«Усовершенствованный реализм» А.Айера
Блинов А.К.
Оскфордскийфилософ Альфред Джулс Айер (1910 — 1989) после окончания Крайст-Черч-колледжа в1932 отправился в Вену, чтобы познакомиться с идеями Венского кружка. Егопервая книга «Язык, истина и логика» (1936) получила широкое признание иоказала значительное влияние на англоязычную философию. Это одно из наиболееясно сформулированных изложений как логического позитивизма вообще, так ифеноменалистического крыла этого течения в частности. Поэтому, в частности, этакнига отражает трудности, уже выявившиеся в ходе попыток дать точнуюформулировку принципа верификации — или верифицируемости ( verifiability ), какназывает его Айер. Этот принцип трудно задать «так, чтобы избежать крайностейчрезмерно строгого требования », отвергающего как бессмысленные даже сужденияобыденного опыта, и «чрезмерно снисходительного лицензирования тарабарщины »,куда попадают и метафизические высказывания. Айер проводит различие между«строгим» вариантом принципа верифицируемости, согласно которому всякоенеаналитическое высказывание лишено смысла, если опыт не позволяет окончательноустановить его истинность, и «слабым» вариантом, согласно которому предложениеосмысленно, только если оно либо является аналитическим (т.е. его смысладостаточно для установления его истинности или ложности — таковы утвержденияматематики и логики), либо некоторый мыслимый опыт «может иметь отношение копределению его истинности или ложности» (т.е. предложение являетсяэмпирической гипотезой — таковы утверждения естественных наук и повседневногоопыта).
Айерпринимает принцип верифицируемости только в его слабом варианте, оправдываясвой выбор нежеланием отбрасывать как бессмысленные универсальные законы иутверждения о прошлом на том лишь основании, что ни те, ни другие нельзя свестик имеющемуся сейчас опыту. Он согласен с Карнапом в том, что этой формулировкипринципа верифицируемости достаточно, чтобы устранить метафизическиевысказывания; никакое наблюдение не может иметь отношение к такомуметафизическому утверждению, как «мир чувственного опыта реально не существует»в силу самой его природы; никакое наблюдение не может помочь нам установить,является ли мир единой «первичной субстанцией» или множеством таких субстанций.
Задачейфилософии, утверждает Айер, не является конкуренция с естественными науками,так как философ не располагает и не может располагать спекулятивными истинами,которые могли бы конкурировать с гипотезами науки. Достижение сверхчувственнойистины исключено не в силу ограниченности человеческого разума, как считалКант, а из-за буквальной бессмысленности любой подобной истины. Следовательно,единственное разумное занятие для философа — это выяснение значений. Задачейфилософии признается логическое прояснение основных научных понятий, а непопытка заключать о том, чем вещи являются в действительности. Так как всевысказывания философии, соответственно сказанному, аналитичны, то нет никакихреальных причин для споров между различными философскими течениями и длясуществования различных философских направлений. Большинство проблем значения,связанных с обычным рассуждением, были (с определенной точки зрения) в то илииное время решены, так что задача философии в основном теперь заключается вчетком анализе основных понятий науки людьми, компетентными как в философии,так и в науке. Та отрасль философии, которая стремится раскрыть природу иобоснованность знания, так называемая эпистемология, в большей своей частиявляется псевдонаукой. В действительности философ может показать, может ли опытобосновать чьи-либо мнения, но сама философия не обосновывает никаких мнений.Научные мнения могут стоять на своей собственной основе, так как единственныйвид обоснования, который необходим и возможен для непротиворечивых эмпирическихвысказываний — это, с такой точки зрения, эмпирическая проверка.
Помнению Айера, как только мы отвергнем претензию философии поставлять намметафизические истины, сразу станет понятно, что ее настоящее назначениесостоит в анализе, — именно в этом видели ее главную задачу Локк, Беркли, Юм иРассел. Однако отсюда вовсе не следует, что философия занимается «разбиением»объектов на атомарные сущности; воззрение, согласно которому Вселенная вдействительности состоит из элементарных сущностей, — метафизическаяпсевдопроблема. Для Айера философский анализ имеет лингвистический характер; онпозволяет определять некоторый символ посредством перевода предложений, вкоторые он входит, в предложения, не содержащие ни этого символа, ни егосинонимов. Примерами такого анализа служат теория описаний Рассела ифеноменалистский перевод предложений о материальных объектах в предложения очувственных данных.
Болеетого, утверждает Айер, нет такой области опыта, которую в принципе нельзя былобы подчинить какому-то научному закону. Поэтому первая задача философии поотношению к познанию — не обосновать познание, а провести анализ какэпистемологических терминов, так и тех высказываний, цель которых —формулировать знание. Этот анализ — не просто эмпирическое изучение чьих-либоязыковых обычаев. Это скорее более фундаментальная логическая дедукцияотношений эквивалентности из правил следования, содержащихся в рассматриваемомязыке. Его метод заключается в основном не в установлении явных определенийтипа «окулист — это глазной врач», а скорее в построении контекстуальныхопределений, в которых всему предложению придается такая форма, что ниопределяемый термин, ни какой-либо из его синонимов не входит вперефразированный вариант. Так, например, согласно Расселу, предложение«круглых квадратов не существует» переводится как «ни один предмет не можетбыть круглым и квадратным одновременно», а пред ложение «автором«Веверлея» был Вальтер Скотт» как «одно и только одно лицо написало «Веверлея»».
Соединивтаким образом логический позитивизм с британским философским анализом, Айеруказал на реально существующую историческую связь; в то же время он многихубедил в том, что «анализ» и «логический позитивизм» в действительноститождественны. Однако логические позитивисты лишь постепенно сталиинтересоваться эпистемологическими проблемами (и роль Айера здесь труднопереоценить), на решении которых сконцентрированы усилия британских аналитиков;со своей стороны, аналитики мало внимания уделяли изучению структуры научных иматематических теорий. Но и британские аналитики, и континентальные позитивистыотвергали метафизику и обнаруживали склонность к эмпиризму, хотя в вопросе опозитивной роли философии они придерживались противопожных позиций.
ДляАйера философия, по выражению Дж. Пассмора, представляет собой британскийэмпиризм, переформулированный в лингвистических терминах, о чем со всейочевидностью говорит его работа «Основания эмпирического знания» (1940),сочетающая классический британский подход к эпистемологии как к «нашемупознанию внешнего мира» (Рассел) с чертами континентального позитивизма. Ееобъемлющий тезис состоит в том, что никакие наблюдения не могут разрешить спормежду реалистами и сторонниками теории чувственных данных. Последние указываютна невозможность согласовать изменения в наших восприятиях объектов ирасхождения в восприятиях различными наблюдателями одного и того же с тойидеей, что мы непосредственно воспринимаем материальные объекты. Реалисты же,как считает Айер, всегда могут в ответ возразить, что теоретик чувственныхданных слишком узко понимает «материальные объекты». Поэтому вопрос лишь в том,что нам более удобно — вместе с реалистами утверждать, что материальные объектымогут одновременно обладать разными цветами, или вместе с теоретикамичувственных данных отрицать это; данный вопрос не имеет никакого отношения кнаблюдению. Поскольку, с точки зрения Айера, мы можем здраво и непротиворечиворассуждать о мире и в терминах чувственных данных, и в теминах материальныхобъектов, нам нужно лишь понять, какой язык более релевантен в том или иномданном контексте.
СамАйер отдает предпочтение «языку чувственных данных»: книга «Основанияэмпирического знания» была многими воспринята как защита феноменализма. Британскиеэмпиристы, считает Айер, зашли в тупик, решив, что выражения «чувственноеданное», «идея» и им подобные представляют собой имена объектов, чьи свойстваможно рассматривать как свойства любых других объектов, и поэтому для нихоказался вполне осмысленным вопрос — обладают ли чувственные данные свойствами,которые мы не воспринимаем. Рассуждать таким образом, считает Айер, значиттерять все преимущества, предоставляемые языком чувственных данных, поскольку вэтом случае и в отношении чувственных данных незамедлительно встаютклассические проблемы, связанные с иллюзиями. Если нас, к примеру, спрашивают,сколько звезд видит человек, когда он видит звезды, то мы должны отказатьсяотвечать на этот вопрос, ибо он бессмыслен. Однако на том основании, что человек,видящий звезды, не может сказать, сколько звезд он видит, нельзя сделатьвывода, что его «чувственные данные» обладают не замеченными им свойствами;этот факт означает лишь, что «чувственно данные звезды», в отличие от реальныхзвезд, нельзя сосчитать.
Сточки зрения Айера, наилучшей формулировкой феноменализма будет следующая:повседневные предложения о материальных объектах можно перевести в предложения,отсылающие исключительно к чувственным данным, в число последних входят игипотетические предложения вида «Если бы я сделал то-то и то-то, я бы имелтакие-то чувственные данные». Согласно известному возражению против этойточки зрения, никакая совокупностъ утверждений о чувственных данных неэквивалентна утверждению о материальном объекте; об этом свидетельствует тотфакт, что утверждения о материальных объектах всегда могут быть изменены наоснове последующего опыта и отброшены как ложные, в то время как утверждения очувственных данных по определению не подлежат пересмотру. Айер признает, чтоздесь нет эквивалентности, но отсюда не следует, по его мнению, что предложенияо материальных объектах говорят не о чувственных данных, а о чем-то ином. Так,предложение «кто-то стоит у двери» неэквивалентно множеству предложений оконкретных людях: «или х, или y, или z стоит у двери». Но «кто-то» неявляется и именем какого-то еще существа, помимо конкретных людей. Мы вправелишь утверждать, заключает Айер, что утверждения о чувственных данных никогдане могут «точно определить» материальный объект; в результате мы не можемразложить, скажем, предложение о материальном объекте на множество предложенийо чувственных данных. Но мы можем, подобно Юму, указать те отношения междучувственными данными, которые наводят нас на построение утверждений оматериальных объектах на основе нашего опыта.
Итак,если задачей философского исследования является анализ, проясняющий значениефактических высказываний и исключающий метафизику, то каков критерийосмысленности высказываний, используемый в этом анализе? Если оставить на времяв стороне высказывания логики и математики и другие априорные высказывания,единственным приемлемым критерием осмысленности фактических высказыванийявляется критерий проверяемости. Он не требует, чтобы каждое осмысленноевысказывание было действительно проверено, или даже чтобы высказывание было«строго» проверяемым, то есть «установленным с уверенностью». На самом делемногие осмысленные высказывания не настолько важны, чтобы кто-нибудьпозаботился об их действительной проверке, и ни для какого фактическоговысказывания нельзя полностью проверить, истинно оно или ложно. Однако есливысказывание считается фактически осмысленным, то оно должно быть проверяемымхотя бы в том слабом смысле, что некоторые наблюдения могли бы играть роль вопределении его истинности или ложности. Более точно, фактическое высказываниеосмысленно, если и только если некоторые высказывания об опыте могут бытьвыведены из него в сочетании с некоторыми другими посылками, но не выводимы изодних только этих посылок. Таким образом, объяснить значение какого-либоэмпирического высказывания — значит перефразировать его с помощью подходящегоконтекстуального определения таким образом, чтобы обнаружилась возможность егопроверки в терминах чувственного опыта. Если этого сделать нельзя, высказываниев буквальном смысле слова бессмысленно. Требуемое перефразирование не должнораскрывать значения входящих в высказывания терминов в интенсиональном иликоннотативном смысле, а только в том смысле, который важен для научного илиповседневного знания, а именно в денотативном или экстенсиональном. Вдействительности интенсиональный смысл значения представляет собой в основномпсихологическую ссылку на мышление говорящего, а не логическую ссылку наследствия из его высказывания. Поэтому он не имеет серьезной познавательнойценности.
Можетпоказаться, что высказывания априори, или такие необходимые истины, как истинылогики или математики, составляют исключение из основного правила, согласнокоторому никакое фактическое высказывание не является осмысленным, если оно непроверяемо в терминах чувственного опыта. Эти трудности можно попытатьсяустранить, считая, что такие высказывания не являются необходимо априорными, аподлежат такой же проверке, как и все чисто эмпирические высказывания. Такойвариант применил Дж.С. Милль, который попытался показать, что высказываниялогики и математики всего лишь более надежные фактические высказывания,подлежащие обычной эмпирической проверке. Однако усилия Милля потерпелинеудачу, ибо на самом деле, независимо от того, какие эмпирические данныепредставлены, нам всегда удается спасти истинность логики и математики. Так,например, если в каком-либо случае оказалось, что пять пар объектов не равныдесяти объектам, то, скорее всего, мы усомнились бы не в том, что 2 * 5 = 10, ав том, что в процессе счета мы начали с пяти пар или в том, что в немучаствовали действительно все исходные объекты и не больше.
Этостремление сохранить логику и математику любой ценой дает нам ключ кправильному решению проблемы истин, необходимых априори. Такие истины вдействительности не являются фактическими вообще, а представляют собой решенияпользоваться языком определенным образом. Иначе говоря, необходимая истинааналитична в смысле Канта, т.е. в том смысле, что ее предикат уже содержится вее субъекте. Еще лучше это можно выразить, сказав о любом необходимомвысказывании, что «его достоверность зависит только от определения входящих внего символов». Необходимое высказывание раскрывает значения, но ничего неговорит о мире. В этом смысле оно чисто тавтологично, хотя вследствиемедлительности человеческого ума оно может оказаться связанным с другимитавтологиями довольно неожиданяым образом. Такой словесный и тавтологическийхарактер имеют не только высказывания дедуктивной логики и арифметики, но ивысказывания геометрии, математической индукции и те высказывания, в терминахкоторых проводится философский анализ. Таким образом, все осмысленные сужденияотносятся либо к классу суждений, в принципе допускающих эмпирическую проверку,либо к классу аналитических и тавтологических суждений. Метафизическоепредложение в буквальном смысле слова бессмысленно; его можно определить как«предложение, которое стремится выразить подлинное суждение, но вдействительности не выражает ни тавтологию, ни эмпирическую гипотезу».Спрашивается, почему же при наличии такого простого и очевидного критериязначимости люди упорно ставят и пытаются решить бессмысленные метафизические иэтические проблемы? Это объясняется тем, что их вводят в заблуждение формы языкаи предрассудок, будто каждому слову должно соответствовать нечто реальносуществующее. Так, например, проблема субстанции возникает потому, что «мы неможем в нашем языке, говоря об ощущаемых свойствах предмета, не ввести словоили фразу, которая кажется относящейся к самому предмету»; проблема бытиявозникает потому, что термин «существование» принимается за атрибут.Аналогичным образом проблемы нормативной этики коренятся в том факте, чтосугубо эмоциональные понятия «хороший», «правильный» и «должен» ошибочносчитаются представляющими дескриптивные свойства.
Каковаже тогда, по Айеру, природа объектов познания? Вообще говоря, такие объектынужно рассматривать как конструкции чувственного опыта. Все они «определимы» втерминах «ощущаемых проявлений». Отсюда не следует, что материальный объект вбуквальном смысле слова есть «совокупность или система содержаний ощущения» иличто осмысленное предложение о материальном объекте не может содержать ссылок начто-либо, не входящее в чувственный опыт. Первая интерпретация сама была быметафизической, а вторая незаконно исключала бы все ссылки на атомы, электроныи другие полезные конструкции, а также на стулья, столы и другие привычныеобъекты. Эта теория конструкций не означает также что материальные объекты научныхпонятий фикции, так как столь и атомы, конечно, не являются фикциями в томсмысле, в каком ими являются Гамлет или мираж. Теория конструкций в логическомпозитивизме указывает лишь, что каждое предложение об объекте можно перевести впредложение, говорящее только об ощущениях и отношениях между ними. Ощущения,связанные друг с другом с помощью некоторых вполне определенных форм сходства инепрерывности, приводят к конструкциям, воспринимаемым как материальныеобъекты, а такие же ощущения, связанные различными другими способами, приводятк конструкциям, воспринимаемым, соответственно, как мы сами, чужие сознания,прошлые события, будущие события и законы природы. Однако все высказывания,содержащие конструкции, имеют то сходство, что все они либо эмпирическиегипотезы, подлежащие проверке последующим чувственным опытом, либо правилапредсказания будущего опыта.
Нотогда зависят ли объекты познания от познающего мышления или нет? Если делосводится к вопросу, является ли чувственный опыт независимым от процессаощущения, то ответ будет утвердительным, так как содержание ощущения естьскорее часть, а не объект чувственного опыта. Однако, если спрашивается,являются ли конструкции, воспринимаемые как материальные объекты — мы сами,законы природы и прошлые события — независимыми от познающего разума, ответбудет отрицательным, так как все такие конструкции представляют собой не простоощущения, а относительно постоянные возможности ощущений, и предложения о нихдолжны анализироваться в терминах не только действительно происходящихощущений, но и в терминах ощущений, которые имели бы место при определенныхобстоятельствах.
Проблемаприроды истины на самом деле является псевдопроблемой, так как сказать, чтосуждение истинно, значит просто утверждать это суждение, и никакой эмпирическойпроверки для теории истины изобрести нельзя. Критерием истинности сужденияявляется просто фактическое осуществление тех явлений опыта, которые былипредсказаны этим суждением. В действительности, однако, мы никогда не достигаемполной истины, поскольку каждое эмпирическое высказывание, будь то высказываниео материальном предмете, о законе природы, о чьемлибо сознании или даже опрошлом событии, влечет за собой бесконечную цепь явлений опыта, так чтотребования к его истинности полностью никогда выполнены не будут. Такназываемые наглядные суждения, прямо описывающие непосредственный опыт, моглибы содержать свою собственную полную верификацию, но фактически таких сужденийне существует. В то время как сам чувственный опыт непосредственно дан ибезошибочен, любая попытка выразить этот опыт в словах уже содержитдескриптивные элементы наряду с демонстративными; следовательно, она можетподлежать исправлению и никогда полностью не проверяема. Так как мы никогда неможем быть уверены в истинности эмпирического суждения, практически важныевопросы в области познания связаны с вероятностями будущих явлений опыта.Вероятность гипотезы измеряет «степень доверия, с которой разумно относиться кэтой гипотезе». Степень разумности мнения зависит от того, в какой мере оно«достигается методами, которые мы считаем надежными». Такие методы в настоящеевремя включают все, что мы подразумеваем под научным методом. Они содержат нетолько способы проверки отдельных гипотез, но и способы проверки целых системгипотез, в которой подтверждение какой-либо части способствует подтверждениюцелого. Однако никакое множество процедур или гипотез не являетсяокончательным, и с точки зрения логики можно спасти любую гипотезу, если мызахотим пожертвовать достаточным количеством других. В ответ на вопрос, почемунаши поиски знания должны происходить так, как они происходят, некоторыефилософы утверждали, что такая процедура требуется в интересах экономии. Ноэкономии можно было бы достигнуть просто игнорированием нежелательныхнаблюдений. В действительности конечной основой нашей процедуры являетсяпрактическая потребность в успешности предсказаний об опыте, и именно степеньуспеха в конечном счете является проверкой того эмпирического знания, котороемы приобретаем, будь то знание о предметах, нас самих, прошлом или будущем.
Вто время как в «Языке, истине и логике» Айер был склонен согласиться с теми,кто утверждал, что философских суждений не существует и что философия должназаниматься тем, чтобы делать ясными другие суждения, позже он считает, чтоневерно говорить, будто философские суждения — это суждения об употреблениислов. На самом деле философские суждения, если уж в них говорится обупотреблении, то говорится об употреблении не слов, а классов слов: философскиесуждения, если они истинны, не эмпирические, подобно суждениям лексикографа, ааналитические, подобно суждениям логика. Философский анализ не заключаетсяпрежде всего в «контекстуальных определениях» и вообще не обязательно сводитсяк определениям. Например, философские высказывания, интерпретирующиематериальные объекты в терминах чувственных данных, не сводятся к определениюили переводу высказываний о физических объектах в терминах чувственных данных,«так как никакое конечное множество высказываний о наблюдениях не эквивалентновысказыванию о материальном предмете ». Более того, некоторые примеры подлиннофилософского анализа имеют форму, далекую от формы определения. Например,вообще не похоже на определение рассуждение Мура о том, что высказывание «всеручные тигры рычат» имеет смысл, тогда как «все ручные тигры существуют» неимеет смысла.
Хотяболее зрелые работы Айера никоим образом не отвергают верификационный критерийзначимости, этот принцип рассматривается в них в контексте, несколько отличномот предлагавшегося в «Языке, истине и логике», и содержат некоторые важныеограничения. Теперь Айер открыто говорит, что принцип проверяемости сам по себеесть не проверяемый факт или «эмпирическая гипотеза», а «определение»,указывающее область «осмысленности», в которой применимы понятия «истинности» и«ложности» и осуществимо понимание на уровне здравого смысла или науки. Болеетого, теперь он с готовностью признает возможность других определений значенияв некотором ином смысле, и от сторонников таких определений требуется лишьуказание точных критериев. Даже для осмысленных высказываний не вседоказательства их истинности содержатся в их значении. Кроме того, критерийосмысленности, который требует, чтобы из осмысленного высказывания вместе с другимипосылками следовали высказывания о наблюдении, теперь признается в некоторомотношении слишком широким. На основании этого критерия высказывание «абсолютленив» было бы осмысленным. Чтобы исключить такие высказывания, которые,конечно, нежелательно считать осмысленными, Айер теперь настаивает на том,чтобы упомянутые «другие» посылки либо были аналитическими, либо эмпирическипроверяемыми. Таким образом, критерий проверяемости, а следовательно, также иосмысленности, выглядит теперь следующим образом.
Высказываниенепосредственно проверяемо, если оно либо само является высказыванием онаблюдении, либо в конъюнкции с одним или несколькими высказываниями онаблюдении влечет за собой по меньшей мере одно высказывание о наблюдении,которое не выводимо из этих других посылок без данного высказывания.Высказывание косвенно проверяемо, если оно удовлетворяет следующим условиям:
во-первых,в конъюнкции с некоторыми другими посылками оно влечет одно или нескольконепосредственно проверяемых высказываний, которые не выводимы только из этихдругих посылок; и,
во-вторых,всякое высказывание, входящее в эти другие посылки, либо аналитическое, либопрямо проверяемое, либо таково, что его косвенную проверяемость можноустановить самостоятельно.
Осмысленноевысказывание, не являющееся аналитическим, должно быть непосредственно либокосвенно проверяемым. Айера особенно беспокоит, что же подлежит верификации.Он вводит третьего кандидата на эту роль — «утверждение», который долженоспорить эту честь у «предложения» и «высказывания». Он определяет«предложение» как грамматически значимый набор слов, «утверждение» — как то,что выражают такие наборы слов, а «высказывание» — как подкласс, содержащийтолько «утверждения», выраженные «строго осмысленными» предложениями. Поэтому,согласно Айеру, выражение «бессмысленное высказывание» является противоречием втерминах; только предложения являются «строго осмысленными» и толькоутверждения поэтому подлежат верификации.
ВзглядАйера на то, что означают различные виды высказываний, изменился несколькоболее радикально, чем его взгляд на верификационный критерий значимости.Например, раньше он говорил, что высказывания, относящиеся к чувственномуопыту, «определяют» или «переводят» высказывания о физических объектах, атеперь он заявляет, что таких переводов «не предвидится», что есть серьезныеоснования предполагать, что они невозможны, и что значение высказываний офизических объектах должно оставаться несколько туманным. Хотя каждоевысказывание о материальном предмете влечет за собой то или иное множествовысказываний о наличии тех или иных чувственных данных, нет такого множествавысказываний о наличии конкретных чувственных данных, о котором можно было бы суверенностью сказать, что именно оно следует из данного высказывания оматериальном предмете. Мы не только можем продолжать проверку высказывания какугодно долго, не будучи в состоянии достигнуть формального доказательства егоистинности; но, кроме того, для любого способа проверки, который мы фактическиосуществляем, всегда имеется бесконечное множество других способов проверки,несколько отличных от исходного, которые можно было бы провести с таким жеуспехом. Следовательно, каждое значимое высказывание о материальном предметеможет быть представлено как влекущее за собой дизъюнкцию высказываний онаблюдениях, хотя число членов этой дизъюнкции нельзя перечислить, так как онобесконечно. Аналогичные рассуждения применимы к высказываниям о чужихсознаниях и о прошлых событиях; но относительно и тех и других высказываний требуютсятакже и особые ограничения первоначальной доктрины «Языка, истины и логики».Высказывания о прошлом в первом издании «Языка, истины и логики» считалисьпереводимыми в суждения о «настоящем или будущем опыте». Но в действительности,хотя такие высказывания и проверяемы в терминах вытекающих из них высказыванийо наблюдении, эти высказывания о наблюдении могут относиться как к опыту,который был бы возможен, если бы наблюдение имело место в прошлом, так и кфактическому опыту в настоящем или в будущем. Невозможность наблюденияпрошедшего опыта это просто случайный факт, а не логическая невозможность,которая исключала бы осмысленность высказываний о прошлом, которые.уже нельзяпроверить.
Высказыванияоб опыте других людей уже нельзя так просто интерпретировать в терминах нашихнаблюдений их поведения, как это Айер считал вначале. В «Основанияхэмпирического знания» он широко использует тот аргумент, что, так как нашанеспособность непосредственно проникнуть в опыт другого есть лишь случайныйфакт, высказывания о внутреннем опыте других людей в принципе проверяемы иподкрепляются заключениями по аналогии. Рассмотрев различные языковыесоглашения, которые сделали бы возможным или невозможным участие в опытедругих, Айер заключает, что, поскольку рассматривается лишь дескриптивноесодержание опыта, вопрос о том, чей это опыт, по существу произволен, так что,например, при установлении корреляции свойств не стоит заботиться о том, чтобыграницы опыта различных людей не пересекались. Вывод происходит не от моегоопыта как такового к чьему-либо опыту как таковому, а от установления факта,что некоторые свойства сопутствуют друг другу в различных контекстах, кзаключению, что в последующем контексте эта связь также будет иметь место. Этообычный тип индуктивного вывода.
«Итак,— пишет Дж.Пассмор, — в существенных вопросах Айер в 1946 г. все еще оставалсяпозитивистом лингвистического толка. Но по мере того как логический позитивизмпостепенно под влиянием Карнапа трансформировался в физикализм, Айер все большеотходил к эпистемологии, которая по своему типу близка британскому эмпиризму,хотя этот его отход сдерживала критика таких его современников, какВитгенштейн, Райл и Остин. В работе «Проблема познания» (1956) для него врагомномер один становится уже не метафизика, а скептицизм»[9].
Мызнаем, что p, если и только если мы убеждены в том, что p, имеем основания таксчитать, и, наконец, если мы правы в этом, т.е. если это действительно так.Скептицизм возникает там, где можно усмотреть логический зазор междуоткрывающимися нам очевидными свидетельствами по поводу существования ихарактера вещей некоторого вида и нашими обычными требованиями к знанию о них.Например, наш доступ к физическому миру возможен только через наши собственныечувственные данные, к сознаниям других людей — только через их поведение, а кпрошлому — только через наши воспоминания. Другая очевидность нам не доступна,а эта может вступать в противоречние, в частности, с требованием истинностизнания. Возможны четыре типа решения.
Сточки зрения наивного реализма, проблематичные вещи даны нам непосредственно, имы воспринимаем физические объекты, сознания других людей или прошлое безпосредства каких бы то ни было чувственных данных, поведения или воспоминаний,которые являются просто их представлениями.
Редукционизмсводит существование проблематичных вещей к принятию подходящих образцов средиочевидных данных — например, чувственных данных, поведения или образов памяти иисторических хроник.
Научныйподход основан на том, что вывод от очевидности к тому или иному заключениюимеет надежный с научной точки зрения индуктивный характер. Трудность здесьсостоит в том, что не может быть никаких индуктивных оснований для перехода отА к В, если у нас никакого возможного доступа к В, кроме А.
Методдескриптивного анализа, в значительной степени одобренный A йером (хотянесколько измененный позже) просто описывает то, как мы фактически основываемнаши убеждения на очевидности, и показывает, что опасения по поводу ихнедостаточной обоснованности неразумны, поскольку выдвигают невозможныетребования.
Базовыйаргумент против скептицизма состоит в следующем. Существуют высказывания такойприроды, что для нас логически невозможно ошибиться в их истинности, посколькуони или являются априорными, или регистрируют непосредственный опыт. Айерсогласен с тем, что если высказывание выражает априорную истину, то для негологически невозможно быть ложным. Но отсюда вовсе не следует, что для наслогически невозможно ошибиться в его априорности. Поэтому само существованиеаприорных истин еще не гарантирует от ошибок.
Какже в таком случае быть с «базисными предложениями» логического позитивизма, т. е.с такими предложениями, как «это выглядит красным», «у меня болит голова» и т.д.? Эти предложения подвержены пересмотру; я вполне могу сегодня считать, пустьнеправильно, что вчера, произнося фразу «у меня болит голова», я ошибался.Однако здесь можно возразить, что я по крайней мере не ошибался, говоря, что «уменя болит голова», в тот момент, когда я испытывал эту головную боль.Утверждение «в настоящий момент я испытываю головную боль» не может быть ложнымв момент его произнесения. В ответ на это Айер указывает, что если этоутверждение означает: «в настоящий момент я испытываю то, что другие людиназывают головной болью», то оно, конечно, может оказаться ложным; возможно,другие люди назвали бы испытываемое мной «тяжелой головой». Даже используя«индивидуальный язык», я мог бы совершить аналогичную ошибку: я мог бы ошибочносчитать, что «этот вид переживания я обычно называю головной болью.
Такимобразом, Айер вынужден отказаться от точки зрения, которую он разделял вплотьдо второго издания «Языка, истины и логики» (1946) — о том, что существуют«базисные высказывания», т. е. неподверженные перемотру окончательныеверификаторы (инфаллибилизм). В итоге он вынужден согласиться со скептиком втом, что всегда присутствует логическая возможность ошибки[10]. Однако в том,что касается скептических аргументов против индукции, по мнению Айера, скептикправ, отрицая возможность формально-дедуктивного оправдания индукции. Но этоотрицание означает лишь, что ничего лучше самой индукции не может бытьиспользовано для ее оправдания. Этот ответ скептику особенно важен для Айера.По его мнению, и наше знание о прошлом, и наше знание о сознании других людейопирается на индуктивные умозаключения. Теперь Айер полностью отвергает точкузрения, которой он придерживался в «Языке, истине и логике» и согласно которойутверждения о сознании других людей «в реальности» представляют собой утвержденияоб их телах, и тем более он не приемлет физикалистское учение о логическойэквивалентности утверждений о нашем собственном сознании утверждениям о нашихтелах.
СогласноАйеру, наиболее серьезные скептические возражение связаны с нашим восприятиемвнешних вещей. В этом вопросе Айер продолжает в целом отстаивать позицию,сформулированную им в «Основаниях эмпирического знания», но уделяет значительноменьше внимания идее «чувственных данных». Как признает Айер, скептик прав,отрицая, что утверждения о моих чувственных данных эквивалентны такимутверждениям, как «книга лежит на столе», или же служат их логическиубедительными доказательством. Однако отсюда вовсе не следует, что они необосновывают таких утверждений; на самом деле только ссылкой на чувственныеданные и можно обосновать такие утверждения.
Витоге Айер занимает позицию, которую он называет « усовершенствованнымреализмом», исходя из того, что прояснение понятий, являющеся задачейфилософии, в конечном итоге сообщает нам нечто о мире, к к-рому применимы этипонятия.
Итак,по (широко разделяемому) мнению Дж.Пассмора, логический позитивизм развивался вдвух разных направлениях:
подвлиянием Карнапа — к реалистическому объяснению восприятия и физикалистскойтрактовке сознания;
подвлиянием Айера — обратно к британскому эмпиризму, из которого он когда-товырос.
Вобоих случаях развитие связано с отказом от концепции эмпирического знания какабсолютно надежного и неподверженного ошибкам — и, в определенной форме, свозвратом к поиску абсолютно достоверного базиса науки в духе Декарта илиГуссерля.
[9]Пассмор Дж. Сто лет философии. М., «Прогресс-Традиция», 1999. С.302.
[10] Ayer A.J. Basis Propositions — Philosophical Analysis, 1950,ed. M. Black.
Список литературы
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.i-u.ru/