Слова Гоголя о том, что Пушкин — это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет, цитировались не раз; произнесенные Достоевским, они зазвучали как пророчество [ 1]. Что же означало это «пророчество»? Как современники и потомки Гоголя могли понимать слова «человек в его развитии», каким они видели «человека будущего»? Иными словами, какие представления о развитии человека существовали в начале девятнадцатого века и как они менялись на его протяжении?
Гоголь в своем высказывании опирался на идею Просвещения и Романтизма о гении как вершине человеческого развития. Мы же зададимся вопросом о том, как ценностно нагруженное понятие гения было позднее интерпретировано в контексте естествознания, в частности, о том, как это понятие было использовано в теории эволюции. У понятий «гений», «способности», «талант» в науках о жизни нашлись биологические эквиваленты. Представление о гении, человеке будущего, оказалось «натурализованным»: по мнению большинства ученых XIX века, прогрессивный представитель человечества должен был непременно отличаться биологически. Гениальность стали искать в строении мозга, и эта научная привычка сохраняется и сейчас, например, в попытках найти «корреляты» выдающимся способностям в ЭЭГ мозга [ 2].
Понятие гения, идеала человеческого развития родилось в ходе идеологических дискуссий. Неудивительно поэтому, что, перенесенное в биологию, оно не только не освободилось от идеологических коннотаций, но стало одним из наиболее идеологически нагруженных, политически острых. Особенно очевидным это стало с возникновением евгеники — науки об «улучшении» человеческого рода — и ее последующим политическим крахом. Хотя сами ученые искренне верили в то, что они исследуют способности «объективно» и только в интересах науки, в ХХ веке сделалось явным, что обсуждение темы «гений» в биологии, психологии и психиатрии не может быть политически нейтральным. Вместе с этим возникли попытки прояснить генезис этого понятия, одна из которых и предлагается вниманию читателя. Романтический гений
Слова Гоголя о Пушкине были навеяны философией немецкого Просвещения и Романтизма и, в частности, работами Шеллинга и Гердера. Оба мыслителя были чрезвычайно популярны в России в первой трети XIX века. Шеллинг создал натурфилософию, в которой мир представал как целое, с плавными переходами от неорганической к органической природе, от животного мира к человеку. Гердер тот же целостный взгляд распространил и на историю, которую видел как органическую смену эпох и законосообразное движение народов. Романтики отвели истории и изучению языков, обычаев и искусства главное место в системе наук о человеке. Философы предромантизма и Романтизма считали, что в искусстве отражается «душа нации», а в художественном гении видели воспитателя, духовного наставника народа.
В конце XVIII века гений стал наиболее вероятной кандидатурой на роль «человека будущего», заменив такие идеальные типы культуры прошлого, как герой античности, святой средневековья и «универсальный человек» (homo universale) Ренессанса. В 1759 г. английский поэт Эдуард Юнг опубликовал свои размышления о гении. За образец он взял Шекспира — оригинального гения, который, по мнению Юнга, следовал природе, а не установленным правилам искусства, «ибо правила — только костыли, необходимая помощь больному, а не препона для здорового» [ 3]. Гений, как считал Юнг, отличается от индивида, регулируемого правилами разума как волшебник от умелого строителя — он творит неведомыми средствами там, где строитель употребляет обычные орудия.
Эти идеи предромантизма развивались в Германии одним из основателей движения «бури и натиска» — И.Г. Гаманном, философия которого была направлена против абстрактного рационализма раннего Просвещения. Холодной рассудочности Гаманн противопоставил интенсивность и страстность познания творческой личности. Такое — интуитивное, ведомое не только головой, но и сердцем, — познание доступно только поэтическому гению. В эстетике «бури и натиска» понятие гения, в которое немецкие романтики вкладывали идеалы свободы личности и права на индивидуальность, заняло центральное место. В противоположность зажатому рамками логики рассудку гений представлялся свободным, как стихия: Гердер определил гений как «совокупность природных сил» [ 4]. Гердер о развитии человечества
Гоголь отзывался о Гердере как о глубоком мыслителе, историке, «какому он желал бы подражать» [ 5]. Захваченный всеобщим увлечением историей и изучением национального быта, Гоголь, как Гердер и Гете, собирал народные песни — известна его статья «О малороссийских песнях», написанная примерно в то же время, когда он задумал историю Малороссии. Как и романтики, он считал, что русский народ, не родивший пока своего поэтического гения, еще не сформировал своего духа. Ему, как и многим его современникам, Россия виделась страной, лишь недавно вышедшей из мрака грубого невежества [ 6]. Поэтому Гоголю, с первой славой Пушкина, так важно было во всеуслышание заявить о появлении в России Поэта. В Пушкине, как писал Гоголь, «русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла» [ 7].
Но, кроме идеи национальной, в высказывании Гоголя неявно присутствовала и другая идея — о прогрессивном развитии, совершенствовании человека. Эта идея также шла от предромантической философии немецкого и французского Просвещения, в частности — от Гердера. Вслед за французскими просветителями, Гердер верил в прогресс — не столько научно-технический, сколько внутренний, заключающийся в развитии чисто человеческих качеств — разума, любви к свободе, тонкости чувств и влечений, общения с себе подобными, религиозной веры. Для этих качеств Гердер предложил собирательное имя — Humanitat, — которое в старых русских переводах звучало как «человечество», «дух человеколюбия», «гуманность» [ 8]. Humanitat служило в одно и то же время и описательным, и нормативным понятием «с одной стороны, оно характеризовало специфику человека в ряду живых существ, с другой — задавало человечеству идеал, направление развития. В конце этого развития, мечтал Гердер, человек — пока только человекоподобный — станет человеком, и расцветет бутон гуманности, застывающий от холода и засыхающий от зноя, он расцветет и явит подлинный облик человека, его настоящую, его полную красоту» [ 9].
Философию Гердера питала религиозная идея: он считал, что Humanitat — «богоподобная гуманность» — это качество, раскрывающее истинный, возвышенный облик человека и поэтому приближающее его к Богу.
Позднее, в XIX столетии, гердеровское понятие было секуляризовано. Когда, например, Белинский писал о гуманизме, он имел в виду светское образование и воспитание нравственности [ 10]. В конце же века варианты перевода Humanitat на русский язык звучали как лозунги русской либеральной интеллигенции: «гуманность», «идеальная человечность», «гуманный идеализм», «общечеловеческая любовь и солидарность», «понятие человеческого достоинства, справедливости» [ 11]. Если для либерально- революционной интеллигенции это понятие отразило ценность и смысл борьбы, то в контексте развития естествознания оно оказалось связано с идеями эволюции и поиском «специфически человеческих» особенностей организма человека.
Еще сам Гердер, веривший в органическое единство мира, рассматривал человека как звено в цепи всеобщего развития. Он возражал против трактовки животных как «машин», видя «повсюду в природе — прообразы человеческого образа действий» [ 12]. Человек, органически связанный с животным миром, отличается от него главным образом прямохождением. Его прямохождение создает «органические предпосылки к способности разума», «тонким чувствам, искусству и языку», к «тонким влечениям, а потому и к вольности». Эти предпосылки заключаются в развитии головного мозга, органа специфически человеческих способностей — интеллекта, чувств, воображения. Слова Гердера, посвященные развитию мозга, звучали как ода: вместе с выпрямлением человека «поднялся глубокомысленный свод лба.., а орган слуха опускался; уши и глаза сошлись ближе, составили свой союз и получили доступ в святая святых внутреннего склада идей и представлений. И мозжечок, этот цвет спинного мозга и чувственных сил тела, подчинился большому головному мозгу и кротко уступил ему, тогда как у животных он господствовал над всем. Лучи поразительно прекрасного полосатого тела мозга стали у человека отчетливее и тоньше; -так, образно говоря, сложился этот цветок, он рос на стебле спинного мозга, а потом сразу вырос в целый куст эфирных сил, какой и мог зародиться на этом устремленном ввысь древе» [ 13].
В то же время Гердер считал, что биологическое развитие отнюдь не гарантирует пробуждения в человеке «гуманности». Человека возвышает и «облагораживает» то, что «продумано и прочувствовано в человеческих понятиях и представлениях». Поэтому о развитии гуманности можно судить по истории народов и достижениям культуры, а более всего — по развитию религии и нравственности. В этом, а не в строении мозга — «высший дух человечности, самый возвышенный цветок человеческой души». Гердер ясно сформулировал свой ответ тем естествоиспытателям, кто искал ответ на вопрос о специфике человека в мозговых структурах: «Никто еще не открывал в человеческом мозге мозг духовный — зародыш будущего человеческого существования; и хотя бы самый незначительный аналог ему нельзя увидеть в строении мозга. Мозг мертвеца остается здесь, на нашей земле, и если бы в бутоне нашего бессмертия не было заключено иных сил, то он засох бы и лежал во прахе у наших ног» [ 14]. Вере в духовную сущность человека посвящен один из самых поэтических пассажей Гердера: «Для человека, убежденного во внутренней жизни своего существа, все внешние состояния тела v потому что тело, будучи материальным, постоянно изменяется v будут лишь переходами, ничуть не затрагивающими самое его существо, из этого мира человек перейдет в мир иной столь же незаметно, как переходил в своей жизни от ночи к дню, от одного возраста к другому» [ 15].
В соответствии со своим кредо Гердер наметил и путь для новой психиатрии, которая сможет поспорить с грубо- материалистической, ибо, «если в будущем семиотику души будут изучать так, как изучают теперь семиотику тела, то во всех душевных болезнях будет распознана их духовная природа» [ 16]. Но дальнейшее развитие естествознания пошло именно по тому пути, против которого выступал немецкий философ: поиска человеческих способностей в структурах мозга, — поиска, по выражению Гердера, «духовного мозга» в мозге материальном. Эволюция и мозг
С тех пор, как античная дискуссия о том, где находится «седалище души» — в сердце или мозге — была решена в пользу последнего, мозг стал объектом исследований и манипуляций врачей и естествоиспытателей. Античные и средневековые врачи помещали чувствительность, воображение, мышление и память в желудочки мозга, а с наступлением Нового Времени объектом пристального внимания естествоиспытателей сделалась кора больших полушарий. В начале XIX века австрийский врач Ф.Й. Галль и его последователь Й.К. Шпурцхейм «разместили» в извилинах коры несколько десятков «способностей», которые они считали врожденными [ 17]. Хотя созданная Галлем наука — френология — вызвала бурные возражения как у Церкви, так и у коллег-естествоиспытателей, она приобрела широкую популярность и практиковалась не только в медицинских кабинетах, но и в салонах европейской знати. Свои сильные и слабые стороны хотелось знать всем, а способа доступнее, чем ощупывание и измерение черепа, трудно было придумать.
Естествоиспытатели XIX века искали в мозге не только «субстрат» индивидуальных различий, но и доказательства (или опровержения) отличия человека от животных. Начиная с Ж.Б. Ламарка, вопрос о происхождении человека из животного мира стал насущным. Хотя в «Происхождении видов» (1859 г.) Чарльз Дарвин еще не приводил прямых свидетельств человеческой эволюции (происхождению человека он посвятил специальную работу, опубликованную в 1871 г.), он верил в то, что человек находится в биологическом родстве с приматами. Его оппоненты стремились с доказательствами в руках, во имя морали и религии, опровергнуть эту точку зрения. Крупный научный авторитет своего времени, английский зоолог Ричард Оуэн находил не менее трех существенных отличий в строении головного мозга человека и приматов [ 18]. Тем не менее, усилиями горячих сторонников Дарвина (таких как Т.Г. Хаксли и Дж.Дж. Романес) точка зрения на то, что между человеком и приматами существует лишь количественная (но не качественная) разница, возобладала. В адресованной широкой аудитории книге «Интеллект животных» (1882 г.), Романес писал, что между обезьянами и человеком нет непроницаемой границы ни в анатомии, ни в психологии. Новая научная дисциплина — сравнительная психология — вышла из этой книги Романеса.
Несмотря на то, что сторонники эволюционной теории старались придерживаться научного тона, ее ценностная подоплека была очевидна, — особенно там, где они рассуждали о векторе эволюции. Альфред Уоллес верил, что эволюция достигнет завершения тогда, когда возникнет «единая» гомогенная раса, все представители которой по развитию будут не ниже, чем лучшие «экземпляры» современного человечества. Индивиды этой расы «разовьют способности своей высшей природы, чтобы превратить эту землю, долгое время бывшую театром игры ничем не сдерживаемых страстей, в самый сверкающий рай, какой когда-либо грезился визионеру и поэту» [ 19]. Сам Дарвин с высот своего морального воспитания верил, что быть альтруистом выгодно с точки зрения естественного отбора и полагал, что наиболее приспособленные индивиды вносят наибольший вклад в благосостояние всего общества. По Дарвину, эволюция, хотя и подчиняется чисто природным законам, ведет к приросту нравственности в обществе.
Влияние эволюционных идей на умы в XIX веке было столь всеобъемлющим, что, по ироническому замечанию современника, каждому казалось, будто он знает, к какому типу человека должна привести эволюция [ 20]. Ф.М. Достоевский, который устами своего героя назвал естествоиспытателей, бесцеремонно заглядывающих внутрь человека, «проклятыми Бернарами», был одним из немногих скептиков. Мысль, что эволюция создаст «нового человека», отличного от современного физически, он вложил в уста Кириллова, отрицательного героя «Бесов». Кириллов в романе пророчествует, что вся история разделится на две части, «от гориллы до уничтожения Бога и от уничтожения Бога [»До гориллы?" — иронически переспрашивает собеседник Кириллова] — до перемены земли и человека физически. Будет Богом человек и переменится физически" [ 21].
Но у веры в неуклонный прогресс человечества были и внутренние критики, то есть те, кто, разделяя идеи эволюции, видел мир более реалистично, так как смотрел на него из кабинета врача. В 1857 г., то есть за два года до выхода в свет дарвиновского «Происхождения видов», французский психиатр Б.О. Морель опубликовал свой собственный прогноз развития человечества. Согласно Морелю, человечество идет к своему закату, вырождаясь под влиянием наследственных болезней и ухудшения условий жизни. Вырождение, согласно Морелю, может проявиться в семье так называемыми «стигматами» — в первом поколении неврозами, затем более серьезными психическими и физическими дефектами и, наконец, на заключительной стадии — идиотией и физическим прекращением рода. Даже гении, согласно Морелю, не могут избежать печати вырождения: среди выдающихся людей даже более, чем среди простых смертных, распространены слабое сложение, чахотка и психические болезни [ 22]. Вырождение или прогенерация?
С легкой руки романтиков спонтанность, интуиция, эмоциональность стали восприниматься почти обязательными атрибутами гения. Как пишет историк, «гений теперь понимался не как специфическая способность, которой обладает творческий человек, а как некая сила, которая владеет им» [ 23]. Акцент романтиков на иррациональности скомпрометировал гения в глазах более трезвых современников и потомков. Прусский ученый Людвиг Якоб, например, утверждал в 1798 г., что «организованный, собранный человек с хорошо упорядоченными знаниями и способностью сообщать их другим» будет лучшим профессором, нежели «гений с шокирующими взглядами, который не заботится об усердии, читая лекции своим студентам» [ 24].
Подчеркивание бессознательной, «не от мира сего» природы творчества не прошло даром, и феноменом гения заинтересовались врачи. Как иронизирует английский историк Рой Портер, то, что прежде считалось «божественной болезнью», в XIX веке превратилось в медицинский диагноз [ 25]. Французский психиатр Валантэн Маньян придумал для этой же категории людей термин — «высшие вырождающиеся». Медики видели в таланте лишь еще одно «отклонение от нормы» и искали его органические проявления.
Во второй половине XIX века в психиатрии возобладала так называемая теория вырождения, в рамках которой психическая болезнь трактовалась как развитие обратное прогрессивному, возврат на предшествующую ступень развития. Согласно итальянскому психиатру и основателю так называемой «криминальной антропологии» Цезарю Ломброзо, «аномалии», под которыми он подразумевал психическую болезнь, склонность к совершению преступлений и выдающиеся способности, — обусловлены особым конституциональным типом [ 26]. Ломброзо связывал появление этого типа с «обратным развитием» и называл «атавистическим», «ретроградным». Он утверждал, что «атавистический» тип предрасположен к эпилепсии и отмечен особой ямкой на черепе. Это получившее скандальную известность утверждение было нетрудно проверить, так как в Европе хранились значительные коллекции черепов — с легкой руки Галля, который даже собственный череп завещал для подобной коллекции. Так, приехав на конгресс по «криминальной антропологии» в Париж, наш соотечественник, психиатр Н.Н. Баженов (о котором еще пойдет речь) вместе с Ломброзо провел несколько часов в коллекции черепов, хранившейся в Сорбонне. Определенности по поводу «ямки» они, тем не менее, не достигли [ 27].
Большинство врачей (как, впрочем, и широкая публика) были шокированы утверждением Ломброзо, что «гений — это эпилепсия». Эпилепсия в конце века считалась безошибочным признаком глубокого физического и психического вырождения. Конфликт был вызван тем, что врачи, как и остальная часть образованного общества XIX века, верили в то, что гений — конечная, вершинная точка человеческого развития. Однако у них были свои определенные представления о том, каким должен быть «настоящий» гений. В противоположность эмоциональным «безумцам» романтиков, гением эпохи позитивизма мог быть только рационально мыслящий человек с сильной волей и строгой моралью. Такова, в частности, позиция немецкоязычного врача и литератора Макса Нордау, утверждавшего, что конечный пункт развития человека — это «гений суждения и воли» [ 28].
Он возражал против того, что всех гениев можно считать вырождающимися. «Артистические псевдогении.., — писал М. Нордау, — действительно, предмет психиатров, однако, существуют „истинные гении.., не больные и не вырождающиеся“. Более того, (здесь Нордау плавно переходил к биологии), — эти гении иные, высшие по своей организации существа. Их мозг отличается от мозга обыкновенных людей: „У массового человека мозговые центры похожи на механическую музыкальную шкатулку, они играют только те пьесы, которые были в них заложены. У необыкновенного человека, напротив, мозговые центры похожи на музыканта-виртуоза. Они играют пьесы, никогда до этого не слыханные“ [ 29]. У промежуточной категории „артистических“, или „эмоциональных“ гениев такой драматической разницы в устройстве мозгового аппарата не наблюдается, и они „отличаются от среднего человечества более сильными автоматическими реакциями центров, а не особым оригинальным развитием“ [ 30].
Несмотря на общую позитивистскую установку Нордау, в том, что он писал, слышались явные отзвуки романтического представления о гении как оригинальности и „природной силе“. Сторонник Дарвина, Нордау соединил обе эти идеи и пришел к выводу, что оригинальность гениев заключается в особом строении мозга — пусть пока еще не достигшем стабильности и подверженном „поломкам“, но, тем не менее, многообещающим в эволюционной перспективе. Без всякого смущения по поводу логики немецкий врач считал, что, благодаря инновации в мозговых структурах, природная оригинальность гениев станет в будущем достоянием каждого. „Гений способен развиваться“, — писал Нордау. — »Он есть первое появление в индивиде новых функций и, без сомнения, также новых или измененных тканей мозга, предназначенных, может быть, для того, чтобы сделаться потом типичными для целого вида". Уязвимость гения с точки зрения болезней еще не доказывает его патологической природы, «это доказывает только то, что новая эволютивная формация… является в первый раз, как личное приобретение, более нежного свойства, обладает меньшей способностью сопротивления, нежели более грубо и крепко сколоченный орган, упроченный наследственностью и долгим подбором» [ 31].
Работа Нордау о «психофизиологии гениев» была переведена и издана в России в начале ХХ века, здесь также были свои защитники идей эволюции человека и «биологического отличия» гениев от средних людей. В 1899 г. Н.Н. Баженов сформулировал мысль о том, что гений — это прототип человека будущего, как по своим выдающимся достижениям, так и физически. Он предложил называть прогрессивное развитие человечества до стадии гениев термином, противоположным «вырождению», «дегенерации», и говорить о «прогенерации», или нарождении будущего типа. Баженов считал необходимым в случае «больных гениев» говорить не об инволюции, а об «известной дисгармонии, неустойчивости, происходящей, быть может, не от прирожденного убожества (дегенерация), а от неполноты, незавершенности создания высшего психического типа (прогенерация, конечно, неполная, несовершенная)» [ 32].
Баженов воспроизвел «эволюционную гипотезу» Нордау, заявив, что, как первые образцы нарождающегося типа, современные гении не могут быть совершенны. Он использовал и «музыкальную» метафору Нордау, уподобив гениев тонкому, сложно устроенному музыкальному инструменту, при изготовлении которого вероятность брака особенно велика — например, скрипке. Подобно тому, как при создании редкой по звучанию скрипки (например, Страдивари) неизбежны издержки в виде брака, так и современные гении обладают дефектами, от которых человек сможет избавиться только в будущем. Баженов, ценитель искусства, сам писавший стихи, снисходительнее, чем Нордау, относился к «артистическим гениям». «Эмоциональный тип» он ставил наравне с «интеллектуальным», а в поэтах- декадентах, которых Нордау третировал как «вырожденцев», видел «материалы, собранные великим зодчим для создания чудного, но еще не построенного здания» [ 33].
Сам термин «высшие вырождающиеся» Баженов считал противоречивым: тех, кого общество признает «высшими», нельзя назвать вырождающимися, т.е. «низшими» с биологической точки зрения. Этот «парадокс» теории эволюции — что в человеческом обществе «лучшие» далеко не всегда относятся к «наиболее приспособленным» — постоянно беспокоил ученых XIX века. Баженов пришел к своему решению: он скорее соглашался изменить взгляд на эволюцию и душевную болезнь, чем «унизить» гениев ценностно нагруженным ярлыком «дегенерантов». «Используя психиатрическую терминологию при изучении психомеханики гениев, — писал он по поводу Достоевского и Мопассана, которых считали душевнобольными, — мы совершаем ошибку, известную в логике как petitio principii, и в результате приходим к заключению о болезни, ретроградном развитии, вырождении. Если мы примем, что человеческая психология, так же как и вся область биологических фактов, подчиняется закону прогрессивной эволюции, не должны ли мы тогда говорить о „прогенерации“ вместо „дегенерации“ и об „апостериоризме“ вместо атавизма?» [ 34] Гений и политика.
Идея прогенерации Н. Баженова имела свою дальнейшую историю уже после революции и, как это было нередко в советское время, историю трагикомическую. В 1925 году в Екатеринбурге начал выходить журнал с длинным и громким заглавием: «Клинический архив гениальности и одаренности (эвропатологии), посвященный вопросам патологии гениально-одаренной личности, а также вопросам одаренного творчества, так или иначе связанного с психопатологическими уклонами». Как было ясно из названия, издатель разделял идеи Ломброзо и свою задачу видел в том, чтобы найти другие подтверждения связи таланта с душевными расстройствами.
Издатель и главный автор журнала Г.В. Сегалин (1878-1960) был сыном московского фабриканта, учился в университете Казани, а продолжил образование и получил медицинскую степень в университетах Германии — в Халле и Йене. На рубеже XIX и ХХ веков Йена, благодаря работавшему там Эрнсту Геккелю (1834-1919) и его последователям, приобрела известность «цитадели социал- дарвинизма». В 1898 году йенский историк Оттокар Лоренц опубликовал книгу о генеалогии, соотнеся свой подход с концепцией Вейсмана о зародышевой плазме [ 35]. В 1905 году Геккель основал Монистскую лигу с целью реформировать жизнь, искусство и психологию на биологических принципах. А годом раньше в Йене был объявлен конкурс на лучшую работу о применении эволюционных законов к обществу, положивший начало ряду социально-биологических проектов. Так, йенский психиатр В. Стромайер начал исследование психической патологии с помощью статистического анализа семейных генеалогий, а вскоре к исследованию наследственной патологии подключился ставший впоследствие известным психиатр Эрнест Рюдин.
Еще год спустя было основано Общество расовой гигиены, поставившее задачей евгеническое совершенствование немецкой расы. Его основателя А. Плотца вдохновлял афоризм Ницше — «путь вперед лежит от вида к супервиду» [ 36]. Одной из задач евгенического движения было ликвидировать несправедливость природы и поддержать «слабых» с точки зрения естественного отбора, но «социально ценных» гениев с помощью искусственных мер, — таких, как регуляция рождаемости. Как утверждал один из основателей евгеники в Англии К. В. Саллеби, «производить потомство должны гений и святой, спортсмен и художник, а не преступник, слабоумный, немощный человек и обыватель» [ 37]. В Германии, как и в других европейских странах, вместе с евгеническими идеями возродился культ гениев. Даже врачи склонялись к мнению, что гений, хотя бы и больной, лучше здоровой посредственности, призывая «культивировать» гениев — и в смысле их «выращивания», и — «культа» [ 38].
Проведя в Германии около девяти лет, Сегалин перед первой мировой войной вернулся в Россию. Он начал преподавать психиатрию в Казани, но его деятельность прервала революция. После демобилизации из армии он участвовал в организации медицинского факультета в только что открытом в Екатеринбурге университете. Здесь он преподавал неврологию и психиатрию, в Уральском политехническом институте основал лабораторию психотехники, был членом комиссии по несовершеннолетним преступникам, экспертом на политических процессах, консультантом в оперном театре, — словом, вел полноценную профессиональную жизнь. Однако то, что он считал проектом своей жизни, ему так и не удавалось реализовать [ 39].
Этим проектом было изучение гениев в государственном и даже международном масштабе с целью правильнее и эффективнее использовать «энергию их творчества». В прошлом, утверждал Сегалин, общество плохо обращалось со своими гениями, — либо чрезмерно эксплуатируя их, либо давая погибнуть талантливым, но неприспособленным людям. Между тем, гении — самое большое достояние общества, и при социализме они дожны быть окружены его заботой. Но, чтобы правильно рапоряжаться талантами, социалистическое государство, считал Сегалин, нуждается в научной экспертизе. Так как вопрос о творчестве, интуиции, вдохновении «весьма запутан», то определять, «что есть талантливо, что нет», — должны специалисты-врачи. Сегалин предлагал создать новые науки — ингениологию (для всестороннего изучения творчества), и эвропатологию («хорошую патологию», для исследования роли болезни в творчестве), а также развернуть практические меры под шапкой «эстетико- творческой медицины».
По его замыслу, нужен был научный институт, в котором гении стали бы предметом лабораторного исследования. Институт должен иметь статус государственного учреждения и быть организован на широкую ногу. Поскольку, писал Сегалин, «мозг и труп умершего даровитого человека не был объектом систематического изучения- Институту в первую очередь предстоит законодательным порядком декретировать обязательное вскрытие мозга всех без исключения выдающихся людей, а при надобности также вскрытие трупа с оставлением его в анатомическом музее гениального человека для посмертного изучения» [ 40]. Научную программу изучения гениев Сегалин предлагал дополнить социальной. Эта программа должна была включить открытие профессиональных лечебниц и санаториев для талантливых людей, а также «собесов гениального безумца» [ 41].
Проект Сегалина его современникам отнюдь не казался нереальным, о чем говорит тот факт, что московский невролог Г.И. Россолимо, директор основанного им Института детской неврологии, в 1921 году организовал доклад Сегалина и помог образовать комиссию, готовую рассматривать проект. В комиссию вошли уважаемые имена — художник Василий Кандинский, литературовед Ю.И. Айхенвальд, психолог Н.А. Рыбников, психиатр и психоаналитик И.Д. Ермаков [ 42]. Но, вероятно, из-за тягот послереволюционного времени и из-за того, что Сегалин жил далеко от Москвы, работать комиссия так и не начала, а сам автор проекта, за неимением средств на открытие института, решил издавать журнал. С точки зрения науки того времени замыслы Сегалина вовсе не были из ряда вон выходящими, сближаясь с идеями английских и немецких евгеников. Члены германского Общества расовой гигиены, например, призывали к созданию базы данных о наследственности населения, в которую заносились бы все случаи психических болезней и исключительного здоровья, способностей к лидерству и других проявлений таланта. В том же 1921 году, когда Сегалин докладывал план Института гениальности, Э. Рюдин, возглавивший генеалогический отдел Общества, начал с этими целями составлять «полный список населения» страны, а еще пять лет спустя его отдел получил от Министерства внутренних дел Германии официальный статус и право пользоваться государственными и уголовными документами. В 1930 году в руках немецких психиатров и государства были накоплены данные на 800 тыс. человек, и они приступили к задаче составления «психо- биограммы» на каждого жителя Германии, чтобы затем расклассифицировать всех по типологии Эрнеста Кречмера [ 43].
Взгляды Сегалина вполне можно было бы назвать евгеническими — не случайно и евгеника и эвропатология имели греческую приставку ев- — «хороший». Было, однако, между ними важное различие, состоявшее в оценке связи «гений — психическая болезнь». Евгеники соглашались, что эта связь существует, но смотрели на нее как на необходимое зло. Считалось, что, хотя психическая болезнь может пробудить в человеке «искру гениальности», она ведет потомство к вырождению [ 44]. Гения сравнивали с «закатным солнцем, а не с утренней зарей», так как выдающиеся люди якобы редко оставляют потомство, а все-таки родившиеся от них дети не талантливы [ 45]. Кречмер говорил, что «психически уравновешенный человек» предпочтительнее с евгенической точки зрения, так как «не занимается войнами», хотя — у медали есть другая сторона — и «не пишет поэзии» [ 46]. Швейцарский психиатр О. Форель видел выход в том, чтобы «нормализировать» «патологических гениев при помощи евгеники» [ 47].
Члены Русского евгенического общества — психиатры Т.И. Юдин, А.Г. Галачьян, биологи Ю.А. Филипченко и Н.К. Кольцов — также уделяли внимание психической болезни в своих генеалогических и статистических исследованиях [ 48]. В основанном им Бюро по евгенике Филипченко провел обследование ученых и музыкантов Петербурга и сделал вывод, что у талантливых людей больше душевнобольной родни, особенно с материнской стороны [ 49]. Прочитав отчет об этом исследовании, Сегалин нашел в нем подтверждение своим мыслям и уже с уверенностью заявил, что появление великого человека органически связано с патологией. Он назвал это «биогенетическим законом», согласно которому гений есть результат скрещения двух «линий», одна из которых несет потенциальный талант, а другая (материнская) — наследственный психотизм и душевную ненормальность [ 50]. Механизм подобной наследственности он не уточнял, и лишь позже, под влиянием работ генетиков, стал говорить о «сцеплении генов» [ 51].
Сегалин объявил, что граница между нормальным и патологическим условна, так как «природа знает только одно — творчество, одно анормальное, вытекающее из анормальной же психики гениального человека; забывается.., что в патологической — психике гениального человека наряду с отрицательными процессами дегенерации идет еще сильнее положительный, прогрессивный процесс — прогенерации (»перерождения") и из этого процесса прогенерации вытекает положительный результат" [ 52] Он сравнил душевную болезнь с родами — в том смысле, что и то и другое приносит плоды, и то и другое можно назвать «положительной болезнью». Себя и свой Институт гениальности он видел в роли повивальной бабки, стимулирующей роды-творчество с помощью того, что сейчас бы назвали «измененными состояниями сознания», в которых важная роль отводилась психической болезни.
Во взгляде на прогенерацию с Сегалиным соглашались и другие психиатры. В статье «Гениальность», написанной для Большой медицинской энциклопедии, психолог Л. С. Выготский, со ссылкой на итальянского психиатра Э. Морселли, называл гениев «эволюционирующей, прогрессивной вариацией человеческого типа». Он подтверждал, что гения «роднит с болезнью отклонение от нормального типа, но это — плюс отклонение, — иного рода, чем вырождение» [ 53].
П.М. Карпов, автор книги о творчестве душевнобольных, разделял идею о том, что человечество еще не закончило своего развития: «Скелет, мышцы и внутренние органы сравнительно мало изменяются в смысле прогресса, что же касается центральной нервной системы, то последняя делает большие шаги вперед. На пути развития среди человечества появляются такие индивиды, которые опережают в своем развитии остальное человечество, поэтому эти индивиды представляют из себя неустойчивые формы в отношении заболевания душевным расстройством». Как и Баженов, Карпов заканчивал сравнением душевнобольных талантов с руинами, или с жертвами, которые приносит человечество, «устилая путь своего развития людьми, впадающими в состояние психического хаоса» [ 54]. Подобно ему, Сегалин писал: «Когда идет рубка большого леса, то есть, когда идет великий процесс прогенерации, не плачут о падающих щепках — дегенерации» [ 55].
С помощью этой пословицы — «когда лес рубят, щепки летят» — в сталинскую эпоху многое списывали со счетов. Пословица же обнажила неслучайную связь евгенических проектов с тайной доктриной партийного руководства коммунистического государства — идеей тотального контроля немногих, будь то члены Политбюро или так называемые эксперты, над большинством. Сегалин, правда, надеялся свести число «щепок» к минимуму за счет «эстетико-творческой медицины», то есть, опять-таки, поставив у власти экспертов-врачей. Функции сотрудников Института гениальности, по его замыслу, должны были простираться от регуляции быта талантливых людей до оценки качества их работ [ 56]. Но это осталось утопией. В 1930 году «Клинический архив одаренности и гениальности» прекратил существование, тогда же были закрыты Русское евгеническое общество и его журнал [ 57].
Немногим позже, после «великого перелома» в жизни страны, сами психиатры отказались от ставшей политически острой темы. Вкупе с евгеникой, теории Ломброзо о наследственном преступном типе и больном гении в идеологизированной атмосфере 1930-х годов могли упоминаться только критически. Опасаясь возможных осложнений, издатели Большой медицинской энциклопедии посчитали нужным усилить в уже написанной Л.С. Выготским и П.М. Зиновьевым статье о гениальности «медицинский аспект». Директор Клиники нервных болезней 1-го МГУ обратился за помощью к соавтору Л.С. Выготского психиатру П. М. Зиновьеву. «То, что написал философ Выготский, кажется мне бьющим мимо цели, — излагал он проблему. — Там психиатрия представлена очень слабо, между тем, как почти все сводится к политике. Не откажитесь внести все, что может дать психиатрия новейшего времени и выдвинуть на первый план биологию, поставив на свое место социологию, среду и прочее. Было бы нелепо в этом почти исключительно биологическом вопросе угощать читателя-врача беспочвенными и выдуманными фантазиями» [ 58]. В результате Зиновьев подготовил текст приложения к статье, озаглавленный «Гений и патология». Сам автор теперь рекомендовал каждому психиатру «твердо усвоить, что социальная оценка дел великого человека не относится к сфере его компетенции» [ 59]. А глава московских психиатров, директор университетской психиатрической клиники П.Б. Ганнушкин призвал вообще прекратить «бесплодный — спор о том, представляет ли гениальная личность явление дегенерации или прогенерации». По его мнению, этот спор был результатом «незакономерного смешения биологической и социологической точек зрения» и мог сделать медицину уязвимой для идеологической критики [ 60].
Ломброзо, когда его однажды упрекнули в том, что он своими диагнозами компрометирует выдающихся людей, писал в свою защиту: «Не производит ли природа из похожих семян, на том же куске земли, крапиву и жасмин, аконит и розу? В таком совпадении нельзя обвинять ботаника» [ 61].
История наук о жизни свидетельствует: вера в то, что ученые только раскрывают законы природы, не более, чем иллюзия. В 1930-е годы миф о политической нейтральности исследователей, изучающих гения «объективно», как ботаник изучает цветок, — перестал существовать. Список литературы
1. Гоголь Н.В. Несколько слов о Пушкине (1832) // Полн. собр. соч. Т. 8 М., 1952.
2. См., напр., относительно недавний сборник работ такого рода: The Exceptional Brain: Neurophysiology of Talent and Special Abilities Еd. by Loraine K. Obler, Deborah Fein. N.Y., 1988.
3. Цит. по: Жирмунский В.М. Жизнь и творчество Гердера. В кн.: Иоганн Готфрид Гердер. Избр. соч. М. Л., 1959. С. VII-LIX (XLII).
4. Цит. по: Гулыга А.В. Гердер. М., 1975. С. 156.
5. В статье Шлецер, Миллер и Гердер. См. Гоголь Н.В. Полн. собр. соч. Т. 8. М., 1952. С. 85-89. Гоголь восхищался всеми тремя историками, которым посвятил статью, у каждого находя такие достоинства, которые отсутствовали у других. Как Подколесин в «Женитьбе», он мечтал составить портрет «идеального историка» из черт всех троих: если к «глубокости Гердера», писал он, прибавить «быстрый, огненный взгляд Шлецера» и «расторопную мудрость Миллера», то тогда бы «составился такой историк, которого требует всеобщая история» (с. 89). Это было в период, когда Гоголь преподавал историю в Университете и задумывал сам писать труд по всемирной истории. О Гоголе как историке см.: Николаев О.Р. Проблемы историзма в творчестве Н.В. Гоголя 1820-1830-х гг. Автореферат дисс. канд. филол. наук. Л., 1989.
6. Сам Пушкин об этом писал: «У нас еще нет ни словесности, ни книг, все наши зания, все наши понятия с младенчества почерпнули мы в книгах иностранных, мы привыкли мыслить на чужом языке...» (Цит. по: Поляков Л.В. Проблема национальной культуры в философском мировоззрении декабристов. В кн.: «Общественная мысль: исследования и публикации». Вып. 2. М., 1990. C.13).
7. Гоголь Н.В. Несколько слов о Пушкине. C. 50.
8. Мне хотелось бы вместить в одно слово «человечность» все сказанное о благородном складе человеческого существа, предрасполагающем человека к разуму и вольности, к тонким чувствам и влечениям, к хрупкости и выносливости тела, к заселению всей суши и к власти над всей Землей; ведь, чтобы говорить о своем человеческом предназначении, нет у человека слова более благородного, чем само слово «человек», в котором запечатлен образ творца земли. (Иоганн Готфрид Гердер. Идеи к философии истории человечества. М, 1977. C. 107).
9. Там же. C. 132.
10. См. об этом: Белинский В.Г. о классиках русской литературы. М., 1958. C. 109.
11. Русская культура XVIII в. и западноевропейская литература. Л., 1980. C. 195.
12. Гердер И.Г. Указ. соч. C. 76.
13. Там же. C. 90.
14. Там же. 112-114. Гердер адресовал свою критику женевскому философу-натуралисту Шарлю Боннэ, который придерживался своего рода? религиозного материализма¦, утверждая, что, хотя психическая активность и требует присутствия души, она осуществляется тканями мозга. (См. о нем: Smith R. The Fontana History of the Human Sciences. L., 1997. Р. 239).
15. Там же. C. 130
16. Там же.
17. О раннем этапе развития нейронаук см.: Gross C.G. Brain, Vision, Memory: Tales in the History of Neuroscience. Cambridge (Mass), 1998. Ch. 1?3.
18. См. там же, ch. 4.
19. Цит. по: Nisbet R. History of the Idea of Progress. New Brunswick and London, 1994. Р. 176.
20. Так, Г.К. Честертон назвал не кого-нибудь, а Ницше очень робким мыслителем за то, что тот? не имеет никакого представления даже о том, какой сорт человека должна произвести эволюция (Цит. по: Bridgwater Р. Nietzsche in Anglosaxony: A Study of Nietzsche's Impact on English and American Literature. Leicester, 1972. C. 19)
21. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч… Т. 10. Л, 1974. Р. 94. Это место из? Бесов¦ цитирует биограф Достоевского Джозеф Франк, находя отклик мысли Достоевского (Кириллова) у Людвига Фейербаха, который в? Сущности христианства¦ писал:? необходимым поворотным пунктом истории будет тот момент, когда человек осознает и примет, что понятие Бога есть не что иное, как понятие человека как вида. — Homo homini Deus est? вот великий практический принцип, вот ось, вокруг которой вращается мировая история¦. (См.: Frank J. Dostoevsky: The Miraculous Years, 1865?1871. Princeton, 1995. Р. 481).
22. О теории вырождения как определенном этапе в социальной истории психиатрии см.: Dowbiggin I.R. Inherited Madness: Professionalisation and Psychiatric Knowledge in Nineteenth-Century France. Berkeley, 1991. О работах русских авторов по проблеме вырождении см.: Воробьев В.В. Дегенераты и их общественное значение // Отчеты Московского общества невропатологов и психиатров за 1901-1902 гг. М., 1902. C. 9?10; Мухин Н.И. Нейрастения и дегенерация // Архив психиатрии. 1888. ¦ 1. C. 49?67.
23. Schaffer S. Genius in Romantic natural philosophy // Romanticism and the science. Cambridge, 1990. Р. 82?98.
24. Ibid. P. 84.
25. Porter R.S. A Social History of Madness: Stories of the Insane. L., 1987. Р. 65.
26. О Ломброзо и? криминальной антропологии¦ см.: Gould S.J. The Mismeasure of Man. N.Y.?L., 1981. Идеи? криминальной антропологии¦ сложились у Ломброзо в конце 1860-х? начале 1870-х годов. На русский язык его знаменитая книга ?Genio e folia¦ была переведена в начале 1890-х. (См. Ломброзо Ц. Гениальность и помешательство. Параллель между великими людьми и помешанными. СПб., 1892).
27. Результаты? антропометрического¦ исследования черепов и бюстов преступников и выдающихся людей отражены в статье Н.Н. Баженова ?Etudes cephalometriques sur une serie de bustes d'assasins supplicies et de personnages distingues¦, опубликованной сразу в двух французских журналах: ?Bulletin de l'Ecole Anthropologique de Paris¦ и ?Annales Medico-Psychologiques¦ в 1885 г.
28. Nordau М. The psychophysiology of genius and talent // ?Paradoxes¦. An authorised translation from the German. Chicago, 1886. Р. 116?202. Число? настоящих¦ гениев оказывалось очень невелико и ограничивалось, по ироническому замечанию Дж.Б. Шоу, Шекспиром, Гете, Бетховеном, Ломброзо и самим Нордау. (См.: Shaw G.B. The Sanity of Art: An Exposure of the Current Nonsense about Artists being Degenerate. L., 1911. Р. 89.
29. Nordau М. The psychophysiology… Р. 134.
30. Там же. C. 198.
31. Нордау М. Психофизиология гения и таланта // Вестник знаний. СПб., 1908. C. 37.
32. Цит. по: Шайкевич М.О. Психопатологический метод в русской литературной критике // Вопросы философии и психологии. 1904. Кн. 3 (73). С. 309?335.
33. Баженов Н.Н. Символисты и декаденты. Психиатрический этюд. М., 1899. С. 33.
34. Dr N. Bajеnoff. G. de Maupassant et Dostoyewsky. Etude de psychopathologie comparee. Conference (Lyon: A. Stork, 1904). C. 36.
35. См.: Weindling Р. Health, Race and German Politics Between National Unification and Nazism, 1870-1945. Cambridge, 1989.
36. Ibid. P. 123.
37. Цит по: Soloway R.A. Demography and Degeneration: Eugenics and the Declining Birthrate in Twentieth- Century Britain. Chapel Hill: The Univ. of North Carolina Press, 1990. P. 57.
38. Пример такой работы см. в кн.: Hildebrandt K. Norm und Entartung der Menschen. Dresden, 1923. Рецензия на нее была написана Т.И. Юдиным и опубликована в «Русском евгеническом журнале». 1924. ¦ 1. С. 72.
39. Биографический очерк о Сегалине см.: Соркин Ю. Поливалентный человек // Наука Урала. 1992. ¦ 12. С. 4- 5.
40. Сегалин Г.В. Институт гениального творчества. Проект организации международного института по изучению гениального творчества // Клинический архив гениальности и одаренности. 1928. ¦ 1. С. 53-60.
41. Сегалин перефразировал неологизм того времени — «собесы» — то есть, отделы социального обеспечения. — Там же. C. 58.
42. Вольфсон Б.А. «Пантеон мозга» Бехтерева и «Институт гениального творчества» Сегалина // Клинический архив гениальности и одаренности. 1928. ¦ 1. С. 52.
43. См.: Weindling P. Op. cit. P. 384-385.
44. Kretschmer E. The Psychology of Men of Genius. London, 1931. Р. 16.
45. Выготский Л.С., Зиновьев П.М. Гениальность // Большая медицинская энциклопедия. Т. 6. М., 1929. С. 612-615.
46. Рецензия на доклад Э. Кречмера на тему «Гений и дегенерация» в Мюнхенском Оществе расовой гигиены // Клинический архив гениальности и одаренности. 1927. ¦ 2. С. 177.
47. Форель О. Эвропатология и евгеника // Клинический архив гениальности и одаренности. 1928. ¦ 1. С. 51.
48. Евгенические заметки. Русское евгеническое общество в 1923 г. // Русский евгенический журнал. 1924. ¦ 1. С. 60; Галачьян А.Г., Юдин Т.И. Опыт наследственно- биологического анализа одной маниакально-депрессивной семьи // Русский евгенический журнал. 1924. ¦ 3-4. С. 321-342. Архив Российской академии наук. Ф. 450 (Академик Н.К. Кольцов). Оп. 4. Ед. хр.26. Л. 115-116.
49. Филипченко Ю.А. Статистические результаты анкеты по наследственности среди ученых Петербурга // Известия Бюро по евгенике. 1922. ¦ 1. С. 5-22; Дьяконов Д.М., Лус Я.Я. Распределение и наследование специальных способностей // Известия Бюро по евгенике. 1922. ¦ 1. С. 72-104; Филипченко Ю.А. Наши выдающиеся ученые // Известия Бюро по евгенике. 1922. ¦ 1. С. 22-38; Он же. Результаты обследования ленинградских представителей искусства // Известия Бюро по евгенике. 1924. ¦ 2. С. 5-28.
50. Сегалин Г.В. Патогенез и биогенез великих людей // Клинический архив гениальности и одаренности. 1925. ¦ 1. С. 24-90.
51. Его критиковали генетики за непонимание законов наследственности. См., напр.: Попов Н.В. К вопросу о связи одаренности с душевной болезнью (по поводу работ д-ра Сегалина и др.) // Русский евгенический журнал. 1927. ¦ 3-4. С. 133-150.
52. Сегалин Г.В. Институт гениального творчества. C. 56.
53. Выготский Л.С., Зиновьев П.М. Указ соч. Т. 6. С. 612.
54. Карпов П.И. Творчество душевнобольных и его влияние на развитие науки, искусства и техники. М.; Л., 1926. С. 7.
55. Сегалин Г.В. Институт гениального творчеств. C. 56
56. По замыслу Сегалина, Институт должен был иметь следующую структуру:
" Отдел, регулирующий вопросы коллективного творчества- Отдел, регулирующий творчество душевно-больных, находящихся в закрытых (психиатрических) заведениях. Отдел, регулирующий творчество резко выраженного антисоциального элемента. Отдел, регулирующий вопросы творчества «бесплодных» гениев и талантов. Отдел, регулирующий вопросы резко выраженного антисоциального творчества. Отдел, регулирующий вопросы вундеркиндизма и творчества дефективных детей. Отдел, регулирующий вопросы индивидуального творчества, т. е. творчества гениального и талантливого человека. Отдел, регулирующий вопросы правильной оценки произведений творчества и правильного распределения по музеям, выставкам и другим культурно-общественным учреждениям". — Сегалин Г.В. Указ. соч. C. 58-59.
57. Об истории евгеники в России см.: Adams M.B. Eugenics in Russia, 1900-1940 // The Wellborn Science: Eugenics in Germany, France, Brazil and Russia. N. Y., 1990. Р. 153-216.
58. Письмо датировано 2-м августа 1928 года и сейчас находится в Общественном музее Преображенской больницы. Приношу благодарность директору Музея доктору С.Д. Душейко за возможность ознакомиться с этим документом. — Авт.
59. Зиновьев П.М. О задачах патографической работы // Сборник памяти Ганнушкина. Труды психиатрической клиники 1-го Московского медицинского института. Вып. 4. М., 1934. С
60. Ганнушкин П.Б. Клиника психопатий, их статика, динамика, систематика. М., 1933. С. 55.
61. Lombroso С. The Man of Genius L., 1891. C. ix.
62. И.Е.Сироткина, кандидат психологических наук. Институт истории естествознания и техники РАН, Москва. «Мозг гения».