Генетические исследования элементарной рассудочной
деятельности и других когнитивных способностей животных.
Зорина Зоя Александровна, Полетаева Инга Игоревна
Индивидуальные вариации в проявлении когнитивных
способностей животных имеют в качестве одной из причин генетические различия.
Описание экспериментов, выявивших различия в способности к экстраполяции у
диких и доместицированных форм двух видов животных — лисиц и крыс. Изложение
методологии генетики поведения, а также результатов основных модельных
экспериментов в генетических исследованиях способности к обучению.
1. Индивидуальные различия в проявлении когнитивных
способностей животных.
Оценивая когнитивные способности животных разных видов
(в сравнении с человеком), ученые всегда сталкивались с тем обстоятельством,
что их уровень неодинаков даже у представителей одного вида. Это выражалось в
межиндивидуальной изменчивости при решении лабораторных тестов: одни особи
оказывались «умными», другие — не очень, а третьи вели себя в тесте случайным
образом, не улавливая логической структуры задачи. Так, например, при
исследовании способности врановых птиц к оперированию эмпирической размерностью
фигур (ЭРФ) оказалось, что только половина птиц, участвовавших в опыте, смогла
успешно решить этот тест. Аналогичные результаты были получены при исследовании
способности к экстраполяции у животных разных видов. В каждой группе одного вида
(кошки, собаки, лисицы, кролики, куры) попадались особи, которые решали задачу
безошибочно, а другие данный тест решить не могли.
Очевидно, что при исследовании элементарной
рассудочной деятельности и когнитивных способностей в целом успешность
выполнения теста может зависеть от степени страха, который испытывает животное
в обстановке опыта, от его способности преодолеть страх и состояние стресса, от
особенностей онтогенеза и, наконец, от генотипа особи.
Исследованием роли генетической изменчивости в формировании
поведения занимается генетика поведения — научное направление, развивающееся в
области пересечения интересов физиологии поведения, нейроморфологии, генетики,
а в последнее время и молекулярной биологии.
Для понимания генетических основ когнитивных способностей
и способности к обучению у животных необходимо прежде всего рассмотреть, как
обнаруживается и в чем выражается изменчивость (вариативность) поведения.
Как известно, практически любые признаки организма
могут варьировать, обнаруживая фенотипическую изменчивость в пределах нормы
реакции, размах которой определен генотипом.
Генетическая изменчивость особей популяции
обнаруживается по огромному числу признаков, в число которых входят:
альтернативные признаки (наличие — отсутствие
признака);
количественные признаки.
Отметим, что признак — это некая характеристика
организма, которая выбирается в качестве «единицы» при генетических
исследованиях. Величина количественных признаков определяется большим числом
пар аллелей, а вклад каждой из них определить достаточно трудно.
Изменчивость признаков поведения, связанная с
варьированием ал-лельного состава генотипа у особей данной популяции или
группы, — основной предмет генетики поведения (Эрман, Парсонс, 1984).
Роль отдельных генов в контроле поведения анализируется
с помощью классического генетического анализа — метода, который используется в
традиционной генетике и у трансгенных мышей, и мышей-нокаутов — животных,
генотип которых изменен с помощью методов генной инженерии.
Помимо изменчивости в пределах характерной для данного
генотипа нормы реакции и генетической изменчивости, связанной с гетерогенностью
аллельного состава данной популяции, для признаков поведения характерна еще
одна, специфическая форма изменчивости. Ее нельзя прямо отнести ни к первой, ни
ко второй категории. Речь идет об изменчивости признаков поведения животных,
связанной с воздействием индивидуального опыта, т.е. с разными формами
сенситизации, привыкания, обучения, формирования представлений, подражания и
т.д., иными словами, с тем, что определяется спецификой мозга, обеспечивающей
все формы когнитивной деятельности. В связи с этим генетические элементы,
ответственные за видоизменение поведения за счет индивидуального опыта, видимо,
должны быть универсальными и соответственно иметь принципиальное сходство у
животных разного уровня организации. Эксперименты, проведенные в конце 80-х и в
90-х годах XX в. на таких разных животных, как пластинчатожаберный моллюск
(аплизия), насекомое (дрозофила) и млекопитающее (домовая мышь), показали общность
механизмов изменения синоптической пластичности при обучении. Нейронные,
синаптические, а также молекулярно-генетические механизмы когнитивной
деятельности животных изучены мало, но в последние годы уже появился ряд работ
в этом направлении (обзоры Buhot, 1997; Lipp, Wolfer, 1998). В то же время
феноменологически существование генетической изменчивости когнитивных процессов
у животных проиллюстрировано достаточно подробно, и это будет показано в
дальнейшем изложении.
2. Роль генотипа в формировании способности к
рассудочной деятельности.
При тестировании элементарной рассудочной деятельности
были получены многочисленные свидетельства вариативности (изменчивости) уровня
выполнения этого теста среди животных одного вида. Л. В. Крушинский и его
сотрудники в 60—70-е годы XX века проанализировали способность животных многих
видов к экстраполяции направления движения стимула, т.е. их умение оперировать
закономерностями перемещения предметов (см. гл. 4).
Сравнительные исследования поведения животных разных
видов позволили сделать заключение, что уровень рассудочной деятельности тем
выше, чем сложнее мозг животного (см. гл. 8). Однако для изучения
физиолого-генетических основ этого феномена было необходимо исследовать
животных одного вида, и наиболее подходящими объектами такой работы казались
лабораторные грызуны, хорошо изученные как в физиологических, так и в
генетических аспектах. Но именно у грызунов способность к экстраполяции
оказалась развита слабо, в частности у лабораторных крыс и мышей она
обнаруживалась далеко не всегда.
Экспериментальные данные о существовании генетических
различий в способности животных к решению элементарных логических задач были
получены в лаборатории Л. В. Крушинского при сравнении способности к
экстраполяции у диких и доместицированных (одомашненных) форм лисицы и серой
крысы. Дикие «красные» лисицы отличались высоким уровнем правильных решений
теста на экстраполяцию. В то же время одомашненные черно-серебристые лисицы, в
том числе и мутантные по цвету шерсти, разводившиеся в неволе в течение многих
десятков поколений, выполняли этот тест с достоверно более низкими
показателями, чем их дикие сородичи.
Рисунок 1А показывает успешность решения данного теста
лисицами обеих групп. Доля правильных решений (на рисунке — высота столбиков)
была выше у диких (1) лисиц, по сравнению с одомашненными (2—5). Очень высокий
уровень правильных решений теста на экстраполяцию (даже при его первом
предъявлении) наблюдали у прирученных диких крыс-пасюков, хотя эти показатели
быстро снижались уже в течение первого опытного дня (т.е. при 6—8 предъявлениях
теста). Лабораторные же крысы (линии Крушинского—Молодкиной (KM), Wag, August и
их гибриды между собой) оказались вообще неспособными к решению задачи на
экстраполяцию. Доля правильных решений у них не превышала 50%-го уровня, т.е.
они выбирали направление обхода ширмы чисто случайно, не руководствуясь
информацией о направлении перемещения корма. В то же время гибриды первого
поколения от скрещивания диких крыс с лабораторными обнаружили высокий уровень
решения этой задачи, достоверно превышающий случайный уровень (Крушинский,
1986). Эти соотношения можно видеть на рис. 1 Б, где 1 и 2 — показатели диких
крыс и их гибридов, 3—6 — соответственно крысы линий KM, WAG, Aug и гибридов KM
x Aug.
И лабораторные крысы, и черно-серебристые лисицы, хотя
и ведут свое происхождение от соответствующих диких форм, в течение многих
поколений разведения в неволе не испытывали действия естественного отбора.
Иными словами, в популяциях таких животных не было «выживания наиболее приспособленных»,
и соответственно доля животных, способных к быстрым адекватным реакциям на
меняющиеся внешние условия, оказалась уменьшенной. Отражением этого можно
считать снижение доли правильных решений теста на элементарную рассудочную
деятельность.
Л. В. Крушинский (1986) предполагал, что в случае
прекращения действия естественного отбора при размножении животных в неволе
разрушаются сложные полигенные системы (или «коадаптированные комплексы»),
которые в естественных условиях обеспечивают приспособление животных (через
механизмы поведения) к изменяющимся и часто неблагоприятным внешним условиям.
Среди лабораторных мышей также были обнаружены
генетические группы, у которых доля правильных решений задачи достоверно
превышала случайную. Это были мыши с робертсоновской транслокацией (слиянием)
хромосом Rb(8,}7) llem. В начале этого исследования способность к экстраполяции
была проанализирована у значительного числа мышей с различными нарушениями
кариотипа, в частности с робертсоновскими транслокациями разных хромосом. У
животных с большинством таких мутаций доля правильных решений теста также не
отличалась от 50%-го случайного уровня. В то же время мыши, у которых было
слияние хромосом 8 и 17 (транслокации Rb(8,17)llem и Rb(8,17)6Sic; оно возникло
совершенно независимо и найденно в разных лабораториях), оказались способными к
экстраполяции. Рис. 1В показывает, что мыши со слиянием хромосом 8 и 17 (3—5)
достоверно решали задачу на экстраполяцию, тогда как мыши с нормальным
кариотипом (1,2) и со слиянием других хромосом (6) задачи не решали.
Мыши с этой хромосомной мутацией, в течение более 20
лет разводившиеся в нашей лаборатории, устойчиво показывали отличный от
случайного уровень решения задачи на экстраполяцию. Позднее мы исследовали этот
вопрос с использованием уникальной генетической модели — мышей 4 инбредных
линий, которые попарно различались либо по генотипу (СВА и C57BL/6J), либо по
наличию или отсутствию этой транслокации (Полетаева, 1998).
Рис. 1. Успешность решения теста на экстраполяцию
животными разных генетических групп (пояснения в тексте).
А — решение теста лисицами; Б — крысами; В — мышами.
Высота столбца соответствует доле правильных решений задачи при первом (ближний
ряд) и многократных (дальний ряд) предъявлениях задачи.
Эксперименты с животными этих линий показали, что
усиление способности к решению теста на экстраполяцию и другие особенности
поведения, а также особенности обмена катехола-минов у этих мышей связаны
именно с наличием в их кариотипе данной робертсоновской транслокации.
Возможно, что причиной, лежащей в основе этих
изменений в функции ЦНС при данной хромосомной перестройке, могут быть
изменения в пространственном расположении генетического материала в интерфазном
ядре, возникшие как следствие слияния хромосом.
Данные по различиям способности к экстраполяции у
животных, отличающихся друг от друга генетически, естественно, не стоят
особняком, а являются частью огромной «базы данных», созданной к сегодняшнему
дню учеными, работающими в области генетики поведения.
Генетические исследования затрагивают практически все
формы поведения, в том числе и способность к обучению, и способность к
формированию пространственных предстаапений. Для того чтобы вкратце
познакомиться с этим материалом, необходимо сначала дать краткий очерк основных
методологических особенностей данного направления. Далее приводятся примеры
использования генетических методов для изучения когнитивных способностей
животных, а также краткое описание исследований генетических закономерностей
психических способностей человека.
3. Методы и объекты генетики поведения.
Генетические подходы к исследованию поведения
позволяют выяснить, с чем именно связана изменчивость интересующего нас
признака, т.е. в какой степени она связана с изменчивостью генотипов данной
группы животных, а в какой — с внешними по отношению к генотипу событиями,
воздействующими на ЦНС, а следовательно, и на поведение. В таких исследованиях
важную роль играет использование так называемых генетических моделей — групп
животных, состоящих из генетически «охарактеризованных», нередко идентичных
(или почти идентичных) по генотипу особей с определенными физиологическими или
биохимическими особенностями. Используют, например, линейных животных —
инбредные и селектированные линии. Между инбредными линиями (мышей или крыс)
обнаруживаются различия по тем или иным признакам поведения. Выявление таких
межлинейных различий — обычно первый этап исследования. Следующим шагом в
классических исследованиях по генетике поведения бывает скрещивание животных из
линий, обнаруживших контрастные значения признака, с получением гибридов и
анализом расщепления признаков во втором и последующем поколениях. Наряду с
этим в генетике поведения используются селектированные линии, сформированные
путем искусственного отбора на высокие и низкие значения какого-либо признака
поведения (в таких случаях для скрещивания в последовательных поколениях
отбираются животные соответственно с высокими и низкими значениями
интересующего исследователя признака). После выведения таких линий нередко
проводится их скрещивание и анализ проявления признаков у потомства.
Данные такого классического генетического анализа
делают возможным вывод и о количестве генов, которые определяют основной вклад
в изменчивость изучаемого признака поведения. Тестирование поведения гибридов
первого поколения дает информацию о доминантном, промежуточном или рецессивном
наследовании интересующего признака. Если данный признак определяется одним,
двумя или тремя генами, то это можно установить по картине его распределения у
гибридов второго поколения и потомков возвратного скрещивания. Если же в
определении признака участвует большее число генов, то необходимо применять
методы генетики количественных признаков. Современный этап развития науки
обогатил генетику поведения новыми методами. К их числу относятся:
метод рекомбинантных инбредных линий (см.: Nesbitt,
1992);
метод QTL—quantitative trait loci (Le Roy, 1999);
создание и исследование мозаичных и химерных животных
(Мак Ларен, 1979);
создание трансгенных организмов и животных-нокаутов
(см.: Jones, Mormede, 1999).
Нейрогенетика и генетика поведения сформировались в
большой степени благодаря работам на дрозофиле (Drosophila melanogester). Это
относится и к генетическому исследованию процесса развития нервной системы, и к
выявлению специфических для нервной системы генов и генных комплексов,
оказывающихся сходными и у дрозофилы, и у млекопитающих.
Мыши (Mus musculus) также чрезвычайно важный
экспериментальный объект нейрогенетики и генетики поведения. На мышах разных
линий, как инбредных, так и селектированных, исследованы генетические вариации
в поведении и корреляция иногда достаточно сложных признаков поведения с
изменчивостью строения некоторых отделов мозга. Мыши широко используются также
для изучения нейро-биологических основ процесса обучения, причем все большую
роль начинают играть исследования поведения и способности к обучению у мышей, у
которых генноинженерными методами определенные гены либо выключены
(мыши-нокауты), либо видоизменены (искусственные мутанты). Изучение таких
животных методами генетики поведения дает также возможность моделировать целый
ряд неврологических и психических заболеваний человека (эпилепсия, алкоголизм,
депрессивные состояния, болезнь Алыдгеймера и др. — Driscoll, 1992).
Крысы (Rattus norvegicus) также достаточно часто
используются как объект генетики поведения. Мозг крысы крупнее и более удобен
для хирургических манипуляций и электрофизиологических исследований. В то же
время разведение крыс в количествах, необходимых для генетических исследований,
стоит очень дорого. Вследствие этого, а также в связи со значительно большей
изученностью генома мыши генетические исследования поведения крыс не очень
многочисленны. Тем не менее именно на них были проведены многие классические работы
(см.5).
4. Изменчивость поведения и выявление роли генотипа.
Традиционный вопрос, стоящий перед исследователями в
области генетики поведения, — это выяснение роли генетических факторов в
определении особенностей поведения.
Задачи генетики поведения:
относительная роль генетических и средовых факторов, а
также их взаимодействия при формировании поведения;
механизмы действия генов, определяющих формирование
ЦНС и экспрессирующихся в мозге;
механизмы реализации действия мутантных генов,
затрагивающих функцию ЦНС, которые могут служить моделями заболеваний нервной
системы человека;
генетико-популяционные механизмы формирования
поведения и его изменений в процессе микроэволюции.
Вторая и третья проблемы нередко выделяются в
направление, получившее название нейрогенетики.
Общая задача генетики поведения — это интеграция
целостного, «организменного» и молекулярно-биологического подходов для создания
возможно более полной картины роли генотипа в формировании мозга, в развитии
его отдельных реакций и поведения.
В настоящее время генетические исследования поведения
и лежащих в его основе нейрофизиологических процессов проводятся по нескольким
направлениям. Условно обычно выделяют два основных подхода:
♦ «от поведения к гену» — это изучение отдельных
признаков целостного поведения животного с последующим более детальным анализом
феноменологии на уровне отдельных хромосом и генных комплексов или же единичных
генов;
♦ «от гена к поведению» — это исследование
функции гена (как на молекулярном, так и на физиологическом уровне) с после
дующим анализом его влияния на поведение. Современная генная инженерия,
стремительно развивающаяся в последние десятилетия, существенно продвинула
вперед такие методы. Этот подход получил также название «обратной генетики».
Методы обратной генетики позволяют прицельно изменять строение гена (gene
targeting) или выключать из работы определенные участки генома, т.е.
последовательности ДНК, кодирующие те или иные белки. Это могут быть
структурные белки, которые определяют, например, строение синаптического
аппарата нейронов (видоизменение или выключение белков-рецепторов
нейромедиаторов), или регуляторные белки, отсутствие которых делает невозможным
нормальное функционирование важных для клетки процессов (как, например, белок
CREB и нарушение фосфорилирования, см. 5).
Выбор признаков поведения. Несомненно, что для успеха
генетического исследования, например способности животного к обучению,
необходимо выбрать такой поведенческий признак, который представлял бы собой
естественную «единицу» той или иной формы поведения. Как уже упоминалось, в
генетических исследованиях поведения наиболее часто используют линии
лабораторных грызунов — крыс и мышей. Очевидно, что для проведения исследований
по генетике поведения мышей и крыс следует быть основательно знакомым с их
поведением. Кроме того, важно помнить, что в основе генетического подхода лежит
выявление изменчивости (вариативности) признаков.
Суть генетического подхода состоит в оценке размаха
изменчивости признака у данного вида, популяции или группы особей и в анализе
происхождения этой изменчивости.
В период накопления фактов в генетике поведения
внимание исследователей привлекали разные признаки, характеризующие поведение:
предрасположенность к судорогам, общая возбудимость, локомоторная активность, ориентировочно-исследовательские
реакции, разные аспекты репродуктивного поведения, классические и
инструментальные условные реакции, чувствительность к действию
фармакологических веществ. Опыт, накопленный в первый период развития генетики
поведения, можно суммировать следующим образом.
Для исследования роли генотипа в формировании
поведения следует выбирать:
♦ признаки, которые легко поддаются
количественному учету (например, четкие видоспецифические движения — чистка
шерсти или «стойки» у грызунов);
♦ признаки, которые легко измерить по степени
выраженности (например, уровень локомоторной активности, измеряемый по длине
пройденного животным пути за фиксированное время опыта).
Многие признаки поведения сильно зависят от ряда
внешних по отношению к нервной системе факторов, например от сезона года и/ или
от гормонального фона. Это вызывает дополнительные трудности при проведении
генетических исследований.
Какую именно генетическую модель необходимо выбрать
для исследования поведения, определяется конкретными целями и спецификой
изучаемого фенотипического признака.
Роль генотипа и среды в формировании поведения. Одним
из важных вопросов генетики поведения является разработка теоретической
концепции и методических приемов определения относительной роли генотипа и
среды в формировании признаков поведения. Этот вопрос неотделим от проблемы
формирования поведения в онтогенезе, т.е. проблемы относительной роли «природы»
и «воспитания» (nature-nurture).
Накопление информации об особенностях развития
поведения животных разных видов, успехи генетики поведения и генетики развития
позволили сформулировать ряд общих правил, помогающих определять относительную
роль того и другого компонента в формировании конкретного поведенческого акта.
Эти правила учитывают особенности поведения данного вида животных, степени
жесткости или, наоборот, пластичности основных компонентов его поведения, а
также иногда прямую информацию о генетическом контроле его особенностей.
В 1965 г. К. Лоренц достаточно четко сформулировал
некоторые общие положения о соотношении врожденных и приобретенных компонентов
в эволюционных преобразованиях поведения животных. Этому вопросу посвящена
актуальная и по сей день его книга «Эволюция и модификация поведения» (Lorenz,
1965).
Лоренц предположил, что совершенствование поведения в
эволюции может идти двумя путями:
первый из них связан с повышением в репертуаре
поведения «удельного веса» специализированных и жестко запрограммированных
реакций типа врожденных завершающих актов (см. 2.11.2). При таком типе организации
поведения способность к обучению в определенной степени ограничена, а спектр
реакций,
которые животное приобретает в результате
индивидуального опыта, относительно узок;
второй путь эволюционного совершенствования поведения
— это усиление индивидуальной адаптации за счет расширения диапазона
возможностей другой фазы поведенческого акта —поисковой. В этом случае
врожденные реакции часто могут оказаться «замаскированными» различного рода
индивидуально приобретенными наслоениями.
По представлениям Лоренца, усиление специализации
поведения, наличие жестких программ поведения, пусть даже предусматривающих
широкий диапазон реакций, ограничивают возможности отдельных особей в
приспособлении к новым условиям. Эволюция по второму пути создает широкие
возможности для индивидуального приспособления к разнообразным ситуациям.
В целом можно сказать, что эволюция поведения
беспозвоночных (например, насекомых) шла в основном по пути усложнения и
совершенствования фиксированных комплексов действий с жесткой внутренней программой,
т.е. по первому пути. В то же время эволюция поведения позвоночных шла по пути
повышения способности к быстрым адаптациям — за счет усовершенствования
поискового поведения, т.е. за счет расширения возможностей осуществлять
поведенческие акты по лабильной индивидуальной программе.
В начале 70-х годов XX в. эти представления развил Э.
Майр, изложив их в терминах, более близких генетике. Он постулировал
существование двух типов генетических программ — «закрытых» и «открытых». На
основе молекулярно-генетических данных, накопленных к тому времени, Майр
предположил, что онтогенетическая программа последовательной реализации
наследственной информации (связанной с формированием мозга и поведения) может
зависеть от влияния внешних условий в разной степени, т.е. она может быть
закрытой для их влияний или, наоборот, открытой (подробнее см.: Эрман, Парсонс,
1984).
Как известно, история биологии, и в частности биологии
развития, прошла этап бурных дебатов, которые получили название «nature-nurture
controversion». Речь шла о приоритете в поведенческих реакциях либо природных
задатков организма, либо воспитания («врожденное» и «приобретенное»). В
настоящее время этот спор разрешен в рамках достаточно общепризнанной
эпигенетической концепции. (В первоначальной форме эта концепция рассматривает
роль генотипа и сре-довых влияний в эмбриогенезе, однако в принципе применима и
к рассмотрению природы разного типа влияний на формирование признаков поведения
взрослого животного).
Суть эпигенетической концепции заключается в следующем.
Формирование мозга в онтогенезе — нейрогенез — представляет собой непрерывный
процесс, в ходе которого происходит взаимодействие сигналов, поступающих из
внешней среды, и информации, считывающейся с генома.
В схематической форме, однако, нельзя обойтись без
условного деления процесса развития на стадии. При этом последовательные стадии
развития можно представить в виде схем, в которые входит ряд компонентов. Успех
каждой стадии развития обеспечивается наличием следующих компонентов: фенотипа
Р, продуктов экспрессии определенных генов G и существованием некоторого набора
внешних условий Е, которые могут варьировать в определенных пределах:
P1 + G1 + El → Р2 + G2 + Е2 - РЗ и т.д.,
где Р1 —фенотип зиготы, Р2 — фенотип следующей стадии.
При развитии нервной системы эта картина усложняется тем, что в категорию
«внешних» условий попадают влияния, которые исходят от других клеточных
элементов нервной системы. Общий анализ показывает, что на нейрон действуют
продукты экспрессии генов, которые можно условно разделить на 4 категории в
зависимости от особенностей их экспрессии:
экспрессируются в дифференцирующихся нейронах;
в нейронах иных групп, нежели данная;
в глиальных клетках;
гены, обнаруживающие свое влияние на уровне целого
организма (например, гены, кодирующие белки—предшественники гормонов).
Одна из важных причин появления разногласий в
определении роли врожденного и приобретенного в поведении заключалась в том,
что разные исследователи ставили перед собой разные цели. Целью одних работ
было изучение внешних, средовых влияний на поведение, целью других — изучение
наследственных задатков или нейрофизиологических механизмов реакций организмов.
Очевидно, что разные цели исследований определяли и выбор видов животных и
разные формы их поведения, а это, естественно, могло вести к появлению
достаточно контрастных результатов. Одна из причин таких контрастов — разная
норма реакции разных признаков поведения.
Согласно современным представлениям, все признаки
организма (в том числе и признаки поведения) генетически детерминированы,
однако степень их генетической обусловленности признаков (т.е. жесткость
соответствующей генетической программы) варьирует в широких пределах. В одних
случаях развитие признака полностью контролируется внутренней программой, и
воздействия внешних факторов в процессе онтогенеза могут изменить его лишь в
очень малой степени. В других случаях программа записана только «в общих
чертах», и формирование признака подвержено разнообразным влияниям.
Степень изменчивости признака в пределах, задаваемых
его генетической программой, и представляет собой, как уже говорилось выше,
норму реакции.
Как и любые другие, все признаки, характеризующие
поведение, находятся под влиянием генотипа и среды.
Каждый признак поведения формируется как результат
взаимодействия этих двух источников изменчивости. В соответствии с
это-логической схемой акта поведения (см. 2.11,2), можно сказать, что действия,
относящиеся к поисковой фазе поведенческого акта, имеют широкую норму реакции,
тогда как реакции типа завершающих актов — узкую.
Так, например, осуществляя поиск пищи, животное может
обучиться доставать ее из ранее недоступных ему мест, используя для этого
разнообразные движения. Однако умерщвление добычи оно может осуществить с
помощью достаточно жесткой, видоспецифической последовательности действий
(фиксированного комплекса действий).
Очевидно, что для четкого описания зависимости данного
поведения от внешних влияний и/или от врожденных задатков необходимо
искусственно выращивать животных в условиях, где внешняя стимуляция строго
«дозируется». Такие эксперименты были названы «де-привационными» (от англ.
deprive — лишать). Метод изолированного воспитания (депривационный эксперимент)
был предложен с целью выяснить, в какой степени поведение животного может
сформироваться в отсутствие привычных для данного вида внешних условий. Суть
метода заключается в том, что животных выращивают в изоляции вплоть до
взрослого состояния, когда можно определить, насколько спектр их поведения
отличается от нормальных особей этого вида. Степень и формы депривации
достаточно разнообразны, например изоляция детеныша от матери после, а иногда и
до прекращения вскармливания (у млекопитающих) или изоляция от сверстников и
других особей своего вида (например, выращивание певчих птиц в звукоизолирующих
камерах, лишение их слуха и т.п.). В некоторых депривационных экспериментах
животным создают так называемую обедненную среду обитания: их выращивают в
очень простых клетках, лишенных большинства внешних стимулов, обычных для
животных данного вида. Типичный пример обедненной среды для содержания
лабораторных грызунов — обычные клетки; для «обогащения» среды исследователи
помещают туда лесенки, тоннели, полки, предметы для манипулирования и т.д.
Вопрос о роли врожденного и приобретенного в поведении
решается в настоящее время конкретно в каждом случае, применительно к
анализируемой форме поведения и виду животного.
5. Генетические исследования способности к обучению.
Методы анализа. Как известно, классический
менделевский генетический анализ рассматривает признаки, которые находятся под
влиянием одного, двух, реже трех генов. Это так называемое моно- или дигенное
(т.е. олигогенное) наследование. В подобных случаях получающиеся в результате
скрещивания фенотипы (в нашем случае — группы животных, обнаруживающих четкие
различия в поведении) разделяются на небольшое число дискретных классов. К
категории таких «менделирующих» генов (т.е. генов, распределение которых в
потомстве четко соответствует законам Менделя) относятся, например, гены,
влияющие на обмен веществ. В очень многих случаях их плейо-тропные эффекты
затрагивают поведение.
Как известно, влияние генов на фенотипические признаки
может быть и непосредственным, и опосредованным, т.е. достаточно «далеким».
Например, первичная структура белка есть непосредственное отражение
последовательности нуклеотидов в данном гене. Другие признаки, более сильно
отдаленные от первичного действия гена, как правило, испытывают влияние других
генетических элементов. Рассмотрим случай, когда признак отдален от первичного эффекта
гена несколькими «ярусами» биохимических процессов. Эти биохимические процессы,
как правило, влияют не только на интересующий нас признак, но и на многие
другие. В подобных случаях этот ген может обнаруживать влияние не только на
исследуемый признак, но и на другие стороны строения и жизнедеятельности
организма. Это явление называется плейотропией. Описано множество генов со
сложными плейотропными эффектами.
Широко известны многочисленные плейотропные эффекты
мутации альбинизма, обнаруживающиеся не только у лабораторных мышей и крыс, но
и многих других видов животных и даже человека. Альбинизм (отсутствие
пигментации в обычно окрашенных тканях и органах) связан с дефектом
биохимической системы синтеза пигмента меланина. Мутация по гену, ответственному
за синтез фермента тирозиназы (у мышей — локус С), изучена достаточно подробно.
У животных-альбиносов отсутствие пигмента в сетчатке ослабляет остроту зрения,
вызывает нарушения развития зрительной системы — у таких животных происходит
полный (а не частичный, как в норме) перекрест волокон зрительного нерва. В то
же время уровень двигательной активности и ряд других особенностей поведения,
не связанных со зрением, также бывают изменены.
К плейотропным эффектам следует отнести множественные
отклонения от нормы в развитии мозга мышей при неврологических мутациях,
например при мутации reeler. Мутация влияет на время формирования волокон
радиальной глии (направляющих перемещение — миграцию — будущих нейронов).
Аноматьное время прорастания глиальных волокон сказывается в дальнейшем на
расположении нейронов в мозжечке, новой коре и гиппокампе и сопровождается
многочисленными аномалиями поведения и физиологических процессов у таких мышей.
Типичный плейотропный эффект гена — это последствия мутации, вызывающей у человека
фениякетоиурию. Первичная причина этого заболевания — отсутствие или низкая
активность фермента фенилаланингидроксилазы, превращающей поступающий с пищей
фенила-ланин в тирозин. Если необходимый для развития тирозин возмещать
соответствующей диетой, этот дефект не будет иметь последствий для общей
жизнедеятельности. Однако при этом в крови таких больных оказывается повышенным
уровень фенилаланина. В свою очередь продукты обмена этой аминокислоты попадают
в разные органы и ткани, в том числе в мозг, и нарушают их развитие. Такое
вторичное влияние мутантного гена у человека обнаруживается в задержке развития
умственных способностей, особенностях темперамента, изменении пигментации
волос.
Драматическими примерами сложных плейотропных влияний
одиночных генов может служить ряд других мутаций человека. Например, синдром
Леш-Нихана связан с дефектом гена, ответственного за синтез
гипоксантингуанинфосфорибозилтрансферазы. При этой мутации обнаруживаются
тяжелые расстройства — от подагры и заболевания почек до аномального поведения.
Дети, пораженные этим заболеванием, обладают сниженным интеллектом и склонны к
«самоистязанию», повреждая себе (часто необратимо) губы и пальцы. Характерно,
что они испытывают при этом страдания, поскольку болевая чувствительность у них
не изменена (см.: Эрман, Парсонс, 1984; Фогель, Мотульский. 1990).
В то же время огромное большинство признаков поведения
отличаются плавной, непрерывной (недискретной) изменчивостью, которая связана с
работой значительного числа генов (так называемые континуальные признаки). В
таких случаях генетическое исследование начинается с анализа «состава»
изменчивости.
Специальные биометрические методы позволяют
определить, какая доля общей изменчивости приходится соответственно на
генетический и средовой компоненты, а также на эффекты взаимодействия
генетических и средовых факторов (Мазер и Джинкс, 1985 и др.). В применении к
генетическим исследованиям поведения примеры таких расчетов и пояснения к ним
можно найти в руководстве Эрман и Парсонса(1984).
Селекция крыс на способность к обучению. Первый
успешный эксперимент по селекции лабораторных крыс на способность к обучению
был проведен американским исследователем Р. Трайоном (Тгуоп, 1940). Он проводил
селекцию крыс на большую и меньшую успешность обучения животных в сложном
лабиринте. Для получения каждого следующего поколения в скрещивание брали
животных, давших самые высокие («умная» линия) и самые низкие («глупая» линия)
показатели обучаемости. Критерием успешности обучения было число ошибок
(заходов в тупиковые отсеки лабиринта). Созданные Трайоном линии крыс,
действительно различающиеся по способности к ассоциативному обучению,
продолжают существовать и исследоваться поныне. Это означает, что возникшие в
результате селекции различия в поведении сохранились при последующем разведении
этих животных без селекции в течение многих десятилетий (т.е. теперь уже в
сотнях поколений).
Эксперимент Трайона показал, что способность к
обучению, точнее те физиологические и/или морфологические различия в ЦНС крыс,
которые обеспечивают высокую или низкую способность к обучению, имеют
генетическую основу.
Более подробное исследование поведения и физиологии
крыс трай-оновских линий продемонстрировало практически все трудности,
подстерегающие исследователя на этом пути. К числу таких трудностей относится
проблема выбора признака для анализа. Число ошибочных реакций как показатель
научения крыс в этом эксперименте нельзя назвать удачным, поскольку на путь
животного в лабиринте и на заходы его в тупики, помимо способности к обучению,
могут влиять и уровень страха, и тенденция бегать около стенок и т.п. Кроме
того, селекция на высокие или низкие величины какого-либо признака поведения
может сопровождаться появлением различий и по другим признакам. Эти «другие»
признаки могут быть причинно связанными с исходно выбранным для селекции, но
могут быть результатом и случайной их ассоциации. Сходные проблемы могут
обнаружиться при любом селекционном эксперименте, связанном с физиологическими
признаками и поведением, и при планировании подобных исследований следует
учитывать возможность получения таких результатов.
При отборе животных из небольшой исходной выборки в
две «противоположные» группы могут случайно попасть особи, контрастные не
только по признаку, который был целью селекции, но и по другим, с ним не
связанным. Причинную связь таких коррелированных признаков с поведением,
исходно выбранным для селекции на крайние значения, можно выявить в специальных
экспериментах.
Для этого существуют два основных приема:
можно проанализировать, сохраняется ли такая
корреляция у гибридов второго (и последующих) поколений между представителями
селектированных линий; если ассоциация сохраняется достоверно, следовательно,
оба признака причинно связаны друг с другом, т.е. имеют общие физиологические
механизмы (или же соответствующие гены расположены на соседних участках
хромосомы); если же ассоциация случайна, то у гибридов корреляции признаков не
обнаружится;
можно провести селекционный эксперимент повторно: если
у обоих признаков имеется общая физиологическая основа, то у новых
селектированных линий корреляция появится снова, и наоборот.
Для крыс трайоновских линий повторного селекционного
эксперимента не проводилось ни автором, ни последующими исследователями, но
количество коррелированных признаков, выявленных при подробном сравнении их
поведения, оказалось очень велико.
Тестирование трайоновских крыс в лабиринтах других
конструкций показало, что исходные межлинейные различия сохраняются не всегда.
Например, крысы «умной» линии (ТМВ — Tryon maze bright) обучались существенно
лучше и в исходном 17-тупиковом лабиринте, и в более простом, 14-тупиковом. В
то же время при обучении в 16- и 6-тупиковых лабиринтах показатели этой линии
были не выше, чем у «тупой» линии (TMD — Tryon maze dull). В дальнейшем было показано,
что ТМВ лучше обучались реакции активного избегания в челночной камере, где,
спасаясь от удара тока крысы должны были научиться по сигналу переходить из
одного отделения камеры в другое (см. гл. 3).
Более высокие показатели обучаемости крыс «умной»
линии в тестах, где использовали разные типы подкрепления — пищевое (лабиринт)
и болевое (челночная камера), — послужили основанием для вывода о
действительном существовании межлинейных различий в способности к
ассоциативному обучению.
Однако на самом деле картина межлинейных различий
оказалась более сложной. Так, не в пример обучению реакции избегания тока в
челночной камере, в тесте, когда для избегания удара тока надо было выпрыгивать
из камеры, крысы «тупой» линии обучались лучше. Это может означать, что в
эксперименте Трайона отбор животных производился (неосознанно, разумеется) не
только на способность к обучению, но и на какие-то особенности поведения,
связанные с лабиринтом данной конфигурации. В дальнейшем было обнаружено, что у
ТМВ пищевая мотивация была выше, чем у TMD, а оборонительная — слабее и они
меньше, чем «тупые», отвлекались при выполнении навыка. В то же время крысы
линии TMD были более пугливы и сильнее реагировали на манипуляции дверцами
лабиринта.
В настоящее время исследователи приходят к выводу, что
крысы линии ТМВ лучше решают тесты, связанные с ориентацией в пространстве,
тогда как TMD — успешнее обучаются при использовании зрительных раздражителей.
Можно полагать, что отбор на разную степень успеха обучения в лабиринте
способствовал формированию генотипов, у которых особенности процесса
восприятия, параметры пространственной памяти, мотивация и другие
феноти-пические признаки оказались в одном случае оптимальными, а в другом —
субоптимальными для выполнения данной реакции.
Генетические исследования условной реакции активного
избегания.
Активное избегание удара электрического тока в
челночной камере (см. гл. 3)— это четкий тест на обучаемость у лабораторных
грызунов, показатели которого легко измерить. Он достаточно унифицирован и его
результаты, полученные в разных лабораториях, легко сопоставить друг с другом.
Поскольку в качестве условного раздражителя можно выбрать звук, то тест
позволяет включать в сравнение и животных-альбиносов, не опасаясь, что
свойственная им низкая острота зрения повлияет на успешность выполнения навыка.
В начале 60-х годов на основе популяции крыс Вистар
итальянский исследователь Дж. Биньями начал селекцию на высокую и низкую
способность крыс к обучению реакции активного избегания в челночной камере. Уже
через несколько лет между селектированными линиями существовали достоверные
различия в обучаемости: линии были сформированы. Они получили название Римских {Roman High Avoidance, RHA, Roman Low Avoidance,
RLA). С начала 70-х годов селекция и
разведение этих крыс проводились независимо в нескольких лабораториях разных
стран (Driscoll, Battig, 1982; Fernandez-Teruel et al., 1997).
Исследование крыс Римских линий с помощью практически
всех существующих методик оценки поведения дало основание считать, что наиболее
сильные межлинейные различия у RHA и RLA связаны с эмоциональностью и разным
типом реакции крыс двух линий на стрессоры.
Эти линии тем не менее все же различаются и по
способности к ассоциативному обучению как таковой.
В 70-е годы путем селекции были созданы еще две линии
крыс — Сиракузские {Syracuse High Avoidance, SHA, Syracuse Low Avoidance, SLA).
Они, как и Римские линии, достоверно различались по скорости усвоения реакции
активного избегания, но (в отличие от Римских), не различались по уровню двигательной
активности. Исходной популяцией для этой селекционной работы послужили крысы
Лонг-Иванс. В настоящее время крысы хорошо обучающейся линии SHA дают примерно
40 реакций избегания в 60 предъявлениях теста, тогда как SLA — ни одной. У
плохо обучающейся линии SLA было мало межсигнальных реакций, однако скорость
выполнения реакций избавления (т.е. реакции на включение собственно болевого
стимула — электрического тока) у них не отличалась от линии SHA. Иными словами,
межлинейные различия обнаруживались в «готовности» к выполнению перехода из
одной половины камеры в другую, но не затрагивали реакции на боль. В тесте
«открытого поля» у Сиракузских, так же как у Римских линий, различался уровень
возбудимости вегетативной нервной системы. Речь идет о так называемой
«эмоциональности» крыс, которая оценивается по числу болюсов дефекации при
помещении животного в новую, слегка пугающую обстановку теста «открытого поля».
SLA, так же как и RLA, оказались более «эмоциональными», т.е. испуг у них был
сильнее.
Возможно, что менее эффективное обучение реакции
избегания, общее для линий RLA и SLA, имеет одну причину — повышеннуга
пугливость этих животных, которая препятствует образованию ассоциации между
условным сигналом и реакцией животного.
Различия в процессах обучения и памяти в связи с
генетической изменчивостью строения мозга. В соответствии с традиционно
принятой в нейрофизиологии логикой исследований функциональную роль того или
иного отдела мозга в формировании поведения обычно анализировали путем оценки
последствий его разрушения, а также электрической и/или фармакологической
стимуляции.
К началу 70-х годов считалось установленным, что одна
из функций гиппокампа (рис. 2А) — мощное модулирующее влияние на процессы
обучения, в частности торможение инструментальных ус-ловнорефлекторных реакций
(Виноградова, 1975).
Американские исследователи Р. и Ц. Ваймеры и Т.
Родерик выполнили исследование, в котором анализировалась роль генотипических
особенностей в обеспечении функции гиппокампа. Способность мышей генетически
гетерогенной популяции к обучению пассивной реакции избегания удара
электрического тока (при однократном его применении) авторы сопоставили с общим
объемом гиппокампа, который определяли после окончания экспериментов. Для этого
на срезах мозга каждого животного, прошедшего тест на обучение, определили
площадь, занимаемую гиппокампом, а затем в соответствии с существующими
морфометрическими правилами вычислили его суммарный объем (Wimer et al., 1971).
Сопоставление результатов опытов с поведением и
данными подсчетов показало, что чем больше был размер гиппокампа, тем
эффективнее данное животное обучалось пассивному избеганию.
Коэффициенты корреляции достоверно свидетельствовали о
том, что размер гиппокампа (а возможно, какого-то из его отделов) определяет
особенности выполнения выученного навыка (т.е. обучения как такового). Очень
важно, что такая корреляция была получена в эксперименте без применения
инвазивных методов, т.е. без прямого нарушения целостности мозга. Кроме того,
поскольку исследуемая популяция мышей была генетически высокогетерогенной,
можно было предположить, что обнаруженная скореллированная изменчивость обоих
признаков (размер гиппокампа и эффективность научения) по крайней мере частично
имела генетическую основу.
Морфометрические исследования (т.е. количественная
оценка общих размеров) ряда отделов гиппокампа у мышей и крыс разных генотипов
подтвердили существование достоверных межлинейных различий. Первоначально для
анализа была выбрана условная реакция избегания в челночной камере (см. 3.2.2).
Индивидуальную изменчивость темпов обучения этой реакции исследователи
рассматривали как зависимую переменную (см.: Lipp et al., 1989; Schwegler,
Lipp, 1995). В качестве независимой взяли вариабельность зоны окончания мшистых
волокон, аксонов гранулярных клеток зубчатой фасции гиппокампа на базальных
дендритах пирамидных нейронов поля САЗ (рис. 2А). Мшистые волокна оканчиваются
в пирамидном слое поля САЗ крупными синаптическими бляшками. Зоны их окончаний
формируют два четких синаптических поля, т:е. две области проекции. Одна из них
располагается непосредственно над пирамидными нейронами поля САЗ и называется
супрапирамидным слоем. Вторая, меньшая по объему, располагается ниже или внутри
слоя пирамидных клеток. Эта область называется слоем интра- и инфрапирамидных
мшистых волокон, iipMF. Избирательная окраска именно этой структуры (метод
Тимма) позволяет с высокой точностью определить ее размеры. У крыс Римских
линий (см. выше), резко различающихся по скорости формирования навыка избегания
удара тока, была выявлена отрицательная корреляция между площадью проекции
мшистых волокон iipMf способностью к обучению этой реакции. У мышей ряда
инбредных линий, в том числе линий DBA/2J, СЗН/Не (размеры их зон проекций
мшистых волокон схематически представлены на рис. 2Б справа), также была
обнаружена сильная и высокодостоверная отрицательная (—0,92) корреляция площади
iipMF показателей обучения в челночной камере. У гибридов второго поколения от
скрещивания этих линий корреляция может сохраниться только в случае, если ассоциация
обоих признаков неслучайна. В эксперименте индивидуальная корреляция
способности к обучению и площади iipMF у гибридов оказалась высокой.
Рис. 2. Роль размера проекционной зоны iipMF
гиппокампа мышей в формировании пространственного навыка поиска пищи в
радиальном лабиринте.
А — схема строения гиппокампа; толстой стрелкой
показана зона окончания iipMF, Б — слева: схема последовательных посещений
мышью лучей радиального лабиринта, содержащих приманку, с небольшим числом
повторных, ошибочных заходов; справа: график, отражающий зависимость между
числом ошибочных заходов на 5-й день теста у мышей ряда инбредных линий,
различающихся (нижняя схема) по относительному размеру проекции iipMF, который
отложен по оси абсцисс графика (по: Lipp, Wolfer, 1995).
На большом и разнообразном экспериментальном материале
было показано, что крысы и мыши тем лучше обучаются данному навыку, чем меньше
у них площадь iipMF.
Напомним, что выработка навыка избегания наказания в
челночной камере — это типично лабораторный тест, аналога которому в
естественном поведении грызунов практически нет. Его отрицательная корреляция с
размером определенного отдела мозга еще ничего не говорит о функциональной
значимости этой структуры. В этом отношении значительно больший интерес
представляло исследование таких же корреляций в тестах, более адекватных
экологической специализации крыс и мышей.
Для выяснения участия генотипа в формировании
когнитивных способностей животных более информативными оказались данные о
корреляции размера iipMF с успешностью формирования навыка обучения в
радиальном лабиринте (см. 3.4.2.1), которое требует формирования
пространственных представлений (формирования «мысленного плана» лабиринта, см.
3.4). В таких экспериментах была обнаружена достоверная положительная
корреляция размера iipMF и обучаемости мышей пространственному навыку
(Schwegler, Lipp, 1995). На рис. 2Б слева показана схема перемещения мыши по
радиальному лабиринту при решении задачи, а также график зависимости успешности
выполнения навыка от размеров данной зоны синаптических окончаний. Под графиком
схематически изображены размеры проекций мшистых волокон у мышей двух линий
(см. выше). Выполнение теста Морриса (обучение в водном лабиринте, см.
3.4.2.2), точнее, «прочность» сформированной пространственной памяти,
положительно коррелирует с размером iipMF (Schwegler, Lipp, 1995).
Тесты на способность к обучению на основе формирования
представления о пространстве и о своем положении в нем животные усваивают тем
успешнее, чем больше у них размер проекциимшистых волокон гранулярных клеток на
базальных дендритах пирамидных нейронов поля CA3 гиппокампа.
Были проанализированы корреляции успешности выполнения
«пространственных» и непространственных тестов с размерами и других областей
гиппокампа (не только с iipMF), однако таких фенотипических корреляций с
толщиной отдельных слоев гиппокампа в его разных участках, т.е. с числом
клеточных элементов и мощностью дендритных стволов пирамидных клеток, не
обнаружено (Schwegler, Lipp, 1995).
Итак, обнаруженные нейроморфологические и
поведенческие корреляции дают основание утверждать, что данная область
синаптических окончаний (соединяющая гиппокамп с областью энторинальной коры и
с новой корой) играет принципиально важную, ключевую роль в осуществлении и/или
модуляции процессов обучения разных типов.
Эти результаты были получены благодаря широкому
использованию в лабораторных тестах генетически охарактеризованных животных, а
также применению основных методов анализа генетических различий. В настоящее
время исследование когнитивных способностей животных в этом тесте является
одним из ведущих подходов в оценке особенностей поведения трансгенных животных
и мышей-нокаутов. Детальнее с этими вопросами можно познакомиться в работе
Lipp, Wolfer (1998), а также в материалах симпозиума «Behavioral Phenotyping of
Mouse Mutants» (Cologne, 2000).
Использование трансгенных мышей при исследовании роли
генотипа в процессах обучения и памяти. Методы генной инженерии и молекулярной
биологии сделали возможным получение так называемых трансгенных животных. Как
говорилось выше, такие исследования — это реализация подхода «от гена к
поведению». Как правило, это физиологический и биохимический анализ, а также
исследование поведения искусственных мутантов, у которых был видоизменен
определенный участок генома. Для их создания в геном животного (в настоящее
время используются почти исключительно мыши) вводится новый генетический
материал. Таким материалом может быть или участок ДНК, кодирующий измененный
ген, уже имеющийся у реципиента, ген от животного другого вида (например,
крысы), либо генетическая конструкция, которая выключает какой-либо из генов
реципиента (см.: Льюин, 1987; Jones, Mormede, 1999).
Выделенный фрагмент ДНК вводится в геном на ранней
стадии эмбрионального развития. С методами введения можно ознакомиться в
специа!ьных руководствах. В результате соответствующих манипуляций формируются
так называемые химерные животные. Нередко оказывается, что гомозиготные по
новой мутации особи (мыши с обоими мутантными аллеями) нежизнеспособны, и ее
удается поддерживать только в гетерозиготном состоянии. Однако чаще всего
популяция трансгенных мышей представляет собой смесь из животных дикого типа
(гомозиготных по нормальному аллелю гена), гетерозиготных особей (имеющих один
нормальный и один мутантный аллель) и гомозиготных по мутантному аллелю.
Генотип каждого животного можно определить методом полимеразной цепной реакции
или иным методом, подвергнув анализу небольшой кусочек ткани животного (обычно
для этого отрезают кончик хвоста). Иногда гомозиготные носители нового гена
внешне отличаются от нормальных собратьев.
Специальные молекулярно-биологические приемы должны
обеспечить достаточно надежную экспрессию новой ДНК в геноме реципиента. В
противном случае введенный в геном фрагмент может сохраняться в латентном виде,
не обнаруживая себя.
Наиболее часто эксперименты по получению искусственных
мутантов или животных-нокаутов проводятся с целью выяснить роль в организме
того или иного белка, чаще всего обладающего ферментативной активностью, или
белков-рецепторов клеточной поверхности. При работе с нейрогенами, т.е. с
генами, которые экспрессируются («работают») в мозге, наибольшее число
исследований проведено с выключением белков-рецепторов, избирательно
связывающихся с нейромедиа-торами и другими молекулами, влияющими на режим
синаптической передачи в нейронах разных структур мозга. В настоящее время
насчитывается много сотен мышей-нокаутов с инактивированными генами разных
функциональных групп, и их число продолжает расти.
Рассмотрим результаты наиболее известных исследований,
в которых оценивали влияние выключения нейрогенов на процессы обучения и
памяти.
Экспериментальные схемы обучения, которые используются
для тестирования запоминания у лабораторных мышей и крыс, позволяют с большой
надежностью проанализировать влияние какого-либо фактора на краткосрочную или
долгосрочную память и на процесс собственно усвоения навыка. В качестве
«навыка» обычно выбирают выполнение животным простой двигательной реакции или,
наоборот, невыполнение (торможение) такой реакции. В целях большей четкости
эксперимент строят таким образом, чтобы усвоение навыка происходило при
единственном сочетании условного и безусловного раздражителей. Достаточно
популярны в таких исследованиях оценка синаптической проводимости гиппокампа
электрофизиологическими методами и формирования пространственного навыка в
тесте Морриса.
Долговременная посттетаническая потенциация. Важным
модельным объектом для изучения процесса обучения стала так называемая
долговременная посттетаническая потенциация (long term potentiation, LTP).
LTP — это одно из проявлений синаптической
пластичности (т.е. изменения проводимости синапсов), происходящее в результате
длительной бомбардировки слоя пирамидных нейронов гиппокампа (область СА1)
электрическим раздражением аксонов, оканчивающихся на этих нейронах (т.е.
искусственным путем).
Подобные эксперименты в большинстве случаев проводятся
на так называемых переживающих срезах гиппокампа, помещенных в специальную
питательную среду, т.е. in vitro. В результате потенциации клетки гиппокампа
начинают активно реагировать на раздражения, неэффективные до нанесения
электрической стимуляции. Для этого процесса (как и для разных форм обучения)
необходим целый ряд условий:
активация так называемых NMDA-рецепторов (т.е.
белковых молекул, расположенных в мембране нейронов и изменяющих ее
проводимость при соединении с N-метил-D-аспартатом, — веществом, имитирующим
эффект нейромедиатора);
повышение внутриклеточного уровня ионов кальция
(Са2+), что в свою очередь обеспечивается определенным каскадом событий с
участием системы так называемых вторичных посредников (циклического
аденозинмонофосфата — С-АМР и др.);
участие ряда ключевых ферментов (протеинкиназа-C,
Са2+- калмодулинзависимая протеинкиназа II — СаMKII и тирозинкиназа).
Течение LTP в гиппокампе мышей-нокаутов с выключенными
генами, кодирующими такие белки, сильно видоизменялось, однако она полностью не
исчезала. Одновременно у этих мышей было нарушено формирование
пространственного навыка в тесте Морриса.
Гистологическое исследование гиппокампа показало у них
нарушения в расположении гранулярных клеток зубчатой фасции, т.е. тех нейронов,
аксоны которых образуют iipMF.
Мыши с искусственной мутацией гена CaMKII нормально
обучались навыку отыскания безопасного убежища при наличии сигнальных
раздражителей, но не могли усвоить этот навык, когда для этого требовалось
формирование пространственных представлений, т.е. «пространственной карты» (см.
3.4).
К тому же у них при ритмическом электрическом
раздражении гиппокампа с частотой 5-10 в сек (т.е. с частотой тета-ритма, как
правило, присутствующего в суммарной электрической активности гиппокампа при
исследовательском поведении) LTP не наступала, в то время как при
высокочастотном раздражении она развивалась нормально. В норме у мышей могут
развиваться обе формы LTP.
Можно проанализировать, как сказывается на процессе
обучения противоположное генетическое изменение — «сверхэкспрессия» какого-либо
гена. Специальными приемами можно усилить работу гена не во всем мозге, а
только в определенных его участках. Такие вполне жизнеспособные животные
демонстрируют поразительные видоизменения поведения (Mayford et ah, 1995).
Сверхпродукция белка NMDA-рецептора типа 2В в переднем
мозге мутантных мышей сопровождалась резким усилением способности к обучению в
ряде тестов (так же как и усилением LTP).
Мутантные мыши превосходили контрольных по усвоению
навыка «застывания» (freezing response) при тестировании после однократного
применения удара электрического тока, и у них было более прочное запоминание
этой условной реакции. Обучение в тесте Морриса у этих мышей также было более
эффективным. Данные наблюдения позволяют сделать вывод, важный для
нейрофизиологии обучения:
изменение эффективности NMDA-проводимости (и видимо,
изменение интенсивности последующих процессов в нейроне) одинаково влияет на
формирование разных навыков и, следовательно, представляет собой одно из
универсальных звеньев в процессе обучения.
Известно, что формирование памяти — это ступенчатый
процесс. На животных разного филогенетического уровня показано, что в этом
процессе выделяются по меньшей мере две четкие стадии:
краткосрочная память, которая не страдает от введения
веществ, подавляющих синтез белка или образование молекул РНК;
долгосрочная память — ее формирование может быть
блокировано введением этих веществ.
Переход от краткосрочной памяти к долгосрочной —
консолидация — сопровождается активацией генетического аппарата или экспрессией
новых генов, которые до этого были неактивны (репрессированы).
Считается установленным, что долговременная память
связана с изменениями в структуре синаптических белков. Такие изменения
осуществляются в результате целого каскада событий, принципиальным моментом
которых является фосфорилирование, т.е. присоединение радикала неорганического
фосфата к целому ряду белков. Этот биохимический процесс напрямую связан с
изменениями в синапсах при их активации, он универсален и, как говорилось выше,
принципиально сходен у животных разного уровня эволюционного развития.
Выключение из каскада одного из его звеньев (путем «нокаута» соответствующего
гена или, наоборот, усиления его работы) дает возможность оценить изменения в
процессах собственно «следа» памяти.
Одним из наиболее известных примеров таких изменений у
мышей-нокаутов является выключение гена, кодирующего белок CREB (Bourchaladze
et al., 1994). CREB (c-AMP response element binding protein) относится к так
называемым факторам транскрипции, или регуляторным белкам.
Мыши-нокауты по гену CREB достаточно эффективно
обучались и хорошо запоминали навык в интервалах «работы» краткосрочной памяти
(30 и 60 мин после сеанса обучения). Если же сохранение навыка тестировали в
сроки, когда должна «работать» долгосрочная память (через 2 ч), то его
воспроизведение было сильно нарушено.
Кроме этого, долговременная потенциация (LTP) у мышей
с отсутствием гена, кодирующего белок CREB, развивалась аномально в тех же
временных пределах. Через 2 ч после воздействия, вызывающего LTP, в срезах
гиппокампа таких животных все ее проявления уже отсутствуют, тогда как в срезах
мозга нормальных мышей сохраняются.
Совокупность данных, полученных на животных разного
уровня развития, позволяет в настоящее время считать, что экспрессия
транскрипционного фактора CREB, который активирует гены, прямо связанные с формированием
памяти, и ряда других генетических элементов является важным этапом записи
следа памяти в мозге.
6. Психогенетика человека и генетика поведения
животных.
В этом разделе пойдет речь о том, как исследуется роль
генотипа в формировании высших психических функций человека. Этот краткий очерк
необходим, по нашему мнению, для того, чтобы можно было увидеть — изменчивость
даже интеллекта человека имеет генетический компонент. Как между интеллектом
человека и мыслительными способностями животных существуют большие различия, но
существуют и черты сходства, так и в анализе генетических основ интеллекта
человека можно найти не только черты различия, но и черты сходства с
закономерностями наследования поведения животных.
Трудности, успехи и достижения генетики поведения
животных, особенно в части исследования способности к обучению и других сложных
проявлений их психики, разделяла в течение всего XX в. и генетика поведения
человека — направление, которое, по мнению авторитетных специалистов,
правильнее называть психогенетикой.
Индивидуальные особенности в проявлении любых
признаков, в частности признаков, связанных с функцией ЦНС, складываются из
двух главных компонентов: особенностей генотипа индивида и тех влияний, которые
оказывают на него внешние условия на всех этапах онтогенеза.
О возможности передачи особенностей поведения от
родителей к потомкам человеку было известно давно, причем не только из
наблюдений за сельскохозяйственными и домашними животными, но и на основании
«собственного опыта». Люди видели, что семейное сходство между родителями,
детьми, внуками, братьями и другими родственниками обнаруживается не только во
внешности и физических данных, но и в характере, темпераменте, привычках и
пристрастиях, особенностях мимики и движений, в склонности к некоторым
психическим заболеваниям.
Каково же соотношение влияний среды и наследственности
в формировании личности человека? Что понимать под «влиянием сре-довых
условий», когда речь идет о таких сложных психологических признаках, как,
например, темперамент? Как можно изучать эти сложные феномены?
На эти и на ряд других вопросов отвечает возникшее в
начале XX в. и активно развивающееся в последние десятилетия направление,
получившее в русской литературе название «психогенетика». Это научное
направление, которое, как и генетика поведения, развивается на базе психологии,
психофизиологии, генетики и биологии развития. (В 1999 г. увидел свет учебник
«Психогенетика» (Равич-Щербо и др., 1999), который представляет собой не только
ценнейшее учебное пособие, но и современную сводку по генетическим
исследованиям психики человека. В книге даны основные сведения по общей
генетике, методам психогенетики, подходам к оценке относительной роли генотипа
и среды в изменчивости психологических признаков, по генетической психофизиологии
и возрастным аспектам психогенетики).
В наши задачи не входит изложение основ психогенетики,
мы ограничимся лишь упоминанием ее нескольких положений, которые важны в связи
с проблемой генетических основ когнитивной деятельности животных.
Использование методов анализа родословных,
близнецового метода и др. генетических методов позволяет определять вклад
генетического и средового компонентов в изменчивость признаков, связанных с
характеристикой интеллекта человека. Практически не существует достаточно
общепризнанного определения понятия «интеллект». К характеристикам интеллекта
некоторые исследователи относят лишь такие «компоненты высшего уровня», как
способность к решению принципиально новых задач (т.е. тех, для которых нет
готового решения), способность к формированию понятий и оперированию ими (см.
1.4). Другие толкуют это понятие расширительно и относят к показателям
интеллекта восприятие, внимание, скорость реакции и др. Как и в генетике
поведения, для психогенетики важное значение имеет выбор признака для анализа.
Поскольку интеллект, по мнению большинства исследователей, предполагает наличие
некоторой совокупности когнитивных способностей, для его измерения требуется
использование комплексных оценок.
Основной методический подход при исследовании роли
генотипа и среды в формировании когнитивных функций человека традиционно
состоит в предъявлении испытуемым (с разной степенью родства) наборов тестов
(или «вопросников»). Однако любая тестовая оценка отражает только результат
некоторого процесса решения данной задачи, а пути ее решения (и психологические
механизмы) могут быть совсем разными. Поиск тестов, которые возможно более
томно описывали бы интеллектуальные показатели человека— это одна из сложных
проблем психологической диагностики и, как следствие, психогенетики.
Комплексные оценки когнитивных функций человека дают
некий набор показателей, интерпретация которых в большой степени зависит от
теоретической платформы исследователей. Часть ученых постулирует существование
так называемого «общего интеллекта» (общей латентной переменной, или фактора,
который определяет показатели большинства тестов). Другие полагают, что
интеллект есть сумма так называемых первичных умственных способностей —
пространственной, перцептивной, вербальной, мнемической, способности к беглой
речи и логическому рассуждению. Принято считать, что последние, в свою очередь,
находятся в корреляции с «общим интеллектом».
Генетические влияния отвечают примерно за 50%
изменчивости признаков, характеризующих когнитивные способности (от 40 до 80%
различий между людьми по когнитивным способностям объясняется различиями,
связанными с генетической изменчивостью).
Приведем только один пример из этой области (табл. 1),
который показывает, что величины коэффициентов корреляции между показателями
ряда психологических тестов на «интеллект» у людей с разной степенью родства
сильно различаются. Горизонтальные линии в столбце «Коэффициенты корреляции»
располагаются под величинами этих индексов, полученных в разных исследованиях.
Таким образом, длина такой линии характеризует разброс данных, полученных в
разных работах для определенной категории родственников. Как мы видим, степень
сходства в показателях этих тестов наиболее высока у монозиготных близнецов
даже в случаях, когда они росли врозь. Она значительно выше, чем у всех других
групп родственников. Из этой сводки также видно, что общность (или различия)
средовых условий (выросшие врозь — выросшие вместе) также влияет на эти
показатели не только у близнецов, но и у сибсов.
1. Корреляции когнитивных характеристик испытуемых с
разной степенью родства и сходства условий среды.
(из Равич-Щербо и др., 1999; по Plomin, DeFries,
1980).
Одна из задач психогенетики (как и в генетике
поведения) — анализ средовой «составляющей» общей изменчивости признаков, по
которым судят о степени развития интеллекта человека. Показано, например, что
общесемейная среда, т.е. параметры среды, одинаковые для членов каждой семьи,
но варьирующие между семьями, объясняет 10— 40% межиндивидуальной изменчивости
по признаку «общий интеллект».
Истинные психогенетические исследования показывают, в
какой степени и с помощью каких психофизиологических механизмов генетически
детерминированные особенности личности и/или интеллектуальные способности человека
(например, особенности темперамента, степень развития специальных способностей,
вербальный интеллект и др.) могут быть ответственными за стиль поведения и
деятельности.
В то же время сложные аспекты личности, определяющие,
например, этичность или неэтичность поступков, асоциальность поведения и т.п.,
нельзя напрямую связывать с генотипическими особенностями данного индивида и
даже с генетически детерминированными особенностями влияния на него
определенных средовых факторов. Эти аспекты личности связаны с существованием
человека в социуме и с действием на него негенетических социальных факторов.
Генетические, а тем более расовые или этнические
особенности психики и поведения разных групп людей должны трактоваться с
особенно большой осторожностью.
Генетическая психофизиология как раздел психогенетики
занимается проблемами генетической обусловленности особенностей реакций нервной
системы человека на внешние (или внутренние) стимулы. Речь идет об исследовании
большого числа показателей работы вегетативной нервной системы, ЭКГ, ЭЭГ,
кожно-гальванической реакции и др.
Многие характеристики суммарной ЭЭГ, а также вызванных
потенциалов в ответ на разные внешние раздражения показывают значительную долю
генетической изменчивости. Показано, например, что амплитуда потенциала
лобно-теменных отделов мозга, вызванного выполнением простого действия —
нажатия пальцем на кнопку, имеет разную «структуру» изменчивости в зависимости
от того, происходит это нажатие само по себе или как отражение прогностической
деятельности. Иными словами, «вклад» генетической компоненты в изменчивость
амплитуды этого потенциала оказывается существенно выше в случае
«осознаваемости» этого действия.
Резюме.
Приведенный материал демонстрирует, с одной стороны,
методологическое сходство проблем, которые стоят перед психогенетикой человека
и генетикой поведения животных, а с другой — показывает, что генетические
основы интеллекта (когнитивных способностей) — будь это человек или
экспериментальное животное — базируются на широкой биологической основе,
изучение которой может дать человеку более глубокие знания о своей природе.
Современная генетика поведения и нейрогенегика,
вооруженные молекулярно-биологическими методами, позволяют реально выявлять
участие определенных генетических элементов в ассоциативном обучении и
когнитивных процессах.
В настоящее время существуют данные о
молекулярно-гене-тических механизмах только относительно простых проявлений
психики животных — ассоциативном и пространственном обучении. Однако есть
экспериментальные свидетельства того, что и более сложные явления психики
животных, например способность к экстраполяции, также находятся под контролем
генотипа. Более детальное исследование этой проблемы — дело будущего.
Какими методами исследуют роль генотипа в формировании
поведения?
Существуют ли мутации, влияющие на строение и/или
биохимию мозга?
С какими различиями в строении мозга могут быть
связаны различия в ассоциативном обучении и обучении пространственным навыкам?
Заключение.
Приведенный материал свидетельствует, что у животных
действительно существуют зачатки мышления как самостоятельная форма когнитивной
деятельности. Доказано, что они имеют особую природу и по своим механизмам
отличаются от обучения сходным навыкам. Элементы мышления проявляются у
животных в разных формах, и диапазон его проявлений тем шире, чем сложнее по
структуре и функциям их мозг. Главная особенность мышления в том, что оно
обеспечивает способность животного принимать новое адекватное решение при
первой же встрече с необычной ситуацией.
На протяжении XX века представления о зачатках разума
у животных постоянно обсуждались и пересматривались. К настоящему времени
голоса скептиков звучат все слабее. Многообразие методических приемов позволило
выявить тот простейший уровень рассудочной деятельности, который доступен и
низкоорганизованным животным. Можно считать установленным, что даже они
способны решать возникшие перед ними задачи только на базе ранее усвоенной
сходной информации и специально сформированных навыков, тогда как у более
«продвинутых» представителей млекопитающих и птиц диапазон ситуаций, в которых
они могут проявлять эту способность, несоизмеримо более широк.
Способность рептилий, а также наиболее примитивных
млекопитающих и птиц решать простейшие логические задачи имеет особое значение
для проблемы возникновения мышления, т.к. свидетельствуют, что его зачатки
возникли на достаточно ранних этапах эволюции.
Разнообразие форм рассудочной деятельности даже у
животных, не относящихся к приматам, позволило Л. В. Крушинскому в 70-е годы
высказать гипотезу о связи уровня развития вида и степени сложности
свойственного ему элементарного мышления, которая предвосхитила современное
развитие этого направления науки.
Одна из задач исследований элементарного мышления
животных — показать, какой степени сходства достигают наиболее сложные
когнитивные функции у человекообразных обезьян и человека, действительно ли
между ними существует резкая грань и даже непроходимая пропасть. Современная
наука заставляет ответить на этот последний вопрос отрицательно: в способностях
антропоидов и человека отсутствует резкий разрыв и наиболее сложные психические
функции человека в той или иной степени представлены у шимпанзе.
Высокий уровень интеллектуальных способностей,
проявленный при решении разного рода лабораторных тестов, реализуется и в
способности антропоидов к освоению и адекватному использованию
языков-посредников. Это открытие подтвердило представления Л. А. Орбели, О.
Келера, Р. Йеркса, Л. С. Выготского и других о том, что на ранних этапах
эволюции существовали промежуточные стадии в развитии сигнальных систем
животных.
Особенно сложны проявления мышления животных в
социальной жизни шимпанзе. Л. В. Крушинский еще в 60-е годы сформулировал
представление о том, что высокий уровень развития рассудочной деятельности определяет
характер и сложность структуры сообществ. Новейшие данные убедительно
подтвердили его правоту. Современные наблюдения сообществ шимпанзе и горилл в
природе позволили обнаружить, что уровень их взаимодействий более сложен, чем
это можно было предположить еще несколько десятилетий назад. В своих социальных
контактах шимпанзе способны ориентироваться не только на уже состоявшиеся акты
поведения сородичей, но также и на их скрытые намерения. Это подтверждает
наличие у шимпанзе не только способности к самоузнаванию (еще недавно такая
возможность даже не допускалась), но и умения поставить себя на место сородича,
оценить его намерения (theory of mind). Шимпанзе умеют мысленно «проиграть»
возможный ход событий, обмануть партнера или заставить его вести себя так, как
им это нужно. Эта сфера их интеллектуальных способностей получила даже особое
название — «макиавеллевский ум».
Тем не менее, сколь бы ни были высоки интеллектуальные
способности антропоидов, речь может идти только о зачатках мышления, ведь никто
из них не вышел за рамки возможностей 2,5-летнего ребенка.
Вместе с тем современный язык описания «социальных
знаний» высших животных временами может заставить читателя заподозрить их
авторов в возвращении к антропоморфизму, к простому приписыванию обезьянам
человеческих свойств. Следует, однако, заметить, что логика построения
современных экспериментов, а также разносторонние подходы к анализу их
результатов учитывают такую «опасность»: они строятся на многократно
проверенном материале объективных это-логических наблюдений и промоделированы в
лабораторных условиях. Это позволяет утверждать, что обвинения в
антропоморфизме неправомерны.
Примечательно, что в процессе развития исследований
элементарного мышления происходило закономерное и необходимое изменение методологии.
В середине XX века на смену простой констатации фактов и качественным описаниям
пришел эксперимент с объективной регистрацией и скрупулезно точными
количественными оценками всех параметров поведения. В конце XX века логика
исследований вернула ученых к необходимости проводить не только количественный,
но и качественный анализ наблюдаемых явлений, заставила учитывать результаты
природных наблюдений. Большая заслуга в возвращении исследований элементарного
мышления животных в «биологическое русло» принадлежит этологии, которая
позволяет более надежно отличать истинно разумные акты от внешне «осмысленных»
видоспецифических (инстинктивных) действий.
Представление о том, что животным доступны разумные
поступки, распространено достаточно широко, и именно оно явилось одним из
стимулов, побуждавших к исследованию этой проблемы. Однако при трактовке даже
самых убедительных на первый взгляд свидетельств очевидцев надо помнить о
необходимости применения «канона Ллойда Моргана», т.е. анализировать, не лежат ли
в основе предположительно разумного акта какие-то более простые механизмы. Тем
не менее пренебрегать даже случайными наблюдениями было бы неправильно. Такой
точки зрения придерживается, в частности, Дж. Гудолл (1992), которая писала:
«Умное» поведение шимпанзе области Гомбе наблюдали многократно. Но как часто
приходится иметь дело с рассказами случайных очевидцев! И хотя я твердо
уверена, что такие рассказы при их осторожной оценке могут дать многое для
понимания сложного поведения шимпанзе, все равно испытываешь облегчение, когда
та или иная когнитивная способность, якобы наблюдавшаяся в природных условиях,
выявляется и в строгих лабораторных опытах».
В заключение приведем пример, когда наблюдение в
природе послужило стимулом к проведению экспериментов и получило в них надежное
и многократное подтверждение. Вот как Л. В. Крушинский (1968) описывает эпизод,
благодаря которому он обратился к исследованию мышления животных: «Хорошо помню
тот давний тихий августовский вечер, когда на берегу Волги мой пойнтер сделал
стойку у края кустов. Подойдя к собаке, я увидел, что почти из-под самого ее
носа быстро побежал под кустами молодой тетерев. Собака не бросилась за ним, а
моментально, повернувшись на 180 градусов, обежала кусты и снова встала в
стойку, почти над самым тетеревом. Поведение собаки носило строго направленный
и наиболее целесообразный в данной ситуации характер: уловив направление бега
тетерева, собака перехватила его. Это был случай, который вполне подходил под
определение разумного акта поведения, проявившегося в экстраполяции траектории
движения птицы». Это и подобные наблюдения послужили Л.В. Крушинскому основой
для разработки методов изучения элементарной рассудочной деятельности животных,
которые составили основу этой книги. Отмеченный им факт был не случаен — об
этом свидетельствуют результаты тридцати лет исследований.
Итак, чтобы глубоко понять поведение животного, тем
более столь сложную его функцию, как зачатки мышления, целесообразно
анализировать его как можно в более широком диапазоне ситуаций. Тенденция
будущих исследований элементарного мышления животных состоит во все более
тщательном анализе природы предположительно разумных актов. В этой связи ученые
вновь и вновь возвращаются к вопросу о соотношении наблюдения и эксперимента в
исследованиях проблемы мышления животных и на каждом следующем этапе решают его
на новом уровне.
Список литературы
Для подготовки данной работы были использованы
материалы с сайта http://evolution.atheism.ru/