Окно в мир евангельских истин. Пословицы и притчи в
поэме Гоголя "Мертвые души"
Воропаев В. А.
С
самого начала "Мертвые души" были задуманы Гоголем не только как
литературное, но и важнейшее общественное дело, причем дело общерусское,
общенациональное. "Начал писать "Мертвых душ"... - сообщал
Гоголь Пушкину 7 октября 1835 года. - Мне хочется в этом романе показать хотя с
одного боку всю Русь". Много позднее, в письме к Василию Андреевичу
Жуковскому 1848 года, Гоголь пояснял замысел своего творения: "Уже давно
занимала меня мысль большого сочиненья, в котором бы предстало все, что ни есть
и хорошего и дурного в русском человеке, и обнаружилось бы пред нами видней
свойство нашей русской природы".
Воплощение
такого грандиозного замысла требовало и соответствующих художественных средств.
В эстетике Гоголя народные песни и пословицы - важнейшие источники
самобытности, из которых должны черпать вдохновение русские поэты. Невозможно
понять "Мертвые души" без учета фольклорной традиции и в первую
очередь пословичной стихии, пронизывающей всю ткань поэмы.
"Чем
более я обдумывал мое сочинение, - писал Гоголь в "Авторской
исповеди", - тем более видел, что не случайно следует мне взять характеры,
какие попадутся, но избрать одни те, на которых заметней и глубже отпечатлелись
истинно русские, коренные свойства наши". И поскольку в русских пословицах
и поговорках наиболее полно выразились важнейшие особенности национального
характера, человеческие качества, одобряемые народом или отвергаемые им, в
"Мертвых душах" "пословичный" способ обобщения стал одним
из важнейших принципов художественной типизации. Чем более обобщенный вид
принимают образные картины и характеристики персонажей, в которых Гоголь
выражает сущность того или иного явления, ситуации или человеческого типа, тем
более они приближаются к традиционным народно-поэтическим формулам.
Характер
Манилова - помещика "без задора", пустопорожнего мечтателя -
"объясняется" через пословицу: "Один Бог разве мог сказать, какой
был характер Манилова. Есть род людей, известных под именем: люди так себе, ни
то ни се, ни в городе Богдан, ни в селе Селифан, по словам пословицы".
Медвежья натура Собакевича, имевшего "крепкий и на диво стаченный
образ", в хозяйстве которого все было "упористо, без пошатки, в
каком-то крепком и неуклюжем порядке", находит свое итоговое определение в
пословичной формуле: "Эк наградил-то тебя Бог! Вот уж точно, как говорят,
неладно скроен, да крепко сшит..."
Характеры
эпизодических персонажей поэмы порою полностью исчерпываются пословицами или
пословичными выражениями. "Максим Телятников, сапожник: что шилом кольнет,
то и сапоги, что сапоги, то и спасибо, и хотя бы в рот хмельного".
Заседатель Дробяжкин был "блудлив, как кошка..." . Мижуев был один из
тех людей, которые, кажется, никогда не согласятся "плясать по чужой
дудке", а кончится всегда тем, что пойдут "поплясывать как нельзя
лучше под чужую дудку, словом, начнут гладью, а кончат гадью".
Гоголь
любил выражать заветные свои мысли в пословицах. Идея "Ревизора", как
мы знаем, сформулирована им в эпиграфе-пословице: "На зеркало неча пенять,
коли рожа крива". В сохранившихся главах второго тома "Мертвых
душ" важное значение для понимания авторского замысла имеет пословица:
"Полюби нас черненькими, а беленькими нас всякий полюбит".
"Известно, - говорил Гоголь, - что если сумеешь замкнуть речь ловко
прибранной пословицей, то сим объяснишь ее вдруг народу, как бы сама по себе ни
была она свыше его понятия".
Вводя
пословицы в художественную ситуацию "Мертвых душ", Гоголь творчески
использует заключенный в них смысл. В десятой главе почтмейстер, сделав
предположение, что Чичиков есть "не кто другой, как капитан
Копейкин", публично сознался, что совершенно справедлива поговорка:
"Русский человек задним умом крепок". "Коренной русской
добродетелью" - задним, "спохватным" , покаянным умом в избытке
наделены и другие персонажи поэмы, но прежде всего сам Павел Иванович Чичиков.
К
этой пословице у Гоголя было свое, особое отношение. Обычно она употребляется в
значении "спохватился, да поздно" и крепость задним умом
расценивается как порок или недостаток. В Толковом словаре Владимира Даля
находим: "Русак задом (задним умом) крепок"; "Умен, да
задом"; "Задним умом догадлив". В его же "Пословицах
Русского народа" читаем: "Всяк умен: кто сперва, кто опосля";
"Задним умом дела не поправишь"; "Кабы мне тот разум наперед,
что приходит опосля". Но Гоголю было известно и другое толкование этой
поговорки. Так, известный собиратель русского фольклора первой половины ХIХ
века Иван Михайлович Снегирев усматривал в ней выражение свойственного русскому
народу склада ума: "Что Русский и после ошибки может спохватиться и
образумиться, о том говорит его же пословица: "Русский задним умом
крепок"" ; "Так в собственно Русских пословицах выражается
свойственный народу склад ума, способ суждения, особенность воззрения...
Коренную их основу составляет многовековой, наследственный опыт, этот задний
ум, которым крепок Русский...".
В
размышлениях Гоголя о судьбах родного народа, его настоящем и историческом
будущем "задний ум или ум окончательных выводов, которым преимущественно
наделен перед другими русский человек", является тем коренным
"свойством русской природы", которое и отличает русских от других
народов. С этим свойством национального ума, который сродни уму народных
пословиц, "умевших сделать такие великие выводы из бедного, ничтожного
своего времени... и которые говорят только о том, какие огромные выводы может
сделать нынешний русский человек из нынешнего широкого времени, в которое нанесены
итоги всех веков", Гоголь связывает высокое предназначение России.
Для
поэтики "Мертвых душ" особенно характерен язык художественных
ассоциаций, скрытых аналогий и уподобле-ний, к которому постоянно прибегает
автор. В анекдотических ситуациях, "вставных" эпизодах, пословицах и
поговорках Гоголь рассыпает "подсказки" читателю. Но всего этого ему
как будто кажется недостаточным. Наконец, содержание первого тома он обобщает в
маленькой лаконичной притче, сводя все многообразие героев поэмы к двум персонажам.
"Жили
в одном отдаленном уголке России два обитателя. Один был отец семейства, по
имени Кифа Мокиевич, человек нрава кроткого, проводивший жизнь халатным
образом. Семейством своим он не занимался; существованье его было обращено
более в умозрительную сторону и занято следующим, как он называл,
философическим вопросом: "Вот, например, зверь, - говорил он, ходя по
комнате, - зверь родится нагишом. Почему же именно нагишом? Почему не так, как
птица, почему не вылупливается из яйца? Как, право, того: совсем не поймешь
натуры, как побольше в нее углубишься!" Так мыслил обитатель Кифа
Мокиевич".
Не
случайно Кифа Мокиевич занят философическим вопросом о рождении зверя из яйца.
Этот гоголевский образ очень хорошо "укладывается" в известное
пословичное выражение о "выеденном яйце" и создан, в сущности, как
развертывание этого выражения, как реализация заключенной в нем метафоры. В то
время как "теоретический философ" Кифа Мокиевич занимается
разрешением вопроса, не стоящего и выеденного яйца, его сын, богатырь Мокий
Кифович, проявляет себя соответствующим образом на поприще практической
деятельности.
"Был
он то, что называют на Руси богатырь, - говорится в притче о Мокии Кифовиче, -
и в то время, когда отец занимался рожденьем зверя, двадцатилетняя плечистая натура
его так и порывалась развернуться. Ни за что не умел он взяться слегка: все или
рука у кого-нибудь затрещит, или волдырь вскочит на чьем-нибудь носу. В доме и
в соседстве все, от дворовой девки до дворовой собаки, бежало прочь, его
завидя; даже собственную кровать в спальне изломал он в куски. Таков был Мокий
Кифович..."
Образ
Мокия Кифовича также восходит к фольклорной традиции. В одном из черновых
вариантов притчи, где этот персонаж назван еще Иваном Мокиевичем, Гоголь прямо
указывает на народно-поэтический первоисточник образа: "Обращик Мокиевича
- Лазаревич..." (имеется в виду "Повесть о Еруслане
Лазаревиче"). В основу образа Мокия Кифовича положены черты этого
сказочного героя, ставшего символом русского национального богатыря. "И
как будет Уруслан десяти лет, выдет на улицу: и ково возмет за руку, из того
руку вырвет, а ково возмет за ногу, тому ногу выломат".
Традиционный
эпический образ, широко известный по народным источникам, Гоголь наполняет
нужным ему "современным" смыслом. Наделенный необыкновенным даром -
невиданной физической силой - Мокий Кифович растрачивает его попусту, причиняя
одно беспокойство и окружающим, и самому себе. Понятно, что речь в притче идет
не об отрицании свойств и особенностей ее персонажей, а скорее об их недолжном
проявлении. Плохо не то, что Кифа Мокиевич мыслитель, а Мокий Кифович -
богатырь, а то, как именно они используют данные им от природы свойства и
качества своей натуры. "Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной
мысли, когда ты сама без конца? - восклицает автор в патетическом размышлении о
Руси. - Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и
пройтись ему?"
Завершая
первый том поэмы, Гоголь недаром обращается к иносказательной форме притчи.
"Красна речь с притчею", - гласит русская пословица. В контексте
всего первого тома гоголевская притча приобретает особое, ключевое значение для
восприятия поэмы. Здесь самым непосредственным образом сказывается влияние
Священного Писания на мышление Гоголя. Вспомним, что Господь наш Иисус Христос
в притчах отверзал уста свои, то есть в кратких рассказах, сюжеты которых
брались из повседневной жизни и облекались в нравоучительную форму. Вырастая в
символ обобщающего значения, герои гоголевской притчи концентрируют в себе
важнейшие, родовые черты и свойства других персонажей "Мертвых душ".
Философски-умозрительно
- в духе Кифы Мокиевича - существование Манилова: "Дома он говорил очень
мало и большею частью размышлял и думал... Хозяйством нельзя сказать, чтобы он
занимался, он даже никогда не ездил на поля, хозяйство шло как-то само
собою". О чем размышляет Манилов, в бесплодных мечтаниях издерживающий
жизнь свою? О подземном ходе, мосте через пруд с лавками для крестьян, о том,
как было бы хорошо "под тенью какого-нибудь вяза пофилософствовать о
чем-нибудь, углубиться!.."
Неуклюжий
Собакевич, подобно Мокию Кифовичу, не умеющему ни за что взяться слегка, уже
"с первого раза" наступил Чичикову на ногу, сказавши: "Прошу
прощения". О сапоге этого "на диво сформированного помещика"
сказано, что он был "такого исполинского размера, которому вряд ли где
можно найти отвечающую ногу, особливо в нынешнее время, когда и на Руси
начинают выводиться богатыри".
Образ
Собакевича, унаследовавшего от своих древних предков недюжинную физическую силу
и поистине богатырское здоровье ("пятый десяток живу, ни разу не был
болен"), создан с пародийным использованием традиционных элементов
сказочной поэтики. Этот современный российский богатырь, совершающий свои
подвиги за обеденным столом, съедает сразу целую "половину бараньего бока",
ватрушки у него "каждая была гораздо больше тарелки", "индюк
ростом в теленка". "У меня когда свинина - всю свинью давай на стол,
баранина - всего барана тащи, гусь - всего гуся!"
Сам
человек здоровый и крепкий, практичный помещик, Собакевич, "казалось,
хлопотал много о прочности". Но практичность этого рачительного хозяина
оборачивается самым настоящим расточительством. "На конюшни, сараи и кухни
были употреблены полновесные и толстые бревна, определенные на вековое
стояние... Даже колодец был обделан в такой крепкий дуб, какой идет только на
мельницы да на корабли".
Гротескно-выразительные
образы Кифы Мокиевича и Мокия Кифовича помогают оглядеть героев поэмы со всех
сторон, а не с одной только стороны, где они мелочны и ничтожны. "Все
можно извратить и всему можно дать дурной смысл, человек же на это способен, -
писал Гоголь в статье "О театре, об одностороннем взгляде на театр и
вообще об односторонности". - Но надобно смотреть на вещь в ее основании и
на то, чем она должна быть, а не судить о ней по карикатуре, которую из нее
сделали... Много есть таких предметов, которые страждут из-за того, что
извратили смысл их; а так как вообще на свете есть много охотников действовать
сгоряча, по пословице: "Рассердясь на вши, да шубу в печь", то через
это уничтожается много того, что послужило бы всем на пользу".
Герои
Гоголя вовсе не обладают заведомо отвратительными, уродливыми качествами,
которые необходимо полностью искоренить для того, чтобы исправить человека.
Богатырские свойства и практичность Собакевича, хозяйственная бережливость
Плюшкина, созерцательность и радушие Манилова, молодецкая удаль и энергия
Ноздрева - качества сами по себе вовсе не плохие и отнюдь не заслуживают
осуждения. Но все это, как любил выражаться Гоголь, льется через край, доведено
до излишества, проявляется в извращенной, гипертрофированной форме.
Обратимся
теперь к Чичикову. В нем соединение всех "задоров" гоголевских
героев. Ему автор заглядывает глубоко в душу, подчас передоверяет свои
задушевные мысли. Еще в детстве Павлуша обнаружил "большой ум со стороны
практической". Выказывая "прямо русскую изобретательность" и
удивительную "бойкость в деловых делах", Павел Иванович всю жизнь
занимался делом. В наиболее концентрированной, афористической форме эта черта
главного героя поэмы выражена в его "пословичном" монологе:
"...зацепил - поволок, сорвалось - не спрашивай. Плачем горю не пособить,
нужно дело делать". "Делом" именуется в поэме и афера Чичикова с
мертвыми душами. Весь свой незаурядный практический ум, волю в преодолении
препятствий, знание людей, упорство в достижении цели этот неутомимый и
хитроумный русский Одиссей растрачивает в деле... не стоящем выеденного яйца.
Именно так говорит о своем "деле" Чичиков, выведенный из себя
непонятливостью Коробочки: "Есть из чего сердиться! Дело яйца выеденного
не стоит, а я стану из-за него сердиться!" Как видим, автор заставляет
своих героев "проговариваться" о себе в пословицах. Пословицы же в
"Мертвых душах" функционально значимы, несут в себе гораздо больший
смысл, чем это может показаться на первый взгляд.
Приобретение
"херсонского помещика" расценивается чиновниками как "благое
дело". По словам самого Чичикова, он "стал наконец твердой стопою на
прочное основание" и "более благого дела не мог бы предпринять".
На чем же пытается основать свое благополучие Павел Иванович? На мертвых душах!
На том, чего нет, что ничего не стоит, чего быть не может! На пустоте. Тщета
предприятий и замыслов Чичикова в том, что все они лишены духовного основания.
Путь Чичикова бесплоден. Бесплодность эта и выражается через мудрость народного
речения о деле, не стоящем выеденного яйца. Эта поговорка впервые появляется
задолго до финала первого тома, и ею же Гоголь подводит итог делу Чичикова. И
этот традиционный народный вывод, венчающий похождения героя, содержит в себе и
приговор ему, и возможность, по мысли автора, его грядущего возрождения.
Недаром во втором томе Муразов повторяет про себя: "Презагадочный для меня
человек Павел Иванович Чичиков. Ведь если бы с этакой волей и настойчивостью,
да на доброе дело!"
Художественному
мышлению Гоголя свойственны архитектурные ассоциации. Хорошо известно его
сравнение "Мертвых душ" с "дворцом, который задуман строиться в
колоссальных размерах". Тогда понятным становится и упоминание о двух
обитателях отдаленного уголка России, которые "нежданно, как из окошка,
выглянули в конце нашей поэмы". Продолжая метафору писателя, можно
сказать, что притча - это окошко, позволяющее заглянуть в глубину
художественного мира его книги.
Сходный
образ встречается в статье Гоголя "Шлецер, Миллер и Гердер" (1834):
"Может быть, некоторым покажется странным, что я говорю о Шлецере как о
великом зодчем всеобщей истории, тогда как его мысли и труды по этой части
улеглись в небольшой книжке, изданной им для студентов, - но эта маленькая книжка
принадлежит к числу тех, читая которые, кажется, читаешь целые томы; ее можно
сравнить с небольшим окошком, к которому приставивши глаз поближе, можно
увидеть весь мир. Он вдруг осеняет светом и показывает, как нужно понять, и
тогда сам собою наконец видишь все".
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.portal-slovo.ru/