Древняя философия

Термин и понятие философии

Под философией в современном значении этого слова понимают научное разъяснение общих вопросов миропознания и жизнепонимания. Стремление философов было - дать этому неопределенному понятию более точное значение в зависимости от их исходных точек и достигнутых результатов. Но такие определения оказались столь разнородными, что между ними невозможно уловить общую нить. И даже та общая формулировка, какой ограничились мы, представляет видоизменение и ограничение того первоначального значения, которое придавали слову «философия» греки, явившееся результатом всего движения умственной жизни Запада и сопровождавшее его.

1. В древнейших литературных памятниках слова … и … обозначают просто стремление к истине. Но со времен Сократа и в особенности в произведениях платоново-аристотелевой школы слово «философия» приобретает точно определенное значение, вполне тождественное современному понятию науки. При таком понимании философия, как целое, является методической работой мысли, направленной к познанию действительности, а отдельные «философии» представляют обособленные отрасли знания, исследующие и познающие отдельные области действительности.

Но к этому первому теоретическому значению слова «философия» очень скоро присоединилось другое. Развитие греческой науки совпало с периодом разложения первоначального религиозного и нравственного мировоззрения, и философия не только придала со временем более глубокое значение вопросам о назначении и задачах человека, но и превратила также учение об идеальном образе жизни в существенную часть и даже в основу науки. Таким образом, философия получила в период эллинизма намеченное уже ранее (софистами и Сократом) практическое значение выработанного на научных началах искусства жить.

Вследствие этого превращения чисто теоретическое исследование переместилось в отдельные «философии», получившие название их исторических или естественно-научных объектов. Только математика и медицина всеми силами отстаивали свою самостоятельность, которой они пользовались вначале по отношению к науке вообще. Название философии осталось за теми научными стремлениями, которые ставили перед собой цель построить, пользуясь общими результатами человеческого познания, жизненные убеждения и которые завершились попыткой (сделанной неоплатониками) выработать при помощи такой философии новую религию вместо отживающей.

Немногое изменилось в этом положении дел, когда остатки древней философии сделались, в качестве руководящих идей, культурным достоянием нынешних народов Европы. Содержание и задачи того, что в Средние века называлось философией, вполне соответствовали представлению, сложившемуся о ней в позднейшую эпоху древности. Однако значение философии существенно изменилось вследствие того, что ее задача была до известной степени уже разрешена положительно религией. Ибо последняя давала не только непреложные правила личной жизни, но, в связи с ними, и общее теоретическое воззрение на действительность. И это воззрение имело тем более философский характер, что догматы христианства сложились под влиянием античной науки. При таких условиях во все времена безграничного господства религии на долю философии оставалось, главным образом, лишь второстепенная задача научного обоснования, разработки и защиты догматического учения церкви. Но именно это обстоятельство привело философию в известную методологическую противоположность к богословию, так как философия стремилась вывести и изложить средствами человеческого познания то, что богословие почерпнуло из божественного откровения.

Неизбежным следствием подобного отношения было то, что по мере освобождения индивидуального мышления от церкви, философия принялась самостоятельно и за те задачи, которые были у нее общие с религией, перешла от изложения и защиты к критике догмы, и наконец, попыталась вывести свое учение, совершенно независимо от религиозных интересов, из источников, которые казались ей дарами «естественного светоча» человеческого разума и опыта. Методологическая противоположность к богословию превратилась таким образом в принципиальную, и новая философия противопоставила себя догме в качестве «мировой мудрости». Как ни были разнообразны оттенки, которые принимало это отношение философии к религии, колебавшиеся между страстной борьбой и полным подчинением, философия сохранила при этом то же самое назначение, которое она имела в древности: создавать на научной основе миросозерцание и жизнепонимание, поскольку религия не могла удовлетворить потребности в нем, или нуждалась, по крайней мере, в пополнениях. В убеждении, что именно такова ее задача, философия 18 в., подобно древней греческой, сочла своей обязанностью разъяснить человечеству взаимную связь явлений и сообразовать с познанием этой зависимости, как жизнь отдельного человека, так и жизнь целого общества.

Из этой самоуверенной позиции вывел философию Кант, доказавший невозможность философского (метафизического) познания мира и этим еще раз изменивший и ограничивший понятие философии. После такого ограничения задача философии, как отдельной науки свелась именно к тому критическому самопознанию разума, которое послужило основой кантовского исследования и которое следовало еще только распространить систематически не только на знание, но и на другие отрасли человеческой деятельности. С этим вполне согласовалось то, что Кант называл философским «понятием о мире» - призвание философии к практическому воздействию на жизнь.

Конечно, много не хватает для того, чтобы это новое и, как кажется, законченное понятие философии получило немедленное всеобщее признание. Разнообразие философских течений 19 в. так велико, что ни одна из прежних форм философии не осталось неповторенной, и в одном из ярких своих проявлений «метафизическая потребность» привела даже к предложению включить снова в философию все человеческое знание и превратить ее во всеобщую науку (Шопенгауэр. «Мир как воля и представление»).

2. В виду той метаморфозы, которую испытало с течением времени значение слова «философия», нельзя думать, что путем исторического сравнения удастся вывести общее понятие ее, и ни одно из понятий, применительно к этой цели, не охватывает всех тех видов умственной деятельности, которые обозначаются одним и тем же общим словом философии. Даже само подчинение философии под общее понятие науки по отношению к тем из философских учений, которые имеют в виду одно лишь практическое назначение, не представляется вполне удобным; еще менее соответствует своему назначению общие определения того, что должно составлять предмет и рамки философии, как особой науки. Ибо, не говоря уже о той точке зрения, сообразно которой философия тождественна с наукой вообще, приходится считаться с крайне многочисленными попытками дальнейшего ограничения этого понятия. Сначала интересы философии концентрируются почти всецело на задачах естественнонаучного исследования, долгое время затем задачи эти составляют составную часть философии и только в новейшее время обособляются от нее. Наоборот, история, по отношению к большей части философских учений, осталась равнодушной, сделавшись объектом философского исследования сравнительно поздно, да и только в единичных случаях. Вместе с тем и метафизические учения, в которых обыкновенно видят центр тяжести философии, в решительные моменты истории оказываются в стороне или объявляются нелепостью, и если иногда воздействие на индивидуум и общество все же считается истинной сущностью философии, то с неприступно возвышенной точки зрения чистой теории подобные утилитарные цели представляются чем-то низменным и банальным.

В то же время существует мнение, что философия в сущности имеет дело с теми же предметами, что и другие науки, но разрабатывает их в другом направлении и в иной форме. Однако и этот специальный признак особой формы не может претендовать на всеобъемлющее значение истории философии. То обстоятельство, что в философии нет единого общепризнанного метода, само по себе еще не может, конечно, считаться возражением против этого взгляда, если бы только стремление к выработке такого метода составляло непременный признак всякой философии. Однако же нельзя сказать, что подобное стремление было в философии общим. Многие философы придают своей науке методологические приемы других дисциплин, например математике или естествознания, тогда как другие вообще возражают против методического исследования философских проблем и сравнивают деятельность философа с гениальными вдохновениями художника.

3. Все эти факты указывают на то, что прочного, допускающего общеисторическое определение, отношения философии к другим наукам вообще не существует. Если философии придается значение общего знания, отдельные науки являются ее более или менее явственно обособленными частями; если же философии приписывается задача сопоставить данные отдельных наук в их общем значении и слить их в одно общее мировоззрение, получается следующее: прежде всего устанавливается зависимость философии от результатов отдельных дисциплин, зависимость, проявляющаяся главным образом в значении для философии успехов отдельных наук; а затем, наоборот, и философия начинает стремиться воздействовать на деятельность последних. С точки зрения специальных знаний воздействие это представляется то руководящей нитью, то тормозом, смотря по тому, дает ли философия при обработке вопросов отдельных дисциплин, благодаря своему более широкому кругозору и комбинирующим обобщениям, полезные указания для решения их или представляется простым раздвоением исследования, бесполезным в случаях тождественности результатов и вредным в случае их расхождения.

Из сказанного вытекает равным образом, что отношения философии к иным отраслям культурной деятельности не менее близки, чем к специальным наукам. Ибо в картину мира, которую пытается набросать метафизическая философия по данным научного исследования, примешиваются также воззрения, заимствованные из религиозной, нравственной, государственной и общественной, и наконец, художественной сфер. И руководящие указания и критические нормы разума требуют себе места в философском мировоззрении тем настоятельнее, чем сильнее стремление философии положить свое мировоззрение в основу жизни. Таким образом, наряду с познаниями, в философии находят себе место также убеждения и идеалы человечества, и раз последние - хотя бы ошибочно - приобретают вид научных выводов, они нередко преобразуются и перерабатываются, так что и в этом случае отношение философии к культуре не пассивное, а деятельное.

Небезынтересно отметить метаморфозы во внешнем положении и социальном значении философии. Следует полагать, что занятие философией в древней Греции, за немногими исключениями (Сократ), с самого начала сосредотачивались в закрытых школах. В позднейшее время школы имели часто характер религиозных сообществ; но, принимая во внимание религиозную организацию всех греческих учреждений, из этого еще нельзя сделать вывод о религиозном происхождении школ. Однако то обстоятельство, что греческая наука выработалась непосредственно из религиозных представлений и что во многих отношениях заметна несомненная связь с религиозными культами, делает весьма вероятным предположение, что научные организации образовались первоначально из религиозных союзов и остались впоследствии в тесной связи с ними. Но когда научная деятельность приобрела полную самостоятельность, связь эта исчезла; начали основываться чисто научные школы, в форме свободных союзов людей, деливших между собою под руководством выдающихся лиц труд исследования, изложения, защиты и полемики и объединявшихся в нравственный союз, в основе которого лежал общий идеал.

Параллельно с ослаблением устоев жизни во времена эллинизма и римского владычества, стали расшатываться и эти союзы, и нам часто начинают встречаться писатели - особенно среди римлян - избравшие область философского исследования по чисто индивидуальным побуждениям, без всякой зависимости от школ и школьного образования (Цицерон, Сенека, Марк Аврелий). Только в позднейшую эпоху древности под влиянием религиозных интересов тесная связь товарищеских школьных союзов возобновляется, как мы видим на примере неопифагорейцев и неоплатоников.

У романских и германских народов замечаем такую же последовательность явлений. Под покровом церковной цивилизации возникает и наука Средних веков. Она находит себе приют в монастырских школах и разрабатывает в своих исследованиях первоначально вопросы религиозного значения. В ней отражаются нередко противоположности различных религиозных сообществ (доминиканцы и францисканцы); даже свободные научные ассоциации, из которых впоследствии развились университеты, имели первоначально религиозную подоплеку и церковный отпечаток. А потому и эта цеховая философия университетов обладала по отношению к церковному учению лишь весьма незначительной степенью самостоятельности. Вплоть до самого 19 столетия то же самое можно сказать и о протестантских университетах, при устройстве и организации которых церковные интересы также стояли на первом плане.

Напротив, обособившуюся с наступлением Нового времени всемирную мудрость характеризует именно то, что ее представители вовсе не люди школы, а адепты света и жизни. Беглый монах, государственный канцлер, сапожник, дворянин, еврей-изгнанник, ученый дипломат, независимые писатели и журналисты - вот основатели новейшей философии, и сообразно с этим она излагается не в учебнике, представляющем осадок академических пререканий, а в свободном литературном произведении, в «Опыте».

Только во второй половине 18 века философия опять приобретает цеховой характер и пристраивается к университетам. Раньше всего это произошло в Германии, где возрастающая независимость университетов создала для этого благоприятные условия и где благотворная связь между учителями и учениками оказала услугу и философии. Из Германии университетская философия перешла в Шотландию, Англию, Францию, и Италию, и в общем можно сказать, что в 19 веке резиденцией философии являются университеты.

Следует упомянуть, наконец, и об участии разных народов в разработке философии. Подобно всем проявлениям европейской культуры, философия создана греками, и их творческая формулировка философских учений до сих пор служит основой философии: то, что было добавлено в древности смешанными народами эпохи эллинизма и римлянами, не выходит за пределы комментирования и практического приспособления греческой философии. И только в религиозном направлении философии, возникшем в это время, можно найти нечто существенно новое; это новое явилось результатом слияния национальностей в Римской империи. Международный характер носило и научное образование Средних веков, как это обнаруживается, между прочим, и в повсеместном употреблении латинского языка. Только с наступлением новых времен начинают обрисовываться национальные особенности в философской литературе. Тогда как традиции средневековой схоластики всего прочнее и упорнее держаться в Испании и Португалии, итальянцы, немцы, англичане и французы создают начало новой науки, достигающей апогея своего развития в классический период немецкой философии. По сравнению с этими четырьмя народами остальные нации являются почти совершенно пассивными. Некоторая самостоятельность заметна в последнее время лишь у шведов.

История философии

Чем разнообразнее задачи и содержание философии, слагавшиеся в течение веков, тем настоятельнее напрашивается вопрос, какой смысл имеет изображение в исторической перспективе и последовательности не только многочисленных, но и разнородных учений, между которыми, кроме имени, по-видимому, нет ничего общего. Ибо анекдотический интерес, возбуждаемый этой пестрой массой разнообразных мнений о разных вещах, и обусловливающийся отчасти своеобразностью и странностью некоторых воззрений, который некогда был главным притягательным пунктом «истории философии», не может служить ядром особой научной дисциплины.

1. Во всяком случае ясно, что история философии находится в совершенно ином положении, чем история какой-либо другой науки. Ибо в каждой другой науке область исследования в общих чертах точно ограничена, сколько бы не возникало сомнений относительно их пределов, отношения к более общим наукам и разграничения от родственных знаний. При этом уже нетрудно проследить развитие знаний в определенной таким образом области, нетрудно подвести даже сами колебания в определении науки под естественные законы развития.

Но иначе дело обстоит в философии, которой недостает именно общей для всех времен предмета изучения и история которой не изображает постепенного прогресса или постепенного приближения к познанию этого предмета. Напротив, всегда указывалось, что тогда как в других науках вслед за неуверенными первыми попытками наступает спокойная разработка познаний, прерываемая лишь по временам неожиданными толчками вперед, в области философии разработка последователями достигнутых уже результатов представляет исключение, и каждая крупная философская система принимается за решение ее интересующей задачи, как-будто иных систем совсем и не существовало.

2. Если несмотря на все сказанное все-таки можно говорить об истории философии, то общая связь, которой мы не находим ни в предмете, ни в целях, занимающих философов, может быть найдена только в общности результатов, достигаемых философами, несмотря на все различие их целей и содержания их исследования, благодаря самой природе их науки.

Однако эта общность результатов, дающая смысл истории философии, основывается именно на видоизменяющемся отношении не только к выводам человеческой науки вообще, но и к другим проявлениям культурной деятельности выступавших в истории европейских народов. Все равно, стремилась ли философия выработать систему познания мира, представлявшегося ей то наукой вообще, то общим итогом отдельных наук, искала ли философия жизнепонимания, которое дало бы выражение высшим стремлениям воли и чувства; ставила ли она своей целью, сознательно ограничивая свой кругозор, самопознание разума - результат всегда был тот, что философия давала сознательное выражение деятельности человеческого разума, преобразуя ее продукты из первоначальной формы взглядов, чувств и стремлений в форму понятий. Всякая философия тем или иным путем стремилась добыть в пределах более или менее обширной области человеческого познания определения непосредственного данного в мире и в жизни, и таким образом в течении веков был выяснен облик духовной жизни. История философии есть процесс разработки европейскими народами и выражения в научных понятиях их мировоззрения и отношения к жизни.

Это общая сущность всех тех продуктов духовной деятельности, которые подходят под категорию философии, и дает истории философии ее содержание, ее цель и назначение; она дает знакомство с историей философских учений необходимой основой не только ученой подготовки, но и образования вообще, ибо история философии учит, как выработались те понятия, на основании и при помощи которых мы судим и думаем как в повседневной жизни, так и в сфере специальных знаний о мире нашего опыта.

Начало истории философии следует искать в (большей частью утраченных) исторических работах крупных школ древности, в особенности в работах перипатетической школы, которая стремилась, по примеру самого Аристотеля путем диалектического анализа воззрений предшественников подготовить изложение собственных. Такие собрания исторических материалов существовали по разным отраслям знаний. Наравне с историями отдельных дисциплин, как, например, математике, астрономии, физики и т.д., возникли и философские доксографии, т.е. истории философских учений. Однако по мере того, как ослабевало влечение к самостоятельной работе и уменьшались силы к ней, вся эта литература стала принимать характер ученых заметок, в которых с отрывочными изложениями философских учений перемешивались анекдоты из жизни философов и отдельные эпиграмматически закругленные афоризмы.

Такой же характер сборников курьезов имели и представлявшие первоначально простое подражание древним работы историков философии Нового времени, как, например, воспроизведение Диогена Лаэртского, принадлежащее Стэнли или сочинения Бруккера. Только позже стали применять критическую оценку источников (Бюле, Фюллеборн) и стремиться к беспристрастной оценке исторического значения отдельных учений (Тидеман, Дежерандо) и к систематической критике с точки зрения новейшей философии (Теннеман, Фрайс, Шлейермахер).

Самостоятельной наукой история философии стала только благодаря Гегелю, который выдвинул основной принцип, что история философии не должна быть не пестрым собранием мнений различных ученных господ, «de omnibus rebus et de quibusdam aliis», ни непрерывно расширяющимся и совершенствующимся исследованием одного и того же предмета, а представляет собой лишь обособленный процесс, в котором вырабатываются и находят логическое выражение «категории» разума.

Значение этого плодотворного принципа у самого Гегеля затемнялось и ослаблялось тем обстоятельством, что он был убежден, что хронологическая последовательность, в которой эти «категории» разрабатывались историческими системами философии, совпадает с научной и систематической последовательностью, в которой те же категории являются «элементами истины» в логической разработке законченной философской системы (какой Гегель считал свою собственную). Таким образом, верный в основе взгляд сделался основой ошибочной философски-систематезирующей истории философии и часто приводил к искажению исторической последовательности явлений. Эта ошибка, устраненная развитием научной истории философии в 19 веке, ставящей на первый план историческую точность и достоверность, возникла из неверного (хотя и выведенного из основных начал гегелевской философии) представления, будто историческое движение философской мысли обусловливается исключительно или по крайней мере во всех своих существенных чертах идеальной необходимостью, с которой одна «категория» порождает в диалектическом развитие другую. В действительности картина исторического развития философии совершенно иная; здесь речь идет не только о мышлении «человечества» или «всемирного разума» (Weltgeist), но в столь же сильной степени и о мнениях, духовном складе, настроении и капризах отдельных философов.

3. Этот общий результат истории философии, заключающийся в том, что она разрабатывает основы человеческого миросозерцания и воззрения на жизнь, является продуктом весьма разнообразных отдельных актов мышления, мотивы которых, обусловливающие как постановку вопросов, так и характер попыток к их решению, бывают различны.

Большое значение имеет, конечно, прагматический фактор. Ибо проблемы философии в главных чертах можно принять в качестве данных, как это видно из того, что в историческом движении мысли «древние загадки бытия» появляются снова и снова, настоятельно требуя недостигнутого и до сих пор полного разрешения. Их выдвигает недостаточность и противоречивый характер эмпирических представлений, служащих материалом для философского мышления, так что фактические посылки и логические постулаты обуславливаются самим материалом всякого разумного размышления. А так как эти посылки и постулаты возникают снова и снова, в истории философии мы встречаем не только одинаковые проблемы, но и аналогичные попытки их решения. И вот это-то постоянство, сохраняющееся несмотря на все изменения формы, и на первый взгляд возбуждающее опасение, не кружится ли философия безуспешно вокруг непостижимой цели, доказывает, что философские проблемы являются неизбежными загадками человеческого духа. Ясно также, что в силу той же фактической необходимости одинаковые учения должны были неоднократно вызвать тождественные течения мысли. Поэтому прогресс в истории философии иногда можно распознать только прагматически, т.е. приняв во внимание внутреннюю необходимость мышления и «логику вещей».

Вышеупомянутая ошибка Гегеля состоит, следовательно, не только в том, что он хотел превратить действующий в известных границах фактор во всеобъемлющий или по крайней мере главнейший. Другой крайностью было бы вообще отвергать «разум в истории» и видеть в последовательных учениях философов лишь ряд индивидуальных вопросов. Общее содержание истории философии обусловливается именно тем, что в мышлении индивидуумов, сколь бы оно не казалось случайным, проявляется с неудержимой силой реальная необходимость. На этом факте основываются попытки подвести все философские учения под известные типы и установить в их историческом развитии своеобразное ритмическое повторение. Таково, например, учение Кузена о четырех системах (идеализм, сенсуализм, скептицизм, мистицизм) и Конта о трех стадиях (теологической, метафизической и положительной).

4. Однако прагматическая связь в истории часто обрывается. В особенности это следует сказать об исторической последовательности, в которой возникали отдельные проблемы, так как тут почти никогда нельзя подметить такой имманентной внутренней необходимости. Гораздо ярче выступает влияние другого фактора, который всего лучше назвать культурно-историческим. Ибо здесь приходиться иметь дело с представлениями, возникшими на почве условий времени, и с общественными потребностями, которые дают философии ее задачи и материалы для разрешения их. Крупные открытия и вопросы, поднятые специальными науками, стремление религиозного сознания, воззрения искусства, перевороты в государственной и общественной жизни дают философии внезапные толчки и создают новые стремления, выдвигающие ту или иную проблему вперед и забывающие другие проблемы. Не меньшее значение имеют и изменения в постановке вопросов и ответов, происходящие с течением времени. В тех случаях, когда подобная зависимость проявляется с особенной яркостью, философские системы представляются самосознанием известной эпохи, в других случаях культурные контрасты, между которыми оно колеблется, выражаются в борьбе философских систем. Таким образом, наряду с прагматической и имманентной необходимостью в истории философии существует и другая, культурно-историческая, дающая историческое право на существование даже тем философским комбинациям, которые не имеют внутренней опоры.

Первым, обратившим внимание на это соотношение, был опять-таки Гегель, хотя «относительная истина», которую он сообразно с этим взглядом приписывает отдельным системам, имеет у него (благодаря его диалектической основой мысли) также и другое, систематическое значение. Среди его последователей лучше всего выяснил культурно-исторический момент Куно Фишер, дав ему одновременно блестящее применение. Он рассматривает философию в ее историческом развитии как совершенствующееся самопознание человеческого духа, приводя ее поступательное движение в связь с развитием самопознаваемого при ее помощи объекта. Но хотя это приложимо к целому ряду крупнейших философских систем, в общем перед нами в данном случае лишь один из факторов развития философского мышления.

Культурно-историческими условиями, под влиянием которых возникают и разрабатываются философские проблемы, объясняется в большинстве случаев в высшей степени интересное и существенное для понимания исторического развития явление слияние проблем. Между различными комплексами мыслей, при одновременной разработке их в силу законов психики, неизбежно возникают ассоциации, не оправдываемые сущностью вопросов, вследствие чего перепутываются друг с другом и решаются заодно вопросы, не имеющие по существу ничего общего. Чрезвычайно важный и часто повторяющийся пример такого смешения понятий представляет вмешательство этических и эстетических соображений в разработку теоретических проблем: явление, известное и в обыденной жизни, что взглядами людей руководят их желания, надежды, опасения и наклонности, что их суждения зависят от их вкусов, повторяется в большем масштабе и при философской разработке миросозерцания. То, что в жизни совершается бессознательно, в философии было объявлено даже гносеологическим постулатом (Кант).

5. Между тем философско-исторический процесс обязан всем своим разнообразием и обилием форм прежде всего тому обстоятельству, что развитие идей и логическое выражение общих убеждений совершается исключительно посредством мышления отдельных личностей, которые, как бы ни было тесно связанно их мышление с мировоззрением исторической группы и как бы оно не поглощалось последним, все же вкладывают в него нечто нечто особенное, субъективное, индивидуальное. Этот индивидуальный фактор философско-исторического развития заслуживает внимания уже потому, что наиболее крупные представители философии являются обыкновенно законченными, самостоятельными индивидуальностями, особенности которых оказывают влияние не только на выбор и группировку проблем, но также и на разработку последних как в их собственных учениях, так и в учениях их последователей. История философии подтверждает, что история есть царство индивидуальностей, неповторяющихся и обособленных единиц: как в истории вообще, так и в истории философии в частности, великие люди оказывали большое, хотя и не всегда благодетельное влияние.

Очевидно, что вышеупомянутая зависимость разработки философских проблем от субъективных условий жизни отдельных личностей оказывает еще большее влияние, чем условия времени, национальности и т.д. Нет ни одной философской системы, которая была бы свободна от этого влияния личности своего творца. Поэтому все философские системы являются продуктами индивидуального творчества и имеют в этом отношении некоторое сходство с произведениями искусства. Подобно последним они могут быть поняты только в связи с личностью своего создателя. Элементы мировоззрения у каждого философа складываются из вечных проблем действительности и направленной на их разрешение деятельности разума, а также из воззрений и идеалов его народа и времени; форма же, распорядок, связь и оценка, которой они подвергаются в системе философа, обусловлены его рождением, воспитанием, его деятельностью и судьбой, его характером и его жизненным опытом. Поэтому в проявлениях индивидуального принципа нет той всеобщности, которая присуща двум остальным. Здесь интересы имманентного познания уступают требованиям эстетического изящества, и импозантность многих явлений философии основывается в действительности только на очаровании «поэзии понятий».

К сочетаниям проблем и иллюзиям фантазии и чувства, которые вводят в заблуждение общественное сознание, у отдельных личностей присоединяются подобные же, но чисто индивидуальные явления, придающие возникновению и разрешению проблем еще более произвольный характер. Нельзя не согласиться, что философы нередко бились над вопросами, которые не имели реального обоснования, так что весь затраченный на их разработку труд был совершенно напрасен: в тоже время даже при решении реальных проблем возникали неудачные попытки построения понятий, которые более тормозили дело, чем содействовали разрешению поставленной задачи.

В истории философии удивительно именно то, что из этой подавляющей массы индивидуальных и коллективных заблуждений в целом выделилась все-таки схема общепризнанных форм миропознания и жизнепонимания, представляющая научный результат истории философии.

6. Сообразно с вышесказанным философско-историческое исследование должно выполнить следующие задачи: 1) точно установить все данные, которые могут быть получены о жизни, интеллектуальном развитии и учениях философов из находящихся в нашем распоряжении источников; 2) из этого материала восстановить генетический процесс в такой степени, чтобы для каждого философа была установлена зависимость его учений как от воззрений его предшественников, так и от господствующих идей данного времени, его собственной натуры и его образования; 3) оценить, какое значение имеют по отношению к общему результату истории философии изученные и разъясненные таким образом учения.

По отношению к первым двум задачам история философии является филологическо-исторической, тогда как третий момент делает ее критическо-философской наукой.

а) Что касается выяснения фактической стороны, то история философии опирается при этом на тщательное и обширное изучение источников. Однако последние доставляют для различных времен весьма разнородный по своему значению и полноте материал.

Главными источниками философско-исторического исследования являются, разумеется, сочинения самих философов. При изучении истории новой философии мы имеем в этом отношении сравнительно твердую почву под ногами. Со времени изобретения книгопечатания литературная традиция установилась столь прочно и ясно, что она уже не доставляет в общем никаких затруднений. Сочинения, изданные философами со времен эпохи Возрождения, вполне доступны для исследования; случаи возникновения сомнений относительно подлинности, времени возникновения и т.д. крайне редки; для филологической критике остается немного места, и когда она применяется (как, например, в различных изданиях сочинений Канта), то затрагивает лишь второстепенные и принципиально несущественные вопросы. Не вызывает опасений и вопрос о полноте материалов; трудно предположить, чтобы что-нибудь важное было утеряно или еще ожидало опубликования. Если усиленное филологическое изучение и обогатило наши сведения о Спинозе, Лейбнице, Канте, Мен де Биране, то философские результаты такого исследования, по сравнению с тем, что мы знали раньше, все-таки совершенно ничтожны. В лучшем случае оно давало и может еще дать лишь дополнения; особенно важны при этом случайные афоризмы в переписке, могущие пролить более яркий свет на индивидуальный фактор историко-философского развития.

В менее благоприятном состоянии находятся источники средневековой философии, часть которых, хотя и незначительная, до сих пор остается в рукописях. В. Кузен и его школа очень многое сделали для публикации текстов, и в общем мы можем быть уверенны, что и для этого времени у нас в руках есть достаточный, хотя и не лишенный в частностях пробелов, материал. Напротив, наше знакомство с арабской и еврейской философией Средних веков до сих пор остается весьма проблематичным и представляет значительный пробел в изучении материалов истории философии.

Еще хуже обстоит с памятниками античной философии. Но главнейшее: основные сочинения Платона и Аристотеля - все-таки дошли до нас, хотя часто лишь в сомнительной форме. Кроме них в нашем распоряжении имеются только произведения более позднего времени, как, например, Цицерона, Сенеки, Плутарха, отцов церкви и неоплатоников. Большая часть философских сочинений древности потеряна. Вместо них нам приходится довольствоваться отрывками, дошедшими до нас вследствие случайной цитаты у того или иного писателя, да и то в сомнительной форме.

Если, несмотря на все это, удалось восстановить детальную и научно достоверную картину развития древней философии (яснее, чем средневековой), то этим мы обязаны не только непрестанным усилиям филологического и философского исследования, но также и тому обстоятельству, что наряду с остатками оригинальных произведений философов, до нас дошли исторические повествования древности, которыми можно воспользоваться как второстепенными источниками. Лучшие из них, а именно исторические произведения, явившиеся плодом ученых исследований перипатетической и стоической школы, в конце четвертого и в третьем веке до н.э., положим, тоже утеряны. Эти работы в последствии прошли через много рук, прежде чем превратиться в дошедшие до нас компиляции времен римского владычества якобы приписываемых Плутарху «Placita philosophorum», произведений Секста Эмпирика, «Deipnosophistae» Антенея, компиляции отцов церкви и замечаний позднейших комментаторов, как, например, Александра Афродизийского, Темистия и Симплиция. Прекрасное исследование этих второстепенных источников античной философии дал Г. Дильс, «Doxographi Graeci».

Во всех тех случаях, когда источники находятся в столь же неудовлетворительном состоянии, как это имеет место по отношению к классической древности, критическая проверка фактического материала должна присоединиться к исследованию прагматической и генетической связи явлений. Ибо в случае недостаточности фактического материала история может быть восстановлена только при помощи предположений, основывающихся на естественной, соответствующей психологическому опыту, последовательности явлений: в таких случаях истории философии, как и всякой истории вообще, приходится на основании достоверного материала разобраться и в тех явлениях, о которых не осталось точных свидетельств.

Философско-историческое исследование 19 века может гордиться тем, что ему удалось добиться этого. Для древней философии задача эта была выполнена по указаниям Шлейермахера Г. Риттером, в его - устаревшей уже для настоящего времени - истории философии (12 томов), а затем Брандесом и Целлером, для новой - Эрдманом и Куно Фишером. Среди многочисленных общих сочинений по истории философии наиболее надежным в этом отношении являются «Очерки по истории философии» Эрдман (2 тома).

Прекрасную, дающую полный и хорошо классифицированный перечень литературы, библиографию можно найти в «Истории философии» Иберверга, изданной Гейнце (есть русский перевод Я. Колубовского).

b) Разъяснение фактического содержания истории философии может быть прагматическим, или культурно-историческим, или же психологическим, соответственно трем факторам, определяющим движение мышления. Какой именно из этих трех видов разъяснения должен быть действительно применен, зависит от фактического материала, которым мы располагаем: поэтому было бы неправильно отдавать исключительное предпочтение тому или иному из них. Прагматический способ разъяснения преобладает у тех историков философии, которые считают всю историю философии подготовлением к определенной системе; таков, например, Гегель со своими учениками, таков, стоящий на точке зрения Гербарта, Тило, «Kunze pragmatische Geschichte der Philosophie» (2 тома). Культурно-историческая точка зрения и сближения с проблемами отдельных наук преобладает особенно у Куно Фишера и Виндельбанда.

Совершенно не удовлетворяют потребности в научном изучении истории философии чисто биографические сочинения, характеризующие лишь личности философов. К такому приему прибегает Льюис в своей «History of philosophy from Thales to the present day», книге без всякой исторической перспективы, написанной в духе позитивизма Конта. Работы французских историков философии (Damiron, Ferraz) тоже нередко имеют форму ряда отдельных очерков, но они не упускают из виду общего хода развития.

с) Всего труднее установить принципы, которыми нужно руководствоваться при философско-критической оценке отдельных учений. Как и всякая история, история философии - критическая наука: она обязана не только изложить и разъяснить, но и дать оценку достигнутых в течении исторического развития результатов. Без этой оценки истории не существует, и сознание критической точки зрения является как бы свидетельством зрелости для историка; ибо раз этого сознания у него нет, ему приходится при выборе вопросов и характеристике частностей отказаться от всякой нормы и действовать лишь на основании инстинкта.

При этом само собой разумеется, что масштабом оценки не должны служить ни чисто субъективный взгляд историка, ни его философские убеждения: применение их неизбежно лишает критику научной объективности. Для человека убежденного, что он обладает единой философской истиной, равно как и для того, кто при изучении специальной науки привык, опираясь на несомненные результаты исследования, делать без затруднения точную оценку предшествующих попыток, искушение уложить все течения и формы в прокрустово ложе своей системы, может быть действительно сильно; но кто умеет всматриваться спокойным взором в исторические судьбы мышления, тот благоговейно воздержится от упреков философским героям в том, что они не знакомы с мудростью эпигонов.

Научная история философии не должна довольствоваться поверхностным обсуждением философских учений. Она должна стоять на точке зрения имманентной критики, руководствующейся двумя принципами: формально-логической последовательностью и научным значением каждого взгляда.

Мышление каждого философа находится в зависимости от представлений его среды и подчиняется в своем развитии психологической необходимости; критическое исследование должно выяснить, насколько удалось ему согласовать друг с другом различные элементы своего мышления. Противоречие почти никогда не выступает столь ярко, чтобы одно и то же положение одновременно отрицалось и подтверждалось, а обнаруживается в несоответствии и явном противоречии логических выводов из выставленных философом положений. Раскрытие таких слабых сторон - дело формальной критики, часто совпадающей с прагматическим разъяснением, так как нередко оказывается, что подобная критика произведена уже последующими философами и оказала воздействие на их учения.

Однако эта сторона еще не исчерпывает вопроса. С точки зрения указанного принципа можно осветить с формальной стороны все те взгляды, которые были высказаны по поводу отдельного философа, но он не дает никакого критерия для разрешения вопроса, в чем состоит философское значение данного учения, ибо нередко оказывается, что наибольшее значение имели именно те понятия, которые не могли быть признаны ни законченными, ни безупречными в логическом отношении, тогда как целый ряд понятий, не вызывающих никакого сомнения, не имеет для исторического исследования никакого значения. Великие ошибки в истории философии важнее маленьких истин.

Ибо важнее всего вопрос, что легло в основу человеческого мировоззрения и взгляда на жизнь. Предмет истории философии составляют те комплексы понятий, которые надолго послужили живыми формами мышления и нормами суждений и в которых нашла себе рельефное выражение имманентная внутренняя структура человеческого духа.

Таков тот масштаб, который один только и может быть применен для выяснения того, какие из весьма разнородных учений философов должны быть признаны собственно философскими и какие следует выделить из истории философии. На исследователе непосредственных источников, разумеется, лежит обязанность точно и полно ознакомится со всеми учениями философов и дать, таким образом, весь материал для прагматического, культурно-исторического и психологического генезиса, однако цель этой тяжелой работы заключается лишь в том, чтобы выделить то, что для философии не может иметь значения, и выбросить за борт этот балласт.

Классические философские системы

«Самой сильной стороной индийской образованности является ее философия», - писал Ф.И. Щербатской. интерес к ней прослеживается с очень давних времен. Уже в важнейшем древнеиндийском политическом трактате - «Артхашастре» подчеркивается ее особая роль в жизни общества: «Философия всегда считается светильником для всех наук, средством для совершения всякого дела, опорою всех установлений». Большинство дошедших до нас индийских собственно философских текстов относится к средним векам, однако основные школы зародились в древности. Ранние Упанишады, свидетельствующие о существовании различных течений индийской мысли, позволяют обнаружить зачатки тех тенденций, которые затем оформились в виде самостоятельных учений. «Средние» и поздние и Упанишад содержат сообщения о зарождении санкхьи и йоги; в тот же период складывается и основное течение древнеиндийского материализма; старейший памятник веданты - «Брахма-сутра» датируется 2-4 вв. н.э.

Значительный расцвет философии в маурийскую и особенно в гуптскую эпоху был, несомненно, связан с интенсивным развитием общества и государства, с открытиями в области наук. Так, центральная концепция мадхьямиков - шуньята соотносима с расцветом матиматических значений. Примечательно, что в наиболее полном своде положений философских школ древней и средневековой Индии - трактате Мадхавы «Сарва-даршана-санграха» (14 в.) - названа «Панини-даршана», причем теоретическое построения выдающегося грамматиста интерпретируются с философских позиций. Труд его привлекал внимания ряда мыслителей и в определенной степени воздействовал на эволюцию собственно философских идей. В свою очередь, достижения сфере абстрактного мышления оказывали значительное влияние на общий прогресс науки.

Сочинения основателей крупнейших мировоззренческих систем свидетельствуют об исключительном развитии логики, искусства аргументации. В них рассматриваются проблемы бытия мира, природы и человека, гносеологии и этики, т.е. все то, что приковывало к себе умы философов всех цивилизаций. Параллелизм в постановке и решении ряда вопросов в индийской и античной традициях вызвал многочисленные попытки выявить моменты их соприкосновения и взаимовлияния. Важнее, однако, подчеркнуть, что в своем развитии они проходили через аналогичные этапы.

Представляется совершенно неправомерным мнение некоторых исследователей о принципиальной несопоставимости линий эволюции обеих традиций. Столь же неубедительной выглядит и точка зрения многих западных и индийских ученых о некоем особом, спиритуалистическом или мистическом, характере древнеиндийской философии. Научный анализ ее систем показывает, что уже в самый ранний период истории страны здесь сложились рационалистические учения, что острая полемика между различными направлениями в такой же мере была присуща индийской мысли, как и античной.

Изучение древнеиндийской философии выявляет и другую важную черту. Отдельные ее школы развивались не изолированно, они определяли свои взгляды, учитывая воззрения остальных школ, и выдвигали соответствующие доводы против их положений. Сами эти течения были неоднородны и обычно распадались на несколько ответвлений, разрабатывавших тот или иной вариант общего учения и обогащавших его во взаимных дискуссиях. Многие школы, как отмечалось ранее, возникли внутри религиозных направлений, однако из этого не нужно делать вывод о тождественности двух форм идеологии.

Все аспекты рассматриваемой сферы знания требуют длительного и глубокого исследования. «Область эта, - справедливо указывал Ф. И. Щербатской, - еще далеко неизвестна нам в целом, можно даже сказать, что едва приподнята завеса над колоссальным богатством индийской философской мысли».

Локаята. В истории духовной культуры страны значительное место принадлежит локаяте. Появление ее знаменовало собой новый этап эволюции материалистических тенденций, подготовленный натурфилософскими представлениями предшествующих эпох.

Очевидно, что локаята была широко известна уже в ранний период и находила приверженцев как на Севере, так и на Юге. На это указывают и близкие ее идеям сообщения эпоса, и упоминания о ней в буддийских и джайнских сочинениях. В одном из буддийских текстов, «Самьютта-никае» (часть Палийского канона), имеется сутра, озаглавленная «Локаята-сутра» и содержащая высказывания Будды, который опровергал взгляды ее сторонников. Следует, однако, иметь в виду, что тогда локаята еще имела мало общего с позднейшей одноименной системой, но напротив, обозначала одну из основных дисциплин классического брахманского образования и была связана прежде всего с искусством введения спора, диспута. Недаром комментатор Палийского канона Буддхагхоша отождествляет понятия «локаята» и «витанда»: последнее означает профессионализм в введении дискуссии, дебаты ради победы в споре. Палийская комментаторская литература приводит отдельные софизмы древних локаятиков, обсуждавших «пустые» материи - скажем, является ли журавль белым, а ворон черным. Видимо, на это негативное отношение к «беспринципным» диспутантам наложилось в дальнейшем крайне отрицательное отношение к локаятикам как духовно-нравственным нигилистам.

Каутилья называл локаяту в числе трех философских учений, обладавших, по его мнению, подлинной ценностью. О представителях этой школы говорится и в других древнеиндийских сочинениях - в эпосе, грамматическом трактате Патанджали, в «Харшачарите», где они перечислены наряду с буддистами, джайнами, последователями санкхьи и «приверженцами Упанишад». В «Милинда-панхе» знание локаяты наравне с прочими философскими доктринами приписывается буддийскому мудрецу Нагасене. Упомянута она и в махаянской «Ланкаватарасутре» (3-4 вв.), где демонстрируются полемические упражнения индийских софистов. Средневековый комментатор «Законов Ману» Медхатитхи видит в «логиках» (хайтуках) и «противниках ведийской традиции» (настиках) именно локаятиков.

Сочинения создателей самого учения до нас не дошли. Отрицательное отношение брахманистско-индуистской традиции предопределило исчезновение текстов, которые, считаясь «нечестивыми», не воспроизводились и, возможно, даже уничтожались. Основной материал по истории локаяты, уже как последовательно материалистического учения, можно почерпнуть прежде всего из произведений ее пр отивников. В этом смысле огромное значения имеют труды Шанкары. Позднейшие авторы, и индуистские Джаянтабхатта, Мадхава), и «неортодоксальные» (джайнский философ Харибхадра, буддисты Шантаракшита и Камалашила), сохранили подробное изложение основных ее принципов, освещенных, разумеется, тенденциозно. Важными оказываются южноиндийские источники. В эпоху позднего средневековья позиции локаяты на Юге были, видимо, достаточно прочными. Трактат «Сива-Ньяна-бодам», принадлежащий члену секты шайва-сиддханта Мейкандару (13 в.), вместе с комментариями к нему дает более детальное описание этой доктрины, чем считавшееся до сих пор самым авторитетным изложением в «Сарва-даршана-самграхе» Мадхавы. Старший современник Мейкандара Арунанди Тевар, автор религиозно-философского сочинения «Шива-ньяна-сиддхийяр», характеризует и подвергает критике 14 систем, противоречащих шайва-сиддханте, причем первой из них он называет локаяту и уделяет особое внимание опровержению ее взглядов. Влияние локаяты в этой части Индии подтверждают и данные эпиграфики: надписи 14 в. в Майсуре упоминают ее в числе крупнейших философских школ.

Таким образом, речь идет не о случайном эпизоде в истории духовного развития Индии. Эволюция изучаемой школы продолжалась на протяжении почти двух тысячелетий, а непрерывная полемика между ее представителями и последователями религиозно окрашенных учений свидетельствует о борьбе этих направлений философии в древности и средневековье.

Этимология слова «локаята» допускает различные толкования. Обычно его переводят как «относящееся к народу», «распространенное в народе». Так объяснял этот термин Мадхава, и так же его трактует буддийская «Дивья-авадана». Здесь подчеркнута, по-видимому, антибрахманская тенденция учения локаяты: ее приверженцы противопоставляются жреческой элите. Шанкара утверждал, что они составляют грубую, необразованную толпу. Подобные выпады в адрес локаятиков встречаются нередко. Дается и иное объяснение слова: «идущие путем земного мира», «связанное с миром» - указание на философию, исходящую из реальности только материального мира.

Первый намек на взгляды натуралистов зафиксирован в Упанишадах. Мифологическим основателем ее выступает обожествленный мудрец Брихаспати, хотя, согласно эпосу, он нередко совершает поступки, враждебные предписаниям брахманизма. Любопытно, что в Упанишадах Брихаспати (в «Чхандогья-упанишаде» - Праджапати) возвещает ложное учение, призванное погубить асуров, отвратив их от истины. Оно представляет собой полемически окрашенный редакторами текстов древнейший вариант рационализма. Асурам внушают, что единственной сущностью всего живого является тело, душа же - не что иное, как иллюзия.

В «Чхандогья-упанишаде» содержится такой отрывок: «Праджапати сказал им: «посмотрите на себя в сосуд с водой и скажите мне о том, чего вы не обнаруживаете в себе». Они посмотрели в сосуд с водой, Праджапати сказал им: «Что вы видите?» Они сказали: «Мы целиком видим, почтенный, собственное отражение - то волос до ногтей».

Праджапати сказал им: «Разукрасьте себя получше, наденьте прекрасные одежды, нарядитесь и поглядите в сосуд с водой». Они разукрасились , надели прекрасные одежды, нарядились и поглядели в сосуд с водой. Праджапати сказал им: «Что вы видите»

Они сказали: «Какие мы есть, почтенный, - разукрашенные, одетые в прекрасные одежды, наряженные, - таковы и эти [наши подобия]: разукрашенные, одетые в прекрасные одежды, наряженные». - «Это Атман, - сказал он, - это бессмертный, бесстрашный, это Брахман». И они удалились с успокоенным сердцем.

И глядя им в след, Праджапати сказал: «Они ушли, не постигнув и не найдя Атмана. Те, которые будут следовать этому учению, боги то или асуры, погибнут»».

Полемичность отрывка позволяет утверждать, что выразители учения Упанишад опровергали не какую-то абстрактную точку зрения, а действительно существовавшую систему взглядов. Конечно, асуры изображены резко отрицательно, их убеждения примитивны и абсурдны, сами они «осуждены на погибель», но дело не в этом - отрывок дает основание увидеть в оппонентах брахманской традиции именно материалистов, отрицавших душу и концепцию Атмана и воспринимавших тело как «я»: всякая нематериальная сущность человека отрицается. (Позднее этот взгляд получил название «деха-вада» - учение о тождестве тела и «я».) Именно к этому сводил все положения локаяты Шанкара. Простые люди и локаятики, разъясняет смысл его полемических высказываний Д. Чаттопадхьяя, придерживаются мнения, что только тело, одаренное разумом, представляет собой «я». По той причине, что разум наблюдается лишь там, где есть тело, и нигде не наблюдался без тела, они считают его простым атрибутом последнего.

Изложение китайского учения

Великая наука

Сущность китайского учения такая:

Истинное (великое) учение научает людей высшему добру - обновлению людей и пребыванию в этом состоянии. Чтобы обладать высшим благом, нужно 1) чтобы было благоустройство во всем народе. Для того, чтобы было благоустройство во всем народе, нужно 2) чтобы было благоустройство в семье. Для того, чтобы было благоустройство в семье, нужно 3) чтобы было благоустройство в самом себе. Для того, чтобы было благоустройство в самом себе, нужно 4)чтобы сердце было чисто, исправлено. (Ибо где будет сокровище ваше, там будет и сердце ваше.) Для того, чтобы сердце было чисто, исправлено, нужна 5) правдивость, сознательность мысли. Для того, чтобы была сознательность мысли, нужна 6) высшая степень знания. Для того, чтобы была высшая степень знания, нужно 7)изучение самого себя (как объясняет один комментатор).

Все вещи имеют корень и его последствия; все дела имеют конец и начало. Знать, что самое важное, что должно быть первым и что последним, есть то, чему учит истинное учение. Усовершенствование человека есть начало всего. Если корень в пренебрежении, то не может быть хорошо то, что должно вырасти из него.

Когда ясно определена цель, к которой должно стремиться, можно, откинув другие ничтожные цели, достигнуть спокойствия и постоянства. Достигнув спокойствия и постоянства, можно ясно обдумать предмет. Ясно обдумав предмет, можно достигнуть цели.

Учение середины

Небо дало человеку свойственную ему природу. Следовать своей природе есть истинный путь человека. (Я есмь жизнь, путь и истина.) Указание этого пути и дает учение.

Путь следования своей природе таков, что всякое отступление лишает жизни, и потому мудрый человек старается узнать путь прежде, чем он видит вещи, и боится сбиться с пути прежде, чем слышит о них, потому что нет ничего важнее того, как то, что невидимо, и то, что незаметно. В то время, как человек находится вне влияний удовольствия, досады, горя, радости он находится в состоянии равновесия и в этом состоянии может познать самого себя (свою природу и свой путь). Когда же чувства эти возбужденны в нем после того, как он познал самого себя, то чувства эти проявляются в должных пределах и наступает состояние согласия. Внутреннее равновесие есть тот корень, из которого вытекают все добрые человеческие деяния; согласие же есть всемирный закон всех человеческих деяний. Только бы состояния равновесия и согласия существовали в людях, и счастливый порядок тогда царствовал бы в мире и все существа процветали бы. И потому мудрый человек внимателен к себе тогда, когда он один, и всегда держится равновесия и согласия. И хотя его не знает мир и не уважает, он не жалеет о том. То, что он делает, совершается тайно, но достигает самых далеких пределов.

Поступки его просты в отношениях с людьми, но в последствиях своих они не измеримы. Знать же, как достигнуть этого совершенства, человек всегда может. Вытесывающий топорище имеет всегда образец перед собою. То же и с совершенствованием: образец совершенства человек находит всегда в себе и себя же творит по этому образцу. Если человек на основании своей природы понимает, что не должен делать другому того, чего не хочешь, чтобы тебе делали, то он близок к истине. Добродетельный человек исправляет себя и ничего не требует от других, так что для него не может быть ничего неприятного. Он не ропщет на людей и не осуждает небо.

И потому добродетельный человек спокоен и тих, сообразуясь с предписаниями неба, тогда как низкий человек, хотя ложными путями, всегда тревожен, ожидая счастливых случайностей. Человек, чтобы быть добродетельным, должен поступать так же, как поступает стрелок из лука: если он промахивается, то ищет причину неудачи не в цели, а в себе. Человек совершенствующийся подобен путнику, который должен всегда сначала пройти близкое расстояние и всход на гору должен начинать снизу.

Небо действует сознательно. Человек должен стремиться к достижению сознательности. Тот, кто обладает сознательностью, тот без усилия знает, что справедливо, и, понимая все без усилия мысли, легко вступает на путь истины. Тот, кто достиг сознательности, избирает то, что хорошо, и твердо держится того, что избрал. Для достижения же сознательности нужно изучение того, что добро, внимательное следование этого, размышления о нем, ясное различение его и серьезное исполнение его. Пусть человек делает это, и, если он был глуп, он станет умен, и, если он был слаб, он сделается силен. Если у человека есть разум, вытекающий из сознательности, это должно приписать природе, если же у него есть сознательность, происшедшая от разума, то это должно быть прописано в учении. Будь сознательность - и будет разум. Будь разум - и будет сознательность.

Только тот, кто достиг высшей сознательности, может дать полное развитие своей природе. А как скоро он может дать полное развитие своей природе, он может дать полное развитие природе других людей, природе животных природе всего существующего. Когда он достиг этого, он делается посланником неба. Близок к этому тот, кто развивает в себе ростки добра. Посредством их он может достигнуть высшей сознательности. Сознательность в нем становится явной; становясь явной, становится блестящей; становится блестящей, влияет на других. Так что только тот, кто обладает высшей сознательностью, может обновлять людей. Себя он восполняет добродетелью, других он восполняет знанием. Добродетель и знание суть свойства природы человека. И таким образом совершается соединение внешнего и внутреннего. От этого сознательности естественна бесконечность. Сообщаясь другим, она не прекращается. Она делается явной; делаясь явной и не прекращаясь, достигает самых дальних пределов; достигая же дальних пределов, она становится бесконечной, истинно существующею. Так что и тот, кто обладает ею, становится бесконечным и истинно существующим.

Будучи такова по своей природе, сознательность без выказывания себя становится явной, без движения производит перемены и без усилия достигает своих целей.

Путь неба и земли может быть выражен в одном изречении: «в них нет двойственности, и потому они производят вещи непостижимым образом».

Пускай невежественный человек судит о вещах, не зная их; пускай гордый человек приписывает себе власть решать вопросы своим суждением; пускай человек, живущий в современности, возвращается к тому, что исповедалось в прошедшие века, - все, поступающие так, теряют жизнь. Добродетельный же человек, не упуская никаких мелочей и самых незаметнейших проявлений своей природы, старается довести ее во всех направлениях до высшего совершенства. Он дорожит своими старыми знаниями и постоянно приобретает новое. Тогда как низкий человек, все более и более уходя в погибель, старается приобрести как можно больше известности, добродетельный человек предпочитает скрывать свою добродетель по мере того, как она становится все более и более известной.

Забота добродетельного человека одна: рассматривать свое сердце, чтобы там не было ничего дурного.

То, в чем никто не может сравниться с добродетельным человеком, - есть то, чего другие люди не могут видеть. Действия неба не имеют ни света, ни звука, ни запаха. Таковы же действия добродетельного человека.

Философские традиции индии, Китая и мира ислама

Введение

«Восточная философия» - чрезвычайно условное понятие, введенное в оборот западным человеком, который чувствует себя «уютно» лишь у греков, а потому склонен именовать одним словом - «восточная» - философские воззрения представителей ничем, кажется, несходных культурных традиций. Так оказываются в едином ряду мыслители, мироведение которых неизбежно должно отличаться своеобразием, потому что формируется в разных природных, географических, исторических, цивилизационных условиях. Тем не менее и мы намерены использовать упомянутое понятие для удобства изложения тех традиций. Которые в одном все же оказались сходны и тем самым отличны от западной философии: на протяжении всей своей многовековой истории они так и не смогли стать полностью независимыми от религии, «конструировать мысль из себя», не связываясь с религиозными предпосылками, не опираясь на догмы вероучений.

Оговоримся с самого начала, что изложение не будет носить систематического характера, позволяющего воспроизвести историю индийской, китайской, или арабо-мусульманской философии в подробностях имен, школ, систем. На этот счет уже есть немало содержательных и весьма обстоятельных исследований, как зарубежных, так и отечественных. Жанр учебника диктует иной подход: отказаться от несбыточного желания «прослушать все звуки» какой-либо из «восточных» традиций, а вместо этого попытаться уловить и передать читателю «гармонию этих звуков», т.е. постараться представить некоторое общее понимание предмета.

Отрешиться от отдельных «звуков» возможно, однако нам не удастся освободится от аккордов, каковыми в изложении будут разделы, посвященные воззрениям на общее строение мироздания, место и роль в нем человека, способы и пути постижения Истины. Поскольку предстоит говорить одновременно об индийской, китайской и арабо-мусульманской философиях, изложение будет неизбежно отличаться «многоголосием», естественно, затруднительным для неподготовленного восприятия, но, надеемся, в конечном счете, принятого читателем.

Рождение философии

Середина 1 тысячелетия до н.э. - тот рубеж в истории развития человечества, на котором в двух очагах древней цивилизации - в Индии и Китае - практически одновременно с Грецией возникает философия.

Историкам еще предстоит ответить на вопрос, почему именно 6 в. до н.э. выделяется из общей череды столетий 1 тысячелетия до н.э. как время взрыва интеллектуальной энергии. Но уже сейчас известны многие предпосылки экономического, социального, политического и. наконец, духовного плана, подготовившие указанный перелом. Скачок в развитии производительных сил, появление товарно-денежных отношений, ослабление родо-племенных структур, возникновение первых государств, рост оппозиции традиционной религии, критика нормативных нравственных установок и представлений, усиление критического духа и рост научных знаний - вот некоторые факторы, из которых складывалась духовная атмосфера, благоприятствовавшая рождению философии.

Общность генезиса не исключала своеобразия путей формирования систематизированного философского знания в различных очагах цивилизации.

В Индии этот путь пролегал через позицию брахманизму, ассимилировавшему племенные верования и обычаи, основанному на ведическом ритуале, зафиксированном в четырех самхитах, или Ведах (веда - знание) - сборниках гимнов в честь богов и ритуальных заговоров. Каждая Веда позднее обросла брахманами, т.е. описаниями обрядов и истолкованиями обрядовых текстов, а также араньяками («лесные книги»), предназначенными для отшельников, и, наконец, упанишадами (от словосочетания «сидеть около ног учителя») - текстами эзотерического, преимущественно космогонического, знания. Весь корпус ведических текстов считался шрути, т.е. священным откровением. Истинными знатоками и толкователями ведической мудрости выступали представители высшей касты - брахманы. Однако ломка племенных отношений, кризис родовой морали поколебали незыблемость авторитета жрецов, безусловность предписываемого ими ритуала. Первыми «еретиками», осмелившимися поставить под сомнение всевластие брахманов и обрядовую рутину, стали аскеты, проповедники. Их называли шраманами, т.е. «подвижниками».

6-5 вв. до н.э. были отмечены распространением множества критических в отношении брахманизма течений. Главными из них были адживика (натуралистическо-фаталистическое учение), джайнизм и буддизм. На базе шраманских школ выросли и развились позже основные философские системы Индии. Первыми свидетельствами самостоятельного систематического изложения индийской философии явились сутры (краткие положения, «афоризмы», датируемые 2-4вв.). Далее индийская философия развивалась практически в русле шести классических систем - даршан - веданта, санкхья, йога, ньяя, вайшешика, миманса, ориентировавшихся на авторитет Вед, и неортодоксальных течений: материалистической чарваки или локаяты, джайнизма и школ буддизма.

Во многом аналогичным было составление древнекитайской философии. Здесь также ломка традиционных общинных отношений, вызванная экономическим прогрессом, появлением денег и частной собственности, ростом научных знаний и успехами медицины, создали благоприятную почву для духовных перемен. Примечательно, что и в Китае первыми «оппозиционерами выступали аскетствовавшие бродячие мудрецы, подготовившие в эпоху «Чжань го» («борющихся царств») наступление «золотого века» китайской философии. Хотя отдельные философские идеи можно обнаружить в еще более древних памятниках культуры, каковыми в Индии были упанишады и отчасти «Ригведа», а в Китае - «Ши цзин» («Канон стихов») и «И цзин» («Книга перемен»), философские школы и в этом и в другом регионе складываются приблизительно в 6 в. до н.э. Причем в обоих ареалах философия, достаточно длительное время развивавшаяся анонимно, отныне становится авторской, будучи связанной с именами Гаутамы Шакьямуни - Будды, основателя джайнизма - Махавиры Вардахаманы, первого китайского философа - Конфуция, даосского мудреца - Лао-цзы и др.

Если в Индии многочисленные философские школы так или иначе соотносились главным образом с брахманизмом и буддизмом, то в Китае - преимущественно с конфуцианской ортодоксией. Правда, в Индии размежевание на отдельные школы не привело к официальному признанию приоритета какого-либо одного из философских направлений, в то время как в Китае конфуцианство во 2 в. до н.э. добилось официального статуса государственной идеологии, сумев сохранить его до начала 20 в. Наряду с конфуцианством, наиболее влиятельным в соперничестве «ста школ» были даосизм и легизм.

Логос - (греч. logos) - одно из основных понятий древнегреческой философии;одновременно ""слово"" (""предложение"", ""высказывание"", ""речь"") и ""смысл""(""понятие"", ""суждение"", ""основание""). Введено Гераклитом: логос какуниверсальная осмысленность, ритм и соразмерность бытия, тождественнаяпервостихии огня. В стоицизме - эфирно-огненная душа космоса исовокупность формообразующих потенций (""семенные логосы""), от которых винертной материи ""зачинаются"" вещи.

Миф - (от греч. mythos - предание - сказание), повествование о богах, духах,обожествленных героях и первопредках, возникшее в первобытном обществе. Вмифах переплетены ранние элементы религии, философии, науки и искусства.Мифам разных народов присущи сходные и повторяющиеся темы и мотивы.Наиболее типичны мифы о происхождении мира, Вселенной (космогоническиемифы) и человека (антропогонические мифы); о происхождении солнца(солярные мифы), луны (лунарные мифы), звезд (астральные мифы); мифы оживотных; календарные мифы и др. Особое место занимают мифы опроисхождении и введении культурных благ (добывание огня, изобретениеремесел, земледелия), а также об установлении определенных социальныхинститутов, брачных правил, обычаев и обрядов. Для мифов характернонаивное очеловечивание всей природы (всеобщая персонификация). Впервобытном обществе мифы - основной способ познания мира, опирающийся насвоеобразную логику (нерасчлененность, тождественность субъекта и объекта,предмета и знака, существа и его имени); особенность мифологическогосознания - установление мнимых связей между различными явлениями. Элементымифологического мышления сохраняются и в современном массовом сознании(напр., расовые и классовые мифы, культ вождей, ритуалы массовых сборищ ит. п.). Мифы в переносном смысле - ложные, некритические, оторванные отдействительности состояния сознания, концепций, представления.