Русская
идея: рубежи обороны
В новое
тысячелетие наш народ вошел в состоянии смуты. Длится она уже целый век. Лишь
на короткое время, в следствие прямой угрозы с Запада, а потом большой войны в
середине века народ соединился в одну семью. Но для этого пришлось каленым
железом выжечь инакомыслие - инстинкт заставил на это пойти. Нам льстят, когда
называют то время "казарменным социализмом". Это был "социализм
окопный"! Но когда в тебя стреляют из всех калибров, окоп - самое лучшее
место. Вокруг чего же мы тогда соединились в нашей земной жизни? В том, вокруг
чего объединились, видимо, и была главная идея народа - она и есть русская
идея.
Почему же
только перед лицом угрозы уничтожения появилась в нас острая потребность
соединения? Такая острая, что приняли и жертву коллективизации, и перегрузки
невиданной индустриализации, и даже кровь ГУЛАГа. Думаю, здесь - одно из наших
важных свойств, часть нашей идеи. Это - потребность мыслить, быть духовным
странником и землепроходцем. Мы постоянно отрицаем свое состояние, принимаем,
хотя бы в мыслях, состояние "другого". Для такого перемещения мы
всегда имели пространство. "Россия - избяной обоз". Крестьяне убегали
от власти в казаки, а казаки становились государственниками и шли осваивать
Сибирь и Америку. И никто не становился "человеком массы".
Мы отказываемся
от этого лишь в самый крайний момент и лишь на краткий исторический миг. Даже
когда пришлось русским собраться в тоталитарное общество, это был тоталитаризм
военного отряда, а не лагерного барака. Прошла смертельная опасность - и мы
снова странники. Понятно, как дорого обходится всем нам эта роскошь - ничто так
не губит наше благополучие, как всеобщее инакомыслие, эта наша свобода.
Посмотришь, как удобно живет средний европеец и как он по-куриному мыслит, - и
порой возникает соблазн: поменять, что ли, радость и мучение непрерывной мысли
и сомнений на сытый комфорт.
Сохраним ли мы
эту главную русскую волю? Гарантии нет. Уж очень большие силы нас подтачивают и
соблазняют - и нужда, и телевидение, и учебники Сороса. Гарантии нет, но
надежда есть. Пока что человек держится - Пушкин помогает и нужда ведь не
только отупляет, но и просвещает. Да и Церковь православная подставила плечо.
Но такова уж она - вырастила на нашей земле культуру, которая сделала русского
человека соборной личностью, а не индивидом, не механическим атомом
человечества. Самой Церкви, видно, трудно приходится с таким человеком, но -
спасибо ей - не снижает духовного требования, не укорачивает человека.
Вот для меня
первая ипостась русской идеи: человек - личность. Поднявшись до соборности,
осознав ответственность, ограничив свободу любовью, он создает народ. А значит,
он не станет человеческой пылью и в то же время не слепится в фашистскую массу
индивидов, одетых в одинаковые рубашки ("одна рубашка - одно тело").
Мы не замечаем
даже самые великие ценности, когда они привычно нас окружают. Не замечаем же
мы, какое это счастье - дышать воздухом. Так же жили мы среди наших людей и не
замечали этого их чудесного свойства - каждый из них был личность. Он все время
о чем-то думал и что-то переживал. Посмотрите на лица людей в метро. Не боясь
окружающих, люди доверчиво уходят в себя, и на лице их отражаются внутренние
переживания. Один горестно нахмурился, другой чему-то улыбнулся. В метро
Нью-Йорка все лица похожи на полицейских - все одинаковы, все вежливы и все
настороже. Они как будто охраняют хозяина.
Во время
перестройки многим из нас, особенно из молодежи, устроили поездки на Запад. Организовали
умело. Социологи знают, что при выезде за границу возникает эффект
"медового месяца" - все кажется прекрасным, глаз не замечает ничего
дурного. Длится это недолго, пелена спадает, и за изобилием сосисок, витрин и
автомобилей начинаешь видеть реальную жизнь, и тебя охватывает неведомая в
России тоска. Ощущение изнурительной суеты, которая бессмысленна и в то же
время необходима. Это - конкуренция, "война всех против всех".
Я в 1989-1990
гг. был в Испании, работал в университете. Тогда тема России была в моде, и у
меня как-то взяли большое интервью для журнала. Под конец спросили, не хотел бы
я остаться жить в Испании. Я люблю Испанию, но признался: нет, не хотел бы. Как
так, почему же? Я подумал и ответил попроще, чтобы было понятно: "Качество
жизни здесь низкое". Еще больше удивились и даже заинтересовались. Как
объяснить, не обижая хозяев? Говорю: "Я привык, чтобы ребенок на улице
называл меня дядя, а не господин". Не поверили: какая, мол, разница?!
Пришлось сказать вещь более наглядную: "Выхожу из дома, а в закутке около
подъезда на улице старик ночует, зимой. И качество моей жизни от этого
низкое". Мне говорят: "Ладно, оставим это. Мы не сможем это объяснить
читателю".
Сейчас я и сам
вижу, что ничего им не объяснил - ведь и у моего дома теперь стоит нищий
старик. Тогда я такого не предполагал. Сейчас видно, что нас затягивают в ту же
яму, но не затянули еще. Я чувствую, что при виде нищего старика в московском
метро у людей сжимается сердце. Одни подадут ему милостыню, другие отведут
глаза, третьи придумают какое-то злое оправдание - но все войдут с этим
стариком в душевный контакт, все чувствуют, что качество их жизни низкое.
Стариков, ночующих на улице Рима или Чикаго, просто никто не замечает, как
привычную часть пейзажа. Участь отверженных, если они не бунтуют, никак не
касается жизни благополучных. Поэтому такое возмущение вызвали в Париже
подростки, которые облили спящего нищего бензином и подожгли - они заставили
общество вслух сказать вещи, которых никто не должен замечать.
"Архитекторы
перестройки", создавая "миф Запада", окунали наших людей в
иностранную жизнь лишь на время медового месяца, на одну-две недели. И многие в
этот миф поверили - вспомните, какую чушь писали в те годы о России почти все
газеты и журналы. Сейчас многие хлебнули Запада уже по-настоящему и начинают
трезветь. Как в начале века. И начинают понимать то, что скрывали и скрывают от
нас перестройщики и реформаторы: главный смысл их дела - чтобы перестала наша
земля и наша культура с детства растить человека как личность. И тогда
устранена будет из человечества русская идея, к которой так тянутся люди, пока
их не оболванят.
Угрозы для этой
идеи, повторяю, сегодня очень велики. Провалилась перестройка - попытка
средствами "культуры" разделить нас, отказаться от идеи братства,
превратить народ в "гражданское общество". Горбачев и Яковлев - это
не Лютер и Кальвин, их убогая и пошлая реформация провалилась. За дело взялись
громилы - сломать наш стержень голодом, потрясениями, привычным видом страданий
и крови. Одновременно подтачивают и те неброские вещи, которые хранят и
передают детям смыслы нашей сущности - школу, литературу, песни. Сохранить все
это, когда разрушители овладели силой государства, очень непросто. В такие
моменты высвечивается вторая ипостась русской идеи, охранительная для первой,
главной.
Д.И. Менделеев
так сказал об этой служебной, но вечной задаче России: "Уцелеть и
продолжить свой независимый рост". Он сказал это как раз в тот момент,
когда в Россию вторгался иностранный капитал, который овладел банками и
переваривал промышленность. Что же значит "уцелеть"? Думаю, это
значит сохранить тот минимум земли и ту минимальную степень закрытости нашей
культуры, чтобы на этом "острове" воспроизводилась именно Россия.
Земля и культура у нас тесно связаны, мы созданы нашим пространством. В отрыве
от земли русские долго свой тип не сохраняют, это показали все волны эмиграции.
Растворяет нас именно открытость, всечеловечность - не станем мы ни евреями, ни
цыганами, ни англичанами. У всех у них непроницаемая защитная скорлупа. Сегодня
нам важно понять, где тот рубеж, за который отступать нельзя, за которым
начнется быстрое изменение типа нашей культуры.
Менделеев
переводил высокую цель на язык обычных земных дел, говорил о промышленности и
торговле. Он понимал, что в ХХ веке время сжалось, и опасность "не
уцелеть" может возникнуть очень быстро. Монгольское иго можно было терпеть
три века, понемногу накапливая силы, а сегодня стоит утратить контроль над
своей промышленностью на пару поколений - и мы на крючке, с которого не
сорвешься. Конечно, многие это понимают - пассивное сопротивление растаскиванию
России нарастает.
Вопрос сегодня
в том, когда "пересекутся" противодействующие процессы. Успеют ли
русские люди в своем осмыслении жизни обрести политическую волю до того, как
продажные временщики доведут разрушение нашего народного хозяйства до
критической точки. Ведь мы до сих пор не знали цепей экономического рабства.
Бывало, мы жили впроголодь, но на своей земле - а это совсем другое дело. Пока
у России остался костяк народного хозяйства - земля и недра, дороги и
энергетика - все поправимо, если люди соберутся с мыслями и начнут говорить
друг с другом на простом и понятном языке. Сейчас нам голову забили всякой
чушью, за которой не видна суть. Демократия! Рынок! Конкурентоспособность!
Глобализация! Как только люди сдерут с глаз всю эту липкую паутину, они сразу
поймут, почему в нашей холодной стране нельзя приватизировать землю и Газпром,
почему нельзя отрывать городские теплосети от заводской котельной. А если все
поймут, то любыми способами не допустят - никакие боровые и немцовы в
парламенты не попадут. Но если опоздаем...
С культурой
дело сложнее - утрату хозяйства почти каждый ощущает на своей шкуре и очень
быстро. Но мы можем просмотреть другую опасность - тайное искоренение русской
школы. Она нас держала как народ, не давала разделяться на индивидов и на
классы. Ведь городская жизнь изолирует человека, лишает его общинного духа
деревенской жизни и труда. Как же мы до сих пор, и в облике промышленного
городского общества, оставались русским народом? Многое значил, конечно, тип
трудовых коллективов наших фабрик и заводов - "община в
промышленности". Но сам он задавался культурой, а она вкладывалась в умы и
души семьей и школой.
Сегодня с
одинаковым усердием разрушают условия сохранения и развития русской идеи -
хозяйство как материальную базу для жизни народа и школу как постоянно
действующую матрицу, на которой народ воспроизводится в каждом новом поколении.
От чуткости,
ума и воли "тех, кто любит Россию", зависит, удержим ли мы оба эти
фронта, пока вновь соберется с мыслями и силами народ. Должны удержать, даже
если какие-то отдельные стороны русской идеи мы понимаем по-разному. Возможно,
мы вообще ее в словах никогда и не выразим. Одно ясно: эта идея жива, пока жив
ее носитель - русский народ.
Но главное в
том, что крестьянское хозяйство может быть вполне рыночным - и в то же время
некапиталистическим. Этого не мог знать Маркс, потому что в Англии уже не было
крестьян. Производство продукта на рынок - признак необходимый, но не
достаточный. Это подробно объясняет А. В. Чаянов, и давайте сделаем усилие и
вникнем хотя бы в его выводы:
"Экономическая
теория современного капиталистического общества представляет собой сложную
систему неразрывно связанных между собой категорий (цена, капитал, заработная
плата, процент на капитал, земельная рента), которые взаимно детерм инируются и
находятся в функциональной зависимости друг от друга. И если какое-либо звено
из этой системы выпадает, то рушится все здание, ибо в отсутствие хотя бы одной
из таких экономических категорий все прочие теряют присущий им смысл и
содержание и не поддаются более даже количественному определению...
Такая же
катастрофа ожидает обычную теоретическую систему, если из нее выпадает
какая-либо иная категория, к примеру, категория заработной платы. И даже если
из всех возможных народнохозяйственных систем, которым эта категория чужда, мы
сделаем объектом анализа ту, в которой во всей полноте представлены меновые
отношения и кредит, а следовательно, категории цены и капитала, например
систему крестьянских и ремесленных семейных хозяйств, связанных меновыми и
денежными отношениями, то даже и в этом случае мы легко сможем убедиться в том,
что структура такого хозяйства лежит вне рамок привычной системы политэкономических
понятий, характерных для капиталистического общества".
Когда читаешь
Чаянова, то кажется, что он был в отчаянии: говорил он ясно, данные имел
надежные, считался самым видным экономистом-аграрником. Но главные вещи,
которые он говорил, просто не замечались, они шли как бы параллельно принятой
"теоретической системе", которая на деле "терпела
катастрофу"1. Да, крестьянин выходит на рынок, но если внутри его
производственной ячейки нет категории зарплаты, то и смысл рынка совсем иной,
нежели при капитализме. Почитаем Ветхий завет - там меновые отношения тоже
представлены в полной мере, но нет же в нем книги "Развитие капитализма в
Иудее".
Чем доказывает
Ленин возникновение из крестьян двух антагонистических классов - буржуазии и
пролетариата? На мой взгляд, доказательства нет, поскольку даже не введены
определения. Образ классов возникает как бы сам собой, из общих соображений.
Вскользь Ленин замечает, что "исследователи признают пролетариатом не
только безлошадных, но и однолошадных крестьян". Мало ли что признают
"исследователи", в каждом веке есть свои пияшевы. К тому же
"исследователи" явно использовали термин "пролетарий" как
метафору2.
Как довод Ленин
приводит данные о том, что безлошадные и однолошадные крестьяне наряду с
ведением своего хозяйства батрачат, а найм батраков - это "превращение в
товар рабочей силы, продаваемой несостоятельны м крестьянством". Вывод, на
мой взгляд, неубедительный - не всякий найм есть превращение рабочей силы в
товар. Неужели стоимость рабочей силы Балды была, по Марксу, три щелчка в лоб?
В батраки (феты) нанимались свободные греки еще в древних Афинах, о ни х
достаточно писал в "Политии" Аристотель. Можно ли считать Афины
капиталистическим обществом?
Кроме того, в
немалой мере противореча своему выводу, Ленин показывает, что значительная доля
наемного труда оплачивалась через "натуральный обмен" - отработками.
Бедняк или середняк отрабатывал долг, ссуду семян и инвентаря, аренду з емли у
помещика или кулака - работал на его земле со своей лошадью. Это - не капитализм,
что и признает Ленин. Но отработки вместо денежного расчета преобладали в
русских губерниях! Значит, далеко еще было до "полной зависимости от
денег" и полного "превращения рабочей силы в товар".
Ленин тщательно
удаляет из рассуждений фактор культуры, лирику. Но превращение рабочей силы в
товар, то есть обезличенную меновую стоимость, - огромное изменение именно в
культуре, в антропологии, в представлении о человеке. Это прекрасно видно из
приведенного Лениным рассказа о том, как эксплуатируют батраков немцы-колонисты
- "оттого по истощенному виду так легко узнать работавших у
немцев-колонистов" - таких даже не нанимали в батраки, настолько они были
обессилены (с. 241). А у русских крестьян при переписях записывали батраков как
членов семьи, что внесло немало путаницы (думаю, и в бюджеты дворов, которые
использовал Ленин). По тому что, по мнению крестьян, все, кто питается из
одного котла, - члены семьи. Член семьи - не товар, а нечто иное3.
Ленин придает
очень большое значение имущественному расслоению крестьянства как показателю
его разделения на пролетариат и буржуазию. Данные, которыми он пользуется
(бюджеты дворов по губерниям), большого расс лоения не показывают.
"Буржуазия" - это крестьяне, которые ведут большое хозяйство и имеют
большие дворы (в среднем 16 душ, из них 3,2 работника). Если же разделить
имущество на душу, разрыв не так велик - даже в числе лошадей. У однолошадных -
0,2 ло шади на члена семьи, у самых богатых - 0,3. В личном потреблении разрыв
еще меньше.
Посудите сами:
у беднейших крестьян (безлошадных) расходы на личное потребление (без пищи)
составляли 4,3 рубля в год на душу; у самых богатых (пять лошадей и больше) -
5,2 рубля. Разрыв заметен, но так ли уж он велик? Думаю, данные Ленина занижают
разрыв, но будем уж исходить из тех данных, на которых он основывает свой
вывод.
Особое значение
Ленин придает питанию как показателю жизненного уровня, здесь "наиболее
резкое отличие бюджетов хозяина и рабочего" (с. 143). Действительно,
буржуазия и пролетариат различаются как классы не только отношен ием
собственности, но и культурой - образом жизни. И здесь тип питания есть один из
главных признаков.
Таково ли было
это отличие у крестьянства, чтобы выделять курсивом слова "хозяин" и
"рабочий" - указывать на классовое различие? У безлошадных расходы на
пищу 15 руб. на члена семьи, у "пятилошадных" - 28 руб. Кажется,
разрыв велик, н о дальнейшие данные объясняют этот разрыв. Практически все
безлошадные семьи, по данным Ленина, в среднем выделяют 1 батрака (то муж, то
поденно жена, то дети). Батрак питается у хозяина. По данным для Орловской
губернии, стоимость пищи для батрака обход ится хозяину в среднем 40,5 руб. в
год (приведен подробный рацион). Эти деньги надо присовокупить к бюджету
безлошадной семьи. Если так, то выходит, что у "пролетария" на члена
семьи расходуется на еду 25,4 руб., а у "буржуя" 28 руб. Следовало бы
расходы на батрака вычесть из бюджета хозяина, если он при переписи записал
батрака членом своей семьи, тогда разрыв еще больше снизится - но мы этого
делать не будем, нет точных данных. Но главное, повторяю, тип питания, а не
величина миски. Да, богатый крестьянин ел больше сала, чем бедняк, а в общей
миске у него на столе было больше мяса. Но он ел сало, а не устриц, пил
самогон, а не шампанское.
Из данных,
приведенных Лениным (если брать не "двор", а расходы на душу),
расслоения крестьян на классы по этому признаку не наблюдается. Да и Толстой
отметил: "В том дворе, в котором мне в первом показали хлеб с лебедой, на
задворках молотила своя молотилка на четырех своих лошадях... а хлеб с лебедой
ела вся семья в 12 душ... "Мука дорогая, на этих пострелят разве
наготовишься! Едят люди с лебедой, мы что ж за господа такие!".
Те, кого Ленин
назвал "буржуазией" (5 лошадей на двор), на деле представляли собой
трудовую крестьянскую семью: в среднем в такой семье было 3,2 своих работника -
и нанималось 1,2 батрака1. Ленина, видимо, мучало несоответствие его вывода
жизненной реальности, и он сделал важную оговорку: "Говоря выше, что
крестьянская буржуазия есть господин современной деревни, мы абстрагировали
задерживающие разложение факторы: кабалу, ростовщичество, отработки и пр. В
действительности настоящими господами современной деревни являются зачастую не
представители крестьянской буржуазии, а сельские ростовщики и соседние
землевладельцы" (с. 179).
Такую оговорку
никак принять нельзя. Что это такое: "в действительности" носитель
капитализма - ростовщик, то есть "мироед", пожиратель общины, но мы
совершаем "абстракцию" и называем буржуазией большие крестьянские
семьи, укрепляющие общину. И это - не просто методологическая натяжка. Позже,
уже без Ленина, была произведена подмена понятий в политической практике.
Чаянов объяснял, что кулак (мироед) - это перекупщик или ростовщик, его доход
нетрудовой, и нельзя к кулакам от носить крестьян исходя из величины дохода. Но
во время коллективизации Наркомзем принял старую ленинскую классификацию: 5
лошадей - буржуазия, кулак. Последствия известны.
В целом можно
сказать, что в конце века, когда писалась книга, расслоение крестьянства по
имущественному уровню и по образу жизни не привело к его разделению на два
класса - пролетариат и буржуазию. Сами крестьяне делили себя на
"сознательных" - работящих, непьющих, политически активных - и
"хулиганов". Разницу между ними они объясняли как отличие крестьян в
заплатанной одежде от крестьян в дырявой одежде.
Крестьянство
осталось как "класс в себе". И неожиданно оно выступило как
"класс для себя" в революции 1905-1907 годов. В ходе ее рухнула вся
концепция "сельской буржуазии и сельского пролетариата". Акти вность
в революции проявили середняки и богатые крестьяне, батраки
("пролетариат") были наиболее пассивны. Центром организации
революционных выступлений была община - деревенский или волостной сход. Уровень
организации, высокая дисциплина и, можно сказать, "культура"
революции поразили всех политиков и напугали правительство гораздо больше, чем
эксцессы2.
В ходе
революции практически не было конфликтов между бедняками и богатыми
крестьянами. Те, кого Ленин называл "сельской буржуазией", были
организаторами большой "петиционной кампании" - в Крестьянский Союз и
в Государственную Думу. Изучено около 1500 таких петицией, и в 100 процентах из
них - требование отмены частной собственности на землю. После этого вопрос о
том, являются ли богатые крестьяне буржуазией и стало ли общинное крестьянство
оплотом капитализма, можно было считать закрытым.
О характере
русской революции
И в момент
написания "Развития капитализма в России", и даже в первый период
после революции 1905-1907 годов Ленин следовал евроцентристскому тезису о
неизбежности прохождения России через господство капиталистической формации.
Отсюда вытекало, что и назревающая русская революция, смысл которой виделся в
расчистке площадки для прогрессивной формации, должна быть революцией буржуазной1.
В статье
"Аграрный вопрос и силы революции" (1907) Ленин писал: "Все
с.-д. убеждены в том, что наша революция по содержанию происходящего
общественно-экономического переворота буржуазная. Это значит, что переворот
происходит на почве капиталистических отношений производства, и что результатом
переворота неизбежно станет дальнейшее развитие именно этих отношений
производства" (т. 15, с. 204).
В предисловии
ко второму изданию "Развития капитализма в России" (1908) Ленин дает
две альтернативы буржуазной революции: "На данной экономической основе
русской революции объективно возможны две основные лини и ее развития и исхода:
Либо старое
помещичье хозяйство... сохраняется, превращаясь медленно в чисто
капиталистическое, "юнкерское" хозяйство... Весь аграрный строй
государства становится капиталистическим, надолго сохраняя черты
крепостнические... Либо старое помещичье хозяйство ломает революция... Весь
аграрный строй становится капиталистическим, ибо разложение крестьянства идет
тем быстрее, чем полнее уничтожены следы крепостничества".
Таким образом,
главным противоречием, породившим русскую революцию, считается сопротивление
традиционных укладов (община, крепостничество - в общем, "азиатчина")
прогрессивному капитализму. Исходом революции в любом случае будет "чисто
капиталистическое" хозяйство. Трудящиеся заинтересованы лишь в том, чтобы
это произошло быстрее, чтобы революция пошла по радикальному пути, по пути
превращения крестьян в фермеров и рабочих ("американский путь").
Сбылись ли эти
предвидения, и оправданы ли были пожелания? Нет, предвидения не сбылись.
Революция свершилась, а капиталистического хозяйства как господствующего уклада
не сложилось ни в одном из ее течений. Тезис о том, что революция была
буржуазной, не подтвердился практикой. Сегодня более убедительной надо считать
теоретическую концепцию, которая представляет русскую революцию как начало
мировой войны крестьянских войн, вызванных именно сопротивлением крестьянского
традиционного общ ества против разрушающего воздействия капитализма (против
"раскрестьянивания"). В колыбели капитализма, Западной Европе, эти
"антибуржуазные" революции потерпели поражение, а на периферии -
победили или оказали огромное влияние на ход истории. Это революции в России,
Китае, Мексике, Индонезии, Вьетнаме и Алжире.
Сама община в
ходе революции превратилась в организатора сопротивления и борьбы. "Земля
и воля!" - этот лозунг неожиданно стал знаменем русской крестьянской
общины. Это оказалось полной неожиданностью и для помещиков, и для царского
правительства, и даже для марксистов.
Если так, то
данный Лениным в "Развитии капитализма в России" диагноз и главного
противоречия, и движущей силы, и альтернативных исходов революции был
ошибочным. Он делает в книге важнейший вывод: "Строй экономических
отношений в "общи нной" деревне отнюдь не представляет из себя
особого уклада, а обыкновенный мелкобуржуазный уклад... Русское общинное
крестьянство - не антагонист капитализма, а, напротив, самая глубокая и самая
прочная основа его" (с. 165).
В рамках
марксизма дать в то время иной диагноз было трудно. Взгляды же народников еще
были в большой мере интуитивными и не могли конкурировать с марксизмом, который
опирался на огромный опыт Запада.
Сам же Маркс
представлял русскую революцию совершенно не по-марксистски. Он не только не
считал ее буржуазной, но и задачу ее видел как раз в том, чтобы спасти
крестьянскую общину. Он писал: "Чтобы спасти русскую общину, нужна русская
революция. Впрочем, русское правительство делает все возможное, чтобы
подготовить массы к такой катастрофе. Если революция произойдет в надлежащее
время, если она сосредоточит все свои силы, чтобы обеспечить свободное развитие
сельской общины, последняя вскоре станет элементом возрождения русского
общества и элементом превосходства над странами, которые находятся под ярмом
капиталистического строя". Этот тезис никак не вяжется с главными
утверждениями и пафосом книги Ленина.
В дальнейшем
даже последователи Маркса, в наибольшей степени проникнутые евроцентризмом,
признавали своеобразие революции 1905-1907 годов, ее несводимость к формуле
"буржуазной революции". Даже К. Каутский пишет (в русском издании
1926 г.): "Русская революция и наша задача в ней рассматривается не как
буржуазная революция в обычном смысле, не как социалистическая революция, но как
совершенно особый процесс, происходящий на границах буржуазного и
социалистического обществ, служа ликвидации первого, обеспечивая условия для
второго и предлагая мощный толчок для общего развития центров капиталистической
цивилизации".
Итак, исход русской
революции, по мнению Каутского, - ликвидация капиталистического строя в России
и мощный стимул для укрепления капитализма на Западе. Не будучи в состоянии
отказаться от своих взглядов на крестьянство, Каутский облекает свой вывод в
обычную для истмата терминологию (революция не буржуазная и не
социалистическая, но происходит на "границе" этих двух обществ).
Сегодня мы не обязаны загонять мысль в рамки негодных для данного случая
понятий.
Открытость
Ленина и догматизм ленинистов
Уже в ходе
революции 1905-1907 годов (после крестьянских волнений 1902 года) начинает
меняться представление Ленина о крестьянстве и его отношении к капитализму. Он
рвет с установкой западной социал-демократии - избегать уступок крестьянам даже
в виде включения аграрного вопроса в партийные программы. На IV
(объединительном) съезде РСДРП он предлагает принять требование о
"национализации всей земли" - крестьянский лозунг революции 1905
года. Это было настолько несовместимо с принятыми догмами, что против Ленина
выступили не только меньшевики, но и почти все большевики. Луначарский даже
упрекнул Плеханова за старую куцую программу, которую тот якобы протащил
"из страха перед крестьянской революцией, из боязни, чтобы ее торжество не
повлекло за собой и торжество народников над марксистами".
Сам Плеханов на
IV съезде верно понял поворот Ленина: "Ленин смотрит на национализацию
[земли] глазами социалиста-революционера. Он начинает даже усваивать их
терминологию - так, например, он распространяется о пресловутом народном
творчестве. Приятно встретить старых знакомых, но неприятно видеть, что
социал-демократы становятся на народническую точку зрения".
Поддержка
Лениным крестьянского взгляда на земельный вопрос означала серьезный разрыв с
западным марксизмом. Т. Шанин пишет: "В европейском марксистском движении
укоренился страх перед уступкой крестьянским собственническим тенденциям и вера
в то, что уравнительное распределение земли экономически регрессивно и поэтому
политически неприемлемо. В 1918 году Роза Люксембург назвала уравнительное
распределение земель в 1917 году как создающее "новый мощный слой врагов
народа в деревне".
В 1907 году
Ленин в проекте речи по аграрному вопросу во II Государственной думе прямо
заявил о поддержке "крестьянской массы" в ее борьбе за землю и о
союзе рабочего класса и крестьянства. Союза не с сельским пролетариатом, а
именно с крестьянством. Какой разительный контраст с книгой "Развитие
капитализма в России"! В этой речи уже и намека нет на прогрессивность
больших землевладений и бескультурье "одичалого земледельца". Здесь
сказано нечто противоположное: "Вопиющую неправду говорят про крестьян,
клевещут на крестьян те, кто хочет заставить Россию и Европу думать, будто наши
крестьяне борются против культуры. Неправда!"
В 1908 году
Ленин пишет статью, само название которой наполнено большим скрытым смыслом:
"Лев Толстой как зеркало русской революции". Уже здесь - совершенно
новая трактовка русской революции, пересмотр одного из главных положений книг и
"Развитие капитализма в России". Ведь очевидно, что не мог быть
Толстой зеркалом буржуазной революции.
В этой статье
Ленин очень осторожно выдвигает кардинально новую для марксизма идею о
революциях, движущей силой которых является не устранение препятствий для
господства "прогрессивных" производственных отношений (капитализма),
а именн о предотвращение этого господства - стремление не пойти по
капиталистическому пути развития. Это - новое понимание сути русской революции,
которое затем было развито в идейных основах революций других крестьянских
стран.
Что отражает
Толстой как "зеркало русской революции"? Теперь, согласно взгляду
Ленина 1908 года, "протест против надвигающегося капитализма, разорения и
обезземеления масс, который должен был быть порожден патриархальной русской
деревней". Не буржуазная революция, а протест против капитализма!
При этом Ленин
не говорит здесь об униженных и оскорбленных, о раздавленных колесницей
капитализма, об "одичалом земледельце" - он говорит о крестьянстве в
целом: "Толстой велик, как выразитель тех идей и тех настроений, которые
сложились у миллионов русского крестьянства ко времени наступления буржуазной
революции в России. Толстой оригинален, ибо совокупность его взглядов, взятых
как целое, выражает как раз особенности нашей революции, как крестьянской
буржуазной революции" .
Чтобы не
вступать в конфликт с системой взглядов русского марксизма, которую сам же он
укреплял в своем труде 1899 года, Ленин говорит лишь об "особенности"
нашей революции, но выделяет слово "крестьянс кая". На деле речь шла
не об особенностях, а о совмещении во времени двух разно, а в главных вопросах
и противоположно направленных революциях - буржуазной и крестьянской, глубоко
антибуржуазной. Можно даже сказать, что крестьянская революция более
антибуржуазна, нежели пролетарская, ибо крестьянство и капитализм несовместимы,
а капитал и труд пролетария - лишь конкуренты на рынке.
Ленин, после
урока революции 1905-1907 годов, теперь по-иному видит чаяния крестьянства: не
освободиться от постылого надела, не превратиться в рабочего, а
"расчистить землю, создать на место полицейски-классового государства
общежитие свободных и равноправных мелких крестьян, - это стремление красной
нитью проходит через каждый исторический шаг крестьян в нашей революции".
По сути, уже в 1908 году Ленин отказывается от главных тезисов своей книги 1899
года и признает, что народники верно определили конечный идеал, цивилизационное
устремление 85 процентов населения России, а значит, и грядущей русской
революции (вернее, главной ветви революции).
Это новое
понимание и сделало Ленина вождем революции. Второй, помимо Ленина, великий
русский политик, который так же глубоко понял урок первой революции - Столыпин
отдал все силы делу раскола и "умиротворения" крестьянства и потерпел
крах.
Столь же
осторожно, но существенно развивает Ленин мысль об антибуржуазном характере
крестьянской революции. В 1910 году он пишет в связи со смертью Л. Н. Толстого:
"Его непреклонное отрицание частной п оземельной собственности передает
психологию крестьянской массы... Его непрестанное обличение капитализма
передает весь ужас патриархального крестьянства, на которое стал надвигаться
новый, невидимый, непонятный враг, идущий откуда-то из города или откуда-то
из-за границы, разрушающий все "устои" деревенского быта, несущий с
собою невиданное разорение, нищету, голодную смерть, одичание, проституцию,
сифилис...".
Здесь уже и
речи нет о прогрессивном влиянии капитализма, устраняющем "азиатчину"
из русской деревни. Наоборот, капитализм несет в нее одичание и невиданное
разорение. Нет здесь и следа старой догмы о свершившемся разделе нии крестьян
на буржуазию и пролетариат. Это - полное отрицание старого тезиса, что общинное
крестьянство - опора капитализма. Капитализм - враг крестьянства в целом. И в
ходе революции (как в 1905-1907-м, так и летом 1917-го) не бедные крестьяне
("пролетарии") громили "крестьянскую буржуазию", а
крестьянская община приговаривала к сожжению избы, а то и целые деревни
соседей, изменивших общему решению схода1.
И именно по
вопросу о крестьянстве стала все более и более проходить линия, разделяющая
большевиков и меньшевиков, которые все сильнее тяготели к блоку с
западниками-кадетами. И вопрос, по сути, стоял так же, как был поставлен в двух
Нобелевских комитетах (по литературе и по премиям мира), которые отказали в
присуждении премий Льву Толстому - самому крупному мировому писателю того
времени и первому всемирно известному философу ненасилия. Запад не мог дать
Толстому премию, ибо он "отстаивал ценности крестьянской цивилизации"
в борьбе с наступлением капитализма.
Мы в советское
время, бездумно слушая профессоров марксизма-ленинизма, не замечали того, что
четко зафиксировали современники и оппоненты Ленина: выводы его труда
"Развитие капитализма в России" им самим де-факто признаны
ошибочными, и он принципиально изменил всю теоретическую концепцию. В 1912 году
М. И. Туган-Барановский подчеркнул: "Аграрные программы марксистов стали
все ближе приближаться к аграрным программам народников, пока наконец между
ними не исчезли какие бы то ни было пр инципиальные различия. И те, и другие
почти с одинаковой энергией требовали перехода земли в руки крестьянства... При
таком положении дел старые споры и разногласия решительно утрачивают свой
смысл. Жизнь своей властной рукой вынула из-под них почву".
Я думаю, что
завершением большого пути Ленина - от ортодоксального марксиста и
евроцентриста, написавшего "Развитие капитализма в России", до творца
советского строя и вождя цивилизационного масштаба - можно считать Апрельские
тезисы 1917 года.
В них
содержался цивилизационный выбор, прикрытый срочной политической задачей. Не
буржуазная республика, а идущие от крестьянской общины Советы, не ускоренное
развитие капитализма с последующей пролетарской революцией, а продолжение
некапиталистического пути развития в форме социализма.
Это чутко уловил
А. М. Горький с его антикрестьянским чувством: "Когда в 17 году Ленин,
приехав в Россию, опубликовал свои "тезисы", я подумал, что этими
тезисами он приносит всю ничтожную количественно, героическую качественно рать
политически воспитанных рабочих и всю искренно революционную интеллигенцию в
жертву русскому крестьянству".
Суть Апрельских
тезисов и следующего за ними Октября как отказа от евроцентризма и признание
своеобразия России отметили многие левые идеологи России и Европы. Лидер эсеров
В. М. Чернов считал это воплощением "фантазий народников -
максималистов", лидер Бунда М. И. Либер (Гольдман) видел корни взглядов
Ленина в славянофильстве. Отсюда - антисоветизм Плеханова и Засулич, смычка
меньшевиков с белыми. На западе сторонники Каутского определили большевизм как
"азиатизацию Европы". В дальнейшем эти идеи развил Л. Д. Троцкий.
Наконец, в
полной мере понимание Лениным сути крестьянской экономики проявилось при
выработке концепции нэпа. Вопрос тогда снова был поставлен ребром, без
доктринерства. Двум наиболее авторитетным экономистам-аграрникам России Л. Н.
Ли тошенко и А. В. Чаянову было поручено подготовить два альтернативных
программных доклада. Л. Н. Литошенко рассмотрел возможности продолжения, в
новых условиях, варианта "реформы Столыпина" - создания фермерства с
крупными земельными участками и наемным трудом. А. В. Чаянов исходил из
развития трудовых крестьянских хозяйств без наемного труда с их постепенной
кооперацией.
Доклады в июне
1920 года обсуждались на комиссии ГОЭЛРО (это был прообраз планового органа) и
в Наркомате земледелия. В основу государственной политики была положена
концепция А. В. Чаянова. Его главная идея, что крестьянская экономика не есть
капитализм, восторжествовала. Ленин убедил партию, что в России "смычка с
крестьянской экономикой" (главный смысл нэпа) - фундаментальное условие
построения социализма. Иными, словами, нэп был вызван не конъюнктурой, а всем
типом России как крестьянской страны.
Хотя и теперь
Ленин не пошел на открытое столкновение со всей конструкцией понятий и
категорий марксизма. Проще было назвать нэп временным отступлением, уступкой
буржуазной сущности крестьянства. Назови хоть горшком! Главное тогда было
решить срочную проблему стратегического выбора. А нам, догматикам, этот двойной
язык дорого обошелся. Мы описывали советское хозяйство в терминах рыночной
экономики и допустили его разрушение - так же, как до этого приняли
разрушительную формулу коллективизации.
Примечательно
отношение к книге Ленина идеологов нынешней реформы. На первый взгляд, они
имеют замечательную возможность опереться на Ленина, привлечь его в союзники -
мол, "вот и ваш Ленин говорил". Ведь если вывод книги "Развитие
капитализма в России" верен, то значит, в России уже был период господства
капитализма. Таким образом, географические и культурные условия России с
западным капитализмом вполне совместимы. Просто развитие капитализма было
прервано историческим "сбоем" - революцией. Сейчас последствия этой
аварии устранены, и Россия вернулась на свою закономерную траекторию, цели реформы
вполне достижимы и шансы на успех велики.
Почему же
"реформаторы" ни словом не обмолвились о книге Ленина в год ее
100-летия? Именно потому, что в этом случае они попали бы в ловушку. Ибо они
прекрасно знают: история показала, что вывод книги был ошибочным. И им лучше
было его вообще не вспоминать, потому что как раз его четкость и заостренность
высветили истину: капитализм не смог укорениться в России даже в начале ХХ
века, даже на фоне больших производственных и экономических успехов. Он породил
революцию, которая не "преодолевала" зрелый капитализм, как вытекало
из учения Маркса, а отвергала капитализм, "обходила" его. Если так,
то и сегодня у "реформаторов" не появилось никаких новых оснований
надеяться на успех. Только силы у них побольше, и совести поменьше, чем у
Столыпина, - чтобы измордовать Россию.
Главное
значение труда Ленина сегодня - исторический урок. Он, на мой взгляд, в
следующем: длительное сохранение неадекватной системы понятий, даже если в
условиях авторитарного государства есть возможность принимать верные
стратегические решения, в конце концов ведет к поражению. Для анализа нынешнего
кризиса полезно рассмотреть труд Ленина "Развитие капитализма в
России" как заданную на весь ХХ век парадигму - вместе с противоречащими
ей явлениями. Мы должны заново осмыслить революцию 1905-1907 годов, реформу
Столыпина, Февраль-Октябрь 1917 года, нэп, индустриализацию-коллективизацию и
крах 1988-1994 годов. Только тогда нам станет понятной причина паралича нашего
хозяйства при реформе 90-х годов. А пока этого понимания нет, мало что дают
проклятия в адрес Ельцина или даже его исчезновение.
Список
литературы
С.Г. Кара-Мурза . Русская идея: рубежи обороны