Аполлон Борисович Давидсон — доктор исторических наук, профессор, президент Ассоциации британских исследований, руководитель Центра африканских исследований Института всеобщей истории РАН.
6(29) января 1917 г. в Петроград прибыла необычная делегация. Генералы, адмиралы, политики, экономисты, специалисты по снабжению военным оборудованием. Из Великобритании, Франции, Италии. Даже английский военный министр лорд А. Милнер. Они побывали не только в Петрограде, но и в Москве. И на фронте. Встретились и с министрами, и с виднейшими чиновниками. С руководителями фракций Думы. Разумеется, с Николаем II. Пробыли они в России три недели. Уехали всего за несколько дней до Февральской революции. Это была самая большая конференция Антанты с участием России. В историю она вошла как Петроградская конференция.
В литературе о Февральской революции внимания ей уделялось мало. Но есть и подробные исследования — М.М. Карлинера [1], А.В. Игнатьева [2] и И.В. Алексеевой [3]. В них использованы все или почти все доступные тогда материалы, в том числе и документы Архива внешней политики России.
Почему же я счел себя вправе опять обратиться к этой теме? Мне казалось важным выбрать иное направление для исследования. Акцент раньше делался на то, что даже в союзнические времена у Великобритании было «изначальное стремление экономически ослабить и закабалить Россию» и только «революционная борьба российского пролетариата в 1917 г. спасла Россию от того зависимого положения». При этом досталось и нашим соотечественникам: «лидеры русской буржуазии — Родзянки и Гучковы, Милюковы и Шингаревы в своих суждениях не поднимались выше интересов капиталистической мошны».
В разгар «холодной войны» и идеологического противоборства такой подход был распространен.
Конечно, в начале 1917 г. целью такой серьезной и влиятельной делегации союзников в Россию была не подготовка к ее закабалению, а изыскание пути к успеху в тяжелой борьбе против общего врага в мировой войне. Все остальное отступало на второй план как для англичан, так и для М.В. Родзянко, А.И. Гучкова, П.Н. Милюкова и А.И. Шингарева.
Я хотел бы привлечь внимание и к такой стороне истории той петроградской встречи. Ведь приехавшие английские, французские и итальянские представители оказались последними высокопоставленными иностранцами, повидавшими дореволюционную Россию. Разве не стоит теперь, через 90 лет, вглядеться в их впечатления? И в то, как в связи с их приездом четче выявились разногласия в общественно-политических кругах Петрограда и Москвы.
Наконец, еще один аспект. В составе делегации союзников британская часть была самой влиятельной. Поэтому и делегацию нередко называли «Миссией Милнера» — по имени входившего в нее английского военного министра. Так что Петроградская конференция стала важной вехой и в истории российско-британских отношений.
В рамках журнальной статьи нельзя сколько-то подробно рассмотреть все эти аспекты. Но можно привлечь к ним внимание, и для этого сейчас есть больше возможностей, чем было у авторов упомянутых мной исследований. В Англии вышло несколько биографий Милнера, и в них приведены важные архивные материалы [4]. Главное же — у российских историков появилась возможность работать в английских архивах.
С документами об этой конференции мне удалось познакомиться в нескольких архивах. В Музее имперских войн (Лондон) — архивный фонд фельдмаршала Генри Вильсона, который участвовал в Петроградской конференции. Часть архива так и названа: «Миссия в Россию» [5]. Там есть документ, озаглавленный «Отчет о миссии в Россию». Датирован 10 марта 1917 г., т.е. за пять дней до отречения Николая II 2(15) марта. Подписи нет. Очевидно, это и есть отчет делегации правительству. Документы, как-то связанные с этой миссией, есть и в других частях фонда. Коллекция документов об этой конференции отложилась и в библиотеке Тринити-колледжа в Кембридже [6].
В преддверии визита
Идея отправки высокой делегации в Россию для согласования военного сотрудничества родилась еще в первые месяцы 1916 г. Правда, в мае в Англии снова побывали представители Государственной думы и Государственного совета и им была устроена торжественная встреча, но британскому правительству в напряженной обстановке мировой войны нужны были переговоры на высшем государственном уровне, вплоть до российского императора.
В качестве главы британской правительственной делегации обсуждалась кандидатура Ллойд Джорджа, но затем премьер-министр Асквит объявил, что Ллойд Джордж сосредоточит внимание на соглашении с вечно бунтовавшей Ирландией. Может быть, для Асквита это был предлог. Вряд ли Ллойд Джордж, пользовавшийся славой социалиста, чуть ли не революционера, мог быть приятен царю.
13 мая британский военный министр фельдмаршал лорд Г. Китченер получил через российское посольство приглашение Николая II приехать в Россию. Китченер сообщил послу: «Ничто не доставило бы мне такой радости, как поездка в Россию», но что ему необходимо узнать мнение короля и премьер-министра. Вскоре он принял приглашение.
5 июня, в пять часов вечера, он вместе с большой группой военных отплыл на крейсере «Хэмпшир» в сопровождении еще двух кораблей. А без двадцати восемь, не успев еще далеко отойти от шотландского берега, «Хэмпшир» подорвался на мине, установленной, как выяснилось, немецкой подводной лодкой в ночь с 28 на 29 мая. Корабль затонул в течение четверти часа. Спаслись всего десять человек. Китченера среди них не было.
В Англии все были потрясены: поездка Китченера держалась в секрете, а в Петрограде «обсуждалась открыто» [7]. В России стали обвинять прогерманские силы. Больше всего — Распутина. Дескать, царь сказал царице, она — Распутину (об этих слухах писал потом Деникин в «Очерках русской смуты»).
Потом, когда разобрали и опубликовали переписку Николая II с женой, выяснилось, что она писала ему из Петрограда в Ставку:
«По мнению нашего Друга для нас хорошо, что Китченер погиб, так как позже он мог бы причинить вред России»; «нет беды в том, что вместе с ним погибли его бумаги. Видишь ли, Его всегда страшит Англия, какой она будет по окончании войны, когда начнутся мирные переговоры» [8].
Она так, «Друг» и «Он» с больших букв, называла Распутина. Это ничуть не помешало ей выразить глубокое сожаление о гибели Китченера и написать об этом письмо британскому военному атташе, который был прикомандирован к Ставке верховного главнокомандующего. «Император передал мне поразительно доброе и прочувствованное послание от императрицы, в котором говорится не только о К [итченере], но и о тех, кто его сопровождал» [9].
Доказательств вины Распутина и «распутинцев» не обнаружено до сих пор. Была гибель «Хэмпшира» случайностью или нет, так и осталось тайной.
Среди ближайших родственников царя, в большой семье Романовых, мнение царицы поддержали бы далеко не все. Великий князь Михаил Михайлович, находившийся тогда в Лондоне, писал Николаю II:
«К великому моему сожалению, мое письмо, отправленное с бедным покойным лордом Китченером, погибло с ним… Смерть и гибель бедного Китченера была большая, неожиданная драма, всех страшно поразившая. Для меня лично это весьма чувствительная потеря, я его душевно любил, был его большим поклонником и глубоко его уважал и ценил. Я его часто видел, и он ко мне всегда очень сердечно относился. Последний раз я его видел за 3 дня до его смерти. Он меня продержал около часа и, главное, говорил про свою поездку в Россию, спрашивая разные советы… Он Россию очень любил… Он был нашим лучшим и вернейшим другом» [10].
Михаил Михайлович был одним из великих князей, которые попали в немилость к царю из-за того, что они решились на неравные браки — по любви. Еще в 1891 г. он без разрешения Александра III вступил в морганатический брак с внучкой Пушкина, графиней Меренберг. Он жил постоянно за границей, знал Англию лучше любого из Романовых, а его письма об Англии и англичанах бывали очень восторженными.
Сама идея обсуждения с русскими проблем совместного ведения войны день ото дня становилась все более важной. Западные союзники всерьез боялись, что Германия соблазнит сепаратным миром Россию, уже измученную двухлетней тяжелой войной, утратой громадных территорий, потерей, убитыми и пленными, миллионов своих солдат. Слухи о переговорах немецких представителей с русскими возникали вновь и вновь.
Николай II в ноябре 1916 г. одобрил идею созыва конференции союзников в Петрограде. В Англии состав делегации обсуждался тщательно. Кандидатуры главы делегации возникали и отклонялись. Наконец, 10 декабря 1916 г., Ллойд Джордж, теперь уже глава правительства, предложил преемнику Китченера, Милнеру, возглавить объединенную делегацию союзников для переговоров с Россией. «С конца 1916 г. до 1918 г., за исключением Ллойд Джорджа, Милнер был самой значительной фигурой в правительстве», — писал биограф Милнера [11].
Но пока готовилась конференция, обстановка в России очень быстро и круто менялась.
Еще в начале осени 1916 г. великий князь Николай Михайлович, дядя Николая II, был уверен в скорой победе над Германией и Австро-Венгрией, думал о предстоящей мирной конференции и намечал состав русской делегации (он писал — «комиссии»), разработал и верноподданно предлагал Николаю II «коротенькую схему тех вопросов, которые пришлось бы разбирать проектируемой мной комиссии». Эта «коротенькая схема» состояла из 17 проблем решения не только судьбы поверженных врагов — Германии, Австро-Венгрии, Болгарии и Турции, — но и всего устройства послевоенного мира. Он продумал даже перечень тех, кто будет все это решать.
«Все девять членов в комиссии были бы коренными русскими: Самарин, Наумов, Шульгин, Львов, князь Григорий Трубецкой, ген. Беляев, адмирал?? [12] и Феодосьев, а только у меня одного течет немецкая кровь, но ее охлаждение и полнейшее притупление шло с самой моей колыбели».
Главное же, добивался, чтобы Николай II назначил во главе «комиссии» именно его, Николая Михайловича [13]. А всего через два с небольшим месяца смысл и тон обращения великого князя к императору уже совсем иные.
“Ты неоднократно выражал твою волю «довести войну до победоносного конца». Уверен ли ты, что, при настоящих тыловых условиях, это исполнимо? Осведомлен ли ты о внутреннем положении не только внутри империи, но и на окраинах (Сибирь, Туркестан, Кавказ)? Говорят ли тебе всю правду или многое скрывают? Где кроется корень зла?..
Ты находишься накануне эры новых волнений, скажу больше — накануне эры покушений. Поверь мне: если я так напираю на твое собственное освобождение от создавшихся оков, то я это делаю не из личных побуждений, которых у меня нет”.
И позволил себе прямо вторгаться даже в личную жизнь Николая II:
«Неоднократно ты мне сказывал, чго тебе некому верить, что тебя обманывают. Если это так, то же явление должно повторяться и с твоей супругой, горячо тебя любящей, но заблуждающейся, благодаря злостному, сплошному обману окружающей ее среды. Ты веришь Александре Федоровне. Оно и понятно. Но что исходит из ее уст, — есть результат ловкой подтасовки, а не действительной правды. Если ты не властен отстранить от нее это влияние, то, по крайней мере, огради тебя от постоянных, систематических вмешательств этих нашептываний через любимую тобой супругу» [14].
Это уже не верноподданное обращение, а поучение дяди своему неразумному племяннику. Легко представить, какую ярость это письмо вызвало у императрицы. 4(17) ноября она обращалась к мужу:
«Я прочла письмо Николая с полным отвращением. Если бы ты его остановил в середине его разговора и сказал ему, что, если он хотя бы раз еще коснется этого предмета или меня, ты его сошлешь в Сибирь — так как это выходит почти государственная измена. Он всегда меня ненавидел и дурно обо мне отзывался уже 22 года, и в клубе также (этот самый разговор у меня с ним был в этом году), но во время войны и в такую пору ползти за твоей мамашей и твоими сестрами и не встать отважно на защиту жены своего императора (все равно, согласен он со мной или нет) — это отвратительно, это измена».
А еще через несколько дней:
«Пожалуйста, прикажи Ник. Мих. уехать — он опасный элемент здесь в городе» [15].
Ему и приказано было уехать, правда, чуть позже. 1(14) января 1917 г. он написал британскому послу Дж. Бьюкенену, с пометкой «для Вас одного»:
«Дорогой посол!
Я получил повеление от его величества императора удалиться на два месяца в свое Грушевское имение (близ Херсона). До свидания и всего хорошего.
Да здравствует Англия и да здравствует Россия!
Сердечно Вам преданный Николай II.» [16].
Но с ноября 1916 г. тревожные письма шли царю и от других Романовых. Великий князь Георгий Михайлович 11(24) ноября 1916 г.:
«Положительно, у всех заметно беспокойство за тыл, т.е. за внутреннее состояние в России. Прямо говорят, что, если внутри России дела будут итти так, как теперь, то нам никогда не удастся окончить войну победоносно, а если это действительно не удастся, то тогда конец всему. Ненависть к Штюрмеру чрезвычайная.
Тогда я старался выяснить, а какие же меры могли бы излечить это состояние? На это могу ответить, что общий голос — удаление Штюрмера и установление ответственного министерства для ограждения тебя от обмана различных министров.
Эта мера считается единственною, которая может предотвратить общую катастрофу. Если бы я это слышал от левых и разных либералов, то я не обратил бы на это никакого внимания. Но это мне говорили и здесь говорят люди, глубоко преданные тебе и желающие от всей души блага только тебе и России нераздельно; вот почему я решился написать это тебе.
Признаюсь, что я не ожидал, что я услышу здесь, в армии то же, что я слышал всюду в тылу. Значит это желание всеобщее — глас народа, глас Божий, и я уверен, что Господь тебе поможет пойти навстречу всеобщему желанию и предупредить надвигающуюся грозу из нутра России» [17].
Прокурор петроградской судебной палаты подсчитал, что за один 1916 г. царь сменил «четырех председателей совета министров (И.Л. Горемыкина, Б.В. Штюрмера, А.Ф. Трепова и кн. Н.Д. Голицына), четырех министров внутренних дел (А.Н. Хвостова, Б.В. Штюрмера, А.А. Хвостова и А.Д. Протопопова), трех министров иностранных дел (С.Д. Сазонова, Б.В. Штюрмера и Н.Н. Покровского), трех военных министров (А.А. Поливанова, Д.С. Шуваева и ген. Беляева) и трех министров юстиции (А.А. Хвостова, А.А. Макарова и Н.А. Добровольского)» [18].
«На исходе 1916 года все члены государственного тела России были поражены болезнью, которая уже не могла пройти сама, ни быть излеченной обыкновенными средствами, но требовала сложной и опасной операции», — считал Александр Блок [19].
Императрица видела выход в том, что Николай II должен действовать более решительно, не колеблясь. Она писала ему и о родственниках, и об оппозиции в Думе:
“Как давно, уже много лет люди говорили мне все то же: «Россия любит кнут». И — «Будь властелином». И — «Будь Петром Великим, Иваном Грозным, императором Павлом — сокруши их всех»" [20].
И на этом фоне — убийство Распутина. Вместе с его трупом, найденным в Малой Невке в первый день 1917 г. (по новому стилю), всплыли на поверхность противоречия, накопившиеся в российской действительности — и в стране, и в ее правящей элите. Французский посол М. Палеолог записал в своем дневнике на следующий день: «Убийство Григория — единственный предмет разговора в бесконечных хвостах женщин, в дождь и ветер ожидающих у дверей мясных и бакалейных лавок распределения мяса, чая, сахара и проч.» [21].
И.В. Гессен, видный общественный деятель и публицист, а в эмиграции и издатель многотомного «Архива русской революции», считал: «Совершенное ярым сторонником царского режима Пуришкевичем и членами императорской фамилии — Юсупов женат на дочери вел. князя, а Дмитрий Павлович был наиболее близким царской семье среди великих князей, — убийство Распутина завершало ее полную изоляцию и знаменовало окончательный распад государственной власти» [22].
Царя и еще больше царицу не могло не ошеломить, что в убийстве принял участие великий князь Дмитрий Павлович. Убивал. Но — родственник. Как решить его судьбу, как при этом учесть настроения во всем обширном клане Романовых? Решили услать его из Петербурга.
А великий князь Николай Михайлович считал, что теперь, когда «гипнотизера» -Распутина — нет, надо удалить, услать куда-нибудь «загипнотизированную» — Александру Федоровну.
Каково было Николаю II? Жена — вне себя после убийства «Друга». Полный раздрай в среде родственников. Мать и жена — Минни и Аликc — вообще стараются не общаться. Мать переехала в Киев, чтобы не видеть того, что творится. А семья для Николая II значила так много! П. Жильяр, наставник его детей, проживший 13 лет рядом с его семьей, писал о нем: «Созданный для семейной жизни» [23]. --PAGE_BREAK--
За стенами дворца — раздираемые противоречиями властные структуры. И — вся необъятная страна… Да и в мировой политике — так ли было все ясно для царствующей четы? Пройдя горнило войны с Японией и революции 1905 г., Николай II пошел на союз с такой, казалось, ненавистной Англией, с которой враждовали его отец, дед и прадед. А еще через несколько лет вместе с ней воевал против кайзера Вильгельма, того самого Вилли, с которым в 1899 г. обсуждал в Потсдаме, как бы больнее уязвить Англию за ее политику на Юге Африки.
Николай II, с 1915 г. объявивший себя верховным главнокомандующим русской армией, даже принял от своего кузена Георга V воинское звание британского фельдмаршала. И обрадовался этому чину. В декабре 1915 г. он писал жене: «Вообрази, Джоржи произвел меня в фельдмаршалы британской армии» [24]. Обрадованная императрица отвечала: «Как хорошо, что ты назначен английским фельдмаршалом» [25]. В феврале 1916 г., когда генерал-адъютант английского короля сэр Артур Пэджет приехал, чтобы вручить фельдмаршальский жезл, Николай II пригласил всех английских офицеров, находившихся в Ставке, присутствовать на церемонии [26]. Он и его жена забыли, что их противник, кайзер Вильгельм II — тоже британский фельдмаршал? И получил этот чин намного раньше, еще в 1901 г., когда он приезжал в Лондон на похороны своей бабушки, королевы Виктории. Хотя русская императрица могла бы это и помнить: германский кайзер был и ее близким родственником — она тоже внучка королевы Виктории. Да и Николаю не следовало особенно гордиться, что его кузен Георг по-родственному преподнес и ему этот в общем-то ничего не значивший для них обоих подарок.
Поразительно! Императрица союзной с Великобританией державы, только что обрадовавшись британскому фельдмаршальскому жезлу для своего мужа, в сущности, радуется гибели другого фельдмаршала — Китченера — и опасается Англии, хотя воспитана в Англии королевой Викторией. С Англией связано все ее детство и юность. Даже мужу своему до конца дней она писала письма по-английски. Может быть, взыграл ее немецкий патриотизм — родилась-то она все же в Германии? Но в письмах мужу во время войны она проклинала Германию и все немецкое. Как разобраться во всем этом? И вполне ли разбирались они сами? Во всяком случае показывать весь этот разброд англичанам, французам и итальянцам никак не хотелось. Они ведь будут выискивать, не склоняется ли Россия к сепаратному миру. Насколько она надежна. А если остается союзником — насколько дееспособна в военном отношении. Союзников, Англию в первую очередь, крайне тревожили перемены в правительстве России: не усилилось ли прогерманское влияние? Об этом беспокойстве русское посольство в Лондоне сообщало в Петроград.
Петроградской конференции предшествовала долгая беседа британского посла Дж. Бьюкенена с Николаем II. С каким настроением добивался посол аудиенции? Он считал, что князь Голицын, новый председатель совета министров, «не имея никакого административного опыта и никаких точек соприкосновений с Думой», не может «овладеть положением». А оно, по мнению посла, «с каждым днем становилось все более и более угрожающим. Революция носилась в воздухе, и единственный спорный вопрос заключался в том, придет ли она сверху или снизу. Дворцовый переворот обсуждался открыто, и за обедом в посольстве один из моих русских друзей, занимавший высокое положение в правительстве, сообщил мне, что вопрос заключается лишь в том, будут ли убиты и император, и императрица или только последняя; с другой стороны, народное восстание, вызванное всеобщим недостатком продовольствия, могло вспыхнуть ежеминутно» [27].
Аудиенция состоялась 12(25) января и удивила посла с первых минут.
«Во всех предыдущих случаях его величество принимал меня без особых формальностей в своем кабинете и, пригласив меня сесть, протягивал свою табакерку и предлагал курить. Поэтому я был неприятно удивлен, когда был на этот раз введен в комнату для аудиенций и нашел его величество ожидающим меня здесь, стоя посреди комнаты. Я тотчас понял, что он угадал цель моей аудиенции, и что он нарочито придал ей строго официальный характер, как бы намекая мне, что я не могу касаться вопросов, не входящих в компетенцию посла».
По поводу готовящейся Петроградской конференции Николай II «выразил надежду, что это будет последняя конференция, которую мы будем иметь до окончательной мирной конференции».
Посол позволил себе усомниться не только в этом, но даже в том, «следует ли при настоящих условиях подвергать жизнь столь многих выдающихся людей опасности испытать судьбу, постигшую лорда Китченера при его роковом путешествии в Россию».
Царь удивился такому пессимизму. Это дало возможность Бьюкенену высказать свою оценку положения в России. Он даже осмелился выразить недоумение по поводу чехарды со сменой министров: послы уже не знают, останутся ли завтра на своих постах сегодняшние министры, с которыми они имели дело.
“«Ваше величество! Позвольте мне сказать, что перед вами открыт только один верный путь, это — уничтожить стену, отделяющую вас от вашего народа, и снова приобрести его доверие». Император выпрямился во весь рост и, жестко глядя на меня, спросил: «Так вы думаете, что я должен приобрести доверие своего народа, или что он должен приобрести мое доверие?»…
«Видит ли его величество, — спросил я затем, — опасности положения, и знает ли он, что на революционном языке заговорили не только в Петрограде, но и по всей России?». Император сказал, что ему лично известно, что люди позволяют себе говорить таким образом, но что я впадаю в ошибку, придавая этому слишком серьезное значение” [28].
Вполне ли точно передал Бьюкенен содержание той встречи в канун Петроградской конференции? Из двух собеседников мы знаем мнение только одного, и только в позднейших воспоминаниях. Но подтверждение слов Бьюкенена — в дневнике Палеолога, британский посол в тот же день поделился с ним содержанием беседы. В записи Палеолога от 13(26) января важнейшая часть рассказа Бьюкенена воспроизведена почти дословно.
Запись, сделанную по свежим впечатлениям, Палеолог завершил так:
«Император, чопорный и холодный, прервал молчание для того, чтобы сформулировать два возражения. Вот первое:
— Вы мне говорите, господин посол, что я должен заслужить доверие моего народа. Не следует ли скорее народу заслужить мое доверие?..
Вот второе:
— Вы, по-видимому, думаете, что я пользуюсь чьими-то советами при выборе моих министров. Вы ошибаетесь, я один их выбираю… После этого он положил конец аудиенции следующими простыми словами:
— Благодарю вас, господин посол! В сущности, император выражал лишь чистую теорию самодержавия, в силу которой он занимает престол. Весь вопрос в том, сколько времени он еще останется на троне в силу этой теории» [29].
После той аудиенции императрица советовала мужу потребовать отзыва британского посла. О Бьюкенене ведь было известно, что он в январе принимал в своем посольстве Милюкова, Родзянко, особенно ненавистного царице Гучкова и что там обсуждался вопрос о дворцовом перевороте.
Да и в Москве британский генконсул Б. Локкарт постоянно встречался с председателем Всероссийского земского союза помощи больным и раненым воинам князем Г.Е. Львовым, московским городским головой и главноуполномоченным Всероссийского союза городов М.В. Челноковым, одним из лидеров московских кадетов, членом Прогрессивного блока В.А. Маклаковым, председателем Экономического совета Всероссийского союза городов А.А. Мануйловым, видным деятелем кадетской партии Ф.Ф. Кокошкиным. О чем говорили? О неспособности правительства, о том, что страна — над пропастью [30]. Так что английские дипломаты, а через них и Лондон, были в курсе этих настроений и вполне им сочувствовали. Николай II колебался и готов был оттянуть проведение конференции.
Приезд делегации
Но машина уже заработала. Англией, Францией и Италией была создана объединенная делегация. В британскую часть вошли, кроме Милнера, еще шесть генералов, в том числе Г. Вильсон (вскоре стал фельдмаршалом), лорд Д.Б. Ревелсток, эксперт по финансовым вопросам, сэр Уолтер Лейтон, эксперт по вопросам вооружения, Дж. Клерк (впоследствии посол в Турции). Во французскую часть делегации во главе с М. Думергом, министром колоний, вошли два генерала, один из них весьма известный — Ноэль де Кастельно. В итальянскую — сеньор Шалойа, маркиз А. Карлотти и генерал Руджиери. Всего в объединенной делегации — более 40 человек.
8(21) января они отплыли из шотландского порта Обок к порту Романов (Мурманск) [31] на крейсере «Килдонен кесл», хорошо знакомом лорду Милнеру и его британским коллегам. Этот крейсер много раз курсировал между Англией и Кейптауном еще во времена англо-бурской войны, когда Милнер был главой английской администрации Капской колонии, а многие из его теперешних спутников участвовали в войне с Трансваалем.
Отъезд делегации, памятуя трагедию миссии Китченера, держали в секрете. Так же было и потом, уже при отъезде из Петербурга. Тогда всем пришлось даже пожертвовать своими ботинками. Каждый оставил их у дверей своего номера в гостинице, чтобы создать впечатление, будто их владелец еще не уехал.
Целями переговоров считались координация военных усилий и согласование поставок вооружения в Россию. Необъявленной, но не менее важной целью было попытаться понять ситуацию в России. Лидеры кадетов и октябристов в Думе через британского посла Бьюкенена, да и напрямую, убеждали англичан оказать давление на Николая II, склонить его в сторону конституционных реформ.
Сразу по прибытии в порт Романов гости ужаснулись: присланное из Англии вооружение, которое доставлялось с таким риском сквозь минные поля и под угрозой нападения германских рейдеров и подводных лодок, тут мокло под дождем и снегом. «Тысячи тонн снаряжения были свалены в доках и на набережной, и не чувствовалось никакой надежды, что их вскоре отправят дальше, на юг» [32].
Специальный поезд, на котором делегацию везли в Петроград, шел очень медленно. Путешествие заняло три дня. Прибыли в столицу утром 16(29) января.
Встречая их, Палеолог сразу же предупредил: «Здесь перестают интересоваться войной. Все правительственные пружины, все колеса административной машины портятся одно за другим. Лучшие умы убеждены в том, что Россия идет к пропасти. Надо нам спешить».
Но тут же с удивлением понял, что и гости не так уж готовы к переговорам. «С первых же слов становится ясно, что делегаты западных держав получили лишь неопределенные инструкции, у них нет никакого направляющего принципа для координирования усилий союзников, никакой программы коллективного действия для ускорения общей победы» [33].
Инструкции, конечно же, были. Если в деталях не очень конкретные, то в самом главном — вполне: союзники, опасаясь за будущее своих стран, хотели понять, насколько правдивы слухи, что царь и его окружение склоняются к сепаратному миру и ведут тайные переговоры с Германией.
Основания для этих опасений у союзников были. В высших правительственных кругах, да и у части буржуазии прогерманские настроения и желание выхода из войны усиливались — в связи с военными неудачами, потерей значительной территории, страхом народных выступлений. Да, что говорить, и в связи с той англофобией, которая уже в нескольких поколениях была свойственна влиятельным кругам русского общества. Видя раздоры в правящей элите, В.И. Ленин писал: “Спор идет между этими «милыми дружками» только из-за того, когда и как повернуть от борьбы против Германии к борьбе против Англии” [34].
Никто толком не мог определить, какие именно группировки стремились к сговору с Германией и насколько велико их влияние на царя. Но слухи шли очень широко. Они повторялись и потом, из десятилетия в десятилетие. Нашли отражение и в исторических работах. О тогдашнем стремлении царизма к сепаратному соглашению говорилось, например, в «Истории дипломатии» [35].
В недавно вышедшем четырехтомнике “Мировые войны XX века" иная точка зрения: “В советское время в течение 70 лет во всех хранилищах днем с огнем искали свидетельства «заговора двора», его готовности идти на мировую с Германией. Не нашли ни единой страницы, ни единой строчки, ни единой фразы. И Николай, и Александра стояли за войну до победного конца” [36].
Очевидно, у союзников подозрение о сепаратных переговорах России все же было не преобладающим. Поэтому перед их делегацией ставились и другие, более четко очерченные, задачи. Выяснить, насколько эффективна российская армия и насколько прочен тыл; можно ли уговорить русских начать в самом близком будущем наступление на восточном фронте — и тем самым облегчить положение на западном. Узнать, какие поставки вооружения нужны России, в каких объемах и способны ли российские железные дороги обеспечить его доставку из северных портов в необходимые сроки. И самое важное — понять внутриполитическую обстановку в Российской империи. 18(31) января Николай II принял в Царском Селе всю делегацию. Милнер вручил царю два письма от Георга V, а для вдовствующей императрицы Марии Федоровны — письмо от ее сестры Александры, жены Георга V. Еще через два дня Милнер получил личную аудиенцию и обедал с императором и императрицей. После этой встречи Милнер сказал Вильсону, второму по положению члену британской делегации: «Император и императрица, хотя держались очень любезно, но совершенно отчетливо дали понять, что не потерпят никакого обсуждения российской внутренней политики» [37].
Еще через два дня для всей делегации был устроен официальный ужин, но Николай II ни с кем из гостей сколько-то серьезных разговоров не вел.
Работа петроградской конференции
Первое пленарное заседание конференции союзников, самой представительной за все годы войны, открылось 19 января (1 февраля) в Круглом зале Мариинского дворца. Работа продолжалась три недели, до 8(21) февраля, т.е. закончилась за считанные дни до Февральской революции.
Наиболее высокопоставленными членами российской делегации были новый министр иностранных дел Н.Н. Покровский; новый военный министр М.А. Беляев; министр финансов П.Л. Барк; великий князь Сергей Михайлович, инспектор артиллерии, он представлял ставку верховного главнокомандующего; морской министр адмирал И.И. Григорович; С.Д. Сазонов, который до июля 1916 г. был министром иностранных дел, а затем назначен послом в Лондон, но так и не вступил в эту должность из-за начавшихся революционных событий. При обсуждении военных вопросов важную роль играл генерал В.И. Гурко, начальник генерального штаба. В своих воспоминаниях, опубликованных уже в эмиграции, в Лондоне, в 1918 г., он довольно подробно рассказал об этой конференции [38].
Пленарные заседания конференции были многолюдными. Милнер считал, что нельзя обсуждать конфиденциальные вопросы в присутствии более 40 человек, тем более что у него были против кого-то из них подозрения в нелояльности к союзникам. Поэтому практическая работа велась в комиссиях. Прежде всего в той, которая называлась «Стратегическое совещание».
Союзники хотели подтвердить прежние договоренности, что и на западном, и на восточном фронтах наступление должно начаться уже в феврале. Но генерал Гурко заявил, что русская армия к этому не готова, поскольку идет ее реорганизация. У союзников эта задержка снова вызвала подозрения — не стремится ли все-таки Россия к сепаратному миру. После нелегких переговоров пришли к согласию, что наступление переносится на апрель. Западный фронт — в начале апреля, восточный — во второй половине.
В комиссии по снабжению обсуждался вопрос о поставках западной военной техники для русской армии в 1917 г. Русская делегация запросила даже больше, чем могли пропустить российские железные дороги — 10.5 млн. т. Союзники говорили о цифре почти в три раза меньше. Окончательные рекомендации для правительств сформулированы не были.
Сложными оказались и переговоры о поставках российского зерна союзникам — особенно потому, что они рассматривались в единой связке с поставками западной военной техники, а также с проблемами реорганизации портов Мурманска и Архангельска и пропускной способностью железных дорог. Не очень доверяя четкости и слаженности проводимых в России работ, англичане хотели, чтобы в них участвовали их офицеры, имеющие соответствующий опыт. И вообще, чтобы у их специалистов был доступ к информации об использовании вооружения и техники, предоставляемых Западом России.
Стоял вопрос и о новых английских займах, и о платежах по старым. Для решения финансовых дел русское правительство согласилось выслать в Англию золота на сумму 20 млн ф. ст.
Обсуждали и вопрос о военной помощи Румынии, которая оказалась в бедственном положении — Бухарест был занят немцами. Председатель совета министров Румынии И. Брэтиану приурочил к дням заседаний конференции свой приезд в Петербург и просил, чтобы русская армия начала наступление на этом участке восточного фронта. продолжение
--PAGE_BREAK--
В результате той министерской чехарды, которая шла в России в 1916 г., лишь совсем недавно назначенные министры и другие чиновники не всегда оказывались вполне компетентными в новых для них сферах. Этим — хотя, боюсь, и не только этим — объясняются оценки их деятельности, подобные той, которую дал им М.В. Родзянко:
“На заседаниях конференции с союзниками обнаружилось полнейшее невежество нашего военного министра Беляева. По многим вопросам и Беляев, и другие наши министры оказывались в чрезвычайно неловком положении перед союзниками: они не сговорились между собой и не были в курсе дел даже по своим ведомствам. В особенности это сказалось при обсуждении вопроса о заказах заграницей. Лорд Мильнер долго молча вслушивался в речи наших министров и затем спросил: «Сколько же вы делаете заказов?». Ему сообщили. «А сколько вы требуете тоннажа для их перевозки?». И получив снова ответ, он заметил: «Я вам должен сказать, что вы просите тоннажа в пять раз меньше, чем нужно для перевозки ваших заказов».
Союзные делегаты выражали сожаление, что в виду отдаленности России и оторванности ее от общего командования на западе, они имеют о нас мало сведений. На это министр Покровский предложил создать новую должность комиссара, который был бы на западе представителем России и по своему положению стоял бы выше наших послов. Присутствовавший на конференции Сазонов, только что назначенный послом в Лондон, возмутился, и между Покровским и Сазоновым начались пререкания. Иностранцам было ясно, что у нас нет ни согласованности, ни системы, ни понимания серьезности переживаемого момента. Это их очень возмущало. Хладнокровный лорд Мильнер, еле сдерживавший свои чувства, откидывался на спинку стула и громко вздыхал. Каждый раз при этом стул трещал и ему подавали другой.
Французы тоже очень нервничали, и видно было, что они недовольны нами. Еще в январе 1916 г. во время своего пребывания в Петрограде члены делегации Думерг и Кастельно ездили в Царское Село и к своему изумлению увидели там тяжелые орудия, присланные для нашего фронта из Франции” [39].
Впечатления союзников
Впечатления союзников о России складывались отнюдь не только в ходе заседаний конференции. И подготовка рекомендаций и решений тоже велась в большой мере вне пределов ее стен. Генералы — Вильсон и другие — посетили Псков, ставку генерала Н.В. Рузского, побывали в Риге, оттуда поехали на машине на фронт. Затем по железной дороге — в Минск. Там их принял А. Эверт, командующий западным фронтом. Затем — в Москву.
Милнер в Петрограде встречался с представителями партий, представленных в Думе — кадетами и октябристами. А во время поездки Милнера в Москву, в сопровождении Ревелстока и Клерка, состоялись беседы с князем Львовым (который вскоре, после отречения Николая II, стал председателем Временного правительства и министром внутренних дел) и Челноковым. На банкете в московской городской думе Милнер выступил в ответ на речь П.П. Рябушинского и показал неплохое знание российской действительности.
Львов вручил Милнеру текст своего заявления [40], в котором говорилось, что, если император не проведет конституционной реформы, революция неизбежна. Более того, Львов указал срок — через три недели. Почему такой срок? Скорее всего, потому, что через три недели должна была собраться Дума — ее сессию отложили до окончания конференции союзников- Под революцией Львов подразумевал не столько народное восстание, сколько события в верхах.
В Москве, как и в Петрограде, делегаты услышали, что царская чета — угроза для страны. Генерал Вильсон записал в дневнике: «Они потеряли свой народ, свое дворянство, а теперь и свою армию — и я не вижу для них никакой надежды; однажды здесь произойдет что-то ужасное». Делегатам устроили овацию, когда увидели их в царской ложе Большого театра, но и это не подняло им настроения. И на следующий день в дневнике Вильсона появилась запись: «Император и императрица — на пути к свержению. Все — офицеры, купцы, женщины — открыто говорят, что надо избавляться от них» [41].
Правда, читая подобные очень смелые заявления, следует помнить признание В.В. Шульгина: «Мы были рождены и воспитаны, чтобы под крылом власти хвалить ее или порицать… Мы способны были, в крайнем случае, безболезненно пересесть с депутатских кресел на министерские скамьи… под условием, чтобы императорский караул охранял нас… Но перед возможным падением власти, перед бездонной пропастью этого обвала — у нас кружилась голова и немело сердце» [42]. Конечно, к самому Шульгину это относится в большой мере, но ведь и ко многим другим — тоже.
По возвращении в Петроград Милнер был снова принят Николаем II 5(18) февраля и вручил ему памятную записку со своими соображениями. А накануне великий князь Александр Михайлович (Сандро), муж Ксении, сестры Николая II, направил царю письмо, которое начал еще несколько недель назад, 1(14) января, но все думал, отправлять или нет. Оно не очень ясное, не очень логичное. «Масса не революционна», «народ тебя любит». И вместе с тем — «вопрос ведь в самом бытии России, как великой могущественной державы».
Кто же враг? «Правительство есть сегодня орган, который подготовляет революцию, — народ ее не хочет, но правительство употребляет все возможные меры, чтобы сделать как можно больше недовольных, и вполне в этом успевает. Мы присутствуем при небывалом зрелище революции сверху, а не снизу».
Каков же выход? Оказывается, он прост и легок. «Ты несколькими словами и росчерком пера мог бы все успокоить, дать стране то, чего она жаждет, т.е. правительство доверия и широкую свободу общественным силам, при строгом контроле, конечно» [43].
Значит, как всегда, — царь-то хорош, только вот министры у него плохи. Неужели Сандро не помнил те бесчисленные случаи, когда именно царь пресекал явно позитивные меры своих правительств? В 1906 г. правительство П.А. Столыпина решило несколько смягчить ограничения прав евреев. Николай II ответил Столыпину:
«Возвращаю Вам журнал по еврейскому вопросу неутвержденным. Задолго до предоставления его мне, могу сказать, и денно, и нощно я мыслил и раздумывал о нем. Несмотря на самые убедительные доводы в пользу принятия положительного решения по этому делу, — внутренний голос все настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя. До сих пор совесть моя никогда меня не обманывала. Поэтому и в данном случае я намерен следовать ее велению» [44].
Так что мистические настроения царя были куда важнее решений правительства. Сандро не указал, каковы конкретно вражеские силы и на какие силы — тоже конкретно — надо опереться. Но все же его письмо полно тревоги.
Памятная записка, которую Милнер вручил Николаю II на следующий день, была намного сдержанней. Иностранцу было неловко так резко осуждать происходящее в чужой стране. В записке выражались глубокие симпатии к России и сочувствие потерям, которые она понесла. Подчеркивалось: «Единственное, на чем мы должны сейчас сосредоточить внимание — это умножение общих сил союзников… И, может быть, правильно даже пожертвовать некоторым укреплением на Западном фронте ради снабжения России тем, в чем она насущно нуждается» [45]. Никакой критики российской политики в записке не было. Но и при этом у Милнера не создалось впечатления, что его соображения, да и он сам, произвели заметное впечатление на царя. А сам Николай II показался ему усталым и нездоровым.
Сдержанность Милнера разочаровала даже некоторых его коллег. Накануне отъезда делегации союзников из Петрограда в Мурманск Милнер встретился с членом ЦК партии кадетов П.Б. Струве. Встреча была на квартире у С. Хора, главы британской военной миссии. Струве вручил Милнеру две записки: «Состояние дел в России» и «Продовольственный вопрос в России». Основная идея обеих: в нынешних условиях Россия продолжать войну не может. В первой записке говорилось, что для продолжения войны необходимо правительство, которое могло бы добиться компромисса между интересами различных группировок и сплотить страну — чего не может сделать существующая власть. Говорилось и об активности прогерманских сил, близких к императорской чете. И что «Россию ставят лицом к лицу с революционной ситуацией». Вторая записка была подготовлена по инициативе князя Львова. В ней сказано, что урожай 1916 г. вполне достаточен, чтобы накормить страну, но власть не может справиться с дезорганизацией экономики, вызванной уходом миллионов мужчин из сельского хозяйства, промышленности и транспорта в армию, и неумением различных министерств и ведомств координировать свои действия. Струве возлагал большие надежды на Милнера, обрадовался, когда узнал, что именно его сделали главой делегации. Но свидание оказалось не очень успешным уже с самого начала. Милнер решил обойтись без переводчика, но русского языка он не знал и говорил по-немецки. Струве пытался перейти на английский, но знал его плохо. Хор считал: «Вероятно, языковая пропасть и развела этих людей» [46].
Но причины, скорее всего, были глубже. Милнер уже крайне устал от бессмысленных приемов, торжественных обедов, ужинов и завтраков, которыми его потчевали, подменяя деловые переговоры. Он был разочарован тем, что видел, и особенно встречами с царской четой. Наверно, уже сделал свои выводы и не стал их пересматривать. Но как бы разочарован ни был Милнер в том, что увидел в России, он все же убеждал себя, что революция, какой бы она ни стала, не произойдет до окончания войны. А ему, как военному, это и было важно.
В целом впечатления делегатов оказались невеселыми. Тягучие многословные заседания, многочасовые приемы и обеды, общая неэффективность бюрократии. Милнер сказал коллегам-французам: «Мы попусту теряем время» [47].
Жили они в самом центре Петрограда, в гостинице «Европейская». Что они там увидели? Б. Локкарт, британский генконсул, приехавший к ним из Москвы, вспоминал:
“Я нашел атмосферу в Санкт-Петербурге еще более удручающей, чем когда-либо… Шампанское лилось рекой… «Астория» и «Европа», два лучшие столичные отеля, переполнены офицерами, чье место должно бы быть на фронте. Не считалось зазорным быть «уклоняющимися» или искать синекуру в тылу… На улицах же — длинные очереди бедно одетых мужчин и громко возмущающихся женщин, которые ждали хлеба, а его все не подвозили” [48].
Все это было очевидно. Гучков писал генералу М.В. Алексееву в августе 1916 г.: “«Гниющий» тыл неминуемо развалит фронт, да и всю страну втянет в «невылазное болото»" [49].
Когда английские гости или сопровождавшие их лица давали рубль городовому, тот, козырнув и щелкнув каблуками, привычно громыхал: «Боже, царя храни!» и «Бей жидов!» [50]. Само по себе это, вероятно, не так уж беспокоило бы англичан. Тревожней для них было другое. Черносотенцы называли Думу, особенно ее либеральную, наиболее близкую англичанам, часть — еврейским кагалом. Видели в ней врага внутреннего, а в Англии — внешнего.
Эти настроения отмечались в докладах Петроградского охранного отделения [51]. Например, в октябре 1916 г.: “Если правительство хочет, чтобы в России наступили порядок и тишина, то оно должно, прежде всего, разогнать «еврейский кагал», заключить почетный мир с Германией и разорвать всякие отношения с Англией” [52]. Такой поворот англичанам нравиться не мог. Сразу же после заключительной встречи Милнера с Николаем II, 5(18) февраля, Бьюкенен дал телеграмму в британское министерство иностранных дел.
«Я мог бы резюмировать положение следующим образом. Хотя император и большинство его подданных желают продолжения войны до конца, однако Россия, по моему мнению, не будет в состоянии встретить четвертую зимнюю кампанию, если настоящее положение будет продолжаться до конца; с другой стороны, Россия настолько богата естественными ресурсами, что не было бы никаких оснований для беспокойства, если бы император вверил ведение войны действительно способным министрам. При настоящем же положении будущее представляется книгой за семью печатями».
Что же касается отношений России с Британией, то «антибританская кампания умерла, и англо-русские отношения никогда не были лучше, чем в настоящее время. Как император, так и большинство его министров и большая часть народа твердо поддерживают англо-русский союз» [53].
Чем объясняется такая вера Милнера и Бьюкенена в доброе отношение Николая II к Англии? Отчасти, может быть, — и в лондонских кругах такое мнение существовало — теми хвалебными отзывами о Николае II, которые расточал генерал Дж. Хенбюри-Уильямс, глава британской военной миссии в России. Находясь в ставке верховного главнокомандующего, он вызвал к себе симпатию царя. Они часто гуляли вдвоем. Впоследствии свое восхищение он выразил в книге «Император Николай II, каким я его знал». Правда, вопреки желанию автора, Николай предстает там не лучшим образом. Будучи верховным главнокомандующим, он чаще говорил о прогулках и рыбной ловле, чем о военных действиях. «Его очень интересовало кино». «Он с удовольствием обсуждал свою форму британского фельдмаршала — и как ему держать жезл» [54].
Тем не менее генерал был очарован царем. А Милнер прислушивался к его мнению. Они ведь знали друг друга с конца XIX в., когда были в Южной Африке, и не как с генералом Гурко — по разные стороны фронта, — а вместе.
Перед отъездом члены делегации, опасаясь повторения трагедии с Китченером, не только оставили свои ботинки перед дверьми своих комнат в гостинице, но и заранее распространили неверный слух о дате отъезда и о маршруте.
Первая часть британского «Отчета о миссии в Россию» озаглавлена: «Заметки о политической ситуации». Она начинается с главного вывода: «Правда заключается в том, что широкие задачи и цели союзников в войне несовместимы с идеями, лежащими в основе системы управления в России». Дальше — анализ настроений и расстановки политических сил в России".
«германское влияние» (речь идет о немцах в России);
«прогерманская группировка»;
«националистическая группировка» (те, кто называет себя патриотами, а также часть военных);
те, кто «представляет подлинную Россию», добиваются победы в войне, завоевания Константинополя и, хотят сделать Россию великой и независимой от внешних влияний (сюда включена значительная часть Думы, офицерства, министров, чиновничества);
«просоюзническая группировка» (демократы, прогрессисты, университеты, бизнес);
крестьяне [55].
Каждой группировке даны приведенные выше характеристики. Пусть они и не очень четкие, но все же ясно, что эта попытка анализа делалась отнюдь не для планов будущего закабаления России, а для уяснения положения в России как союзницы в войне.
Подчеркивалось, что Дума и земство «увеличивают свое влияние в огромной степени». Ставился вопрос о «возможности революции», и давался ответ: «Что может произойти — это дворцовая революция. Император и императрица поразительно непопулярны». Целая страница посвящена взяточничеству и в целом коррупции чиновничества. В качестве причины этого названо низкое жалованье — чиновники не могут на него существовать.
Проводя этот анализ, делегаты союзников основывались не только на своих впечатлениях, весьма скороспелых. Еще при подготовке к отъезду в Россию им дали ознакомиться со многими свежими документами. С декларациями думских оппозиционных партий, письмами и заявлениями Родзянко и Гучкова. С донесениями британского посла в Петербурге и консулов в Таганроге, Николаеве, Мариуполе, Одессе и других городах России.
Особенно содержательны сообщения Локкарта. В донесении от 25 декабря 1916 г. он привел тексты речей князя Львова на Всероссийском съезде земств, в которых говорилось, что надо отказаться от попыток сотрудничества с нынешним правительством. Он же, 21 декабря, сообщал: “Прошлым вечером я обедал вдвоем с начальником (генерального. — А.Д.) штаба. Он мне сказал: «Император не изменится. Нам надо менять императора»" [58].
Английские делегаты хорошо знали настроения оппозиционно настроенных думцев. В британских архивных делах, связанных с петроградской конференцией, хранятся письма и тексты выступлений Львова, Милюкова, Гучкова. Локкарт, который был для Милнера и переводчиком, приводит те же слова Николая II, что и Палеолог: «Что это вы толкуете мне о доверии народа? Пусть народ заслужит мое доверие» [59]. Делегатам союзников была вполне очевидна позиция русского императора.
По возвращении в Лондон Милнер доложил военному кабинету Великобритании, что революция, хотя, скорее всего, и неизбежна, но произойдет уже после окончания войны, и что «в разговорах о революции в России очень уж много преувеличений» [60].
Впоследствии Ллойд Джордж (именно он, став премьером, предложил Милнеру портфель военного министра) горько упрекнул Милнера за этот вывод. Как только он не честил своего бывшего военного министра! Что тот был бюрократом и не умел представить и понять настроения на улице — «за дверьми своего кабинета»; что он даже не пытался брать их в расчет. Досталось и второму лицу в английской делегации — Вильсону. Ллойд Джордж назвал его «профессиональным солдатом» — «а от солдат нечего ждать, что они знают народ». Так что и Милнер, и Вильсон были в России «глухими и слепыми» [61].
Легко было Ллойд Джорджу писать это, когда война уже кончилась и можно было взяться за свои мемуары. Но кто же составлял делегацию тогда, в январе 1917 г.? Он, Ллойд Джордж. Будто он не знал, что посылает именно военных, а не кого-то еще? Но даже если бы он послал специалистов по социально-политическим сдвигам в обществе? Можно разве было надеяться, что они предскажут, когда произойдет революция? Как известно, даже для Ленина она была полной неожиданностью. А он-то изучал положение уж как скрупулезно, старался не пропустить ничего, что могло хоть как-то предвещать возможную бурю.
Так что стоило ли винить Милнера и его коллег? Они все же многое поняли. В их задачи не входило непосильное — предвидеть революцию. А порученное им дело они сделали. «Отчет о миссии в Россию» завершается разделом «Обобщение выводов». И там — чисто военные вопросы: как помогать России, союзнику в войне. Как? Надо поставлять военное снаряжение через Мурманск и Владивосток, причем через один только Мурманск не меньше 2 тыс. т в день [62].
Не вина делегатов, что уже через несколько месяцев, после октябрьского переворота, новая власть вывела страну из войны, и эта помощь оказалась уже невостребованной.
Впоследствии Милнера, несмотря на его ошибки, все же считали лучшим знатоком России во всем британском правительстве [63]. И ему (он еще долго оставался военным министром), а с ним и его сотрудникам, пришлось много заниматься Россией — уже советской. Но это — другая тема.
А тогда, узнав уже в Лондоне о Февральской революции, как они осмыслили — или переосмыслили — то, что видели сами?
В письме одному из своих коллег 12 апреля 1917 г. Милнер возложил вину на русский бюрократический аппарат: «Бюрократия была так насквозь пропитана стремлением своекорыстно использовать служебное положение, фаворитизмом, некомпетентностью и коррупцией, что это вело к голоду в армии и к проигрышу войны — и все это знали, в том числе и солдаты». Другой вывод Милнера: революции можно было бы избежать, «если бы император выбрал такого человека, как князь Львов, пользующегося всеобщим доверием». Как известно, в истории нет сослагательного наклонения, так что трудно оспорить этот вывод или согласиться с ним. Когда Милнер писал это, как раз князь Львов и стоял уже во главе правительства. Но Милнер об этом даже не упомянул, считая, конечно, что последний пришел слишком поздно.
А в письме Бьюкенену 15 мая 1917 г. Милнер предупреждал: «Боюсь, что теперь Россия пройдет через все стадии революционной лихорадки и ничто не поможет ей, даже если это будет длиться годами — пока новая форма власти, вероятно, деспотическая и непредсказуемая по своему характеру, не возникнет из этого хаоса» [64]. Это предсказание Милнера, как мы знаем, сбылось.
Место петроградской конференции в истории российско-британских отношений
Как могло получиться, что у Милнера и других членов британской — самой большой и наиболее влиятельной части делегации — были такие тесные контакты с руководителями фракций Думы, с общественными деятелями Петербурга и Москвы? Настолько искренние беседы, что российские общественные деятели делились с англичанами самыми сокровенными предчувствиями об угрозе, нависшей над Россией. Настолько доверительные, что они апеллировали к англичанам, просили их воздействовать на российского императора, раскрыть ему глаза на происходившее тогда в нашей стране.
Разве это не поразительно? Ведь на протяжении жизни нескольких поколений две самых больших в мире империи — Российская и Британская — никак не могли ужиться друг с другом: Крымская война, многолетняя враждебность в Центральной Азии. Британия даже не позволила России воспользоваться плодами ее победы в русско-турецкой войне 1877-1978 гг.
«Коварный Альбион», «англичанка гадит»… эти настроения инспирировались не только сверху, властями — они охватили и широкие слои общества.
А в Англии неприязнь к русскому самодержавию, недоверие к внешней политике России разве были меньше?
Так что из поколения в поколение — русофобия в Британии и англофобия в России. Конечно, они не были всеохватывающими. Была любовь к английской литературе в России и к русской в Британии. Но все же!
В начале XX столетия как сильны были антибританские настроения в России во время англо-бурской войны 1899-1902 гг., а в Британии антирусские — во время русско-японской 1904-1905 гг.!
Ведь все это — совсем незадолго до начала 1917 г., когда Милнера встречали как друга, искали у него поддержки? Какой же путь прошли эти две страны, чтобы за столь короткий срок так круто переменились настроения!
Начало этому положили англо-русские соглашения, заключенные 100 лет назад, в 1907 г. Они были вызваны усилением военной мощи Германии и в связи с этим — изменением расстановки сил в Европе.
Не будем обсуждать тут характер соглашений. Они касались раздела сфер влияния в странах Азии и соответствовали духу тогдашней политики великих европейских держав. Но в англо-русских отношениях они сняли те политические препятствия, которые в течение более чем полувека мешали нашим странам непредвзято смотреть друг на друга. Это, в свою очередь, открыло шлюзы для контактов общественности наших стран. И шаг за шагом, постепенно убыстряясь, начался обмен парламентскими делегациями, расширялись научные и культурные контакты. Создавались общества для укрепления связей — и в России, и в Британии. Для серьезного, долгосрочного развития отношений эти ростки могли сыграть намного более существенную роль, чем действия правительств, подверженные сиюминутным веяниям и колебаниям в мировой политике.
В десятилетие 1907-1917 гг. наши страны как-то сблизились. Это и вызвало ту доверительность российских либеральных кругов — и не только явно либеральных — которая проявилась в дни Петроградской конференции. Последовавший вслед за нею Февраль, казалось, укрепил эти надежды, но ненадолго. Октябрь нанес им сокрушительный удар. Такой удар, что даже годы совместного участия в антигитлеровской коалиции омрачались взаимным недоверием и подозрительностью.
В российско-британских отношениях 1907-1917 гг. — десятилетие надежд (хотя и оно не было лишено взаимного эгоизма и недопонимания). Надежды — искренние — были скорее не у правящих кругов, а у общественности. Свидетельства тому — книги и статьи об Англии и англичанах, и о российско-британских отношениях, изданные тогда К.И. Чуковским, А.Н. Толстым, И.В. Шкловским (Дионео), В.Д. Набоковым, историками В.О. Ключевским, А.Н. Савиным.
А Петроградская конференция 1917 г. стала важной вехой того десятилетия в российско-британских отношениях. Список литературы
1 Карлинер М.М. Англия и Петроградская конференция Антанты. — Международные отношения, политика, дипломатия XVI-XX века. Сб. статей к 80-летию академика И.М. Майского. М., 1964.
2 Игнатьев А.В. Русско-английские отношения накануне Октябрьской революции (февраль-октябрь 1917 г.). М., 1966. Алексеева ИВ. «Миссия Мильнера». — Вопросы истории, 1989, № 10.
3 Алексеева И.В. «Миссия Мильнера». — Вопросы истории, 1989, № 10.181
4 Wrench J.E. Alfred Milner. The Man of No Illusions. 1854-1925. London, 1958; Gollin AM. Proconsul in Politics. A Study of Lord Milner in Opposition and in Power. Hertfordshire, 1964; O'Brien Т.Н. Milner. Viscount Milner of St. James's and Cape Town. 1854-1925. London, 1979
5 Papers Re the British Military and Political Mission to Petrograd. Jan. -Apr. 1917. — Imperial War Museum Library, The Papers of Field-Marshal Sir Henry Wilson, General Papers, 3/12
6 Papers on the Milner Mission to Russia. Jan. -March 1917 (Box 7). — Trinity College Library, СВ., 1TQ
7 Hoare S. The Fourth Seal. The End of a Russian Chapter. London, 1930, p. 201
8 Письмо из Царского Села от 5 июня (ст. стиля) 1916 г. — Переписка Николая и Александры Романовых, т. 4. М. -Л., 1926, с. 280
9 Hanbury-Williams J. The Emperor Nicholas II as I knew him. London, 1922, p. 103.
10 Николай II и великие князья. Родственные письма к последнему царю. М. -Л., 1925, с. 101-102.
11 Halperin V. Lord Milner and the Empire. London, 1952, p. 158. 182
12 Так в тексте письма.
13 Письмо великого князя Николая Михайловича Николаю II 21 сентября (4 октября) 1916 г. — Николай II и великие князья..., с. 88-91.
14 Письмо великого князя Николая Михайловича Николаю II 1(14) ноября 1916 г. — Там же, с. 145-146.
15 Письма Александры Федоровны Николаю II 1(14) и 10(23) ноября 1916 г. — Там же, с. 147.
16 Бьюкенен Д. Мемуары дипломата. М., [б.г.], с. 186.
17 Письмо великого князя Георгия Михайловича Николаю П 1(14) ноября 1916 г. — Николай II и великие князья..., с. 123-124.
18 Завадский С.В. На великом изломе (отчет гражданина о пережитом в 1916-17 годах). — Архив русской революции, т. 8. Берлин, 1923, с. 6.
19 Блок А. Последние дни старого режима. — Архив русской революции, т. 4. Берлин, 1922, с. 5.
20 Переписка Николая и Александры Романовых, т. 5. М. -Л., 1927, с. 172, 185, 189.
21 Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М., 1991, с. 409.
22 Гессен И.В. В двух веках. Жизненный отчет. — Архив русской революции, т. 22. Берлин, 1937, с. 354.
23 Жильяр П. Император Николай II и его семья. Вена, 1921, с. 156.
24 The Letters of the Tsar to the Tsarina 1914-1915. London — New York, 1929, p. 121.
25 Переписка Николая и Александры Романовых, т. 3. М. — Л., 1923, с. 503-504.
26 Там же, т. 4, с. 107.
27 Бьюкенен Д. Указ. соч., с. 180.
28 Там же, с. 181-185.
29 Палеолог М. Указ. соч., с. 430.
30 Lockhart R.H.B. British Agent. New York, 1933, p. 156.
31 До апреля 1917 г. он назывался Романов-на-Мурмане, сокращенно — порт Романов.
32 Wrench J.E. Op. cit., p. 322.
33 Палеолог М. Указ. соч., с. 436-437.
34 Ленин В.И. Поли. собр. соч., т. 30, с. 188.
35 История дипломатии, т. 2. М., 1945, с. 293.
36 Мировые войны XX века. Кн. 1. Первая мировая война. М., 2002, с. 251.
37 Wrench J.E. Op. cit., p. 323.
38 Gourko В. Memoiries and Imdivssions of War and Revolution in Russia, 1914-1917. London, 1918, p. 240-256. Интересно было бы узнать и впечатления В.И. Гурко о его встрече с А. Милнером. Ведь на заре XX столетия, во время англо-бурской войны, они оба были в Южной Африке, но по разные стороны: Милнер как генерал-губернатор британской Капской колонии, а Гурко как военный атташе (тогда называли — военный агент) при войсках Трансвааля. Но об этой встрече Гурко не написал.
39 Родзянко М.В. Крушение империи (записки председателя Русской Государственной Думы). — Архив Русской революции, т. 17. Берлин, 1926, с. 165. Правда, если поверить А.С. Сенину, автору книги об А.И. Гучкове, такая резкая критика Беляева в устах Родзянко может немного удивить. А.С. Сенин пишет, что Родзянко, занимая пост председателя Государственной Думы, взял подряд на изготовление большого числа березовых лож для винтовок, и М.А. Беляев, тогда помощник военного министра и и.о. начальника Генерального штаба, приказал «накинуть» на каждую ложу по одному рублю сверх установленных расценок, считая, что «Родзянку нужно задобрить». Начальник Главного артиллерийского управления А.А. Маниковский возмущался, что русские промышленники даже «в саму черную годину России» не могут удержаться от тяги к обогащению. — Сенин А.С. Александр Иванович Гучков. М., 1996, с. 95. Наверно, это в первую очередь относилось не к таким людям, как Родзянко. Но все же…
40 Lockhart R.H.B. Op. tit., p. 157.
41 Callwell C.E. Field-Marshal Sir Henry Wilson, v. 1. London, 1927, p. 319.
42 Сенин A.C. Указ. соч., с. 104.
43 Письмо великого князя Александра Михайловича Николаю II 4(17) февраля 1917 г. — Николай II и великие князья..., с. 120-122.
44 Переписка Н.А. Романова и П.А. Столыпина. — Красный архив, т. 5, 1924, с. 105.
45 Wrench J.E. Op. cit., p. 325.
46 Hoare S. Op. cit., p. 187.
47 O'Brien H. Op. cit., p. 275.
48 Lockhart R.H.B. Op. cit, p. 157.
49 Сенин А.С. Указ. соч., с. 96.
50 Lockhart R.H. B. Op. cit., p. 163.
51 А. Блок считал, что именно «доклады охранного отделения в 1916 году дают лучшую характеристику общественных настроений; они исполнены тревоги, но их громкого голоса умирающая власть уже слышать не могла». — Блок А. Указ. соч., с. 13.
52 Красный архив, т. 4 (17), 1926, с. 24.
53 Бьюкенен Д. Указ. соч., с. 189-191.
54 Hanbury-WilliamsJ. Op. cit., p. 89, 91.
55 Mission to Russia. Report on Mission to Russia. — Imperial War Museum Library, The Papers of Field-Marshal Sir Henry Wilson, General Papers, 3/12/54, p. 1-4.
56 Ibid., p. 4-6.
57 Ibid., p. 11.
58 Ibid., General Papers, 3/12/2.
59 Lockhart R.H.B. Op. cit., p. 155.
60 Gollin A.M. Op. cit., p. 529.
61 Lloyd George D. War Memoirs, v. I. p. 942-943.
62 Mission to Russia..., p. 7.
63 Lockhart R.H.B. Retreat from Glory. London, 1934, p. 18.
64 Wrench J.E. Op. cit., p. 328.