Представители юридического позитивизма в России: Г. Ф. Шершеневич и В. Д. Катков
Наиболее видным представителем юридического позитивизма в России был Габриэль Феликсович Шершеневич (1863-1912), который в своих работах развивал формально-догматическую трактовку права, опираясь на позитивистскую философию О. Конта и Дж. Ст. Милля и продолжая традиции английской аналитической школы (Дж. Остин) и континентального юридического позитивизма (ранний Р. Иеринг). Согласно Шершеневичу, в социальной диаде «государство - право» приоритетное положение принадлежит государству, которое исторически возникло раньше права. Обязанность права как производной, вторичной социальной реалии состоит в том, чтобы обслуживать государство, обеспечивать необходимый для его функционирования общественный порядок. Обладая реальной силой и властью, государство ставит себя выше правовых ограничений и настаивает на том, что они должны распространяться только на граждан. Государству принадлежит ведущая роль в формировании мотивов законопослушного поведения в индивидуальном сознании, оно должно побуждать граждан к зако-нопослушанию посредством угроз и практики воспитательных мер. От эффективности этой деятельности зависит большая или меньшая готовность граждан подчиняться нормам права.
Важным мотивом, побуждающим граждан соотносить свое социальное поведение с правовыми нормами, выступает индивидуальный интерес, сознание собственной выгоды. Так, индивиду выгодно действовать в соответствии с нормами права, чтобы самому иметь возможность требовать от своих контрагентов того же самого. При этом чем выше развитие личности, тем отчетливее она сознает значимость цивилизованного правопорядка для общего благополучия и тем тверже ее намерения следовать предписаниям закона. В тех случаях, когда индивид не имеет врожденной наклонности к добропорядочному поведению и не получил должного воспитания, пробудить в нем мотивы к законопослушному поведению можно лишь посредством угрозы. Страх перед санкцией, содержащейся в правовой норме, перед возможным наказанием способен удерживать людей от нарушений закона. Подоплекой же страха является природный эгоизм человека. Именно он в качестве инстинкта самосохранения, боязни лишиться жизненных благ, свободы или даже жизни заставляет большинство людей считаться с правовыми предписаниями. Эгоизм выступает в роли своеобразного рычага, который дает законодателям возможность воздействовать на поведение людей и поддерживать должный правопорядок в обществе.
Для Шершеневича страх выступает в качестве основного, ведущего мотива законопослушного поведения. Сила и авторитет закона способны внушать не только уважение, но и страх. Мощь государства, стоящего за спиной права, несоразмерна с силами отдельного человека, и бессознательное ощущение этой мощи пронизывает мотивы многих видов социальной деятельности людей. При этом страх является базовым мотивом, а все остальные - только производные от него. Для государственной машины важно то обстоятельство, что страх включает свои регулятивные резервы тогда, когда остальные мотивы оказываются не действенны. Нормам права свойственно организовывать принудительное воздействие на поведение людей, будить соответствующие мотивы и тем самым осуществлять психическое принуждение. Это могут быть мотивы, склоняющие к должному поведению, и мотивы, за ставляющие преодолевать наклонности к недолжному поведению, но в обоих случаях силой, воздействующей на индивидуальную психику, выступает государственная власть и ее правоохранительные органы.
Данное обстоятельство заставило Шершеневича исключить из сферы права и правосознания все то, что лишено признаков организованного принуждения и связано со сферой нравственной мотивации должного поведения. То же самое он делает и с религиозной мотивацией, исключая 'из правовой области каноническое, церковное право. Эта же логика потребовала от него вывести за пределы права всю область международного права. И уж совершенно парадоксальным оказался вывод следующего содержания: «Если нормы права выражают собою требования, обращенные государственной властью к подчиненным ей, то правила, определяющие устройство и деятельность самой государственной власти, не могут иметь правового характера. Этим выводом из области права выносятся так называемые основные законы. Государственная власть не подчинена праву, потому что требование, обращенное к самому себе под угрозою, не имеет никакого значения. В действительности государственная власть находится всецело под санкцией общественного мнения, и этим правила ее деятельности переносятся в сферу морали».
В этих рассуждениях просматривается характерная для юридического позитивизма логика редукции права к механизму принуждения, стремление к отделению от него всех сопредельных нормативно- ценностных сфер, к превращению его в конце концов в орудие насилия, уверенное в собственной неподотчетности и самодостаточности. Отсюда остается один шаг до превращения права в неправо. Он становится неизбежен в условиях, когда фактически отметаются все традиционные, религиозные и нравственные критерии оценки содержания социально-регулятивной деятельности. Показателен и другой вывод Шершеневича: государство оказывается за пределами правовой регуляции. Становясь неподзаконной силой, не подчиняющейся требованиям ни религии, ни нравственности, ни права, оно фактически распахивает для себя врата в анормативный мир вседозволенности, разрушительного произвола и безнаказанно творимого насилия.
На примере концептуальных построений Шершеневича хорошо видно, как логика юридического позитивизма, сама того не желая, прокладывала путь для будущего господства теорий откровенного неправа, формировала предпосылки для утверждения неправовой идеологии тоталитарного государства. Оказавшись фактически на позициях легизма, Шершеневич выступал с критикой философских теорий естественного права, пытаясь доказать, что они, в отличие от теории позитивного права, оторваны от социальной реальности и бессильны хоть как-то на нее влиять. Неопозитивистские взгляды в их крайней версии развивал в начале XX в. В. Д. Катков. Он утверждал, что «право есть закон в широком смысле», и стремился полностью преодолеть понятие «право» как «плод схоластики и рабства мышления» и заменить «право» властным «законом». «Нет, - писал он, - особого явления «право», в том смысле, в каком существуют такие особые явления, как «закон», «государство», «правило» или «норма поведения».