1. НОВОЕ В НАУЧНОЙ ПОЛЕМИКЕ И ЭТИКЕ
Мы живем в пору почти абсолютной свободы слова, которую я считаю единственным благом для ученого люда от посткоммунистического режима. Для полемики нет цензурных ограничений: любой россиянин может говорить и печатать (если есть деньги) практически все — хоть самый несусветный вздор, пошлость, халтуру. Казалось бы, теперь легче, нежели при Советской власти, двигать вперед науку, докапываясь в спорах до истины. Но мой почти полувековой опыт научной полемики позволяет в этом усомниться. Прежде нас критиковали сверху, «исправляя» нашу позицию в угоду «верхам». Теперь мы критикуем друг друга без оглядки наверх, воспринимая позицию оппонентов в меру собственной профессиональной и нравственной достаточности или испорченности. Я могу судить обо всем этом сравнительно-исторически на примерах, пережитых мною за последние 40 лет, — и при том, и при этом режиме.
Впервые затеял я дискуссию, на тему именно «Двенадцатого года», в 1963 г., предложив в журнал «Вопросы истории» статью с пересмотром официозных оценок войны 1812 г. (особенно вульгарной идеализации М.И. Кутузова). Редакция «Вопросов истории» в испуге отпрянула от статьи. Тогда я переслал ее в Идеологическую комиссию при ЦК КПСС. Та предложила Отделению истории АН СССР обсудить статью. Руководство Отделения засуетилось. Его академик-секретарь Е. М. Жуков трижды писал мне, молодому тогда кандидату наук, о том, что обсуждение моей статьи назначено, перенесено и, наконец (когда хрущевскую «оттепель» уже сменил брежневский «застой»), отменено. Вместо обсуждения мне был прислан «развернутый отзыв», подписанный Л.В. Черепниным и И.В. Бестужевым.
Полагаю, что сочинил тот отзыв именно Бестужев (он тогда еще не называл себя, как теперь, Бестужевым-Лада), а Черепнин лишь подмахнул его для солидности — уж очень далек был 1812 год от его «средневековых» интересов. Козыряя цитатами из Маркса и Ленина (все ссылки в отзыве были сделаны только на эти две фамилии), авторы отзыва похерили все мои суждения как «бездоказательные». Сделать это по отношению к Кутузову им было нелегко. Ведь ни у Маркса, ни у Ленина нет ни одного доброго слова о Кутузове. Черепнин и Бестужев поучали меня так: Ленин «называл Клаузевица, Гнейзенау, Шарнгорста, Блюхера „лучшими людьми Пруссии“, а ПОЭТОМУ и „Кутузов вполне заслуживает столь же высокой оценки“.
Я понял тогда, что тема „Двенадцатого года“ для меня закрыта, и на два десятилетия, до горбачевской „перестройки“, отошел от работы над ней, занявшись историко-революционными темами. Но и здесь, кстати говоря, мне довелось пережить не единожды предвзято-критическую проработку моих исследований в научно-чиновничьих и партийных „верхах“, вплоть до журнала ЦК КПСС „Коммунист“, о чем я подробно рассказал в автобиографическом очерке.
Что касается 1812 года, то, вернувшись к этой теме с началом „перестройки“, я оказался вновь зачинщиком дискуссий, которые, однако, теперь стали вольготнее. Так, после моей рецензии под названием „Кладезь ошибок“ о дилетантски-конъюнктурной книге О.В. Орлик „Гроза двенадцатого года…“ (жур. „В мире книг“. 1988. № 4) новый академик-секретарь Отделения истории АН СССР И.Д. Ковальченко и проф. А.А. Преображенский потребовали от редакции журнала напечатать не только их письмо против „абсурдных“ нападок „разнузданного“ рецензента, но и „объяснение по поводу самого факта публикации“ моей рецензии. При этом Ковальченко и Ко в поисках карательных санкций против журнала обратились в ЦК КПСС и Госкомиздат СССР. Увы! — времена изменились: „верхи“ на этот раз промолчали, а редакция „В мире книг“ напечатала — вместе с письмом трех историков — мой ответ им и „Взгляд со стороны“ А.Г. Тартаковского, который солидарно со мною опроверг „раздраженные инвективы“ авторов письма в защиту книги, „изобилующей ошибками, само количество которых превышает всякую меру“.
Следующую „почтовую дуэль“ мне пришлось выдержать уже после распада СССР. В № 2 журнала „Отечественная история“ за 1992 г. была опубликована моя рецензия о совместном труде Б.С. Абалихина и В.А. Дунаевского „1812 год на перекрестках мнений советских историков“ — рецензия в целом положительная, но с научной полемикой. Оба историка, вероятно, почитавшие собственный труд как непогрешимый шедевр, приняли мою полемику с ними в штыки. Не уловив духа времени, они по-старинке сопроводили выпад против моей рецензии — выпад снобистски пустозвонный, но гневный, оснащенный почти матерной бранью (Троицкий, мол, „фальсифицирует“, „непрерывно поносит“ и т. д.) — сопроводили его жалобой начальству, на этот раз, в отсутствие ЦК КПСС, — к руководству РАН. Журнал „Отечественная история“, подведомственный РАН, опубликовал текст Абалихина и Дунаевского, но дал и мне возможность ответить им в № 3 за 1993 г., где я подчеркнул, что говорим мы на разных языках — и по существу (у меня факты, у них домыслы), и по тону.
Отмечу здесь, что во время „почтовой дуэли“ с О.В. Орлик и ее покровителями я предлагал журналу „В мире книг“ на роль арбитра любого из трех: не только А.Г. Тартаковского, но и Б.С. Абалихина с В.А. Дунаевским. Андрей Григорьевич, узнав об этом, тогда же меня предуведомил (считаю возможным процитировать письмо одного покойника о двух других; теперь это — исторические документы): „Дунаевский — подхалим, состоит при Ковальченко, лизоблюдствовал перед Нарочницким и я не уверен, что он в состоянии занять честную позицию, тем более, что и дела толком не знает. Абалихин — человек глупый, малообразованный, тесно связанный с Дунаевским, и их позиция будет, мне думается, примерно одинаковой“. Вспоминаю здесь, как студенты моего спецсеминара без всякого зла на Абалихина и Дунаевского просто для краткости соединили две их фамилии в одну: Абалдун.
Ту характеристику, которую дал Абалихину Тартаковский, подтвердил посмертно изданный (почему-то в Калмыкии) труд Бориса Сергеевича, очень показательный и с научной, и с этической точки зрения для современной историографии „Двенадцатого года“. Его отличительные черты — амбициозная категоричность при малой компетентности и большой предвзятости. Они налицо и в панегирическом предисловии В.Г. Сироткина, который величает Абалихина академиком, не уточняя, что Абалихин был членом академии… города Балашова Саратовской области.
Впрочем, к Сироткину я еще вернусь. А пока — речь об умозаключениях Абалихина. Он не согласен со мной в том, что термин „Отечественная“ применительно к войне 1812 г. был введен в научный обиход А.И. Михайловским-Данилевским в 1839 г., ибо, мол, „так называли войну те, кто в грозный 1812 год проливал свою кровь на полях Отечества“. Борис Сергеевич так и не понял: мало ли кто и как называл войну где-либо — не об этом речь; в научный обиход ввел термин Михайловский-Данилевский, до него никто из историков ни в каком исследовании „отечественной“ войну 1812 г. не называл.
Малая компетентность и большая предвзятость Б.С. Абалихина сквозят в его работе с источниками. Поражаясь „наивности“, с которой я определяю численность „Великой армии“ Наполеона в Бородинской битве по ведомости, опубликованной Ж. Шамбре, Абалихин (скорее всего, и не лицезревший эту ведомость) сообщает, что она „была составлена 22 августа“, т. е. за 4 дня до сражения и потому не важна. А ведь там учтены и те части, которые 21 августа были откомандированы от армии, но присоединились к ней 26 августа, т. е. к самому началу битвы.
Далее. Оспаривая мою ссылку на данные Военного министерства Франции о потерях французов при Бородине, опубликованные П. Денье, Абалихин возмущается: „Такие цифры фигурировали в наполеоновских бюллетенях“, а „в русском обществе даже ходила пословица: “Лжешь, как бюллетень». Либо Борис Сергеевич не заглядывал ни к Денье, ни в «бюллетени», либо он все перепутал (трудно сказать, что хуже), но цифры там разные: у Денье — 28 086, в 18-м «Бюллетене Великой армии» — 10 000 человек.
По убеждению Абалихина, французские данные о потерях Наполеона — это «миф, рассчитанный на простаков». «Патриотически» отмахнувшись от них, он без всяких ведомостей, умозрительно, но с присущей ему категоричностью «сосчитал» потери французов в 60 тыс. человек.
Прощаюсь с Б.С. Абалихиным на веселой ноте: только смех (если не вздох…) могут вызвать у серьезных специалистов его попытки оправдать «перебеганье» русских войск весь день Бородинской битвы справа налево, реанимировать опровергнутую еще царскими историками версию о том, что Л.Л. Беннигсен при Бородине помешал Кутузову выигрышно использовать «засадный корпус», доказать, что Березинская операция не удалась россиянам в главном по вине… Александра I и, самое забавное, что Кутузов не был царедворцем, а как полководец превосходил Наполеона.
Я так подробно остановился на Б.С. Абалихине, во-первых, потому, что и полемика его, и этика перекликаются, как вы еще увидите, с творчеством ныне действующих историков, а также потому, что его калмыцкое издание рекламировано похвальной рецензией в журнале «Вопросы истории» (№ 11-12 за 2001 г.). Авторы этой рецензии — присутствующий здесь С.А. Малышкин и А.А. Орлов — внушают нам, что Абалихин все «скрупулезно подсчитывает» и «стремится объективно показать», что его концепция «в целом возражений не вызывает», хотя (как скромно признают рецензенты) «поводы для критики Абалихина, безусловно, есть».
Вернусь ненадолго к В.Г. Сироткину. Этот историк, очень бойкий и в жизни и в творчестве, не любит глубокого рытья источников и пишет книги на темы 1812 года поверхностно, но с абалихинским апломбом. Впрочем, его монография «Дуэль двух дипломатий», изданная в 1966 г., когда в СССР, по крайней мере, старалась бдеть научная редактура, весьма основательна. Другая же его книга, «Отечественная война 1812 г.», увидевшая свет на волне «перестройки» (1988 г.), написана столь небрежно, что даже школьник Иван Емельянов, насчитав в ней более 40 ошибок, опубликовал разносную рецензию (на целую полосу «Учительской газеты») и заключил не без оснований, что «читать такую книгу просто вредно».
Еще поверхностнее недавний труд Сироткина «Наполеон и Россия» (М., 2000). Достаточно сказать, что Владлен Георгиевич полагает, будто из «всемирной историографии» «странным образом выпала (?? — Н. Т.) одна из ключевых тем — »Наполеон и Россия", тогда как ее освещают 7-томник «Отечественная война и русское общество» (М., 1911-1912), 3? томник А. Вандаля «Наполеон и Александр I» (рус. изд.: СПб., 1910-1913) и десятки монографий российских, французских, польских, англоязычных и прочих историков от Ж. Шамбре и Д.П. Бутурлина до наших современников В.Н. Земцова и А.И. Попова. Столь же странным образом Сироткин доселе не находит ответа на «вечный вопрос» «Кто все же поджег Москву в 1812 году?» (С. 6, 341), хотя на него вполне определенный ответ дали еще современники и герои 1812 г. (М.И. Кутузов, А.П. Ермолов, Д.В. Давыдов и др.), а затем и специалисты-историки.
При этом В.Г. Сироткин по обыкновению вальяжно-снисходительно судит о своих предшественниках — даже о таких, как Е.В. Тарле. Кстати, я в его представлении «специалист по народникам», занимающийся почему-то и его, Сироткина, темой «Двенадцатого года». Выходит, 6 моих книг и полсотни статей специально о 1812 г., не считая разделов на ту же тему в моих учебниках — вузовских и школьных, не «тянут» до уровня специалиста.
Особый (я бы назвал его абалихинско-сироткинским) стиль в современной историографии «Двенадцатого года», а именно сочетание поверхностности и претенциозности при малой компетентности, довел в последнее время до крайности А.В. Шишов. Его книга «Неизвестный Кутузов» с подзаголовком «Новое прочтение биографии» и с эмблемой на обложке «Архив» (М., 2001) — это циничный вызов специалистам. В ней нет ничего нового, ничего неизвестного, а ссылок на архивы — 3 (три), и все они списаны из монографии Ю.Н. Гуляева и В.Т. Соглаева «Фельдмаршал Кутузов» (М., 1995), как, впрочем, списаны оттуда же названия всех глав книги Шишова и значительные куски текста. Я уж не говорю о том, что треть книги (120 с.!) составили приложения — сплошь давно опубликованные документы.
Кстати, — о монографии Ю.Н. Гуляева и В.Т. Соглаева. Она намного серьезнее опуса Шишова. В ней действительно есть и новые факты, и отказы от старых версий (например, отвергнут надуманный тезис П. А. Жилина о «конфликте между Кутузовым и царским правительством» и опровергнуто расхожее мнение о том, что после смерти Кутузова его семья будто бы бедствовала по вине Александра I. Но большей частью Гуляев и Соглаев следуют в русле официозной трактовки, навязчиво идеализируя Кутузова и старательно замалчивая критические отзывы о нем его соратников и современников. Назвав трех лиц (Л.Л. Беннигсена, А.Ф. Ланжерона и А.П. Ермолова), позволивших себе высказаться «о так называемых (! — Н.Т.) негативных качествах Кутузова», они объясняют такие высказывания «завистью» и «недопониманием масштабности» их героя. Но ведь резко критически отзывались о Кутузове генералиссимус А.В. Суворов, П.И. Багратион, Н.Н. Раевский, М.А. Милорадович, Д.С. Дохтуров, канцлер АА. Безбородко и многие другие знаменитости. Что — все они (включая Суворова) завидовали Кутузову и «недопонимали» его «масштабность»? --PAGE_BREAK--
В последнее десятилетие выдвинулся ряд специалистов по нашей теме, работающих более творчески, чем «Абалдун» и В. Г. Сироткин, или даже Ю.Н. Гуляев и В.Т. Соглаев. Это — В.М. Безотосный, А.А. Смирнов, А.И. Попов. Однако их исследовательские приемы и этические нормы бывают (возможно, не всегда по их инициативе, а иногда и по стечению обстоятельств) более предосудительны, чем даже партийная цензура в СССР. Имею в виду соавторство, редактуру и, главное, прямо-таки абалихинскую предвзятость. Поясню это на примерах из собственного опыта.
Безотосный, с которым мы, судя по его рецензии о моей книге «Отечественная война 1812 г. История темы», принципиально расходимся в самом подходе к нашей теме, записан ко мне (без моего ведома) соавтором двух статей о российских генералах в энциклопедии «Немцы России», а Смирнов точно так же — соавтором статьи о Кутузове в энциклопедии «Отечественная история», куда Александр Александрович вписал новую дату рождения Кутузова. Она, по-моему, абсолютно безосновательна, но за нее теперь и я ответствен… как соавтор Смирнова.
А какова теперь редактура? Заказанную мне статью о пожаре Москвы для энциклопедии «Отечественная война 1812 г.» (под ред. В.М. Безотосного) отредактировали так, что она возымела, по сути дела, обратный смысл: сожгли Москву не столько россияне, сколько французы. В советское время ни один редактор не позволял себе такого «творчества» с моими текстами. Естественно, я потребовал снять мою фамилию с переиначенного варианта этой статьи.
Что касается предвзятости, то она у специалистов по нашей теме, как ни жаль, сегодня по-прежнему в моде. Вот, например, А.И. Попов (автор серьезного труда о Бородинской битве) по-сироткински уничижает своих предшественников, авторитетных ученых. Дело даже не столько в том, что тексты его пестрят такими вердиктами: В.А. Федоров «фальсифицирует», А.В. Фадеев «лгал» и «беспардонно фальсифицировал», Л.Н. Бычков «высосал из пальца», П.Г. Рындзюнский «врал», Е.В. Тарле «выдумал» и т. д. Главное, он судит о позиции Тарле не по его классическим монографиям («Наполеон» и «Нашествие Наполеона на Россию»), а по статьям о Кутузове и Бородине, написанным перед смертью под давлением сверху и не характерным для его творчества.
А вот и самый разительный пример научной и этической непозволительности в полемике по нашей теме. Его выказал присутствующий здесь А.А. Смирнов (я рад его присутствию). Он процитировал в одной из своих публикаций мое частное письмо к нему от 1 июня 1999 г. — процитировал без моего ведома. Согласитесь, это уже не этично. Но Александр Александрович, цитируя и комментируя мое письмо, оглупил его смысл. Вот что сказано в моем письме. «Более всего шокирует меня Ваш пиетет к письму Кутузова французам, в котором „Кутузов поручал попечению неприятеля оставшихся в Москве наших раненых“ Верхом цинизма надо считать поведение Кутузова, который зажег Москву, лишил ее „огнегасительного снаряда“, бросил в городе, заведомо обреченном на сожжение, десятки тысяч своих раненых и ПОСЛЕ ЭТОГО… поручил их „попечению неприятеля“. Вы полагаете, что „аналогично (?? — Н. Т.) поступали и французы“. По-моему, дико даже вообразить, чтобы французы в 1814 г. зажгли Париж, вывезли бы из него „огнегасительный снаряд“, бросили бы в нем 20 тыс. своих раненых и поручили бы их „попечению неприятеля“. Уверен, что любой француз поднимет Вас на смех за такое воображение».
А вот как интерпретировал меня Смирнов. «В ответ на мое доверие к письму Кутузова Троицкий заявил: „Уверен, что любой француз поднимет Вас на смех за такое воображение“. Как же тогда расценить ответ Мюрата на это письмо: „Прочитав письмо, Мюрат отвечал: “Касательно больных и раненых излишне поручать их великодушию французских войск: французы на пленных неприятелей не смотрят, как на врагов»? По Троицкому, это — лицемерие маршала Франции. По-моему, именно такая оценка Троицкого может вызвать возмущение французов".
Вот уж истинно: «ему — про Фому, а он — про Ерему». Сравните. Я говорю: дико даже вообразить, чтобы французы поступили АНАЛОГИЧНО россиянам, т. е. зажгли бы Париж, вывезли бы из него противопожарные средства, бросили бы в нем своих раненых и после этого (!) поручили бы их «попечению неприятеля». Смирнов же выбирает отсюда только то, что и французы поручали своих раненых попечению неприятеля; следовательно, мнение Троицкого возмутит французов. Это напоминает мне случай из моей жизни в начальной школе, когда мой одноклассник Ваня, по прозвищу «Телепень», заспорил со мной о том, кто больше, — лев или тигр. Я говорю — лев, он — тигр, и показывает мне напечатанное в учебнике: «Тигр еще больше, чем лев, похож на кошку». Ваня — Телепень видел здесь только «тигр еще больше, чем лев», — остальное его не интересовало.
Заканчиваю. «Отечественная война 1812 года» как историографическая проблема остается столь же дискуссионной, сколь и актуальной. Меняются времена и подходы к проблеме, но по-прежнему мешают поиску истины как объективные, так и субъективные мотивы. Если в советское время это были цензура, конъюнктурщина и недосказанность, то сегодня — вседозволенность, безответственность и дилетантизм. Мешают исследователям во все времена и «розовые очки» ложного патриотизма — именно ложного, а не истинного, который, по мудрому определению В.Г. Белинского, «обнаруживается не в одном восторге от хорошего, но и в болезненной враждебности к дурному, неизбежно бывающему во всяком отечестве».
Тем не менее, есть прогресс в изучении «Двенадцатого года». Содержательны и полезны иные труды и тех историков, с кем я сегодня дискутировал: В.М. Безотосного, А.А. Смирнова, А.И. Попова, А.С. Малышкина. Особо выделю новаторские исследования В.Н. Земцова о Бородинском и А.А. Васильева о Малоярославецком сражениях, А.И. Ульянова о Тарутинском периоде, цикл статей С.В. Шведова о комплектовании, численности и потерях русских войск. Уверен, будут подлинно научные выступления и в рамках нашей конференции.
Здесь уместно, по-моему, объяснить, почему мои историографические обзоры, доклады, рецензии носят преимущественно критический, а не похвальный характер. В свое время М. Е. Салтыков-Щедрин оценил свой журнал «Отечественные записки» как «дезинфицирующее начало в русской литературе», ибо «читать русскую книгу» нередко «все равно, что нюхать портки чичиковского Петрушки». Мне давно и очень захотелось, чтобы такое «дезинфицирующее начало» было и в нашей историографии, а поскольку желающих выступить в сколько-нибудь похожей роли не нашлось, я взял эту неблагодарную, но, полагаю, необходимую роль на себя, рискуя, конечно, обзаводиться недругами даже из числа бывших друзей.
Вопрос интерпретации причин и последствий Отечественной войны 1812 года до сих пор дискутируется. Славные страницы российской истории давно пролистаны, казалось бы, заучены назубок, а потому малоинтересны. Лишь юбилеи приковывают блуждающие взгляды общественности к некой проблеме. Так, нынешнее 190-летие Отечественной войны 1812 года стало поводом задуматься, правильно ли мы себе представляем, кому обязаны победой...
Кто достоин победы? Для французов неведомо понятие «война 1812 года» — это лишь эпизод наполеоновских захватнических кампаний, которые велись с начала XIX в. Вместе с тем поход в Россию стал роковым для Наполеоновской империи (в историографии нет понятия «Французская империя», есть «Наполеоновская империя», или «Первая империя»). Хотя вопрос, кто выиграл войну, по-прежнему дискутируется. «Некоторые, их и историками-то не назовешь, занимаются тем, что втискивают факты и документы в прокрустово ложе „заказной схемы“. Вписывается тот или иной факт в эту схему — его берут на вооружение, нет — »забывают" о нем, — рассказывает Петр
Черкасов, доктор исторических наук, руководитель Центра французских исторических исследований Института всеобщей истории РАН, лауреат премии Е.В. Тарле. — Такой подход к работе с источниками был распространен в советские времена". Первым, кто обратил внимание на подобные «ошибки», был профессор Николай Алексеевич Троицкий. Ученый обнаружил в архивах и опубликовал первоисточники: точное число солдат в русской и французской армиях на всех этапах войны. Троицкий выяснил, что общая численность армии Наполеона, разбросанной по всей Европе, составляла 1 046 567 человек. В Россию же французский император привел 448 тыс., которым реально противостояли три русские армии общей численностью 317 тыс. солдат. Окончание военных действий увидели 30 тыс. солдат Наполеона и 120 тыс. — наших. До границы под предводительством Кутузова русских дошло 40 тыс. Петр Черкасов считает, что чем больше документально подтвержденных фактов будет обнародовано, тем меньше специалисты смогут «фантазировать». Тогда-то наши и европейские историки придут к более или менее единому мнению относительно Отечественной войны. Тирания за гуманизм Наполеон пришел в Россию не только как завоеватель, но и как реформатор. К примеру, император организовал в Москве городское управление по типу мэрии. Говорят, Бонапарт собирался даже отменить крепостное право. В «Ответе французского гренадера» великий корсиканец писал: «Недалеко то время, когда мы дадим свободу вашим братьям, уничтожим рабство в Российской империи и восстановим вас в правах». Позже Наполеон высказывался о русских в том духе, что «они столь же темны, сколь и бесправны». Отмена крепостничества обернулась тем, что белорусы стали грабить и жечь усадьбы помещиков. Эксперимент со свободой прекратили. Черкасов считает, что в 1812 г. Наполеон думал только о легитимизации своего трона: «Бонапарт обращался к европейским монархам: мой кузен, мой брат. Выскочка, достигший вершины славы на революционной волне и укротивший породившую его революцию, хотел войти в круг богоизбранных монархов! Наполеон не помышлял подрывать основы монархии в России, он лишь хотел примерно наказать Александра I, уклонявшегося от договоренностей, достигнутых в Тильзите. Российский император не желал участвовать в блокаде Англии, это наносило тяжелый урон нашей экономике. Наполеон пытался увлечь Александра (как ранее его отца — Павла I) идеей захвата Индии, „жемчужины“ Британской империи. „Русская кампания“ была задумана Бонапартом как наказание строптивого Александра, никаких реформ для России запланировано не было». Зато они были запланированы для Польши. Ни одно славянское государство не помогло России в годину Отечественной войны. Мало того, братья-славяне, чьи земли тогда входили в состав Австрийской империи, воевали против нас. Раньше было не принято обсуждать семейные споры между славянами. Спустя многие годы «вспомнились» хулиганские стишки Дениса Давыдова: «Поляки, с Русскими вы не вступайте в схватку: мы вас глотнем в Литве, а вы… м в Камчатку». С кем уж точно нашли общий язык русские, так это с… евреями.
Евреи на стороне антисемитов Положение еврейской нации, традиционно гонимой в России, было унизительным. Евреи, лично свободные люди, не имели паспортов, им было запрещено жить в столице. Тем удивительнее, что изгои сыграли важную роль в войне 1812 г. Петр Черкасов отыскал в Военно-историческом архиве любопытные документы — открылось имя разведчика Ушера Жолквера, который сообщал о передвижениях французских войск еще до начала войны! Этот добытчик информации пережил плен, выдержал пытки (не признавшись в шпионаже, съел инструкцию, полученную от Багратиона). Некоторое время после окончания войны 1812 г. он не давал о себе знать, пока нужда не принудила написать прошение императору. Разведчик перечислил свои заслуги, привел свидетельства военных, с которым работал. Его вызвали в Петербург на аудиенцию к начальнику Главного штаба. Жолквер получил, что просил, — паспорт и немалую по тем временам сумму в 300 рублей. Случай с Жолквером не был единичным. Десятки агентов-евреев самоотверженно помогали русским. «Удивительно, что они (евреи) в 1812 г. отменно верны нам были, даже помогали, где только могли, с опасностью для жизни», — писал в дневнике будущий император Николай I. В войну 1812 г. вышел законодательный акт «Учреждение для управления Большой действующей армии». На основе одного из секретных дополнений этого документа — «Образования высшей воинской полиции» — была организована русская контрразведка. Курировал ее начальник Главного штаба армии. Полковник Турский был одним из руководителей русской армейской разведки. Еще в 1811 г. он обосновался в Белостоке, где создал широкую сеть осведомителей из числа местных евреев, с помощью которых получал ценную информацию о составе, численности и передвижении французских войск на территории Герцогства Варшавского. Французское военное командование тоже пыталось организовать в приграничном районе сеть осведомителей, но евреи не шли на контакт с французами. Пришлось «окучивать» поляков. «Надо сказать, русская (еврейская) агентура действовала куда более эффективно, нежели французская (польская), — утверждает Черкасов. — Благодаря евреям русское военное командование не было застигнуто врасплох, когда 12 июня по старому стилю 1812 г. армия Наполеона вторглась в Россию. Агентура также блестяще сработала, когда отступавшие от Москвы французы в ноябре 1812 г. вторично оказались на территории Западного края». Почему же евреи помогали России? Семиты были чрезвычайно патриархальными. Они жили в замкнутых общинах, многие не знали державного языка и жили по указаниям раввина. Русское правительство безуспешно пыталось вовлечь «отколовшееся» население в хозяйственную жизнь страны, предлагая им заняться земледелием. Власти даже не знали, сколько евреев проживает в России — те скрывали количество детей, видимо, опасаясь налогообложения и рекрутской повинности… Глубоко религиозные семиты считали, что европейская революция под предводительством атеиста разрушила уклад жизни французских евреев. Так Бонапарт снискал себе славу посланника дьявола. Начальник III отделения, генерал-адъютант Бенкендорф (в начале войны 1812 г. полковник, командир одного из первых партизанских отрядов) вспоминал: «Мы не могли нахвалиться усердием и привязанностью, которые выказывали нам евреи». Генерал от инфантерии граф Милорадович тоже был в восторге от «общинного» народа: «Эти люди самые преданные слуги государя, без них мы не победили бы Наполеона и я не был бы украшен орденами за войну 1812 г.». Милорадович даже позволял своим любимцам, вопреки императорскому запрету, проживать в столице. На Западе давно обратили внимание на проблему соотнесения национальной и общемировой истории. Принцип «наши — хорошие, остальные — плохие» доминирует почти во всех странах. Переломить это ханжеское отношение к истории, пожалуй, основная задача современных ученых. Недаром академик Александр Чубарьян, директор Института всеобщей истории РАН, ректор Государственного университета гуманитарных наук, президент Российского общества историков-архивистов, подчеркивает: «Правда истории, какая бы она ни была горькая, полезна! Нужно решить, чему отдать предпочтение: покаянию или забвению?» Наталья Сергеева продолжение
--PAGE_BREAK--
2. ИСТОРИОГРАФИЯ О КРЫМСКОТАТАРСКИХ ПОЛКАХ РУССКОЙ АРМИИ (1807-1817)
Несмотря на то, что на общем фоне недостаточного изучения вопроса истории военной службы крымских татар в русской армии (1784-1920 гг.) период истории крымских конно-татарских полков (I807-1817 гг.) исследован лучше всего, тем не менее нельзя не признать факта, что он изучен не полностью.
До сих пор не появилось отдельной работы по данной проблеме. В тех работах, которыми мы располагаем на сегодняшний день, недостаточно полно (порой даже с ошибками) отражены вопросы формирования, комплектования, боевого пути крымско-татарских полков в ходе, а особенно — после военных действий. Совершенно отсутствует анализ боевых операций, в которых принимали участие крымские татары, в общем контексте военно-стратегических планов русского главнокомандования и сражений, в которых принимали участие крымские конно-татарские полки. Недостаточно исследованы биографические данные об офицерах полков, не говоря уже о нижних чинах. Не опубликованы именные списки нижних чинов. Именные списки офицеров, которыми мы располагаем, даны без привязки последних к сотенному расписанию полков, что затрудняет представление об организации сотенного командования и лишает четкости и организованности имеющийся в научном обороте материал.
Недостаточно освещается вопрос об истории первых воинских формирований крымских татар — Таврических татарских дивизионах бешлейского войска (1784-1796 гг.) в контексте истории крымских конно-татарских полков. А ведь немалую роль в истории этих полков сыграл опыт службы бешлейских дивизионов. Он оказался поистине бесценным при формировании полков, прошедших свой боевой путь в составе русской армии. Появившиеся недавно две публикации в некоторой степени восполняют данный пробел, однако этого явно недостаточно. В настоящее время в издательстве «Доля» вышла книга, посвящённая вышеозначенным формированиям.
Недостаточны и скупы сведения о командирах полков — Кая бее Балатукове, Ахмед бее Хункалове, Абдулле are Мамайском и Али мурзе Ширинском.
Обратившись к досоветской историографии проблемы изучения.крымских конно-татарских полков, необходимо отметить, что в обобщающих трудах, посвящённых Отечественной войне 1812 года и заграничным походам русской армии крайне мало можно узнать о боевом пути и истории вышеозначенных крымско-татарских формированиях. В лучшем случае имеются скользкие упоминания о существовании полков, сформированных из крымских татар, в худшем — о них вообще замалчивается и их история прослеживается лишь в контексте истории иррегулярных воинских формирований казачьего войска.
Таким недостатком страдают всем известные работы Д.И. Ахшарумова, Д.П. Бутурлина, А.И. Михаиловского-Данилевского, М.И. Богдановича.
Труды крупнейших представителей так называемой русской буржуазной историографии также игнорируют тему участия национальных формирований в воине 1812 года (в том числе и крымско-татарских).Таковы работы А.Н. Попова [7], В.И. Харкевича [8], К.А. Военского [9], А.Н. Витмера [10], а также изданный в 1911-1912 гг. коллективный труд «Отечественная война и русское общество» в семи томах под редакцией А.К. Дживегелова, С.П. Мельгунова, В.И. Пичеты. Этот труд был издан к столетию войны и по праву считается «высшим достижением буржуазной и вообще всей русской дореволюционной историографии 1812 г» [11]. Таким образом, мы действительно видим, что в дореволюционных обобщающих трудах, посвященных Отечественной войне 1812 года и заграничным походам русской армии, можно мало узнать о боевом пути и истории крымско-татарских формирований. В лучшем случае там есть скользкие упоминания, в худшем — о них вообще замалчивается.
Изучение Отечественной воины 1812 года не прекращалось и при Советской власти.
Из наиболее ярких работ первого периода советской историографии (1917- 1930 гг.) о войне 1812 года следует отметить труды одного из выдающихся отечественных историков — М.Н. Покровского [12]. Впрочем, ход войны 1812 года М.Н. Покровский обозревал лишь в общих чертах [13, с.31], поэтому, естественно, за глобальным характером работ, участие национальных формирований в войне против агрессора (в том числе, естественно, и крымско-татарских), не рассматривалось этим историком.
Второй период советский историографии (вторая половина 1930-х — середина 1950-х годов) характеризуется появлением довольно большого количества обобщающих работ, однако и в этих трудах крымские татары оказались обойдёнными вниманием [14].
Третий период советской историографии не внёс радикальных изменений в процесс изучения национальных (в том числе и крымско-татарских) формировании, в войне 1812 года [15].
Впрочем, в работе В.И. Бабкина можно встретить упоминание о том, что крымские татары приняли решение о сформировании четырёх конных полков с обязательством обеспечить ратников продовольствием, обмундированием, амуницией на весь период действий ополчения [16, с.88].
Другой достаточно авторитетный советский исследователь Л.П. Богданов упоминает о существовании крымско-татарских конных полков, рассказывая о русской кавалерии на начало войны 1812 года [17, с 48]. В то же время необходимо заметить, что Л.П. Богданов всего лишь привел данные, которые задолго до него были известны дореволюционному исследователю Г.С. Габаеву [18].
Таким образом, можно сделать вывод, что в обобщающих трудах, посвященных Отечественной войне 1812 года (как в русской дореволюционной, так и в советской историографии) о военной службе крымских татар в русской армии в указанный период в лучшем случае мы имеем редкие упоминания о существовании полков, сформированных из крымских татар, в худшем — о них вообще замалчивается и их история прослеживается лишь в контексте истории иррегулярных воинских формировании казачьего войска.
Такова ситуация с обобщающими работами. Теперь необходимо обратиться к работам, посвященным истории русской кавалерии, ведь воинские формирования из крымских татар служили в кавалерийских войсках (за исключением сформированной 17 апреля 1882 г. из сверхштатных новобранцев, составлявших пеший эскадрон Крымской стрелковой роты, которая была упразднена 24 декабря 1893 г. [19, с 24].
Из наиболее значительных дореволюционных исследований по истории русской кавалерии необходимо назвать труды В. Броневского [20], С. Маркова [21], В.Х. Казина [22], а также всем известное издание 1914 года (одна из серии справочных книжек императорской главной квартиры) [23].
Впрочем, и эти обобщающие работы дореволюционных авторов не меняют общей картины недостаточного изучения проблемы истории военной службы крымских татар в период Отечественной войны 1812 года. В лучшем случае мы имеем лишь упоминания о крымских татарах.
В советский же период вовсе происходило замалчивание сведений об участии крымских татар в войнах против наполеоновской Франции. Впрочем, в указанный период практически не появлялось (за редким исключением) работ по истории русской кавалерии [24].
Вышедшая в 1992 г. книга А.И. Бегуновой [25] (выход которой был бесспорно выдающимся событием в истории изучения русской кавалерии) лишь вскользь упоминает об участии Симферопольского конно-татарского полка в Бородинском сражении [26, с.13].
Таким образом, ни обобщающие работы по истории Отечественной войны 1812 года, ни общие работы по истории русской кавалерии не дают нам цельной картины истории крымско-татарских конных полков. Поэтому нам необходимо обратиться к краеведческим работам, в той или иной степени затрагивающим вопросы военной службы крымских татар в русской армии.
Первым серьёзным исследователем, который обратился к проблеме изучения военной службы крымских татар под знаменами русской армии, был полковник Исмаил Мурза Муфтизаде (3.05.1841 — 1917 гг.) (до настоящего времени годы жизни были неизвестны — М.М.), сын генерал-майора Батыр-Челеби Муфтизаде.
В 1899 г. в N 30 «Известий Таврической учёной архивной комиссии» появляется работа И.М. Муфтизаде [27]. В этом же году в Таврической губернской типографии издаётся оттиск этой же работы [28].
В данном сочинении история крымских конно-татарских полков излагается на девяти страницах [29, с. 6-14]. Автор излагает историю формирования, боевого пути, касается судеб отдельных офицеров, приводит именные списки штаб- и обер-офицеров Симферопольского, Перекопского, Евпаторийского и Феодосийского полков. В заключение Исмаил Мурза пишет по поводу участия крымских конно-татарских полков в войнах против наполеоновской Франции следующее: «Из всех вышеозначенных фактов видно, что татарские полки Крыма вернулись домой через шесть с половиною лет, вернулись не в том составе и не в том виде, как вышли из Крыма, но зато в точности исполнив долг присяги и послужив Отечеству с некоторою пользою и славой, о чем свидетельствуют раны, полученные крымцами, и знаки отличия, а также свидетельства их начальства» [30, с.12-13].
Во второй своей работе первый историк военной службы крымских татар под знамёнами русской армии уделяет участию крымских конно-татарских полков несколько больше места [31, c.9-21], но дополнения автора не столь существенны. Вместе с тем весьма ценен помещённый на трех страницах [32, с. 22-24] список генералов, штаб- и обер-офицеров Симферопольского конно-татарского полка, возвратившихся в Крым с Отечественной воины 5 октября 1814 г. в Симферополь.
Достаточно важными для нас представляются работы полковника русской армия Г.С. Габаева, а именно: «Крымские татары под русскими знаменами» [33] и «Законодательные акты и другие документы о военной службе Крымских татар в рядах войсковых частей, предков нынешнего Крымского конного Её Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны полка» [34].
В первой своей работе Г.С. Габаев уделяет истории крымских конно-татарских полков менее семи страниц текста [/35, с.6-12], что, таким образом, не вносит ничего нового по сравнении с данными, внесёнными И.М. Муфтиэаде (у последнего, как мы видим, даже больше места посвящено участию крымско-татарских конных полков в войнах против наполеоновской Франции). Тем не менее работа Г.С. Габаева имеет большую ценность в историографии проблемы. Кроме того материал изложен более последовательно, чётко и компактно, нежели у И.М. Муфтизаде.
Вторая работа Г.С. Габаева вносит большой вклад в развитие источниковедения проблемы изучения военной службы крымских татар под русскими знамёнами (и, конечно же, службы в период войн против наполеоновской Франции) [36, c. 137-142; 144-152].
Наибольший вклад в развитие проблемы военной службы крымских татар под знамёнами русской армии в период наполеоновских войн внёс патриарх крымского исторического краеведения Арсений Иванович Маркович (1855-1942) [37].
Несмотря на то, что работа А.И. Марковича посвящена в целом ситуации в указанный промежуток времени в Таврической губернии, тем не менее последний останавливается достаточно подробно на истории крымских конно-татарских полков (1807-1817 гг.). И хотя исследование А.И. Марковича не является достаточным для создания цельной картины участия крымских татар в войне под знамёнами русской армии, тем не менее представление об их участии складывается довольно чёткое. История крымских конно-татарских полков нашла отражение в следующих разделах довольно обширного труда А.И. Марковича: «Сформирование татарских конных полков. Жертвы обывателей Таврической губернии» [38, с. 9-19], «Отправление Симферопольского и Перекопского полков на прусскую границу» [39, c. 26-31], «Выступление Евпаторийского и Феодосийского полков. Настроение татар» [40, с.3I-35], «Укомплектование татарских полков. Наводнение 1811 г. Меры правительства относительно татарского населения Таврической губернии» [41, с. 35-39], «Участие крымских конно-татарских полков в Отечественной воине. Настроение татар в Крыму » [42, с. 58-6I], «Комплектование крымских конно-татарских полков. Возмущение татар Симферопольского и Евпаторийского уездов» [4З, с. 69-80], «Укомплектование Евпаторийского и Феодосийского полков» [44, с.83-87], «Составление капитала для пособия раненым ратникам крымско-татарских полков. Сведения о раненых' [45, с. 87-96], „Высочайшие милости населению Таврической губернии [46, с. 97-100]. продолжение
--PAGE_BREAK--
Таким образом, история крымских конно-татарских полков изложена у A.И. Марковича на 53 страницах. Для общего представления об участии крымских татар в войнах против наполеоновской Франции этого вполне достаточно.
Однако более серьёзное исследование по вышеуказанной проблематике требует существенного дополнения и расширения А.И. Маркевича. Обращает на себя внимание ряд существенных недостатков работы патриарха отечественного краеведения. В частности, если выступлению полков на прусскую границу А.И Маркевич отвел шесть страниц текста, то боевому пути полков, их участию в сражениях — всего четыре! Отсутствует у него изложение истории боевого пути полков в общем контексте стратегических планов генерального штаба русской армии и ряд других недостатков.
Тем не менее выводы, сделанные А.И. Маркевичем, актуальны и абсолютно справедливы и на сегодняшний день.
В заключение своего труда А.И. Маркевич писал: "… Таврида с честью и самоотвержением исполнила свой гражданский долг и не щадила никаких средств для спасения достоинства, свободы и целости государства. Не говоря о материальных жертвах населения, особенно русского всех сословий, кровь жителей Тавриды, к тому же инородцев, была пролита в защиту России и у стен Смоленска, древнего оплота Москвы против западных врагов, и на святых полях Бородина, и у Москвы — сердца России, и под Вильной, древней столицей Литвы, и под Данцигом, Дрезденом, и на высотах Монмартра. Плохо одетые и вооружённые, незнакомые с военной службой, не знавшие русского языка, среди чуждых условий жизни, крымские татары честно исполнили свой долг, и за их верную службу потомки 26 августа 1912 года, вместе с представителями таврического дворянства и земства представляли Тавриду на Бородинском поле пред лицом Государя и всей России" [47, с.99-100]. Таким образом, дореволюционные краеведы Крыма создали неплохой задел в процессе изучения проблемы военной службы крымских татар под знаменами русской армии в период противостояния России и наполеоновской Франции. Этот задел весьма важен для дальнейших исследований.
В советское же время вопрос о военной службе крымских татар в вооружённых силах России не получил дальнейшего развития, что связано с целым комплексом субъективных и объективных причин; это и разгром краеведческих организаций в З0-е годы, и ситуация, связанная с положением крымских татар, оказавшихся в депортации (а поскольку крымские татары были признаны коммунистическими властями предателями, то и история «народа-предателя» не имела права на существование). Ситуация сдвинулась с мертвой точки лишь с начала 90-х годов XX столетия, события которых всем известны.
В июле 1917 года Осман Акчокраклы публикует в издававшейся в Крыму А. Боданинским и Х. Чапчакчи газете «Голос татар» статью «Военная служба крымских татар» [48, с. 285], которая была перепечатана в ноябре 1996 года в газете «Голос Крыма» [49, с. 5]. Статья О.А. Акчокраклы была написана па злобу дня, когда остро стоял вопрос о национальных воинских формированиях крымских татар, вызвавший после февральской революции 1917 г. острую полемику и даже временный арест крымского муфтия Н. Челебиджихана. Работу в этой области Осман Акчокраклы так и не продолжил, а жизнь его трагически оборвалась в 1938 году во время репрессий [50, с. 285].
Трагически закончилась жизнь еще одного выдающегося человека занимавшегося проблемой военной службы крымских татар и опубликовавшего работу «Война в джунглях» [51, с. 2, 7], лидера Национального движения крымских татар (НДКТ) и редактора газеты «Арвкет» Юрия Бекировича Османова.
Из исследователей, затрагивающих проблему военной службы крымских татар в русской армии необходимо назвать В.П. Петрова [52] и А. Бобкова [53].
Проблема военной службы крымских татар волнует и автора этих строк. Им был опубликован ряд работ, посвящённых данному вопросу (где есть также немало сведений, посвященных истории крымских конно-татарских полков): «Крым во внешней политике России» (монография) [54, с 296], «Крымские татары: в русской армии» (на крымско-татарском яэыке) [55, с. 5], «Они служили России» [56, с I5], «Крымские татары в вооружённых силах Российской империи» [57, c. 5], «Крымские татары в вооружённых силах России» [58, c. 4], «Полтора века службы татар Крыма державе Российской...» [59, с. 8], «История Украины...» [60, с. 27], «К вопросу о службе крымских татар в вооружённых силах Российской империи» [61, с. 285-287], «Таврические бешлейские дивизионы конного войска» [62, c. 83-86], «Крымско-татарские полки в Отечественной войне 1812 года и в заграничных походах русской армии I8I3-I8I4 годов» [63, c. 4], «О службе татар Крыма Державе Российской» [64, c. 14], «Что можно прочитать о службе крымских татар в русской армии» (на крымско-татарском языке) [65, с. 7], «Таврические татарские дивизионы конного войска: краткий очерк истории (1784-1796 гг)» [66, с. 359-36], «Таврические татарские дивизионы бешлейского войска (1784-1796). Документы и материалы» [67].
Однако перечисленные работы М.В. Масаева, несмотря на солидное их количество, отражают проблему истории крымских конно-татарских полков (1807-1817 гг) фрагментарно и недостаточно, что требует продолжения исследований.
Таким образом, на основании анализа перечисленных выше работ, можно сделать следующие выводы об основных тенденциях развития историографии вопроса военной службы крымских татар в период войн России с наполеоновской Францией: 1) несмотря на то, что на общем фоне недостаточного изучения истории военной службы крымских татар в русской армии период истории крымских конно-татарских полков (1807-1817 гг.) исследован лучше всего, тем не менее нельзя не признать факта, что он изучен не полностью, 2) мы, видим, что в обобщающих трудах, посвящённых Отечественной войне 1812 года (как в русской дореволюционной, так и в советской историографии) о военной службе крымских татар в русской армии в указанный период в лучшем случае мы имеем мимолётные упоминания о существовании полков, сформированных из крымских татар, в худшем — о них вообще замалчивается и их история прослеживается лишь в контексте истории иррегулярных воинских формирований казачьего войска; 3) следует также отметить, что ни обобщающие работы по истории Отечественной войны 1812 года, ни общие работы по истории русской кавалерии не дают нам цельной картины истории крымских конно-татарских полков;
4) дореволюционные краеведы Крыма создали неплохой задел в процессе изучения вопроса военной службы крымских татар под знаменами русской армии в период противостоянии России и наполеоновской Франции; этот задел весьма важен для дальнейших исследований; 5) в советское время проблема службы крымских татар в вооружённых силах России не получила дальнейшего развития, что связано с целым комплексом субъективных и объективных причин: это и разгром краеведческих организаций в 30-е годы, и ситуация, связанная с положением крымских татар, оказавшихся в депортации (а поскольку крымские татары были признаны коммунистическими властями предателями, то история «народа-предателя» не имела права на существование). Ситуация сдвинулась с мёртвой точки лишь с начала 90-х годов XX столетия, события которых всем известны.
Бесспорно, что история крымских конно-татарских полков (1807-I817) под знаменами русской армии (как в целом и вся военная служба крымских татар) требует дальнейшего изучения и наша статья, будем надеяться, станет ещё одним шагом вперёд в изучении этой проблемы.