Бытовые повести XVII в.
Архангельская А. В.
Во
второй половине XVII в. жанр повести занял ведущее положение в системе
литературных жанров. Если древнерусская традиция обозначала этим словом любое
"повествование", то, что в принципе рассказывается, повесть как новый
литературный жанр наполняется качественно иным содержанием. Его предметом
становится индивидуальная судьба человека, выбор им своего жизненного пути,
осознание своего личного места в жизни. Уже не так однозначно, как раньше,
решается вопрос об авторском отношении к описываемым событиям: голос автора
явно уступает место сюжету как таковому, а читателю предоставляется самому
сделать вывод из этого сюжета.
"Повесть
о Горе-Злочастии" – первая в группе бытовых повестей XVII в., открывающая
тему молодого человека, не желающего жить по законам старины и ищущего свой
путь в жизни. Эти традиционные законы олицетворяют его родители и "добрые
люди", дающие герою разумные советы: не пить "двух чар за
едину", не заглядываться "на добрых красных жен", бояться не
мудреца, а глупца, не красть, не лгать, не лжесвидетельствовать, не думать о
людях плохо. Очевидно, что перед нами – вольное переложение библейских десяти
заповедей. Однако Молодец, который "был в то время се мал и глуп, не в
полном разуме и несовершен разумом", отвергает эту традиционную
христианскую мораль, противопоставляет ей свой путь: "хотел жити, как ему
любо". Этот мотив жизни в свое удовольствие усиливается в повести, когда
"названой брат" подносит Молодцу чару вина и кружку пива: выпить
"в радость себе и веселие". Именно стремление к удовольствию приводит
Молодца к краху, что очень иронично констатирует анонимный автор, рассказывая,
как Горе "научает молодца богато жить – убити и ограбити, чтобы молодца за
то повесили, или с камнем в воду посадили". Жизнь по новым правилам не
складывается, забвение родительских советов приводит к катастрофе,
соответственно, единственным возможным выходом оказывается возвращение к
традиционным христианским ценностям: "спамятует молодец спасенный путь – и
оттоле молодец в монастыр пошел постригатися". Появление образа монастыря
в финале "Повести о Горе-Злочастии" важно прежде всего именно как
показатель традиционного решения проблемы выбора своего пути: Молодец, как и Блудный
сын Симеона Полоцкого, в итоге возвращается к родительскому укладу. Заповеди в
начале пути и монастырь в конце – знаковые точки этого уклада.
Принципиально
новой чертой "Повести о Горе-Злочастии" можно считать образ главного
героя – безымянного Молодца. Молодец – фольклорный герой по происхождению,
обобщенный представитель молодого поколения. Отсутствие имени – существенная
характеристика, т. к. именно это отсутствие является показателем начального
этапа перехода от традиционного древнерусского героя к герою нового времени.
Автору важно подчеркнуть именно обобщенность, принципиальную неконкретность
этого образа, и он прибегает для этого к традиционному фольклорному взгляду на
героя. Мы не знаем многих внешний обстоятельств его жизни. Где он научился пить
и играть, при каких обстоятельствах ушел из родного дома – все это остается
неизвестным читателю. Мы не знаем, откуда и куда бредет Молодец, как он был в
конце концов принят в монастыре, какова была там его дальнейшая судьба.
Единственной характеристикой Молодца в "Повести" оказывается его
социальная характеристика – он происходит из купеческой среды. "Люди
добрые" на честном пиру
Посадили
ево за дубовой стол,
Не
в болшее место, не в меншее, -
Садят
ево в место среднее,
Где
седят дети гостиные.
В
большинстве древнерусских литературных произведений личность раскрывается
статично, а не динамично. Человек действует в зависимости от обстоятельств и
единственное возможное изменение - это поворот человеческого сознания от зла к
добру, чаще всего – в результате чуда, которое свидетельствовало о божественном
замысле о человеке. В беллетристических произведениях нового времени личность
героя оказывается способной к саморазвитию, причем это саморазвитие может
совершаться как от зла к добру, так и от добра ко злу, а кроме того, и это
очень важно, развитие человеческой личности может совершаться безотносительно к
добру и злу.
"Повесть
о Горе-Злочастии" имеет своим героем только одного человека. Это
монодрама. Все остальные действующие лица отодвинуты в тень и характеризуются
автором через множественное число, которое наиболее отчетливо
противопоставляется хоть и обобщенной, но в то же время принципиальной
"единственности" главного героя ("отец и мать",
"други", "добрые люди", "нагие-босые",
"перевощики"). Только в начале повести говорится об одном "милом
друге", который его обманул и обокрал. Но этот единственный, кроме
Молодца, конкретный человеческий персонаж повести выведен так обобщенно, что
скорее воспринимается как некий символ всех его собутыльников, чем как конкретная
личность. В повести только один ярко освещенный персонаж – это неудачливый и
несчастный Молодец.
Правда,
в "Повести", кроме Молодца, есть и другой ярко обрисованный персонаж
– это само Горе-Злочастие. Но персонаж этот представляет собой alter ego самого
Молодца. Это его индивидуальная судьба, своеобразная эманация его личности.
Горе неотделимо от самой личности Молодца. Это судьба его, личная, выбранная им
по доброй воле, хотя и подчинившая его себе, неотступно за ним следующая,
прилепившаяся к нему. Она не переходит к Молодцу от родителей и не появляется у
него при рождении. Горе-Злочастие выскакивает к Молодцу из-за камня тогда,
когда он уже сам выбрал свой путь, уже ушел из дома, стал бездомным пропойцей,
свел дружбу с "нагими-босыми", оделся в "гуньку кабацкую".
Непредвиденные
события жизни Молодца развиваются под воздействием изменений в самой его
личности. Эти изменения подчиняются одной главной мысли повести:
"человеческое сердце несмысленно и неуимчиво". Человек вступает на
опасный путь соблазнов вовсе не потому, что в мире есть зло и дьявол не
дремлет, а потому, что независимо от существования вне человека начал добра и
зла само сердце человеческое способно избирать тот или иной путь, а при
"неполном уме" и "несовершенном разуме" неизбежно склоняется
ко злу, к непокорству, к соблазнам и прельщениям.
В
целом развитие Молодца идет скорее ко злу, чем к добру, хотя в конце концов он
и является в монастырь, чтобы постричься. Но постриг его вынужденный – это не
душевное возрождение к добру, а простая попытка убежать от Горя. Горе остается
сторожить его у ворот монастыря, и еще неизвестно, не овладеет ли оно им
вторично.
Впрочем,
вопросы добра и зла отступают в повести со своего традиционно первого места на
второй план. Автор повести не столько оценивает действия Молодца с точки зрения
религиозно-этической, сколько по-человечески жалеет Молодца, сопереживает его
неудачам, несчастью. Он не осуждает Молодца, он горюет по нем, внутренне ему
симпатизируя. Поэтому лирическая стихия повести, столь ярко в ней проявляющаяся,
отнюдь не случайна. Народная лирика – лирика песни, причитания, жалобы на
судьбу и на долю – явилась формой выражения эмансипированных от церковной
дидактики чувств по отношению к эмансипированной же личности человека.
Исследователи
отмечали, что "Повесть о Горе-Злочастии" стоит на грани
автобиографии, она переполнена личной заинтересованностью автора в судьбе
своего героя и от нее один шаг до жалобы на свою собственную судьбу. И как это
ни парадоксально, она очень близка к автобиографии Аввакума по своему
лирическому тону.
"Повесть
о Савве Грудцыне" – следующий этап в развитии главной в бытовой повести
второй половины XVII в. темы поисков молодым поколением свой судьбы. Это
произведение составляет полную противоположность "Повести о Горе-Злочастии"
в плане бытовой конкретики. Рассказ о Молодце и Горе ведется принципиально
обобщенно, без называния конкретных мест и при полном отсутствии
индивидуализации героя. И это было важно для неизвестного автора этой повести,
т. к. он стремился представить читателю путь молодого поколения в целом,
жизненный выбор не конкретного, а обобщенного героя. "Повесть о Савве
Грудцыне" дает действующим лицам русские, реальные имена и располагает
события в конкретной географической, бытовой, этнографической среде. Действие в
ней вполне подчинялось купеческой обстановке определенной, близкой читателям
эпохи. Савва Грудцын предстает перед читателем в окружении многочисленных
подробностей и деталей. В начале повести прослеживаются торговые пути отца
Саввы из Казани в Соликамск, Астрахань или даже за Каспийское море.
Рассказывается о прибытии Саввы в Орел и о знакомстве его с отцовским другом
купцом Баженом Вторым и его женой. И здесь на первый план выходит тема любви.
При описании зарождения чувства автор традиционен: "...супостат диавол,
видя мужа того добродетельное житие, абие уязвляет жену его на юношу онаго к
скверному смешению блуда и непрестанно уловляше юношу онаго лстивыми словесы к
падению блудному". Традиционализм "Повести о Савве Грудцыне"
сказывается и в средневековом взгляде на женщину как на "сосуд
дьявола" почти в прямом смысле, ибо греховное влечение к женщине, жене
отцовского товарища, приводит Савву к еще большему греху – продаже бессмертной
души черту. И действительно, вскоре появляется и сам дьявол в образе отрока,
который становится Савве названым братом (вспомним "названого брата"
"Повести о Горе-Злочастии). Концовка повести вполне традиционна: после
целого ряда подробно описанных приключений и путешествий Савва оказывается под
Смоленском, участвует в освобождении города от поляков, внезапно заболевает и
страшно мучим бесом. В самый опасный момент ему является Богородица и
предсказывает чудо. И действительно, в день престольного праздника Казанской
иконы Богородицы из-под купола храма падает Савина "богоотсупная
грамота", с которой стерты все письмена. В результате Савва раздает все
имущество и постригается в монахи. Итак, как и в "Повести о
Горе-Злочастии", герой после длительных испытаний приходит к традиционным
ценностям. И все же сюжетной традиционностью не исчерпывается содержание этой
повести. В.В. Кожинов отметил переплетение в ней жанровых признаков старой
учительной проповеди с новой психологической повестью и даже романом.
Путешествия Саввы по всей Русской земле мотивируют бытовые зарисовки купеческой
жизни; его участие в военных действиях переводят повествование в пласт воинской
повести, тема греха и раскаяния (пожалуй, все-таки основная) решается в духе
традиционной легенды о чуде. И эта жанровая неоднородность – самая яркая черта
"Повести о Савве Грудцыне" как явления литературы переходного
периода.
Кроме
того, принципиально важен образ беса – "названного брата" Саввы.
Исследователи неоднократно отмечали, что этот образ противостоит всей
традиционной древнерусской демонологии: дьявол внешне ни в чем не отличается от
людей, ходит в купеческом кафтане и выполняет обязанности слуги.
Демонологические мотивы вставлены в причинно-следственную связь событий,
конкретизированы, окружены бытовыми деталями, сделаны более наглядными и легко
представимыми.
Савва
идет за город, но первоначально не помышляет о встрече с дьяволом. Он идет в
поле в унынии и скорби. И вот тут-то Савве как бы невольно является "злая
мысль": "Егда бы кто от человек или сам диавол сотворил ми сие, еже
бы паки совокупитися мне с женою оною, аз бы послужих дьяволу". В
"Повести о Савве Грудцыне" показаны не только причины появления этой
"злой мысли", но и сама обстановка, в которой эта мысль появилась:
пустое поле, одинокая и, следовательно, располагающая к раздумьям прогулка
изможденного унынием человека. Как бы в ответ на эту мысль Саввы, появившуюся у
него в исступлении ума позади него возникает некий юноша. Сперва он слышит
только голос, зовущий его по имени, потом, обернувшись, видит самого юношу.
Явление этого скорого на помин дьявола во многом похоже на явление
Горя-Злочастья.
Ничего
ужасающего в образе беса нет, чудесное приобретает самый обыкновенный, даже
заурядный вид. При всей своей сюжетно-функциональной близости к образу Горя
"Повести о Горе-Злочастии", в художественном отношении это уже
совершенно другой образ: на смену фольклорному обобщению приходит литературная
бытовая конкретика. Недаром было замечено, что бес "Повести о Савве
Грудцыне" отчасти предвосхищает "партикулярного" черта Ивана
Карамазова у Ф.М. Достоевского.
Автор
"Повести о Савве Грудцыне" долго не позволяет Савве догадаться, что
он имеет дело с бесом. Даже данное "названному брату"
"рукописание" не заставляет его предположить неладное, даже появление
перед престолом главного сатаны зарождает в нем лишь смутные подозрения. Для
автора важно, что "рукописание", данное Саввой дьяволу, символизирует
сперва охватившую его страсть к жене Бажена Второго, потом – его честолюбивые
устремления. Впервые в истории русской беллетристики автор пользуется приемом
выявления скрытого значения событий: то, что ясно автору и читателю, еще неясно
действующему лицу; читатель знает больше, чем знают герои, поэтому он с
особенным интересом ждет развязки, которая состоит не только в торжестве
добродетели, но и в выяснении происходящего для самих действующих лиц.
Существенное
значение в этой беллетризации демонологии имел перенос действия в купеческую
среду. Тем самым сюжет о продаже души дьяволу соединился с обстановкой
путешествий, передвижений по разным городам и странам, с темой верности или
неверности жены – обычной для купеческих повестей. Впрочем, беспрерывные
перемещения Саввы по русским городам имеют и чисто художественное значение: эти
передвижения демонстрируют неспокойную совесть Саввы, невозможность для него
избавиться от последствий своего греха. Эти передвижения мотивированы вовсе не
купеческими делами, а лишь непоседливостью, на которую его толкает
слуга-дьявол.
С
точки зрения нравоучительной в "Повести о Савве Грудцыне" много
лишнего. Вполне было бы достаточно того, что Савва в отплату за свое
рукописание возвращает себе любовь жены Бажена Второго. Однако Савва вместе со
своим другом-бесом путешествует, переезжает из города в город, совершает
воинские подвиги под Смоленском. Продажа души черту становится, таким образом,
сюжетообразующим моментом. Савве нужна от дьявола не одна услуга, а много
услуг, необходима постоянная помощь – именно поэтому бес принимает обличье
слуги или помогающего ему "названного брата". Сюжет усложняется.
Помощь дьявола становится роком, судьбой, долей, и Савва обречен, он не может
избавиться от своего названного брата. Нечто аналогичное мы видели в
"Повести о Горе-Злочастии".
"Повесть
о Савве Грудцыне" представляет интерес также и в плане сопоставительного
анализа произведений, возникших в разных национальных литература и по-разному
интерпретирующих мотив договора человека с дьяволом.
Этот
сюжет распространен не только в европейских, но и в восточных литературах. Так,
в поэме Фирдоуси "Шах-намэ" есть эпизод, рассказывающий об арабском
князе Заххаке, вступающем ради земного владычества в союз со злым духом –
Иблисом – который принял обличье юноши, став слугой Заххака:
Однажды
утром посредине луга
Иблис
предстал пред ним в обличье друга...
Сказал
Иблис "Чтоб речь моя звучала,
Я
клятву от тебя хочу сначала".
Был
простодушен юноша, тотчас
Исполнил
искусителя приказ:
"Твои
слова держать я в тайне буду,
Я
повинуюсь им всегда и всюду.
У
Фирдоуси клятва выполняет функцию характерного для европейских литератур
"рукописания".
Исследователи
испанских разработок темы о договоре человека с дьяволом (пьесы XVII в.
"Гигантский огненный столп, Святой Василий Великий" Лопе де Веги;
"Осужденный за недостаток веры" Тирсо де Молины; "За худые дела
слетает голова" Хуана Руиса де Аларкона, "Маг-чудодей" Педро
Кальдерона) отмечали, что по сравнению с легендой о докторе Фаусте и ее
последующими разработками в литературах Европы испанские разработки этого
мотива обладают рядом характерных особенностей: герой вступает в союз с
дьяволом исключительно за обладание женщиной; герой не приобретает при этом
второй молодости; как правило, герой ценой покаяния получает спасение от
претендующей на его душу злой силы.
Те
же особенности мы обнаруживаем и в "Повести о Савве Грудцыне".
Объясняется это общностью литературной традиции: средневековому
западноевропейскому и русскому читателю были хорошо известны христианские
византийские сказания о Елладии, Киприане и Юстине и о Феофиле.
"Повесть
о Савве Грудцыне" как любое крупное художественное произведение, примыкая
ко вполне определенной линии традиции, в последней не умещается (как
"Маг-чудодей" Кальдерона, "Трагическая история доктора
Фауста" Марло и особенно "Фауст" Гете). Греховная страсть к жене
Бажена Второго послужила поводом к союзу Саввы с дьяволом. Однако после того
как мнимый брат выполнил свое обязательство, сюжет развивался далее по своим
внутренним законам, независимо от достаточно жесткой схемы религиозной легенды,
первый узел которой был уже полностью исчерпан.
Конкретные
причины обращения человека к помощи князя тьмы, как отмечают исследователи этой
темы в мировой литературе, чрезвычайно разнообразны. В апокрифической
литературе Адам, полагая, что земля принадлежит дьяволу, заключает с ним пакт,
чтобы иметь возможность работать на земле. Согласно другому апокрифу, Адам дает
расписку, чтобы вернуть свет, утраченный после изгнания из рая. Еще по одному
апокрифу, Адам вступил в союз с дьяволом за то, чтобы тот избавил Каина от
"12 глав змеиных", которые от рождения были у того на голове. Феофил
дает "рукописание", чтобы вновь получить утраченный им духовный сан и
отомстить епископу. Киприан и Елладий – ради обладания женщиной. Герой
популярной в средние века легенды о Рыцаре – чтобы вернуть промотанное
богатство. Герои, восходящие к легенде о докторе Фаусте, - чтобы вернуть
молодость и в стремлении к недоступному людям знанию.
Существенно,
что как Киприан, так и Савва Грудцын оступились по человеческой слабости.
Именно поэтому и с этической, и с художественной точки зрения они имели право
на прощение своего греховного поступка. Далеко не случайно и тот и другой долго
не догадываются, с кем имеют дело. Относительность вины Саввы подчеркивается
еще и тем, что он "уловлен был лестию женскою". Целую серию
аргументов против окончательного осуждения героя, вполне укладывающихся в
концепции всего круга тих произведений, находим в пьесе Лопе де Веги (был
прощен апостол Петр, по слабости отрекшийся от Христа; сделка незаконна, т. к.
в обмен на ничтожное наслаждение черти хотят получить человеческую душу, и
т.д.).
Не
меньшее значение имеет идея ограниченности бесовской силы и зависимости
результатов ее воздействия от душевного склада человека. Согласно этой идее,
более отчетливо выраженной в "Маге-чудодее" Кальдерона, менее – в
"Повести о Савве Грудцыне", на вечные муки обречен лишь тот, в ком
нет внутренней борьбы между добром и злом. Помощь Богоматери и святых
вознаграждает за эту победу или даже за предпосылки этой победы в душе самого
человека. По мысли Кальдерона и в какой-то мере по мысли автора "Повести о
Савве Грудцыне", свобода воли позволяет человеку, как бы низко он ни пал,
найти в себе силы сбросить непомерный груз зла и пороков и восстановить свое
человеческое достоинство.
Стилистически
же "Повесть о Савве Грудцыне" написана еще в старой манере.
Трафаретные стилистические формулы зачастую не позволяют углубить
психологические и бытовые характеристики. Прямая речь персонажей лишена бытовой
и психологической характерности, не индивидуализирована, остается книжной.
Стиль и язык повести не пускали в нее действительность в полной мере, не
позволяли полностью достигнуть эффекта соприсутствия читателя при развертывании
действия повести.
Ограниченность
языковых средств автора создавала эффект немоты персонажей повести. Несмотря на
обилие прямой речи, эта прямая речь оставалась все же "речью автора"
за своих персонажей. Эти последние еще не обрели своего языка, своих, только им
присущих, слов. В их уста вставлены слова автора, являющегося своего рода
"кукловодом". То же самое касается "Повести о
Горе-Злочастии", где мы уже хорошо видим Молодца, но пока еще его не
слышим.
Попытка
индивидуализации прямой речи сделана только для беса, но и эта индивидуализация
касается не речи самой по себе, а только манеры, в которой бес разговаривает с
Саввой: то "осклабився", то "расмеявся", то
"улыбаясь". В языковом же отношении речи Саввы, беса, Бажена Второго,
его жены, главного сатаны и прочих не различаются между собой.
"Повесть
о Фроле Скобееве", представляющая третий этап в процессе эволюции бытовой
повести в русской литературе XVII в., обычно характеризуется исследователями
как оригинальная русская новелла. Посвященная все той же теме самоопределения
молодого поколения, она, в отличие от всех предшествующих повестей, решает ее
принципиально антитрадиционно. Это – русский вариант европейского плутовского
романа. В "Повести о Фроле Скобееве" отсутствует древнерусская
книжная и фольклорная традиция, столь сильная в более ранних повестях. Фрол
Скобеев – представитель нового поколения, добивающийся успеха именно благодаря
отказу от традиционной морали: обманом, плутовством, хитростью. Сюжет повести
составляет рассказ о его ловкой женитьбе на дочери стольника Нардина-Нащокина
Аннушке. И раскрытие любовной темы здесь в корне отличается от "Повести о
Савве Грудцыне": автор рассказывает не об опасном дьявольском искушении, а
о ловко задуманной и осуществленной интриге, в результате которой каждый из
героев получает свое. Если в "Повести о Савве Грудцыне" жена Бажена
Второго предстает в традиционном для древнерусской литературы образе
искусительницы и клеветницы (линия эта богата примерами от "Слова" и
"Моления" Даниила Заточника в XIII в. до "Повести о семи
мудрецах" в XVII в.), то Аннушка оказывается своеобразной женской
параллелью к образу Фрола – ловкого плута. Отметим, что именно ей приходит в голову,
как можно, не вызывая подозрений, оставить родительский дом: "И Аннушка
просила мамки своеи, как можно, пошла Фролу Скобееву и сказала ему, чтоб он,
как можно, выпросил карету и с возниками, и приехал сам к ней, и сказался бутто
от сестры столника Нардина Нащекина приехал по Аннушку из Девичьева
монастыря". Единственной традиционной чертой "Повести о Фроле
Скобеве" можно считать, пожалуй, авторскую позицию. У читателя могли
возникнуть серьезные подозрения, что автор не очень сочувствует драме,
совершившейся в семье стольника, и не без восхищения смотрит на проделки своего
героя. Но поймать автора на слове, обвинить его в сочувствии пороку было
невозможно.
Новая
и весьма примечательная черта повести – это отказ от традиционных литературных
способов повествования, полное изменение повествовательного стиля. Стиль
авторского повествования близок к стилю деловой прозы, приказного
делопроизводства. Автор дает показания на суде в большей мере, чем пишет
художественное произведение. Он нигде не стремится к литературной
возвышенности. Перед нами непритязательный рассказ о знаменательных событиях.
Весьма
показательные результаты дает сопоставление начальных фрагментов двух повестей:
"Повесть
о Савве Грудцыне"
Хощу
убо вам, братие, поведати повесть сию предивную, страха и ужаса исполнену и
неизреченного удивления достойну, како человеколюбивый Бог долготерпелив,
ожидая обращения нашего, и неизреченными своими судбами приводит ко спасению.
Бысть
убо во дни наша в лето 7114 году, егда за умножение грехов наших попусти Бог на
Московское государство богомерскаго отступника и еретика Гришку расстригу
Отрепьева похитити престол Российскаго государства разбоинически, а не царски.
В
то же время во граде Велицем Устюге бысть некто житель града того именем Фома
прозванием нарицаемый Грудцын Усов, их же род и доднесь во граде том влечется.
"Повесть
о Фроле Скобееве"
1680
году в новгородском уезде имелся дворянин Фрол Скобеев; в том же Новгородском
уезде имелись вотчины столника Нардина Нащекина; и в тех вотчинах имелась дочь
ево Аннушка и жила в них. И проведав Фрол Скобеев о той столничьей дочере и
взяв себе намерение, чтоб вызыметь любление с тою Аннушкою; токмо не знает,
чрез кого получить видеть ея; однако же умыслил опознатца тои вотчины с
прикащиком и стал всегда ездить в дом ево, прикащика. И по некоем времени
случился быть Фрол Скобеев у того прикащика в доме, и в то же время пришла к
тому прикащику мамка дочери столника Нардина Нащекина, и усмотря Фрол Скобеев,
что та мамка живет всегда при Аннушке.
Было
бы, однако, ошибочно не видеть за этой внешней непритязательностью довольно
своеобразного искусства рассказа. В этом отношении яркой показательностью
отличается прямая речь. В "Повести о Фроле Скобееве" есть как раз то,
чего больше всего не хватало "Повести о Савве Грудцыне":
индивидуализированной прямой речи действующих лиц, живых и естественных
интонаций этой прямой речи.
Итак,
эволюция жанра бытовой повести в русской литературе второй половины XVII в.
приводит к постепенному отказу от традиционных ценностей и к замене их новыми.
Прежде всего оказывается, что молодой герой может выбрать свой путь в жизни и
преуспеть на нем. Именно этот позитивный вывод сделал возможным появление в
петровскую эпоху очередного витка жанра – "гисторий", рассказывающих
о героях, олицетворяющих собой новые веяния в истории России.
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.portal-slovo.ru/