Особенности менталитета средневекового человека

Содержание
Введение
1. Особенности менталитета средневековогочеловека
2. Средневековая ментальность как тип культуры
3. Психологический складсредневековой личности
Заключение
Литература

Введение
Актуальность данной темызаключается в том, что средне­вековье — пестрый конгломерат народов и стран —пред­ставляет все-таки единую цивилизацию. Его общественно-экономический строй(по крайней мере в крупных и раз­витых странах Европы) — феодализм;средневековые европейцы — христиане, их мировосприятие теоцентрично, т. е.сводит все сущее к промыслу всемогущего Бога. Трудно найти в истории болеепротиворечивую, более сложную культуру, чем культура средних веков.
Термин «средневековье»условен. Итальянские гумани­сты противопоставляли «темным» средним векамзолотой век античности (культурный канон) и со­временность, когда происходитвосстановление классики. Это идеологическое разделение стало полезным обозначе­ниемэпохи, когда язычество и монотеизм, община и го­сударство, город и деревня,универсализм и замкнутость, книжность и неграмотность сталкивались как поляризо­ванныеи равномощные силы.
«Средневековыммиросозерцанием, — писал русский философ В. Соловьев, — я называю для краткостиистори­ческий компромисс между христианством и язычеством, тот двойственныйполуязыческий и полухристианский строй понятий и жизни, который сложился игосподство­вал в средние века как на романо-германском Западе, так и навизантийском Востоке» [12, с. 344].
Сходное определение даетэпохе и современный фран­цузский историк Ж. Ле Гофф. В его определении средневе­ковьеунаследовало от Рима борьбу двух вариантов разви­тия: открытости и закрытости.Но «Рим, замкнутый сте­ной, восторжествовал над Римом без границ и без стен, окотором тщетно мечтал несчастный Рем» [8, с. 9]. Средневековье же—с самогоначала более сложный мир, который не может замкнуться. Этому мешает и от­крытостьхристианского вероучения.«Религия вселенского призвания, христианство нерисковало замкнуться в гра­ницах одной цивилизации. Конечно, оно стало главнымнаставником средневекового Запада, которому передало римское культурноенаследие. Конечно, оно восприняло от Рима и его истории склонность ксамозамыканию. Но перед лицом закрытого типа религии западное Средневе­ковьесоздало также и более открытый ее вариант; и диа­лог этих двух ликовхристианства стал доминирующим в ту переходную эпоху. Десять веков потратилсредневековый Запад, чтобы сделать выбор между стоявшими перед ним альтернатива­ми:замкнутая экономика или открытая, сельский мир или городской, жизнь в однойобщей цитадели или в разных самостоятельных домах» [5, с.11].
В советскойисториографии, определявшей указанный период как становление, расцвет и началоупадка феода­лизма, средние века датировались с V по XVII вв. В немар­ксистскойнауке, как правило (для Западной Европы), указывают VI--XV вв. Послесредневековья начинается Воз­рождение, которое по культуре и общественно-полити­ческомуустройству отличается от средневековья, но не вполне относится к современности.Западноевропейская цивилизация делится на «темное» (VI—Х вв.), зрелое (XI—XIIIвв.) и позднее средневековье.
Христианская культурасохранила основные достиже­ния греко-римской античности, но отрицала языческоеотношение к миру. Политеизму она противопоставляет монотеизм; натурализму,интересу к предметному миру —
духовность,культивирование интроспекции; гедонизму (культу удовольствий) — аскетическийидеал; познанию через наблюдение и логику — книжное знание, опираю­щееся наБиблию и толкование ее авторитетами церкви.
Цель работы – выявитьособенности менталитета средневекового человека. При достижении данной целинеобходимо было решить следующие задачи:
— рассмотреть  характерные признаки средневековой жизни;
— выявить типичные чертыличности средневекового человека.
— показать соотношениементальности с культурной ситуацией в средневековье.
1. Особенностименталитета средневекового человека
 Какие толькопротивополож­ности не объединяются воедино на этом не таком уж длительном от­резкевремени! Это жажда чудесного и страх перед ним; стремление к путешествиям иограниченность кругозора местом проживания, чер­той горизонта. Это учение охристианском милосердии и всепроще­нии, с одной стороны, и постоянные войны иказни с крайней сте­пенью жестокости — с другой. Это соединение возвышенного иниз­менного в повседневной жизни: ожидание конца света, постоянная подготовка кнему и в то же время удручающая простота нравов, когда обжорство, распутство идругие пороки не выглядят аномаль­но. Это контрасты общественного устройства сего жестким сослов­ным делением, при котором невозможно смешение социальных сло­евдруг с другом. Поэтому культура тоже контрастна, разделена со­циальнымиперегородками, все в ней представляет единство «высо­кого» и«низкого», городского и сельского, рыцарского и цехового и другихначал.
Контрастыэпохи обостряют чувства и ум, разжигают страсти — от взрывов необузданности изверской жестокости до глубин душевной отзывчивости. Все это выливается впубличное выражение любых эмо­ций: скорби по поводу    похорон, умиления отсветских церемоний (например, бракосочетания особ королевского двора),намеренно выно­сившихся на всеобщее обозрение и вызывавших слезы радости у со­бравшихся,или непритворной кровожадной злобы на публичных каз­нях. Сильно инепосредственно проявляется вспыльчивость, неистово выражаются воинственность,алчность, корыстолюбие, мститель­ность, бурно демонстрируется верность,формирующая слепое жела­ние следовать во всем своему господину. Средневековье —эпоха пыл­ких страстей и наивных до детскости фантазий. Эти качества присущименталитету всех без исключения сословий, хотя и находят различную формувоплощения [5,306].
Сознание сельского жителяразвивается на другой основе, чем в го­роде. Деятельность крестьянина неотличается особым разнообразием, а потому и вырабатывает особуюконсервативность и недоверие ко все­му новому, что станет позже предметомосмеяния для бойких город­ских подмастерьев. Но эта же монотонность жизниразвивает и жаж­ду чудесного, фантазию, населяющую весь мир за пределами види­мостичудовищами или колдунами, живущими в сказках и легендах устного народноготворчества. Именно здесь сохраняется древний ге­роический эпос, повествующий одеяниях богов и героев.
Племена германцев,скандинавов, кельтов и другие были окружены не слишком радостной природой:холодное море, отвесные скалы, ча­сто хмурое небо. Это были суровые люди,которые вели суровую жизнь, создавая не менее суровую мораль. Часть этихморальных прин­ципов дошла до нас в виде наставлений бога скандинавов Одина в«Изречениях Высокого». Подозрительность и осторожность — таковыглавные рекомендации бога:
«Прежде чем войдешь в дом, присмотрись ковсем входам: не скрывается ли где враг».
«Дня не хвали раньше вечера, жену — раньшеее смерти, оружия — пока не испробовано, девушки, пока не замужем, лед похвали,если выдержал, пиво, когда выпито» [10,8].
Недоверие к окружающемураспространяется и на людей, и на природу. Кругозор сельского жителя былограничен примерно восемью километрами в диаметре. Это — предел досягаемости,место деятель­ности, круг видимого мира. Весь остальной мир представляется насе­леннымчудищами, великанами, людьми о нескольких головах, не­ведомым зверьем, в немпроисходят волшебные происшествия и пре­вращения. Даже ближайший лес дляселянина — не только место охоты, но постоянная опасность, не только реальная(разбойники), но и вымышленная: лес — это неизвестность, а неизвестность стра­шитнепросвещенный ум.
Сельский житель всегдазависел и от природы, и от обществен­ных катаклизмов, поэтому ему нужна былазащита, чтобы спокойно обрабатывать свои поля. Он прибегал к помощиаристократа, но за это высокородный защитник налагал на него дополнительныепобо­ры. Земледельцу присуще было размышлять о природе и ее явлени­ях, нопоскольку он не получал образования, все знания передавались из поколения впоколение через практическую деятельность. Земледелец не покорял силы природы —он пытался снискать их благоволение путем молитв и жертв, а на этом путирелигиозность, легковерие и суеверие шли рука об руку. На этом основании у неговыработались два различных стереотипа поведения: с одной сторо­ны, абсолютнаяпокорность и даже некоторый фатализм, иногда гра­ничащие с показной илиреальной туповатостью, а с другой—безу­держное бунтарство, периодическивыливающееся в жестокие и кро­вопролитные крестьянские войны.
Позднее, когдаобразовались и обособились новые государства, окончательно сложились отношениямежду вассалами и сеньорами, народный эпос вбирает в себя историческуютематику, воспоминания о величии королей, походах, победах; и те, кто вызываетк себе чув­ство восторга или симпатии, наделялись красивой внешностью, доб­ротойи другими лучшими качествами. Таковы эпические предания о Роланде или«Песнь о Нибелунгах». Но и здесь присутствует суровость, пронизаннаявассальной верностью, сливающейся в героических ска­заниях с верностью роду,племени, стране, государству. Герой песен — эпический король, власть котороговоплощает единство страны. Эти произведения могли быть сложены и воинами, чейкругозор несколь­ко богаче кругозора крестьянина, но по определенной«однозначнос­ти» они и в крестьянском, и в военном эпосе поразительнопохожи: такой же узкий круг тем, те же сюжетные и языковые клише, тот жеоднонаправленный взгляд на мир. Даже тогда, когда появились новые,патриотические темы, традиционная для эпоса борьба «светлого» и«темного» начал раскрывается через столкновение христиан и «невер­ных».
Городской уклад жизниникогда не отличался постоянством. Го­рожанин, иногда беглый крестьянин,которому нужно было продер­жаться в городе год, чтобы получить свободу, долженбыл быстро со­ображать, быстро реагировать на любую ситуацию и трезво оцениватьреальность. Плутовство, хитрость, изворотливость становились элемен­тамигородской культуры и не воспринимались как порок.
В городе жесткая иерархиясо своими запретами и ограничениями выступала особенно явственно. Например,были запрещены смешан­ные браки (церковь не давала благословения), одеждагорожан долж­на была соответствовать их социальному положению. Даже богатым ре­месленниками купцам запрещалось носить платье из бархата или ат­ласа, кружева, украшенияиз драгоценных камней. Нарушителя уста­новленных правил могли подвергнутьпубличному наказанию розгами или кнутом, заключению в тюрьму и крупному штрафу.
Здесь особенно сильноощущалась разница между роскошью вель­мож и грязью узких, темных из-за теснойзастройки улиц, между жа­рой летнего дня и холодом и тьмой зимней ночи, междуторжествен­ностью церковного богослужения и разгулом веселого карнавала. Мо­жетбыть, карнавальная культура была самым ярким и специфическим явлениемсредневекового города. Кроме карна­вала, существовали особые «праздникидураков», праз­дник осла, а также — как часть церковного обряда —«пасхальный» и «рождественский» смех, при котором во времяпраздничного богослу­жения священник произносил речи, не всегда отвечающиетребова­ниям повседневной морали.
Не только карнавал имелнародно-площадную форму. Даже церков­ные храмовые праздники сопровождалисьярмарками с площадными увеселениями, в которых участвовали «уроды»,великаны, «ученые» звери и др. Смех сопровождал и гражданскиецеремониалы и обряды,— пишет М. М. Бахтин,— шуты и дураки были неизменными ихучаст­никами и пародийно дублировали серьезные действия — чествованияпобедителей турниров, посвящение в рыцари и др. Даже на бытовых пирушкахвыбирались «бобовые» король и королева «для смеха». Умногих народов от весенних обрядов сохранились обычаи выбирать «майскуюкоролеву», которая олицетворяет весну. Соответственно «ко­роль»должен олицетворять зиму [2,5].
У карнавала средних вековесть свои непреложные законы: он не делит участников на исполнителей изрителей; карнавал не смотрят, в нем живут, так как по своей идее онвсенароден; пока карнавал со­вершается, ни для кого нет никакой другой,некарнавальной жизни. Таким образом, карнавал несет в себе две идеи: это идеяособой кар­навальной свободы и идея возрождения и обновления жизни. Как пи­салБахтин [2,5], в карнавале сама жизнь играет другую, свободную (вольную) формусвоего осуществления, свое возрождение и обнов­ление на лучших началах.
Официальные праздникипринципиально отличались от карнавала. Они были серьезны, не уводили отсуществующего общественного ук­лада, не даровали человеку освобождения отреальности, а наоборот, еще сильнее закрепляли и утверждали неизменность ивечность суще­ствующего миропорядка, его ценностей, норм, идеалов. Официаль­ностьвсегда обращена в прошлое, в отличие от карнавала, который торжествовалосвобождение от господствующих норм, был праздни­ком обновления. На времякарнавала как бы упразднялись иерархичес­кие отношения, которые подчеркивалисьна официальных праздниках. Фамильярность карнавала — особое состояниераскованности, при ко­тором каждый человек ощущал себя равным среди равных.Существо­вал и особый карнавальный язык, богатый и способный выразить ми­роощущениенарода, враждебное всему застывшему, раз и навсегда данному. Для него, какговорит Бахтин, характерна логика «обратное -ти»,«наоборотности», мира «наизнанку», логика«снижений», про­фанации, шутовских увенчаний и развенчаний [2,5].Смех карнавала всенароден, он — не индивидуальная реакция на какое-либо отдель­ноеявление, а направлен на весь мир и его устройство, высмеивает всё и вся, в томчисле и самих участников.
Влияние карнавальногомироощущения на городскую культуру бы­ло велико, так как города средневековьяжили в условиях карнавала в общей сложности до трех месяцев в году. Вповседневной жизни также невозможно было полностью преодолеть карнавальноемышление. Даже те люди, которые обычно предавались ученым трудам, не избег­лимощного воздействия карнавального смеха. Школяры, монахи, вы­сокопоставленныецерковники и ученые богословы умели веселиться, уходя от привычной серьезности.Одно из произведений — «монашес­кие шутки» — написано на«ученой» латыни, но представляет собой пародийные трактатыбогословского и теорети­ческого характера. Здесь все обряды и богословскаяидеология по­казаны в смеховом аспекте.
Миру известны пародийныепроизведения, которые показывают, как глубоко проникала смеховая карнавальнаякультура в стереотип средневекового человека. Например, освященная традициейвольного «пасхального» смеха «Вечеря Киприана» дает карнавальнуюверсию всего Священного писания. Были созданы пародийные дубли на все стороны имоменты церковного культа и вероучения, пародировались различные литургии,молитвы, в том числе и священнейшие — Отче наш и Аvе Маriа, церковные гимны ипсалмы. Эта литература не была враждебна христианству, она его не высмеивала,а, как это ни пока­жется странным, сохраняла и частично использовала в«празднике ду­раков», который шел по календарю следом за праздникомРождества Богоматери и проводился в том же храме теми же богослужителями.
Конечно, нельзя считать,что городская культура обособлена от сельской или культуры средневековоговоинства. Но именно город являл собой соединение всех противоречий ипротивоположностей сред­невековья в целом. Ведь город был административнымцентром, здесь находились резиденция сеньора, если город был в его власти, илиепископский дворец, ратуша и прочие официальные учреждения. Здесь былисосредоточены ремесленные цеховые организации со своей сложной структурой,деловыми отношениями, обычаями, праздника­ми, процветали торговля иростовщичество. Здесь можно было встре­тить богатого купца и расчетливогокрестьянина, веселого подмасте­рья и солидного цехового мастера, бродячегомонаха, школяра, разо­рившегося рыцаря и спесивого сеньора.
Городская культураповлияла на развитие языка. Деловая пере­писка, любые документы, ученые ибогословские трактаты, некото­рые уличные представления, разговоры монахов ишколяров, богослу­жения и пародии на них — все это писалось, читалось ислушалось пока еще на латинском языке. Но уже просыпался и разворачивался,расширяя свое влияние, народный язык, тот, что до этого существо­вал какварварский. Разговорная, «кухонная» латынь мешалась с на­роднымиговорами в шутовских пло­щадных представлениях и народной литературе. Именно вгороде появи­лось крамольное и забиячливое «Сказание о Лисе» — одноиз пер­вых сатирических произведений.
Это произведениезаслуживает внимания, так как, во-первых, оно связано со старинными баснями, из­вестнымивсему европейскому миру из античных источников, во-вторых, сами басни — продуктдревнейшей индоевропейской культуры, гораздо старше античности. Герой басен —Лис, носящий германское имя: Рейнгард, Рейнеке, Ренар. Один остро­умный поэт(XII в.) дал всему циклу повестей о Лисе (всего их двад­цать шесть) название«Роман о Лисе» или «Роман о Ренаре», кото­рое звучало каксатирическое сопоставление с рыцарскими или кур­туазными романами, намекая, чтонарод на свой манер изображает жизнь высшего общества, рыцарей и дам. Этоизображение носит ха­рактер маскарада, при котором звери имеют все чины и чертыфео­дального общества.
Звериная державауправляется императором Львом по имени Нобль (Благородный). Он действительноблагороден и справедлив, но его ок­ружают коварные хитрые вассалы: волк Изегримсо своей мрачной и ненасытной супругой, хитрый кот Тьебо, обжора и тугодуммедведь Брюн, трусливый, глупый и угождающий всем баран Белин. Осел Бернаримеет титул архиепископа. Но и лис Ренар — вовсе не герой, а воплощение разбоя,беззакония и насилия. Ренар еще и смутьян, он издевается над императором иослом-архиепископом, над всеми, кто пытается внушить ему послушание. В егопроделках отражается дух об­щества, в котором он живет и в котором решающимоказывается пра­во кулака. Героем же становится простой крестьянин, охраняющийсвой дом от произвола мелких и крупных хищников. Именно у него Ренар униженнопросит милости и суда над своей четвероногой бра­тией.
Хотя основу«Романа» составляет народная сказка, сложившаяся в сельской культуре,но только город со своим сатирическо-карнавальным мышлением мог такпо-карнавальному выразить недовольство основами строя, пародирующее«высокую» литературу своего време­ни, а также отразить неоднородностьобщества и городской среды [1, З].
В этом романе проявиласьеще одна особенность всей средневеко­вой культуры — символичность. Длясредневекового человека вообще многие предметы окружающего мира — символыбожественной воли или замысла. Но не только христианская символика царила вмышлении и мировосприя­тии. Многие явления природы, еще не раскрытые познанием,чита­лись как приметы, отзвуки некоего нематериального, мистического начала,уходящего корнями в далекое языческое прошлое. В искусстве большое местозанимали описания снов, видений, толкований различ­ных знаков, предсказывающихбудущее, исход любого начинания. Осо­бенно явственно это проявляется влитературных произведениях и в архитектуре, наполненной различнымифантастическими фигурами, другими элементами, имеющими глубокий смысл изначение для взо­ра средневекового человека. В искусстве постепенно появляютсясим­волические обобщения, различного рода аллегории, выражающие ка­кие-либокачества или стремления лю­дей: аллегории Верности или Благочес­тия, Любви илиСмирения и т. д. В рома­не о Лисе мы тоже видим пример алле­горическогоизображения мироустрой­ства и человеческих отношений. Каждый социальный слойимел свою символику, так же, как и свой образ жизни и осо­бый слой культуры.Поскольку сослов­ная иерархия не способствовала взаимопроникновению элементовэтих культур, то мы имеем дело каждый раз с вполне оформленной культурой тогоили иного сословия. Так, можно говорить об особой культуре и образе мышлениякрестьянина и феодального вельможи, горожанина и цехового ремесленника, воинаили рыцаря.                       
2. Средневековая ментальность как типкультуры
Отечественный  исследователь-медиевист А.Я.Гуревич посвятил ряд работ изучению средневе­ковойментальности. Он поставил в центр собствен­ного культурологического анализакатегорию лич­ности. Все особенности исторической ментальности — восприятиевремени и пространства, отношение к природе и сверхъестественному, пониманиевозрас­тов человеческой жизни, трудовая мораль и отноше­ние к богатству ибедности, право, мир эмоций — все это различные обнаружения человеческой лич­ности.Без ее истолкования нельзя подойти к про­блеме ментальности.
Речь идет не осовокупности ценностей, а именно о постижении ментальности. Все упомянутыекультурные феномены как раз в личности организованы в единую систему. Онинаходят выражение в ее сознании и бес­сознательном. Культурные самообнаружениянаправ­ляют активность личности, придают человеческому поведению историческисвоеобразные формы, специ­фический стиль. Однако в теории ментальности слаборазработаны категории индивидуальности, то есть от­дельного человеческогоэкземпляра, и личности.
А.Я.Гуревич проводитразличие между индивиду­альностью и личностью. В известной мере личность можноопределить, по его мнению, как средний тер­мин между обществом и культурой.Индивид оказы­вается личностью, усваивая, интериоризируя кон­кретное культурноенаследие — систему ценностей, видение мира, характерные для того или иного об­ществаили группы. Вот почему в каждом социуме в определенную эпоху и в историческиспецифический миг вырабатывается своеобразный тип личности. Что же касаетсяиндивидуальности, то предполагает­ся постижение обособленного человека, некоесамо­рефлектирующее Я.
Когда мы изучаем личностиконкретной эпохи, то одновременно погружаемся в пучины ментальности. Постигаетсято содержание сознания, которое инди­вид разделяет с другими членами своейгруппы. При разборе личности постигается не общая ментальность, а некоторыечерты самосознания и самоанализа чело­века. Поэтому вполне логичной оказываетсямысль о том, что для истолкования самосознания индивида лучше всегоиспользовать такие исторические памят­ники, как автобиографии и исповеди.Однако здесь историка культуры подстерегает непредвиденное. Жанр этихпамятников позволяет упрятать уникальное и личное за стойкими трафаретами.
Средневековаяментальность такова, что человек той эпохи обязательно будет отождествлять себяс какой-либо моделью или образцом, взятым из древних текстов — библейских,созданных первыми христиана­ми или отцами церкви. Речь идет вовсе не о простом пиэтетеперед авторитетами прошлого. Точнее сказать, что средневековая личность можетопознать себя толь­ко в том случае, когда она использует «фрагменты» другихличностей, взятых напрокат из литературных текстов.
А.Я.Гуревич приводитвыразительные иллюстрации. Средневековый теолог Гильбер де Ножан пытаетсяреализовать себя, подражая «Исповеди» Августина, и видит образ собственнойматери в облике Моники.
Припоминая наиболеекритические эпизоды собствен­ной жизни, французский богослов Абеляр подражаетсвятому Иерониму. Он описывает, как разбиралось его дело церковным советом,используя почти буквально те же выражения, которыми в Евангелии рассказыва­етсяо приговоре, вынесенном Христу Синедрионом. О том, что личность Абелярауникальна, не приходит­ся и говорить. Но он выражает себя по канонам XII в.Абеляр воссоздает свою индивидуальность, опираясь на архетипные конструкции. Тоже самое можно ска­зать и об Элоизе. Свою любовь к Абеляру она орке­струетссылками на «Песню песней». Она ощущает себя Корнелией, вдовой Помпея; послеего поражения Корнелия готова была принести себя в жертву, чтобы умилостивитьбогов. Элоиза намерена уйти в монас­тырь, чтобы оказать помощь супругу.
Это ли не парадоксособого типа мышления: само­бытность личности выражается прямо противополож­нымходом — через отвержение собственной уникаль­ности. Так возникает возможностьдля сопоставления средневековой и современной ментальности. Личностьсредневековой культуры ориентирует себя на внешние по отношению к ней нормы иформы. Ядро современ­ной личности гнездится внутри самого индивида. Вотразительный культурный контраст.
Представительсредневековой культуры, составляя собственную апологию, станет порицать себя забес­предельную гордость и будет рассматривать собствен­ные беды как справедливыйБожий гнев, вызванный человеческими грехами. Так поступает, скажем, Абе­ляр.Незаурядная личность нелегко вписывалась в рамки средневековой культуры. Онаказалась подозри­тельной даже в собственной самооценке.
Другая иллюстрация,которую приводит А.Я.Гуревич, имеет отношение к личности итальянского мона­хапервой половины XIV в. Опицинуса де Канистриса. Психотическая концентрация намысли о грехе и не­возможности его искупления превратила Опицинуса вклассический пример психопатологии. Однако даже душевное безумие выражается вспецифических фор­мах культуры. Это душевное неблагополучие совре­менникакультурного кризиса средневековья. Воскре­шая черты средневековой ментальности,А.Я.Гуревич излагает жизнеописание монаха на основе написанных им религиозныхтрактатов и рисунков.
И вот что поразительно. Спараноидальным посто­янством повторяются в этих материалах символичес­киеизображения церкви, Христа, Девы Марии, патриархов и пророков, знаки зодиака идругие характерные для средневековья изображения библейских сцен, микрокосма имакрокосма, которые сопровождаются отрывочными и не всегда ясными записями.Особен­ность этих рисунков в том, что Опицинус привносит в священный контекстэлементы картографии и анато­мии, создавая новые символические значения. Не ут­рачиваясвязи со своими предшественниками и совре­менниками, Опицинус творитсобственное духовное пространство.
Так, на одном изавтопортретов Опицинуса на груди его или, точнее, в отверстой груди изображенмедальон. В нем нарисована перевернутая карта Сре­диземноморья. КонтурЕвропейского материка напо­минает фигуру мужчины: его голова — Иберийскийполуостров, бюст — север Италии и юг Франции, сердце — в Авиньоне, гденаходилась тогда папская резиденция. Мужчина склонился к женщине, контуркоторой образует побережье Северной Африки. Над­пись, сделанная под рисунком,указывает, что мужчи­на и женщина олицетворяют Адама и Еву в моментгрехопадения.
Однако это еще не все.Контуры Средиземного моря напоминают Опицинусу гротескную и внушаю­щую страхфигуру дьявола, сидящего на троне и подталкивающего людей к отпадению отГоспода. Психоаналитик мог бы прокомментировать: больной использует в своихфантазиях культурный материал эпохи. А.Я.Гуревич разъяс­няет: антропоморфнаякарта Опицинуса оказывается одновременно «морализованной картой», «символи­ческойгеографией». Грех и дьявол царят в мире, но зло не просто распространеновокруг, оно гнездится в душе самого Опицинуса. Вспомним святую Хильдегарду изБингена (XII в.). Рисунки, иллюстрирующие ее видения, от­личаются совершеннойупорядоченностью, гармо­нией и равновесием между микро- и макрокосмом.Хильдегарда, как и Опицинус, постоянно изображает себя на этих рисунках. Онарисует себя склонившейся у ног человеческой фигуры, внизу и вне картины,воссоздающей микрокосм и макрокосм. Она видит себя зрителем, который, неучаствуя в тайне гармонической симфонии «большо­го» и «малого», оказываетсяпростым свидетелем благодати Божьей.[3,275]
Все выгладит иначе уОпицинуса. В его рисунках, как и в картинах Хильдегарды (неизвестных ему),круги и овалы охватывают видения макрокосма и мик­рокосма. Однако гармониямежду этими мирами обна­руживается не в откровении, явленном набожному иаскетичному визионеру, а в постоянно возобновляе­мой попытке угнетенного умавыразить мучающие его страхи и ожидания. Хильдегарда — только посредник междунебом и землей. Опицинус же творит образы двух миров, не переставая утверждатьсобственную субъективность.
Можно ли, сопоставляявидения Хильдегарды и Опицинуса, говорить об изменениях в религиозном сознаниис XII по XIV в. Обозначилась ли в поздней культуре новая ментальность?Безусловно. Гармония сменилась дисгармонией, картина священного космо­са, непревратившись еще в дезорганизованный хаос, стала образом дьяволического мира.Рисунки Опици­нуса говорят о его глубоком отчуждении от мира, о противоречиях вего отношениях с Богом. Через пато­логическое состояние Опицинуса проступаетновая ментальная ситуация, когда люди были травмированы неискоренимым страхомПоследнего Суда, и этот страх разрастался до степени фобий и массового пси­хоза.Опицинус ищет собственный прототип и находит его в христианском философе Боэциивремени «Уте­шения философией». Менталитет средневековой куль­туры выражается внарастании личностного самосо­знания. Это не только безличные штрихи культуры.Это самовыражение человека, способ его самореализа­ции и самопонимания.
3. Психологический склад средневековой личности
   Человеческий типсредневековья вырисо­вывается благодаря работам И. Хейзинга, М. Блока, Л.Февра, Р. Мандру, Ж. Дюби, Ж. Ле Гоффа и других историков. Найденные этими авто­рамихарактеристики складываются в достаточно устой­чивый образ.
Специфику средневековогохарактера видят прежде все­го в эмоциональной сфере. Возможно, эмоциональностьсредневековья сразу бросается в глаза историку ментальностей. У современнойцивилизации достаточно средств, чтобы нейтрализовать воздействие слишкомсильных эмо­ций на течение социальной и политической жизни. Управ­ление иособенно стратегические решения должны нахо­диться под контролемгосударственного расчета. Напро­тив, в феодальной Европе был распространен типнеобузданного и фантазирующего правителя. И, можно предположить, делозаключалось не только в импульсив­ности властителей, но и в отсутствиипредставительных органов управления, процедуры коллективных решений,политической культуры гражданского общества. Политика считалась личным,семейным, клановым предприятием, религиозным подвижничеством, рыцарскойавантюрой, но никак не работой подотчетных населению служащих и его избранныхпредставителей. «Как правило, нам трудно пред­ставить чрезвычайную душевнуювозбудимость человека средневековья, его безудержность и необузданность. Еслиобращаться лишь к официальным документам, т. е. к наи­более достовернымисторическим источникам, чем такие документы по праву являются, этот отрезокистории сред­невековья может предстать в виде картины, которая не будетсущественно отличаться от описаний политики ми­нистров и дипломатов XVIIIстолетия. Но в такой картине будет недоставать одного важного элемента:пронзитель­ных оттенков тех могучих страстей, которые обуревали в равнойстепени и государей, и их подданных. Без сомне­ния, тот или иной элементстрасти присущи современной политике, но, за исключением периодов переворотов игражданских войн, непосредственные проявления стра­сти встречают ныне гораздобольше препятствий: слож­ный механизм общественной жизни сотнями способовудерживает страсть в жестких границах. В XV в. внезапные эффекты вторгаются вполитические события в таких мас­штабах, что польза и расчет то и делоотодвигаются в сто­рону» [10, с. 20].
Но в средневековойэмоциональности усматривается не только повышенная интенсивность, но и крайняябыс­трота смены состояний. Причем переходы происходят между полярными эмоциями:от восхищения к гневу, от подав­ленности к эйфории, от неуверенности ксамодовольству. Обратимся опять к свидетельству И. Хейзинги. «Когда мир был напять веков моложе, — пишет он, — все жизненные происшествия облекались в формы,очерченные куда бо­лее резко, чем в наше время. Страдания и радость, злосча­стьеи удача различались гораздо более ощутимо; челове­ческие переживания сохранялиту степень полноты и не­посредственности, с которой и поныне воспринимает гореи радость душа ребенка...
… Из-за постоянных контрастов,пестроты форм всего, что затрагивало ум и чувства, каждодневная жизнь воз­буждалаи разжигала страсти, проявлявшиеся то в неожи­данных взрывах грубойнеобузданности и зверской жесто­кости, то в порывах душевной отзывчивости, вперемен­чивой атмосфере которых протекала жизнь средневекового города» [10, с.7].
Указанную особенностьпсихики историки ментальностей называют поляризованностью эмоциональной сферы.
Элементом средневековойчувствительности была не­расчлененность интеллектуальной и эмоциональной сфер.Под этим понимается такое состояние мыслительной деятель­ности, когда знаниеаффективно окрашено. Всепроникающая эмоциональность обволакивала всредневековом со­знании самые абстрактные понятия. Отделить объектив­ныепризнаки чего-то отличного отношения к нему было трудно. «Люди этого времени вих способах аргументиро­вать не испытывали потребности в строгой точности…осво­бождаясь от нее под владычеством неистовых страстей» [9,187].
Средневековый человек,как его рисуют исторические источники, предстает перед нами чрезвычайно чувстви­тельным.Слезы, рыдания, заламывания рук, обмороки часты как у женщин, так и у мужчин.Средневековый че­ловек любил яркие, контрастирующие цвета, его притя­гивалидраматические, часто кровавые зрелища. «Жесто­кое возбуждение и грубое участие,вызываемое зрелищем эшафота, были важной составной частью духовной пищи народа»[10,9]. Эту черту можно назвать сверхчувствительностью (гиперсеизитивностью).
Еще один факт, на которыйобратили внимание исто­рики ментальностей, состоит в том, что наиболее аффек­тивныевиды восприятия — слух, осязание, обоняние — представлены в познаниисредневековья шире, чем в со­временном. Чувственная опора интеллектуальнойдеятель­ности наших дней — зрение. В средние же века люди в основном слушают, ане читают. Медики определяют бо­лезнь по звуку и запаху. Музыка оказывает налюдей глу­бочайшее впечатление. Л. Февр назвал указанную особен­ность строениявосприятия визуальной отсталостью. Он считал, что люди средневековья иВозрождения еще не нашли достаточного применения для зрения в познава­тельнойдеятельности. «… Они не поместили его еще среди чувств, необходимых дляпознания полученных данных. Очевидная вещь: переход от качественного кколичествен­ному необходимо лежит в основе. того, что мы называем визуализациейвосприятия» [9, 424].
На первый взгляд, И.Хейзинга трактует соотношение перцептивных модальностей в средние века иначе.«Основ­ная особенность культуры позднего средневековья — ее чрез­мерновизуальный характер. С этим тесно связано атрофирование. мышления. Мыслятисключительно в зрительных пред­ставлениях. Все, что хотят выразить, вкладываютв зрительный браз. Полностью лишенные мысли аллегорические театраль­ные сцены,так же как и поэзия, могли казаться терпимыми именно потому, что удовлетворениеприносило только то, что было зримо» [10, 318].
Но пишут И. Хейзинга и Л.Февр все-таки о разных вещах. И. Хейзинга — о позднем увядающем средневеко­вье,о разложении его ученой культуры в бесконечных навязчивых визуализациях (и, сдругой стороны, об эк­статической власти музыки над тем миром). Историки же«Анналов» претендуют на обобщение перцептивного опы­та средневековья вэпохальный тип восприятия. И хотя в культурной иерархии восприятий места разныхперцептив­ных модальностей по периодам, странам, социальным сло­ям, разумеется,меняются, прикидка Февра в целом оста­ется верной: средневековье в сравнении снашим веком — визуально отсталая эпоха. Но речь идет, разумеется, о сим­волическихсредствах выражения, а не об остроте зрения!
В сфере групповыхотношений характерной особеннос­тью средневековой личности был конформизм поотноше­нию к своим и социальная агрессивность по отношению к чужим.Средневековую личность можно назвать корпоратив­ной. Она вращалась в своейсреде и принадлежала к своей касте (сословию, фамилии, общине, гильдии, цеху).Поэто­му, как считают историки культуры начиная с Я. Буркхардта, «в средниевека обе стороны самосознания — по отноше­нию к внешнему миру и своемувнутреннему «Я» — как бы дремали под одним общим покрывалом. Последнее было со­тканоиз бессознательных верований, наивных воззрений и предрассудков, весь мир систорией представляется сквозь это покрывало в своеобразной окраске, я человекпознавал себя только по кастовым особенностам или по признакам, различающимнарод, партию, корпорацию, семью, — дру­гими словами, понятие личностисвязывалось всегда с ка­кой-нибудь общей формой» (1,157].
Сходным образомвысказывается А.Я. Гуревич: «Сред­невековье имеет ясную идею человеческойличности, от­ветственной перед Богом и обладающей метафизическим неуничтожаемымядром — душою, но не признает инди­видуальности. Установка на всеобщность,типичность, на универсалии, на деконкретизацию противоречила форми­рованиючеткого понятия индивида» [2, 278].
Но советский историкписал о понятии (культурной категории) «личность». Корпоративная личностьсредне­вековья, как и политический человек античности, и люди родо-племеннойархаики, — это один из типов поведе­ний, хотя и преобладающий. Он хорошоотражен в соци­альных нормах эпохи, является ее эмблемой. Воспитание,социальная память, традиция воспроизводят и передают именно этот тип. Другиечеловеческие образы затушевыва­ются и даже стираются. Но они, разумеется, есть.Любое общество знает не только безличных статистов, но и твор­цов с широкимкругозором и неординарным поведением. Своей репутацией средневековый человек вомногом обя­зан своеобразному складу учености, которая охотно обоб­щала иуниверсализировала, но мало интересовалась ин­дивидуальными чертами человека ипотому «опускала» их.
Редкий медиевист неотметит, насколько жизнь сред­невекового человека окрашена страхом. «Чувствонеуверен­ности — вот что влияло на умы и души людей средневеко­вья и определялоих поведение. Неуверенность в матери­альной обеспеченности и неуверенностьдуховная; церковь видела спасение от этой неуверенности, как было показа­но,лишь в одном: в солидарности членов каждой обще­ственной группы, впредотвращении разрыва связей внут­ри этих групп вследствие возвышения илипадения того или иного из них. Эта лежавшая в основе всего неуверен­ность вконечном счете была неуверенностью в будущей жизни, блаженство в которой никомуне было обещано наверняка и не гарантировалось в полной мере ни добры­миделами, ни благоразумным поведением. Творимые дья­волом опасности погибеликазались столь многочислен­ными, а шансы на спасение столь ничтожными, чтострах неизбежно преобладал над надеждой… Итак, ментальность, эмоции,поведение формировались в первую очередь в связи с потребностью всамоуспокоении» [5, с. 302].
Но средневековый страх,как и остальные феномены ментальности тех веков, многосложен. И это потому, чтов жизни была не только пугающая изменчивость, но и не­зыблемый порядок. Вряд ликакая другая эпоха имела столь хорошо разработанную иерархию небесных и земныхсил. Над этим трудились отцы церкви и теологи, королевские министры иправоведы. Средневековье известно не только необузданными страстями, но такжеученой схоластикой и юридической казуистикой. Человек того времени видел в Богетворца незыблемого порядка, в котором ему, чело­веку, отводилось незыблемоеместо.
Религиозный «страхгосподень» — синоним совести, а светское бесстрашие воспринимается какотсутствие мо­рали и даже как богоборчество и демонизм. Священное содроганиеперед тайной божествен­ного могущества совсем не похоже на страхи перед демо­нами,наоборот, оно в родстве с уверенностью в неотвра­тимости воздаяния испокойствием, граничащим с фата­лизмом («Все в руке божьей»).
Страшную зыбкость мирапитают скорее миф и ма­гия — такие же столпы средневекового мировосприя­тия,как и христианская вера. Ведь средние века, по Соло­вьеву, — это компромиссмежду христианством и языче­ством. Иначе говоря, компромисс (но ипротивоборство) между книжно-ученым и народным, серьезным и карна­вальным.

Заключение
Итак, из всего вышеизложенного можно сделать выводы
1.Средние века —эпоха, наполненная противоречиями. Как и вся­кая другая, она имеет свои темныестороны, но она — ступень в разви­тии культуры человечества, имеющая заслугиперед мировой культурой и свою специфику.
2. Среди специфических сторон следует назватьпрежде всего ин­терес к духовной жизни человека, который возник в средневековойкуль­туре под активным влиянием христианства. Это отразилось на ментали­тетевсех слоев средневекового общества и нашло свое выражение в искусстве,обратившем внимание на эмоциональную сферу каждого от­дельного человека,показав ценность и внутреннего мира, и эмоцио­нального отношения кдействительности.
3. Средние веказначительно развили систему логического мышле­ния. От Тертуллиана, говорившего:«Верую, ибо абсурдно»,— через Ансельма Кентерберийского (XI век) сего утверждением «верую, чтобы по­нять»— Средневековье приходит кПьеру Абеляру (XII век), считающе­му, что нужно «понимать, чтобыверить». Споры номиналистов и реалис­тов, развитие схоластики, диспутыпривели к попыткам сделать разум основанием рассуждений и найти законы егосуществования.
4. В это времяразвивается, углубляется и совершенствуется искус­ство. Появляются новые формыи жанры, новые направления ли­тературы: роман, городская сатира, живущая в видефаблио шванков (нем. «шутка»), новелла, имеющая и сатири­ческий, ипоучительный характер, лирика Прованса, открывшая для себя богатство созвучий всловах — рифму; новые особенности музыки; в XI веке появляется почтисовременная система записи музыки, а в твор­честве трубадуров, труверов иминнезингеров — многочисленные жан­ры песенного творчества; в архитектурескладываются романский и го­тический стили, связанные с новыми способами иформами конструк­тивного решения зданий и храмов.
5. Появляются новыеязыки, основанные на латыни, но к ней не сво­дящиеся, впитавшие в себя всебогатство народного мышления.
6 Средневековье вывелочеловечество из мрака разрушения, связан­ного с падением и гибелью античногомира, на такой уровень культуры, который подготовил последующий всплескчеловеческой деятельности, характерный для следующей эпохи — эпохи Возрождения.

Литература
1. АртамоновС.А. Литература средних веков. – М.: Просвещение, 1992.
2. БахтинМ.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. –М.: Наука, 1990.
3. БыстроваА.Н., Киселев В.А. Мир культуры и культура мира. – Новосибирск, 1996, 1997.
4. ГуревичА.Я. Категории средневековой культуры. М., 1973.
5. ГуревичА.Я. Проблемы средневековой культуры. – М., 1981.
6. ГуревичП.С. Культурология. /Учеб. Пособие. – М.: Знание, 1999.
7. ЛеГофф Ж. Цивилизация средневеково Запада. М., 1992.
8. ФеврЛ. Бои за историю. М., 1991.
9. ХейзингаИ. Осень средневековья. Исследование форм жизненного уклада и форм мышления в XIV и XV веках во Франции иНидерландах. М., 1988.