Федор
Иванович Тютчев
Федор не был
богат, к тому же в ту пору и не при чинах. Но его обожали дамы и любили мужчины
за редкий дар слова. Тогда еще никто не знал, что Тютчев гениальный поэт, и
прежде всего не знал этого он сам.
— Теодор,
сегодня я вам покажу место, где в Мюнхене раньше всех зацветают яблони! —
объявила Амалия, и ее ножки в маленьких башмачках резво заскользили вниз по
лестнице, у подножия которой их уже ожидала запряженная коляска.
ФЕДОР поспешил
за ней. Он совсем недавно приступил к работе в русской дипломатической миссии,
находящейся в Мюнхене, и город с его окрестностями еще почти не знал.
Амалия привезла
его на берег реки. На крутом склоне высились развалины старинного поместья, а
рядом раскинулся цветущий яблоневый сад, весь в розовых лучах заходящего
солнца.
— Вот и сад. Не
правда ли, хорош? Отец говорил, что поместье принадлежало моей двоюродной
бабушке графине Шарлотте. Она, бедная, так и не вышла замуж — умерла от горя,
когда ее жених, младший сын Гессен-Дармштадтского курфюрста, бросил ее, —
щебетала Амалия.
Федор любовался
спутницей и полудиким романтическим пейзажем вокруг и все не мог решить: какое
творение природы более совершенно — яблони, усыпанные бело-розовым цветом, или
девушка в нежно-палевом платье, свежая, как майское утро? Порыв ветра вдруг
сорвал с ветвей облачко цветов и осыпал ими Амалию: изящную шляпку, рассыпанные
по плечам черные локоны, длинный прозрачный шарф. Девушка осторожно сняла с
рукава один цветок и положила его на ладошку:
— Ничего
особенного, всего пять лепестков, но разве это не сама гармония? — тихо сказала
она и коснулась лепестков губами.
«Нет, она —
совершенство!» — окончательно решил Федор.
— Хотите,
Теодор, поклянемся друг другу, что до самой смерти, когда бы ни пришлось нам
увидеть яблони в цвету, мы будем вспоминать друг о друге: я — о вас, вы — обо
мне? — вдруг предложила Амалия.
— Клянусь, моя
фея! — тут же откликнулся Федор и опустился перед ней на одно колено. Взяв
подол ее платья, он прижал его к своим губам. А сам подумал, что он-то будет
вспоминать о ней, на что бы ни поглядел: хоть на яблоню в цвету, хоть на
чертополох без всякого цвета. И завтра на службе, разложив на столе документы,
он опять будет видеть одну ее и думать о ней.
* * *
Шел 1823 год.
Амалии Лерхенфельд было 15 лет, Федору Тютчеву — 20.
Мать Тютчева
была из знаменитого рода Толстых. Похлопотала где нужно, и Феденьке после
окончания Московского университета дали место в престижном Министерстве
иностранных дел. Правда, поначалу весьма скромное — его зачислили сверхштатным
чиновником в русскую дипломатическую миссию, обосновавшуюся в Мюнхене. Тогда
этот город был столицей Королевства Бавария.
В карету,
увозившую Тютчева в Мюнхен, взобрался и бывший крепостной Николай Хлопов. С
четырех Фединых лет он стал для мальчика Ариной Родионовной: опекал, наставлял,
гулять водил и даже на занятия в университет провожал, как юный Федор ни
сердился на него за это. Маменька, собирая сына в дорогу, строго-настрого
наказала Хлопову регулярно слать ей подробные отчеты о жизни «ребенка» в
далекой «Неметчине», и старый слуга самым тщательным образом справлял службу. В
первый же год по приезде в Баварию жизненный путь юного Тютчева озарила звезда
по имени Амалия.
В первый раз он
увидел ее на балу у графа Лерхенфельда — ее отца. Ах, до чего эта девочка была
хороша! Сам Генрих Гейне, с которым Тютчев дружил, называл ее Венерой и
Божественной.
Федор не был
богат, к тому же в ту пору и не при чинах. Но его обожали дамы и любили мужчины
за редкий дар слова. Тогда еще никто не знал, что Тютчев гениальный поэт, и
прежде всего не знал этого он сам. Федор относился к стихам как к хобби и
никому их не показывал. Но уже тогда говорун он был неотразимый! Граф Соллогуб
как-то заметил, что много на своем веку повидал разных рассказчиков, но такого,
как Тютчев, ему больше встречать не доводилось. Остроумные и нежные,
язвительные и добрые слова небрежно скатывались с его губ, словно жемчужины. А
женщины, как известно, любят ушами. Немудрено, что Амалия тут же выделила
Федора из толпы своих поклонников. Напропалую танцевала с ним на балах и с ним
одним гуляла по узким улочкам Мюнхена под тем предлогом, что надо же новому
чиновнику русской миссии познакомиться с городом.
В один из
вечеров Федор вернулся домой совершенно потрясенным. Не стал есть, хотя
заботливый Хлопов уже выставил на стол соленые хрумкие огурчики, кулебяку с
мясом, щи, сбереженные горячими в специальной ватной сумке. Меню для Феденьки
он соблюдал строго московское. Но какие щи могли идти на ум Федору, если у него
вот только сейчас, в ее саду, состоялось объяснение? Он и не думал, что решится
сказать все в этот вечер, но она была так ласкова и мила, длинные ресницы так
трепетны, румянец так нежен… Короче говоря, предложение было сделано, и о
счастье! оно было благосклонно принято! А в залог будущего супружества между
ними произошел обмен шейными цепочками. Федор так и уснул, сжимая в кулаке эту
драгоценную для него реликвию.
А Хлопов в
своей комнате зажег свечу и сел за очередное послание матушке Екатерине
Львовне. Подробно доложил он и об истории с шейными цепочками, сердито заметив,
что вместо своей золотой Федор Иванович получил взамен всего лишь шелковую!
Только из этого хлоповского письма потомкам и стало известно об этом случае в
жизни Тютчева.
Между тем
родители Амалии были не в восторге от ее увлечения господином Тютчевым. Кстати,
ходили упорные слухи, что они только воспитали прелестную девушку, а на самом
деле она была незаконнорожденной дочерью прусского короля Фридриха Вильгельма
III и, стало быть, единокровной сестрой тогдашней русской императрицы
Александры Федоровны. А у Тютчева ни титула, ни солидного состояния, ни
престижной должности. Куда лучше по этим статьям смотрелся молодой барон
Александр Крюденер, секретарь русского посольства, тоже страстно влюбленный в
Амалию. И граф Лерхенфельд поспешил объявить: через месяц прошу дорогих гостей,
а русское посольство в особенности, пожаловать на свадьбу моей дочери с бароном
Крюденером!
После роскошной
свадьбы Амалии Тютчев быстро-быстро женился сам. Может, хотел забыться, может,
показать, что он не так уж и страдает. Хоть и недавно появился он в Мюнхене, но
был у него уже и запасной аэродром — прелестная баварская усадебка молодой
вдовушки Элеоноры Петерсон, урожденной графини Ботмер. По вечерам она места
себе не находила, выглядывая в окошко: а не зайдет ли сегодня милый господин
Тютчев на чашечку кофе со свежайшими, собственноручно ею приготовленными
рогаликами? Господин Тютчев иногда заходил. Женившись на ней, Федор взял под
опеку и троих деток Элеоноры от первого брака.
Он остался на
службе в Мюнхене, а Амалия со своим мужем укатила в Петербург. Там она
произвела фурор. Князь Вяземский в письме к жене так ее расписал: «Была тут
приезжая саксонка, очень молода, бела, стыдлива». Скоро опять поминает о ней,
забавно переделав ее фамилию на русский манер: «Вчера Крюденерша была очень
мила, бела, плечиста. Весь вечер пела с Виельгорским немецкие штучки. Голос у
нее хорош». На одном вечере все заметили, как вокруг «Крюденерши», трепеща от
волнения, увивается Пушкин, на другом — что за ней, блистательной, ухаживает
царь.
Тут же стали
болтать, что она любовница Николая I. Потом пополз слух, что, расставшись с
Амалией, император в присутствии одной из фрейлин якобы заметил, будто уступил
место в ее постели другому. И что этот «другой» — небезызвестный граф
Бенкендорф, начальник царской охранки. Наверняка эти сплетни доходили и до
Тютчева, но ничто не могло поколебать его чувство к ней.
Не изменилась и
Амалия по отношению к тому, кто стал ее первой любовью. Тютчеву жилось нелегко.
Карьера его никак не складывалась — он не любил выслуживаться и терпеть не мог
льстить. А Элеонора к уже имевшимся от первого мужа мальчикам родила Федору еще
трех прелестных девочек: Аню, Дашу и Катеньку. Все это семейство нужно было
кормить. Так вот именно Амалия, имевшая огромные связи, не раз выручала своего
друга в трудных жизненных передрягах. Она же помогла ему вернуться наконец в
Россию и получить в Петербурге новую должность.
Иногда жизнь
дарила им праздники — редкие встречи. Одна из них случилась в очаровательном
баварском местечке Тегернзее — Тютчевы и Крюденеры в одно время приехали туда
на отдых. Федор впервые увидел Амалию в ее неполные пятнадцать. Теперь столько
было ее старшему сыну. На курорте обе пары вместе обедали, вместе гуляли,
посещали спектакли, и Федор Иванович был в прекрасных отношениях с бароном, а
баронесса — с госпожой Тютчевой. А в письме матушке, взбудораженный
воспоминаниями, Федор признался, что ведь Амалия, пожалуй, его вторая самая
большая любовь. На первое место он ставил не жену, а Россию.
* * *
Много лет в
Амалию был влюблен некий граф Адлерберг. Он был богат и сед — на семнадцать лет
старше баронессы. В 1852 году Амалия овдовела — барон Крюденер отошел в мир
иной, но она тут же вновь выскочила замуж. Но не за Тютчева — у него в то время
была вторая, совершенно изумительная жена и молодая, обожавшая его любовница. И
не за старого Адлерберга, а за его красавца-сына, который был много моложе
Амалии и безумно увлечен ею.
Однажды Федор
Иванович, уже камергер двора, председатель комитета цензуры при Министерстве
иностранных дел, приехал на лечение в Карлсбад. Среди отдыхавшей здесь русской
и европейской знати было много его знакомых. При виде одной из дам по-молодому
затрепетало его сердце. Это была все она же, только уже Адлерберг. Они часто и
долго, как когда-то в Мюнхене, бродили по улицам Карлсбада, и все вспоминалось
Федору Ивановичу: и первая встреча на балу, и яблоня, осыпавшая девушку
бело-розовыми цветами, и та смешная шелковая цепочка, за которую его так ругал
верный дядька Хлопов…
Вернувшись в
отель после одной из таких прогулок, Тютчев почти без помарок записал словно
продиктованное свыше:
«Я встретил вас
— и все былое
В отжившем
сердце ожило;
Я вспомнил
время золотое —
И сердцу стало
так тепло…»
Поседевшему
Тютчеву было в это время 66 лет, все еще привлекательной Амалии — 61.
Три года спустя
Федор Иванович, разбитый параличом, тяжело умирал в Царском Селе. В один из
дней, открыв глаза, он вдруг увидел у своей постели Амалию. Долго не мог говорить,
не вытирал слез, и они тихо бежали по его щекам. Молча плакала и она.
Тютчев уже
плохо владел телом, но еще в полной мере владел слогом. И на другой день
продиктовал одно из последних своих писем к дочери Дашеньке: «Вчера я испытал
минуту жгучего волнения вследствие моего свидания с графиней Адлерберг, моей
доброй Амалией Крюденер, которая пожелала в последний раз повидать меня на этом
свете и приезжала проститься со мной. В ее лице прошлое лучших моих лет явилось
дать мне прощальный поцелуй».
Множество
людей еще будет испытывать сердечный трепет, читая удивительные строки Тютчева,
вдохновленные божественной Амалией. И только сама «виновница» их появления на
свет так никогда в жизни и не насладилась их очарованием. Она не знала
по-русски. Правда, вдова поэта послала ей аккуратно выполненный подстрочный
перевод стихотворения про то, «как поздней осени порою бывают дни, бывает час…»
Но ведь буквальный перевод не может передать и половины той волшебной ауры, что
присутствует в подлиннике гениальных стихов.
Список
литературы
Для подготовки
данной работы были использованы материалы с сайта http://www.peoples.ru/