Проблема
истины в философии. Роль научной рациональности
В солнечных
лучах сознания истина предстает в собственной и живой форме знания. Извечна
гармония истины и красоты. В глубокой древности египетские мудрецы в знак
непогрешимости и мудрости носили золотую цепь с драгоценным камнем,
называвшуюся истиной. Неувядаемая красота, гармония и благородство Парфенона —
древнегреческого храма богини мудрости Афины Паллады — символизируют могущество
мудрости и непобедимость истины. В мифологическом образе истина — прекрасная,
гордая и благородная женщина; иногда это богиня любви и красоты Афродита в
колеснице, влекомой голубями — вечным символом мира.
Стремление к
истине и красоте как высшему благу есть, согласно Платону, исступленность,
восторженность, влюбленность. Надо любить истину так, говорил Л. Н. Толстой,
чтобы всякую минуту быть готовым, узнав высшую истину, отречься от всего того,
что прежде считал истиной.
Величайшие умы
человечества всегда видели в истине ее высокий нравственно-эстетический смысл.
Когда, например, Ф. М. Достоевский утверждал, что красота спасет мир, то он,
конечно же, был далек от каких бы то ни было религиозно-мистических мотивов, но
говорил именно об этом высоком смысле истины, отрицая ее сугубо утилитарный,
прагматический смысл. Действительная истина не может быть ущербной: простая ее
лишь прагматическая полезность может служить нравственному возвышению
человечества.
Понятие истины
человечество соединило с нравственными понятиями правды и искренности. Правда и
истина — это и цель науки, и цель искусства, и идеал нравственных побуждений.
Истина, говорил Г. Гегель, есть великое слово и еще более великий предмет. Если
дух и душа человека еще здоровы, то у него при звуках этого слова должна выше
вздыматься грудь. Отношение человека к истине выражает в какой-то мере его
суть. Так, по словам А. И. Герцена, уважение к истине — начало мудрости.
Духом
бескорыстного искания истины полна история цивилизации. Для подвижников науки, искусства
искание истины всегда составляло и составляет смысл всей жизни. Память о них
хранят благодарные потомки. История помнит искателей истины, рисковавших ради
нее репутацией, подвергавшихся травле, обвинявшихся в шарлатанстве, умиравших
нищими. Такова судьба многих новаторов, пионеров науки. У входа в храм науки,
как и у входа в ад, должна быть надпись: «Страх не должен подавать совета!»
Истина —
величайшая социальная и личная ценность. Она укоренена в жизни общества, играя
в нем важную социальную и нравственно-психологическую роль. Ценность истины
всегда неизмеримо велика, а время ее только увеличивает. Великие истины
гуманизма, принципы социальной справедливости оплачены кровью и смертью многих
из тех, для кого искание правды и защита интересов народа составляли смысл
существования, кто сделал нас просвещеннее, умнее, культурнее, раскрыл истинный
путь к счастью и прогрессу.
Истина, ошибка,
заблуждение и ложь. Обычно истину определяют как соответствие знания объекту.
Истина — это адекватная информация об объекте, получаемая посредством его
чувственного или интеллектуального постижения либо сообщения о нем и
характеризуемая с точки зрения ее достоверности. Таким образом, истина
существует не как объективная, а как субъективная, духовная реальность в ее
информационном и ценностном аспектах. Ценность знания определяется мерой его
истинности. Другими словами, истина есть свойство знания, а не самого объекта
познания. Не только совпадение знания с предметом, но и предмета с познанием.
Мы говорим, например, об истинном друге и понимаем под этим человека, поведение
которого соответствует дружбе. Истина предметна, ее нужно не только постичь, но
и осуществить. Нужно создать предметный мир, соответствующий нашим понятиям о
нем, нашим моральным, эстетическим, социально-политическим, экономическим
потребностям и идеалам. Такое понимание истины открывает более тонкие и
адекватные ее связи с Красотой и Добром, превращая их единство во внутреннее
дифференцированное тождество.
Знание есть
отражение и существует в виде чувственного или понятийного образа — вплоть до
теории как целостной системы. Истина может быть и в виде отдельного
утверждения, и в цепи утверждений, и как научная система. Известно, что образ
может быть не только отражением наличного бытия, но также и прошлого,
запечатленного в каких-то следах, несущих информацию. А будущее — может ли оно
быть объектом отражения? Можно ли оценить как истинную идею, выступающую в виде
замысла, конструктивной мысли, ориентированной на будущее? Видимо, нет.
Разумеется, замысел строится на знании прошлого и настоящего. И в этом смысле
он опирается на нечто истинное. Но можно ли сказать о самом замысле, что он
истин? Или здесь скорее адекватны такие понятия, как целесообразное,
реализуемое, полезное — общественно-полезное или полезное для какого-то класса,
социальной группы, отдельной личности? Замысел оценивается не в терминах
истинности или ложности, а в терминах целесообразности (обеспеченной
нравственной оправданностью) и реализуемости.
Содержится ли
объективная истина или ложь в таком утверждении, как «удовольствие является
добром», в том же самом смысле, как в суждении «снег является белым»? Чтобы
ответить на этот вопрос, потребовалось бы весьма долгое философское обсуждение.
Одно можно сказать: в последнем суждении речь идет о факте, а в первом — о
нравственных ценностях, где многое носит относительный характер.
Таким образом,
истину определяют как адекватное отражение объекта познающим субъектом,
воспроизводящее реальность такой, какова она есть сама по себе, вне и независимо
от сознания. Это объективное содержание чувственного, эмпирического опыта, а
также понятий, суждений, теорий, учений и, наконец, всей целостной картины мира
в динамике ее развития. То, что истина есть адекватное отражение реальности в
динамике ее развития, придает ей особую ценность, связанную с прогностическим
измерением. Истинные знания дают людям возможность разумно организовывать свои
практические действия в настоящем и предвидеть грядущее. Если бы познание не
было с самого своего возникновения более или менее истинным отражением
действительности, то человек мог бы не только разумно преобразовывать
окружающий мир, но и приспособиться к нему. Сам факт существования человека,
история науки и практики подтверждают справедливость этого положения. Итак,
истина «не сидит в вещах» и «не создается нами»; истина есть характеристика
меры адекватности знания, постижения сути объекта субъектом.
Опыт
показывает, что человечество редко достигает истины иначе, как через крайности
и заблуждения. Процесс познания — негладкий путь. По словам Д. И. Писарева, для
того чтобы один человек открыл плодотворную истину, надо, чтобы сто человек
испепелили свою жизнь в неудачных поисках и печальных ошибках. История науки
повествует даже о целых столетиях, в течение которых за истину принимались
неверные положения. Заблуждение представляет собой нежелательный, но
правомерный зигзаг на пути к истине.
Заблуждение —
это содержание сознания, не соответствующее реальности, но принимаемое за
истинное. История познавательной деятельности человечества показывает, что и
заблуждения отражают — правда, односторонне — объективную действительность,
имеют реальный источник, «земное» основание. Нет и в принципе быть не может
заблуждения, решительно ничего не отражающего — пусть и очень опосредованно или
даже предельно извращенно. Истинны ли, к примеру, образы волшебных сказок?
Ответим: да, истинны, но лишь отдаленно — они взяты из жизни и преобразованы
силой фантазии их творцов. В любом вымысле содержатся нити реальности,
сотканные силой воображения в причудливые узоры. В целом же такие образцы не
есть нечто истинное.
Бытует мнение,
будто заблуждения — досадные случайности. Однако они неотступно сопровождают
историю познания как плата человечества за дерзновенные попытки узнать больше,
чем позволяют уровень наличной практики и возможности теоретической мысли.
Человеческий разум, устремленный к истине, неизбежно впадает в разного рода
заблуждения, обусловленные как его исторической ограниченностью, так и
претензиями, превосходящими его реальные возможности. Заблуждения обусловлены и
относительной свободой выбора путей познания, сложностью решаемых проблем,
стремлением к реализации замыслов в ситуации неполной информации. Тут уместно
напомнить слова И. В. Гете: «Кто ищет, вынужден блуждать». В научном познании
заблуждения выступают как ложные теории, ложность которых выявляется ходом
дальнейшего развития науки. Так было, например, с геоцентрической теорией
Птолемея или с ньютоновской трактовкой пространства и времени.
Итак,
заблуждения имеют и гносеологические, и психологические, и социальные
основания. Но их следует отличать от лжи как нравственно-психологического
феномена. Чтобы глубже оценить истину и судить о ней, необходимо знать и о
заблуждении, и о лжи. Ложь — это искажение действительного состояния дел,
имеющее целью ввести кого-либо в обман. Ложью может быть как измышление о том,
чего не было, так и сознательное сокрытие того, что было. Источником лжи может
также быть и логически неправильное мышление. Мудрость гласит, что все ложное
болеет бессмысленностью.
Научное
познание по самой своей сути невозможно без столкновения различных, порой
противоположных воззрений, борьбы убеждений, мнений, дискуссий, так же как
невозможно и без заблуждений, ошибок. Проблема ошибок занимает далеко не
последнее место в науке. В исследовательской практике ошибки нередко
совершаются в ходе наблюдения, измерения, расчетов, суждений, оценок. Как
утверждал Г. Галилей, избегать ошибок при наблюдении просто невозможно.
Однако нет
оснований для пессимистического воззрения на познание как на сплошное блуждание
в потемках вымыслов. До тех пор пока человек стремится все вперед и вперед,
говорил И. В. Гете, он блуждает. Заблуждения в науке постепенно преодолеваются,
а истина пробивает себе дорогу к свету.
Сказанное верно
в основном по отношению к естественно-научному познанию. Несколько иначе, и
гораздо сложнее, обстоит дело в социальном познании. Особенно показательна в
этом отношении такая наука, как история, которая в силу недоступности,
неповторимости своего предмета — прошлого, зависимости исследователя от
доступности источников, их полноты, достоверности и т. п., а также весьма
тесной связи с идеологией и политикой недемократических и тем более
деспотических режимов более всего склонна к искажению истины, к заблуждениям,
ошибкам и сознательному обману. На этом основании она не раз подвергалась
далеко не лестным отзывам, ей даже отказывали в звании науки. Особенно
подвержена «ошибкам» история в руках антинародной власти, принуждающей ученых
сознательно отказываться от истины в пользу интересов власть имущих. Хотя
каждый «летописец» несет моральную ответственность перед обществом за
достоверность фактов, однако хорошо известно, что ни в одной области знания нет
такой их фальсификации, как в области общественной. Д. И. Писарев писал, что в
истории было много услужливых медведей, которые очень усердно били мух на лбу
спящего человечества увесистыми булыжниками. Люди нередко молчали об опасной
правде и говорили выгодную ложь; в угоду своим интересам, страстям, порокам,
тайным замыслам они жгли архивы, убивали свидетелей, подделывали документы и т.
д. Поэтому в социальном познании к фактам требуется особо тщательный подход, их
критический анализ. При изучении общественных явлений необходимо брать не
отдельные факты, а относящуюся к рассматриваемому вопросу всю их совокупность.
Иначе неизбежно возникает подозрение, и вполне законное, в том, что вместо
объективной связи и взаимозависимости исторических явлений в их целом
преподносится «субъективная стряпня» для оправдания, быть может, «грязного
дела». Анализ фактов необходимо доводить до раскрытия истины и объективных
причин, обусловивших то или иное социальное событие. Поэтому заведомо ложные
«исследования» должны подвергаться этически ориентированному контролю со
стороны общества.
Подлинный
человек науки должен иметь смелость высказать истину и спорные положения, если
он не сомневается в их достоверности. Время реабилитирует перед судом научной
мысли любое учение, если оно истинно.
Итак, с
нравственной точки зрения заблуждение — это добросовестная неправда, а обман —
недобросовестная неправда, хотя можно привести немало примеров тому, когда
«ложь во спасение» выступает как нечто нравственно оправданное: разведчик
вынужден логикой своего дела жить в атмосфере всевозможных легенд; врач с
утешительной целью вынужден, исходя из благородных побуждений, нередко скрывать
опасное положение больного; правительство во время войны вынуждено прибегать к
допущению различного рода вымышленной информации с целью удержания морального
состояния народа и войск в духе бодрости и уверенности и т. п.
Относительность
и историчность истины. Истина как процесс. Обыденное сознание, мысля истину как
прочно достигнутый результат познания, обычно оперирует такими безусловными
истинами, как отчеканенной монетой, «которая может быть дана в готовом виде и в
таком же виде спрятана в карман». Но система научных знаний, да и житейский
опыт — не склад исчерпывающей информации о бытии, а бесконечный процесс, как бы
движение по лестнице, восходящей от низших ступеней ограниченного,
приблизительного ко все более всеобъемлющему и глубокому постижению сути вещей.
Однако истина отнюдь не только движущийся без остановки процесс, а единство
процесса и результата.
Истина
исторична. И в этом смысле она — «дитя эпохи». Понятие конечной или неизменной
истины — всего лишь призрак. Любой объект познания неисчерпаем, он постоянно
изменяется, обладает множеством свойств и связан бесчисленными нитями
взаимоотношений с окружающим миром. Перед умственным взором ученого всегда
предстает незаконченная картина: одно хорошо известно и стало уже банальным,
другое еще не совсем понятно, третье сомнительно, четвертое недостаточно
обосновано, пятое противоречит новым фактам, а шестое вообще проблематично.
Каждая ступень познания ограничена уровнем развития науки, историческими
уровнями жизни общества, уровнем практики, а также познавательными
способностями данного ученого, развитие которых обусловлено и
конкретно-историческими обстоятельствами, и в определенной степени природными
факторами. Научные знания, в том числе и самые достоверные, точные, носят
относительный характер. Относительность знаний заключается в их неполноте и
вероятностном характере. Истина относительна, ибо она отражает объект не
полностью, не целиком, не исчерпывающим образом, а в известных пределах,
условиях, отношениях, которые постоянно изменяются и развиваются. Относительная
истина есть ограниченно верное знание о чем-либо.
Каждая эпоха
питается иллюзией, что наконец-то в результате мучительных усилий
предшествующих поколений и современников достигнута обетованная земля настоящей
истины, мысль поднялась на вершину, откуда как бы и некуда идти дальше. Но
проходит время, и оказывается, что это была вовсе не вершина, а всего лишь
маленькая кочка, которая зачастую просто затаптывается или в лучшем случае
используется как опора для дальнейшего подъема, которому нет конца… Гора
познания не имеет вершины. Истины, познанные наукой на том или ином
историческом этапе, не могут считаться окончательными. Они по необходимости
являются относительными, т. е. истинами, которые нуждаются в дальнейшем
развитии, углублении, уточнении.
Каждая
последующая теория по сравнению с предшествующей является более полным и
глубоким знанием. Все рациональное содержание прежней теории входит в состав новой.
Отметается наукой лишь претензия, будто она являлась исчерпывающей. Прежняя
теория истолковывается в составе новой теории как относительная истина и тем
самым как частный случай более полной и точной теории (например, классическая
механика И. Ньютона и теория относительности А. Эйнштейна).
Парадоксально,
но факт: в науке каждый шаг вперед — это открытие и новой тайны, и новых
горизонтов незнания; это процесс, уходящий в бесконечность. Человечество вечно
стремилось приблизиться к познанию абсолютной истины, пытаясь максимально
сузить «сферу влияния» относительного в содержании научного знания. Однако даже
постоянное расширение, углубление и уточнение наших знаний в принципе не может
полностью преодолеть их вероятность и относительность. Но не следует впадать в
крайность как, например, К. Поппер, утверждавший, что любое научное положение —
всего лишь гипотеза; получается, что научное знание представляет собой всего
лишь тянущуюся из глубины веков цепь догадок, лишенных устойчивой опоры
достоверности.
Абсолютная
истина и абсолютное в истине. Говоря об относительном характере истины, не
следует забывать, что имеются в виду истины в сфере научного знания, но отнюдь
не знание абсолютно достоверных фактов, вроде того, что сегодня не существует
короля Франции. Именно наличие абсолютно достоверных и потому абсолютно
истинных фактов чрезвычайно важно в практической деятельности людей, особенно в
тех областях деятельности, которые связаны с решением человеческих судеб. Так,
судья не имеет права рассуждать: «Подсудимый либо совершил преступление, либо
нет, но на всякий случай давайте его накажем». Суд не вправе наказать человека,
если нет полной уверенности в наличии состава преступления. Если суд признает
человека виновным в совершении преступления, то в приговоре не остается ничего,
что могло бы противоречить достоверной истине этого эмпирического факта. Врач,
прежде чем оперировать больного или применять сильнодействующее лекарство,
должен опираться в своем решении на абсолютно достоверные данные о заболевании
человека. К абсолютным истинам относятся достоверно установленные факты, даты
событий, рождения и смерти и т. п.
Абсолютные
истины, будучи раз выражены с полной ясностью и достоверностью, не встречают
более доказательных выражений, как, например, сумма углов треугольника равна
сумме двух прямых углов; и т. п. Они остаются истинами совершенно независимо от
того, кто и когда это утверждает. Иными словами, абсолютная истина есть
тождество понятия и объекта в мышлении — в смысле завершенности, охвата,
совпадения и сущности и всех форм ее проявления. Таковы, например, положения
науки: «Ничто в мире не создается из ничего, и ничто не исчезает бесследно»;
«Земля вращается вокруг Солнца» и т. п. Абсолютная истина — это такое
содержание знания, которое не опровергается последующим развитием науки, а
обогащается и постоянно подтверждается жизнью.
Под абсолютной
истиной в науке имеют в виду исчерпывающее, предельное знание об объекте, как
бы достижение тех границ, за которыми уже больше нечего познавать. Процесс
развития науки можно представить в виде ряда последовательных приближений к
абсолютной истине, каждое из которых точнее, чем предыдущие.
Термин
«абсолютное» применяется и к любой относительной истине: поскольку она
объективна, то в качестве момента содержит нечто абсолютное. И в этом смысле
можно сказать, что любая истина абсолютно относительна. В совокупном знании
человечества удельный вес абсолютного постоянно возрастает. Развитие любой
истины есть наращивание моментов абсолютного. Например, каждая последующая научная
теория является по сравнению с предшествующей более полным и глубоким знанием.
Но новые научные истины вовсе не сбрасывают «под откос истории» своих
предшественниц, а дополняют, конкретизируют или включают их в себя как моменты
более общих и глубоких истин.
Итак, наука
располагает не только абсолютными истинами, но в еще большей мере — истинами
относительными, хотя абсолютное всегда частично реализовано в наших актуальных
знаниях. Неразумно увлекаться утверждением абсолютных истин. Необходимо помнить
о безмерности еще непознанного, об относительности и еще раз относительности
нашего знания.
Конкретность
истины и догматизм. Конкретность истины — один из- основных принципов
диалектического подхода к познанию — предполагает точный учет всех условий (в социальном
познании — конкретно-исторических условий), в которых находится объект
познания. Конкретность — это свойство истины, основанное на знании реальных
связей, взаимодействия всех сторон объекта, главных, существенных свойств,
тенденций его развития. Так, истинность или ложность тех или иных суждений не
может быть установлена, если не известны условия места, времени и т. д., в
которых они сформулированы. Суждение, верно отражающее объект в данных
условиях, становится ложным по отношению к тому же объекту в иных
обстоятельствах. Верное отражение одного из моментов реальности может стать
своей противоположностью — заблуждением, если не учитывать определенных
условий, места, времени и роли отражаемого в составе целого. Например,
отдельный орган невозможно осмыслить вне целого организма, человека — вне
общества (притом исторически конкретного общества и в контексте особых,
индивидуальных обстоятельств его жизни). Суждение «вода кипит при 100 градусах
по Цельсию» истинно лишь при условии, что речь идет об обычной воде и
нормальном давлении. Это положение. утратит истинность, если изменить давление.
Каждый объект
наряду с общими чертами наделен и индивидуальными особенностями, имеет свой
уникальный «контекст жизни». В силу этого наряду с обобщенным необходим и
конкретный подход к объекту: нет абстрактной истины, истина всегда конкретна.
Истинны ли, к примеру, принципы классической механики? Да, истинны
применительно к макротелам и сравнительно небольшим скоростям движения. За
этими пределами они перестают быть истинными.
Принцип
конкретности истины требует подходить к фактам не с общими формулами и схемами,
а с учетом конкретной обстановки, реальных условий, что никак не совместимо с
догматизмом. Особую важность конкретно-исторический подход приобретает при анализе
процесса общественного развития, поскольку последний совершается неравномерно и
к тому же имеет свою специфику в различных странах.
О критериях
истинности знания. Что дает людям гарантию истинности их знаний, служит
основанием для отличения истины от заблуждения и ошибок?
Р. Декарт, Б.
Спиноза, Г. Лейбниц предлагали в качестве критерия истины ясность и
отчетливость мыслимого. Ясно то, что открыто для наблюдающего разума и с
очевидностью признается таковым, не возбуждая сомнений. Пример такой истины —
«квадрат имеет четыре стороны». Подобного рода истины — результат
«естественного света разума». Как свет обнаруживает и себя самого, и окружающую
тьму, так и истина есть мерило и себя самой, и заблуждения. Сократ первый
увидел в отвлеченности и ясности наших суждений основной признак их истинности.
Декарт утверждал, что все вещи, познаваемые нами ясно и отчетливо, и на самом
деле таковы, как мы их познаем. Выдвинутый Декартом критерий истины, который он
полагал в ясности и очевидности знания, во многом содействовал отчетливости
мышления. Однако этот критерий не гарантирует надежности.
Такое понимание
критерия истинности полно глубокомыслия. Оно опирается на веру в силу логики
нашего мышления, достоверность восприятия им реальности. На этом во многой
построен наш опыт. Это сильная позиция в борьбе против всякого рода блужданий
разума в потемках вымышленного. Очевидность ощущаемого и мыслимого играет не
последнюю роль в установлении истины, но не может, однако, служить единственным
ее критерием.
Время «развенчало»
многие некогда казавшиеся вполне очевидными и ясными истины. Вроде бы, что
может быть более ясным и очевидным, чем неподвижность Земли. И тысячелетиями
человечество нисколько не сомневалось в этой «непреложной истине». Ясность и
очевидность — субъективные состояния сознания, заслуживающие всякого уважения
за свою огромную жизненную значимость, но они явно нуждаются в опоре на нечто
более «прочное».
Несомненно,
психологически важны не только ясность и очевидность мыслимого, но и
уверенность в его достоверности, Однако и эта уверенность не может служить
критерием истинности. Уверенность в истинности мысли способна роковым образом
ввести в заблуждение.
Выдвигался и
такой критерий истины, как общезначимость: истинно то, что соответствует мнению
большинства. Разумеется, и в этом есть свой резон: если многие убеждены в
достоверности тех или иных принципов, то это само по себе может служить важной
гарантией против заблуждения. Однако еще Р. Декарт заметил, что вопрос об
истинности не решается большинством голосов. Из истории науки мы знаем, что
первооткрыватели, отстаивая истину,'' как правило, оказывались в одиночестве.
Вспомним хотя бы Коперника: он один был прав, так как остальные пребывали в
заблуждении относительно вращения Земли вокруг Солнца. Смешно было бы ставить
на голосование в научном сообществе вопрос об истинности или ложности того или
иного утверждения.
В некоторых
философских системах существует и такой Крите-' рий истины, как принцип
прагматизма, т. е. теории узкоутилитарного понимания истины, игнорирующего ее
предметные основания i и ее объективную значимость. «Истиной прагматизм
признает то, — и это единственный его критерий истины — что лучше всего
«работает» на нас, ведет нас, что лучше всего подходит к каждой части жизни и
соединимо со всей совокупностью нашего опыта, причем ничего не должно быть
упущено. Если религиозные идеи выполняют эти условия, если, в частности,
окажется, что понятие о Боге удовлетворяет им, то на каком основании прагматизм
будет отрицать бытие Божие…». Некоторые ученые полагают, что выбор той или иной
концепции диктуется не тем, что полученные с ее помощью результаты
подтверждаются практикой, экспериментом, а ее «изяществом», «красотой»,
математической «грациозностью». Эти эстетические «критерии» — феномены, конечно,
— вещь приятная и, быть может, как-то и в каких-то случаях свидетельствуют об
истинности. Но эти феномены малонадежны. А вот Э. Мах и Р. Авенариус считали,
что истинно то, что мыслится экономно, а В. Ост-вальд выдвигал интеллектуальный
энергетический императив: «Не расторгай
энергию».
Один из
фундаментальных принципов научного мышления гласит: некоторое положение
является истинным в том случае, если можно доказать, применимо ли оно в той или
иной конкретной ситуации. Этот принцип выражается термином «реализуемость».
Ведь существует же поговорка: «Может, это и верно в теории, но не годится для
практики». Посредством реализации идеи в практическом действии знание
соизмеряется, сопоставляется со своим объектом, выявляя тем самым настоящую
меру объективности, истинности своего содержания. В знании истинно то, что
прямо или косвенно подтверждено на практике, т. е. результативно осуществлено в
практике.
В качестве
критерия истины практика «работает « не только в своей чувственной «наготе» —
как предметная физическая деятельность, в частности в эксперименте. Она
выступает и в опосредованной форме — как логика, закалившаяся в горниле
практики. Можно сказать, что логика — это опосредованная практика. «Тот, кто
поставит себе за правило проверять дело мыслью, а мысль делом… тот не может
ошибаться, а если он и ошибется, то скоро снова нападет на правильный путь»2.
Степень совершенства человеческого мышления определяется мерой соответствия его
содержания содержанию объективной реальности. Наш разум дисциплинируется логикой
вещей, воспроизведенной в логике практических действий и всей системе духовной
культуры. Реальный процесс человеческого мышления разворачивается не только в
мышлении отдельной личности, но и в лоне всей истории культуры. Логичность
мысли при достоверности исходных положений является в известной мере гарантией
не только ее правильности, но и истинности. В этом заключена великая
познавательная сила логического мышления. Последним же основанием достоверности
нашего знания является возможность на его базе практического созидания.
Конечно, нельзя
забывать, что практика не может полностью подтвердить или опровергнуть какое бы
то ни было представление, знание. «Атом неделим» — истина это или заблуждение?
В течение многих веков это считалось истиной, и практика подтверждала это. С
точки зрения, например, античной практики (и даже вплоть до конца XIX в.) атом
действительно был неделим, так же как в настоящее время он делим, а вот
элементарные частицы пока остаются неделимыми — таков уровень современной
практики. Практика — «хитрая особа»: она не только подтверждает истину и
разоблачает заблуждение, но и хранит молчание относительно того, что находится
за пределами ее исторически ограниченных возможностей. Однако сама практика
постоянно совершенствуется, развивается и углубляется, причем на основе
развития именно научного познания. Практика многогранна — от эмпирического
жизненного опыта до строжайшего научного эксперимента. Одно дело практика
первобытного человека, добывавшего огонь трением, другое — средневековых
алхимиков, искавших способ превращения различных металлов в золото. Современные
физические эксперименты с помощью приборов огромной разрешающей способности,
расчеты на ЭВМ — это тоже практика. В процессе развития истинного знания,
увеличения его объема наука и практика все больше выступают в нераздельном
единстве.
Данное
положение становится закономерностью не только в области естественно-научного
познания, но также и социального, особенно на современном этапе развития
общества, когда в общественно-исторической практике людей все большая доля
принадлежит субъективному, человеческому фактору. Развитие
социально-исторического процесса, организация общественной практики все более и
более осуществляются на основе научного познания социальных закономерностей.
Роль научной
рациональности
Ситуация,
сложившаяся в процессе взаимодействия науки и общества, обострила проблему
научной рациональности, ее сущностного содержания, и — соответственно — ее роли
в развитии общества. Вообще-то эта проблема всегда
была одной из
самых актуальных (в первой половине XX в., например, ею занимались А-Бергсон,
Э. Гуссерль, М. Вебер,, М. Хайдеггер, К. Ясперс и др.). Но сегодня можно
говорить о драматическом повороте в решении данной проблемы — о попытках
поставить под сомнение науку как образец рациональности.
Для того, чтобы
было ясно, о чем идет речь, приведем высказывание одного из наиболее
непримиримых критиков науки и вообще рационального подхода к миру — П.
Фейерабенда, объявившего сциентизм «рациофашизмом», а «нездоровый альянс науки
и рационализма» — источником «империалистического шовинизма науки». Он пишет:
«Отделение государства от церкви должно быть дополнено отделением государства
от науки — этого наиболее современного, наиболее агрессивного и наиболее
догматического религиозного института. Такое отделение — наш единственный шанс
достичь того гуманизма, на который мы способны, но который никогда не
достигали».
В
действительности же, как, очевидно, понимает читатель, проблема, которая
возникла перед наукой и обществом в целом, не может быть решена с позиций
антисциентизма, предлагающего наложить табу на пользование научной
рациональностью. Единственно разумное решение состоит в том, чтобы
совершенствовать саму научную рациональность и осуществлять переход к такому ее
типу, который в оптимальной степени соответствовал бы социокультурным и
экологическим реалиям конца XX в.
Как показал В.
С. Степин, в историческом развитии науки, начиная с XVII столетия, возникли
последовательно три типа научной рациональности, характеризующихся различной
глубиной рефлексии по отношению к самой научной деятельности2.
Классический
тип научной рациональности (XVII—XVIII вв.) исходил из того, что при
теоретическом объяснении и описании объекта надо абстрагироваться от всего, что
относится к субъекту (исследователю), применяемым им средствами и совершаемым
операциям. Такая элиминация рассматривалась как необходимое условие получения
объективно-истинного знания о мире. Конечно, и на этом этапе стратегия
исследования, а в значительной степени и его результата были детерминированы
присущими данной эпохе мировоззренческими установками и ценностными
ориентациями. Освободиться от этого ученому не дано, хотя наука XVII—XVIII вв.
и стремилась к этому. Отметим, что на уровне развития естествознания (да и обществозна-ния)
того времени, при лидерстве механики и редуцировании к механической картине
мира всего добытого физикой, химией, биологией, социальными науками, при
преобладании в качест-ве объектов исследования простых систем такое стремление
было, с одной стороны, в значительной степени реализуемым, а с другой — не
оказывало заметного отрицательного воздействия на результаты научных поисков. И
хотя в конце XVIII — первой половине XIX в. механическая картина мира
утрачивает статус общенаучной и намечается переход к новому состоянию
естествознания, очерченный выше общий стиль мышления ученого и тип научной
рациональности сохраняются.
Положение
принципиально меняется в связи со становлением так называемого неклассического
естествознания (конец XIX — середина XX в.). Формируется неклассический тип
научной рациональности, который уже учитывает зависимость результатов
исследования от характера тех средств, к которым прибегает ученый (в
особенности в случаях эксперимента), и от специфики тех операций, которым подвергается
изучаемый объект. Что же касается самого субъекта и тех внутринаучных и
социальных ценностей и целей, которые его характеризуют, то все это по-прежнему
выносится за скобку, не находит отражения в описании и объяснении изученного.
И наконец, на
наших глазах (в последней трети двадцатого века) происходит рождение новой,
постнеклассической науки, для которой характерны такие взаимосвязанные черты,
как исследование сверхсложных, саморазвивающихся систем и меж-дисциплинарность
этих исследований. Такому состоянию и тенденциям развития современной науки
соответствует пост-неклассический тип научной рациональности, рассматривающий
деятельность ученого в более широком поле: теперь уже учитывается
соотнесенность получаемых знаний об объекте не только с исследовательскими
средствами и операциями, но и с ценностно-целевой (как внутринаучной, так и
вненаучной, социальной) ориентацией ученого.
Чрезвычайно
важно подчеркнуть особую значимость этого типа научной рациональности в
развитии современного общества. Ведь вопреки мнению крайних антисциенистов,
видящих в науке злого демона, способного погубить цивилизацию, выход из
сегодняшней экологической и социокультурной ситуации, очевидно, «состоит не в
отказе от научно-технического развития, а в придании ему гуманистического
измерения, что, в свою очередь, ставит проблему нового типа научной
рациональности, включающей в себя в явном виде гуманистические ориентиры и
ценности».
Список
литературы
Для подготовки
данной работы были использованы материалы с сайта http://www.filreferat.popal.ru/