каких обстоятельствах. Не обращая внимания на опасения бюрократии,
он следовал демократическим правилам, не препятствовал деятельности примерно 60
политических партий, существовавших в Алжире в 1992 г., уважал свободу печати и
слова, терпел выпады Бен Беллы, в свое время изгнавшего его из страны в 1963
г., а также – своего товарища по почти 40 годам совместной эмиграции и
тюремному заключению Айт Ахмеда. Даже осуждаемым им исламистам он был готов
протянуть руку, если они не будут "использовать демократию для ее же уничтожения".
Можно согласиться о С.Э. Бабкиным и Е.И. Мироновой: "Многопартийный режим
и деятельность многочисленных средств массовой информации создали в Алжире
Будиафа такой демократический фон, какого нет и не было во многих арабских
странах"²¹.

Это подтверждается во
многом стремлением Будиафа всячески смягчить накал борьбы в Алжире (в 1992 г. в
стране было убито с обеих сторон 1,5 тыс. чел.), не реагировать на многие
выпады лично против него, пользоваться каждым удобным случаем для разрядки
обстановки. Например, он освободил 9 июня 1992 г. 2 тыс. заключенных по случаю
мусульманского праздника и закрыл тогда же 3 из 5 "лагерей
безопасности" в Сахаре. Распуская за "недееспособность"
контролируемые ИФС муниципалитеты (в основном озабоченные внедрением
"исламской морали"), Будиаф требовал таких же мер в отношении других
муниципалитетов, если они подпадали под то же определение. Возвращая
государству имущество, незаконно захваченное ИФС у ФНО в суматохе
"демократизации" 1990–1991 гг., Будиаф требовал заодно разобраться и
с собственностью ФНО и других партий, ограничив их всех жесткими рамками
закона. Не собираясь мириться с коррупцией в среде бюрократии, он приказал
опубликовать материалы расследований соответствующих дел, в том числе –
задевавших верхушку армии²².

Все это заставляет иначе
взглянуть на Алжир января–июня 1992 г. Как отмечала российская пресса, тогда в
Алжире "удалось не допустить …установления режима, предполагающего
упразднение демократии". Но для этого, мол, "пришлось принести в жертву
ту же демократию". В связи с этим даже выражались опасения, что ВГС
"станет похожим на наш августовский ГКЧП"²³. Думается, что
ВГС, во всяком случае при Будиафе, был похож на ГКЧП не более, чем российские
демократы на исламских фундаменталистов! В какой–то мере высказывавшиеся тогда
в его адрес опасения были навеяны предостережениями со стороны двух других
"исторических вождей" алжирской революции – X.Айт.Ахмеда и А. Бен
Беллы. Конечно, тогда нельзя было предусмотреть будущих зигзагов экономической
и социальной политики ВГС, сомнений в прочности блока противников
исламо–экстремизма, нюансов позиций разных стран Запада и эволюции
международной обстановки. Но все же, пока Будиаф был жив, сохранялась надежда,
что "алжирская весна" возродится.

К сожалению, этой надежде
был положен конец 29 июня 1992 г., когда Будиаф был убит в Аннабе. Первое
подозрение, естественно, пало на исламистов, тем более, что за два дня до этого
начался суд над лидерами ИФС. Однако эта версия у большинства алжирцев вызвала
недоверие. Скорее всего, Будиаф был бельмом на глазу у коррумпированных и
дискредитированных деятелей "старого режима", у продажной и
безответственной бюрократии, которую он же называл "политико–финансовая
мафия" и знал, что она с лета 1991 года пользуется созданной исламистами
обстановкою террора и хаоса, дабы проворачивать свои сомнительные дела, в том
числе – криминальные, вплоть до заказных убийств, каковые легко можно было
приписать боевикам ИФС. Вряд ли довольна Будиафом была и верхушка армии, не
одобрявшая соблюдения им правил "демократической игры", вольноголосия
прессы, освобождения арестованных, но особенно – предстоявшего оглашения
материалов следствия по делу генерала Мустафы Бенлусифа, всесильного в
1982–1986 гг. начальника генштаба армии, попавшегося на коррупции. Армейская
верхушка привыкла в Алжире к неприкосновенности и привилегированному положению
всемогущего "стража революции". Многие ставили это в связь с тем, что
убийца Будиафа был офицером его охраны, так или иначе принадлежавшим к военной
среде. Впрочем, были и другие версии убийства.

Смерть Будиафа явилась
завершением "политической весны" в Алжире. Само его пребывание во
главе ВГС было серьезной гарантией демократии и залогом сохранения и развития
основных достижении "политической весны" – свободы слова и печати, разоблачения
несостоятельности "старого режима", отстранения обанкротившейся
бюрократии и отказа от изживших себя методов управления.
"Неисправимый" Будиаф, пожалуй, был единственным руководителем,
которому алжирцы благодарны за то, что он "думал о народе". Поэтому
краткий, менее полугода, период его правления даже получил название "эпохи
Будиафа"²⁴.

Преемники Будиафа –
заменивший его во главе ВГС полковник Али Кяфи, руководитель организации
ветеранов революции, и новый премьер Белаид Абд ас–Салям, бывший при Бумедьене
"экономическим диктатором" страны (формально – министром
промышленности), повели дело к ужесточению репрессий против исламистов и
жесткой централизации управления экономикой. Однако силовое решение не дало ни
политических, ни хозяйственных результатов. Более того, премьер отметил в
декабре 1992 г. "безразличие алжирцев к актам террора"²⁵.
Ни "ускоренные" разбирательства дел захваченных боевиков в
спецтрибуналах, ни создание спецконтингентов из замаскированных
профессионалов–антитеррористов, отобранных среди элитных подразделений полиции,
жандармерии и армейских коммандос, не принесли мира стране: к ноябрю 1993 года
1600 террористов были убиты, 9 тыс. – арестованы, но, по признанию самих
властей, во всей стране действовало тогда около 6 тыс. исламских боевиков, хотя
установлено, что в 1991 г. их было не более 2 тыс. чел²⁶.

В связи с этим в июле
1993 г. в руководстве Алжира произошли изменения: министром обороны и
одновременно главой ВГС стал генерал Лиамин Зеруаль, премьером – Реда Малек.
Первый, 52–летний сын сапожника из Кабилии, кадровый офицер, учившийся в
Египте, СССР и Франции, уволенный при Шадли в отставку из–за разногласий с
президентом, взял курс на укрепление вооруженных сил (он был сторонником
профессиональной армии) и на тайные переговоры с лидерами ИФС. Второй, опытный
политик (соавтор программных документов ФНС 1962–1976 гг., неоднократно –
министр и посол во Франции, СССР и США), активно занялся приватизацией
убыточного госсектора и привлечением иностранных инвестиций. Но хозяевами положения
по–прежнему оставались военные: начальник генерального штаба Ламари и министр
внутренних дел полковник Саади сместили (за излишнюю "мягкость")
более 500 судей и настояли на исполнении 20 смертных приговоров, возможно – в
целях отмщения за убийство исламистами полковника Касди Мербаха (бывшего
премьера, министра и шефа военной службы безопасности), влиятельного в стране
лидера левого крыла элиты армии²⁷.

В феврале 1994 г. ВГС был
распущен, а генерал Зеруаль стал временным президентом страны, обязавшись
руководствоваться Платформой политических действий, принятой 20–25 января
Национальной конференцией с участием многих партий, за исключением ИФС (хотя он
был приглашен), ФНО, ФСС и ОКД, но с участием умеренных исламских партий Хамас
и Ан–Нахда. В Национальный переходный совет из 200 чел. были включены З0
делегатов госструктур и 170 – от партий, профсоюзов и общественных организаций.
Однако в ответ лидеры ИФС заявили, что "демократии" как понятия
"нет ни в одном арабском словаре" и выдвинули лозунг: "Ни Хартия,
ни конституция, только Коран!"²⁸ Борьба достигла небывалого
ожесточения, особенно когда с осени 1993 г. боевики стали убивать
иностранцев (к июлю 1994 г. погибло 56 иностранцев, включая 8 французов и 4
русских, из которых двое были инструкторами военных летчиков). С марта 1993 г.,
помимо антитеррористических бригад, боевикам противостояли две "милиции
самообороны" – Организация свободной алжирской молодежи (ОСАМ) и
Организация защиты Алжирской республики (ОЗАР), особенно активизировавшиеся
после призыва лидера ОКД Саида Саади к "вооруженному сопротивлению насилию
исламистов". Исключительно бесчеловечный характер приняли убийства женщин:
исламисты убивали женщин без хиджаба (покрывала), а их противники – женщин,
одетых по–мусульмански. ОСАМ в своей листовке даже грозил за каждую убитую без
хиджаба "ликвидировать двадцать женщин, носящих хиджаб, и двадцать
бородатых интегристов" (т.е. исламистов, обычно носивших бороду)²⁹.

Разжиганию ненависти
способствовало систематическое истребление исламистами алжирской франкоязычной
интеллигенции. Ее обвиняли в "коллаборационизме" с военными властями,
а каждого погибшего называли "экстремистом офранцуживания, врагом языка
Корана, исламской религии и национальных традиции". Только журналистов в мае
1993 г. – марте 1995 г. было убито 30 чел., включая главных редакторов ведущих
алжирских газет на французском языке. Не удивительно, что 2300 алжирцев, в том
числе 200 журналистов, просили принять их во Франции как "политических
беженцев", Постоянные взрывы и обстрелы аэропортов, предприятий,
посольств, контор, банков, министерств, полицейских комиссариатов и армейских
штабов вызывали панические настроения. Многие дипломаты и
специалисты–контрактники покидали страну, в которой число жертв стремительно
росло, достигнув весной 1995 г. 30–40 тыс. чел. с обеих сторон. Подобный рост потерь объяснялся
совершенствованием военной техники, широким
применением автоматов, гранатометов и новейших
подрывных устройств исламистами,
авиации, танков, вертолетов и артиллерии – правительственной армией, которая неоднократно, обнаруживая
скопления боевиков (обычно – с помощью весьма
действенной в стране сети полицейской агентуры и военной
разведки), безжалостно их уничтожала³⁰.

Позиции исламистов были подорваны и вследствие оживления с января 1994 г. берберского движения (особенно после убийств многих ученых и
журналистов из Кабилии, в том числе – секретаря ОКД Тигзири). Манифестации за
признание кабильского языка и против контактов Зеруаля (секретных, но всем известных) с ИФС сопровождались по всей Кабилии созданием
"комитетов бдительности" и "советов деревень", а при них –
отрядов самообороны, обычно во главе с офицерами запаса или бывшими военнослужащими, силой
изгонявшими исламистов.
Постоянные демонстрации и всеобщая забастовка в Кабилии
заставили Зеруаля отказаться
в ноябре 1994 г. от "диалога"
с ИФС и заявить о решимости "уничтожить
террористов". Это было его ответом на попытку посредничества партий
оппозиции, организовавших в ноябре 1994 г. –
январе 1995 г. встречи в Риме с зарубежным руководством
ИФС с целью
достижения соглашения, но подвергших режим критике
за "провал соглашения"³¹.

Патовая ситуация,
сложившаяся к весне 1995 г., все больше толкала к национальному
примирению. Даже идеолог исламистов Судана шейх Хасан ат–Тураби
признавал: "Если ИФС придет к власти, Алжир
может взорваться: его покинут три, а может быть
четыре миллиона алжирцев". Но на деле гораздо больше алжирцев не хотели
власти ИФС, а еще больше – не были склонны ему активно помогать, тем более после многих
лет крови, ненависти, страха и отчаяния. Это стало ясно во время
всенародных выборов президента в ноябре 1995 г.,
на которых генерал Зеруаль уже в первом туре получил 68 %
голосов, намного опередив соперников (в том числе – лидера Хамас М. Нахнаха). Несмотря на
угрозы исламистов, 75 % избирателей явились к урнам. ИФС назвал это
"маскарадом под дулами автоматов", так как выборы проходили под
охраной до З00 тыс. военных и полицейских. Однако они прошли без инцидентов и были
признаны свободными всеми независимыми наблюдателями³².

Опираясь на результаты выборов, Зеруаль активизирован военные операции (например, в мае 1996 г. в
сражении близ г. Тлемсен погибли 40 военнослужащих и 200 исламистов) и выдвинул свой
план нормализации положения в 1997 г. (в начале года – выборы в парламент, в
середине – референдум об изменении конституции, в
конце – муниципальные выборы). Предполагаемое учреждение двухпалатного парламента,
очевидно, позволит отразить специфику этнорегионального
облика страны, введение пропорционального (а не мажоритарного, как при Шадли) представительства
устранит имевшие место ранее споры (в частности о "заслуженности"
мандатов ИФС на выборах 1990–1991 гг.), запрет на использование в политической пропаганде ссылок на ислам,
арабский язык и берберскую культуру должен
способствовать разрядке идейно–политической
напряженности, изъятию из повседневной жизни общества наиболее острых и болезненных
вопросов. Не всех это, однако, устраивает. ИФС назвал проект Зеруаля
попыткой "легализовать
свою диктатуру", а ФСС
– стремлением втиснуть "национальный диалог " в рамки "авторитарного перехода с
плюралистическим фасадом", удобного для военных, "управляемого и
контролируемого по их желанию". Отношение народа
ко всему этому было выражено в результатах майского опроса 1996 г. – 18,9% алжирцев были "не удовлетворены" политикой Зеруаля, а 42,8 % – "мало удовлетворены". Однако 60,7 %
считали "национальный диалог абсолютной
необходимостью", а 78,8% готовы были участвовать в новых выборах³³.

Таким образом,
гражданская война в Алжире являет собой попытку средствами военного насилия
разрубить сложный узел экономических, социальных и
политических проблем, решение которых за истекшие годы мало продвинулось, ибо
сохраняются и массовая безработица, и падение производства, и огромная внешняя
задолженность, и зависимость от иностранной
помощи. Кроме того, есть еще два фактора, способствующих затягиванию гражданской войны в Алжире, а именно – исторический и международный.

По мнению социополитолога
Омара Карлье,
кровавое подавление французами народного восстания
алжирцев в мае 1945 г., затем – 9 лет партизанщины в горах и патриотического
подполья в городах, далее – освободительная война 1954–1962 гг., вооруженное
сопротивление ФСС в Кабилии
в 1963–1964 гг. породили "идеал действия"
и "культ силы", превратившие в сознании
алжирцев политическое насилие в "революционную законность", а решение любой проблемы – в "разрыв, очищение,
искоренение", при которых каждый раз возникал
вопрос – "что делать с офранцуженными…, с кабилами..., с неверующими"³⁴.

Базируясь на этих
традициях и этом мироощущении, Мустафа Буяли, уволенный
чиновник партаппарата ФНО
и охранник одного из предприятий, создал в 1979–1981
гг. вооруженное подполье, выступившее против "безбожного государства"
и "социальных пороков". В 1982–1987 гг.
он и около 300 его сторонников вели фактическую
войну с властями, вплоть до гибели многих из них,
включая Буяли, и ареста остальных в 1987 г. Хотя Мадани
и другие лидеры ИФС всегда осуждали Буяли, надеясь
добиться своих целей мирными средствами, среди
низового актива ИФС Буяли стал своего рода легендой, "исламским Робин Гудом". Вместе
с освобожденными в 1990 г. его соратниками рядовой актив ИФС продолжил
"дело Буяли". Поэтому арест всего
руководства ИФС в июне 1991 г. – феврале 1992 г.
лишь побудил их к действию. Переход к вооруженной борьбе они встретили во всеоружии, подготовленные к
нему морально, организационно и технически.

Ныне они действуют,
разбившись на примерно 650 групп, по 10 боевиков в
каждой, и практически неуловимы для 17 бригад и сотни автономных батальонов брошенной против них 120–тысячной
(т.е. в 20 раз численно их превосходящей) армии. Однако против
боевиков – два серьезных фактора: "группы
гражданской обороны"
(не только в Кабилии), которых многие считают
"подлинной армией"
антиисламизма, и отсутствие единства. С самого начала не было единого руководства военной борьбой, а
участвовавшие в ней
боевики раскололись на множество самостоятельных организация – "Армию пророка Мухаммада", "Джихад 54",
"Верных клятве", "Мировые исламские
силы бойцов
Аллаха", "Объединенный совет исламского действия", "Движение
исламского джихада",
"Организацию исламских офицеров" и другие. Основные силы были поначалу
сконцентрированы в Вооруженном исламском движении (ВИД),
возникшем тайно еще в мае–июне 1991 г. Однако постепенно контроль ВИД над
боевиками стал эфемерен. В июне 1994 г. остатки ВИД
реорганизовались в Исламскую Армию спасения (ИАС), официально объявившую себя военным крылом ИФС, хотя она далеко не
всегда согласна с "консерваторами" из политического руководства ИФС. Впрочем, ИАС, судя по всему, не
является самой мощной из групп боевиков. На эту роль претендует возникшая в январе 1993 г. Вооруженная исламская группировка (ВИГ)³⁵.

Если ВИД – ИАС возникла
вследствие внутриалжирского развития, то ВИГ – порождение своего рода "исламского интернационала",
существовавшего фактически всегда, но особенно – после 1979 г., т.е. победы
исламской революции в Иране и начала войны в Афганистане. Основу ВИГ составили алжирцы, сражавшиеся
в Афганистане против советских войск, получая за это (главным образом из фондов "на борьбу с коммунизмом"
в США и Саудовской Аравии) не менее 1500 долларов в месяц. Прошедшие спецподготовку в Пешаваре (Пакистан) и
ставшие профессиональными "солдатами
удачи", они затем участвовали и в межафганских конфликтах после
1989 г., в боях на юге Ливана, а также в
Таджикистане, Нагорном Карабахе, Чечне, Боснии. Но
большинство их (до 2 тыс. чел.) вернулись в Алжир, где и вступили в ВИГ, с самого
начала не подчиненную ИФС. Своей целью они
провозгласили "восстановление халифата"
путем физической
ликвидации в Алжире "евреев, христиан и всех неверующих на мусульманской земле". Именно ВИГ отличает крайняя жестокость в расправах с интеллигенцией, иностранцами, женщинами без хиджаба, а также при организации актов террора на
авиалиниях и во Франции. Однако, будучи наиболее
активной и непримиримой,
ВИГ несет и наибольшие потери: например, в
марте 1995 г. армия уничтожила сразу 160 командиров ВИГ,
собравшихся на совещание на западе страны³⁶.

Пестрота исламских
группировок, с одной стороны, затрудняет борьбу с
ними, но с другой – облегчает. Во–первых, все они,
соперничая друг с другом, без колебаний прибегают к оружию при самых мелких
разногласиях (в подобной
обстановке осуществляют
заказные убийства и криминальные
банды, пытающиеся получить "политическое"
прикрытие). Во–вторых,
конкуренция мелких отрядов и мелких самолюбий их предводителей широко открывает
дорогу для проникновения в их ряды агентуры алжирских спецслужб,
всегда славившихся своей эффективностью. В
частности, им приписывается
умелое ослабление ИАС и поощрение "сведения счетов"
в рядах исламских боевиков. Число жертв войны (по разным данным, от 62 тыс. до 100 тыс. чел.) растет как вследствие террора (например,
в августе 1997 г. ВИГ истребил до 700 чел., только 23 сентября
1997 г. – более 200 чел.),
так и вследствие репрессий властей (20 октября 1997 г., в столице
состоялась демонстрация протеста против них, сопровождавшаяся арестом адвоката,
передавшего в прессу Европы свидетельства жертв репрессий). Освобожденный из тюрьмы
15 июля 1997 г. лидер ИФС
Аббаси Мадани призвал
в сентябре 1997 г. к "немедленному прекращению кровопролития и подготовке
серьезного диалога". Но это не встретило отклика ни с той, ни с другой стороны.

Исламисты, особенно – экстремисты ВИГ, не хотят компромисса,
и, скорее всего, на него не способны. С другой
стороны, власти считают, что время работает на
них. Народ устал от войны и хочет мира. Об этом
свидетельствуют и участие в парламентских выборах
в июне 1997 года 10 983 985
чел. (65,49% всех
имеющих право голоса), и успех правительственного Национально–демократического объединения
(3 533 762 голоса и 155 мест) наряду с Хамас (1 553 185 голосов и 69 мест) и ФНО (1 489 561 голос и 64 места). ФСС и ОКД получили по 19 мест (и менее 1 млн. голосов), Нахда – 34 места (915
066 голосов). После
этих выборов возросли инвестиции в экономику Алжира (особенно в добычу нефти и газа) компаний
США, ФРГ и Южной
Кореи, начавших теснить Францию³⁷.

Подводя итоги,
можно, независимо от того, когда и в какой форме Алжир обретет мир,
дать определение алжирского кризиса как глобальной
трансформации всего
общества, переживающего болезненную ломку механизмов и форм экономической,
социальной, политической и идеологической жизни. Старые стимулы развития и привычные отношения не работают, а
новые только создаются, вернее – в большинстве случаев только еще
изыскиваются. Классы и социальные слои пытаются выжить, но неизбежно
меняются, дробятся, теряют свое лицо и средства к существованию, готовясь приспособиться
к новому порядку вещей,
который никак не установится. В этих чрезвычайных обстоятельствах
армия и ее элита сохраняют свою роль основы
госаппарата. В связи с этим в отечественном и зарубежном
алжироведении прогнозируются различные возможные варианты решения алжирской проблемы с участием
военных – "суданский", "чилийский", "иранский", "иорданский"³⁸. Однако нам представляется более
вероятным вариант "турецкий", при котором армия может уступить власть гражданским политикам, сохранив за собой роль гаранта единства и внутренней стабильности государства.
Еще более возможен вариант "египетский" (времен президента
Насера), при котором армия
сохранила бы ведущую
роль в обществе, а офицерство составило бы основу правящего класса. В сущности, в этом направлении события в Алжире и шли последние 35
лет. Но и "политическая весна" 1989–1991 гг., и гражданская война
1992–1997 гг. все это поставили под сомнение. За
"турецкий" вариант говорит и парадоксальное
совпадение желания как исламистов, так и офранцуженных,
избавиться от господства военных, вернуться, хотя
бы частично, к условиям "политической весны". Пока что этот вариант имеет меньше шансов, чем
другие, но по мере роста в обществе новых сил, в том числе мелкого и среднего
предпринимательства, интеллигенции, растущей как в
Алжире, так в среде многочисленной алжирской
диаспоры в Европе (от Франции
до Скандинавии),
связанных с новой техникой
рабочих и служащих,
"турецкий" вариант, возможно, станет более реализуем.
Скорее всего, он будет неповторимо алжирским, не копирующим какой–либо иной.

Конечно, его трудно осуществить, пока "арабизм,
исламизм, берберизм", по словам алжирского социолога А. Джеглула,
"мешают любому переходу к современности"³⁹. Но для этого нужно время. Следует также учесть,
что цивилизационный синкретизм национальной социокультуры
Алжира сам по себе требует устойчивого механизма
равновесия и регулирования не только социально–экономических
и политико–идеологических процессов, но и столь
цивилизационно разнородных фракций алжирского общества, как арабы и берберы,
европейцы и близкие к ним
"офранцуженные",
верующие и не очень (а также атеисты, которых
много среди "офранцуженных", и т.н. не
практикующие, т.е. лица, формально числящиеся в какой–либо конфессии, но
не следующие ее предписаниям). Реальный спектр
таких фракций гораздо шире, ибо в этнолингвистическом плане различны и берберы
(кабилы, шавийя, мзабиты,
жители Дахры и Уарсениса),
и европейцы (французы, испанцы, итальянцы и прочие), и даже
арабы (например, потомки бедуинов в Орании,
сохранившие двуязычие арабизированные потомки
берберов на востоке, турок и андалусских мавров в
крупных городах), не говоря уже о евреях, африканцах и лицах смешанного происхождения. Весь этот
комплекс жизнеспособен в современных условиях либо в рамках демократии и
гражданского общества, либо – хотя бы при минимуме социокультурного
и политического консенсуса.

гражданская
политический алжир берберист

Литература

1 Азия и
Африка сегодня, 1989, № 9, с. 6.

2 Брук C.И.
Население мира.
Этнодемографический справочник. М., 1986, с. 463; Language Problems of Developing Nations, New York, 1968, p. i34.

3 Eveno P. L'AIgйrie. Sarthe,
1994, pp. 70, 86, 92; Labat S. Les islamistes algйriens. P., 1995, p. 29–31.

4 Eveno P. Op. cit., pp. 92, 100; Labat S. 0p. cit., p. 30.

5 Labat S. 0p. cit., p.
30. L'AIgйrie en quelques
chiffres. Alger, 1982, p. 3.

6 Мельянцев
В.А. Экономический рост стран Магриба. М., 1984. с.101; Balta P., Rulleau С. L'AIgerie des Algйriens. P., 198, pp.146–148.

7
Islam: State and Society. London, 1988, p. 191.

8 Le Monde, 28.3.1984.

9 Dejeux J.ldentitй nationale, idйologie arabo–islamique
et revendication berbйrophone en Algйrie. Turku
(Finlande), 1983, p. 29.

10
Le Printemps Berbиre. P.,
1981, p. 408.

11 Hadjeres, S. Culture, Independance et Rйvolution en Algйrie., P., 1981, p. 86.

12 L'Express, P., 1988, n 1722, p. 52; Nouvel 0bservateur, 1988, n 2228, p. 40.

13 Halte au massacre en Algйrie /Parti de I'Avant–Garde Socialiste d'Algйrie, 9 octobre 1988/: Patriotes, agissons tous ensemble. Alger, le
10 octobre 1988, Рaгti de l'Avant–Garde Socialiste.

14 Азия и Африка сегодня, 1991, №12, с. 27; Rоу O.Genйalogie de
l'islamisme. Hachette, 1995, pp. 79–80; El Moudjahid, 13–18.3.1989.

15 Правда,
13.6.1990; Al Bayane, Casablanca,
2.6.1990.

16
El Moudjahid, 25.6.–1.7.1990.

17 Азия и Африка
сегодня, 1991, № 12,
с. 29; Воcток, 1993, № 1,
с. 146.

18 Известия, 18.10.1990; Правда, 11.2.1991.

19 Восток,
1993, № 1, с.146–147; Известия, 13–25.1.1992, Burgat F. L'Islamisme en face. P., 1995, pp. 158–159. El Moudjahid, 5.5.1992.

20 Правда,
10.3.1992. El Moudjahid, 4.4.1992, Le Monde, 1.6.1992.

21 Бабкин С.Э.,
Миронова Е.И. Алжир:
три года на грани гражданской войны. М.,1995, с. 16–22.